Глава 25

Минуты и часы, дни и недели, проведенные с Хоком, пролетели, наполненные красотой и любовью. Энджел не позволяла себе считать дни, складывать их и думать о том, что с каждым восходом солнца приближается конец лета.

Любовь и потеря Гранта научили ее не жить прошлым.

Любовь и сознание того, что она потеряет Хока, научили ее не жить будущим. Она жила только настоящим, с каждым прикосновением, с каждой улыбкой все сильнее влюбляясь в Хока.

— Энджи.

Она подняла голову. Из воспоминаний ее вывел голос Дерри. Крошечные серебряные колокольчики у нее в ушах сладко позванивали при каждом ее движении.

— Я в студии, — отозвалась она.

Дерри вошел в комнату. Он так привык к костылям, что они уже не стесняли его. Перемена в отношениях Энджи с Хоком тоже его не стесняла. Энджел знала, что Хок говорил с Дерри, но что именно рассказал ему — не имела понятия.

Все опасения Энджел, что Дерри воспротивится ее любви к любому другому мужчине, кроме Гранта, рассеялись, когда он обнял ее и сказал, что она никогда раньше не выглядела так прекрасно.

— Где Хок? — спросил Дерри.

— Он…

— …звонит по телефону, — с усмешкой закончил за нее Дерри. — Куда на этот раз?

Энджел пожала плечами и печально улыбнулась:

— Кажется, в Токио. Он уже говорил с Лондоном, Нью-Йорком, Хьюстоном, Лос-Анджелесом и с кем-то, кто отдыхает на Майами.

Последнюю неделю Хок только и делал, что звонил по телефону. Несмотря на всю свою решимость не считать дни, Энджел знала, что Хок остался здесь сверх запланированного времени. Сделки, в которых участвовали сразу несколько партнеров, шли к завершению.

— Насколько я знаю, сейчас самый ответственный момент, — сказала Энджел.

— Вероятно, мы с Хоком улетим с острова одним самолетом, — сказал Дерри.

Завтра Дерри снимет наконец гипс и улетит в Гарвард. Его мечта стать врачом обрела реальность благодаря Хоку, который купил Игл-Хед по цене, значительно превышающей, по мнению Дерри, его стоимость.

Как ни был Дерри увлечен мыслями о собственном будущем, он не мог не заметить, что при упоминании об отъезде в глазах Энджел мелькнула тоска, которую она не сумела скрыть.

— Эй, — поспешно сказал Дерри. — Я навещу тебя в Сиэтле.

Он ничего не сказал о Хоке. Ему и в голову не пришло, что его там не будет.

Энджел улыбнулась и поцеловала Дерри в щеку.

— Во время летних каникул.

Но лишь только Дерри перестал видеть ее лицо, она сразу помрачнела: «Да. Дерри ко мне вернется. А Хок нет».

— Пожалуй, я возьму блокнот и поеду на Игл-Хед, — сказала Энджел. — Если Хок позвонит до пяти, объясни ему, как добраться до фермы Смита. Ежевика поспела, а он никогда не собирал ягод.

— Зато поймал лосося.

Энджел улыбнулась. Да, Хок поймал лосося, познал первобытную силу рыбы, которая, трепеща, била хвостом по сияющей глади моря. Она долго будет помнить благоговение и восторг на лице Хока.

Ей никогда не встречался человек, который мог бы сравниться с Хоком. Как же теперь жить без него?

— Я так и не понял, зачем он выпустил этого лосося? — спросил Дерри.

— Он был слишком прекрасен, чтобы его убить.

— Не более прекрасен, чем остальная рыба, которую вы поймали, но мы съели ее всю и чуть не подрались из-за последнего куска.

— Но это был первый в его жизни лосось, — просто объяснила Энджел, и лицо ее просветлело от воспоминаний.

Дерри задумчиво посмотрел на Энджел.

