Глава 1

Энджелина Ландж тихо стояла среди радужного блеска своих творений, не обращая внимания на посетителей выставки, которые медленно ходили по галерее, обмениваясь впечатлениями о дивных картинах, созданных ею из кусочков цветного стекла.

Одни витражи поражали оттенками зеленого и голубого: океан, лес, небо, исчезающие в далекой дымке горные хребты; другие излучали переливающуюся красоту стекла от Тиффани, вспыхивая золотом и вызывая в памяти скупое на солнечные дни лето в Британской Колумбии.

На витражах словно бушевал вихрь цветов и движения — чувственное богатство импрессионизма, неотразимое, как призывный шепот влюбленных.

Работы из цветного стекла были всех размеров и форм, большинство — в деревянных рамах. Одни висели на стене напротив огромных, выходящих на океан окон, другие свисали с высокого потолка.

Свет, преломляясь в кусочках стекла, наполнял комнату яркими цветными бликами.

На небе возникло небольшое летнее облачко и так же быстро исчезло, лишь на короткое мгновение заслонив собою солнце. В толпе послышался одобрительный гул: когда солнечные лучи вновь проникли через широкие окна галереи, картины из цветного стекла заиграли ослепительными красками.

Энджел бессознательно подставила лицо водопаду солнечных лучей, позволяя им омывать ее со всех сторон. Ее светлые волнистые волосы казались расплавленным золотом — такой же вот чистый цвет она использовала в своих работах.

— Энджелина.

Энджел обернулась.

Рядом стоял владелец галереи, Билл Нортрап, и терпеливо ждал, пока она обратит на него внимание. Когда-то он хотел гораздо большего, чем просто внимание, но сейчас довольствовался тем, что Энджел сама предлагала ему, — ее дружбой и ее витражами.

Энджел улыбнулась, но ее глаза цвета морской волны по-прежнему остались грустными.

— Мне всегда казалось, что работы надо подписывать «Энджелина и Солнце», потому что без этого волшебного света мои витражи превращаются в обычную стекляшку.

Билл покачал головой:

— Ты слишком скромна, Энджи. Оглянись. Работы идут нарасхват, а ведь это твоя первая персональная выставка в Ванкувере.

Энджел оглянулась, но увидела только витражи: ослепительные осколки света и тени, переменчивая игра красок — словно тебя поместили в центр фантастического медленно вращающегося драгоценного камня.

Хорошо, конечно, что работы продаются — как-никак это единственный ее источник дохода, — однако деньги как таковые не радовали Энджел. Несравненно больше счастья дарили цвета — цвета и сознание того, что другие люди разделяют ее радужное восприятие мира.

— Хорошо, — тихо сказала Энджел. — Красотой надо делиться.

Билл глубоко вздохнул:

— Ты слишком нежна для этого мира.

— А разве бывают жестокие ангелы? — засмеялась Энджел. — Не слишком правдоподобная была бы картина.

— Поэтому право быть жестоким предоставь мне, а сама оставайся ангелом[1], — заметил Билл.

— Мы ведь так и договаривались. — Ее губы сложились в легкую дразнящую улыбку. — Ты прекрасно справляешься со своей задачей.

— Тот парень, что сейчас ждет тебя, даст мне сто очков вперед.

Светлые брови Энджел вопросительно изогнулись.

— У телефона Майлз Хокинс, — объяснил Билл.

Энджел в замешательстве покачала головой, отчего по ее длинным волосам покатилась волна света.

— Я его не знаю.

— Зато он с тобой знаком.

— Ты уверен?

— Он сказал, что это связано с Дерри и что он должен немедленно увидеться с тобой.

Улыбка на губах Энджел мгновенно погасла.

— Я объяснил, что выставка продлится еще час, но он не захотел слушать. Я скажу ему, что…

— Нет, — оборвала его Энджел. — Если это связано с Дерри, я обязана поговорить с этим Майлзом Хокинсом.

— Я так и думал, — проворчал Билл. — Дерри — единственный мужчина, который тебе небезразличен.

— Дерри мне как брат. Ничего больше, но и не меньше.

Билл вздохнул и, глядя вслед удаляющейся Энджелине, пробормотал:

— Да уж. Мальчик весьма миловидный, к тому же не родственник.

Энджел услышала эти слова, и они неприятно ее удивили. Она никогда не думала о Дерри как о мужчине, хотя он, без сомнения, был привлекательным. Светлые его волосы и мускулистое тело заставляли многих женщин терять голову, но Энджел в первую очередь ценила в Дерри его настойчивое стремление стать врачом, то, сколь безжалостно заставлял он себя заниматься наукой даже летом, и, конечно же, всегда помнила его горе и ярость в ту ночь, когда он вытащил ее из-под обломков изуродованной машины.

Если кто-то, пусть даже совершенно незнакомый ей человек, хочет говорить с ней о Дерри, она готова слушать!

Энджел прошла в офис Билла и взяла трубку.

— Мистер Хокинс, — произнесла она спокойно, хотя и не совсем уверенно, — боюсь, я вас не помню.

— Полагаю, Дерри называл меня Хоком[2], — произнес глубокий мужской голос на другом конце провода.

— А… тот самый мистер Хокинс. Письма Дерри уже несколько недель полны упоминаний о том, что «Хок сказал…», «Хок сделал…» Я просто не знала вашу полную фамилию.

Молчание.

На секунду Энджел подумала, что обидела собеседника. Это было бы ужасно — Хок необходим Дерри для осуществления его мечты стать врачом.

— Дерри сказал, что ты будешь окружена толпой поклонников, — внезапно заговорил Хок, — но, если он попросит, ты согласишься встретиться со мной в «Золотой кружке».

Энджел улыбнулась, угадывая дразнящие нотки Дерри в обрывистых фразах, произнесенных чужим голосом.

— Дерри пошутил, мистер Хокинс. Люди здесь восхищаются не мной, а моими витражами. Однако в остальном он был прав. Если Дерри просит встретиться с вами, я так и сделаю.

— Неужели сделаешь? — с насмешкой передразнил ее Хок. — Встретишься с абсолютно незнакомым мужчиной?

По спине Энджел пробежал холодок. Хок не шутил: его холодные слова были полны презрения.

— Встречусь, — тихо ответила Энджел. — Я буду в «Золотой кружке» через полтора часа.

— Нет. Сейчас же.

— Что??? — Энджел не верила своим ушам.

— Сейчас же, мой ангел. Твой Дерри нуждается в помощи.

— Но…

На другом конце провода раздались короткие гудки.

Энджел смотрела на телефон, недоумевая и испытывая немалое раздражение. Хок вел себя грубо и требовательно, не говоря уже о том, что никто никогда не называл ее ангелом, даже Дерри.

Энджелина, да, Энджи, да. Ангел? Никогда! Только в глубине души она признавала за собой это имя — имя, которым сама стала называть себя, когда очнулась в больнице, выжив после автокатастрофы, в которой не должна была выжить.

— Проблемы? — спросил Билл из-за спины Энджел.

Энджел подняла голову и осторожно опустила на рычажки телефонную трубку.

— Еще не знаю.

Она вытащила из ящика стола легкую шаль и сумочку.

— Извинись за меня, Билл.

— Энджелина, ты не можешь просто взять и уйти с собственной выставки, — начал Билл, стараясь говорить убедительно.

— Я нужна Дерри.

— Надо подумать и о карьере.

Энджел обернулась, глядя на переполненный выставочный зал.

— Они покупают мои работы, а не меня.

Билл тихо выругался, попытался было спорить, но быстро сдался. Энджел проявляла необыкновенное упрямство, когда дело касалось двух вещей: ее искусства и Дерри Рамсея.

Выскользнув незамеченной на улицу, Энджел набросила шаль поверх своего черного платья. Здесь, в Ванкувере, даже в середине лета было прохладно, особенно сейчас, когда на полуденном небе солнце и облака играли друг с другом в прятки.

В баре «Золотая кружка» по обыкновению толпился народ. Местечко это было излюбленным местом «водопоя» как для туристов, так и для местных жителей.

Обычно она избегала подобных шумных и задымленных заведений, но сегодняшний день был исключением. Сегодня Дерри попросил ее встретиться с грубым мужчиной по имени Хок, хотя знал, что у нее проходит первая выставка в Галерее Нортрапа.

В каком-то смысле Энджел была почти благодарна Хоку за его грубость — она отвлекла ее от размышлений по поводу столь странной просьбы Дерри.

Энджел остановилась у входа, ожидая, пока глаза привыкнут к тусклому красному свету, столь любимому обитателями бара.

Сидя за ближайшим столиком, Хок внимательно следил за Энджел. Его темные холодные глаза быстро обежали ее черное шелковое платье и небрежно наброшенную на плечи черную шаль с бахромой.

Дверь в бар открылась, окуная Энджел в поток солнечного света, а порыв ветра на мгновение подхватил ее длинные волосы. Слова Дерри «высокая худая блондинка» едва ли в полной мере описывали стоящую у входа стройную, сдержанную женщину, и все же Хок не сомневался, что это Энджел. Он никогда не встречал таких глаз — очень больших и очень тревожных.

На губах Хока появилась циничная ухмылка, когда он увидел, как молода Энджи, нет, Ангел!

«Женщина с такой внешностью не может зваться Энджи, — насмешливо сказал себе Хок. — Впрочем, она и не ангел конечно, хотя и впрямь выглядит неземным созданием».

Хок скривил губы, вспомнив свою последнюю спутницу — этакую святую невинность — актрису, за мягкой внешностью которой скрывались ложь и пустота.

Впрочем, она ничем не отличалась от других женщин, встречавшихся на его пути, как не отличается и эта Энджел.

«Ложь во плоти, — холодно подумал Хок. — Но весьма привлекательная, чертовски красивая ложь. А худшие из них такими и бывают. Что ж, я буду звать ее Ангел, и всякий раз это имя будет напоминать мне, что она менее всего ангел».

Энджел заметила мужчину за соседним столиком, который бесцеремонно разглядывал ее с ног до головы, и с необыкновенной уверенностью поняла, что это и есть Майлз Хокинс.

В атмосфере искусственного веселья, царившей в «Золотой кружке», Хок выглядел как громадная тень, застившая солнце, сгусток тьмы среди цветов, неподвижная каменная скала в бесцельно плещущемся море.

В этот момент кто-то открыл входную дверь, и в свете проникших внутрь солнечных лучей Энджел разглядела, почему этого мужчину называли Хоком. Не из-за резких черт лица или густых темных волос, не из-за поджарого, худого тела или хищной грации движении — нет, причиной тому были его глаза — глаза ястреба, прозрачно карие, чистые и глубокие, дикие и одинокие.

— Хок? — обратилась она к нему.

— Энджел. — Его голос был глубоким и хрипловатым.

— Обычно меня зовут Энджи.

— А меня в лицо обычно называют мистером Хокинсом, — сказал он, — даже такие дружелюбные щенки, как Дерри Рамсей.

Энджел помедлила, неприятно пораженная тем, сколь грубо упомянул он Дерри. Она знала, что Дерри чуть ли не молится на Хока, и ей неожиданно захотелось получше познакомиться с человеком, завоевавшим столь слепое обожание Дерри.

— А как вас называют за спиной?

Хок прищурился:

— Множеством имен, которые ангелы знать не должны.

Его чистые холодные глаза равнодушно оглядели ее, секунду задержавшись на светлом нимбе волос.

— Энджел. Ангел. К твоей внешности подходит.

По тону Хока она поняла, что для него она теперь всегда будет Энджел и никак не иначе.

Она рассердилась, уловив нотки мужского превосходства, но заставила себя успокоиться. Дерри нуждается в Хоке, к тому же Хок ведь не знает, что для нее означает имя Ангел.

«Живое существо, которое было мертвым».

— В таком случае я стану называть тебя Хок, — тихо произнесла Энджел, — и пусть нас обоих раздражают наши имена.

Глава 2

Левая бровь Хока приподнялась, подчеркивая резкие черты лица. Он шагнул к своему столику:

— Что будут пить ангелы?

— Солнечный свет.

Хок повернулся к ней так стремительно, что Энджел невольно вскрикнула. Его движения были поразительно быстрыми и вместе с тем плавными и даже изящными.

— Солнечного света, — сказал он, махнув рукой в сторону прокуренного зала, — здесь не держат.

— Я пришла сюда не выпивать, мистер Хокинс. Я пришла, потому что нужна Дерри. — Энджел говорила тихо, но решительно, как час назад разговаривала с Биллом Нортрапом. — Что я могу сделать для Дерри?

Хок мгновенно уловил перемену в ее голосе.

— Найти ему новую ногу, — сказал он резко. — Произошел несчастный случай.

Комната закружилась черным волчком вокруг Энджел, наполнилась криками боли, красный свет превратился в мигание фар; ее душил запах выхлопного газа, а страх и боль нарастали в груди.

Энджел пыталась что-то спросить, уговаривала себя, что с Дерри все в порядке, что это не может быть повторением той ужасной аварии три года назад, когда погибли ее родители и жених, а сама она оказалась на волосок от смерти, но она не смогла выговорить ни слова, ее сотрясала крупная дрожь, и словно не хватало воздуха.

Три года назад Дерри спас ей жизнь, и сейчас она сходила с ума при мысли о том, что ее не оказалось рядом, когда он попал в беду.

Даже в полутьме бара Хок заметил, как побледнела Энджел. Она глубоко вздохнула, покачнулась, и он, быстро подхватив ее, не дал ей упасть.

— Д-дерри? — с трудом выговорила Энджел.

— Просто сломана нога.

Говоря это, Хок резко встряхнул девушку, чтобы удостовериться, что она его слышит, но, заметив в ее глазах неподдельный страх, инстинктивно ослабил хватку.

— С ним все в порядке, Ангел.

Энджел непонимающе смотрела на него. Голос Хока был мягким, успокаивающим, сочувствующим, удивительно нежным для мужчины, который выглядел столь безжалостным.

— Просто сломана нога, — повторил Хок. — Ничего страшного.

— Авария, — хрипло прошептала Энджел. — Блестящие разбитые стекла, искореженный металл. И крики. О Боже, крики…

Глаза Хока сузились, холодок пробежал по спине. Энджел явно не сомневалась, что Дерри пострадал в автомобильной аварии, уверенность в ее глазах смешалась с ужасом.

— Футбол, а никакая не авария, — очень четко и спокойно проговорил Хок.

— Ф-фут… — Энджел не могла повторить это слово.

— Дерри с друзьями играл в футбол. Он побежал к мячу, неудачно упал и сломал лодыжку в двух местах.

Секунду Энджел стояла, обессиленно прижавшись к Хоку, затем подняла голову и выпрямилась. Она смотрела ему в глаза, гадая, насколько осознанной была жестокость его ответа ей.

«Найти ему новую ногу».

Энджел изучала лицо Хока: нет, конечно, он не мог предугадать, какое впечатление произведут на нее эти слова, ведь он ничего не знал о случившейся три года назад аварии.

— Энджел? — Пальцы Хока нащупали бьющуюся у нее на шее жилку. — Ты меня слышишь?

— Да, — ответила Энджел так тихо, что Хоку пришлось наклониться.

Его пальцы скользнули вниз и затерялись в мягких волнистых прядях ее волос. Хок притянул Энджел к себе, прижал к груди и стал нежно покачивать. Движение было инстинктивным и удивило его самого не меньше, чем Энджел, хотя казалось ему вполне естественным. Как бы ему хотелось, чтобы кто-нибудь так же вот утешал его в детстве или в более позднем возрасте. Хоку не раз доводилось видеть полные страха глаза, разбитые стекла, покореженные автомобили и смерть. Случалось, он и сам оказывался в этих рассыпающихся на куски машинах, но никто никогда не утешал его.

«Может быть, именно потому я и сжимаю в объятиях эту девушку? Или же потому, что она мягкая и пахнет, словно солнечный свет, а ее кожа теплеет под моими прикосновениями?»

Губы Хока коснулись ее виска, полуприкрытых глаз, уголка рта, и он вдруг почувствовал, как внезапно сильнее забилось ее сердце. Энджел слегка пошевелилась, отвечая на его прикосновения.

В глазах Хока появилась циничная усмешка — Энджел вела себя, как и любая другая женщина.

«Когда любимый мужчина далеко, они любят того мужчину, кто оказывается рядом».

Энджел подняла голову и растерянно посмотрела в лицо Хока. Она не предполагала, что он станет утешать ее, так же как и не ожидала, что это ее взволнует.

— Оставь большие грустные глаза для Дерри, — резко бросил Хок, с ухмылкой глядя на Энджел. — Он достаточно молод, чтобы тебе поверить.

Внезапно Энджел осознала, что они стоят в шумном прокуренном баре и на них пялятся окружающие. В голове мелькнула мысль, что красный свет придает что-то дьявольское и без того резким чертам лица Хока.

Она не понимала, какую игру затеял Хок, да и не хотела понимать. Кожа ее горела, все еще сохраняя воспоминание о его пальцах. Тепло появилось вместе с успокаивающими прикосновениями и постепенно превратилось в жар, который она не чувствовала уже три года.

Энджел резко вырвалась из объятий Хока, оставив у него в руках свою шаль.

Хок опустил глаза на черный шелк, похожий на сломанные крылья, и выругался.

Выйдя из бара, Энджел на мгновение остановилась, прикрыв глаза от слепящего солнца, затем пошла по тротуару, выискивая такси. Заметив свободную машину, она подняла руку, но ее запястье тут же оказалось в тисках худых загорелых пальцев.

Энджел не сомневалась, что у нее за спиной стоит Хок, и не стала вырываться, зная, что это бесполезно.

— Собираешься куда-нибудь? — раздался холодный голос.

— К Дерри.

— Повезло парню. — Сарказм в голосе Хока ранил словно удар хлыстом.

На мгновение Энджел застыла, будто ее действительно ударили. В глазах вспыхнул гнев, но она приказала себе успокоиться: от Хока зависит будущее Дерри, а ради Дерри она готова на все. Ради Дерри она придержит язык и не даст волю своему темпераменту.

Ради Дерри и ради себя. Неконтролируемые эмоции губят человека — разве не усвоила она этот урок три года назад?

Хок заметил, как мгновенно изменилось выражение лица Энджел, как в глазах появилась пустота. Она терпеливо и смиренно ждала, пока он ее отпустит, что раздражало больше, чем любое сопротивление. Он держал ее за руку, но она, казалось, отсутствовала.

— Ничего не хочешь сказать? — с вызовом бросил Хок. — Никаких уговоров, заученных вздохов или соблазнительных попыток вырваться?

Энджел молчала, с трудом сдерживая гнев. Ей часто приходилось это делать, с тех пор как погибли ее родители, погиб Грант. По-настоящему она вернулась к жизни, лишь научившись укрощать дикую ярость, вызванную несправедливостью жизни и смерти.

Способность вновь ходить, спокойствие тоже были достигнуты весьма дорогой ценой.

Энджел вызвала в воображении залитый солнцем летний сад — буйство красок, оттенки которых невозможно выразить словами. Она собирала цвета, как скупец собирает золото, и «купалась» в них, тем самым вымывая все разрушительные эмоции.

Лазоревый и рубиновый, зеленый и лимонный… Но чаще всего она искала совершенство алого цвета — самым любимым стал образ распускающейся на заре розы, когда мягкие лепестки победно и спокойно раскрываются навстречу солнцу.

Энджел открыла глаза:

— Что вы хотите, мистер Хок?

Хок резко вздохнул. В то короткое время, что он провел с Энджел, он видел ее напуганной и удивленной, видел обиду и пробуждающуюся страсть, но это ледяное спокойствие стало неожиданностью.

Ничего подобного он раньше не встречал. Это напомнило его собственную юность, когда он еще испытывал какие-то эмоции, но тщательно скрывал их, зная, что без этого не выжить.

Пройдя подобную школу, он научился никогда не терять контроль над собой да и над другими людьми.

Хока злило спокойствие Энджел. Она еще слишком молода, чтобы обладать подобной способностью к самодисциплине, и слишком поверхностна, чтобы нуждаться в ней. Верно, порхает между мужчинами, как безмозглая бабочка, от одного к другому.

«Впрочем, надо отдать ей должное, — признался Хок, — она чертовски талантливая актриса. Более правдоподобного изображения переживаний я не видел за многие годы».

— Дерри объяснит тебе, что я хочу, — сказал Хок коротко, не выпуская ее запястья.

Он быстро направился к стоящему неподалеку черному лимузину. Энджел следовала за ним, понимая, что у нее нет выбора.

Когда автомобиль влился в поток машин на улице, Хок бросил ей на колени ее шаль.

— Куда мы едем?

— К твоему любимому мужчине.

Энджел подняла глаза, ожидая продолжения.

— Как я и думал, — ехидно продолжил Хок, — женщины вроде тебя влюбляются так часто, что различают своих партнеров только по записям.

— Не понимаю, о чем идет речь, — холодно сказала Энджел, — да ты, видимо, и сам не понимаешь. Тебе ничего не известно обо мне, и это находит подтверждение всякий раз, когда ты открываешь рот.

Губы Хока искривило некое подобие улыбки.

— Мне известно лишь то, что этим летом я собираюсь сделать Дерри большое одолжение.

— Покупка Игл-Хед не одолжение, мистер Хок. Это весьма выгодная сделка.

Хок видел сидящую рядом сдержанную, холодную женщину и вспоминал, как там, в баре, она прижалась к его телу, когда он держал ее в объятиях. Чистый летний запах ее волос возбуждал его чувства.

«Почему, черт побери, она выглядит такой отстраненной, нетронутой? Она же пустая и лживая, как все женщины!»

Рано или поздно она будет принадлежать ему, решил он. С каким удовольствием он сорвет тогда ее лживую маску!

«Я постараюсь, чтобы Дерри понял, что его милая Энджел вовсе не ангел. Дерри слишком молод, чтобы разобраться в женщине такого рода, и будет страдать так же, как когда-то страдал я. Но в отличие от меня Дерри мягок и не переживет этих страданий».

В себе Хок не чувствовал никакой мягкости. Он познал женскую сущность с той ночи, когда ему минуло восемнадцать: женщины способны лишь брать, брать и брать, предоставляя взамен лишь временную власть над их телом.

С тех пор Хок тоже стал брать. Как только Энджел поймет, что он видит ее насквозь, они прекрасно станут проводить время, используя друг друга к обоюдному удовольствию.

Энджел смотрела в окно автомобиля, но перед ее глазами стоял Хок, каким она впервые увидела его в полутемном баре, — одинокий, отстраненный, неукротимый. Если бы за те несколько мгновений она не почувствовала в нем нежности, то сочла бы его человеком жестоким и стала бы избегать его, но те нежные прикосновения лишь странным образом подтвердили ее первое впечатление о его одиночестве.

Энджел знала, что одиночество может сделать человека и жестоким, и, напротив, способным к сочувствию, для последнего, однако, требуется больше времени. Сначала самому надо исцелиться.

Когда-то Энджел набросилась на Дерри, упрекая его в том, что он вытащил ее из покореженного автомобиля и заставил жить, когда остальные погибли. Дерри был поражен до глубины души. Он даже заплакал тогда, и Энджел обняла его, ненавидя себя за то, что причинила ему боль, ненавидя себя за то, что осталась в живых, ненавидя все и всех, кроме Дерри. Он был так же одинок, как она, только он не был жестоким.

Понимание этого стало решающим, когда Энджел медленно освобождалась от отчаяния и ужаса. Она даже поблагодарила Дерри за то, что он спас ее из-под обломков прошлого, когда ощутила себя пусть и в неопределенном, но настоящем.

«Что может изменить Хока? — гадала Энджел. — При его силе и холодности только что-то могущественное способно проникнуть сквозь жесткую оболочку, его окружавшую. Может быть, Хок, подобно ястребу, предпочитает пустынную ледяную высоту неба проявлениям человеческого? Но ведь мог же он быть на мгновение таким близким, таким теплым!»

Автомобиль резко свернул к Ванкуверской гавани. Энджел покачнулась, схватилась рукой за спинку сиденья и огляделась. Над пристанью висела яркая табличка «Такси на острова», тут же на поверхности воды покачивался маленький гидросамолет.

Энджел быстро повернулась к Хоку и наткнулась на взгляд холодных карих глаз.

Только теперь Энджел заметила на лице Хока усы — тонкую черную полоску над сжатыми губами. Она не видела их раньше, отвлекаясь на суровые темные глаза.

— Хок… Мистер Хокинс….

— Хок, — поправил он, следя за ее реакцией. — Называй меня Хоком, ангелочек. Это поможет нам обоим помнить, кто мы есть на самом деле.

— Что это значит?

— Что я ястреб, а ты ангел. — Короткий смешок Хока был лишен и тепла, и веселья. — По крайней мере это верно наполовину. Один из нас действительно таков.

— Мы летим на остров Ванкувер? — спросила Энджел, раздраженная загадочными намеками.

— Неужели ангелы боятся летать?

— Не больше, чем ястребы!

Энджел нахмурилась. Хок подвергал испытанию ее выдержку. Чтобы немного успокоиться, она глубоко вздохнула — раз, другой.

— Моя машина стоит около выставочного зала. Я рассчитывала добраться до Дерри на пароме.

Хок достал из кармана записную книжку в кожаной обложке и золотую ручку:

— Запиши адрес галереи, номер и марку машины. Завтра тебе ее доставят.

Энджел помедлила, затем подчинилась.

Ручка казалась горячей на ощупь, излучая тепло рук сидящего рядом мужчины. Энджел торопливо, будто опасаясь, что металл ручки обожжет ей кожу, стала записывать требуемые сведения.

Хок взял ключи от машины, которые она достала из сумочки, книжку и ручку. Пальцы его мимолетно погладили гладкую золотую поверхность.

Хок, наверное, тоже впитывает тепло ее руки, подумала Энджел, и сердце у нее забилось.

Хок поймал чувственное выражение глаз Энджел и криво усмехнулся, убирая ручку в карман. Звук вырываемой из блокнота бумаги показался Энджел слишком резким. Хок протянул шоферу бумажку и ключи от ее машины.

— Когда… когда Дерри сломал ногу? — спросила Энджел, ненавидя свой прерывающийся голос, но не в состоянии совладать с ним.

— Два дня назад. Я ничего не знал об этом, пока его не выписали из хирургического отделения больницы.

— Больницы? — Энджел мгновенно забыла обо всем, включая и свое отношение к Хоку. — Но ты сказал, что он просто сломал ногу.

Хок увидел, как в глазах Энджел вновь появился страх.

«Чертовски талантливая актриса, — подумал он одобрительно. — С легкостью контролирует свое тело. Впрочем, хорошая актриса всегда верит в роль, которую играет. И с легкостью вживается в новый образ. Красивые пустые существа, живущие во лжи».

Было время, когда он верил ласковым словам, и нежным поцелуям, но потом научился видеть пустоту за пылкими проявлениями чувств.

— Если говорить точно, Дерри сломал лодыжку, — коротко ответил Хок. — Хирурги лишь сделали вытяжение, чтобы кости лучше срослись.

— Боже мой, — проговорила Энджел, борясь с подступающей к горлу тошнотой. — Я должна была быть рядом с ним. Очнуться после наркоза в одиночестве, испытывая боль, когда рядом нет никого, кто бы мог коснуться тебя, успокоить…

Карие глаза Хока сузились, оглядывая лицо Энджел. Он знал, каково очнуться в больнице, чувствуя боль во всем теле и не зная, где ты находишься. Он знал, как тяжело бывает, пока вернувшаяся память не напомнит тебе о случившемся. Но его удивило, что Энджел, по-видимому, тоже знала об этом.

— Ты говоришь так, словно сама пережила нечто подобное.

— Так оно и есть, — помолчав, тихо сказала Энджел.

И, прежде чем Хок смог еще о чем-то спросить ее, сдержанно и холодно сказала:

— Не пропустил ли ты еще что-то, рассказывая мне о Дерри?

— Он отказался принимать обезболивающие.

— Почему?

— Сказал, что боль имеет свое предназначение в жизни.

Энджел прикрыла глаза, вспоминая, как в течение нескольких недель после аварии она выбрасывала таблетки, отшвыривала костыли и заставляла себя все снова и снова подниматься с кровати. Дерри тогда не отходил от нее ни на шаг, радовался ее успехам, плакал вместе с ней от боли.

Затем она заставила его уехать, заявив, что боль имеет свое предназначение — свидетельствует о том, что человек жив.

Хок хотел было спросить о чем-то, но промолчал: лимузин притормозил возле гидросамолета.

Энджел приподнялась, но, прежде чем шофер смог вылезти и открыть дверцу, Хок уже оказался с ее стороны машины.

Она помедлила, затем оперлась на его руку. Хок помог ей выйти из автомобиля, движения его были легки и изящны. Отпуская ее, он позволил своим пальцам скользнуть вниз по запястью, гладя ее кожу так, как он гладил полированную поверхность золотой ручки. И с удовольствием отметил, как участился пульс Энджел, а ее щеки покрылись румянцем.

Энджел смущенно подняла на него свои зелено-синие глаза.

Его левая бровь вопросительно взметнулась вверх.

— Что-то не так?

Краска на щеках Энджел стала гуще. Она мысленно обругала себя за то, что так пылко реагирует на стоящего рядом мужчину, но ничего не могла с собой поделать.

«Временами похоже, что он пылает от страсти, но значительно чаще, по-моему, я не нравлюсь ему».

Чувства, бушующие под невозмутимой внешностью Хока, распознать было трудно — он не походил ни на кого из знакомых Энджел людей. Она не понимала Хока, но невольно отвечала на его ищущие взгляды, угадывая в нем натуру одинокую и чувственную.

Энджел испытывала какой-то безотчетный страх перед ним и перед собой, вернее, перед своим телом, которое так неожиданно проснулось под прикосновениями этого мужчины.

Хок наблюдал, как сменялись эмоции на лице Энджел, и удовлетворенно решил, что нашел ее слабое место.

Нежное прикосновение.

Хок чуть не улыбнулся. Как парящий в небесах хищник, он заметил движение внизу. Жертва обнаружила себя, теперь последует метание из стороны в сторону — преследование, охота, что лишь разгорячит его кровь.

А потом она достанется ему — ангел, сброшенный вниз ястребом, ангел, плачущий и дрожащий в его руках.

Глава 3

Дом Дерри стоял, прилепившись на краю синевато-серой скалы, фасадом к проливу Инсайд-Пасседж и его многочисленным островам. Полоса океана между терявшимся в голубой дымке материком и островом Ванкувер казалась гладким расплавленным золотом, на котором торчали черные точки небольших островков.

Повсюду вокруг на покрытой рябью воде покачивались маленькие лодки, рыбаки забрасывали удочки в поисках лосося.

Справа от дома, на берегу реки Кэмпбелл, раскинулся небольшой поселок Кэмпбелл-Ривер, граница которого проходила там, где нефритово-синяя эта река сливалась с солеными водами океана.

Энджел едва ли удостоила взглядом открывшийся перед ней великолепный пейзаж. Чем ближе она была к дому Рамсеев, тем больше опасалась, что Хок сказал ей не всю правду о состоянии Дерри. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы ни о чем больше не расспрашивать Хока ни во время полета на остров Ванкувер, ни в последующей поездке на переправленном паромом автомобиле.

Она молчала, интуитивно чувствуя, что и так уже слишком обнажила душу перед этим малознакомым человеком.

Как только огромный «БМВ» Хока затормозил перед домом, Энджел выскочила из машины и побежала к входной двери.

Они с Дерри делили этот дом в течение трех лет. Сначала Энджел была вынуждена поселиться с кем-то, так как в первые месяцы после аварии не могла обслуживать себя. Позже она проводила здесь каждое лето, продав летний домик своей семьи в Кэмпбелл-Ривер, чтобы помочь Дерри выплатить налог на наследство.

Юридически четверть дома и прилегающие двенадцать соток являлись ее собственностью, хотя Энджел редко вспоминала об этом: она считала, что дом и земля в Игл-Хед полностью принадлежат Дерри — единственному оставшемуся в живых члену семьи Рамсеев.

— Дерри? — окликнула Энджел, быстро пробежав по коридору. — Дерри, ты где?

— Сзади, — донесся до нее голос Дерри.

Хок вошел в дом как раз в тот момент, когда Энджел резко повернулась и на мгновение под взметнувшейся юбкой мелькнули очертания ее стройных ног.

«Интересно, что я буду чувствовать, когда она обхватит мое тело этими длинными ногами?» — подумал Хок.

Обругав себя за подобные мысли, он захлопнул дверь и прошел в гостиную. Светловолосая Энджел запала ему в душу, а Хок знал лишь один способ избавиться от такого рода наваждения — уложить ее в постель.

Там лживые слова обнаруживают свою пустоту, какие бы красивые губы их ни произносили. Заученные движения и страсть, за которыми нет любви. Взять, попользоваться, а потом небрежно отбросить — все это Хок собирался проделать и с Энджел. А затем — в холодное прозрачное небо и парить там в ожидании новой жертвы, когда по жилам вновь заструится адреналин и снова начнется охота, ради которой только и стоит жить.

Единожды поняв, что все женщины лживы, он с тех пор признавал только преследование и охоту.

Хок проводил глазами Энджел, которая вышла через кухню на огромную, обшитую сосной веранду, нависавшую над камнями и морем словно два красновато-коричневых крыла.

Дерри лежал в шезлонге. Левая нога от бедра к ступне была закована в гипс.

Энджел затаила дыхание, глядя на бледное лицо, фиолетовые круги под глазами, истончившиеся от боли губы. Она беззвучно опустилась на колени рядом с шезлонгом и обняла Дерри.

— Выпей таблетки, Дерри, — ласково, словно ребенку, сказала она.

Энджел провела рукой по его светлым кудрям, массируя мышцы шеи и головы, которые напрягались от боли после каждого неосторожного движения.

— Боль не научит тебя ничему новому. Попей таблетки первые несколько дней, хотя бы до тех пор, когда ты сможешь передвигаться, не чувствуя при этом, что в лодыжку тебе впивается тысяча кинжалов. — Дерри промолчал. — Обещаешь?

— Эй! — Мягкий тенор Дерри удивительно не соответствовал его широким плечам. — У меня все нормально, Энджи. Правда, все нормально.

