Его серые глаза сузились, но он быстро овладел собой. Все это время он так же пристально и не отрываясь смотрел на нее.

— В вашем обществе я что-то не чувствую себя малознакомым человеком, — заметил он. — И вы наверняка не ощущаете себя незнакомкой.

Он погладил ее по щеке.

Но Шелли быстро схватила его руку и, отведя ее от своего лица, всучила Кейну «живую наволочку».

— Вот уж кто совсем не общается с незнакомцами, так это наш Сквиззи — толстые шнурки не пускают.

Кейн рассмеялся и не стал настаивать на поцелуе, которого так жаждал. Он взял наволочку со змеей, другой рукой крепко сжал руку Шелли, и так, держась за руки, они пошли к ее дому.

С дороги, по которой они приехали, дом был виден плохо. Возводя его, как и многие другие калифорнийские дома, расположившиеся на склонах холмов, архитектор думал не о том, как он будет смотреться с улицы, а о том, как строение впишется в окружающий ландшафт. За домом открывался чудесный вид, и, чтобы подчеркнуть перспективу, архитектор чуть утяжелил фасад здания.

Со стороны улицы дом Шелли выглядел как вытянутое в длину одноэтажное здание — своего рода калифорнийская версия домика для отдыха в выходные; крыша, выложенная черепицей, стены, часть которых была возведена из термоустойчивого стекла с прослойкой из натурального красного дерева. Узкий внутренний дворик был обсажен густыми зелеными растениями — за ними явно ухаживала заботливая рука, и посреди темно-бурой травы и чапарали они выглядели очень эффектно. Дворики соседних домов окружала изгородь из калифорнийского Мамонтова дерева, около шести футов в высоту.

— Осторожно, — обратилась Шелли к Кейну, — здесь несколько дощечек под ногами совсем расшатались. Давно уже думаю их починить, но все как-то руки не доходят…

Но Кейн едва ли слышал ее слова. Войдя в дом, он понял вдруг, что видел снаружи лишь верхушку айсберга из черепицы, стекла и красного дерева, каким в действительности оказался дом Шелли.

Встроенный в холм, дом имел три уровня: от специального уровня-»этажа», предназначавшегося, очевидно, для вечеринок и приемов гостей и располагавшегося на уровне улицы, по которой они только что приехали, до тихого и спокойного «спального этажа», устроенного тридцатью футами ниже. Воспользовавшись естественной наклонной кривой природного холма, архитектор сумел устроить на нижнем «этаже» плавательный бассейн, патио — маленький внутренний дворик, вымощенный каменной плиткой, а также специально оборудованное местечко для пикников и небольшой цветник.

Отражающая свет вода в бассейне манила, обещая прохладу и удовольствие. Легкий ветер, который поднимался из низин дикого оврага, раскинувшегося далеко за домом, приносил удивительные ароматы цветов, распространяя экзотические запахи по всему дому. Из окон лились потоки золотых лучей калифорнийского солнца.

Стоя посреди первого уровня-»этажа», Кейн молча медленно осматривал дом, словно пытаясь вобрать его, сделать частью самого себя. Нигде еще, ни в одном уголке земли, не чувствовал он себя так хорошо, так по-домашнему, как здесь, в доме Шелли. Все здесь нравилось ему — начиная от мягкого блеска отполированного деревянного пола под ногами до гладких кремовых стен и потолков, часть из которых пропускала солнечный свет.

Дом Шелли был просто напичкан последними техническими достижениями цивилизации и вместе с тем выглядел удивительно «диким», все в нем было совершенно естественным. Эта «дикость» проявлялась хотя бы в изумительных видах, открывавшихся из окна. Холмы, окружавшие дом, были столь высоки, что почти в любом другом месте земного шара их называли бы горами. Их отвесные каменистые склоны, покрытые густой чапаралью, сухой и шершавой, как наждачная бумага, оказались настолько неприступными, что не покорились даже земельному голоду Лос-Анджелеса — соседнего мегаполиса. Никто, кроме диких животных, не нарушал безмятежного спокойствия заросших оврагов, ущелий и крутых склонов.

Кейн тонко чувствовал волнующее притяжение этого пейзажа. Где бы он ни находился, в какой бы части света ни оказывался, он всегда тосковал по диким калифорнийским красотам. И, зная, что в полной мере может ощутить их только здесь, он выбрал именно Лос-Анджелес для своего пристанища-дома.