— Я вытащил тебя из-под обломков, — тихо сказал он, — но только Хок вернул тебя к жизни. Я так рад, Энджи. Было время, когда я боялся, что обрек тебя на безрадостное существование.

Энджел порывисто обняла Дерри, взяла блокнот для набросков и вышла.

Всю дорогу на Игл-Хед у нее из головы не выходили слова Дерри. Каждый ее шаг сопровождался звоном маленьких колокольчиков. Она думала о его словах, сидя на самом краю утеса, забыв про блокнот, лежащий у нее на коленях.

Перед ней расстилался пролив Инсайд-Пасседж: неутомимое море и острова, гряда островов, увенчанных вечнозелеными лесами, которая исчезала в голубой дали загадочного горизонта, растворяясь в пропахшем солью воздухе.

— Ты любишь эту землю?

Вопрос Хока не испугал Энджел. Всецело погруженная в созерцание чудесной картины, она тем не менее мгновенно почувствовала, что Хок рядом.

— Больше всего на свете, если бы не было тебя, — просто ответила она.

И тут же сообразила, что сделала как раз то, чего всячески старалась избежать. Сказала Хоку о своей любви. Ей не хотелось причинять ему боль словами, призванными дарить радость.

— Сколько времени? — торопливо спросила Энджел, чтобы наступившая пауза не вынудила Хока говорить ей о своей любви. Она и не ждала этого.

— Почти пять, — ответил Хок.

— У тебя есть время пособирать ягоды?

— Выкроим.

Энджел посмотрела в темные глаза Хока и прочитала в них то, что и так знала.

Он уедет.

Скоро.

Об этом говорили его глаза, голос, напряженное лицо.

— Ангел, — сказал Хок, видя, как опечалилась она, и зная этому причину.

— Надо спешить, — сказала Энджел. — У нас мало времени.

Она грациозным движением поднялась на ноги. Серебряные колокольчики мелодично зазвенели.

Этот звук пронзил Хока, словно тысяча крошечных кинжалов. Он обхватил Энджел и приподнял ее над землей. Он держал ее на весу и целовал так яростно, словно мир рушился у них под ногами.

Казалось, время остановилось. Наконец Хок отпустил Энджел, и она повела его по скалистой тропинке вниз. Оба молчали, довольствуясь мимолетными прикосновениями, мягкими улыбками и быстрыми взглядами, словно каждый боялся, что в следующее мгновение другой исчезнет.

Молчание длилось до тех пор, пока они не пришли в ежевичник в самом конце заброшенной дороги. Когда-то давно здесь были ферма, ухоженные поля и опрятные сады. Сейчас поля почти поглотил лес, сохранилась лишь невысокая каменная ограда, вся в зарослях ежевики.

Великолепная степная роза оплетала развалины каменной печной трубы — все, что осталось от дома. Именно от этого цветка произошла пурпурная роза, расцветавшая глубоко в мозгу Энджел. Она впервые увидела ферму Смита и степную розу, будучи еще ребенком, и с тех пор этот цветок преследовал ее всю жизнь.

Невдалеке хлопнула крышка багажника автомобиля, и вскоре появился Хок. В одной руке у него были пустые ведерки, в другой — корзинка для пикника, через плечо было перекинуто толстое одеяло.

Энджел глубоко вздохнула, заставив мрачные мысли о будущем на время отступить. Существовало только настоящее: Хок ждал ее и улыбался прекрасной, обезоруживающей улыбкой.

Окутанная сладким звоном колокольчиков, она подошла к нему, заглянула в корзинку для пикника и улыбнулась его предусмотрительности.

— Пикник, — весело сказала она, — чудесная идея.

— На то есть скрытые мотивы, — ответил Хок.

Энджел улыбнулась. Она понимала чувства Хока. Им удавалось оставаться наедине либо на катере, либо в доме поздней ночью. В остальное время они вынуждены были лишь молча и незаметно касаться друг друга, что красноречиво говорило, как хорошо им вдвоем.

«У нас осталось мало времени, — подумала Энджел. — Очень мало».