— Единственное, что тут на самом деле правда, так это то, что ты ужасно бледный, — возразила Энджел.

Дерри улыбнулся и крепче прижал ее к себе.

— Все нормально, — повторил он, — или будет все нормально, как только приму ванну.

Несмотря на волнение, Энджел не могла не улыбнуться.

— Дело только за этим?

— Да.

Она оглянулась в поисках костылей, подняла их и, обхватив Дерри, попробовала приподнять его.

— Давай, давай, бревно ты мое, — бормотала Энджел, — употреби свои мышцы на что-то иное, а не только на то, чтобы произвести впечатление на хорошеньких туристок.

Хок не сразу понял, что Энджел собирается поднять Дерри на ноги. Рядом с его внушительной фигурой она выглядела невообразимо хрупкой, и все же, прежде чем Хок успел вмешаться, она уже тянула Дерри вверх.

Хок мгновенно подбежал к ним, принимая на себя тяжесть тела больного.

— Что, черт возьми, ты собираешься делать?

— Помочь Дерри дойти до ванны.

Энджел удивила сила Хока — он без видимого труда поднял Дерри с шезлонга.

— Спасибо, — с улыбкой сказала она Хоку. — Когда ты на костылях, труднее всего встать, остальные движения доставляют не так много хлопот.

Энджел подала Дерри его костыли:

— Готов?

— Я был готов несколько часов назад, только не хотелось прикладывать усилия и вставать.

— Надо было давным-давно позвонить мне.

— О черт, Энджи, я могу и сам позаботиться о себе, к тому же не хотелось, чтобы ты уходила с выставки. — Дерри перевел взгляд на Хока, затем вновь на Энджел. — До сих пор не уверен, что поступил правильно, я же знаю, что для тебя значит твое искусство.

— Будут другие выставки, — сказала Энджел, подсовывая костыли Дерри под мышки, — а ты у меня единственный.

Хок с невольным восхищением следил за Энджел.

«Она все делает правильно, — думал он. — Эти заботливые жесты, взволнованные взгляды, решительная улыбка… Безупречная картина любви».

Хок и сам бы поверил в ее чувства к Дерри, если бы она не растаяла от первого же его прикосновения в продымленном баре. Энджел не любила Дерри, никого она не любила, просто отлично играла свою роль!

Впрочем, он тоже хороший актер.

Это стало неотъемлемой частью погони и охоты. Хок изображал из себя все то, что его жертва хотела в нем видеть, до тех пор пока надобность в этом не отпадала.

Энджел шла рядом с Дерри, стараясь не касаться его, хотя ей страстно хотелось убедиться, что он говорит ей правду.

Сначала движения Дерри были очень скованными, затем он стал передвигаться уверенней.

— Ты не часто пользовался костылями?

Дерри молча покачал головой, боясь открыть рот. Он знал, что боль, которая сейчас накатывала волнами от лодыжки вверх, изменит тембр его голоса и Энджел сразу догадается, насколько сильно пострадала его нога.

— Где болеутоляющие таблетки?

Дерри глубоко вздохнул:

— Ты же не пила их три года назад.

— Неправда, сначала пила: слишком много и слишком часто. У тебя другой случай, Дерри, да и ты сам другой. Выпей одну таблетку, пожалуйста. Я буду рядом, и если боишься, что у тебя перепутаются мысли и ты забудешь, какой нынче год, я сообщу тебе.

Энджел взглянула на Дерри своими огромными встревоженными глазами. Он было запротестовал, но затем обмяк на костылях, не в силах ей перечить.

— Откуда ты знаешь, чего я боюсь?

— Вспомни, что я сама пережила это.

Энджел привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Дерри улыбнулся и закрыл глаза.

— Хорошо, что ты вернулась домой, — тихо сказал он. — Таблетки в шкафу на кухне.

— Тебе нужна помощь в ванной? — спросила Энджел, направляясь на кухню.

— Если застряну, обязательно позову тебя, — криво усмехаясь, ответил Дерри. — Почти как в старые добрые времена, верно?

Энджел рассмеялась и покачала головой:

— Да уж, веселые воспоминания.

Улыбаясь, Дерри поковылял в сторону ванной.

— Осторожней, в коридоре плитка неплотно держится, — крикнула ему вслед Энджел.

— Знаю, знаю, я жил здесь намного дольше, чем ты.

Хок последовал за Энджел в кухню. Она достала из шкафчика таблетки и налила в стакан воды, затем повернулась и испуганно вскрикнула: Хок стоял почти вплотную к ней.

— Ты живешь вместе с Дерри?

— Только летом. — Энджел отодвинула стакан, чтобы не мешал, пока она будет вскрывать флакон с лекарством. — Остальную часть года я живу в Сиэтле, но, как только удается, приезжаю сюда, чаще всего на Рождество.

Энджел на мгновение замерла, вспомнив первое Рождество после гибели ее родителей и Гранта. Тот праздник был худшим временем ее жизни, когда на нее безжалостно навалились горе, воспоминания, гнев.

Они с Дерри провели конец года вдвоем, зная, что рождественские гимны и подарки вызовут у них слезы, а не улыбки и что они поймут друг друга.

Под побелевшими пальцами Энджел с флакона слетела крышка и упала на пол.

Быстрым и ловким движением Хок поднял крышку. Он заметил выражение страдания на лице Энджел и гадал, что за этим кроется.

«Не притворство ли это? Или она нашла мою ахиллесову пяту там, где другие женщины терпели поражение?

Неужели она каким-то образом почувствовала, что более всего на свете я уважаю способность вновь подняться из той ямы, куда тебя забросила жизнь?»

— Спасибо, — сдержанно поблагодарила Энджел, беря крышку флакона из рук Хока.

— Ты давно живешь с Дерри?

— Три года.

Энджел вытрясла на ладонь одну таблетку.

— Летом и во время праздников, — равнодушным тоном добавил Хок.

Что-то в его голосе заставило Энджел резко поднять голову, и ее длинные светлые волосы шелковистой волной взметнулись на груди.

— Разве Дерри не говорил тебе? Мы же выросли вместе.

— Да, он рассказывал. Очень удобно.

Энджел пожала плечами:

— Наши семьи каждое лето проводили рядом, а отцы наши были близки, как братья.

— Но все же большую часть года ты все равно живешь в Сиэтле?

— Я — подданная Соединенных Штатов.

— Все изменится, когда ты выйдешь за него замуж.

— Замуж? За кого? — удивленно переспросила Энджел.

— За Дерри, — ответил Хок, следя за ней холодными карими глазами.

Ответ Энджел был именно таким, каким он и ожидал. Она негодующе затрясла головой, отрицая свою связь с Дерри. От ее волос поплыл тонкий запах духов, и Хока, словно острой иглой, пронзило желание, но он по-прежнему остался внешне невозмутимым. Мужчина, который показывает, как сильно он хочет женщину, — глупец, и Хок никогда не повторял подобной ошибки со дня своего восемнадцатилетия.

— Мы с Дерри относимся друг к другу, как брат и сестра.

Энджел положила таблетку болеутоляющего в стакан с водой и встревоженно выглянула в коридор.

— С Дерри ничего не случится, — сказал Хок. — Да и что может произойти в ванной?

— Ты даже представить себе не можешь.

Энджел улыбнулась, вспомнив происшествие трехлетней давности, когда она, утверждая свою независимость, впервые проковыляла в ванную на костылях. В конце концов Дерри пришлось помогать ей.

Энджел тогда несказанно обрадовалась, увидев сочувствие, а не усмешку на его лице, когда он обнаружил, что костыли ее застряли в щелях между плитками. К счастью, пострадало лишь ее самолюбие, да и то благодаря Дерри не очень.

Хок заметил улыбку Энджел и подумал, что они с Дерри, вероятно, занимались любовными играми в ванной или под душем…

Однако думать об этом значило дать волю своей страсти, и Хок направил мысли в другое русло с той же решительностью, что когда-то сделала его гонщиком, а потом помогла стать бизнесменом.

— Хочешь, я проверю, как идут дела у Дерри?

— Тебе не трудно? Костыли кажутся ужасно тяжелыми, когда ими пользуешься впервые.

Хок повернулся и вышел, про себя соглашаясь с Энджел. Ему пришлось дважды воспользоваться костылями после тяжелых аварий во время гонок. В первый раз это заняло всего несколько дней, но зато во второй раз пришлось ходить на костылях четыре с половиной месяца.

Если исключить те несколько недель после своего восемнадцатилетия, Хок не мог припомнить более неприятную пору жизни, чем время, проведенное на костылях.

С Дерри он столкнулся в коридоре.

— Неужели я провозился так долго?

— Мне так не показалось, однако наш Ангел заволновалась.

— Ангел? А, Энджи. — Дерри помолчал, затем тихо произнес: — Она не любит, когда ее называют Ангелом.

— Знаю.

— Тогда почему…

— Ей придется привыкнуть, — сказал Хок, отворачиваясь, — так же, как я привык, что меня зовут Хок.

Глава 4

Хок и Дерри молча вернулись в кухню, где их ждала Энджел. Увидев Дерри, она облегченно вздохнула и протянула ему таблетку и стакан воды:

— Выпей.

Дерри состроил гримасу, но послушно проглотил лекарство.

— Ты ел?

— Конечно, я все же не настолько беспомощный.

Энджел коснулась пальцами щеки Дерри:

— Ты такой бледный.

Дерри потерся щекой о ее руку:

— Все в порядке. Честно, Энджи.

— Тебе лучше прилечь, — раздался резкий голос Хока, и это прозвучало скорее как приказ, чем предложение.

«Она уже запустила когти в этого мальчишку, — раздраженно подумал Хок. — Я успел вовремя».

Хок проследовал за Дерри на веранду, подождал, пока тот устроится в шезлонге, и взял у него костыли, не сделав при этом ни малейшей попытки хоть как-то помочь больному. Когда Энджел наклонилась, чтобы поддержать Дерри, Хок остановил ее:

— Он не инвалид.

— Но…

— Только не говори, что ты из тех фрустрированных женщин-наседок, — прервал ее Хок, смерив ледяным взглядом, — которые суетятся вокруг мужчин, пытаясь низвести их до младенческого состояния. Или, может быть, Дерри нравится, когда с ним нянчатся как с младенцем?

Он гнева у Энджел побелели губы, но, прежде чем она успела сказать Хоку все, что думает о нем, о его остром язычке и несносных манерах, раздался хохот Дерри.

— Мистер Хокинс, — произнес Дерри, всхлипывая от смеха и одновременно пытаясь поправить подушку под головой, — вы же не знаете…

— Называй меня Хок. Я же сказал, что это имя меня устраивает.

Хок повернулся и сдвинул подушку так, что она легла ровно под головой больного. Движение было настолько быстрым, что осталось почти незамеченным.

— В самом деле, — сказал Дерри, — я хочу сказать, оно в самом деле вам подходит. Только я никогда не встречал ястребов с чувством юмора. — Дерри откинулся назад. — Так вот, Энджи менее всего склонна быть наседкой. Не знаю женщины, более спокойной, чем она.

Хок удивленно вздернул брови и взглянул на Энджел, словно видел ее в первый раз.

— Неужели?

— Правда. Она, а не я, должна бы изучать хирургию. Нет ничего такого, что могло бы нарушить спокойствие Энджи.

Энджел безуспешно пыталась сохранить невозмутимость под скептическим взглядом Хока. Она догадывалась, что он сейчас вспоминает ее пылкую реакцию на его прикосновение и последовавшую за этим вспышку гнева.

— Боюсь, я сильно разволновалась, когда Хок сказал, что с тобой произошел несчастный случай, и выплеснула на него свои эмоции. — Энджел улыбнулась. — Так что, прощай мое хваленое спокойствие и мое ангельское терпение.

Взгляд Хока задержался на губах Энджел, на ее грациозной шее, видневшейся из-под черного шелка платья, на мягких волнах волос на груди.

У Энджел перехватило дыхание — взгляд Хока вызвал к жизни странную смесь удивления и чувственного восторга.

«И зачем только я разглядела одиночество под жесткой маской этого человека, — с грустью думала Энджел. — Пусть бы лучше он и в самом деле был таким бесчувственным, каким кажется на первый взгляд. Тогда я могла бы просто не обращать на него внимания, и голодные его взгляды, прикосновения оставляли бы меня равнодушной».

Однако за суровой внешностью Хока Энджел угадывала тепло и нежность — ведь вот поправил же он подушку у Дерри, — и это несоответствие восхищало и нервировало ее, выводя из равновесия.

«Спокойствие? Едва ли возможно оно рядом с Хоком».

Энджел подошла к шезлонгу и осторожно откинула волосы со лба Дерри.

— Будешь спать?

Дерри отрицательно качнул головой и сделал знак, чтобы она еще его погладила.

— Какое блаженство! — протянул он.

Энджел с улыбкой перебирала пальцами его белокурые волосы.

Дерри улыбнулся ей, затем бросил взгляд на высокого темноволосого человека, чей быстрый ум и резкие манеры привлекли его внимание с их самой первой встречи несколько недель назад.

— Ты прав, Хок. Некоторым мужчинам безумно нравится, когда к ним относятся как к детям.

— Нанять тебе няню?

— Только если она будет молоденькой и симпатичной.

— Молодые и симпатичные называются по-другому, — заметил Хок. — Они называются…

— Не важно, — оборвал его Дерри. — Я все равно ни на что не способен, пока на мне этот ужасный гипс.

Он пошевелился, пытаясь устроиться поудобнее.

Хок подошел к одному из летних кресел, взял подушку и вернулся к шезлонгу. Быстрым, ловким, хотя и осторожным, движением он подложил под гипс подушку.

— Спасибо. — Дерри вздохнул. — Эта проклятая штука весит не меньше меня самого.

Энджел взглянула на Хока и вновь поразилась контрасту между грубостью его слов и неподдельной заботой о Дерри.

Хок ответил ей ледяным взглядом.

— Давай приласкай его, — сказал он. — Это отвлечет внимание от лодыжки.

Дерри громко рассмеялся, глаза его выразили удовольствие.

— Вот это я люблю в тебе больше всего, Хок. Все остальные ходят на цыпочках, сюсюкают, как с инвалидом, а ты нет. Как будущий врач, я считаю, что в этом мире найдется место и для сильнодействующих средств.

— Да, — ехидно вставила Энджел, — в плотно закупоренных флаконах.

Дерри на мгновение удивленно замер и снова захохотал. Сморщенное раньше от боли лицо его разгладилось, и хотя было ему двадцать с лишним, выглядел он сейчас моложе. Дерри взял руку Энджел и положил ее себе на лоб.

— Приласкай меня, — попросил он, — ты на меня хорошо действуешь. Вы оба на меня хорошо действуете, а то до вашего прихода я уже стал было жалеть себя.

Раздражение Энджел моментально исчезло. Она гладила Дерри по голове, снимая напряжение его мышц, и все это время чувствовала на себе загадочный взгляд Хока.

Дерри закрыл глаза и глубоко вздохнул, расслабляясь под ее прикосновениями.

— Твои руки такие же, как ты, Энджи. Добрые, щедрые, спокойные. Ты поможешь мне?

— Конечно.

— Ты уверена? Я знаю, как ты занята.

— Сейчас лето, — тихо сказала Энд-жел, — а все мои занятия летом — это впитывать солнечный свет и краски природы вокруг.

Дерри открыл глаза.

— Спасибо. — Голос был тягучим и хриплым. Обезболивающее явно начало действовать. Дерри перевел взгляд на Хока.

— Когда ты хочешь… совершить свое великое путешествие?

На мгновение Хок даже пожалел Энджел, пойманную в сети этим очаровательным парнем, но затем на губах его появилось некое подобие улыбки. Очарование Дерри было неподдельным, он излучал его, как солнце излучает тепло, и оно привлекало к нему людей. Хок никогда не видел, чтобы Дерри солгал или обманул кого-то. Обаяние Дерри было столь же естественным, сколь естественны десять пальцев на руках и ногах. Женщины с их лживостью еще не успели испортить Дерри, и он, Хок, постарается, чтобы этого и впредь не случилось.

— Я не спешу, — сказал Хок. — Пока Энджел не уверится, что ты в состоянии сам о себе позаботиться, она не сможет с легким сердцем отвлечься на эту работу.

Энджел резко подняла голову:

— О чем вы говорите?

Дерри взглянул на нее и наморщил лоб, пытаясь собраться с мыслями.

— Надо… показать Хоку, — удалось наконец ему выговорить. — Я… не смогу…

Энджел перевела взгляд на Хока.

— Ты понимаешь, о чем он говорит? — удивленно и немного взволнованно спросила она.

Слова Энджел то появлялись, то исчезали на границе затуманенного лекарством сознания Дерри. Он хотел дать ей понять, насколько важно помочь Хоку, но язык не слушался его.

Дерри осознал вдруг, каким беспомощным сделало его лекарство, и в панике попытался преодолеть его действие.

— Энджи!

Энджел почувствовала, как напряглись его мышцы. И тут же вспомнила свое собственное ощущение беспомощности три года назад в больнице. Уколы снотворного погружали ее во мрак, лишали даже возможности кричать.

Закованная в барбитуратовые цепи, она кричала тогда только во сне.

— Не сопротивляйся, — как можно тверже проговорила Энджел. — Ты слышишь меня, Дерри? Не сопротивляйся. Пусть все идет своим чередом. Все в порядке.

— Не могу… Хок…

— Я позабочусь о Хоке, — мгновенно ответила Энджел. — Не волнуйся, Дерри. Я рядом.

Она гладила его лоб и щеки, страстно желая, чтобы Дерри успокоился.

— Все в порядке. Спи, Дерри. Я рядом.

Дерри минуту внимательно смотрел на нее. Затем глубоко вздохнул, медленно кивнул и расслабился; и только тут Энджел осознала, что Хок держит Дерри за плечи и что без него она не смогла бы помешать Дерри встать.

— Спасибо, — тихо сказала Энджел. — Дерри понял, что лекарство сильнее его, а это очень неприятный момент. Беспомощность всегда пугает.

Пальцы Энджел сжались, когда она снова вспомнила свои переживания трехлетней давности.

Хок заметил это, не раздумывая взял ее руку в свою и легонько раскрыл кулачок.

— В Дерри силы не меньше, чем обаяния, — сказал он, нежно поглаживая пальцы Энджел.

Она немного успокоилась, но тут же вздрогнула, ощутив, какая горячая у Хока кожа. И внезапно почувствовала себя такой беззащитной, словно стоит нагая на ледяном ветру.

Резко выдернув руку, она вновь принялась гладить волосы Дерри, хотя теперь это скорее успокаивало ее, а не Дерри.

Хок молча, не отрываясь, смотрел на руки Энджел, на волосы, блестевшие от солнца, а главное — на то, как медленно поднимается и опускается под черным шелком ее грудь.

Стремление обладать этой женщиной казалось Хоку естественным, но неожиданно возникшее желание успокоить ее привело его в смущение.

«Чем быстрее я уложу ее в постель, тем лучше. Я еще никогда не видел актрисы, которая так легко и убедительно изображала бы и силу, и невинность. Но в постели игра исчезнет, и я освобожусь от лжи ее и от чар».

— О чем говорил Дерри? — спросила Энджел после нескольких минут молчания.

— Ты имеешь в виду «великое путешествие»?

Не отрывая глаз от Дерри, Энджел кивнула, отчего ее волосы разметались по плечам.

Как хотелось бы Хоку намотать сейчас эти пряди на палец, а потом медленно выпустить их, позволяя нежным, шелковым нитям ласкать чувствительную кожу между пальцами.

— Я ни разу не был на Северо-Западе, — сказал он, — и, честно говоря, ничего не знаю об этом районе. Прежде чем начать здесь строительство, я должен быть уверен, что мне есть что предложить покупателям, кроме роскошных коттеджей и не менее роскошного оздоровительного комплекса.

Энджел молча слушала, с трудом заставляя себя выглядеть спокойной и равнодушной. Когда она думала о предстоящем расставании с Игл-Хед, ей хотелось плакать, кричать, молить Хока, чтобы он отказался от сделки.

Однако только продажа участка земли позволит Дерри оплатить восемь лет обучения и практики и стать хирургом.

Она не будет препятствовать этому, как бы она ни любила Игл-Хед, Дерри она любит больше.

— Вот здесь-то ты мне и понадобишься. — Голос Хока был таким же невыразительным, как и его глаза. — Ты станешь моим проводником.

— Что?! — Энджел не верила своим ушам.

— В нынешнем своем состоянии Дерри с трудом залезет в машину, не говоря уж о лодке, — как ни в чем не бывало продолжал Хок. — Прогулка по пляжу, а тем более спуск по тропинке через скалы для него сейчас невозможны.

Энджел молчала.

— Дерри обещал, что ты мне поможешь. — Хок внимательно наблюдал за ней. — Он сказал, что рыбачишь ты лучше многих мужчин в округе, готовить умеешь, как шеф-повар из парижского ресторана, и знаешь все красивые места в радиусе ста миль вокруг.

— Он преувеличивает.

— Тебе виднее. — Хок пожал плечами.

Энджел не сводила глаз с Дерри.

— Ты же понимаешь, — холодно добавил Хок, — что я не стану покупать кота в мешке. Не будет осмотра достопримечательностей, не будет сделки. Прости, но жизнь жестока, в ней нет места благотворительности.

Хок следил, как Энджел медленно осознает всю значимость только что сказанных слов: не будет поездки, не будет продажи. И не будет денег за ее долю земли.

Дерри сам рассказал Хоку, что Энджел владеет двадцатью пятью процентами территории Игл-Хед. Хок решил, что это вознаграждение она получила от Дерри за оказанные ему «услуги».

За право находиться в ее компании надо платить. Четвертая часть перспективного земельного участка — неплохая оплата за трехлетнюю «работу». А иначе как бы еще Энджел могла позволить себе бездельничать три месяца в году?

Энджел не замечала циничного взгляда Хока. Она смотрела на Дерри и видела на его лице следы боли и бессонных ночей. Хотя Дерри и выглядел очень молодо, ей-то было известно, что юность его закончилась в ту памятную ночь три года назад. Она глубоко вздохнула.

«Дерри, должно быть, очень полюбил Хока, если обещал, что я стану его проводником. Видимо, он, как и я, почувствовал одиночество Хока за его уверенными и грубыми манерами. Хок одинок, как ястреб, оседлавший холодный ветер, и, как он, неукротим. Загорелый, сильный, изящный, так и сверлит тебя глазами насквозь».

Рука Энджел на мгновение замерла над головой Дерри.

«А почему бы и не показать Хоку прелести тихоокеанского Северо-Запада? Я же все равно проведу лето в странствиях по острову Ванкувер. Та что совсем несложно взять его с собой и таким образом помочь Дерри осуществить свою мечту».

Энджел взглянула на Хока, не сомневаясь, что он наблюдает за ней.

— Как долго понадобятся мои услуги?

Уголки рта Хока опустились в циничной усмешке.

«Не дольше, чем на ночь или две, могу поспорить».

Но эти слова так и остались у него в голове. Когда он заговорил, его голос был спокойным и равнодушным.

— Максимум шесть недель. Только на это время я могу позволить себе забросить дела, а потом меня ждут другие сделки с землей.

Хок нахмурился. Через шесть недель станет ясен результат этих его многочисленных сделок: либо они вдвое увеличат его состояние, либо заставят начинать все заново.

В любом случае это будет захватывающе. Для Хока имел значение только азарт. Адреналин, а не деньги. С тех пор как он бросил карьеру гонщика, он уже несколько раз обретал и терял крупные суммы, хотя, как и в гонках, предпочитал выигрывать, а не попадать в аварию.

Однако и при победе, и при поражении все равно в кровь поступает адреналин. Преследование цели, а затем последний, сокрушительный удар: бесконечный цикл, возбуждающий и доказывающий тебе, что ты жив.

— Шесть недель, — повторила Энджел, с трудом сохраняя спокойствие.

— С перерывами; я буду появляться и уезжать. — Хок бросил на Энджел косой взгляд. — Можно составить план путешествий. Ты скажешь, что тут стоит посмотреть, и мы выберем подходящее обоим время.

Энджел рассеянно кивнула.

— И никаких обещаний, — продолжал Хок. — Если увиденное мне не понравится, сделка отменяется.

Энджел взглянула на Дерри, который в этот момент шевельнулся и застонал: боль, очевидно, утихла, но не исчезла совсем.

Энджел вспомнила, как просиживал Дерри возле ее кровати, наблюдая за ее беспокойным сном, а когда беспамятство высвобождало скрытые в глубине эмоции, он был свидетелем ее рыданий.

Как часто, когда она открывала глаза, Дерри одобрительно улыбался ей, убеждал, что теперь она выглядит много лучше.

Она не имеет права раздумывать, помогать или не помогать Дерри! Даже если Хок потребует сопровождать его в течение не шести недель, а шести лет, она немедленно согласится.

— Хорошо, — тихо сказала Энджел, отвернувшись от Хока. — Все, что тебе угодно.

Глава 5

За окном было еще темно, до рассвета оставался почти час. Энджел тихо ходила по кухне, раскладывая еду по пакетам, нарезая в дорогу бутерброды и одновременно следя за шипящими на сковороде кусочками бекона.

Услышав в коридоре стук костылей, она добавила на сковороду еще бекона.

— Что-то ты рано сегодня, — заметила она, поворачиваясь к Дерри. — Это я тебя разбудила?

— Нет. — Дерри скривился и перенес вес на здоровую ногу. Обычно по утрам, часто к немалому удивлению окружающих, у него бывало отличное настроение, но сегодняшний вид его яснее ясного дал понять Энджел, что боль в лодыжке не оставляет его в покое.

— Как спалось? — спросила она, заглядывая ему в лицо.

Дерри нахмурился и сразу стал похож на юнца.

— Отвратительно, — пробормотал он. — Чувствую себя как с похмелья.

— Выглядишь соответственно. Сок?

Дерри кивнул, зевнул и провел рукой по волосам.

— А кофе будет? — с надеждой спросил он.

— Садись. Я принесу.

Пока Дерри ковылял к маленькому столику, откуда открывался вид на пролив, Энджел поставила на поднос кофе, сок, тосты и немного домашнего варенья. Последнее было подарком миссис Карей — соседки, лучше которой никто не варил варенье на острове Ванкувер. Два месяца назад она споткнулась о своего кота и сломала бедро. Гипс уже сняли, но Энджел по-прежнему приносила старой женщине продукты, так же как и двум другим соседям, прикованным болезнью к кровати.

— Где Хок? — спросил Дерри, когда Энджел поставила поднос на стол.

— Звонит.

Дерри покачал головой:

— Что-то он слишком рано принялся за работу. Солнце еще не встало.

— Он разговаривает с Лондоном, с каким-то там лордом.

— Должно быть, речь идет об острове, который Хок пытается купить.

— Целый остров?

— Ага. Он хочет построить на нем завод по переработке нефти из Северного моря.

Энджел помедлила, затем вернулась к плите.

— Хок, должно быть, очень богат.

— Похоже на то. Когда я справлялся о нем в банке как о потенциальном покупателе Игл-Хед, достаточно оказалось лишь упомянуть его имя, и глаза старого Джонсона загорелись, словно лампочки на рождественской елке.

— Апельсиновый сок, — напомнила Энджел.

Дерри послушно выпил сок.

— У Хока хорошая репутация, как сказал Джонсон, в «международном финансовом сообществе». Он птица высокого полета.

Дерри замолчал и сделал несколько глотков душистого кофе. Вздохнув, он бросил на Энджел умоляющий взгляд.

Энджел взяла кофейник и вновь наполнила его чашку.

— Странно, однако, — заговорил Дерри через несколько секунд, — что Хок ведет себя совсем не как богач.

Пожав плечами, Энджел вернулась к сковородке с беконом.

— А что значит вести себя как богач?

— Ну ты знаешь. Сорить деньгами, то и дело бросаться названиями модных курортов или именами модных людей, иметь в собственности личные истребители и машины, что быстрее скорости света.

— Как Кларисса?

Дерри подумал, затем кивнул:

— Да, она была совсем другая.

Энджел с трудом подавила улыбку.

— Я бы сказала, какая она, — заметила Энджел, — да только мне не положено знать подобных слов. Слава Богу, Дерри, что ты вовремя разглядел ее сущность. Она, конечно, красавица, но у нее мозги устрицы.

— Сама ты устрица, — хихикнул Дерри.

Улыбаясь уже в открытую, Энджел выложила кусочки бекона на бумажную салфетку, чтобы они обсохли.

— Сколько тебе яиц?

— Пять.

— Голоден?

— Я же проспал ужин.

— Угу, — согласилась Энджел, занося нож над яйцом.

Зато она хорошо помнила этот ужин. Они с Хоком провели час, обсуждая будущую поездку. Она написала список предполагаемых дел. Хок быстро проглядел бумажку и, отложив листок в сторону, принялся подробно расспрашивать ее, не пропустив ни одного из тридцати семи составленных ею пунктов, хотя видел их в течение каких-нибудь нескольких секунд. Его вопросы были емкими и по существу, так что к концу этого часа Энджел чувствовала себя выжатой как лимон.

Получив необходимую ему информацию, Хок, все так же не заглядывая в ее список, набросал примерный план поездки, передал Энджел несколько тысяч долларов на расходы и, извинившись, ушел звонить.

Разбитые яйца шипели на раскаленной сковородке. Энджел помешала содержимое, постепенно добавляя в омлет различные ингредиенты.

— Грибы будешь?

— Давай по полной программе, — тут же отозвался Дерри.

Омлет загустел, блестя коркой расплавленного сыра.

Энджел положила готовый омлет в нагретую тарелку, затем вытащила из духовки противень с булочками, и по кухне поплыл соблазнительный запах свежевыпеченного хлеба.

— Спасибо, Энджи. — Дерри улыбнулся. — Это намного лучше орехового масла и тостов.

— Все что угодно покажется лучше орехового масла.

— Даже ливерная колбаса со сметаной? — невинно осведомился Дерри.

Энджел вздрогнула от отвращения.

Дерри положил в рот кусочек омлета и вздохнул:

— Кларисса была права.

— Да?

— Ты избаловала меня так, что я теперь не могу смотреть на других женщин.

Энджел рассмеялась и любовно взъерошила волосы Дерри. Затем повернулась, чтобы пройти к плите, и чуть не врезалась в Хока.

— Ой! — Энджел испуганно отшатнулась. — Боже мой, ну и легкая у тебя поступь.

Хок молчал, холодно поглядывая на Энджел. Черты его лица казались особенно суровыми, а глаза при искусственном освещении выглядели словно черные дыры.

Энджел хотела отойти, но помешали костыли Дерри.

— Хорошо спалось?

— Насколько это вообще возможно. — Ледяной тон вполне соответствовал его глазам.

Повернувшись к шкафчику, Хок достал себе чашку и налил кофе. Сделав глоток, он бросил взгляд на компоненты следующей порции омлета, колоритной горкой возвышающиеся на столе.

— Присаживайся, — быстро сказала Энджел. — Сколько тебе яиц?

— Не беспокойся обо мне, — резко ответил Хок. — А то вдруг после общения с тобой я тоже не смогу смотреть на других женщин.

Дерри словно бы поперхнулся и тут же разразился хохотом.

Энджел поджала губы, с трудом беря себя в руки. Ей хотелось бы тоже, как Дерри, с юмором относиться к ядовитым замечаниям Хока, но она воспринимала их как личные оскорбления.

— Не валяй дурака, — строго сказала она, подходя к плите. — Сколько яиц?

— Шесть.

Энджел удивленно обернулась к Хоку и неожиданно обнаружила, что он намного крупнее, чем это показалось ей вначале. По крайней мере под метр девяносто — очень стройный, мускулистый, мужественный.

Одежда, что сейчас была на Хоке, почему-то больше подчеркивала его солидные размеры, чем деловой костюм, который был на нем вчера. В обтягивающем черном пуловере, связанном на манер ирландского рыбачьего свитера, широкие плечи Хока, казалось, загораживали свет.

Линялые джинсы прекрасно сидели на его бедрах, обрисовывая мускулистые икры, но внимание Энджел больше привлекли мощь тела Хока, обманчиво тонкая линия бедер и талии, лишь подчеркивающая широкий размах истинно мужских его плеч.

— Все застежки на месте? — спросил Хок так тихо, чтобы слышала только Энджел.

Энджел вспыхнула от смущения.

— Все, кроме застежки на твоем рту, — буркнула она так же тихо.

Уголки губ Хока поползли вверх.

— А у тебя нет.

— Что?!

— Не застегнуто.

Энджел посмотрела вниз и обнаружила, что Хок говорил правду. В спешке она забыла о «молнии» на джинсах, и теперь через узкую щель проглядывали оранжевые шелковые трусики.

Смена ролей в этой известной ситуации с незастегнутой «молнией» моментально погасила раздражение Энджел.

«Может быть, Дерри и прав, — подумала она. — Грубоватый, неожиданный юмор Хока в конце концов начинает мне нравиться».

По-прежнему улыбаясь, Энджел спокойно застегнула «молнию», затем повернулась к плите и принялась разбивать яйца над сковородкой.

Хок наблюдал, как Энджел готовит омлет, отметив про себя, что у нее явно богатый опыт в кулинарии. Это не удивило его; мужчины любят, когда их ублажают, а Энджел, безусловно, принадлежала к той породе женщин, которые считают, что противоположному полу следует угождать.

Прихлебывая кофе, Хок гадал, каким образом она еще угождает мужчинам. Эта мысль мгновенно возбудила его, но он заставил себя отвлечься, зная, что его любопытство не может быть удовлетворено в ближайшее время.

Энджел, как самка, которая наслаждается преследованием, то будет отбегать от него в сторону, то возвращаться, дразня его и оставаясь вне пределов досягаемости. Впрочем, это не особенно его волновало — подобное поведение делает еще более сладостным неизбежный финал.

Легкая добыча не стоит усилий.

Хок молча ел нежный, тающий во рту омлет. Булочки оказались удивительно мягкими, а варенье имело вкус фруктов, а не сахара.