И теперь он был уверен, что такие же чувства испытывает и Шелли. Там, в какой-то сотне футов от дороги, ведущей к ее дому, земля нисколько не изменилась с того дня, когда на ней высадились испанцы и некий капитан, приняв новый континент за землю обетованную, назвал ее Калифорнией.

Молча Кейн смотрел на удивительной красоты пейзажи, раскинувшиеся за окнами дома Шелли. Ее дом вместе с цепочкой домиков, расположенных по соседству, казался ему крохотным камешком в сверкающем на солнце ожерелье, наброшенном на безлюдные склоны Крутых вершин. Далеко внизу вьющаяся лента дороги вела к другим домам, но они были едва видны за зарослями, укутывавшими холмы.

Более яркие «ожерелья» домов расположились на других холмах, выстроившихся в высокие кряжи, от океана до высоких гор в глубине материка. Они были изрезаны узкими долинами, в которых скопления городов разрастались, поглощая землю вокруг себя.

Но здесь, на холмах, где был расположен дом Шелли, все было не так. Здесь дикая земля жила и дышала свободно.

— Неземная красота, — произнес Кейн.

Он не ждал от Шелли никакого ответа. Он даже не заметил, что произнес эти слова вслух. Кейн сосредоточенно созерцал. Он, казалось, вдыхал, впитывал в себя гармонию между домом и пейзажем.

Постепенно его вниманием стали овладевать и другие вещи, отвлекая от любования крутыми скалистыми хребтами. Сама комната была обставлена предметами меблировки, не доведенными при этом до идеального совершенства законченного гарнитура-ансамбля. Но цвет и фактура мебели, казалось, вторили гармоний пейзажа за окном. Всюду по этой просторной, залитой солнцем комнате были разбросаны различные произведения искусства.

Кейн улыбнулся и одобрительно кивнул. В отличие от Джо-Линн Шелли подбирала предметы обстановки скорее не по принципу совершенства формы, а в соответствии с тем эмоциональным настроем, который они и вызывали.

Светлый кашемировый ковер издали напоминал выложенный драгоценными каменьями прозрачный водоем. Он занимал примерно треть всей комнаты. Оставшаяся часть была украшена похожими ковриками меньших размеров, выделявшими композиционно законченные группы-островки в общем меблированном пространстве комнаты. Великолепная японская ширма с вышитыми белоснежными журавлями, сделанная еще в прошлом веке, занимала правый угол комнаты. Но были здесь и изящные ширмы меньших размеров, гармонично вписывающиеся в уютные островки пространства, образованные кашемировыми коврами.

Забыв о Сквиззи, отчаянно извивавшемся в наволочке, которую он держал все это время в правой руке, Кейн осматривал комнату. И Шелли, уже довольно долгое время сохранявшая молчание, сейчас спрашивали себя, о чем он думает, стоя перед карандашным рисунком, изображающим индонезийскую танцовщицу. Эта картинка, для пущей сохранности заключенная в золотую рамку, в своих быстрых, летящих штрихах отражала удивительную женственность и вместе с тем силу.

«А эта примитивная эскимосская костяная фигурка, изображающая старушку? Видит ли Кейн за этими грубыми чертами явную решимость и одновременно безмятежное спокойствие? — спрашивала себя Шелли. — А сейчас, глядя на блестящие выточенные фигурки арабских шахмат, очень дорогие и изысканные, способен ли он разгадать в них вечное торжество разума, праздничную игру духа? Разглядит ли он в этом дорогостоящее старинном египетском скарабее воплощение человеческого страха и набожности?» Но в это время Кейн, перестав бродить по комнате, замер перед стеклянным ларцом-витриной. Шелли затаила дыхание. Там, внутри ларца, хранилась одна из прекраснейших и любимых ее вещиц — ягуар, вырезананый искусным немецким ювелиром из огромного опала, оставленного в том же обломке горного минерала, в котором его и нашли. Этот австралийский опал излучал волшебное мерцание голубого и зеленого, сияющих искр оранжевого и золотистого оттенков его переливающихся граней. Казалось, что в этом камне разлетается на бесконечные светящиеся осколки, рассыпается и снова застывает в прозрачном серебристом облаке сказочная радуга.

Вырезая ягуара, ювелир сумел подчеркнуть в его тонких линиях всю огромную жизненную силу хищного зверя, его мощь и вместе с тем благородство. Минерал, в котором и нашли опал, был глубокого, блестящего серого цвета, словно на дикую кошку падали тени джунглей, слегка затеняя ее хищную, сильную красоту.