Она повернула голову к старой розе. На ней остался только один цветок. Его нежные лепестки дрожали, вспыхивая пунцовым огоньком в ярком дневном свете.

Энджел прикрыла глаза. «Чувствует ли этот хрупкий цветок, что с каждым восходом солнца близится зима?» — подумала она.

Хок наклонился и нежно поцеловал Энджел в губы. Он видел, что она опечалена, знал причину и ничего не мог поделать.

Он знал, что чем дольше пробудет с ней, тем больше причинит ей боли своей неспособностью любить ее так, как она того заслуживает.

Хок каждый день обещал себе, что покинет Энджел, освободит ее и перестанет мучить.

И каждый день он просыпался и видел ангела, укрывшегося под защитой его тела. Она улыбалась ему, и он знал, что опять не сможет покинуть ее.

Не сейчас.

Хотя бы еще несколько часов он хочет насладиться этим чудом любви.

— Откуда начнем? — спросил Хок, отрываясь от ее губ ровно настолько, чтобы Энджел смогла ответить.

— С середины, — пробормотала она, касаясь губами его губ. — Оттуда ведет тропинка в глубь ежевичника. Там самые сладкие ягоды. В окружении колючек.

— И москитов?

— Есть немного, — подтвердила Энджел. — Ты же помнишь, бесплатных обедов не бывает.

Хок улыбнулся:

— Помню. Вот почему я захватил репеллент от насекомых. Я не хочу, чтобы твою нежную кожу кусал кто-то, кроме меня.

Энджел почувствовала, как в ней поднимается волна желания. Чем больше Хок прикасался к ней, тем больше ей этого хотелось. Она ничуть не уставала от его любви, становясь частичкой его тела.

— Он у меня в кармане, — сказал Хок. — Достанешь?

Он протянул к ней руки, показывая, что они заняты ведерками и корзинкой для пикника и потому достать флакон ему трудно.

Сначала Энджел поискала в заднем кармане его джинсов, куда она сама обычно клала репеллент. Но там было пусто. Она запустила руку в передний карман.

— Нету, — сказала она.

— Ищи дальше, — подбодрил Хок, и уголки его рта под усами слегка изогнулись в улыбке. — Ищи и найдешь.

Она запустила руку в другой карман и, пошевелив пальцами, внезапно ощутила под джинсами горячее упругое вздутие.

— Ты дразнишь меня, — сказала она, стараясь выглядеть сердитой, что совершенно не получилось.

— Могу поклясться, что это ты дразнишь меня, — сказал Хок, с трудом сдерживая смех. Энджел сунула руку глубже, и у него перехватило дыхание.

— В кармане рубашки, Энджел.

Она весело рассмеялась и медленно, очень медленно вынула руку из кармана Хока.

Флакон с репеллентом действительно лежал в нагрудном кармане его бумажной рубашки. Энджел нанесла пахучую жидкость на открытые участки его рук, на лицо, то же сделала себе и положила пузырек в передний карман его джинсов.

— Репеллент отпугивает только насекомых, — заметил Хок.

— Какое облегчение, — с приглашающей улыбкой сказала Энджел, и ее глаза лукаво засветились.

Она повернулась и, позвякивая колокольчиками, направилась в ежевичник.

Мгновение Хок неподвижно следил за ее грациозным полетом, снедаемый голодом, гораздо более сильным, чем просто внезапный прилив желания. Затем, несмотря на свою ношу, легко двинулся ей вслед.

Энджел скоро скрылась из виду в бесконечных поворотах тропинки, но серебристый звук колокольчиков говорил Хоку, что она рядом.

Он догнал ее на пятачке, где воздух наполнен был густым ароматом созревающей ежевики. Зубчатые зеленые листьях сверкали под солнцем, лениво подрагивая под ласкающими дуновениями ветра. Ветви гнулись под тяжестью ягод.