За окном забрезжила заря, колышущиеся тени понемногу исчезали. Хок слышал тихие звуки утренней трапезы — серебряные вилки легонько клацали о тарелки, потрескивали стулья, шаги Энджел приближались и удалялись, когда она отходила к плите.

Тишина и спокойствие этого утра каким-то образом проникли через защитные барьеры Хока. Слишком давно он не завтракал в такой обстановке.

Обычно по утрам он бывал один, а порой рядом оказывалась очередная женщина, которая говорила без умолку, выплескивая из себя слова в тщетной попытке заполнить пустоту, неизбежно возникающую наутро после окончания охоты. Подобная отчаянная болтовня оставляла Хока равнодушным, но сейчас ему было удивительно приятно находиться рядом с людьми, которые ничего от него не требовали.

Хок сжал зубы и резко отодвинул пустую тарелку.

«Кого я пытаюсь обмануть? Конечно же, Дерри и Энджел кое-что требуется от меня. Деньги. И Энджел вовсе не по доброте сердечной отправится показывать мне остров Ванкувер. Если я куплю Игл-Хед, она получит сполна за свои услуги. А если сделка сорвется, она все равно выгадает, ведь Дерри останется у нее в должниках».

Разумеется, это едва ли задевало его. Обычные правила игры — он знал это со дня своего восемнадцатилетия. В тот день Хок понял: быть честным человеком в мире лжи — значит быть дураком.

Энджел доела свой омлет, встала и начала собирать со стола.

Дерри выглянул в окно, привлеченный видом огоньков на многочисленных лодках, которые торопились выйти по реке Кэмпбелл в пролив.

— Оставь тарелки, Энджи, — сказал он, — иначе вы пропустите прилив.

— Мы его уже прозевали, — вздохнула Энджел.

— Ты на самом деле любишь рыбачить? — Хок был искренне удивлен.

— Не люблю, а просто обожаю.

— И у нее отлично получается, — вмешался Дерри. — Лучше, чем у меня. Она знает, где надо остановиться, как глубоко забрасывать удочку, какую наживку использовать, какие из небольших бухточек и мысов…

— Достаточно, — сухо прервала его Энджел. — Хок явно не рыбак.

— Почему ты мне раньше не сказала про прилив?

— Ты разговаривал по телефону в то время, когда мы должны были уже быть на воде.

— Это деловые звонки.

— Вот я и говорю, что ты не рыбак. Потому что ничто на свете, абсолютно ничто не должно мешать утреннему выходу за лососем.

Дерри хихикнул:

— Дай человеку передохнуть. Он никогда не ловил лосося, так что не знает, чего лишился.

Энджел посмотрела на Хока, который, в свою очередь, с интересом глядел на нее. В зыбком свете зари ее глаза казались темно-зелеными.

— Ты вообще когда-нибудь рыбачил? — спросила Энджел, наклоняясь, чтобы взять тарелку Хока.

Хок вспомнил маленький пруд на ферме, где он вырос. Когда отец его выкраивал пару свободных минут, они отправлялись к этому пруду. Хок даже помнил, как рассмеялся отец, вытащив однажды из мутной воды десятифунтовую зубатку.

— Я рыбачил один или два раза в жизни. — Хок говорил хрипло, и в голосе его прозвучали какие-то тоскливые нотки.

Энджел проглотила подступивший к горлу ком. Она увидела на лице Хока тени воспоминаний, на мгновение смягчившие жесткие линии вокруг его рта.

Внезапно она почувствовала набежавшие на глаза слезы. Воспоминания Хока явно были сродни ему самому — горько-сладкие, обнаруживающие его одиночество, запутанные и жестокие. Как бы желала она смягчить эту горечь, а жестокость ее не пугала. Первые месяцы после аварии она сама была неимоверно жестока к окружающим, пока время не очистило ее душу.

Пальцы Энджел сжали вилку, все еще хранившую тепло руки Хока.

— Этим летом ты поймаешь огромного лосося, — тихо сказала она, — я обещаю тебе.

Прежде чем Хок смог ответить, Энджел выпрямилась и повернулась, унося с собой посуду. Она торопливо опустила тарелки в посудомоечную машину и включила воду. Пусть они и пропустили прилив, все равно она хотела поскорее оказаться в море.

— Готов?

Хок следил за ней с того момента, как она пообещала ему хорошую рыбалку. Он молча отставил в сторону пустую чашку:

— Я готов с того дня, как мне исполнилось восемнадцать.

Глава 6

После этих слов лицо Хока мгновенно застыло, словно на него надели маску.

Он помог Энджел перенести вещи в машину. Они набрали с собой довольно много всего: еду, рыболовные снасти, куртки и даже альбом для рисования, который Энджел добавила в последнюю минуту.

Хок взглянул на груду вещей в багажнике «БМВ»:

— Мы что, собрались на Аляску?

— Какая замечательная мысль! — насмешливо заметила Энджел. — Я всегда мечтала побывать там. — Хок испытующе посмотрел на нее. — Но, увы, Аляска в нашем списке не значится.

Энджел перекладывала сумки в багажнике до тех пор, пока крышка не закрылась. Хок попытался помочь ей, но его внимание вдруг привлек орлиный клекот.

Он посмотрел вверх, выискивая птицу.

Черный силуэт камнем падал вниз: крылья широко распахнуты, когти выпущены. Жертву от Хока скрывала высокая трава, но орел безошибочно нашел и схватил ее.

В этот момент глаза хищника заметили двоих людей, тихо стоящих невдалеке. Издав яростный клекот, орел взмыл ввысь, унося добычу на вершину дерева.

Небо окрасилось нежными, прозрачными красками зари. На другой стороне пролива вырисовывались неясные очертания гор; словно последние бастионы ночи, они были черные и вместе с тем странно яркие. Плывущие над ними облака отсвечивали красным и нежно-золотистым.

Удивительная радость охватила Хока. Он задрал голову, подставляя лицо первым лучам солнца. С тех пор как он покинул ферму, ему редко доводилось бывать на природе; только теперь он вспомнил, как любит утреннюю зарю.

Со стороны вновь донесся грозный орлиный клекот.

Энджел подняла глаза и увидела радость на лице Хока. Она почувствовала, как в ней поднимается желание, и это на мгновение повергло ее в шок.

«В этом нет ничего странного. После гибели Гранта я выбрала жизнь, а любовь и страсть — ее естественные спутники. То, что в течение трех лет меня не влекло ни к одному мужчине, вовсе не означает, что этого никогда не случится».

Но, признавая силу пробудившихся в ней чувств к Хоку, Энджел понимала, что он способен причинить ей сильную боль. Среди ее знакомых не было человека столь безжалостного, однако за его жестокостью она ощущала потребность в красоте, тепле, любви… Иначе он никогда бы не привлек ее.

Знала она и другое: нет никакой гарантии, что именно она, Энджел, сумеет пробудить в нем жажду всего этого, нет никакой гарантии, что кто бы то ни было, даже сам Хок, сумеет это сделать.

«Он сильный и долго жил в одиночестве — так же как и я. Готова ли я пожертвовать своим столь трудно доставшимся мне спокойствием ради мужчины, который отказывается верить в любовь?»

Энджел резко захлопнула багажник; металлический звук вывел Хока из оцепенения. Он понаблюдал, как Энджел забралась в машину и, немного помедлив, сел за руль, вынужденно нарушая тишину прекрасного утра.

Всю дорогу Энджел молчала, очевидно, как и Хок, наслаждаясь царившим вокруг спокойствием и буйством красок иа небе.

Они припарковались у берега и вышли из машины, встреченные криками чаек и запахом моря. Не сговариваясь, Энджел и Хок стали быстро переносить багаж по сходням.

Увидев моторный катер Хока, Энджел замерла в восхищении. Лодка имела футов тридцать в длину и отличалась изяществом линий, что явно говорило о ее итальянском происхождении. Одного-единственного взгляда было достаточно, чтобы понять, что катер будет послушно, с легкостью птицы двигаться по нередко суровым водам пролива Инсайд-Пасседж.

— Ну и красавец, — заметила Энджел, поворачиваясь к Хоку. — Как он называется?

— Пока никак.

Энджел догадалась, что Хок купил катер только недавно.

— Не торопись, — посоветовала она. — Имя судну дается единожды, а этот катер достоин лучшего из них.

— Потому что красив? — Хок уверенно ступил на покачивающуюся палубу.

— Не просто красив; его внешний вид и функции прекрасно дополняют друг друга. Ничего лишнего и ничего не упущено.

Хок обернулся и через плечо посмотрел на Энджел, но она не заметила его взгляда; все ее внимание было отдано сверкающему белому катеру.

Хок цинично улыбнулся.

— Дорогая вещичка, — заметил он.

Энджел еще полюбовалась судном и, вздохнув, сказала:

— Не сомневаюсь. Итальянцы не стесняются высоко оценивать свои произведения искусства. Ты умеешь управлять им?

— Я раньше участвовал в гонках на катерах.

— Мне казалось, Дерри говорил об автомобильных гонках.

— Я занимался и тем, и другим, просто на суше больше платят.

— И больше опасность?

Хок прищурился:

— Тебя возбуждает мысль об опасности?

— Нет.

— Этим ты отличаешься от других женщин.

— Правда? Почему?

Хок расхохотался:

— Адреналин, дорогая. Он для них — показатель того, что они еще живы.

— Или что кто-то другой уже мертв…

Перед глазами Энджел вновь возникли страшные картины трехлетней давности.

Хок заметил мелькнувшее на лице Энджел выражение боли, но она быстро подняла сумки и ступила на палубу катера так, словно ничего и не было.

«А ведь ничего и не было», — подумал Хок. Какие бы видения ни терзали Энджел, они пришли из прошлого. Эти тени стали для нее частью жизни, так же как другие тени — неотъемлемая часть его самого.

Хок заставил себя не думать о прошлом.

А может быть, Энджел играет очередную роль? Впрочем, это никак не меняет ее сущности. Даже животные вздрагивают во сне, преследуемые какими-то им присущими страхами.

— Я научу тебя управлять катером, как только мы выйдем в море, — сказал Хок. — Если, конечно, ты хочешь.

— Разумеется, хочу. Кроме того, это единственный способ дать тебе возможность порыбачить.

Хок вопросительно приподнял бровь.

— На катере такого размера практически невозможно рыбачить в одиночку, — объяснила Энджел. — Кто-то должен стоять за штурвалом, особенно если ты подцепил на крючок большого лосося, а в это время идет прилив и вокруг толкутся другие суденышки.

К тому времени как Энджел и Хок закончили грузить багаж, солнце уже довольно высоко поднялось над вершинами гор. Хок вывел катер подальше от берега и направил его по течению реки Кэмпбелл.

На левом ее берегу узкой полосой теснились деревья, чуть дальше берег круто поднимался вверх. Справа участок земли языком глубоко врезался в воду, разделяя устье реки.

С поверхности воды взлетал небольшой гидросамолет. Моторы глухо ревели, все быстрее подталкивая шасси-поплавки по воде, пока самолет не взмыл в бледно-синее небо.

Как только исчез оставленный самолетом след на воде, Хок плавно прибавил мощность двух моторов. Катер слегка приподнялся и рванул вперед, разрезая носом сине-зеленую воду и оставляя за собой серебристую пену.

Хоку пришлось сдерживать скорость, так как справа от них теснились многочисленные мелкие суденышки. Словно притянутые магнитом, они все скопились в одном-единственном месте. Со всех бортов свисали удочки, казавшиеся на фоне ясного неба какими-то странными хлыстами.

— Должно быть, чертовски хорошее место для рыбалки, — заметил Хок.

Энджел улыбнулась:

— Это так называемый Френчмен-Пул. — Ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать гул моторов. — Прежде чем была построена дамба, река Кэмпбелл разливалась каждую весну, и потоки воды размыли в океанском дне огромную дыру. Приходящий из океана лосось сбивается здесь в косяки, — продолжала Энджел, махнув рукой в сторону скопища лодок. — Одни говорят, что рыба привыкает здесь к пресной воде, другие утверждают, что она ждет здесь особого сигнала, чтобы идти вверх по реке на нерест.

— А ты как думаешь?

Энджел долго молчала.

Хок с любопытством разглядывал ее профиль. Выбившиеся из пучка пряди горели в лучах солнца, словно бледные языки пламени. Хок отметил необычную чистоту линий, гармонию лба, носа и подбородка, решительного и вместе с тем женственного.

Когда Энджел повернулась к нему, ее глаза казались прозрачными и глубокими, как речная вода.

— Думаю, — произнесла она медленно, — что лосось собирается во Френчмен-Пул, чтобы подумать о жизни и чтобы приготовиться войти в пресную воду — цель его путешествия и место гибели.

— Если верить тебе, лосось похож на людей.

— А разве нет? — пробормотала Энджел. — Впрочем, люди редко бывают столь храбрыми. Они предпочитают не заглядывать в будущее дальше своей следующей трапезы, а лосось видит близкую смерть и все, что за нею последует.

— Последует?

— Будущие рождения. Вечный цикл — смерть и обновление, соединенные вместе, как соединены река Кэмпбелл и океан.

Со стороны лодок донесся громкий крик, за которым последовали возбужденные переговоры по-французски. Энджел выглянула в иллюминатор:

— Посмотри! Он поймал!

Она указала в сторону маленькой шлюпки, которая казалась пришпиленной к поверхности моря. Энджел нетерпеливо сдвинула ближнее к штурвалу окошко, и ее пальцы коснулись руки Хока.

— Видишь? Гребная шлюпка рядом с желтым суденышком. Ох, ну и красавца же они поймали! Только посмотри!

Мгновение Хок смотрел только на Энджел, но затем его взгляд последовал за ее рукой. Он увидел маленькую лодку, отчаянно сражавшуюся с течением. На веслах сидел широкоплечий мужчина, а другой еле удерживал в руках выгнувшуюся дугой удочку.

— Что случилось с их мотором?

— Лодка принадлежит клубу «Туе», а там не разрешают ставить моторы.

— Почему?

— Идея в том, чтобы ловить лосося, как это делали первые англичане: никаких механических приспособлений — сила человека против силы лосося.

Хок с растущим интересом посмотрел на рыбаков. Маленькое суденышко застыло на месте, пока шла борьба между человеком и рыбой.

— Люди со всего мира собираются здесь только для того, чтобы попытаться с гребной шлюпки поймать тридцатифунтового лосося, — сказала Энджел. — Если им это удается, они становятся членами клуба «Туе».

— А ты член этого клуба?

— Да.

— Кто греб для тебя? Дерри?

Вопрос острой болью пронзил Энджел, и непрошеные воспоминания нахлынули на нее.

На веслах тогда сидел Грант. Они смеялись и радовались, договорившись, что закоптят пойманного лосося и подадут его на своей свадьбе.

Десять дней спустя Грант вместе с ее родителями погиб в автомобильной аварии.

— По выходным Френчмен-Пул так переполнен, что можно просто переступать с одной лодки на другую, — хрипло сказала Энджел, проигнорировав вопрос Хока.

Хок отметил и выражение муки на лице Энджел, и то, что она не ответила ему.

— Я бы хотел попробовать поймать рыбу без моторов, — заметил он как бы невзначай. — Тот мужчина, который греб для тебя, поможет мне?

— Нет.

— Почему?

— У меня не хватит сил, чтобы почти час грести против течения, — сказала Энджел, сделав вид, что не так поняла его. — Надо попросить Карлсона, он может грести против любой волны хоть несколько дней подряд.

— Карлсона?

— Это мой друг. Очень старый друг.

Хок нахмурился, гадая, сколько еще «очень старых» друзей есть у Энджел в этих краях.

— Если хочешь, я поговорю с Карлсоном, — предложила Энджел.

— Надо подумать.

Хок отвернулся, и Энджел вдруг осознала, что все еще держится за его руку. Она быстро разжала пальцы.

— Будем ждать, пока они вытащат эту рыбину? — спросил Хок.

— Нет, это может занять несколько часов. Лосось — очень сильная рыба. Впрочем, может быть, ты хочешь обождать?

— Я бы лучше выбрался из толпы и поучил тебя управлять катером. Куда плывем?

— На север, — весело подхватила Энджел. — Чем дальше отсюда, тем меньше людей.

— Самое подходящее для меня направление.

Хок увеличил скорость, и нос катера задрался над водой.

— Тебя предупреждали о топляках? — спросила Энджел.

— Что это такое?

— Бревна, которые остались после сплава леса. Они намокают, но не тонут и плавают близко к поверхности.

Хок мгновенно притормозил:

— Нечто весьма опасное?

— Иногда да, но чаще дело ограничивается холодной ванной и пробитым бортом.

Слева их обогнал катер, обдав веером серебряных брызг.

— Похоже, этому человеку никто не говорил про топляки.

— Ты скоро привыкнешь к ним, как и к штормовым ветрам, и к сильным течениям. Это неотъемлемая часть местного колорита.

— Как и автокатастрофы.

Энджел вздрогнула, но быстро взяла себя в руки.

— Да, — тихо согласилась она, — как и аварии на дорогах. Но ведь мы продолжаем ездить.

Хок увидел, как вновь вернулись тревожащие Энджел воспоминания.

— Что ты считаешь безопасной скоростью?

— В настоящий момент? — Энджел огляделась, оценивая состояние моря. — Видимость хорошая, ветра почти нет. Прилив пока слабый.

Хок тоже оглянулся, сопоставляя ее наблюдения со своими, основанными на долгой практике вождения и знании воды.

В конце концов Энджел махнула в сторону удалявшегося судна:

— Можно двигаться с той же скоростью, что и они.

Хок насмешливо приподнял бровь, но промолчал, вновь увеличивая обороты моторов.

— Здесь почти нет затопленных бревен, — объяснила Энджел, — если их обнаруживают, то сразу же отмечают флажками.

— Вот этими? — Хок указал на связку метровой длины палок. Один конец их был заострен, к другому крепился треугольный флажок.

Энджел согласно кивнула:

— Если мы обнаружим бревно, то воткнем в него эти флажки.

— А потом? Сообщим в канадскую береговую охрану?

— Нет. Обычно их собирают так называемые «мусорщики». Цена на древесину настолько высока, что на каждом бревне можно заработать пару сотен долларов.

— А если никто не подберет его?

— Бревно нетрудно заметить и нетрудно обогнуть даже на такой скорости.

— Неплохо было бы все жизненные проблемы отмечать такими флажками, — насмешливо бросил Хок.

— Флажки сработают, если у тебя достаточно разума, чтобы обратить на них внимание, — в тон ему ответила Энджел.

«А у тебя самой достаточно разума? Вокруг Хока одни флажки, а ты продолжаешь заглядываться на этого мужчину, умного и голодного, теплого и сильного. И опасного».

Опасность, как и любовь, всегда присутствует в жизни. Чтобы любить, надо не бояться опасности. Этому ее научил Грант Рамсей. Любовь и смерть…

Три года назад эта истина почта разрушила Энджел, и она не знала, хватит ли ей сил вновь пережить нечто подобное. Единственное, что она понимала, — это то, что она все же пройдет за флажки.

Глава 7

Энджел тронула Хока за рукав, привлекая его внимание к тихой заводи справа от судна. Во время поездки по проливу ни один из них и не пытался заговорить: рев двигателей заглушал слова.

Хок легко провел катер в спокойную воду под укрытие берега. Он выключил моторы и выждал, проверяя, насколько здесь сильно течение. Оно оказалось очень слабым.

Хок встал из-за штурвала, оказавшись в этот момент так близко к Энджел, что она почувствовала терпкий запах его одеколона. Его глаза были кристально чистыми, карие с золотыми прожилками, а усы казались иссиня-черными.

Энджел гадала, что она почувствует, когда эти усы коснутся ее кожи. Мягкие они? Жесткие?

«Покажутся ли его усы прохладными моим пальцам, или они излучают жар, как и все тело Хока, — я чувствую его даже на расстоянии».

Энджел так глубоко задумалась, что на миг даже задержала дыхание, потом поспешно отвела взгляд от твердой линии чувственных губ Хока. Нужно было хоть что-то сказать, лишь бы нарушить тягостное молчание, но слова не шли на ум.

Опустив глаза, Энджел протиснулась мимо Хока и села за штурвал.

Хок наклонился над ней, делая вид, что рассматривает приборную доску, и по прерывистому дыханию Энджел понял, что его близость волнует ее.

Хок с трудом подавил желание коснуться жилки, которая билась на шее Энджел. Он отметил, что кровь живее заструилась по его телу — началась охота. Однако лицо его осталось бесстрастным, Как и жертва, хищник способен изобразить отступление, прекрасно зная, что оно временное.

— Ты когда-нибудь имела дело с таким большим катером? — тихо спросил Хок.

Энджел старательно рассматривала приборы перед собой.

— Нет.

Звук собственного голоса показался ей неестественным. Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоить дико бьющееся сердце.

— Нет, — повторила Энджел. — Катер Дерри был вдвое меньше, а его мощность составляла примерно четверть от твоего.

— Был?

— Он продал его пару месяцев назад.

Энджел не стала уточнять, что Дерри продал катер, не сказав ей ни слова. Продал, чтобы расплатиться с долгами, накопившимися за первый год обучения.

Знай Энджел об этом заранее, она дала бы ему деньги или по крайней мере попыталась бы это сделать, но Дерри решил больше ничего не брать у нее, хотя прекрасно понимал, что Энджел с радостью потратила бы деньги ради его будущего.

— Ты не одобрила эту продажу, — заметил Хок.

— Это был его катер. — Энджел говорила спокойно, она уже взяла себя в руки.

— Тебе нравилось рыбачить на нем?

Энджел взглянула на собеседника, пораженная прямотой его вопросов.

— Да.

— Тебе повезло, что в этот момент подвернулся я, в противном случае пришлось бы продавать свою прелестную… эээ… улыбку… чтобы получить возможность выйти в море.

— Люди, которые берут меня к себе на лодку, платят не только за улыбку, — сказала Энджел, сознательно выражаясь двусмысленно.

— Могу поспорить.

В голосе Хока прозвучало презрение.

— Ты проиграешь спор. — Энджел посмотрела ему прямо в глаза. — У меня есть лицензия на работу инструктором по рыбной ловле.

Вместо ответа Хок лишь слегка приподнял бровь.

— Я уже раньше говорила тебе, Хок, ты ничего не знаешь обо мне.

— Боюсь, тебя ждет сюрприз, дорогая, — фыркнул он.

По насмешливому излому брови нетрудно было догадаться, что Хок имеет в виду. «Что за женщина сумела так озлобить его, что теперь он. всех их считает существами пустыми и бесчувственными?» — гадала Энджел, но тут же одернула себя: думать о женщине или женщинах в жизни Хока означало терять столь тяжело давшееся ей спокойствие. Она не могла повлиять на вынесенные из прошлого представления Хока о жизни, которыми определялось и его отношение к ней. Она имела власть только над собой, над своими мыслями и чувствами.

Сделав над собой усилие, как она научилась в те страшные месяцы после смерти Гранта, Энджел вызвала в мыслях образ прекрасной алой розы.

Одинокая роза, распускающаяся на фоне летней зари, жемчужно переливающиеся лепестки — красота, которая пережила зиму и сейчас раскрывалась в блистающей тишине.

Нечто простое и прекрасное…

Энджел чувствовала, как к ней возвращается спокойствие. Она уверенно опустила руки на штурвал, подчинив тело и разум управлению мощной машиной.

Удивленный внезапной переменой в лице Энджел, Хок внимательно следил за каждым ее движением.

Она словно отступила. Нет, не отступила, тотчас поправил он себя, она просто ушла в свой внутренний мир — тихое место, куда ему не проникнуть.

Энджел увеличила скорость, подняв вдвое обороты двигателей. Она внимательно следила за приборами. Моторы оказались прекрасно сбалансированными и работали в синхронном режиме.

Довольно улыбнувшись, она немного сбавила мощность и повела катер вперед.

Лодка послушно отзывалась на каждое ее прикосновение, легко рассекая заленоватую воду и оставляя за собой две бегущие в разные стороны дорожки.

Пока лодка двигалась по заводи, Энджел включила эхолот и внимательно осмотрела мерцающую зеленую картинку. Хок с любопытством уставился на экран размером с тарелку.

— Ты когда-нибудь пользовался эхолотом? — спросила Энджел.

— Нет.

Энджел ткнула пальцем в нижнюю часть экрана, затем показала шкалу глубины.

— Вот здесь мы видим дно — глубина около двадцати морских сажен. Сейчас здесь ничего нет, но… Подожди-ка!

Не отрывая глаз от экрана, Энджел развернула лодку и медленно повела ее назад.

— Вот. — Она указала на яркие меняющиеся группы линий, которые появились примерно на глубине десяти сажен. — Косяк рыб. Похоже, селедка.

— Откуда ты знаешь?

Энджел легонько пожала плечами.

— Опыт, — просто сказала она. — Косяк сельди выглядит как неустойчивое, но очень плотное скопление линий. Видишь, как быстро они меняют свое местоположение?

Хок смотрел на экран эхолота, но видел лишь худенькие руки, которые так быстро научились справляться с катером. Кем бы ни оказалась эта женщина, она обладала координацией и быстротой реакции, свойственными прирожденному гонщику.

— Как на экране выглядит лосось?

Хок наклонился вперед, словно для того, чтобы лучше видеть экран, но на самом деле его привлекала сидящая рядом женщина. Раздув ноздри, он вдохнул нежный запах, который теперь связывался у него только с Энджел, — запах солнца, ветра и свежих цветов.

— Косяк лосося менее плотный.

Энджел на мгновение прикрыла глаза, чувствуя, как ей передается жар тела Хока.

— Лосось редко держится у дна. Если ты видишь стаю рыб у дна, то это скорее всего треска, а не лосось.

«Зачем он встал так близко? Я не могу вздохнуть, чтобы не почувствовать его запах». Энджел ощущала себя пойманной в клетку, ее спокойствие улетучивалось с каждым глотком воздуха, приносящим ей запах мужского тела.

— У тебя близорукость? — сдавленно спросила Энджел.

— Близорукость? — В голосе Хока явно слышалось удивление.

— Ну да. Когда человек ничего не видит, пока не уткнется носом в предмет своего интереса, — сухо объяснила Энджел.

Лицо Хока оказалось совсем рядом с ее лицом, и в неверном утреннем свете глаза Энджел казались зелеными изумрудами.

— Извини. Я что, слишком сильно напирал на тебя?

— Ничего страшного.

Энджел внезапно повернула штурвал и увеличила скорость катера, вынуждая Хока сделать шаг назад, чтобы удержать равновесие. Она повела катер ближе к скалам, нависающим над восточной частью пролива.

Хок смотрел, как к ним с угрожающей скоростью приближается скалистый берег. Он бросил взгляд на эхолот. Дно было в тридцати трех саженях и углублялось с каждой секундой. Хок оценивающе оглядел скалы: «По меньшей мере сто футов. Нет, пожалуй, двести».

В трещинах на поверхности росли высокие сосны, но на фоне гигантской каменной глыбы они казались скорее порослью мха.

Слегка повернув голову, Энджел следила за реакцией Хока. Человеку, незнакомому с проливом Инсайд-Пасседж, покажется сумасшествием двигаться к берегу на такой скорости, но Энджел хорошо знала эти места и не боялась сесть на мель.

— Геологи считают, что это затонувший берег, — прокричала Энджел, стараясь перекрыть рев моторов. — Во время последнего ледникового периода уровень моря был значительно ниже. Затем лед растаял, и уровень моря поднялся. Скалы перед нами уходят в воду на глубину триста футов.

— Похоже на Норвегию, — проговорил Хок, с интересом поглядывая на берег.

— Один из моих подопечных на рыбалке сказал то же самое, — согласилась Энджел. — Он был родом из Норвегии. Эти фьорды вызывали у него ностальгию. Я тогда впервые поняла, что фьорд — не что иное, как долина, залитая соленой водой.

Хок посмотрел на Энджел, но она не заметила этого. Она развернула катер, и сейчас они шли параллельно берегу футах в двадцати от него. Затем остановила двигатели и попыталась оценить скорость течения. Лодку медленно сносило в море.

— Как ты думаешь, двигатели нас не подведут?

— В каком смысле?

— Они сразу заведутся?

— Я бы не стал клясться жизнью, но, — Хок пожал плечами, — в девяноста девяти процентах случаев они заводятся.

— Хорошо, я бы с радостью отдохнула от их грохота.

Их окутала благословенная тишина. Энджел инстинктивно закрыла глаза и улыбнулась.

Хок заметил выражение удовольствия на ее лице и с трудом переборол желание коснуться губами ее рта.

Еще в самом начале охоты он решил, что на этот раз жертва сама захочет ему отдаться. Разумеется, время от времени он будет касаться Энджел, хотя бы просто для того, чтобы видеть, как чувственность придает блеск ее глазам и смягчает линию губ, однако делать он это будет нежно и как бы невзначай.

Хок видел: Энджел явно не агрессивна, как большинство знакомых ему женщин. С ними он обычно уходил в сторонку, наблюдая, как раздражает их его неуловимость.

Но с Энджел придется ждать, пока она сама не придет к нему.

В любом случае, однако, конец предрешен. Насыщение, а вслед за ним раздражение и слезы. А потом он уйдет, вновь распахнув крылья в ожидании очередной охоты.

Хок скривил губы в жестокой усмешке, относящейся как к нему самому, так и к тем женщинам, которые становились его жертвами. В последнее время ему приелась охота, а еще более того — ощущение неудовлетворенности, которое неизбежно возникало на следующее утро. Ему уже явно не хватало адреналина, но чего еще можно было ожидать от женщин!

Хок познал это в свои восемнадцать лет и все же не смог полностью примириться с этим знанием. И поэтому снова и снова взмывал ввысь. Надежда шептала ему, что в жизни есть нечто иное, кроме предательства, лжи и пустоты.

Хок научился ненавидеть эту надежду, но убить ее не смог. Пока не смог.

Глава 8

— Хок?

Хок моргнул, возвращаясь к реальности. На мгновение он забыл, что рядом с ним — красивая актриса, охота за которой обещает быть весьма увлекательной, по крайней мере на время.

— Да?

— Если ты подвинешься, то я смогу достать рыболовные снасти.

Он немного отступил, чтобы Энджел смогла подняться. Она помедлила, затем быстро протиснулась мимо, оставив за собой дуновение тепла и приятного запаха, как с удовольствием отметил Хок. Однако ничто не отразилось на его лице — он выглядел, как обычно, невозмутимым, когда спокойно последовал за ней.

Энджел ловко собирала удилища, объясняя по ходу дела, почему она взяла те, а не другие. Выбранные ею удочки были длиною в восемь футов и очень гибкими.

Лодка легонько покачивалась, почти незаметно дрейфуя к мелководью.

— Я бы не стала использовать блесну для лосося, — сказала Энджел.

— Почему?

— А его пока что здесь нет.

— Откуда ты знаешь?

Губы Энджел изогнулись в улыбке.

— Я не вижу Карлсона, — объяснила она. — Этот человек обладает сверхъестественными способностями и интуицией. Должно быть, все перенял от своих индейских предков. Если поблизости есть лосось, он тут как тут.

— Старый седой лососевый шаман? — Хок весело приподнял брови.

Энджел рассмеялась, затем наклонилась над ящиком со снастью и достала катушку к спиннингу.

— Карлсон вовсе не старый, а волосы у него такие же густые и черные, как у тебя. Он дьявольски красив и суров, как скала. На тебя похож.

Голос Энджел звучал так спокойно, что Хоку потребовалась минута, чтобы осознать смысл ее слов.

— Спасибо.

Энджел достала крючок — металл блеснул на солнце.

— Благодари своих родителей, я здесь ни при чем.

Хок на мгновение опешил. Женщины часто говорили ему, что он очень хорош собою, и он устал выслушивать их комплименты, так же как устал от многого другого. Однако замечание Энджел было удивительно приятным. Она ничего не ожидала в ответ: ни ласки, ни комплимента, словно просто свидетельствовала о том, что у него десять пальцев. Что ж тут особенного, у всех десять пальцев.

Легкое возбуждение заструилось по телу Хока. Никогда раньше его жертвы не вели себя так непредсказуемо, значит, он не ошибся, позволяя Энджел самой задавать темп преследования.

Он и впредь разрешит ей вольничать, пока желание не победит его терпение.

— А что ты скажешь, если я замечу, что ты красива? — с любопытством спросил Хок.

— Скажу, что у тебя хорошее воспитание и плохое зрение.

Пока они перебрасывались словами, Энджел ловко закрепила на леске крючок.

— Никогда не жаловался на зрение.

— Тогда ты должен видеть, что у меня слишком высокий лоб, слишком выступающие скулы, волосы слишком густые, а тело очень худое.

Энджел осторожно коснулась крючка кончиком указательного пальца. Еще недостаточно острый.

— С другой стороны, — продолжала она, — у меня красивый цвет глаз, к тому же я достаточно умна, по крайней мере не слишком часто делаю глупости, — добавила она сухо.

Энджел достала маленький точильный камень и принялась затачивать крючок.

Хок следил за ней, заинтригованный этим спокойным перечислением своих достоинств.

«Строго говоря, она не погрешила против истины, — согласился про себя Хок. — Ее нельзя назвать красивой в общепринятом смысле слова, но она восхитительна. Словно калейдоскоп, где картина меняется с каждым легким движением; переливчатая мозаика цветов, перемены деликатны и нежны».

Хок был поражен. Ему казалось, что Энджел знает о своей уникальности, но интонации ее голоса подразумевали, что она не представляет интереса для мужчин.

— Ты замечательная актриса, — пробормотал Хок, вкладывая особый смысл в каждое слово этого сомнительного комплимента. — Самая лучшая из тех, что я встречал.

Энджел удивленно подняла голову.

Крючок сорвался и поранил кожу на ее большом пальце. Она отдернула руку и нахмурилась, глядя, как из пореза выступила яркая алая капелька.

— Что ты имеешь в виду?

Хок в восхищении качнул головой:

— Вот это самое, Ангел.

Он взял ее руку и, поднеся к губам, коснулся ранки языком.

— У тебя настоящая кровь, — пробормотал он, отпуская ее руку.

Движения Хока были такими быстрыми, что Энджел не сразу поняла, что произошло.