Уже сама эта тонкая ювелирная работа стоила огромных денег. Но камень был тем более уникальным и бесценным, что на одной из мощных лап опалового хищника искрилась рубиновая бабочка. Тонкий узор ее крыльев был выполнен золотыми нитями, и она казалась живой, присевшей на мгновение, чтобы уже в следующий миг снова взлететь.

Ювелир каким-то образом сумел придать ягуару выражение изумления и вместе с тем удовольствия. Казалось, что хищник и сам не отрываясь смотрит на крошечное рубиновое создание, на мгновение доверчиво застывшее у него на лапе, на это воплощение красоты и изящества, спустившееся с небес.

Шелли взглянула на Кейна. Подобное выражение она уже видела у него на лице — в тот момент, когда она первый раз взяла на руки удава в доме Джо-Линн под отчаянные визги и вопли хозяйки.

Краем глаза Шелли уловила какое-то движение. Она быстро обернулась.

Это была ее любимица — огромная енотовидная кошка, из тех, которые водятся в штате Мэн. Сейчас она осторожно подкрадывалась сзади к Кейну, явно завороженная и заинтригованная отчаянно извивающейся наволочкой у него в руке. Кошка бесшумно шла по глад-кому, отполированному полу. Она не сводила хищных глаз с подпрыгивающей кружевной темницы Сквиззи.

Подойдя к Кейну, Шелли взяла у него из рук наволочку с удавом и высоко подняла над головой, защищая от явно плотоядных намерений хищника. Но, не рассчитав всей ее тяжести, она закачалась, потеряла равновесие и… Еще немного — и Шелли упала бы на хрупкую стеклянную поверхность драгоценного ларца и навсегда лишилась бы своего сокровища… Но Кейн успел подхватить Шелли — и вот уже она в его крепких объятиях, обвивает руками его шею.

На какое-то мгновение эта сцена напомнила ей их поездку на мотоцикле, когда она так же крепко обнимала рукой талию Кейна. Но разумеется, это было не совсем одно и то же. Сейчас Кейн крепко прижимал ее к себе, и лица их почти соприкасались. Шелли густо покраснела — ей явно начинало изменять самообладание.

— Я бы ни за что не уронил Сквиззи, — мягко сказал Кейн, видя этот предательский румянец на щеках Шелли.

Шелли с трудом пробормотала:

— Толкуша…

— Что? Это я толкуша? Ты сама меня чуть-чуть подтолкнула, но я не жалуюсь. И он склонился ниже.

— Нет, ты не понял меня. — И Шелли попыталась ему объяснить, что же все-таки произошло. Но это было не так-то просто. Она понимала, что теперь ей не избежать поцелуя, прикосновения этих нежных губ. — Толкуше захотелось поохотиться на удавчика.

Кейн улыбнулся, прижимаясь к ней еще теснее.

— Хорошая шутка.

— Какая еще шутка?

— Толкуше — поохотиться на удавчика. Заигрывать со змейкой, чтобы выглядеть еще сексуальнее.

Шелли, издав приглушенный звук — нечто среднее между смехом и рыданиями, — пояснила:

— Толкуша — это моя кошка.

— А, ну тогда все понятно, — с некоторым разочарованием ответил ей Кейн.

— И что же тебе понятно?

— Я-то уж подумал, что у тебя каким-то непостижимым образом появилась третья нога — специально, чтобы заигрывать со мной. А это, оказывается, твоя кошка…

Удивившаяся такому предположению, Шелли уставилась на пол.

— Нет, это действительно кошка, енотовидная.

— И что, она даже царапается? — поинтересовался Кейн, все еще не выпуская Шелли из рук.

— Послушай, если ты меня сейчас же не отпустишь, я…

— Да ты не волнуйся, — ответил ей Кейн, и его губы приблизились ко рту Шелли. — Я ничего не имею против того, чтобы меня кто-нибудь царапал.

Его поцелуй был такой же, как и улыбка, — медленный, нежный, чувственный. Он словно изучал ее губы, доставлявшие ему такое удовольствие. На какое-то мгновение Шелли почувствовала себя хрупкой рубиновой бабочкой, зажатой в сильных лапах ягуара. По всему ее телу, словно электрический ток, пробежала волна наслаждения.