— Дерри был прав, — сказал Хок, оборачиваясь к Энджел. — Ты знаешь все самые красивые места на острове. А может, это твоя красота делает любое место красивым?

— Скорее твоя, — ответила Энджел и слегка прокашлялась. — Я не помню, чтобы старая ферма когда-нибудь раньше выглядела так красиво.

Она взяла из его рук ведерки и подождала, пока он расстелит одеяло и поставит в тень корзинку с продуктами. Потом Энджел молча вернула ему ведерки и, взяв за руку, повела в кусты, где свисали гроздья спелых ягод.

— Собирать ежевику труднее, чем моллюсков, но легче, чем ловить крабов, — сказала Энджел. — Как и крабы, ежевичный куст может поранить, если позабудешь об осторожности.

— Бесплатных обедов не бывает? — весело заметил Хок.

— Да, не бывает, — согласилась Энджел. — Первое правило сбора ягод гласит: если собирать их легко, значит, кто-то уже собирал их здесь.

Хок улыбнулся:

— А еще какие правила?

— Много ягод не ешь. Одну в рот, другую в ведерко, не больше. Иначе будут неприятности.

— Урок, постигнутый тяжелым личным опытом? — предположил Хок.

— А другие способы разве бывают?

Энджел показала Хоку, как выбрать спелую ягоду, но не размазню, кислую, но не зеленую, и они в красноречивом молчании принялись за дело.

— Вот эта спелая? — спросил Хок, протягивая Энджел ягоду.

— Есть только один способ проверить это.

Она в ожидании открыла рот. Хок с улыбкой положил ягоду ей на язык. Энджел при-чмокнула.

— Чуть кисловатая, — сказала она и, взглянув на гроздь ягод, висевшую у нее над головой, сорвала самую красивую.

— Попробуй эту, — повернулась она к Хоку.

Хок осторожно взял губами ягоду, лизнув кончики пальцев Энджел. Закрыв глаза, он издал звук, выражающий неземное удовольствие.

— Она такая же вкусная, как ты, — пробормотал он. — Невообразимо вкусная.

Хок снова открыл рот. Энджел положила ему на язык другую ягоду. Он проглотил и снова открыл рот. Потом еще и еще до тех пор, пока Энджел не засмеялась и, привстав на цыпочки, не поцеловала его, ощутив на губах вкус Хока и сладкой ежевики. Внезапно она крепко обхватила его и поцеловала так неистово, как он целовал ее на Игл-Хед. Когда их объятия ослабли, оба были почти без сил.

— Сколько еще ягод нужно миссис Карей? — спросил Хок.

— Много.

Хок тихо выругался.

— Давай займемся ими, — сказал он.

Они принялись за работу, украдкой бросая друг на друга нежные взгляды. Они наполняли ведерки, пересыпали ягоды в ящики и вновь продолжали работу.

— Ты ешь больше, чем кладешь в ведро, — сказала Энджел через некоторое время.

Хок обернулся. Его губы были черны от ягод, которые он украдкой, как ребенок, отправлял себе в рот.

— Если мне станет плохо, — сказал он, — я найду лекарство получше, чем горячая грелка.

Энджел улыбнулась, и оба вновь принялись собирать ежевику. А потом Энджел нашла поразительную ягоду. Ярко окрашенная, готовая вот-вот лопнуть от спелости, она лежала у нее на ладони, словно драгоценный камень. Энджел поставила ведерко на землю и подошла к Хоку.

— Это самая роскошная ягода, которую я когда-либо видела, — сказала она, зажав ягоду между большим и указательным пальцами. — Открой рот.

— Ты нашла ее, — сказал он, — значит, она твоя.

— На ней написано твое имя.

Уголки рта Хока поползли вверх.

— Я не вижу, где здесь мое имя.

— С твоей стороны, наверное, свет плохо падает, — сказала Энджел, перекладывая ягоду на ладонь. — Видишь? Вот здесь. Твое имя.