Однако тело ее отреагировало без промедления. Она ощутила теплоту его языка, быстрое касание губ. В горле словно встал ком.

Хок спокойно, как ни в чем не бывало, взял удочку из рук Энджел:

— Мне кажется, крючок уже достаточно острый.

— Да, — не глядя на него, послушно согласилась Энджел.

Она быстро прошла в рубку и проверила эхолот. Течение пронесло их мимо скал, и теперь дно быстро поднималось вверх. Глубина под катером была не более восьмидесяти футов.

Энджел рассеянно лизнула пораненный палец — кожа все еще хранила запах Хока. Пульс ее участился, она несколько раз глубоко вздохнула, вызывая в памяти образ алой розы. В свое время, когда она заново училась ходить, училась жить, это был для нее единственный способ собраться с силами и вытерпеть боль.

Энджел, нахмурившись, посмотрела на палец. Ей как-то не приходило раньше в голову, что ее роза того же цвета, что и кровь. Она позволила себе немного поразмышлять об этом.

Когда Энджел вернулась на корму, дыхание ее было ровным, а голос спокойным.

— Ты когда-нибудь ловил треску? — Энджел забрала удочку из рук Хока.

— Нет. Это трудно?

— Тебе? Сомневаюсь. Ты очень проворный.

— Еще один комплимент? Ты вскружишь мне голову.

Энджел бросила на Хока холодный косой взгляд:

— Просто еще один факт. Ну а голову твою не повернуть и бульдозером.

Левый уголок рта Хока пополз вверх.

— Ты раньше пользовался спиннингом? — спросила Энджел, отворачиваясь от взгляда горящих карих глаз.

— Да. Меня тогда отшлепали, так как я взял его без спросу.

Энджел посмотрела на стоявшего рядом высокого, сильного мужчину.

— Должно быть, это случилось, когда ты был совсем маленьким, или же они напали на тебя вчетвером.

— Мне было шесть лет. — Воспоминания затуманили глаза Хока.

Энджел смотрела на него, гадая, чем вызван этот мгновенный всплеск горя и ярости.

Да, ярость была несомненной.

Энджел знала, как подобные чувства могут рвать душу, и внезапно поняла, что детство Хока было отнюдь не радужным.

Наверное, он редко смеялся, когда был мальчиком, и почти не смеется сейчас, будучи взрослым.

— Можешь сколько угодно делать узлов на леске, — тихо проговорила Энджел, — я не стану тебя наказывать.

Хок повернулся к ней, пораженный искренним сочувствием, которое скрывалось за этими словами. Кончиком указательного пальца он легонько коснулся носа Энджел:

— Очень мудро с твоей стороны, Ангелочек. Быть может, ты не заметила, но я значительно выше и сильнее тебя.

— К тому же намного строже, — согласилась Энджел.

Глаза Хока потемнели. Искушение испробовать сладость ее губ было почти непреодолимым, но едва он собрался принять приглашение, прозвучавшее в ее голосе, как она отвернулась.

Несколько минут Энджел стояла спиной к Хоку. А потом, вновь повернувшись к нему, принялась спокойно, методично объяснять технику ловли трески на удочку.

— Вскоре мы будем дрейфовать над каменным рифом, который находится на глубине шести сажен. Там и попробуем забросить удочки. Особо привередничать не станем, я согласна и на каменного окуня; в детстве папа не разрешал мне ловить то, что я не стану есть.

Энджел передала удочку Хоку и подала ему знак подойти к борту.

Хок выбросил удилище вперед.

Легким движением руки Энджел сдвинула защелку, которая не позволяла леске соскользнуть с бобины, и тяжелый крючок тотчас опустился в воду, оставляя за собой небольшие разбегающиеся круги на сине-зеленой поверхности.

— Пусть крючок сперва коснется дна, — сказала Энджел, — а затем подними его футов на шесть вверх.

Хок следил, как леска, блестя на солнце, разматывается с катушки. Когда крючок достиг дна, он последовал совету Энджел, затем повернулся к ней и вопросительно приподнял бровь.

— Идея в том, чтобы треска подумала, будто на дно упала раненая сельдь, — объяснила Энджел.

— Каким образом?

— Быстро потяни удочку кверху, затем вновь опусти, через несколько секунд повтори все снова. Если голодная треска где-то поблизости, она тотчас приплывет. А потом, — Энджел легонько облизала губы, — у нас будет прекрасный обед.

Темные глаза Хока не отрываясь следили за кончиком ее языка.

— Хитрый трюк, — заметил он. — Жертва оборачивается преследователем.

Энджел покачала головой.

— Я никогда не думала об этом, — призналась она, — впрочем, треска расплачивается за все свои обеды из сельди и других рыб.

Хок чуть скривил губы:

— А ты, к примеру, когда-нибудь расплачиваешься?

Энджел быстро опустила глаза, чтобы скрыть затаившуюся там боль.

— Я уже уплатила сполна.

Хок помедлил, собираясь спросить, что она имела в виду. Он ждал, но Энджел так и не подняла головы. Пожав плечами, Хок решил, что это не более чем очередной ход в игре. Он вновь повернулся к удочке, немного вздернул ее, затем опустил, Энджел следила за ним, одобрительно отмечая умелое обращение с удочкой и леской.

— Неплохо получается, — сказала она.

Это было очередной констатацией факта, но никак не комплиментом.

Хок бросил на нее косой взгляд, но Энджел склонилась над ящиком со снаряжением, выбирая удочку для себя.

Некоторое время царила тишина, прерываемая только редкой вибрацией натянутой лески.

Внезапно кончик удилища у Хока прогнулся вниз, выпрямился и снова опустился.

— Поймал! — Энджел быстро отложила свою удочку в сторону. — Тяни кверху!

Хок недоумевающе посмотрел на свои руки — ему казалось невозможным поднять вверх гибкий прут.

Будто прочитав его мысли, Энджел шагнула ближе:

— Упрись локтями в бедра.

Проделав это, Хок обнаружил, что удилище оказалось почти параллельным его телу.

— Хорошо, — подбодрила его Энджел. — А теперь начинай сматывать леску. Медленно и равномерно. Эта треска никуда не денется, кроме как к нам на сковородку.

— Ты уверена, что это треска? — спросил Хок.

— Конечно. Она не слишком борется за жизнь.

Хок бросил взгляд на раскачивающееся удилище и почувствовал, как ему передается биение рыбы.

— Неужели не борется? — сухо переспросил он.

— Нет. Вот погоди, когда поймаешь лосося на такую же удочку, тогда узнаешь, что значит удержать солнце в руках.

Энджел не заметила мимолетного удивленного взгляда Хока.

Ее возбуждение, удовольствие, которое она явно испытывала, не оставляли сомнения в том, что она по-настоящему наслаждается рыбной ловлей.

«Интересно, сохранит ли Энджел эту страстность в кровати?» — подумал Хок.

Удочка в его руках подпрыгнула и прогнулась.

— Тащи! — Энджел перегнулась через борт, пытаясь разглядеть пойманную рыбу.

— Такое впечатление, что эта рыбина только что прибавила десять фунтов, — удивленно заметил Хок.

Как бы в подтверждение его слов удилище изогнулось.

— Это же треска, — засмеялась Энджел. — Она заметила лодку и расправила плавники, чтобы тебе было труднее ее вытащить. Прощай обтекаемая форма. Теперь ты тащишь цементную болванку.

Хок хмыкнул и продолжил сматывать леску, пока над водой не показалось серебристое, удивительно стройное тело рыбы. Задние плавники были расправлены.

Энджел проскользнула за спиной Хока, чтобы взять сачок, который лежал в ящике у входа в рубку. Склонившись над водой, она ловко подхватила рыбу в сачок:

— Передай мне вон ту палку.

Хок огляделся и увидел предмет, похожий на топорище. Он вытащил его из гнезда.

Быстрым движением Энджел ударила рыбу по голове. По лицу ее Хок понял, что это единственная часть рыбалки, которая не приносит ей радости.

— Ты могла бы просто зашвырнуть ее в ящик и обождать, пока она не заснет, — заметил Хок.

— Я не выношу, когда рыба бьется о стенки, — призналась Энджел.

— Мягкосердечный Ангел? — насмешливо спросил Хок.

— Я жестока не более, чем того требуют обстоятельства.

Энджел достала из кармана кусачки и высвободила крючок из нижней губы трески.

— Зубы, — объяснила она свои действия.

Одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть: челюсти трески усеяны острыми зубами. Истинный хищник.

Энджел открыла ящик для рыбы, бросила туда треску и захлопнула крышку. Осторожно проверив, не затупился ли крючок, она кивнула и жестом показала Хоку, что он может вновь закидывать удочку.

Они рыбачили в тишине, нарушаемой лишь ритмичным биением воды о борта катера. Следующую рыбу поймала Энджел — это был двухфунтовый каменный окунь. Хок потянулся за сачком, но она отрицательно качнула головой:

— Не надо. — Энджел принялась аккуратно сматывать леску. — Его плавники разорвут любую сеть. Кроме того, они ядовиты. Несмертельно, конечно, но неприятно.

Она снова достала из кармана кусачки и, низко склонившись к воде, одной рукой высоко подняла окуня, а другой быстрым движением освободила крючок. Затем выпустила рыбу, которая тут же юркнула в зеленую глубь, явно больше раздраженная, нежели напуганная.

— В еду нам не годится? — спросил Хок.

— Да нет, она вполне съедобна. Просто слишком мала — на один зуб.

— Больше хлопот, чем толку.

— Если ты не голоден, разумеется.

Хок вновь повернулся к своей удочке, но в этот момент в рубке ожило радио:

— …вызываем Энджи Ландж. Как слышно? Черная Луна вызывает Энджи Ландж. Ты меня слышишь? Прием.

Энджел кинулась на звук. Порывисто схватила микрофон и нажала кнопку передатчика.

— Карлсон? Это Энджи. Ты где? — Она говорила негромко, но возбужденно.

— Уже десять дней брожу по проливу.

— Ох! — В голосе Энджел явственно прозвучало разочарование. — Тебя трудно поймать, Карлсон.

— Тебя тоже. Должно быть, виной тому огромные белые крылья, что растут у тебя за спиной.

Энджел улыбнулась.

— Дерри уже час тщетно пытается связаться с тобой, — продолжал Карлсон. — Я догадался, что ты, наверное, рыбачишь за одним из островов, и предложил свою помощь.

— С Дерри ничего не случилось? — с тревогой спросила Энджел.

— Абсолютно. Ворчит, как медведь весной, но в остальном все хорошо. Есть еще сообщение для мистера Хокинса. Твой клиент?

— Да.

Неожиданно Энджел заметила, что Хок стоит в дверях рубки и слушает ее разговор.

— Дерри сказал, что звонил лорд Как-его-там, хочет обсудить свое предложение. — В голосе Карлсона явно слышалась насмешка, и Энджел скривила рожицу. — Бедная Энджи. Вечно тебе достаются неуклюжие богачи, которым вздумалось порыбачить.

— Не в этот раз. — Энджел улыбнулась мужчине в дверях рубки. — Сейчас со мной настоящий ястреб.

Из микрофона раздался громкий смех Карлсона:

— Развлекайся, Энджи, но береги пальцы. Ястребы ужасно злобные птицы.

— Это тебе надо быть поосторожней, Карлсон, я слышала, со стороны Алеутских островов идет шторм.

— Знаю, потому и удаляюсь, не повидавшись с тобой.

— Позвони, когда вернешься.

— Разве я когда-нибудь это забывал? — Последовало недолгое молчание. — Возможно, я не смогу вернуться к двенадцатому.

— Ничего страшного. — Энджел казалась неестественно спокойной.

— Ты уверена?

— Здесь Дерри, так что со мной ничего не произойдет. — Ее голос стал мягче. — Спасибо, Карлсон. Это… очень важно для меня.

— Прибереги для меня свои теплые объятия, Ангельские Глазки.

Маленькое помещение рубки наполнил далекий треск статического электричества.

Неожиданно Энджел почувствовала себя очень одинокой. Старое прозвище вызвало к жизни слишком много мучительных воспоминаний. Карлсон был ей так же близок, как Дерри, но его голос к тому же еще напоминал ей о любви, смерти и потере. О Гранте.

И все-таки Энджел нуждалась в Карлсоне. Его дружеское участие служило как бы мостиком между прошлым и настоящим.

— Я так понял, это был лососевый шаман, — холодно заметил Хок. Его раздражала игра Энджел, задумавшей кокетничать со своим поклонником в его присутствии.

— Лососевый шаман? А… — Энджел едва заметно улыбнулась. — Да, это был Карлсон. Ты слышал сообщение?

Рот Хока искривился в циничной усмешке.

— Я его отлично слышал.

«Пожалуй, это единственное, что мне не нравится в нынешней охоте, — думал Хок. — Если Энджел намерена натравить одного поклонника на другого, то вскоре она поймет, что допустила большую ошибку. Я предпочитаю охотиться в одиночку».

Хок отвернулся:

— Отвези меня обратно в Игл-Хед. Мне надо сделать несколько телефонных звонков.

Глава 9

Это был первый, но не последний раз, когда деловые обязательства Хока прерывали путешествие по острову. Хоку трижды пришлось возвращаться в Ванкувер, чтобы подписать там какие-то бумаги и встретиться с адвокатами.

Живя в доме с Дерри и Энджел, он часами висел на телефоне. В последующие десять дней Энджел удалось только два раза свозить его на рыбалку, и каждый раз из-за деловых переговоров им приходилось пропускать прилив.

Не то чтобы это имело значение. Нерест лосося еще не начался, и даже коммерческие рыбаки привозили всего по нескольку рыбешек.

В конце концов Энджел договорилась с Хоком провести более длительную экскурсию по бухточкам и вдоль прибрежных скал и показать ему, как ловят лосося на блесну. Она не слишком любила такой способ ловли, поскольку используемые при этом жесткие удилища скрывали энергию и вибрацию рыбы, но ничего не поделаешь: ловля на блесну стала расплатой за то, что они пропустили время, когда меняющееся притяжение Луны заставляет лосося держаться поближе к поверхности.

Энджел твердо решила, что больше не допустит такого пренебрежения правилами ловли. Рыбаки уже поговаривали о приближении нереста лосося.

Если рыба поведет себя так, как это было в прошлые годы, то одна из любимых бухточек Энджел станет приютом для огромных косяков рыб на их пути в бесчисленные речушки, прорезающие горные массивы острова.

Потребуется шесть часов, чтобы добраться на катере в Нидл-Бей, но Хок наконец согласился выделить пять дней на это путешествие.

Чтобы высвободить это время, он работал не покладая рук, так что последние три дня Энджел виделась с ним крайне редко.

Впрочем, она тоже была занята. Ей доставили и установили старую печь для обжига, которую она купила в Сиэтле. Вместе с печью пришел огромный ящик, полный тщательно упакованных кусочков стекла, который прислал знакомый владелец художественной галереи в Сиэтле. На крышке ящика было написано:

«Невероятные цены. Разорилась стеклоплавильная фабрика. Более крупные куски отосланы в твою студию в Сиэтле».

Нанятые рабочие установили печь в северной части дома. Под любопытным взглядом Дерри Энджел начала распаковывать ящик. Дерри устроился в кресле, приготовившись смотреть, что она будет делать с яркими и невероятно острыми кусочками стекла.

— Ты уверена, что тебе не нужна помощь? — лениво поинтересовался Дерри.

Энджел улыбнулась ему и вернулась к работе.

— Да ты побьешь мне все содержимое ящика.

— Ты же все равно будешь дробить их на мелкие фрагменты, — насмешливо заметил Дерри.

— В отличие от тебя я разбиваю их художественно осмысленно.

Крышка отлетела в сторону. Энджел отложила гвоздодер и натянула замшевые перчатки — края стекла были остры, как бритва.

— Осторожно, — предупредил ее Дерри.

Энджел бросила на него выразительный взгляд. Дерри улыбнулся и пожал плечами.

Никто из них не заметил, что в дверях студии появился Хок, которого привлек скрежет металла.

— Это смертельно опасная штука, — продолжал Дерри, поглядывая на ящик.

— Да, если ты неосторожен.

— А кто бинтовал тебе руку в прошлый раз, когда ты порезалась? — сухо поинтересовался Дерри.

— Я сама и бинтовала, — ответила Энджел, не поднимая головы от стекла. — Ты тогда развлекался с друзьями в Ванкувере.

— Клевета!

— Истинная правда.

Энджел отложила в сторону упаковочную бумагу и восхищенно вскрикнула:

— Джесс нашел для меня великолепный материал!

Она начала осторожно раскладывать самые крупные куски стекла по гнездам на полках, которые тянулись вдоль одной из стен мастерской.

Большую часть присланного материала составляли фрагменты так называемой холявы — цилиндрических заготовок листового стекла, ценимых Энджел за их несовершенство. Кусочки различались по цвету, структуре, толщине, и она использовала их, чтобы придать глубину и объемность своим работам.

— Какой ужасный цвет, — заметил Хок.

Энджел удивленно оглянулась, затем снова перевела взгляд на кусок стекла размером с тарелку. Его окраска менялась от бледно-пурпурной до черной, а поверхность искажали многочисленные вмятины и пузыри.

Энджел поднялась и поставила кусок стекла на пути солнечных лучей, падающих через окно мастерской. Внезапно стекло ожило, сверкая и переливаясь в ее руках.

— Оно великолепно.

— Но в нем есть дефекты, — возразил Хок.

— Такова жизнь. Именно это придает ей красоту.

Хок на мгновение замер, пораженный как словами Энджел, так и всплеском цвета.

Энджел осторожно положила стекло в гнездо, где лежали другие кусочки того же оттенка. Хок молча наблюдал за ней, но Энджел не заметила этого, так как увидела в ящике нечто чрезвычайно для себя интересное.

— Ну-ка что это такое? — пробормотала она, лихорадочно принимаясь за работу.

Она обнаружила в ящике несколько фрагментов двухслойного стекла, где основным цветом был яркий насыщенный ореховый, а под тонким слоем переливающегося коричневого лежал слой бронзового оттенка. Если обработать стекло кислотой, то бронза выступит на поверхность, придавая глубину коричневому цвету.

— Как солнечный луч на перьях ястреба, — пробормотала Энджел.

«Как золотистый оттенок в глубине глаз Хока», — добавила она про себя.

Хок шагнул вперед, и по телу Энджел мгновенно пробежала волна тепла — неизбежная реакция на этого мужчину, которую она не могла подавить.

Чем дольше Энджел находилась рядом с Хоком, тем больше ее тянуло к нему, хотя она ничего не знала о его чувствах.

Хок направился к ней, привлеченный красотой стекла и красотой женщины, которая держала в руках это стекло. Он остановился так близко к Энджел, что, когда она повернула голову, ее волосы коснулись его груди.

— Надеюсь, это тебе понравится больше? — Энджел слегка отстранилась и показала кусочек коричневого двухслойного стекла. Придирчиво осмотрев его, она объявила: — Безупречное.

Хок смотрел на волосы Энджел, которые сверкали в лучах солнца так же ярко, как осколок стекла. В уме его все еще отзывались эхом ее слова о красоте и о жизни с ее недостатками.

Неожиданно Хок осознал, что непроизвольно намотал ее локон на палец и поднес его к губам. Он мгновенно опустил руку, разозлившись на себя за то, что не смог противиться чарам, которыми окутала его Энджел. Хок дал себе слово освободиться от них как только представится случай во время их предстоящей пятидневной поездки.

Хок резко отвернулся:

— До нашего отъезда мне надо сделать еще несколько звонков.

Энджел смотрела вслед Хоку. Несколько мгновений она остро чувствовала тепло его дыхания, словно что-то касалось ее волос. Взглянув на Дерри, она криво улыбнулась.

— Похоже, я разозлила твоего мистера Хокинса, — с притворной беспечностью заметила Энджел.

Во время этой сцены Дерри не видел ничего, кроме широкой спины Хока, и теперь, пожав плечами, поднялся, опираясь на костыли.

— У него просто такая манера поведения, Энджи. Ничего личного. Чем бы он ни занимался, он груб и упрям.

Энджел только хмыкнула в ответ.

Дерри проковылял к двери:

— Пойду-ка я лучше почитаю. Если порежешься, зови.

— Не споткнись о сумки, которые я приготовила для миссис Карей. Я оставила их в коридоре.

— Хок уже загрузил эти сумки в багажник машины. Он решил, что ты приготовила их для поездки.

Энджел задумчиво смотрела в окно, думая о Хоке. И после десяти дней знакомства этот мужчина оставался для нее таким же загадочным, каким показался при первой их встрече.

Большую часть времени Хок был сдержанным и грубоватым, постоянно смущая ее взглядом своих темно-карих глаз, которые следили за каждым ее движением. Во время поездок на катере или машине он изредка касался ее тела, запястий, щеки, но эти касания неизменно были легкими, мимолетными.

Сначала Энджел пугалась и, опасаясь продолжения, тотчас отстранялась, однако Хок не пытался придать интимность этим прикосновениям.

Тогда Энджел решила, что это просто одна из его привычек, такая же, например, как вскидывание бровей, и больше не отстранялась.

За те часы, что они провели вместе, Энджел поняла, что ей удивительно хорошо с Хоком.

Однажды, когда они уже плыли несколько часов, жесткие линии его лица немного смягчились, и в эти мгновения Энджел не могла оторвать от него глаз. Казалось, спокойствие растворило темную поверхность, обнажив теплые цвета. И все же иногда Энджел казалось, будто ее преследуют.

Часто, внезапно повернувшись, она замечала, что Хок следит за ней, и ее сердце начинало лихорадочно биться. Он словно видел ее насквозь.

Однажды, когда он коснулся ее щеки, она подумала, что он хочет что-то сказать ей, но Хок промолчал, а Энджел неожиданно охватило желание. Затаив дыхание, она ожидала нового движения его пальцев, но ничего не последовало. Позже Энджел поймала себя на том, что сама следит за Хоком, гадая, как бы заставить его улыбнуться.

«Возможно, это получится, когда он поймает своего первого лосося, — решила она. — Никто не может противиться красоте рыбы, волнующему ощущению силы, которое передается тебе через удочку, восторгу от того, что ты поймал серебряную молнию».

Зазвонивший телефон отвлек Энджел от ее мыслей.

Прозвучал лишь один звонок — Хок схватил трубку еще до того, как она успела бросить взгляд на параллельный аппарат в своей мастерской.

Энджел посмотрела на часы. Полдесятого. Для Лондона поздновато. Звонок был, вероятно, от одного из партнеров Хока в США. Кроме того, Хок каждый день обязательно звонил в Японию и вел долгие переговоры, после чего бывал раздраженным и беспокойным, словно его заперли в клетке.

Она должна положить этому конец! Сегодня они отправятся на рыбалку, даже если ей придется схватить Хока в охапку и донести до лодки.

Однако сначала ей надо разобраться со своими делами. Энджел посмотрела на ящик со стеклом, который успела разобрать лишь наполовину.

«Стекло может подождать, а миссис Карей нет».

Энджел подхватила сумочку и быстро вышла в коридор. По пути она остановилась и заглянула в комнату Хока.

Как она и думала, он держал в руках телефонную трубку, сидя в кресле, откинувшись на спинку. На его лице отчетливо проступили напряжение и усталость. Прикрыв глаза, он молча слушал собеседника.

Энджел легонько постучала. Хок обернулся:

— Проходи. Проклятый секретарь потерял бумаги, и сейчас они там ищут их.

— Можно мне на минуту взять ключи от твоей машины?

Хок бросил на нее удивленный взгляд и полез в карман за ключами. При этом движении обрисовался каждый изгиб его фигуры.

Энджел зажмурилась. Перед ее лицом зазвенели ключи.

— Спасибо, — хрипло проговорила она, открывая глаза. — Твоя машина блокирует мой автомобиль. Я принесу ключи, как только разверну ее.

— Не беспокойся попусту, просто возьми мою машину.

— Что? — переспросила Энджел, которая в своем оцепенении просто не расслышала его слов.

Хок расстегнул рубашку. Загорелая сильная грудь его, покрытая черной порослью волос, привлекла внимание Энджел как женщины и как художника. Она едва удержалась от искушения схватить краски и начать рисовать или склониться к нему и запустить пальцы в эти мелкие колечки.

— Возьми мою машину, — терпеливо повторил Хок. — В ближайшее время она мне не понадобится.

Он окинул взглядом ее лицо, задержавшись на влажных, слегка приоткрытых губах. Теплая волна пробежала по его телу.

Энджел стояла так близко, что, не прикладывая особых усилий, он мог усадить ее между своих ног, прижать к себе и утолить свою боль — боль желания, которое возникало всякий раз, когда Энджел оказывалась рядом.

«Проклятие, — с досадой подумал Хок, — я возбуждаюсь при одной мысли о ее мягких губах и грустных глазах».

— Возьми мою машину, Ангел. С ней легко обращаться, — с какой-то затаенной нежностью произнес Хок.

Мгновение спустя его голос резко изменился.

— Нет, Дженнинс, — проговорил он в трубку, — я не тебя имел в виду. Тебе я не доверил бы ни цента, и ты это знаешь.

Энджел услышала взрыв хохота на другом конце провода. Она быстро взяла ключи и поспешила прочь из комнаты, гадая, заметил ли Хок, как она пялилась на его тело.

А если заметил, то что при этом подумал?

Энджел тянуло к Хоку словно магнитом. Быть бы с ним все время рядом, касаться его, говорить с ним, наслаждаясь его быстрым умом и несколько грубоватым юмором. Но считает ли Хок ее привлекательной? А почему, собственно, должен считать? В женщинах у него нет недостатка. Женщины обожают его, это очевидно.

Каждый раз, когда Хок заходил в ресторан или просто шел по улице, женщины заглядывались на него, привлеченные мужественностью, которую он излучал так же естественно, как солнце излучает тепло. Впрочем, Хок не обращал внимания на женщин: либо не замечал их, либо не придавал значения своему успеху у них.

Энджел села за руль черного «БМВ» Хока и включила зажигание, наслаждаясь послушностью машины. Хок был прав, обращаться с ней было очень легко. Вот если бы это относилось и к ее владельцу, но увы…

Хок пока что никак не проявил своего отношения к ней как к женщине. Значит ли это, что она не интересует его?

Несмотря на свое влечение к Хоку, она не станет ему навязываться. Это не в ее характере, да к тому же, как догадывалась Энджел, преследовали его весьма часто, но никогда не ловили.

Разве что на пару ночей, но ей-то этого недостаточно. Какими бы ни были ее чувства к Хоку, за пару ночей удовлетворить их нельзя!

Глава 10

Энджел остановила машину возле маленького домика, построенного лет сорок назад. Другие дома на этой улице выглядели поновее — их обитатели появились здесь уже после смерти мистера Карея, когда его вдова была вынуждена продать землю, чтобы выплатить налоги.

Энджел достала из багажника сумки с продуктами и прошла к входной двери. По обеим сторонам дорожки выстроились заросшие сорняками розы.

«В следующий раз надо пройтись садовыми ножницами по этим зарослям», — дала себе слово Энджел.

Из почтового ящика на двери торчали газеты. Энджел локтем нажала кнопку звонка, пытаясь одновременно прижать сумки к двери и достать почту.

— Миссис Карей, — позвала она, — это Энджи.

— Иду, — донесся из глубины дома слабый голос.

Энджел терпеливо ждала, сжимая в руках сумки и газеты.

Через несколько минут дверь домика отворилась. Худенькая седая женщина улыбнулась Энджел и отошла в сторону, освобождая ей дорогу. Она опиралась на так называемые ходунки, которыми пользовалась с тех пор, как ей сняли гипс. Считалось, что они устойчивее костылей.

— Заходи, Энджи. Бог ты мой, как великолепно ты выглядишь! Тебе очень идет этот цвет.

— Спасибо.

Свитер цвета морской волны действительно гармонировал с цветом глаз Энджел. Остальная одежда: черные потертые джинсы и кеды — была исключительно рабочей. Из кармана торчала черная рыбацкая шапочка.

— Вы тоже неплохо выглядите. Вам ходунки удобны?

Миссис Карей состроила гримасу.

— Проклятая штуковина пока что не опрокинула меня, — заметила она одновременно гордо и раздраженно.

Энджел с трудом скрыла улыбку. Миссис Карей была одной из ее любимиц — стойкость и сила старушки перед лицом трудностей вызывали уважение.

— Ты иди вперед, — скомандовала миссис Карей, — а я догоню тебя на кухне.

— Хорошо. Я сегодня немного запоздала.

Энджел быстро прошла на кухню и принялась вытаскивать продукты, которые она купила этим утром. Заметив на столе чайный сервиз и вазочку с печеньем, она догадалась, что хозяйка надеялась выпить с ней чаю.

Энджел взглянула на часы, вздохнула и пожала плечами. Пара минут ничего не решит. Если они с Хоком отплывут в половине одиннадцатого, то еще до зари бросят якорь в Нидл-Бей.

Резиновые пробки ходунков поскрипывали на линолеуме, когда старушка медленно приближалась к Энджел.

— Я сама разберу все остальное, — сказала миссис Карей. — Ты и так сделала больше, чем нужно.

Энджел посмотрела на сумки. Сама она справилась бы быстрее, но гордая миссис Карей не любила никого утруждать. Энджел быстро выставила на стол несколько предметов, которые, она знала, должны занять место на ближайшей полке.

— Если вы займетесь вот этим, — Энджел махнула рукой в сторону груды на столе, — мы быстро управимся.

Энджел закончила разбирать вторую сумку, как раз когда миссис Карей убрала последнюю коробочку печенья.

— Вот преимущества совместной работы, — заметила Энджел, встряхивая пустой пакет.

— У тебя есть время попить чаю? — неуверенно спросила миссис Карей. — Я не хочу тебя задерживать, но…

— Вы спасаете мне жизнь, — с улыбкой прервала ее Энджел. — Я так торопилась, что не успела выпить чаю.

Миссис Карей медленно прошла к столу, решительно качая головой.

— Нет ничего важнее, чем чашечка чая, юная леди.

Усаживаясь за стол, Энджел снова бросила взгляд на часы, но ее нетерпение забылось, когда, попивая густую прозрачно-коричневую жидкость, она слушала рассказы миссис Карей о ее детях и внуках, о том, что дикие яблоки почти созрели и можно уже готовить из них желе, а ягоды этим летом припозднились.

Энджел вежливо, но решительно отказалась от второй чашки. Она встала и отнесла свой прибор к мойке.

— Я позвоню вам через пару дней, узнаю, что еще нужно купить, — сказала Энджел, ополаскивая свою чашку.

— Не волнуйся, я так мало ем.

— Если вам что-то потребуется до моего возвращения, обращайтесь к миссис Шмидт. — Энджел наклонилась и обняла старушку. — Увидимся через неделю.

— Я не хочу тебя беспокоить…

— Никакого беспокойства. Мне же все равно пришлось бы идти в магазин для себя и Дерри.

— Я чувствую себя неуклюжей дурочкой.

Энджел улыбнулась.

— Вам просто не повезло. — Она еще раз обняла миссис Карей. — Через пару недель вы и сами сможете ходить за покупками.

— Проклятый кот.

Кот, о котором шла речь, выбрал именно этот момент, чтобы мяукнуть за дверью. Миссис Карей медленно прошла к двери и впустила его, бормоча что-то про старого глупого бродягу, из-за которого она упала и сломала бедро.

Энджел наблюдала за ней, едва сдерживая смех. Она знала, что этот облезлый кот — центр вселенной для старой женщины.

Взглянув на часы, Энджел извинилась и ушла.

Она еще раз заехала в магазин за продуктами, о которых забыла сегодня утром, стараясь успеть домой к прибытию плавильной печи и стекла.

Неожиданная посылка нарушила ее тщательно спланированное утро, однако она стоила того. Стекло было восхитительным, и в голове Энджел уже складывались будущие картины.

Быстро разделавшись с покупками, Энджел поспешила домой, чтобы как можно скорее выйти потом в море. Все предыдущие выходы в море с Хоком на его катере были не более чем экскурсиями. Теперь же им предстояла первая настоящая рыбалка.

Энджел намерена была показать Хоку, что такое подлинная охота за лососем. В глубине души она не сомневалась, что Хок не устоит перед обаянием красивой, мощной рыбы, а возможно, и перед собственным ее обаянием тоже.

Энджел вытащила из багажника три пакета с покупками и быстро прошла к дому. С трудом балансируя пакетами, она навалилась на дверь и потянулась к ручке.

Дверь внезапно распахнулась, Энджел потеряла равновесие и, вероятно, уронила бы пакеты и упала бы сама, если бы сильная рука не поддержала ее.

Еще не поднимая глаз, Энджел всем своим существом почувствовала, что это Хок.

«Неужели у него такой же приятный вкус, как и запах?»

Сила собственных чувств взволновала Энджел. Со смерти Гранта ей еще ни разу не хотелось, чтобы ее касался мужчина, по крайней мере так — давая ощущение всепоглощающего голода и жара.

Хок проник через ее защитные барьеры так же легко, как солнечный луч проникает через стекло, и словно не заметил этого или не обратил внимания.

— Я… спасибо, — выговорила Энджел, чувствуя, как путаются ее мысли.

— Ты бы потеряла свою ценность, оказавшись в гипсе, — ответил Хок, отпуская ее.

Это было сказано равнодушно, почти с раздражением, но пальцы Хока нежно скользнули вниз по ее руке.

У Энджел вновь перехватило дыхание. Она потерялась, пораженная контрастом между невозмутимым выражением лица Хока и тем спрятанным в глубине его души стремлением к теплу и красоте, которые могут дать друг другу мужчина и женщина.

Когда-то она пережила подобные ощущения с Грантом, короткие мгновения желания, но он всегда отступал, говоря, что надо подождать до свадьбы.

Грант погиб, так и не успев на ней жениться.

Энджел вернулась к реальности, почувствовав, что Хок берет у нее из рук пакеты. Она последовала за ним на кухню, молча восхищаясь грацией и силой его движений.

— Где Дерри? — спросила она, когда Хок поставил пакеты на стол и принялся разбирать их.

— Учится.

— Органическая химий?

Хок пожал плечами:

— Все, что я увидел, — это формулы длиною с мою ногу.