И Шелли ответила на поцелуй, вложив в него всю свою нежность и тихую силу. Давно уже она не позволяла мужчине так ласково и страстно ее целовать.

Впрочем, едва ли поцелуи доставляли ей когда-нибудь столько радости…

Теплая изворотливая кошка ловко втиснулась между их ногами. Толкуша явно пыталась пробиться к танцующей наволочке. Это нежное прикосновение ее пушистой любимицы вернуло Шелли к реальности, напомнив, кто она такая и чего, собственно, хочет от жизни.

Поцелуи со случайными знакомыми явно не входили в число ее желаний и жизненных устремлений.

Кейн почувствовал, как она вдруг напряглась, и, разжав объятия, отпустил ее.

— Послушай, Кейн, я не…

— Я знаю, — прервал он ее хриплым голосом, — да, я знаю, ты не целуешься с незнакомыми людьми. Но ведь меня уже нельзя назвать незнакомцев Шелли.

— Да, но…

— Я знаю теперь, что тебе нравится одновременно все прекрасное и свободное, дикое, изящное и вместе с тем непринужденное. Я знаю, что ты умна, независима и милосердна. Знаю, что ты прежде всего самодостаточная личность, «гуляешь сама по себе». И все же, думаю, ты не отказалась бы разделить свою судьбу с едва знакомым тебе человеком, если бы знала, что он совсем недавно прошел через ад.

Ошеломленная, Шелли молчала, не зная, что и ответить.

Он слабо улыбнулся:

— Я вижу теперь, что ты прекраснее всех моих заветных мечтаний и снов. Ты живая, нежная, страстная. И ты хрупка и тонка, словно эта рубиновая бабочка, там, на лапе опалового ягуара…

— Кейн, послушай… — прошептала Шелли, но он снова прервал ее, легонько и нежно поцеловав в губы:

— Неужели я для тебя все еще незнакомец, Шелли?

— Н-нет, — неуверенно, со страхом произнесла Шелли и тут же добавила: — Но я все-таки тебя еще мало знаю, Кейн.

— Узнаешь, Шелли. Ты непременно узнаешь меня….. В эту минуту Толкуша, стремясь наконец добраться до заветной наволочки, сильно толкнула Кейна головой под колено.

Он посмотрел вниз. От удивления он так и замер на месте, и глаза его расширились: эта пестрая кошка была весьма внушительных размеров!

— Господи, да она же величиной с рысь!

— Почти, — улыбнулась Шелли. — Енотовидные кошки, как, впрочем, и гималайские, — самые большие из домашних кошек.

— Домашних, ты в этом уверена? — И Кейн с опаской посмотрел на Толкушу, которая не отрывала хищных и явно голодных глаз от извивавшейся и вращавшейся во все стороны кружевной наволочки.

— Нет, в самом деле, ты уверена, что это домашняя кошка? — переспросил Кейн Шелли, едва шевеля пересохшими от волнения губами.

— Кошки всегда остаются кошками, где бы они ни жили.

Толкуша, встав на задние лапы, передними достала наконец до наволочки. Теперь ей захотелось поиграть.

До сих пор Шелли удавалось держать наволочку с удавом высоко, вне досягаемости кошки. Но руки ее уже начинали уставать и дрожать от напряжения — Сквиззи был не таким-то уж и легким.

— Дай-ка его мне. — Кейн взял наволочку у Шелли и поднял ее высоко над головой. — А теперь, знаешь, уведи-ка свою кошку куда-нибудь от греха подальше…

Шелли нагнулась и, схватив Толкушу, направилась к выходу. Открыв дверь, она выпустила кошку на улицу:

— Иди погуляй, Толкуша. Давай-давай, я позову тебя на обед.

Рассерженно фыркая, Толкуша пошла искать другую, более легкую добычу…

Обернувшись, Шелли увидела, что Кейн снова внимательно осматривает ее комнату. Его серые глаза с явным одобрением смотрели на окружающие его безделушки и предметы мебели. И этот его взгляд понравился Шелли — так же, как раньше понравилась нежность его поцелуя, смешанная с неутоленным желанием.

— Знаешь, я ведь всегда могу сказать, что представляет собой человек, после того как побываю у него дома, — обратился он к Шелли.

— Ну и?..