Хок медленно наклонил голову, осторожно слизнул ягоду с ее ладони и поцеловал то место, где она лежала.

Чувство, охватившее его, не имело ничего общего с желанием.

Хок хотел спросить, откуда у Энджел такая сила и мягкость, хотел осторожно коснуться всех тайников ее прошлого и будущего, узнать, считает ли Энджел, что он обретет когда-нибудь способность любить так, как она, чтобы нежность, огонь, храбрость смешались воедино, но пока он знал, что не может спрашивать ее об этом.

Поэтому Хок задал один-единственный вопрос, но Энджел услышала в нем именно тот, который он задать не решался.

— Это дикая ежевика? — спросил Хок, оглядывая окружавший его кустарник.

— Нет, она как домашний кот, который удрал на волю, — ответила Энджел. — Ее вывел и вырастил человек, но потом забросил и предоставил расти самой. Многие растения, с которыми так обошлись, засыхают и гибнут. Но некоторые выживают, и в хороший сезон самые сильные из них дают сладкие дикие и прекрасные ягоды. Как ты, Хок.

Хок выпустил из рук ведерко с ягодами, затем одним быстрым движением обнял Энджел и крепко прижал к себе, повторяя единственное слово, которое мог произнести, — ее имя, до тех пор, пока его губы не слились с ее в безумном поцелуе.

Он перенес ее на одеяло и раздел, дрожа от нетерпения, словно это было в первый раз. Когда она больше не могла выносить ожидания, он овладел ее телом, наполняя его своей любовью.

Ночью повторилось то же самое — чудо, сокрушившее ее и сотворившее вновь, смерть и рождение в руках мужчины, которого она любила. Она касалась его жадно и страстно, ее рот, горячий и нежный, невинный и опытный одновременно, боготворил его тело, обжигая волшебным огнем любви.

Энджел заснула в объятиях Хока, а он еще долго не смыкал глаз, разглядывая на темном окне узоры, вытканные лунным светом. Затем, затаив дыхание и стараясь не разбудить Энджел, осторожно высвободился.

Если она проснется, он не найдет в себе сил покинуть ее. Он снова останется, чтобы пить из этого источника любви, ничего не отдавая взамен.

Остаться — значит погубить ее.

Много долгих минут Хок стоял у постели и смотрел, как спит его ангел. Потом наклонился, страстно желая прикоснуться к ней, но не сделал этого. Его рука в нерешительности замерла над подушкой у ее головы.

Затем он повернулся и бесшумно вышел, растворясь в ночи.

Энджел разбудил солнечный свет, золотыми брызгами упавший ей на подушку. Она что-то сонно пробормотала и потянулась к Хоку, но ее руки ощутили пустоту. Она быстро села, посмотрела вокруг и похолодела.

На подушке Хока лежал маленький леденец на палочке, перевязанной зеленой лентой.

Энджел закрыла лицо руками и заплакала, понимая, что Хок ушел навсегда.

Глава 26

Дерри смотрел на изможденное лицо Энджел.

— Мне не обязательно ехать в Гарвард прямо сейчас, — сказал он. — Я подожду, пока Хок завершит дела и вернется.

— Это глупо.

Она сказала это спокойно, но лицо ее было очень бледным, глаза печальны, а кожа почти прозрачна.

— Ты уверена? — спросил Дерри.

— Да.

Энджел замолчала. Ей не хотелось огорчать Дерри, который полагал, что Хок уехал только для того, чтобы завершить дела. Дерри хватит и своих забот: перебраться за тысячи миль отсюда и заново научиться ходить. Не стоило к его заботам добавлять еще и свои проблемы.

И задерживаться здесь Дерри тоже не имело никакого смысла. Совсем никакого. Ей нужно остаться одной — вряд ли Дерри это поймет.

— Тебе помочь собрать вещи? — спросила она.

— Нет. Пока вы с Хоком вчера ездили за ягодами, Мэт, Дэйв и я все упаковали. Хок сказал, чтобы я не беспокоился о мебели. Он все перешлет багажом.