— Точно, органическая химия. — Энджел убрала часть продуктов в стол. — Говорят, эта наука делит людей на тех, кто будет врачом, и тех, кто мог бы им стать.

— Дерри умный и дисциплинированный. Если он серьезно захочет стать врачом, то обязательно им станет.

«Только если ты купишь Игл-Хед», — мысленно произнесла Энджел.

Она бросила взгляд в сторону настенных часов, опасаясь, как бы им не опоздать к вечернему приливу у Нидл-Бей, но ничего не увидела за широкой спиной Хока. Тогда она машинально схватила Хока за запястье и, наклонившись, посмотрела на его ручные часы.

— Мы пропустим прилив, если не поторопимся.

Хок промолчал.

Энджел подняла глаза, чтобы убедиться, что он ее понял, и наткнулась на его обжигающий взгляд.

А потом вдруг почувствовала, что исходящее от него тепло проникает сквозь одежду и разливается по ее телу горячими волнами, вызывая головокружение. Сердце лихорадочно билось, дыхание стало прерывистым.

Она необычайно остро ощущала прикосновение его руки к своей груди. Ее глаза потемнели, зрачки расширились.

Энджел была слишком неопытной, чтобы понять признаки страстного желания, но Хок распознал их мгновенно.

Ему захотелось сейчас, немедленно обнять Энджел и овладеть ею, но в кухню в любой момент мог войти Дерри, да и Энджел, едва осознав, где она находится, просто убежит от него.

Он так долго ждал подходящего момента для последнего неожиданного броска, что вполне может потерпеть еще. Он подождет, пока Энджел не сбросит фальшивую маску сама и не выйдет к нему навстречу.

Хок медленно повернулся к столу, а его рука легонько скользнула по груди Энджел.

Она задержала дыхание, глядя на Хока и пытаясь понять, разделяет ли он хотя бы в малой степени ее чувства?

Но его лицо осталось непроницаемым, казалось, он не заметил ее реакции на их мимолетную близость.

Это вроде бы должно было успокоить Энджел, но она, напротив, даже испугалась и вдруг почувствовала себя одинокой, брошенной.

«Неужели Хок так привык жить в одиночестве, что не может ответить на мою любовь? Неужели я для того лишь пережила смерть Гранта, чтобы полюбить мужчину, которому я не нужна, которой не хочет меня?»

Энджел неподвижно стояла на кухне, поглощенная своими невеселыми мыслями.

Она честно призналась себе, что ее возбуждение этим утром вызвано не желанием порыбачить, а ожиданием того, что они с Хоком скоро останутся наедине.

Не будет ни Дерри, ни телефонных звонков из Нью-Йорка, Техаса или Токио, которые мешают отправиться на прогулку или пикник. Ничего и никого, кроме ястреба и ангела. Пять дней наедине.

Все что угодно может произойти за это время.

На мгновение эта мысль вызвала шок у Энджел, но затем она приняла ее, как приняла когда-то автомобильную аварию, которая так жестоко изменила ее жизнь.

«Страусиная политика себя не оправдывает, — вспомнила Энджел собственные слова трехлетней давности. — Убегать — значит проявлять слабость, а рядом с Хоком надо быть очень сильной».

Энджел понимала, что, проводя так много времени с этим человеком, она рискует слишком привязаться к нему. Ее неумолимо притягивали его острый ум, сила и редкие проблески нежности, которые яснее ясного говорили о бушующих под его суровой внешностью эмоциях.

Хок походил на витраж темной ночью: тайна и едва заметные намеки на цвет. Много темноты, мало жизни. Однако окажись тот витраж на пути солнечных лучей, и спрятанная в стекле красота выплеснется наружу, краски заиграют там, где недавно царила ночь.

Энджел не знала, сможет ли она стать таким солнечным лучом для Хока. Но знала, что попытается.

Глава 11

Энджел взглянула на часы на приборной панели катера и тихо выругалась. Все, казалось, намеренно препятствовало тому, чтобы увезти Хока на рыбалку.

Уже пять вечера, а они еще не вышли из устья реки Кэмпбелл. Энджел обдумывала даже возможность ловить рыбу, пристроившись рядом с огромными плотами, которые вскоре подцепит буксир и оттянет в залив Ванкувер-Бей. Говорили, что вполне приличный по размеру лосось порой собирается именно под такими плотами.

— Что-то не так? — Хок быстро осмотрел приборы, но не заметил ничего, что могло бы вызвать недовольство Энджел.

— Я подумываю, не порыбачить ли нам прямо здесь.

— Не возражаю.

— Черт побери, я-то надеялась, что мы отправимся к Индиан-Хед.

Уголок рта Хока чуть приподнялся.

— Извини, но я не подозревал, что достопочтенный мистер Иокогама страдает бессонницей и решит позвонить мне ночью. Я старался, как мог, сократить разговор.

— Потом позвонили из Лондона.

— На самом деле из Парижа. Из Лондона был следующий звонок.

— А потом снова из Токио.

Энджел недоуменно покачала головой. Необходимость смотреть на глобус и иметь перед собой часы, которые показывают время в различных частях света, казалась ей весьма обременительной для жизни бизнесмена, но Хока это совершенно не затрудняло.

Он обладал способностью мгновенно, едва взявшись за трубку, оценивать открывающиеся возможности и взвешивать все «за» и «против». Его сосредоточенность, память и терпение достойны были восхищения.

Из него получится отличный рыбак, если ей удастся задержать его на воде достаточно долго, однако сейчас они успевали до темноты преодолеть лишь маленький участок пути к Индиан-Хед.

— Поскольку мы все равно уже опоздали, можно остановиться в заливе Браун-Бей, — заметила Энджел. — Мы дозаправимся там, посплетничаем с рыбаками, а на ночь отправимся в Дипвотер-Бей. Если повезет, может быть, удастся немного порыбачить.

— Звучит не слишком обнадеживающе.

— Нерест лосося еще не начался, но Энджел пожала плечами, — надо же хоть что-нибудь делать.

— Иначе мы сойдем с ума от безделья?

— Такая возможность не исключена. — Энджел бросила косой взгляд на Хока. — Не дашь ли ты клятву несколько дней не раскрывать рта?

Хок едва заметно усмехнулся:

— Устала от моих телефонных переговоров?

— Можно и так сказать.

— Жаль, а я-то хотел очень деликатно сообщить тебе кое-какую информацию.

— Какую же?

— Завтра утром мне придется снова звонить в Токио.

Хок заметил, как по лицу Энджел скользнула тень раздражения.

— Домой возвращаться не обязательно, — добавил Хок. — Я могу передать сообщение по радио.

— Ты не обидишься, если я порыбачу, пока ты будешь занят? — ехидно спросила Энджел, разозленная столь явным предпочтением, которое Хок отдавал делам.

— Но это еще не самое худшее. — Уголки губ Хока поползли вверх.

Энджел в отчаянии всплеснула руками.

Хок видел разочарование Энджел. И многое бы дал за уверенность в том, что оно вызвано его предполагаемым отсутствием, а не невозможностью порыбачить.

— Сделка, над которой я сейчас работаю, очень запутанная, — объяснил Хок. — Завтрашний звонок будет решающим и определит развитие дел на многие недели вперед.

Энджел пробормотала в ответ что-то невнятное. Она уже слышала это и раньше, если быть точной — всего несколько дней назад.

Энджел машинально сбавила скорость, направляя катер в залив Браун-Бей. И первое, что она там увидела, — черный длинный траулер, пришвартованный у пристани.

— Карлсон! — обрадованно воскликнула Энджел.

Хок почувствовал, как в нем закипает гаев. Он стал оглядывать залив, пока не заметил черный траулер с надписью «Черная луна» на борту. Суетящиеся на палубе мужчины выгружали из трюма рыбу и на тележках отвозили ее к весам на пристани. Там улов взвешивали, чтобы позже на рефрижераторе отправить его на рынок.

Подведя катер к причалу, Энджел быстро заглушила моторы и вышла из рубки. Обождав, пока им помогут пришвартоваться, она грациозно спрыгнула на пристань и направилась по деревянному настилу к «Черной луне».

Хок быстро последовал за ней. Он почти догнал Энджел, когда увидел, как с палубы траулера спустился очень высокий мужчина.

Энджел бросилась в его широко распахнутые объятия, затем ее приподняли в воздух и закружили, как малого ребенка.

— Как дела, Карлсон? Хороший улов? Когда ты возращаешься? О, Карлсон, ты выглядишь фантастически! — Энджел выпаливала вопрос за вопросом. — Сильный был шторм? Ты поймал «улыбочки»?

Карлсон добродушно рассмеялся:

— Сбавь обороты, Энджи.

Энджел обхватила руками массивную шею Карлсона и обняла его, зарывшись лицом в грубую ткань рабочей одежды. Он пах морем, потом и рыбой, и это сочетание вызвало шквал воспоминаний.

Вцепившись в Карлсона, Энджел ждала, пока тени не оставят ее.

Карлсон осторожно опустил ее на пристань. Он знал, что их встречи всегда заставляют Энджи вспоминать Гранта Рамсея. Даже после смерти Грант стоял между ними. Карлсон смирился с этим, так же как он мирился с плохим уловом или сильным штормом. Бывают вещи, которые человек изменить не в силах, так и им с Энджи не суждено быть вместе.

— Как у тебя дела, Энджи? — Карлсон шутливо дернул ее за косу, вспоминая время, когда в ее глазах был смех, а не эта всепоглощающая грусть. — Как твои работы из стекла?

— Выставка в Ванкувере прошла просто на ура. — Энджел улыбнулась, глядя в глаза своему старому другу. — У меня в голове столько идей! И одна из них — изобразить «Черную луну» и море, а под ней лосось, словно серебряный поток. Тебе понравится.

— Разумеется, но я не могу себе это позволить — улов пока что не слишком богатый.

— Это подарок! — обиженно возразила Энджел.

— Можно обойтись и без витража, достаточно твоей улыбки, — тихо сказал Карлсон.

Случайно взглянув поверх ее головы, он наткнулся на взгляд холодных карих глаз.

— Ты, должно быть, Хок? — Хок коротко кивнул. — Я Карлсон.

Хок взял протянутую ему руку. Оба мужчины, не сговариваясь, усилили хватку, как в детстве — кто кого пересилит.

— Как рыбалка? — спросил Карлсон.

— Это…

— Не спрашивай, — перебила его Энджел. — Если мы собираемся этим летом поймать хоть одного лосося, мне придется хирургическим путем отделять Хока от телефонного аппарата.

Карлсон широко ухмыльнулся, и его белые зубы ярко блеснули на загорелом лице.

— Вы еще ничего не пропустили. Нерест только начинается.

Карлсон взглянул вниз на лицо Энджел, и его улыбка медленно погасла — он явственно увидел тени прошлого в ее прекрасных зеленых глазах.

— Я рад, что ты разыскала меня, — продолжал Карлсон более сдержанно. — Завтра утром я снова выхожу в море. Дерри сказал, что ты собралась в пятидневное путешествие. Сегодня вечером ты оставишь его одного?

Энджел медленно кивнула:

— Он пообещал, что справится без меня и пригласит друзей немного поиграть в карты.

В этих ее словах Хок ощутил невысказанное беспокойство за Дерри, и это почему-то разозлило его — так же как злил его вид Энджел в объятиях Карлсона.

— Сегодня двенадцатое?

Карлсон молча кивнул.

— Эта дата с чем-то связана? — резко спросил Хок, поглядывая на собеседников. — Я уже второй раз слышу упоминание о ней.

Глаза Карлсона мгновенно потемнели, огромное тело напряженно застыло. Хок понял, что его вопрос задел что-то личное, но демонстративно ждал ответа. Этому великану индейцу его не запугать. Ему не раз приходилось драться с крупными мужчинами, к тому же надоело смотреть, как уютно устроилась Энджел в кольце больших рук Карлсона.

Энджел сделала вид, что не услышала его вопроса.

— Раз ты собираешься завтра отплывать, — обратилась она к Карлсону, — значит, рыбы должно быть полным-полно.

— Да уж, улов ожидается отменный. Я отложу «улыбочку», чтобы закоптить ее для вас с Дерри.

— Что такое «улыбочка»? — раздраженно перебил Хок. — Или это очередное табу?

Карлсон бросил на Хока еще один хмурый взгляд, однако Хок даже ие моргнул.

И Карлсон понял, что впредь ему, к сожалению, придется считаться с Хоком. В другой обстановке он с удовольствием померился бы силами с этим наглецом, но сейчас рядом была Энджел, которая с трудом перебарывала в себе тягостные воспоминания.

Карлсон подозревал, что Хок не на шутку заинтересован женщиной, которая сейчас с такой доверчивостью припала к его груди.

— «Улыбочка», — нехотя объяснил Карлсон, — это лосось, который весит больше тридцати фунтов. Когда вытягиваешь такого, то не в силах сдержать радость.

— Понимаю. — Уголки рта Хока поползли вверх.

— Могу поспорить, что при виде подобной рыбины и ты улыбнешься, конечно, если умеешь это делать.

— Я улыбаюсь в данный момент.

Карлсон расхохотался.

— Давай-ка вместе отправимся на рыбалку, Хок, — предложил он. — К концу ее мы или станем друзьями, или один из нас умрет.

Мгновение Хок безмолвно разглядывал огромного мужчину, который так уверенно держался с ним, затем протянул ему руку, ощутив невольную симпатию к этому индейцу.

— Ловлю тебя на слове.

Карлсон быстро пожал руку Хока, и, отпуская ее, небрежно бросил:

— Еще одно, Хок. Если ты дотронешься до Энджи, я разрежу тебя на тонкие полоски и использую их как наживу для рыбы.

— Карлсон… — недоуменно и раздраженно проговорила Энджел.

— А что, если она сама хочет, чтобы я ее трогал? — спокойно спросил Хок.

Карлсон перевел взгляд с порозовевшей Энджел на невозмутимое лицо Хока.

— Тогда я скажу, что ты самый счастливый мужчина на Земле. — Карлсон наклонился и поцеловал Энджел в лоб. — Не стану вас задерживать. Увидимся через пять дней, Энджи. К тому времени ты, быть может, образумишься.

Энджел беспомощно качнула головой и встала на цыпочки, чтобы чмокнуть Карлсона в щеку.

— Я не в состоянии сердиться на тебя, Карлсон, хотя, видит Бог, ты этого заслуживаешь. Ты вел себя очень грубо, и тебе стоит извиниться перед Хоком.

Темные глаза Карлсона смеялись, когда он через голову Энджел посмотрел на Хока.

— Может быть, и стоит, но я повременю. Ты понял намек, Хок?

— Не сомневайся.

Энджел шла по пристани, искоса поглядывая на Хока. Она все еще не оправилась от смущения, вызванного последними словами Карлсона, хотя легкое подергивание левого уголка губ Хока говорило, что его они скорее развеселили.

Увы, Хок не выказывал ни малейшего желания касаться ее. По крайней мере так, как ей бы того хотелось.

Глава 12

Энджел вывела катер из залива Браун-Бей. Она внимательно оглядывалась по сторонам, потому что, как обычно по субботам, окрестность кишела здесь разнообразными суденышками.

— Держись, — предупредила она Хока, увидев впереди гладкую полоску воды. Подобные внешне обманчиво спокойные участки возникали в местах сильного подводного течения. Иногда над разломами в океанском дне, когда вода в глубине с силой пробивается между невидимыми каменными скалами. Во время прилива в таких местах возникали водовороты, настолько сильные, что могли затянуть под воду маленькую лодку, если зазевается рулевой.

Штурвал в руках Энджел резко повело в сторону. Заранее предугадав это, она крепче ухватилась за него. Корма их лодки накренилась, словно зад автомобиля, который на скользкой дороге повело юзом.

Энджел направила катер в сторону, выбираясь на обычную подернутую рябью воду.

Почувствовав на себе взгляд Хока, Энджел повернулась к нему и улыбнулась:

— Весело, не правда ли?

Черная бровь слегка приподнялась.

— Малоприятное местечко.

— Да это просто пустяк в сравнении с тем, что порой возникает в этих водах.

— Во время шторма, например?

Энджел пожала плечами:

— Шторм и сам по себе отвратителен, так же как и прилив, если у тебя нет опыта. Пролив Инсайд-Пасседж — не место для любителей. Полюбуйся вон на тех.

Энджел махнула рукой в сторону. Хок увидел буксир, который держал путь на север, таща за собой тяжелогруженую баржу. Соединяющий суда стальной трос натянулся, как струна, и звенел от напряжения.

Несмотря на явные усилия мощных двигателей, скорость буксира едва ли составляла один узел в час.

— Они пропустили прилив, — объяснила Энджел.

— И что теперь?

— Проведут несколько часов, выбиваясь из сил, но при этом не двигаясь с места. Затем напор воды ослабнет, и их вытолкнет вперед, как пробку из бутылки. До тех пор, однако, они вынуждены надрываться для того лишь, чтобы их не снесло к берегу.

— Я, кажется, слышу голос опытного лоцмана?

Хок вдруг понял, что не удивится, узнав, что Энджел действительно вела здесь буксир, — она явно чувствовала себя как дома в проливе Инсайд-Пасседж.

Видимо, его вопрос затронул очередную запретную тему, так как Энджел промолчала.

— Ты работала на буксире? — снова спросил Хок.

Молчание затягивалось.

Энджел вспоминала то лето, когда они с Грантом полюбили друг друга. Он тогда проводил буксиры через Инсайд-Пасседж, и даже сейчас звук ревущих моторов воскрешал для нее его облик.

— Я была пассажиром, — тихо сказала Энджел.

— Тебя вез мужчина.

Энджел не стала отвечать, да вопроса и не было.

— Не правда ли, Ангел? Мужчина?

Настойчивость Хока удивила ее. Повернувшись, она обнаружила, что он стоит совсем рядом.

— Да.

— Лососевый шаман?

— Нет.

Энджел с такой силой сжала колесо штурвала, что побелели костяшки пальцев.

— Так кто же? — лениво протянул Хок, тем не менее не отрывая от нее глаз. — Может, он и меня покатает?

— Брат Дерри.

Энджел поймала выражение удивления на лице Хока. Она знала, что последует за этим, и, отвернувшись, использовала свой обычный прием, чтобы успокоиться: попыталась вызвать в уме образ алой розы.

Хок внимательно следил за Энджел. Лицо ее стало совершенно бесстрастным. Что бы ни тревожило ее минуту назад, сейчас перед ним была невозмутимая, замкнутая в себе женщина, какой он увидел ее впервые.

— Дерри никогда не упоминал о брате, — заметил Хок. — Верно, можно попроситься к нему на буксир?

— Грант Рамсей мертв.

Хок секунду молчал, испытующе поглядывая на лицо Энджел.

— Когда это случилось?

— Давным-давно, — устало ответила Энджел.

— Он был намного старше Дерри?

— Да.

Энджел повернулась, поглядывая на море. Неподалеку от залива Дипвотер-Бей над водой кружили сотни чаек, наполняя воздух пронзительными криками и шумом крыльев. Изредка одна из них пикировала вниз, хватала рыбу и тяжело поднималась с ней в воздух, в то время как другие чайки норовили выхватить добычу у более удачливой.

Несколько минут вода буквально кипела — на поверхности оказался огромный косяк сельди.

Энджел машинально сбавила ход:

— Лосось.

— Что-то слишком мал, — отозвался Хок.

— Нет, самого лосося не видно. Он сейчас охотится внизу, в почти непрозрачной воде, а сельдь поднялась наверх, пытаясь скрыться от хищника. Вот и получается, что чайки охотятся на нее сверху, а лосось снизу.

— Хорошо, что я не сельдью родился.

— Жить — значит есть, — заметила Энджел, вглядываясь в воду, — и рано или поздно умереть. Некоторые умирают раньше.

— Не слишком успокоительная философия. — Хок не отрывал от Энджел своих темных блестящих глаз.

— Иногда успокоение излишне.

Энджел вспомнила, как люди пытались успокаивать ее после той аварии, но преуспели лишь в том, что она еще больше ожесточилась. Тогда даже Дерри вызывал ее гнев.

Только хорошо рассчитанная жестокость Карлсона помогла избавиться от жалости к себе. Карлсон любил ее не меньше, чем Грант, но она до поры до времени и не подозревала об этом, а потом ничего уже не могла поделать. Они никогда не станут любовниками, однако их связывает глубокая дружба.

— Куда же направляется лосось? — спросил Хок.

— Туда, где он появился на свет.

Энджел взглянула на воду. Сельдь исчезла так же быстро, как появилась, в воде лишь мелькнул и пропал металлический отблеск.

Им давно пора заняться рыбалкой. Осталось всего несколько светлых часов, к тому же течение меняется, а лосось явно здесь, под ними. Чего же еще ждать!

Хок, казалось, прочитал ее мысли:

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Немного позже.

Энджел достала удочки. Ловля рыбы с блесной не слишком ее увлекала, но это все же лучше, чем ничего. Кроме того, на поверхность лосось начнет подниматься только в сентябре, а к тому времени Хок уже уедет.

Эта мысль пронзила Энджел, оставив внутри ощущение боли. Хок может покинуть остров Ванкувер, так и не поймав лосося, не почувствовав волшебную магию острова, не улыбнувшись…

— Ангел, — позвал Хок, гадая, почему ее глаза заволокла дымка грусти. — Я могу тебе помочь?

Энджел моргнула, и Хок увидел, какие удивительно длинные и темные у нее ресницы.

— Возьми штурвал, — попросила Энджел. — Держи курс на материк, но иди с минимальной скоростью.

Почувствовав, что движение лодки изменилось, Энджел принялась медленно опускать леску в воду.

— Насколько глубоко ты забрасываешь крючок? — крикнул ей Хок из рубки.

— А что показывает эхолот?

Минутное молчание.

— Группа каких-то линий. На глубине около четырех морских сажен, а может, и глубже. Линии быстро перемещаются.

— Тогда я опущу крючок на двадцать пять футов на одной удочке и на тридцать три на другой.

Опустив леску на нужную глубину, Энджел закрепила фиксатор на катушке и вставила удочку в гнездо на борту. Мгновение она следила за удочкой, которая покачивалась в такт набегавшим волнам.

Энджел пожала плечами. «Кто не рискует, тот не выигрывает, а мне чертовски хочется порыбачить».

Она схватила еще одну удочку и, покопавшись в ящике с принадлежностями, вытащила наживку. Хотя лосось поднимется на поверхность не раньше чем через несколько недель, всегда ведь остается надежда на удачу.

— Теперь моя очередь вести катер, — сказала Энджел, входя в рубку.

Хок поднялся, уступая ей место, и Энджел вновь почувствовала смешанный запах мыла и одеколона, неповторимый мужской запах, который в ее ощущениях неразрывно был связан с Хоком.

Повернувшись, чтобы сесть, Энджел на мгновение коснулась его тела. Хотя длилось это какие-нибудь доли секунды, она невольно задержала дыхание и замерла, так захотелось ей остановить это мгновение.

— Последи за удочками, — хрипло проговорила Энджел. — Присмотрись к ним, и ты легко заметишь, когда лосось схватит наживку или…

Ее голос затих, когда она посмотрела на Хока своими зелеными бездонными глазами.

— Ты понял?

Губы Хока внезапно потеряли свою жесткость.

— Да, — пробормотал он, — я понял.

Он говорил не о лососе, он имел в виду тот чувственный голод, что туманил глаза Энджел.

Итак, охота почти завершена. Скоро прекратятся рывки из стороны в сторону, останется позади последняя вспышка сопротивления, и эта женщина, вконец обессиленная, окажется в его руках.

Хок отвернулся и вышел из рубки.

Он смотрел на удочки, но думал о других движениях, о медленном проникновении плоти в плоть, чувственном разряде страсти и влажных ритмичных волнах освобождения.

Скоро.

Энджел оглянулась, бросив взгляд на Хока. Она не знала мужчины грациозней. Его тело легко приспосабливалось к покачиванию лодки. Как и птицу, в чью честь он был назван, Хока отличала исключительная быстрота, ловкость и невероятная гибкость движений.

Энджел заставила себя отвернуться. Она вспомнила, что Хок ни разу не проявил интереса к ней.

Все эти прикосновения можно объяснить небольшими размерами катера да и просто дружеским притяжением, которое возникает, когда людям приятно друг с другом. Энджел ни разу не замечала, чтобы Хок испытывал к ней нечто подобное той страсти, с которой за ней в свое время наблюдал Грант, когда желание и любовь переплетались так крепко, что не оставалось места ни для чего другого.

Энджел заставила себя думать об алой розе — ей сейчас, как никогда, требовалось спокойствие.

Пять дней на лодке вместе с Хоком будут очень тягостными, она не должна усугублять ситуацию, преследуя Хока, словно изнывающая от любви школьница.

Энджел постаралась представить себе, как лепестки розы медленно распускаются, высвобождаясь один за другим, но никогда еще воссоздание этого образа не давалось ей так трудно.

Плавно направляя лодку к тому месту, где недавно поднималась на поверхность сельдь, Энджел то и дело поглядывала на удочки. Никакого движения.

Спустя какое-то время Энджел попросила Хока проверить, не обмотали ли леску водоросли. Она следила, как он приподнимает удочку и сматывает леску, и завидовала той легкости, с какой он обращался с рыболовной снастью.

Когда леска вновь оказалась в воде, Энджел медленно повела лодку вдоль линии берега, направляясь к заливу Дипвотер-Бей и думая о том, как прекрасно море, лес и океан будут смотреться на витражах.

— Ты не заснула?

Хок опустился на сиденье рядом с Энджел, повернувшись так, чтобы не терять из виду удочки.

— Нет еще. — Энджел подавила зевок.

— Скучаешь?

Энджел улыбнулась и покачала головой:

— Просто расслабилась, мне очень нравится здесь. — Ее руки автоматически исправили направление катера.

— А ты?

— Имеешь в виду, не скучно ли мне? — Хок посмотрел ей в лицо. — Нет. Это… успокаивает.

Хок потянулся. Он увидел, как Энджел провожает взглядом его движение, увидел, как смотрит она в вырез его рубашки…

Неожиданно «успокаивает» стало последним словом, какое он употребил бы, описывая нынешние свои ощущения. Желание, которое все это время и так было сильным, пронзило его, словно острый нож, не давая дышать. За несколько секунд желание залило его обжигающей волной.

Хок быстро вскочил на ноги и вышел из рубки. Он стоял, повернувшись спиной к Энджел, и наблюдал за волнами с такой сосредоточенностью, что даже скулы сводило от усилий.

Спустя какое-то время ему удалось оторвать свои мысли от сладостных изгибов розовых губ и груди, легонько очерченной под сине-зеленым свитером.

Чем ближе подходили они к заливу Дипвотер-Бей, тем больше встречалось суденышек. Где-то впереди виднелась «Черная луна», также направляющаяся в бухту.

Хок услышал, как заработало радио, как Энджел что-то ответила, но не обернулся. Он все еще не был готов вновь оказаться с ней рядом.

Энджел проникла ему в душу, сила желания пугала его. Охота завершится сегодня, не важно, хочет того Энджел или нет!

Он возьмет Энджел, и тогда поток лжи потушит безрассудный огонь желания.

Он наконец освободится от Энджел и сможет вновь воспарить, словно дикая птица, в одиночестве покоряющая небо.

Глава 13

Возле залива Дипвотер-Бей скопилось слишком много лодок, и Энджел поняла, что ей придется отказаться от обычного маршрута. Краем глаза она уловила какое-то движение на воде и, обернувшись, увидела катер, летящий по волнам к заливу.

Некоторые рыбаки-любители так торопились воспользоваться отпущенным на отдых временем, что напрочь забывали о правилах поведения и безопасности. Эгоизм владельца катера вынуждал Энджел вести судно в опасной близости к другим лодкам, рискуя спутать рыболовные снасти.

— Держись! — крикнула Энджел и резко сбавила скорость.

Катер прогромыхал мимо, оставляя за собой волну в человеческий рост. Хок успел приготовиться, он встал, широко расставив ноги, согнув колени и держась за борт. Их катер только высоко подпрыгнул. Другим лодкам повезло меньше, и исчезающее вдали судно провожали многочисленные ругательства и проклятия.

Энджел вновь увеличила скорость, пытаясь отойти как можно дальше от скопления лодок. Она привычно посмотрела назад, на удочки. Одна стояла прямо и неподвижно, но вторая сильно наклонилась к воде.

Прежде чем Энджел успела что-то сказать, Хок молниеносно схватил удилище и дернул его. Ничего. Лишь зазвенела натянувшаяся леска.

Обычно такой звук означал, что на крючке сидит крупная рыба, однако сейчас это было нечто куда менее приятное.

Энджел увидела, как с маленькой голубой лодки футах в шестидесяти от них ей отчаянно машет мужчина, в то время как спутник его с трудом удерживает удочку.

Тихо выругавшись, Энджел остановила двигатели.

— Мы зацепили чужую леску. Дадим им время распутать узел.

Течение разносило лодки в разные стороны, но они оставались связанными тонкой и удивительно прочной рыболовной леской, которую удерживали два сцепившихся крючка.

Мужчина в голубой лодке несколько минут воевал с узлом на леске, но безуспешно. Он тянул за леску, пытаясь приблизить к себе крючки, однако ему мешало течение. Он наклонился, чуть не падая в воду, но и тогда ему не хватило нескольких сантиметров.

Мужчина пожал плечами, достал нож и не раздумывая быстро перерезал леску выше крючков.

Энджел с ужасом следила за его ножом. Она знала: как только ослабнет натяжение, упругая леска, подобно резинке, отскочит назад и острый крючок полетит в сторону Хока, который держит удочку.

Она не успевала предупредить Хока! Энджел выпрыгнула из рубки, в мгновение ока пересекла разделявшее их пространство и кинулась к Хоку, закрывая его своим телом.

— Что за черт!!! — рявкнул Хок, машинально поддерживая Энджел.

— Крючок… — начала Энджел, с силой нагнув голову Хока вниз. В этот момент ее спину пронзила острая боль.

Хок сразу же понял, что случилось. Энджел опустила руки, но он по-прежнему поддерживал ее.

Крючок вонзился в тело Энджел рядом с лопаткой, и на свитере уже расплывалось красное пятно крови.

Гневно выругавшись, Хок отпустил Энджел и достал из кармана, складной нож. Он обрезал леску у основания крючка, стараясь не касаться стальной пластинки.

Энджел хотела было вернуться к штурвалу, но Хок не пустил ее:

— Не двигайся.

— Нас сносит.

— Я позабочусь об этом.

Он помог Энджел сесть, и с этого момента события развивались с невероятной быстротой. Перерезав леску, Хок не стал вытягивать ее. Он нырнул в рубку, и мгновение спустя заревели моторы.

За несколько минут Хок отвел катер в маленькую бухточку в северной части залива Дипвотер-Бей и бросил там якорь. Потом вернулся к Энджел:

— Как ты себя чувствуешь?

— Выживу. — Энджел пожала было плечами, но тут же замерла, испытывая страшную боль; от малейшего движения крючок еще глубже входил в тело.

Хок выругался.

— Это не больше, чем боль, — тихо сказала Энджел.

Она закрыла глаза, заставляя себя расслабиться, так как знала: напряжение лишь усиливает страдания. Если принимаешь боль как она есть, то можешь контролировать свою реакцию на нее. Три года назад Энджел осознала это и нашла в себе силы жить без обезболивающих.

Когда Энджел открыла глаза, они были ясными, без всяких признаков боли.

— Давай посмотрим, что там случилось.

Хок непроизвольно покачал головой.

— Если тебе неприятно, — предложила Энджел, заметив его реакцию, — я могу вызвать Карлсона.

Хок глядел в лицо Энджел, пораженный ее спокойствием. Если бы он сам не видел кровь на свитере, то никогда бы не поверил, что глубоко в спину ей вонзился заостренный металлический крючок. Приходилось признать, что Энджел была просто выдающейся актрисой.

— Я видел раны пострашнее.

Он спустился вслед за Энджел в каюту и включил там свет.

Энджел села спиной к самой сильной лампе. Хок опустился на колени рядом с ней. Его губы превратились в тонкие полоски, когда он увидел, как кровь сочится через зеленую шерсть свитера. Он осторожно приподнял его.

Увидев, что скрывается под свитером, Хок позволил себе тихо выругаться. Крючок был около пяти сантиметров длиной и почти полностью вошел в тело.

— Глубоко? — Только слабое подрагивание голоса Энджел свидетельствовало об испытываемой ею боли.

— Да.

Энджел пошевелилась, словно собираясь снять свитер.

— Не надо, я и так вижу достаточно.

— Если крючок вонзился косо, можешь сперва вытащить зубец и обрезать его, а потом вытянуть основную часть, — сказала Энджел. — Если же он вошел прямо, придется разрезать кожу, чтобы высвободить зубец.

— Так или иначе, но будет очень больно, — предупредил Хок.

— Тогда ты услышишь, как твой инструктор вопит, ругается и вообще делает из себя посмешище.

Хок не ответил, и Энджел повернула голову, заглядывая ему в глаза:

— Это всего лишь боль, Хок. Она пройдет.

— Я могу отвезти тебя к врачу.

— Зачем? У тебя руки лучше, чем у любого хирурга.

— Ангел…

— В ящике с инструментами есть кусачки и пассатижи. Если не хочешь, позови Карлсона. Он уже слышал, как я кричу от боли.

Хок помедлил, собираясь спросить, когда и почему Карлсон видел Энджел, кричащую от боли, но это было неподходящее время для вопросов.

Еще раз выругавшись, Хок подошел к ящику и достал оттуда необходимые инструменты. Облив их спиртом, он обратился к Энджел:

— Готова?

— Еще одну секунду.

Энджел закрыла глаза, представив себе каскад пылающих цветов. Они пронизывали ее тело — необыкновенно яркие и чистые.

— Давай, — пробормотала она.

Придерживая стальной стержень плоскогубцами, Хок немного потянул крючок, а затем аккуратно срезал показавшийся над кожей зубец. Затем одним плавным движением вытащил оставшуюся часть металлической дуги.

Энджел вскрикнула.

Хок обхватил руками запястья Энджел, удерживая ее на месте.

— Все закончилось.