— Это потрясающе. Ты меня просто покорила… Шелли едва удержалась, чтобы не вставить язвительное словечко насчет того, кто кого здесь покорил.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Хотя здесь собраны вещи со всего света и что-то стоит гроши, а что-то — тысячи долларов, все здесь очень гармонично. Эта комната не мужская и не женская, не современная и не старомодная. Она просто очень живая и добрая.

— Спасибо, — искренне ответила Шелли.

— Пожалуйста.

Кейн повернулся к ней и увидел искорки неподдельного удовольствия, мелькнувшие в светло-карих глазах Шелли.

— Так чем же ты зарабатываешь на жизнь? — спросил он ее.

— Покрываю позолотой лилии, — последовал ответ. Кейн скривил губы:

— То есть? Нельзя ли немножко поподробнее?

— Конечно. Я работаю с людьми, которые очень богаты, но которые редко где-нибудь задерживаются дольше чем на несколько месяцев. В то же время они могут себе позволить, чтобы на это время у них был уголок, более уютный и соответствующий их нравам, чем номер в шикарном отеле.

— Но если они настолько богаты, почему бы им просто не покупать себе эти дома и комнаты?

— Тогда бы им пришлось как-то заботиться о них впоследствии, обустраивать и так далее. Многие из них вообще не хотят ничего покупать — ни недвижимости, ни мебели, — объяснила Шелли. — Ладно, пойдем, пора уже спрятать Сквиззи в какое-нибудь надежное место. Пошли.

Шелли повернулась и потому не могла видеть явно мужской улыбки, мелькнувшей на губах Кейна, улыбки, говорящей, что за дивным изгибом ее бедер он пошел бы хоть на край света. Но он знал, что с Шелли нужно быть очень осторожным, иначе она снова замкнется и отстранится.

— Стало быть, ты подыскиваешь и снимаешь дома для этаких бродячих богатеев? — спросил он ее.

— Нет, этим занимаются риэлтеры. Я же толькй добавляю последние штрихи.

— Оформитель интерьера? — Следуя за Шелли, Кейн смотрел по сторонам, не желая упустить из виду ни одной особенности ее домашнего убранства.

— Не совсем, — ответила она. — Я не занимаюсь ни подборкой цветовой гаммы интерьера, ни непосредственной отделкой домов. Большинство моих клиентов все берут напрокат — от восточных ковров и картин Пикассо до стен, на которых они собираюся их повесить. Этим всем занимается Брайан. Подбирает цвета и нужную мебель, отделывает интерьер — создает цветок лилии, который затем приходится золотить мне.

— Так, значит, ты золотишь лилии, — задумчиво повторил Кейн.

Шелли кивнула.

— Я собрала своего рода коллекцию искусно сделанных вещиц, произведений искусства, которые можно использовать, чтобы как-то очеловечить сдаваемые напрокат дома — эти бездушные стены, мебель, украшения…

— Однако в твоем собственном доме золоченых лилий что-то не видно…

— А их и нет. Это просто мой дом, — ответила ему Шелли.

По тому, как мягко она выделила слово «дом», можно было судить, как много он для нее значит.

— Да, — медленно произнес Кейн. — Я вижу, ты прекрасно понимаешь, что означает быть бездомным и все же хотеть жить в месте, которое становилось бы твоим, родным — пусть даже на самое короткое время.

— Сколько себя помню, в детстве я всегда мечтала иметь собственный дом, собственный уголок… Хотела твердо знать, что если позову на помощь в ночи… И Шелли внезапно замолчала, понимая, что незаметно начинает рассказывать Кейну о чем-то самом сокровенном. Это было ее детским ночным кошмаром, худшим из всего того, что довелось когда-либо пережить в жизни. Она была тогда совсем еще ребенком… Испуганным, больным ребенком, маленькой девочкой, которой во всем их лагере было не с кем поговорить: мать ее была больна, а отца не было — он охотился на змей где-то в диких местах, которые тогда были совсем рядом…

— Да, — мрачно сказала Шелли. — Я прекрасно понимаю, что означает желание иметь свой собственный дом, а не бездушные апартаменты, которые ненадолго снимают.

— Ты так говоришь, как будто сама прошла через все это, — откликнулся Кейн.

Но Шелли не ответила на его явно подразумеваемый вопрос.

Поэтому Кейн не стал больше спрашивать ее о сдаваемых внаем комнатах и квартирах. Он понял, что Шелли все равно не ответит ему.

Хотя это и не очень понравилось Кейну, делать было нечего. Оставалось на время смириться. Пока смириться…