Сердце у Энджел гулко забилось.

Еще вчера они с Хоком смеялись, кормили друг друга ягодами, выкрасив соком руки и рты, пока, воспламененные страстью, не слились в горячем поцелуе, более сладком и диком, чем ягоды.

— Остался только чемодан, который я возьму в самолет, — сказал Дерри, — и он тоже собран.

С улицы раздался гудок автомобиля. Один из друзей Дерри, который тоже отправлялся на материк, заехал за ним, чтобы отвезти на паром.

Посмотрев на часы, стоявшие в студии, Энджел нагнулась и взяла маленький чемодан, который Дерри поставил у дверей.

— Надо поторапливаться, — сказала она.

— Энджи…

Энджел повернулась и подошла к Дерри. Он крепко обнял ее и на мгновение задержал в объятиях.

— Я люблю тебя, Дерри, — сказала Энджел, и ее глаза заблестели от слез. — Если понадобится, я всегда буду рядом с тобой.

— Мне неловко покидать тебя, — в замешательстве пробормотал Дерри. — Я знаю, как сильно ты скучаешь по Хоку.

Энджел подняла глаза и посмотрела в озабоченное лицо Дерри.

— Уезжай, пока я тебе не замочила слезами всю рубашку, которую только что погладила, — сказала она тихо и улыбнулась дрожащими губами.

Дерри улыбнулся в ответ и передал ей лист бумаги.

— Сегодня к одиннадцати вечера я буду по этому телефону. Позвонишь мне, ладно? Я буду чертовски скучать.

Дерри быстро поцеловал Энджел, взял чемодан и, прихрамывая, спустился в холл.

Энджел смотрела в окно, пока слезы не размыли очертания удаляющейся машины. Затем она пошла на берег и бродила там до самой темноты.

Она не сознавала, насколько сильно любит Хока, пока не потеряла его.

Потом она ходила по темному дому до тех пор, пока не настало время позвонить Дерри. После этого она пошла в студию, включила все лампы и принялась за работу. Ночь сменилась рассветом, а она все откладывала один эскиз за другим, пытаясь создать тот единственный, в котором воедино соединятся ее боль и любовь и из горестных обломков прошлого родится новое произведение искусства.

Когда рассвело, эскиз наконец был готов.

Она работала весь день, полностью подчинив себя творчеству. Она увеличила эскиз до шести футов в высоту и четырех в ширину — точно по размеру окна в спальне.

С помощью черного фломастера она перенесла рисунок на толстую бумагу, затем пришпилила его к стене и пронумеровала каждый фрагмент.

Подбор стекла занял гораздо больше времени. Каждый кусочек приходилось сопоставлять с остальными, отыскивая необходимый оттенок коричневого, который она выбрала для главной фигуры. Энджел перепробовала несколько оттенков золотистого матового стекла, прежде чем нашла то, что ей нужно.

Довольная, она понесла кусочек такого стекла в спальню и подошла к окну, чтобы посмотреть, как через него проходит свет.

Повертев стекло и так и сяк, Энджел внезапно замерла, и ее кожа покрылась мурашками. Дефект на стекле выглядел, как… едва заметная улыбка женских губ.

Она поспешно обвела место, которое нужно вырезать. Никогда прежде она не резала готовые куски стекла, но этот случай был особенным. Она прикрепила стекло к столику и вырезала золотистое облако, которое первым появилось в ее блокноте.

Как только облако было готово, Энджел нарушила и остальные правила: принялась за работу вне всякой последовательности. Она взяла тонкую кисть и наметила на стекле то, что рисовало ее воображение: намек на улыбку, полуприкрытые глаза, элегантные пряди волос, чуть спутанные ветром, — вот и все.

Энджел включила печь для обжига и вернулась к столу. Она работала много часов, пока не поняла, что путь у нее один. После катастрофы она никогда не использовала необработанное стекло, потому что его сверкающие осколки напоминали ей о случившемся.