— Спасибо. — Энджел глубоко вздохнула.

— Когда тебе последний раз делали прививку от столбняка?

— Я не рыбачу с ржавыми крючками, да и в любом случае прививаюсь регулярно. В аптечке на катере есть ведь мазь с антибиотиками — для дезинфекции достаточно.

Хок помедлил.

— Ты можешь немного подвигать лопатками?

— Зачем?

— У тебя вышло всего несколько капель крови, а этого недостаточно, чтобы очистить рану.

Энджел медленно подняла, затем опустила плечи, при этом полы свитера тоже опустились. Энджел нетерпеливо взялась за них и подтянула кверху.

У Хока перехватило дыхание, когда он увидел блеск кожи Энджел. На ней был только телесного цвета бюстгальтер.

Несмотря на резкие движения, кровь так и не появилась.

— Будет больно, — предупредил Хок.

Он опустил одну руку на талию Энджел, а другую положил чуть ниже ее груди. Затем наклонился и припал ртом к ранке на спине, с силой отсасывая кровь.

Энджел не шевелилась, только едва слышно всхлипнула. Интимные прикосновения рта Хока заставили ее замереть. Движения его губ должны были причинять боль, но она чувствовала лишь их тепло и силу.

За мгновение до того, как Хок поднял голову, Энджел показалось, что его губы стали мягче и то, что начиналось как необходимая медицинская процедура, стало лаской. Она повернула голову и увидела на его губах капли своей крови.

— Все в порядке? — Голос Хока прозвучал очень громко в той странной тишине, что царила сейчас в каюте.

Энджел кивнула, медленно поднимая руку к губам Хока, но, прежде чем она успела коснуться капли крови, он слизнул ее языком. Его глаза потемнели, он встал, поднимая вместе с собой и Энджел.

— Ты побледнела, — сказал он тихо, — приляг на койку, а я принесу мазь и бинты.

Энджел слегка покачнулась. Она чувствовала себя очень слабой и… отупевшей. «Это близость Хока так повлияла на меня», — подумала она обреченно.

Хок очень нежно уложил Энджел на треугольную кровать в углу каюты. Энджел легла на живот, прислушиваясь к движениям Хока. Она могла бы и сесть, но предпочла лежать, ожидая, пока он подойдет к ней.

Она услышала его тихие шаги, почувствовала, как прогнулся матрас, когда он устроился рядом, ощутила, как его пальцы расстегивают застежку бюстгальтера. Затем ее спины коснулась теплая влажная ткань, смывающая последние следы крови.

— Болит? — В голосе Хока прозвучала нежность.

— Нет.

Через несколько секунд пальцы Хока коснулись ее кожи.

— Такая красивая, — пробормотал он, — гладкая, золотистая.

Хок наклонился, и его усы защекотали ее плечо.

— Ты пахнешь, словно лето.

Энджел почти перестала дышать, ее била дрожь — реакция на прикосновение Хока.

— Мазь может жечь, — заметил вдруг Хок, будто ничего не происходило.

Мазь оказалась очень холодной. Энджел вздохнула, немного расслабившись.

Хок осторожно закрепил повязку над раной и взялся за застежку лифчика Энджел, собираясь застегнуть его. Помедлив немного, он позволил кружевной ткани упасть, а потом наклонился и припал губами к шее Энджел.

Энджел ощутила тепло его дыхания, почувствовала прикосновение губ, ласкающих чувствительное местечко у основания шеи. Она вздрогнула и попыталась повернуться к нему лицом, но Хок удержал ее на месте.

Его губы ласкали ее шею, затем поднялись к виску, затем он лизнул кончик уха. Энджел застонала и инстинктивно выгнулась, стараясь прижаться поближе к этому источнику наслаждения.

Хок что-то пробормотал, срывая с нее лифчик. Его губы и язык проследили грациозный изгиб ее спины вниз. Его руки ласкали ее ягодицы, бедра, и все это время он пробовал ее на вкус, вызывая в ней вихрь желаний, которых Энджел никогда раньше не испытывала.

Только когда она беспомощно забилась под его умелыми прикосновениями, Хок позволил ей перевернуться. Его зрачки расширились, впитывая ее красоту. А Энджел была еще более красива, чем он мог себе вообразить. Безупречная золотистая кожа на груди переходила в темно-розовые соски, пылающие от страсти сине-зеленые глаза неотрывно следили за ним.

Когда он опустил голову к ее груди, Энджел попыталась заговорить:

— Хок…

— Тшш…

Хок хотел только тишины и тепла тела Энджел. Еще рано для лжи.

Его губы охватили один из торчащих пиков, и Энджел мгновенно забыла, что она хотела сказать, потерявшись перед взрывом еще неведомых ощущений. Она заметалась под прикосновениями его губ.

Для Энджел все было впервые. Грант никогда не касался ее так, что ей хотелось кричать от удовольствия, никогда не лизал ее языком. Грант был очень осторожен и предпочитал не выказывать свое желание.

Хок же, напротив, позволил потоку страсти нести их все дальше и дальше. Его руки принялись срывать одежду с Энджел, потом его пальцы задержались на золотом треугольнике внизу ее живота, легонько проверяя ее готовность, лаская ее, поддразнивая, пока Энджел не почувствовала, как тело тонет в жарком огне.

— Хок…

Его руки продолжили свой искусный танец, вновь заставив ее на какое-то время замолчать.

— Хок… я… неопытна…

Слова вырвались между волнами чувственного напряжения, которые захлестнули тело Энджел. Потерявшись в своих переживаниях, она не заметила холодную усмешку на лице Хока.

Когда Энджел вновь открыла глаза, Хок уже был обнажен. Он опустился на нее, словно хищник, пикирующий на свою добычу. У нее не осталось времени, чтобы что-то сказать, спросить или скрыть крик боли, когда он овладел ею.

Хок замер, испытывая одновременно и удивление, и страстное желание — смесь, которая выплеснулась взрывом ярости.

— Ты не можешь быть девственницей! — Но, даже отрицая это, Хок знал, что Энджел сказала правду.

Шок от этой правды пронзил его, ломая самые основы его существа, как это уже однажды произошло в день его восемнадцатилетия, когда мир был разрушен ложью женщины.

Словно загнанное в угол животное, Хок бросился в атаку.

— Хок, — хрипло проговорила Энджел.

Она слегка шевельнулась, пытаясь ослабить давление его плоти, и это движение лишило его контроля над собой, посылая ему столь желанное освобождение.

— Будь ты проклята! — прорычал Хок, гневаясь на предательское поведение своего тела. — Иди ты к черту!

Он еще раз вздрогнул и откатился в сторону, отпустив Энджел.

Хок пытался восстановить самоконтроль, он пытался принять тот факт, что Энджел не лгала ему. Он не понимал, что произошло, он не понимал Энджел, а это означало, что его мир мог разрушиться!

Глава 14

Энджел лежала молча, не шевелясь; злые слова Хока проникали в душу, словно тяжелые камни. Внутри нее бушевали разочарование, боль и ярость, столь сильная, что она даже испугалась.

Однажды она уже испытывала подобное чувство, и тогда оно почти выжгло все живое, что было в ней.

Энджел заставила себя молчать и не проклинать жизнь, которая подарила ей надежду на счастье для того лишь, чтобы тут же отнять ее.

— Почему? — Энджел слышала себя будто со стороны.

— Это я должен спрашивать «почему»! — рявкнул Хок. Его голос был таким же холодным, как глаза. Он схватил Энджел за плечи, заставив смотреть на себя. — Почему ты мне ничего не сказала?

— Я пыталась, а потом решила, что ты уже знаешь.

— Как, Бога ради, я могу знать? — Пальцы Хока впились ей в плечи. — Я думал, ты спишь с Дерри и Карлсоном. Ты вела себя вовсе не как девственница — ты пылала, как любая другая женщина, с которой я когда-либо делил постель.

— Спала с Дерри? С Карлсоном? — повторила Энджел, не вполне понимая смысл этих слов. — Но я же сказала тебе, что Дерри мне словно брат, а Карлсон — мой лучший друг.

— Женщины всегда лгут в подобных случаях.

Наступило молчание, которое разрывало сердце Энджел.

— Ты считаешь меня лгуньей и шлюхой, — прошептала она наконец.

И поникла, чувствуя, что жизнь ее снова сломана, сломана еще сильней, чем это было после автомобильной аварии, но она и это обязана выдержать. Надо отбросить эмоции и разобраться с ними позднее. Сейчас самое важное — не впадать в истерику.

То, что случилось три года назад, она не сумела изменить в отличие от нынешней ситуации.

«Я жива, — сказала себе Энджел. — Я просто совершила ошибку, ужасную, непоправимую ошибку. Мне не под силу преодолеть жестокость Хока и пробиться к его человеческому нутру, если, конечно, оно существует».

— Ты доказал свою правоту, не так ли? — спросила Энджел бесцветным голосом.

Перемена в Энджел обеспокоила Хока. Он ждал истерики, проклятий, криков, лжи и мольбы — всех обычных женских трюков, он ожидал чего угодно, кроме этого неестественно хрупкого спокойствия и пустоты в ее глазах.

— Что это значит? — осторожно спросил он.

— Это значит, что я чувствую себя шлюхой.

Хок мгновенно разъярился:

— А что ты думала, когда легла в постель? Ожидала, что тебе заплатят?

Энджел быстро оделась и повернулась, чтобы выйти из каюты, но Хок схватил ее за руку:

— Хватит притворства, детка. Ты хотела получить свою долю от продажи земли и выбрала самый древний способ, чтобы обеспечить свой куш. Если бы ты спросила, я бы сразу сказал, что это бесполезно, — ничто не заставит меня купить Игл-Хед, если оно того не стоит.

— Я не хочу продавать Игл-Хед, — с тем же неестественным спокойствием произнесла Энджел. — Это решение Дерри. — Она посмотрела в глаза Хока. — Я обязана Дерри большим, чем может понять человек, подобный тебе. Деньги, вырученные за Игл-Хед должны пойти на оплату образования Дерри. — Энджел опустила глаза на свою руку, которую держал Хок. — Отпусти меня.

Хок помедлил, но затем выпустил ее руку. Когда Энджел скрылась за дверью, ему вдруг захотелось побежать за ней, обнять и держать в объятиях, пока пустота не исчезнет из ее глаз.

В это мгновение ему хотелось верить ей, хотелось думать, что не было никакой корысти в ее улыбках, в ее стремлении быть с ним и в ее желании любить.

Хок грязно выругался.

«Я узнал все необходимое о женщинах в день своего восемнадцатилетия. С тех пор этот урок тысячу раз находил свое подтверждение. Неужели я настолько глуп, чтобы в свои тридцать пять снова попасться в ту же ловушку?

Тот факт, что Энджел не солгала насчет своей девственности, вовсе не означает, что она и во всем прочем правдива».

Хок перекатился на другой бок и потянулся за одеждой. Неожиданно он заметил на своем теле следы крови Энджел и на мгновение возненавидел себя.

«Но ведь девственность ничего еще не значит, все женщины рано или поздно расстаются с ней. Просто Энджел потребовалось больше времени, чтобы выбрать подходящую цену.

А какая была ее цена? Если не деньги, то что? Что она сказала о Дерри? Что она обязана…»

Хок восстановил в памяти слова Энджел:

«Я обязана Дерри большим, чем может понять человек, подобный тебе».

Чем же она решила ему отплатить? Потерей девственности? Маленькая жертва ради большой земельной сделки?

Губы Хока искривились. Энджел недооценивает его, думая, что он ни о чем не догадался. Он прекрасно все понял: она ничем не отличается от других женщин. А если эта мысль почему-то неприятна ему и вызывает раздражение, то это его проблемы. Он достаточно зрелый человек, чтобы не строить иллюзий и не пасть жертвой красивой актрисы с зелеными глазами.

Зашатавшиеся было представления Хока о жизни вновь обрели незыблемость. Он немного успокоился.

В этот момент раздался рев моторов. Хок быстро закончил одеваться и вышел из каюты.

— Немного поздновато для рыбалки? — Хок махнул рукой на звездное небо.

— Да.

Энджел включила прожектора и повела судно между заполнившими залив лодками. Как только они выйдут из Дипвотер-Бей, она увеличит скорость, хотя придется все же идти не так быстро, как днем.

«Убежать. Исчезнуть».

Но это были эмоции. В реальности же им предстояло еще добраться до реки Кэмпбелл, а затем вернуться к дому.

Энджел молча боролась с подступавшими к глазам слезами.

— Ты решила закончить наше путешествие?

— Да.

— А как же продажа земли?

Хок заметил, как на лице Энджел промелькнула тревога, и мысль о том, что он правильно угадал цену за потерю ее девственности, наполнила его яростью.

— Как же твой долг перед Дерри?

— Ты или купишь Игл-Хед, или нет.

— Не будет путешествия, не будет покупки, разве ты забыла о нашем уговоре?

— Могут быть другие сопровождающие. — Уголки губ Энджел слегка искривились, как это часто бывало у Хока, — Например, Карлсон, — закончила она.

Хок прищурился. Он знал, что если Энджел расскажет о случившемся Карлсону, то рослый индеец постарается стать его личным проводником в ад.

На мгновение мысль о драке показалась Хоку даже привлекательной — она дала бы выход его гневу.

— Что ты скажешь Дерри?

— Что мы не смогли притереться друг к другу.

— Мне казалось, тебе понравилось, как я «притирался» к тебе, — грубо заметил Хок.

Обида и ярость вынуждали Энджел забыть о наслаждении, какое давали ей объятия Хока. Нет, она не поддастся искушению, потому что не хочет прожить остаток жизни как шлюха и лгунья.

— Каждый делает по меньшей мере одну большую ошибку, когда взрослеет, — тихо произнесла Энджел. — Ты был моей ошибкой.

Глаза Хока стали почти черными. Он больше ничего не стал спрашивать. Он обнаружил, что правдивые слова Энджел могут ранить так же сильно, как ложь других женщин.

Остаток пути до Кэмпбелл-Ривер, а затем до дома Дерри прошел в молчании. Когда они приехали, Дерри спал.

Энджел быстро прошла в северное крыло дома, в свою студию, радуясь тому, что ей не придется сейчас встречаться с Дерри. Она больше не говорила с Хоком — он словно перестал для нее существовать. Да и вообще все вокруг перестало существовать, кроме окрашенного в кроваво-красный цвет стекла — этот образ оставался в ее памяти словно запечатленный там навеки.

Энджел быстро стянула одежду и направилась в душ. Она стояла под горячими струями воды, намыливаясь до тех пор, пока кожа не покраснела и не заболела.

Чувства атрофировались, да она и не позволяла себе чувствовать, хотя догадывалась, что это благословенное состояние временное. Вскоре ей придется разбираться со своими эмоциями, придется отделить надежду от реальности, ошибку от боли.

Но это впереди, а сейчас ей надо пережить одну минуту, потом другую, третью…

Энджел не выходила из-под душа, пока не истратила весь запас горячей воды, а потом еще немного постояла под прохладными струями. Затем быстро вытерлась и только тогда поняла, что плакала все это время. Она отчаянно потерла глаза руками, но слезы все текли и текли.

Энджел решительно отбросила полотенце и переоделась в свою рабочую одежду: джинсы и голубую хлопчатобумажную рубашку, выцветшие настолько, что казались белыми. Она натянула мокасины, завязала еще влажные волосы и прошла в студию.

Выходящее на север окно казалось таким же темным, как глаза Хока. На мгновение Энджел замерла, колеблясь, хватит ли ей силы продолжить задуманное.

«Нельзя беспокоиться обо всем сразу, — напомнила она себе. — Жить надо настоящим. Помни лишь о ближайшей минуте. Потом о следующей».

Привычное заклинание помогло ослабить боль. Энджел медленно подняла руку, щелкнула выключателем, и по комнате разлился яркий свет.

Не важно, что произошло, у нее всегда остается цветное стекло — выход тех эмоций, которые, дай она им волю, способны разрушить ее.

Энджел глубоко вздохнула и прошла к рабочим столам, стоящим вдоль стены. Два стола казались обычными, только покрыты были толстой тканью, а у третьего столешница была стеклянная, и лампы под ней подсвечивали разложенный на поверхности витраж.

Энджел прошла именно к этому столу. Рисунок, над которым она работала, был обманчиво прост — три банки варенья на деревянном подоконнике. Через окно виднелись заросли малины и ежевики, а само окно было сделано из бледно-золотистого стекла.

Энджел могла выбрать для этого и обычное оконное стекло, но она никогда не пользовалась неокрашенным материалом: прозрачные осколки, сверкающие под ярким белым светом, воскрешали в памяти слишком болезненные картины боли и смерти.

Большая часть деталей была уже огранена, Энджел осталось лишь придать форму ягодам, которые висели на ветках малины. Листьями послужит зеленое бракованное стекло — его естественное несовершенство даст перепады цвета, что так характерно для живой природы.

Прожилки на стеклянных листьях Энджел предпочла прорисовать, а затем обжечь в печи. Можно было просто выгравировать желобки, но Энджел любила комбинировать разную технику.

Она включила печь для обжига, натянула перчатки и вернулась к столу с подсветкой.

Взяв в правую руку стеклорез, Энджел приложила кусок малинового стекла к сделанному из бумаги чертежу, который она расстелила на столе. Пробивающийся через бумагу свет лампы вырисовывал черные линии, которым она должна следовать. Ролик стеклореза заскрипел, когда Энджел провела им по гладкой поверхности.

Сделав первый надрез, Энджел опустила инструмент и осторожно надавила на стекло.

Несмотря на свое название, стеклорез на самом деле не разрезал стекло, а образовывал линию измененной молекулярной структуры. С точки зрения физики стекло могло вести себя наподобие жидкости, а не твердого тела, то есть в некотором роде восстанавливаться.

Если не разделить кусочки стекла в течение нескольких минут после надреза, молекулы вновь соединятся друг с другом, и линия разлома станет неровной.

Узор из ягод был слишком сложным, чтобы его можно было изготовить за один заход. Вырезав требуемые фрагменты, Энджел достала специальные кусачки и принялась обрабатывать края, пока не достигла желаемой формы. Эта операция требовала внимания и сосредоточенности, и то, и другое сейчас было жизненно необходимо Энджел, как лекарство.

Тем не менее ум ее исподволь продолжал нащупывать выход из сложившейся ситуации, который позволил бы ей обрести душевное равновесие и жить не только настоящим.

Работа со стеклом всегда приносила успокоение Энджел. Вначале она помогала справляться с маленькими разочарованиями детства, а потом помогла примириться и с ужасающей смертью ее родителей, Гранта и его матери в огне аварии. Она поможет ей и с Хоком!

Работая в тишине, где слышался лишь скрип разрезаемого стекла, Энджел готовила свой подарок миссис Карей. Когда печь нагрелась, Энджел поместила туда «листья», а пока они обжигались, занялась бледно-золотистым стеклом. Это был большой кусок с неровными краями, но вместе с тем странно привлекательный. Уверенными движениями Энджел обрезала его края, многолетний опыт позволял ей делать это не раздумывая.

Затем она поместила на стол кусок дерева и достала специальный подрамник.

Энджел проработала всю ночь, отвлекаясь лишь на то, чтобы вытереть слезы, которые непроизвольно наворачивались на глаза.

Она замечала их, только когда картина начинала расплываться у нее перед глазами, а старые воспоминания смешивались с новой болью.

За окном посветлело, но Энджел не заметила восхода солнца, так же как не чувствовала, что ноют от усталости мышцы ног, и не видела следов слез на обшлагах рукавов, которыми она вытирала глаза. Все ее внимание было приковано к картине.

Энджел смешала цемент, готовясь наложить его на витраж, — необходимая завершающая деталь; это не позволит выпасть стеклянным кусочкам.

Она наносила цемент на обе стороны законченного витража, заполнив им все зазоры между стеклом и рамой. Затем, прежде чем раствор схватился, она сняла лишний цемент деревянным скребком, следя, чтобы линии рисунка оставались такими же чистыми, как само стекло.

Алые краски восхода заменил яркий свет дня, но Энджел все еще не поднимала глаз от работы. Неожиданно за ее спиной раздался скрип деревянного пола, и в комнату вошел заспанный Дерри:

— Энджи! Что случилось? Почему ты не на рыбалке?

Глава 15

Энджел обернулась и с удивлением обнаружила, что наступило утро.

Она крепко зажмурилась, затем медленно открыла глаза и впервые за несколько часов оторвала взгляд от рабочего стола.

Дерри подошел ближе, слегка раскачиваясь всем телом на костылях:

— Энджи, сколько часов ты работала?

— Некоторое время, — уклончиво ответила Энджел и снова перевела взгляд на витраж. — Я почти закончила.

На самом деле она закончила еще час назад, а потом просто водила деревянным скребком по давно уложенному стеклу. Ей нравились и цвет, и форма — все в целом, что сотворило ее воображение из простых кусочков стекла.

Дерри нахмурился:

— Ты, наверное, просидела над этим всю ночь?

Она неопределенно хмыкнула.

— Энджи!

Она со вздохом отложила деревянный скребок, зная, что ей не удастся избежать вопроса, как она оказалась дома и почему не поехала с Хоком.

— Да, я работала всю ночь.

— С тобой давно такого не было.

— Да.

— Энджи, — мягко сказал Дерри, — в чем дело? Это из-за того, что в прошлую ночь была годовщина той аварии?

Энджел замерла в нерешительности. Будет проще, если Дерри решит, что она не поехала с Хоком, чтобы не осквернять память о той трагедии веселой прогулкой.

Проще, но это не вся правда.

— Отчасти да, — сказала Энджел и посмотрела наконец Дерри в глаза. — Но главная причина в том, что мы с мистером Хокинсом не в состоянии прожить рядом ни минуты.

Его голубые глаза округлились от удивления.

— Что случилось? — Голос Дерри вдруг зазвучал неожиданно твердо. — Он приставал к тебе, да?

Уголки рта Энджел презрительно опустились. Так же, как бывало у Хока.

— Приставал? — повторила она. — Нет, так можно сказать, только если человек хоть что-то чувствует к тебе. А Хок ничего не чувствовал.

Энджел произнесла это спокойно и уверенно, потому что не сомневалась, что говорит правду. К тому же приставание подразумевает, что тебе это не нравится. А прикосновения Хока были очень желанны. Во всяком случае сначала. Только Хок не испытывал ничего, что принято вкладывать в слово «чувства».

Они слишком мало знали друг друга, чтобы действительно что-то чувствовать. Потому так ошиблись друг в друге.

Дерри перевел дух:

— Тогда что же случилось?

— Мы говорим на разных языках, — коротко ответила Энджел.

Дерри был озадачен, но Энджел, похоже, не собиралась продолжать разговор.

— Что ты имеешь в виду? — упорствовал Дерри.

— Тебе что-нибудь говорит слово «женоненавистник?» — спросила Энджел, машинально теребя в руках деревянный скребок.

— Я еще не достаточно проснулся, чтобы играть в слова, — ответил Дерри.

— Мистер Майлз Хокинс — женоненавистник. Он ненавидит женщин и не доверяет им. А я женщина, поэтому он ненавидит меня и не доверяет мне. — Все это Энджел сказала без всякого выражения, спокойно глядя на Дерри своими темно-зелеными глазами. — Поэтому мне неприятно находиться рядом с ним, ему также невыносима моя компания.

Наступило молчание. Дерри пытался представить себе человека, который может ненавидеть или не доверять этой бледной, усталой женщине, что стоит перед ним и в чьих глазах таится так много горьких воспоминаний.

— Я не могу в это поверить, — сказал Дерри.

— А я могу.

Энджел усталым жестом отложила скребок.

— Позвони по радиотелефону Карлсону, — сказала она. — Когда мы наткнулись на него в бухте Браун-Бей, он приглашал Хока поехать с ним на рыбалку.

— Да? Должно быть, они неплохо проводят время.

— А почему бы и нет? Карлсон, кажется, мужчина.

Энджел услышала, как горько прозвучали ее слова, и изо всех сил постаралась взять себя в руки, но ничего не получилось. Глаза ее наполнились слезами, и к горлу подступил комок.

— А если не Карлсон, то любой другой мужчина, — с трудом произнесла она и резко отвернулась.

Отвернулась и внезапно застыла, так, что взметнувшиеся волосы легкой вуалью легли ей на лицо. В дверях из студии в спальню стоял Хок. Она не слышала, как он вошел. Он сделал это так тихо, что не скрипнула ни одна половица.

Его густые черные брови были сведены к переносице, и мрачное лицо не оживлял даже утренний свет. Он выглядел злым и усталым.

Выражение его лица не изменилось даже тогда, когда Дерри выругался, сообразив, что Хок подслушивал их разговор с Энджел.

— Твоя компания мне вовсе не ненавистна, Ангел. — Голос Хока звучал глухо и равнодушно.

— Значит, ты получаешь от ненависти больше удовольствия, чем я.

Дерри шумно вздохнул.

— Извини, — пробормотала Энджел и, глядя перед собой, прошла мимо Хока в спальню. — Мне нужно немного отдохнуть.

Она спокойно закрыла дверь, вынуждая Хока пройти в студию, но дверь хлопнула неестественно громко. Содрогаясь от судорожных рыданий, Энджел прислонилась к стене. Из глаз ее непрерывным потоком текли слезы, но ей было все равно. У нее больше не было сил скрывать свои чувства. Она сбросила с ног ботинки, уткнулась лицом в подушку и провалилась в сон.

Когда Энджел проснулась, наступил уже день. Чистый желтый свет наполнил комнату, превращая случайные пылинки в искорки золота. Она потянулась и вздрогнула, потревожив порез на спине — маленькую ранку, оставшуюся от крючка.

Боль напомнила Энджел обо всем, что случилось. Воспоминания резанули, как осколок стекла, и она с силой сжала губы. Какое-то мгновение она лежала, не шевелясь и не пытаясь отогнать эти мысли, позволяя им мучить ее. Она по опыту знала, что на границе между сном и явью ее чувства командуют ею и бороться с ними бесполезно.

Слава Богу, это мгновение прошло. Энджел сбросила легкое стеганое одеяло, и вдруг рука ее замерла в воздухе. Она сообразила, что покрывало лежит рядом с кроватью, а одеяло вовсе не ее. Оно из комнаты гостей.

Энджел представила, как Дерри, стараясь не шуметь, ковылял на костылях через холл, чтобы покрыть ее одеялом, и на губах ее заиграла нежная улыбка. После той аварии Дерри так заботится о ней. Что бы она ни говорила и ни делала, он во всем старается поддержать ее.

Забота Дерри внесла некоторый мир и покой в ее чувства. Спокойствие, которое исходило от него, давало ей силы.

Энджел надела длинное светло-розовое платье, обнявшее ее мягким шелком до самых пят. К лифу были пришиты крошечные серебряные колокольчики. Точно такие же крепились на двойной цепочке к правой щиколотке и левому запястью Энджел и нежно позвякивали при каждом ее движении в такт колокольчикам ее сережек.

Энджел купила это платье и украшения два года назад, в то время тишина дома в Сиэтле грозила лишить ее рассудка. Когда она расчесывала волосы, мелодичный и нежный звон колокольчиков был созвучен шелесту ее сверкающих, как солнечные лучики, шелковистых волос.

Энджел на минуту остановилась, разглядывая себя в зеркале. Ее первым побуждением было наложить на лицо побольше косметики, которая скрыла бы бледность кожи, сиреневые тени под глазами и почти бесцветные губы. Нет, не стоит. Она пожала плечами и отвернулась. Какая разница! Дерри слишком хорошо ее знал, чтобы можно было ввести его в заблуждение.

А что касается Хока… Хок он и есть Хок — человек, ненавидящий женщин.

А Ангел — это Ангел, женщина, которая влюбилась в ненормального мужчину.

Только на минуту. На мгновение.

Беззвучно касаясь пола босыми ногами, Энджел тихо прошла в холл. Серебряные колокольчики позвякивали так нежно, что их могла слышать только она сама. Из комнаты для гостей доносился низкий голос Хока. Он разговаривал по телефону. Энджел машинально бросила взгляд на часы:

«Три. Если он не поторопится, мы прозеваем прилив. Впрочем, это не имеет никакого значения. Мы прозевали уже много приливов. Все.»

Дерри сидел во внутреннем дворике, штудируя толстую книгу, где формул было больше, чем слов. Легкий ветерок ерошил его белокурые волосы, так он еще больше походил на подростка. Нахмурившись, он что-то подчеркивал в книге ярко-желтым фломастером.

Стараясь не потревожить Дерри, Энджел осторожно прошла на кухню. Она разбила несколько яиц, сделала тосты, затем налила в чашку убийственно крепкий кофе, с которым во время занятий не расставался Дерри. Она ела, стоя у плиты, не потому что хотела есть, а скорее по привычке и еще потому, что еда даст ей силы, в которых она так сейчас нуждается.

Безмолвное появление Хока на этот раз не застало ее врасплох. Энджел стояла спиной к двери, но так ясно ощутила его присутствие, словно он заговорил с ней. Доев яйцо, она повернулась и ополоснула под краном тарелку.

Ей совершенно не хотелось с ним встречаться, но именно поэтому она обернулась и посмотрела ему в лицо. Жизнь научила ее: чем больше стараешься чего-то избежать, тем больше боишься этого. Только встретив неприятность лицом к лицу, можно справиться с ней или научиться сосуществовать с ней.

— Когда ты едешь к Карлсону? — спокойно спросила Энджел и равнодушно посмотрела прямо ему в глаза.

— Я к нему не еду.

Хок окинул Энджел удивленно-злым взглядом.

— Когда Дерри удалось соединиться по радио с «Черной луной», Карлсон уже находился на полпути к Аляске, — сказал Хок. — Очевидно, начался нерест рыбы.

Энджел опустила длинные ресницы, отчего тени под глазами стали еще темнее.

— Какая жалость! — сказала она. — Его компания доставила бы тебе удовольствие. А кому Дерри велел сопровождать тебя?

— Никому.

Энджел так резко вскинула голову, что серебряные колокольчики ее сережек, спрятанные под роскошным водопадом волос, вздрогнули и зазвенели.

Хок удивленно посмотрел на Энджел и шагнул к ней. Она мгновенно отпрянула, и от этого ее движения затрепетали все остальные колокольчики. Его бездонные глаза ощупали всю ее фигуру, пересчитали все колокольчики, все кусочки серебра, рождающие этот сладостный звук.

На этом фоне стук костылей Дерри по деревянному полу прозвучал, как раскат грома. Энджел с несказанным облегчением обернулась к двери, освобождаясь от магии пристальных глаз Хока.

— Ты выглядишь намного лучше, — сказал Дерри. — Как ты себя чувствуешь?

— Отлично. — Ее ответ прозвучал слишком отрывисто и холодно, и ей самой стало неловко. — Спасибо, что принес одеяло, — поспешно добавила она.

— Одеяло? — удивился Дерри.

Энджел взглянула на Хока, но он молчал и только смотрел на нее глазами голодного хищника.

— Не важно, — сказала Энджел.

Крошечный островок спокойствия в ее душе разлетелся в клочья.

Похоже, Хоку все же не чужды человеческие чувства. Например, чувство вины.

Видит Бог, он его заслужил.

— Как идет учение? — спросила Энджел, стряхивая с себя нахлынувшие воспоминания.

Дерри скорчил гримасу:

— Медленно.

Он стоял в нерешительности, внимательно глядя на нее своими заботливыми, любящими глазами.

— Энджел! — неуверенно сказал он.

Энджел обхватила себя руками, зная, что за этим последует.

— Да? — прошептала она.

— Карлсон не сможет сопровождать Хока.

— Я знаю.

— И у других провожатых дел по горло, по крайней мере до конца недели, но даже тогда…

Энджел ждала, но Дерри молчал.

Она знала, что он ни о чем не попросит ее, но его глаза светились надеждой.

Она не обязана обрекать себя на четырехнедельное презрение Хока. Но тогда ей придется всю оставшуюся жизнь прожить с сознанием того, что у нее не хватило сил помочь Дерри осуществить его мечту. Дерри, который вернул ее к жизни, ничего не прося взамен. Совсем ничего.

Четыре недели в компании Хока против всей жизни, полной презрения к самой себе за этот отказ.

— Хорошо, Дерри, — спокойно сказала Энджел. — Я сама займусь этим.

Дерри облегченно вздохнул и слегка обмяк на костылях. Затем быстро пересек комнату и, подойдя к Энджел почти вплотную, положил ей руку на лоб.

— Ты уверена, Энджи? — спросил он. — Ты очень бледна.

Энджел на мгновение закрыла глаза, прильнув лбом к его широкой ладони, словно черпала силу. Когда она выпрямилась, ее сине-зеленые глаза смотрели спокойно, и твердо.

— Я уверена.

Хоку почудилось, что какие-то токи пробежали между Энджел и Дерри, и это одновременно удивило и взбесило его. Что за власть имеет над ней этот Дерри, если он способен заставить Энджел провести четыре недели с мужчиной, которого она ненавидит?

Он давно так не ошибался в женщинах — со времен своей нежной юности. Он хотел… ему просто необходимо было узнать, почему он так ошибся, что ввело его в заблуждение. Ярость прошла, осталось только желание узнать правду.

— Ты не спросил, согласен ли я, — холодно заметил Хок.

Дерри вздрогнул и перевел взгляд на Хока:

— Но ты говорил, что не будешь возражать.

Внезапно Хок решил, что ответ на этот вопрос он потребует у самой Энджел.

— Нам с Ангелом нужно поговорить. Возможно, после этого разговора мы оба переменим свои взгляды. — Хок поднял бровь, уколов Энджел пронзительным взглядом: — Я прав, Энджи, малышка?

Глаза Дерри округлились. Он впервые услышал в голосе Хока такие жестокие и безжалостные нотки и взволнованно посмотрел на Энджел.

Она нежно тронула его за руку, без слов давая понять, что для нее это не новость. Но в отличие от Карлсона у нее нет возможности уклониться. Она слишком сильно любит Дерри, чтобы позволить ему расстаться со своей мечтой.

— Нет, не прав, — отчетливо сказала Энджел. — Как и во всем остальном.

Она повернулась и быстро вышла, оставив за собой тихий звон крошечных колокольчиков.