Но сейчас годился только такой фон. Только он мог подчеркнуть то; что она хотела изобразить: сверкающие кинжалы когтей ястреба, спускающегося с неба.

Часы складывались в дни. Энджел ела, только когда голод мешал ей работать, и спала на кушетке в студии, когда глаза переставали видеть.

Она боялась ночи, когда темнота окутывала ее. Ее страшила тишина пустого дома. Она не снимала свои украшения, позволяя серебряным колокольчикам говорить с ней, заполняя тишину комнат.

На ястреба ушло несколько дней. С помощью травления каждый кусочек коричневого стекла приобрел свой оттенок. Травление было долгим, утомительным процессом, но Энджел терпеливо, без устали занималась им. Работа полностью поглотила ее. Она ничего не чувствовала и ни о чем не думала. Существовала только работа, и только ею она жила.

Наконец для ястреба все было готово. Больше семидесяти кусочков травленого стекла лежало на ее рабочем столе, и каждый имел свой оттенок.

Энджел принялась собирать витраж. Она взяла раму из полированного красного дерева и укрепила ее на большом специальном столе. Он был на колесиках и заключен в каркас, состоящий из двух толстых металлических брусков с глубокими желобами. Столешница могла скользить по каркасу и даже наклоняться вертикально, когда требовалось проверить, как проходит свет через стекло.

Энджел работала напряженно, не разбирая, день сейчас или ночь, и лишь урывками ела и спала.

Потом она вообще перестала спать, полностью захваченная творением, которое рождалось под ее пальцами: ускользающая улыбка, огромная алая капля посреди золота волос и такая же, но маленькая — на ястребе, и все это в окружении сверкающих осколков обтесанного стекла. Наконец последний кусочек стекла был укреплен, зацементирован, очищен и отполирован до блеска.

Вздохнув так глубоко, что колокольчики ее сережек вздрогнули и зазвенели, Энджел облокотилась на стол. Она знала, что работа закончена, но не могла свыкнуться с этим. Она не была готова к пустоте, которая ожидала ее впереди. Не осталось ничего, кроме усталости.

Энджел покатила рабочий столик в спальню, трясущимися руками сняла крепления и поставила картину в вертикальное положение.

Ночью панель казалась почти бесцветной, только льющийся через нее свет мог оживить ее.

Она посмотрела на кровать, в которой не спала с отъезда Хока. Нетронутый маленький леденец, обвязанный зеленой лентой, так и лежал на подушке. С безмолвным стоном она взяла его в руку и услышала шелест обертки, напомнивший ей о единственном сладком воспоминании Хока в детстве.

Несмотря на крайнюю усталость, Энджел даже подумать не могла о том, чтобы лечь в кровать, поспать, потом опять проснуться.

И снова обнаружить, что Хок ушел.

Она вернулась в студию и в первый раз за эти несколько недель оглядела ее.

Комната была в беспорядке. Обычно Энджел прибиралась во время работы, но в этот раз стол был завален осколками стекла, которые она попробовала и отвергла.

Подойдя к нему, она вдруг почувствовала, что ей дурно. Она потянулась к столу, пытаясь опереться на него, но было поздно. Стол наклонился, и Энджел провалилась в темноту.

Большой черный автомобиль остановился у дома Дерри. Водитель долго сидел не шевелясь, глядя в горящие окна северного крыла дома.

Хок изо всех сил сопротивлялся желанию вернуться и ненавидел себя за эту слабость, но не вернуться он не мог.

Жизнь без Энджел была равносильна смерти.

Он медленно открыл дверцу автомобиля. Выложенная булыжником дорожка бледно мерцала в лунном свете. Беззвучно, словно тень, он подошел к двери, немного постоял и потянул за ручку.

Дверь открылась.

Он вошел внутрь и позвал:

— Ангел!

Эхо прокатилось по пустому дому.

— Ангел!

Снова молчание.