— Поговорим на берегу, — бросила она, не оборачиваясь.

Глава 16

Энджел сунула ноги в пляжные ботинки, всегда стоящие за дверью, подобрала рукой подол платья и устремилась вниз по тропе с быстротой, какая приобретается обычно, когда годами ходишь по привычному маршруту. Она словно и не замечала ни сужений тропы, ни провалов, ни того, что сломанная в некоторых местах ограда так и не была починена.

Тропа довольно рискованно пролегала по краю скалы, но не представляла реальной опасности, если не было дождя или сильного ветра. Хотя, конечно, ходить здесь детям или тучным людям любого возраста было явно противопоказано.

Впрочем, будь дорога и опасна, Энджел все равно пошла бы сюда. Ей отчаянно хотелось увести Хока туда, где Дерри не смог бы ни увидеть их, ни услышать их разговор.

Дерри, как и Карлсон, оберегал Энджел как зеницу ока, словно, спасши ей жизнь, чувствовал себя в ответе за всю боль, какая предстояла ей в будущем. Он понимал, что не в его силах защитить ее от горьких сюрпризов судьбы, но это стремление не поддавалось доводам рассудка.

Энджел чувствовала себя виноватой перед Дерри. Много лет назад она попрекнула его тем, что он, мол, заставляет ее жить из эгоизма — боится остаться в одиночестве. Жестокое обвинение, но и время то было жестокое. Сейчас она сожалела о своих злых словах. Сейчас она любила Дерри и нуждалась в его защите.

Она сбежала по тропе, которая, петляя по лесу и скалам, вела вниз к берегу. День был необычно жарким для острова Ванкувер, так что, добравшись до пляжа, Энджел слегка вспотела.

Был отлив. Она приподняла подол платья; легкий бриз подхватил его и прижал податливую ткань к ее длинным ногам, четко очерчивая их изящную форму. Платье пузырилось у нее за спиной, отбрасывая причудливую тень на песок.

Энджел едва успела перевести дух, как Хок оказался рядом с ней. Энджел это не удивило. Ведь у него были ловкость и повадки хищника.

Она повернулась и посмотрела ему в лицо. Взметнувшийся и подхваченный ветром подол ее платья коснулся его ног, и острый слух уловил звон крошечных серебряных колокольчиков.

Хок вдруг почувствовал, что их мелодичный звук каким-то образом грозит лишить его всякой уверенности, и тогда он сделал то, что делал всегда, когда его загоняли в угол.

Он перешел в атаку:

— Что за власть имеет над тобой Дерри? Ты же была готова убить меня, а вместо этого по его просьбе не раздумывая согласилась провести рядом со мной целый месяц. Черт! Да ему даже просить не пришлось!

— Да. Я надеюсь, что Дерри никогда не придется просить меня о том, что я могу для него сделать. И он не имеет надо мной никакой власти, — спокойно добавила Энджел.

— Тогда чем он взял тебя? Деньгами?

Губы Энджел изогнулись в холодной гримасе, которую нельзя было назвать улыбкой.

— Нет.

— Тогда чем?

— Ты не поймешь.

Хок схватил Энджел за руку. Мягкая ткань платья и тепло ее руки еще больше взбесили его.

— Чем же, черт побери? — взревел он.

— Любовью.

На мгновение воцарилось молчание.

— Любовью, — с отвращением повторил Хок. В его устах это слово прозвучало как ругательство. — Этим словом женщины называют секс, — презрительно сказал Хок, — но, клянусь всеми чертями, ты с Дерри этим не занимаешься. Ангел, детка, так что же здесь вранье? Любовь или то, что ты не хочешь спать с Дерри?

Энджел молча смотрела на него.

— Как Дерри заставил тебя поехать? — снова спросил он. — Говори, черт тебя побери! Я хочу услышать все твое вранье!

Долю секунды Энджел смотрела на Хока так, словно никогда раньше его не видела.

— Ты хоть раз в жизни любил кого-нибудь? — спокойно спросила она. — Мать, отца, брата, сестру, ребенка? Кого-нибудь?

— Хочешь сказать, что Дерри — твой брат?

— Почти, — ответила Энджел, глядя в холодные глаза Хока.

— И как далеко распространяется это «почти»?

— На двадцать четыре часа в сутки.

Хок стоял в нерешительности. Откуда у нее эта уверенность? Он хотел узнать до конца все и сейчас же.

— Я не понимаю, — сказал он наконец, отпустив руку Энджел.

— Знаю. Ты многого не понимаешь в людях. В том числе и во мне.

— Не отталкивай меня, Ангел, — сказал Хок, и гнев исказил и без того резкие черты его лица, — а то я пойду к Дерри и задам эти вопросы ему, и тогда он узнает что-то такое, что вряд ли хотел бы знать.

Энджел закрыла глаза. Она знала, что Хок растопчет мечты Дерри так же небрежно, как растоптал ее мечты. Этого нельзя допустить.

— Дерри мог бы находиться со мной двадцать четыре часа в сутки как брат моего мужа, — глухо сказала она.

— Гранта? — сощурившись спросил Хок. — Кажется, так звали его брата? Грант?

— Да.

— Что с ним случилось?

— Он умер.

— Когда?

Энджел знала, что ей не избежать этих вопросов, и готовилась к ним, пока бежала по скале к берегу.

«Может, если я расскажу ему все, он найдет в себе сколько-нибудь сочувствия, чтобы не превратить еще четыре недели моей жизни в ад?»

Эта мысль придала Энджел силы. Она глубоко вздохнула; калейдоскоп цветов в ее голове сложился в одинокую розу.

— Грант… — Голос Энджел стал тише и вдруг оборвался.

Она редко произносила вслух его имя и удивилась, что оно больно кольнуло ее. Когда Энджел заговорила снова, ее голос звучал глухо и бесстрастно:

— Грант погиб ночью ровно три года назад. За день до нашей свадьбы. Погиб вместе со своей матерью и моими родителями.

Хок словно окаменел. Он не сомневался, что слышит правду.

Лучше бы он услышал ложь. Ложь можно отбросить, проигнорировать, выкинуть из головы. А правду — нет. Она слишком горька.

Он ощущал всю ее боль, она выплескивалась в него волнами беспомощной ярости, но голос Энджел оставался спокойным, ничто не дрогнуло в ее лице. Лишь чуть припухшие глубокие, как море, глаза выдавали ее чувства.

Слова лились нескончаемым потоком, но глаза Энджел оставались сухими.

— Я бы тоже умерла, — говорила она, — если бы Дерри не вытащил меня из-под обломков горящей машины. Я была в очень тяжелом состоянии. Он отвез меня в больницу и сражался за мою жизнь упорнее, чем я сама, а потом заботился обо мне до тех пор, пока я не встала на ноги.

— Так какого черта ты не переспала с ним? — огрызнулся Хок. Глубокое чувство, скрывавшееся в спокойных словах Энджел, злило его все больше и больше.

— Наша любовь друг к другу не такая, как ты думаешь.

Хок ждал.

Энджел взгянула на него и не увидела в его лице ни капли сочувствия.

— Не знаю, смогу ли я все объяснить тебе так, чтобы ты понял, — сказала она. — Дерри — единственный человек на свете, который может разделить со мной мои воспоминания о юности, о родителях, о Гранте, о пикнике на побережье, об ослепительной красоте первой любви. Только Дерри помнит тот вечер, когда мы с Грантом объявили о своей помолвке, слова, которые прозвучали тогда, и…

— Почему бы вам на пару не построить ему святилище? — холодно спросил Хок.

Он не мог понять, почему при одной мысли о том, что Энджел кого-то любила, его охватывает безрассудная ярость.

Даже если этот человек уже мертв.

Бешенство стальными когтями рвануло с таким трудом достигнутый душевный покой Энджел, и она задрожала, пытаясь удержать себя в руках.

— Тебе очень подходит твое имя, — сказала она, тщательно подбирая слова. — Ястреб — хищная птица. А я легкая добыча, не так ли?

— Поэтому ты прошлым вечером удрала домой? Ты боялась, что снова окажешься у меня в постели?

Презрительное выражение на лице Хока неожиданно придало ей силы.

— Нет, — спокойно ответила Энджел, — я не боюсь снова оказаться у тебя в постели. Просто я хорошо усвоила старое выражение: не мечите бисер перед свиньями.

— Это твоя девственность бисер? — едко спросил Хок.

— Нет, но к тебе очень применимо это выражение. Ты вел себя как настоящая свинья.

На мгновение воцарилась напряженная тишина, потом Хок тихо, но зловеще спросил:

— Почему ты отдалась мне, Ангел? Ты ведь отдалась мне. Я не брал тебя силой. Или ты все утро утешалась этой ложью? Бедным маленьким ангелочком овладел искушенный ястреб, — произнес он кривляясь.

Энджел вдруг обрадовалась, что проплакала всю прошлую ночь. Наверное, поэтому сейчас слез не было. Где-то в глубине ее души безмолвный, не дающий покоя вопрос «почему?» превратился в «как?».

Как она могла так сильно ошибиться в этом человеке?

Найдя для себя ответ, она, не задумываясь, произнесла его вслух.

— Я подумала, что люблю тебя, — сказала Энджел. — Это была ужасная глупость. Я перепутала желание с любовью, и теперь не осталось ни того, ни другого.

Зрачки карих глаз Хока расширились, затем сузились до черных, смоляных точек. От удивления он не мог вымолвить ни слова.

Энджел произнесла слово «любовь» с той же нарочито грубоватой интонацией, с какой его обычно произносил Хок. И эта интонация подсказала ему, что он ранил Энджел так же сильно, как когда-то ранили его.

Эта мысль впилась в него, словно крюк, причиняя боль при каждом вдохе.

Хок не хотел верить своим глазам. Так переживать может только истинно влюбленный человек, но он не верил в любовь со дня своего восемнадцатилетия. Любви не бывает.

— Есть еще вопросы? — хладнокровно спросила Энджел.

Хок промолчал. Ему нечего было сказать.

— Ну и отлично, — решительно заключила Энджел. — Поехали на рыбалку.

Ее намеренно холодный тон вновь разъярил Хока.

— Ты холодна, как это море.

Энджел посмотрела на переливающуюся гладь воды, в которой отражались облака.

— В море кипит жизнь, — возразила она. — Я холодна, как хищная птица. Мертвая. Ты собираешься ехать на рыбалку?

— Я предпочел бы сломать тебе шею.

— Будет обидно, — безразличным тоном ответила Энджел и повернулась лицом к Хоку. — Это чуть ли не единственная часть моего тела, которая не была ни сломана, ни разбита.

Хок приблизился к ней, его голос изменился.

— И сердце было разбито? — тихо спросил он.

— Сердце мое разбилось задолго до того, как я повстречала тебя.

— Ангел.

Дыхание Хока щекотало ей виски. Чувства, которые она старательно подавляла, всколыхнулись в ней, угрожая вырваться из-под контроля.

— Не называй меня так, — резко оборвала его Энджел.

— Почему? Потому что он звал тебя Ангел?

— Он?

У Хока задрожали ноздри. Он придвинулся еще ближе, так близко, что мог различать запах ее духов.

— Парень, которого ты любила. Брат Дерри.

Энджел отвернулась, ненавидя исходящее от Хока предательское тепло, которое она ощущала даже через ткань платья.

— Если не поторопиться, мы пропустим прилив.

— Ты мне не ответила.

Энджел отвернулась так внезапно, что крошечные колокольчики вздрогнули и зазвенели. Хок стоял всего в нескольких дюймах от нее, но голос Энджел был так тих, что он едва мог разобрать ее слова.

— Грант называл меня Энджи, дорогая, милая, сладкая, любимая. Он говорил, что я — его рассветная заря, что я…

— Но ты ведь не спала с ним, — грубо оборвал ее Хок, не желая больше этого слушать.

— Нет. Это единственная вещь в жизни, о которой я жалею.

Против ее воли слова полились сами. Энджел не могла остановить их, даже если бы это грозило пошатнуть мир, который она с таким трудом воссоздала из осколков прошлого.

— Боже, как я сожалею об этом! — хрипло сказала она. — Особенно сейчас!

Дыхание Хока стало прерывистым. Он знал, что Энджел вспоминает, как безрадостно она стала женщиной в его руках.

Она говорила так тихо, что Хоку приходилось напрягать слух, чтобы услышать каждое ее слово, почувствовать каждый крючочек, вонзавшийся в него, каждую колючку, прорывающуюся сквозь оставленные жизнью шрамы к чувствительной плоти.

— Знай я, что он умрет, я бы отдалась ему. — Голос Энджел дрожал от напряжения. — Но я была молода. Я думала, что у нас впереди еще так много времени. Вся жизнь. А Грант…

Когда прозвучало это имя, голос ее оборвался, но лишь затем, чтобы обрести спокойствие. Она вновь заговорила — бесстрастно и уверенно.

— Грант хотел, чтобы в первый раз все было как в сказке, — сказала Энджел. — В нашем собственном доме, в собственной постели. Чтобы у нас были все законные права не спеша отдаться друг другу, испытывая прекрасное чувство любви.

Хок на мгновение прикрыл глаза, вспоминая тот момент, когда, снедаемый похотью и злостью, он овладел Энджел. Что было — то было, и ничего уже не исправишь.

Какой смысл терзать себя тем, чего изменить нельзя? Изменить можно только будущее, а в нем — ангел со сломанными крыльями и зелеными глазами, видавшими ад, и ястреб, который так и не познал рая, когда вонзил в теплую плоть ангела свои черные когти.

— Ты не ответила на мой вопрос. Почему ты рассердилась, когда я назвал тебя Ангел?

— Все зовут меня Энджи. Между нами не произошло ничего такого, что давало бы тебе право называть меня как-то иначе.

— В том, что ты отдала мне свою невинность, нет «ничего такого»?

— Это должно было стать чем-то важным, — в тон ему с горьким сарказмом промолвила Энджел, — но оставило воспоминаний не больше, чем содранная коленка.

— Еще немного, и ты узнаешь, что такое предел моего терпения, — многозначительно предупредил Хок.

Энджел сощурилась и едва заметно холодно улыбнулась при мысли о том, что она узнает, где же у Хока предел.

И еще оттого, что сделала ему больно.

— Допустим, я узнаю, где предел твоего терпения. И что тогда? — небрежно спросила она. — Хок, никогда не угрожай таким людям, как я. Мне нечего терять, а значит, нечего и бояться.

— А как насчет Дерри? — ласково спросил Хок, глядя на нее.

Энджел разом обуздала пробудившееся в ней желание снова уколоть его. Как могла она забыть, что боль легко может обернуться жестокостью и что острый, словно бритва, язык может ранить до крови?

А жестокость порождает еще большую жестокость, калеча людей вокруг, разъедая их души и в конце концов уничтожая тебя самого.

Ясное сознание того, что она не извлекла уроков из прошлого, было подобно пощечине.

«Чего бы мне это ни стоило, я не потеряю себя из-за Хока, — думала Энджел. — И скорее умру, чем позволю ему причинить боль Дерри».

— Я сама стала называть себя Ангелом после автокатастрофы, когда наконец решила, что буду жить, — сказала она.

Энджел говорила тихо, спокойно, отрешенно, и Хок чувствовал, как холод сковывает его тело.

— Ангел — это живое существо, которое однажды умерло. Как я. Живое, затем мертвое, потом снова живое.

Хок отчаянно боролся с желанием заключить Энджел в объятия, но его удерживал страх, что она, как загнанный зверь, бросится на него.

Он не винил Энджел. Он жестоко обидел ее и не знал, как залечить эту рану. Он не мог предложить ей ничего, кроме жадного, из глубины души идущего любопытства, требующего ответа на вопрос: что же это за штука такая — хрупкое, иллюзорное и вместе с тем властное чувство, которое зовется любовью?

— А ради Дерри ты будешь снова спать со мной? — спросил Хок.

В его вопросе Энджел уловила больше любопытства, чем желания.

— Ты сам не хочешь меня, — ответила она, — поэтому этот вопрос не возникнет.

— С чего ты решила, что я тебя не хочу?

Хриплые звуки, сорвавшиеся с губ Энджел, едва ли можно было назвать смехом.

— От того мерзкого действа на катере ты получил не больше удовольствия, чем я, — сказала она, — так что не беспокойся. Я не наброшусь на тебя. Никаких спектаклей не будет — обещаю.

Энджел склонила голову и посмотрела на золотые часы на руке у Хока.

— Прилив начнется через двадцать минут, — деловым тоном сказала она. — Так что, будем ловить рыбу или сматываем удочки?

— Конечно, ловить рыбу.

Хок наклонился так близко, что сквозь тонкую материю платья почувствовал тепло тела Энджел. Близко, очень близко, но все же не коснулся ее.

— Ангел, ты действительно подумала, что влюбилась в меня?

Чудесная роза, которую мысленно воссоздала в своей голове Энджел, взорвалась тысячью острых осколков. Энджел вдруг почувствовала, что больше не может выносить близости Хока, повернулась и бросилась к тропе.

Каждое ее движение исторгало серебристый крик пришитых к платью колокольчиков. Нежные звуки воспринимались Хоком, как крошечные взрывы, от которых нельзя было увернуться. Они оставляли крошечные ранки, которые кровоточили.

Хок бросился за Энджел, боясь, что она поскользнется на узкой тропе и упадет, потому что ее крылья сломаны и она больше не может летать.

Но даже когда он догнал и крепко схватил ее, она как бы не заметила этого.

Хок больше не задавал вопросов. Он уже знал, что правда, высказанная Энджел, причиняет ему не меньшую боль, чем ей.

Глава 17

— Дай-ка я понесу, — сказал Хок.

Он взял тяжелую, два на два фута квадратную панель из рук Энджел. Она не возражала. Это не имело смысла, Хок был много сильнее ее.

Он равнодушным взглядом окинул подарок, предназначавшийся миссис Карей. В холл проникал слабый, словно сумеречный свет. Кусочки стекла казались темными, почти бесцветными, как обычный карандашный рисунок на дешевой бумаге.

Но вот Хок вошел в полосу света, заливавшего ступени, и панель в его руках засверкала, краски ожили, поражая буйством цветов.

Хок остановился, захваченный игрой цвета. Прошла минута, вторая, третья, он все стоял, не в силах пошевелиться, не замечая времени. Он наклонял панель так и эдак, пораженный волшебным многообразием красок, собранных в его руках.

Подняв наконец глаза, он увидел, что Энджел смотрит на него.

— Вот за что я люблю цветное стекло, — сказала она, глядя, как переливаются краски в руках Хока. — Это как жизнь. Все зависит от того, в каком свете ты ее видишь.

Не успели эти слова сорваться с ее губ, как Энджел поняла, что они предназначаются Хоку. Она быстро повернулась, чтобы запереть за ним дверь, надеясь, что он не осознает этого.

— Ты хочешь сказать, что я вижу жизнь в черном свете? — спросил Хок.

Ясно было, что он прекрасно понял смысл ее слов.

Впрочем, этого следовало ожидать. Хок был на редкость умен и сообразителен.

— Нет, — возразила Энджел. — Мое замечание касалось лишь природы цветного стекла и света.

Не глядя на Хока, она направилась к машине. В эти три дня, что прошли с момента их разговора на берегу, Энджел старательно избегала всего, что касалось личной темы.

— То есть общие рассуждения? — спросил Хок, приподняв бровь.

— Именно так. Общие рассуждения.

Энджел открыла, багажник машины, встряхнула старое одеяло и жестом показала Хоку, чтобы он завернул в него панель.

— Сколько стоит такая штука? — спросил Хок.

Энджел с завистью смотрела, с какой легкостью он управляется с тяжелой панелью. Его сильное, гибкое, упругое тело двигалось с грациозностью, всякий раз заново удивлявшей ее. Хок непрерывно менялся, словно витраж при разном освещении.

И, как мозаичное стекло, он мог серьезно ранить при неосторожном движении.

— Маленькие панели вроде этой стоят от ста до двухсот долларов, — сказала Энджел, помогая уложить витраж в машину. — Минус комиссионные галереи, ну и, конечно, стоимость материала. Хорошее стекло очень дорого.

Она закрыла крышку багажника.

— И сколько таких штук у тебя было на выставке в Ванкувере? — не унимался Хок.

— Тридцать две. — Энджел открыла сумочку и порылась в поисках ключей.

— И все проданы?

Энджел посмотрела на Хока и встретила пронзительный взгляд его карих, ясных, как кристалл, глаз.

— Кроме трех, — ответила она.

— А проданы маленькие?

— Нет, довольно крупные, а что?

Хок проигнорировал ее вопрос:

— Сколько выставок ты устраиваешь за год?

Энджел достала из сумочки ключи и уставилась на Хока, недоумевая, зачем ему это знать. Впрочем, легче было ответить, чем спорить с ним. Да к тому же деньги — тема вполне безопасная.

— Три выставки в год, — сказала Энджел. — По одной в Сиэтле, в Портленде и в Ванкувере.

— И все удачные?

— Да.

— Тогда тебе действительно не нужны деньги от продажи Игл-Хед, — заметил Хок.

— Да.

— А Дерри нужны.

— Да.

— Зачем?

Энджел замялась, пожала плечами. В конце концов Хок всегда может узнать это у самого Дерри. Да и нет тут никакого секрета.

— Дерри хочет стать хирургом — объяснила она. — А для этого надо учиться от шести до десяти лет. Его приняли в Гарвард, но стипендии не дали, так как формально он не нуждается.

— Игл-Хед?

— Да.

— Понятно.

— Правда? — спросила Энджел, бросив быстрый взгляд на Хока. — На этот раз, похоже, ты видишь все в правильном свете.

Она прерывисто вдохнула, прежде чем продолжить.

— Для Дерри это не мальчишеская причуда, — сказала она. — Мои родители при аварии погибли мгновенно. А мать Дерри — нет. И брат его — тоже. Дерри вытащил их из-под обломков, но они умерли на его глазах от потери крови, потому что он не знал, как спасти их.

Лицо Хока застыло. Он хотел задать Энджел вопрос, но не знал, как это сделать, как решиться взглянуть в ее потемневшие от тяжелых воспоминаний глаза.

— А ты, — тихо спросил он наконец. — Ты была в сознании, когда Дерри вытащил тебя?

— Да. Но я не могла ему помочь.

Энджел поняла, о чем хотел, но так и не решился спросить Хок.

— У меня была разбита ключица, сломаны ребра и множественный перелом ног, — как можно спокойнее сказала она. — Мать Дерри была без сознания. Его брату повезло меньше. Я лежала и не могла пошевелиться, но я слышала, как Грант…

Ее голос оборвался. Когда она заговорила снова, он был бесцветный, словно матовое стекло.

— Когда все кончилось, Дерри плакал и бил кулаками так, что содрал их до крови. Я ничем не могла ему помочь.

— Энджел, — нежно сказал Хок и осторожно коснулся кончиками пальцев ее щеки, сожалея, что своим вопросом невольно причинил боль.

Она уклонилась от его ласки.

— Тогда Дерри поклялся стать врачом — он как бы хотел загладить свою вину перед теми, кого не смог спасти, — сказала Энджел. — Это его способ примириться с судьбой, которая так жестоко обошлась с ним: оставшись невредимым, он обречен был видеть, как умирает от потери крови его мать и как бьется в агонии его брат.

Энджел подняла глаза, и у нее перехватило дыхание. Она повидала достаточно боли и горя, чтобы угадать их в мрачном лице Хока.

— Тебе действительно нравится Дерри? — спросила она, сомневаясь, что Хок способен испытывать такие чувства. — Он тебя тоже любит. Бог знает почему, — рассеянно добавила она и нахмурилась.

Энджел никогда не могла понять, почему Дерри с улыбкой воспринимает все колкости, которые отпускает Хок.

Лицо Хока снова стало непроницаемым.

— Возможно, я напоминаю ему Гранта, — предположил он.

— Ты совершенно не похож на его брата.

— Да?

Удивленный изгиб черных бровей Хока разозлил Энджел.

— Грант был способен любить, — холодно сказала она.

— И его, должно быть, тоже любили.

— Что ты имеешь в виду?

— Гранта любила его мать. Его любил Дерри. Ты.

— Да.

— Наверное, это здорово, — сказал Хок.

Его голос звучал ровно, без издевки. Он просто хотел сказать: это, должно быть, здорово, когда тебя любят.

— Энджел, тебя ведь тоже любили, правда? Твои родители, Грант, Дерри, даже Карлсон. Каждый по-своему, но все они любили тебя.

— Да, — прошептала Энджел. — И я тоже их любила.

— Любовь рождает любовь. Чудесный замкнутый круг.

Лицо Хока изменилось, воспоминания когтями впились в его мозг.

— Но твои родители… — начала Энджел и остановилась.

Грубый смех Хока оглушил ее, терзая и причиняя боль. Она протянула руку, словно хотела дотронуться до него.

— Хок, — сказала она. — Не надо.

Но Хок заговорил, и это был горький рассказ.

— Моя мать вышла замуж за отца, когда я уже шесть месяцев сидел у нее в животе, — сказал Хок. — Вообще-то он не был моим отцом, но в ту пору еще не знал этого. Она сообщила ему это через шесть лет. Сообщила в записке, которую приколола к моей рубашке, сбежав с одним коммивояжером.

Хок злобно улыбнулся.

— Жутко трогательно, — добавил он. — Подкинуть мужчине ребенка, сообщив при этом, что он не отец ему.

Энджел попыталась что-то сказать, но Хок не заметил. Его ясные, холодные глаза устремились в прошлое.

— Отец взял меня, — продолжал Хок, — почему — не знаю. Ясно только, что не из любви. Его мать переехала к нам. Естественно, она тоже не пылала ко мне любовью. Хотя ничего не скажешь, они были достаточно добры ко мне. Я не голодал, да и наказывали меня всего лишь ремнем, как бы ни были пьяны при этом.

Энджел поежилась, вспомнив, как Хок говорил ей, что однажды он взял без разрешения рыболовные снасти отца и тот жестоко избил его. Тогда она решила, что это шутка.

Теперь же знала, что нет, и это знание не доставило ей удовольствия.

— После бегства матери я научился работать, — продолжал Хок. — Я собирал овощи, ходил за цыплятами, разносил газеты — да вообще много чего делал. Деньги шли отцу на оплату комнаты и на еду.

— Но ты же был совсем ребенком, — сказала Энджел, с трудом веря словам Хока.

— Я ел их пищу и носил одежду, которую они мне покупали. Спал под их одеялом.

Хок пожал плечами, не желая углубляться в материальную сторону. Не бедность удручала его, а отсутствие любви.

— Они не разжирели за мой счет, — сказал он. — Наша ферма была просто смех. Пятьсот акров, а воды едва хватало на десять. Запад Техаса — это пустыня. Настоящая пустыня. Земля годится только для добычи песка. Сущий ад.

Внезапно Хок обошел вокруг машины, открыл дверцу и сел на сиденье.

Энджел стояла неподвижно, пораженная рассказом Хока, открывшим ей такую сторону его жизни, о которой она не подозревала: прошлое Хока такое же безжалостное, как и земля, о которой он говорил.

Ей хотелось расспросить его о том, что осталось невысказанным.

Других детей тоже бросали матери, но они научились любить и доверять женщинам. Карлсон, например. Его детство было не лучше, чем у Хока. Даже хуже: Карлсон — наполовину индеец, ему пришлось сражаться еще и за право жить и работать среди белых.

И все же Карлсон умел любить.

Почему же Хоку это не дано?

Хок наклонился и открыл дверцу, молчаливо приглашая Энджел сесть в ее собственную машину. Она села за руль, бросила быстрый взгляд на Хока и слегка трясущимися руками повернула ключ зажигания.

Хок не смотрел на нее. Не открой он ей дверцу, можно было подумать, что он забыл о ее существовании. «О чем он думает, — пронеслось в голове у Энджел. — Какие осколки прошлого вспоминает, какого они цвета… Насколько острые у них края и как глубоко они ранили его?»

Но Энджел больше ни о чем не спрашивала. Она научилась этому с самого первого раза. Цвета, которые он ей показал, были черными, почти дьявольскими и при этом неотразимо притягательными.

Энджел молча вела машину к дому миссис Карей. Остановившись у ее дверей, она вопросительно посмотрела на Хока. Захочет ли он пойти с ней в дом или останется ждать в машине?

— Где мы? — спросил Хок, подняв на нее глаза.

— У дома миссис Карей.

Хок ждал разъяснений.

— Она недавно сломала ногу, — сказала Энджел. — Я покупаю ей продукты и вожу к доктору — она сама пока не может.

Сведя брови к переносице, Хок пытался выудить из памяти это имя.

— Миссис Карей, — пробормотал он. — Я где-то слышал о ней.

— Джемы и варенье, — сказала Энджел, открывая дверцу.

Хок тоже вылез из машины и подошел к багажнику.

— Как на этом витраже? — спросил он, доставая завернутую в одеяло панель.

— Как на французской булке к нашему завтраку.

Хок понимающе хмыкнул и облизнул губы.

— Теперь я вспомнил, — сказал он. — Мы собираемся купить еще варенья?

— Миссис Карей натравит на меня кота, если я заикнусь о деньгах. Я ем ее чудесные джемы всю жизнь. Это подарок.

— Они от этого только слаще? — спросил Хок.

— Да, — ответила она и с удивлением на него посмотрела. Не ожидала, что он поймет.

— Не смотри на меня так испуганно, Энд-жел. Я знаю, что такое подарки. Когда-то я в отчаянной надежде ждал их каждый день рождения, каждое Рождество. Потом я научился жить без надежды.

Энджел молчала.

— Когда я был в третьем классе, учительница дала мне маленький леденец на палочке, перевязанной зеленой ленточкой, — сказал Хок. — Я хранил его до самого Рождества, чтобы, как все другие дети, открыть свой подарок.

Энджел бессильно сжала кулаки.

— А потом я ушел в поле, — продолжал Хок, — и там в одиночестве съел его. Я и сейчас словно ощущаю в пальцах его рельефную поверхность, чувствую свежий запах мяты, вижу ярко-зеленую ленточку и блестящий красно-белый леденец. Это была самая сладкая, самая прекрасная конфета, которую я когда-либо пробовал. Я таскал эту ленту в кармане, пока от нее не осталось несколько зеленых нитей.

Одолеваемый горькими воспоминаниями, Хок в смятении покачал головой.

— Я очень, очень давно не думал об этом, — сказал он.

Энджел едва сдержала слезы, вспомнив, какие дни рождения бывали у нее — с горами подарков, с радостью, смехом и любовью. Три года назад она потеряла очень много, но ей по крайней мере было что терять.

Годы воспоминаний, годы любви.

У Хока не было ничего, кроме привкуса мяты и ленты, затасканной в кармане до ниток.

Глава 18

Энджел спокойно закрыла багажник и последовала за Хоком к парадной двери дома миссис Карей. Она позвонила и стала терпеливо ждать, понимая, что старушке нужно время, чтобы дойти до двери.

Хок заметил, каким напряженным стало лицо Энджел, как она прикусила нижнюю губу — остался крошечный след. Он не знал, что расстроило ее. Но знал, что ему хочется разгладить эту вмятинку кончиком языка.

Подобно воспоминанию о запахе мяты, это желание удивило его самого. Он явно хотел скорее утешить Энджел, чем соблазнить ее. Хотел увидеть, как она улыбнется оттого, что он доставил ей удовольствие. Хотел…

Миссис Карей открыла дверь. Ее седая голова буквально уперлась Хоку в грудь. Старушка поправила очки и оглядела высокого смуглого мужчину, который неожиданно оказался на крыльце ее дома.

— Доброе утро, миссис Карей, — тихо сказала Энджел, все еще не придя в себя от горестных воспоминаний Хока. — Позвольте представить вам мистера Хокинса. Хок, это миссис Карей.

— Мистер Хокинс? — сказала старая женщина, наклонив голову.

— Зовите меня Хоком. В Канаде меня все так зовут.

Он искоса посмотрел на Энджел, затем переложил завернутую в одеяло панель в левую руку и пожал холодную, сухую старческую ладошку.

— Очень рад, миссис Карей.

Старушка прищурила черные глаза, снова оценивающе посмотрела на Хока. И наконец кивнула.

— Не всякому мужчине подойдет такое прозвище. Но вам подходит. Входите, Хок. — И затем с улыбкой: — И ты, Энджел, тоже. Чай уже заварен.

Огромный рыжий кот со сногсшибательным безразличием к собственной безопасности путался под ногами своей хозяйки, пока та, передвигая по полу металлические бегунки, шла на кухню. В конце концов Энджел не выдержала, наклонилась и взяла кота на руки.

— Тигр, ты глуп как пробка, — нежно отругала она его.

Она потерлась подбородком о пушистую мордочку кота и пошла вслед за миссис Карей на кухню. Кот посмотрел на Энджел рыжими глазами, коснулся носом ее носа и спрыгнул на пол. Миссис Карей уже сидела за столом, и можно было не опасаться, что она опять споткнется о кота.

— Налей мне чаю, — попросила миссис Карей. — Я отлежала во сне руки, и утром они не хотели просыпаться.

Энджел бросила быстрый взгляд на миссис Карей:

— Вы звонили доктору?

Старушка сухо засмеялась:

— Мне семьдесят девять, Энджи. Тебе не кажется удивительным, что я вообще просыпаюсь по утрам?

— Сегодня я повезу Дерри к доктору Маккею, — сказала Энджел. — Я захвачу вас и…

— Чепуха, — решительно оборвала ее миссис Карей. — Налей мне чая, Энджи. Чашка чая вылечит меня лучше любого доктора. Садитесь, Хок. Можете положить себе в чай все, что вам нравится.

Энджи налила чай и поднесла каждому тарелку с песочным печеньем.

— Так вот насчет доктора, — снова начала она. — Мне кажется…

— Я помню, как несколько лет назад, — снова оборвала ее миссис Карей, — Дерри влетел ко мне в бриджах, надетых наизнанку, потому что обнаружил тебя спящей на полу в студии. По-видимому, ты слишком долго работала. Приехал доктор Маккей, постукал, послушал, помял тебя, но ты даже не проснулась. Он сказал, что с тобой все в порядке, и чрезмерный сон еще никому не вредил.