Хок бросился через холл в студию. Его глазам предстали наклоненный стол, разбросанное стекло и Энджел, лежащая без сознания на полу.

Он наклонился и позвал ее. Она не шевелилась. Дрожащей рукой Хок ощупал ее шею в поисках пульса и, найдя его, облегченно вздохнул.

Хок осторожно стряхнул с нее осколки стекла и туг заметил, что Энджел что-то сжимает в руке.

Он со страхом разжал ей пальцы, боясь обнаружить в них бритву или острый осколок стекла. Но это были не бритва и не стекло, а леденец, перевязанный зеленой лентой.

В первый раз с тех пор, как кончилось детство, Хок заплакал.

Энджел не проснулась, когда Хок раздел ее и перенес на кровать. Она не пошевелилась, когда доктор Маккей, осмотрев ее, раздраженно сказал то, о чем Хок и сам уже догадывался. Энджел слишком переутомилась, и ее организм защитился глубоким, исцеляющим сном.

Хок разделся, лег в постель и обнял Энджел, согревая ее теплом своего тела. Всю ночь напролет он смотрел на ее спящее лицо, продолжал смотреть, когда над горой появилось солнце и, залив светом стеклянную панель, вдохнуло в нее жизнь.

Кусочки полированного стекла расщепили свет в радугу, и фантастические цветовые блики задвигались по комнате.

Пораженный игрой света, Хок переводил взгляд то на Энджел, то на стоящую в центре комнаты картину.

Устремив когти к золотистому облаку, с неба спускался ястреб. Там, где он коснулся его, проступила алая капля крови.

Но что-то особенное было в самом облаке.

Влекомый загадкой золотого облака, Хок встал и направился к панели. Подойдя ближе, он сначала увидел волнистые линии, превратившие часть облака в развеваемые ветром женские волосы.

Потом заметил чуть прикрытые глаза, которые ежеминутные переливы света делали совсем живыми. И, наконец, загадочную улыбку — поразительное сочетание восторга и красоты.

Хок издал сдавленный стон и подошел ближе, вглядываясь в кроваво-красную каплю, сочившуюся в том месте, где коготь ястреба вонзился в облако.

На мгновение Хок прикрыл глаза.

Ястреб был великолепен. Каждое перышко хищника сверкало и переливалось. Сила и грациозность сквозили в линии крыльев и тела, в когтях, в черных глазах, устремленных на жертву.

Но было еще что-то, совсем крошечное, почти теряющееся в огне красок.

Алая слезинка в глазу ястреба.

Хок подошел почти вплотную, разглядывая эту слезинку. На ее поверхности были еле заметно вытравлены очертания розы. Скорее намек, чем реальное изображение, скорее надежда, чем уверенность. Эта роза сказала Хоку о любви больше, чем мог поведать целый трактат.

Он не верил в любовь, но совсем недавно держал ее в руках, слышал, как она в экстазе шепчет его имя, чувствовал, какая она сладкая и горячая.

А он повернулся и ушел прочь, испугавшись, что не сможет соответствовать этой любви.

Теперь он ясно это видел. Так же ясно, как льющийся через стеклянную картину свет, сметавший обрывки прошлого и беспощадно разрывавший его душу, освобождая место, где будет жить и расти любовь.

Он безмолвно впитывал свет и краски, пока его не позвал еле слышный звон колокольчиков. Обернувшись, он увидел, что рука Энджел шарит по пустой кровати, словно ищет кого-то.

Он подошел к кровати, бесшумно скользнул в нее и прижал Энджел к себе, поняв наконец, почему он вернулся, и зная, что больше никогда не оставит ее. Он узнал, что такое любовь!

Это ангел, полюбивший ястреба настолько, что готов рискнуть всем и отдать все в надежде, что даже хищник может научиться любить.

Серебряные колокольчики вздохнули и затрепетали, когда Энджел инстинктивно придвинулась ближе к обнаженному теплому телу Хока. Он очень осторожно поцеловал ее.