— Да, но…

Миссис Карей поставила чашку на стол так решительно, что Энджел не стала больше настаивать.

— Все мои болячки от возраста, — сказала миссис Карей. — Как только доктор научится поворачивать время вспять, я позвоню ему и скажу, что по утрам стала чувствовать себя усталой.

Энджел вздохнула и сдалась.

Зазвонил телефон.

— Я подойду, — сказала Энджел и быстро направилась в гостиную.

За ней медленно последовала миссис Карей.

Энджел подняла трубку, что-то сказала человеку на другом конце провода и передала трубку миссис Карей. Возвратившись в кухню, она почувствовала на себе пристальный взгляд Хока.

— Ты часто это делаешь? — спросил он, не сводя с нее глаз.

— Отвечаю по телефону?

— Работаешь до изнеможения.

Энджел пожала плечами и подумала, что хорошо бы сменить тему.

— Нет.

— Только когда скверно на душе? — спросил Хок довольно тихо, чтобы миссис Карей не смогла его услышать.

Энджел сделала глоток чая.

— Как давно это было?

— Что?

— То, что ты доработалась до бесчувствия.

Энджел решила было не отвечать ему, но потом подумала, что в этом нет смысла. Хок всегда может обо всем узнать у Дерри.

Кроме того, ей доставляло какое-то почти садистское удовольствие показать ему, как сильно он в ней ошибся.

— Это было около трех лет назад, — сказала Энджел, отхлебывая чай. — В ту ночь Карлсон наконец убедил меня, что человек, которого я любила, мертв, а я жива и с этим ничего не поделаешь, разве что заползти к нему в могилу и умереть рядом с ним.

— Но ты этого не сделала.

— Мне не позволил Карлсон.

При воспоминании о жестоких словах Карлсона у нее потемнело в глазах. Но это была намеренная жестокость, жестокость, вынуждающая ее осознать, что она жива, а Грант мертв.

Тогда она и не подозревала, как дорого это обошлось Карлсону. Целый год она не могла простить его, отказывалась говорить с ним, не вскрывала писем, которые он слал ей. Тогда она не знала, что Карлсон любит ее, как мужчина может любить женщину.

Со временем она поняла это, но было поздно. В ее памяти Карлсон оказался неразрывно связан с жизнью и смертью Гранта. Она не могла стать любовницей Карлсона, так же как не могла стать любовницей Дерри.

— Карлсон любил тебя, — сказал Хок.

— Да. Еще до того, как меня полюбил Грант. Но я никогда его не любила, во всяком случае не в таком смысле.

— Потому что он индеец?

Энджел печально улыбнулась:

— Потому что он не Грант.

— А после того, как Грант умер? — настаивал Хок.

Энджел усталым жестом откинула с глаз прядь волос.

— Все равно. Ведь Карлсон не мог стать Грантом, — спокойно ответила она. — Этого я не могла ему простить. И Дерри тоже. Я не могла простить этого ни одному мужчине.

Энджел поняла, что новый вопрос готов сорваться с губ Хока. Внезапно она почувствовала, что все ее объяснения ранят ее саму больше, чем Хока. Воспоминания наказывали ее. Воспоминания, которые она столько лет не подпускала к себе.

— Хватит, Хок, пожалуйста, — тихим дрожащим голосом попросила Энджел. — Или тебе нравится мучить меня, напоминая о самых тяжелых минутах моего прошлого?

Хок прикрыл глаза, чтобы не видеть горечь и замешательство на лице Энджел.

— Нет, — очень тихо ответил он.

— Тогда зачем ты это делаешь?

— Потому что я должен знать о тебе все. — Он открыл спокойные, ясные, глубокие, как ночь, глаза. — Должен.

— Зачем? — спросила Энджел. Отчаяние почти лишило ее сил держать себя в руках.

— Я никогда не видел женщину, которая бы любила кого-нибудь, кроме себя.

Эти спокойные слова остановили нарождающийся в ней протест. Если ее боль сможет хоть чему-нибудь научить его, она не станет сопротивляться его вопросам и ответит на любой из них. Она так многому научилась у Дерри и у Карлсона. Она не может отказать никому в таком же шансе.

В наступившей тишине постукивание бегунков миссис Карей, идущей из холла на кухню, показалось ей слишком громким.

— Это Мэри, — сказала миссис Карей. — Она говорит, что в этом году на старой ферме будет потрясающий урожай ежевики.

— Ням-ням, — сказала Энджел и облизнула губы.

Старая женщина улыбнулась.

— Собирать ее я не смогу, — сказала она, — но я пока в состоянии варить варенье.

— Мы будем рады собрать столько ягод, сколько вам понадобится, — сказал Хок, прежде чем Энджел успела раскрыть рот.

— Ястреб в ежевичнике, — сипло засмеялась миссис Карей, словно зашелестели опавшие листья. — Ради этого стоит пожить.

Уголок рта Хока пополз кверху. Хок посмотрел на Энджел, затем на кухонный стол, где лежала мозаичная панель, и снова на Энджел. Она кивнула. Он встал и мягкими шагами подошел к столу.

— Ради этого, — сказал Хок, поднимая завернутую в одеяло панель, — стоит жить до ста лет.

Он подошел к окну, расположенному напротив обеденного стола. Заслонив собой панель от глаз миссис Карей, Хок снял с нее одеяло. Затем отступил на шаг и подставил картину свету.

Цветные стекла засверкали, наполняя кухню красками.

Миссис Карей, облокотившись на ходунки, рассматривала мозаику, превратившую ее кухню в калейдоскоп красок.

— Это самая чудесная вещь, какую я когда-либо видела, — медленно произнесла она. — Взгляните на эти цвета. Клянусь, этот джем можно есть.

Энджел широко улыбнулась, радуясь, что доставила старушке удовольствие.

— Я рада, что вам понравилось, — сказала Энджел. — Она ваша.

Старая женщина повернула к ней голову:

— Это слишком, Энджи. Я не могу это принять. Ты, должно быть, потратила уйму времени…

— Я всю жизнь ем ваши джемы, миссис Карей, — вежливо перебила ее Энджел. — Вы провели годы на кухне, готовя их для людей. Пожалуйста. Я хочу, чтобы вы взяли этот витраж. Я сделала его специально для вас.

В глазах миссис Карей заблестели слезы. Она достала из кармана домашнего платья надушенный лавандой носовой платок, промокнула им глаза и протянула руки к Энджел.

Энджел поднялась и мягко обняла миссис Карей. А когда отступила назад, то увидела, что Хок смотрит на нее так пронзительно, словно хочет запомнить каждый жест, каждый нюанс отношений между женщинами.

— Куда вы хотите это повесить? — спросил Хок, переводя взгляд на миссис Карей.

— Прямо здесь, чтобы смотреть на нее каждое утро. Когда вы доживете до моих лет, вам тоже захочется, вылезая из кровати, видеть перед собой что-нибудь красивое.

— Это приятно в любом возрасте, — сказал Хок, бросая быстрый взгляд на Энджел.

Пока Хок вешал панель, стараясь, чтобы свет падал наиболее выгодно, Энджел и миссис Карей составляли список того, что понадобится в нынешнем сезоне для заготовки варенья. Когда они закончили, Хок как раз вбил последний гвоздь. Он взял из рук Энджел список и бегло проглядел его.

— Вы хотите, чтобы мы сделали покупки прямо сейчас? — спросил он.

— О нет. Можно и через неделю.

— Отлично. Энджел собирается взять меня на несколько дней на рыбалку. Нашу последнюю поездку… пришлось отложить.

Энджел хотела возразить, но поняла, что не стоит. Когда она соглашалась стать провожатым, то знала, что в ее обязанности войдет и выезд на рыбалку.

Два дня назад эта мысль не испугала бы ее.

Но сейчас ей стало страшно, потому что, глядя в его грубое, хищное лицо, она видела тень мальчика, который носил в кармане зеленую ленту, пока от нее не осталось лишь несколько ниток.

— Пока ты отвезешь Дерри к доктору, я приготовлю катер, — сказал Хок.

Не глядя на него, Энджел кивнула.

— Тебе нужно куда-нибудь позвонить, прежде чем мы выйдем в море? — спросила она.

— Нет. Переговоры закончены. Теперь либо все удастся, либо развалится на миллион маленьких кусочков.

Безразличный тон Хока озадачил Энджел.

— Ты так говоришь, словно тебе все равно, — сказала она.

— Я то богат, то беден. — Хок пожал пленами. — С тех пор как я бросил автогонки, я успел несколько раз сколотить состояние и потерять его. Главное — тратить адреналин, а деньги — лишь способ вести ему учет.

Всю дорогу домой Энджел думала над словами Хока. Даже когда они уже шли вдоль пристани к катеру, она все еще прокручивала в голове его слова так и эдак, словно кусочки стекла, которые ей не удавалось сложить в желаемое целое.

С севера задул ветер и взъерошил черные волосы Хока. Волосы шевелились, освещенные лучом света, и это придавало лицу Хока что-то дьявольское.

Энджел мельком посмотрела на него и, переведя взгляд на его ручные часы, нахмурилась. Северный ветер всегда чреват неприятностями. Она намеревалась ловить рыбу около Индиан-Хед, расположенного неподалеку от бухты Нидл-Бей, куда они, собственно, и держали путь.

Но если поднимется ветер, дай Бог добраться до Нидл-Бей засветло. А если ветер усилится, им придется искать убежище где-то на полпути. Несмотря на защиту гор и островов, пролив Инсайд-Пасседж во время шторма для небольших судов опасен.

Энджел вывела катер со стоянки так быстро, как только позволяли правила. Не обращая внимания на лодки во Френчмен-Пул и деревянные плоты, покачивающиеся вдоль берега, она направила судно по реке Кэмпбелл к морю.

Ветер не унимался, на волнах забелели барашки. Энджел включила радио — послушать переговоры рыбаков. Оказалось, что на севере ветер еще сильнее, чем здесь. Она приготовилась к долгому путешествию.

Хок несколько часов просидел в кресле на корме. Поначалу он нарочно не пошел в рубку, чтобы не нервировать Энджел своим присутствием, но потом монотонный шум мотора, белые полосы кильватера и серо-зеленые горы, поднимающиеся из моря, навеяли на него дремоту.

Однако из-за сильного ветра и непрекращающихся брызг он замерз, потом промок и, наконец, решил все же пройти в рубку.

— Замерз? — спросила Энджел не оборачиваясь.

— Немного.

Сквозь ветрозащитное стекло Хок посмотрел вдаль. Сине-черная гладь воды в проливе между островами сплошь была покрыта белыми барашками.

— Судя по всему, погода может испортиться, — сказал он.

— Это будет очень плохо, — согласилась Энджел, прикидывая, сколько им еще предстоит проплыть. — Мы проскочим узкий пролив и за островами изменим маршрут. Получится немного дольше, зато безопаснее.

Пристроившись на длинной скамье, с трех сторон охватывающей стол в рубке, Хок молча наблюдал, как Энджел управляется с катером. Волны с шумом бились в гладкий белый корпус судна, сотрясая его, затем катер скользнул в укрытие между двумя островами, где с криком носились чайки, и качка стала слабее.

— Смотри, — сказал Хок.

Он коснулся руки Энджел и указал направо, где ярдах в пятидесяти от них возвышалась отвесная стена утеса; оттуда, завидя косяки сельди, чайки ныряли в воду. Защищенное от ветра, море здесь было зеленым и блестело. В ярком солнечном свете видны были каждый пузырик, каждая метнувшаяся серебристая тень.

Энджел посмотрела на солнце, прикинула, сколько им еще плыть, и покачала головой.

— С каким бы удовольствием я забросила здесь удочки, — мечтательно сказала она.

— Что мешает? — спросил Хок, поняв по ее тону, что рыбалка отменяется.

— При полной воде в проливе ужасное течение, и я бы не хотела, чтобы нас здесь застала ночь. У нас будет четыре дня для рыбалки.

Только теперь Хок заметил причудливо волнообразные перепады в окраске воды, отмечающие границы встречных течений.

— А сейчас низкая вода? — спросил он.

— В общем да.

Хок посмотрел за борт. Если при низкой воде здесь так бурлят потоки, можно представить, что будет во время прилива, когда огромные массы воды устремятся между островами и, сдавленные скалами, забурлят и вспенятся, сметая все на своем пути.

Отсюда пролив разделялся на множество узких протоков, петляющих в лабиринте островов. В этот лабиринт вливал свою мощь Тихий океан, мощь, сдерживаемую скалами и теснинами, подводными течениями и встречными потоками.

Некоторые острова были крупными, другие — не больше валунов, окаймленных скалистыми рифами.

Хок подумал, что ему было бы непросто провести катер невредимым по такому фарватеру даже с навигационной картой, при свете дня и низкой воде.

А в темноте да при полной воде это будет равносильно гонке в автомобиле со сломанным рулем.

Однажды в молодости он испробовал это, но тогда ему было все равно, жить или умереть, а теперь он не горел желанием снова испытать те ощущения.

Однако Энджел, похоже, отлично справлялась со своей задачей. Собранная, напряженная, руки твердо лежат на руле, глаза выискивают наиболее безопасный маршрут — таким же вот и сам он бывал во время гонок. Хок пристроился позади Энджел, восхищаясь ее ловкостью и довольный своим путешествием по неожиданно красивому и опасному проливу Инсайд-Пасседж.

Внимание Хока стало чересчур пристальным, чтобы его можно было не заметить. Энджел украдкой скосила глаза, пытаясь понять, что означает загадочное выражение его мужественного лица.

— Что-нибудь не так? — спросила она.

— Нет. Просто ты очень хороша, — ответил Хок. — Мне нравится смотреть, как ловко ты управляешь катером.

Глаза Энджел округлились от удивления.

— Спасибо.

— Это тебя Грант научил?

Энджел на мгновение опустила черные ресницы, под которыми скрылись сине-зеленые огоньки глаз.

Затем прозвучал ее спокойный, тихий ответ:

— Да.

Энджел ждала новых вопросов, но их не последовало.

Глава 19

Хок вылез из кровати, расположенной на носу катера. В каюте было совершенно темно, лишь слегка поблескивало вентиляционное отверстие. Осторожно, стараясь не шуметь, он открыл дверь в ее каюту. Ковровая дорожка поглощала звуки его шагов.

Каюта была пуста.

Как Хок и предполагал, Энджел предпочла спать снаружи, на корме. Дальше от него можно было уйти только на скалы, которые тянулись вдоль берега бухты Нидл-Бей. Встроенные сиденья и настил, прикрывающий мотор, образовывали пространство размером с двуспальную кровать. Благодаря сделанным на заказ подушкам кровать получилась вполне удобной.

Правда, довольно холодной. Предрассветный воздух пощипывал лицо. Из спального мешка, в котором устроилась Энджел, выбивалось лишь бледное облачко ее волос.

Хок прошел на корму и, стараясь не разбудить Энджел, легко коснулся этого нежного облачка. Волосы были прохладные, даже холодные, но удивительно живые. Они вбирали свет, словно жемчуг, сверкая и переливаясь при каждом прикосновении Хока.

Он вспомнил, как несколько дней назад она лежала на темном одеяле на носу лодки и бледный огонь ее волос и кожи пробудил в нем желание погрузиться в Энджел, как в теплое озеро.

Она была так прекрасна, а он был так жесток.

Хок в задумчивости осторожно намотал на палец прядь ее волос. Он так мало знал о ней и вместе с тем так много.

Она дала ему то, чего не давала ни одному мужчине, а он взял, ничего не давая взамен, даже удовольствия. Потом он разозлился на нее за то, что она разрушила его мир, лишила уверенности в том, что он знает жизнь и женщин, и опрокинула его представление о них.

Как же заблуждался он, полагая, что Энджел сама все нарочно подстроила! Она знала о его цинизме не больше, чем он о ее невинности.

Энджел открыла ему, что бывают женщины, которые не лгут, а он открыл ей, что бывают мужчины, которые не умеют любить. Ее глаза темнеют, когда теперь она смотрит на него. Она обходит вокруг стола, чтобы не оказаться с ним рядом. И при этом ей приходится отвечать на его вопросы, вопросы, которые, словно когти, впиваются в нее, заставляя сжиматься от боли.

И все же Хок не мог не задать их. Он должен был узнать все.

Со всей осторожностью, на какую он был способен, Хок отпустил ее бледный локон, и палец, лишившись тепла ее шелковистых волос, внезапно ощутил прохладу. Он снова тронул ее белокурую прядь, скользнул по ней кончиком пальца, пока не уткнулся в холодную ткань спального мешка.

Повернувшись, он бесшумно пошел назад в каюту.

Солнце окрашивало горизонт на востоке.

Энджел проснулась от запаха кофе и жареного бекона. Она быстро села, сердце ее колотилось. Какое-то мгновение Энджел не могла понять, где она. Затем она ощутила холодный воздух, легкое покачивание катера и все вспомнила.

Хок.

Первый день их путешествия на рыбалку.

— Тебе сколько яиц? — спросил Хок, открывая дверь каюты и глядя, как Энджел медленно возвращается к реальности.

— Ты делаешь глазунью или болтунью? — спросила она.

— Узнаю, когда разобью, — ответил он.

Уголки рта Энджел изогнулись в улыбке.

— Держи меня в курсе.

Сдержанно кивнув, Хок отвернулся к плите. Заспанный вид Энджел заставил его тело сжаться от любовного голода. Совсем недавно это разозлило его. Теперь его пронзила жалость, такая же сильная, как и желание.

Расстегнув «молнию» спального мешка, Энджел, поежившись, быстро прошла в каюту и прикрыла за собой дверь, чтобы сохранить тепло от плиты.

— Хочешь, я приготовлю омлет? — нерешительно спросила она.

Каюта казалась слишком маленькой. Высокий, широкоплечий Хок не оставлял в ней свободного места.

Хок повернул голову и мгновенно понял, что Энджел чувствует себя не в своей тарелке.

— Ничего страшного, — сказал он. — Я люблю иногда сам приготовить завтрак.

Энджел стояла у дверей. Ее волосы были в беспорядке, из-под сизо-серого пуловера выглядывали края рубашки. На ногах были новые чулки. Несомненно, она переоделась еще вчера вечером, прежде чем залезла в спальный мешок.

— В следующую ночь я испробую твой метод, — сказал Хок.

Он с усилием заставил себя отвернуться и разбил над сковородкой яйцо с ловкостью человека, который частенько готовит себе завтрак сам.

— Мой метод? — удивилась Энджел.

— Надевать чистое белье перед тем, как ложиться спать, — пояснил Хок. — Я забыл, что, пролежав ночь, одежда становится холодной.

— Особенно если ты еще теплый со сна.

— Глазунья, — сказал Хок.

— Что? — спросила Энджел. — О, ты не прорвал желток! Поздравляю. Мне из двух яиц.

Энджел зачарованно смотрела, как уголок рта Хока потянулся кверху. Она стояла достаточно близко, чтобы заметить, как от его глаз побежали лучики морщинок. Энджел затаила дыхание, надеясь увидеть на его лице настоящую улыбку. Но он не улыбнулся, и она тихо вздохнула. Может, когда он поймает лосося…

Подумав об этом, она виновато посмотрела на Хока.

— Мы пропустили прилив, — сказала она. — Я проспала.

— Это не имеет значения.

— Почему?

— Ветер, — коротко ответил Хок. — Барашки до небес.

Он махнул ножом в сторону окна.

Энджел осторожно протиснулась к окну. Проход был так узок, что она не могла не коснуться Хока, не заметить, как широки его плечи, как узки бедра, как мужественны его черты.

Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, но от этого стало только хуже. Она знала, что по утрам ей труднее всего. Так было всегда. Разум просыпается чуть позже, чем чувства. Рядом с таким мужчиной, как Хок, она в опасности.

«Или никакой опасности нет? — подумала она. — С той отвратительной попытки заняться любовью он только задает мне вопросы. Нет, — сразу поправила она себя, — попытки заняться сексом. Если бы это была любовь, все бы закончилось по-другому».

Вид вспененной ветром воды отвлек Энджел от мыслей о Хоке и различии между любовью и сексом.

Поверхность океана усеивали белые гребни волн, ветер поднимал брызги, и только в укрытой скалами бухте Нидл-Бей было спокойно. Ни о какой рыбалке не могло быть и речи.

— Ты прав, — согласилась Энджел. — Я бы не рискнула лезть в такую воду, если это не вопрос жизни и смерти.

Хок посмотрел из-за плеча Энджел на бушующий океан.

— Здесь ветры обычно надолго? — спросил он.

— Могут дуть час, а могут неделю, это непредсказуемо. Но мне кажется, он к вечеру стихнет.

— А если нет?

Энджел вздохнула:

— Ты умеешь играть в криббедж?

Один уголок рта Хока снова загнулся кверху.

— Готов научиться.

Слушая глубокий, надтреснутый голос Хока, Энджел подумала: неужели криббедж — единственное, чему Хок хотел бы у нее научиться? Несмотря ни на что, ее преследовало ощущение, что за его грубостью скрывается способность любить так же сильно, как и ненавидеть.

С ней было то же самое. Ее ярость и ненависть к жизни были не менее сильны, чем любовь к Гранту, однако в конце концов она пережила и ярость, и любовь.

«Что бы было, если бы я знала только ненависть и жестокость? Что бы было, если бы я никогда не знала любви?»

Энджел вспомнила, с какой горечью и завистью Хок сказал: «Любовь рождает любовь. Чудесный замкнутый круг».

Он, Хок, всегда был вне этого круга.

«Как долго должен человек жить вне этого круга, чтобы потерять способность любить? — спросила себя Энджел. — Сколько времени нужно, чтобы потерять всякую надежду?»

— Твоя яичница остынет.

Спокойный голос Хока вывел ее из задумчивости. Она села за стол, съела завтрак, который ей приготовил Хок, и выпила кофе, который он налил ей в кружку. Когда он сел с противоположной стороны стола, чтобы позавтракать самому, их колени на мгновение соприкоснулись.

Вынужденное уединение на катере нарушило безмятежность Энджел, как северный ветер — гладь моря.

Энджел быстро встала и ополоснула тарелки в маленькой раковине.

— Ты любишь тушеную рыбу с овощами? — неожиданно спросила она.

— Да.

Хок, прищурившись, следил за ней. От него не укрылось, что даже случайное прикосновение заставило Энджел отстраниться от него, и то, что он заслужил ее страх, не меняло дела.

— Я имела в виду, что мы можем сойти на берег, — сказала она. — Жаль, что я не сообразила захватить ловушку для крабов.

Хок жестом показал на ряд шкафчиков вдоль корпуса катера.

— Посмотри вон там, — сказал он. — Первая дверца слева.

Энджел наклонилась и открыла шкаф. Ее руки наткнулись на сложенный кольцом желтый канат и металлическую сеть ловушки. Она выпрямилась и, держа в руках новенькую ловушку, с улыбкой посмотрела на Хока.

— Как ты узнал? — спросила она.

— Дерри сказал, что ты любишь крабов. А продавец в магазине рыболовных принадлежностей заверил, что эта — самая лучшая.

Мгновение Энджел смотрела на Хока, пораженная тем, что он специально заезжал в магазин, чтобы доставить ей удовольствие.

— Спасибо, — неуверенно произнесла она. — Не стоило.

— Знаю. — Его голос был мягок. — Вот почему мне было приятно сделать это.

Энджел взглянула в ясные карие глаза Хока и крепче сжала в руках ловушку. Она никогда не думала, что карий цвет может быть таким теплым.

Золотистые искорки, притаившись, словно смешинки, в глубине его глаз, согревали их своим теплом и только ждали момента, чтобы вырваться на свободу.

Внезапно Энджел почувствовала, что ей нечем дышать. Это был не страх близости с Хоком. Не совсем. Она поспешно отвернулась.

— Сначала, — хрипло сказала Энджел, — моллюски.

— Моллюски?

— Моллюски, — решительно повторила она. — И ведро.

— Третий шкафчик с краю, — сказал Хок и вдруг весело добавил: — Я имею в виду ведро, а не моллюсков.

Хок увидел, что глаза Энджел широко раскрылись от удивления. Носком ботинка он открыл дверцу.

— Ведра, лопатки и пляжные туфли, — сказал он.

— Ты обо всем позаботился.

— Нет, — мягко ответил он, — но я стараюсь учиться.

Энджел до боли сжала металлическую сеть ловушки. Она понимала, что Хок имеет в виду не сбор моллюсков на берегу.

— Не смотри так испуганно, Энджел, — тихо, почти шепотом сказал Хок. — Я не прошу у тебя ничего особенного. Просто будь сама собой.

Энджел порывисто вздохнула.

— Я прошу слишком многого? — Теперь в его голосе слышались сожаление и любопытство.

— Нет, — прошептала она, — не слишком, но…

Ее голос оборвался. Закрыв глаза, она лепесток за лепестком собирала в голове розу, пока ее пульс не стал ровнее и спазм не отпустил горло.

Хок молча смотрел на нее. Он подозревал, что она сейчас вспоминает и то, как поранил ее до крови крючок, и то, как налетел на нее ястреб. Он ощутил непреодолимую потребность сжать эту женщину в объятиях, загладить обиду, защитить от горя и боли.

Сила этого желания поразила Хока. В жизни не чувствовал он ничего подобного, и остановил его только страх, что Энджел станет сопротивляться и они вновь отдалятся друг от друга.

Энджел быстро собрала все, что могло понадобиться им на берегу. Начался отлив, и уходящая вода оставила у ручейка, впадавшего в Нидл-Бей, тонкие валики песка.

Сама бухта была узкой и длинной, скорее выемка в горе, чем настоящая бухта. Всего несколько сот ярдов в глубину и футов восемьдесят в ширину — там, где она смыкалась с проливом Инсайд-Пасседж. Бухту стеной окружали утесы и крутые холмы, покрытые валунами и кедрами. Выше, там, откуда вытекал ручей, утесы расступались, образуя узкий овраг.

Крошечный пляж усеян был мелкой галькой и песком. На подступах к утесам он становился более каменистым. Здесь у самой кромки воды зарывались в песок моллюски и упрямо цеплялись за серые камни устрицы.

Энджел очень осторожно приглушила мотор и легко подвела катер к берегу. Хок с уже привычной для нее грациозностью спрыгнул на песчаную полоску. Энджел бросила ему снаряжение и подала катер на несколько футов назад, чтобы отступающая вода не оставила его на мели. Бросив якорь, она сняла джинсы и приготовилась перейти по воде на берег.

Но Хок опередил ее. Тоже сняв джинсы, под которыми оказались черные плавки, эффектно контрастирующие с красной шерстяной рубашкой, он вошел в холодную воду. Лишь узкая полоса сильных загорелых бедер виднелась над поверхностью воды.

С лицом, бесстрастным, как само море, Хок смотрел на Энджел. Она в нерешительности стояла на носу и держалась за поручни. Он протянул к ней руки, чтобы перенести на берег, словно она была частью рыболовного снаряжения.

Будь это Карлсон или Дерри, она бы шагнула не раздумывая. Но это был Хок. Энджел помешкала, но потом вспомнила его совет быть самой собой.

— Как ты узнал, что я ненавижу холодную воду?

Лицо Хока смягчилось, и на нем появилось некое подобие улыбки. Глаза потеплели.

— Счастливая догадка, — ответил он, беря ее на руки.

Энджел ухватилась за Хока и почувствовала на оголенных ногах тепло его рук. Какая-то неловкость, похожая на страх, сковала ее. Она вздрогнула.

Хок молча перенес Энджел с катера на берег и, не продлевая мгновение их близости, сразу поставил на землю.

— Спасибо, — сказала Энджел.

Непонятно было, за что она благодарит его: за то, что он избавил ее от необходимости лезть в холодную воду, или за то, что отпустил так быстро.

— Нет проблем, — сказал он, пожимая плечами. — Ангелы тяжелыми не бывают.

Он отвернулся и начал натягивать джинсы, сосредоточенно разглядывая жесткую ткань, прилипающую к его мокрым ногам, и холодные ручейки, стекающие к щиколоткам и исчезающие в мелком песке.

Он старался думать о чем угодно, только не о мягком теле Энджел, горящем в его руках, и не о том, как внезапно оно напряглось — рефлекс, непроизвольный, как дыхание.

Какую боль надо было испытать, чтобы рефлекс этот закрепился после одного-единственного урока?!

Всякий раз, близко соприкоснувшись с Энджел, он ощущал, как глубоко ранил ее. Ему и в голову не могло прийти, что женщина вообще способна так чувствовать боль.

Хок тяжело вздохнул и подумал, как многому ему еще предстоит научиться.

Глава 20

Надев джинсы и закатав их до колен, Энджел помогла Хоку перенести снаряжение повыше, куда не доставали волны. Все, кроме ведра и лопаток для моллюсков. Около ручья местами зеленела трава. Энджел прошлась по берегу.

Небо было совершенно чистое, холодное и бесконечное, как само время. Океан переливался всеми оттенками синего, и только у скал, где в воде отражались низко нависшие ветви кедров, он казался зеленым. Подул небольшой ветер, образуя волнистую рябь на воде. Тишину нарушал лишь плеск волн, набегавших на покрытый галькой берег.

Энджел оценивающим взглядом окинула полоску дна, обнажившуюся с начала отлива. Узковата, но сойдет.

— Начнем копать моллюсков? — спросила она.

— В Западном Техасе их не слишком много.

Энджел слегка улыбнулась:

— Боюсь, что да.

Она присела на корточки около каменистой полоски берега, которая еще недавно была под водой.

— Моллюсков легче искать при полном отливе, — сказала Энджел. — Тогда они оказываются очень близко к поверхности. Найдешь одного — ищи рядом еще.

Хок присел рядом с Энджел, наблюдая, как она роет землю лопаткой. Энджел взяла не специальную вилку для моллюсков — дно здесь было слишком каменистое, — а садовую лопатку, достаточно крепкую, чтобы не сломаться при использовании ее не по назначению.

С победным кличем Энджел протянула Хоку испачканную в песке руку. На ладони у нее лежали комочки грязи, и Хок не сразу признал в них моллюсков.

— Это моллюски? — с сомнением спросил он.

— Самые настоящие. Смотри.

Энджел ополоснула свою добычу, и стала видна их гладко закругленная выпуклая раковина.

— Да, моллюски, — согласился Хок.

Энджел, улыбаясь, наполнила ведро до половины морской водой и бросила в него моллюсков. Затем весело вернулась к своему занятию.

— Многие, прежде чем есть, оставляют моллюсков на день, на два, — сказала Энджел, — чтобы из них вышел песок. Но я не ела тушеных моллюсков с прошлого лета и ждать не в силах. Ты не возражаешь?

На лице Хока появилось что-то близкое к улыбке.

— Нет, — ответил он, — не возражаю.

Неожиданная мягкость его голоса заставила Энджел поднять голову. Хок был совсем рядом, и его ноги едва не касались ее бедер. Он сжал в руке вторую лопатку и вонзил ее в песок.

Энджел быстро опустила глаза, смущенная близостью Хока. Но это была не его вина. На узком этом берегу Хок лишь следовал ее указаниям.

Как бы ей хотелось, чтобы его броская мужественность не действовала на нее так сильно.

— Я забыла спросить, — произнесла Энджел после недолгого молчания, пораженная внезапной мыслью. — Ты любишь тушеных моллюсков?

— Вечером узнаю.

Некоторое время стояла тишина, нарушаемая лишь скрежетом металла по камням и песку. Хок отложил в сторону лопатку и сунул руку в песок. Его пальцы быстро научились отличать бесформенные камни от закругленной, слегка ребристой поверхности раковины.

— Будь я проклят, — пробормотал Хок, вытаскивая полную пригоршню моллюсков. — Ангел, ты отличный учитель.

Она взглянула в его строгое лицо и робко улыбнулась.

— Научить выкапывать моллюсков нетрудно, — сказала она.

Хок и Энджел продолжали работу в дружелюбном молчании, и это напомнило Энджел то время, которое они с Хоком провели на лодке, прежде чем ей в спину вонзился рыболовный крючок. Она чувствовала его рядом, но не боялась.

Рану от крючка она тоже чувствовала. Сегодня она болела гораздо меньше, чем вчера или позавчера. Энджел хотела, чтобы Дерри посмотрел ее спину, но всякий раз, когда она вспоминала об этом, Дерри был погружен в свои книжки и длинные формулы. Энджел сама пыталась промыть рану, но быстро оставила эту затею. Нужно быть акробаткой, чтобы дотянуться до собственной лопатки.

Наконец Хок и Энджел дошли до той границы обнажившегося морского дна, за которой моллюсков уже не было. Энджел встала и расправила плечи, слегка вздрогнув от боли в потревоженной ранке. И тут же заставила себя не думать о боли, как и в те времена, когда заставляла себя заново учиться ходить.

Карлсон тогда сказал ей: «Если боль нельзя унять, следует забыть о ней».

— Этого хватит, — сказала Энджел, приподнимая ведро с моллюсками. — Двадцать тебе и двадцать мне.

— А если я не люблю моллюсков? — спросил Хок скорее весело, чем с беспокойством.

Энджел с притворной жадностью облизнула губы.

— Я что-нибудь придумаю, — пообещала она.

Хок скептически приподнял бровь и взял ведро из рук Энджел. Под неустанным наблюдением ее сине-зеленых глаз он ополоснул моллюсков, потер их жесткой щеткой и снова ополоснул. Потом сложил в ведро, наполнил его водой и повернулся к Энджел.

— Что дальше? — спросил он.

— Поставь ведро в тень, и мы приступаем к ловле крабов.

Энджел направилась туда, где на траве лежали ловушка для крабов и кусок бекона, взяла их и вернулась к Хоку.

— Это чуть сложнее, чем выкапывать моллюсков.

— Крабы более проворны? — сухо предположил Хок.

Она улыбнулась:

— Намного.

И повела Хока к краю скалы, отвесно уходившему в воду. Здесь было довольно глубоко. Энджел ловко прикрепила кусок бекона к проволоке на дне ловушки и опустила металлическую сеть в воду. Ловушка представляла собой концентрические круги убывающего размера.

— Сейчас крабы почувствуют запах бекона, — сказала Энджел, — и прибегут.

— У этой штуки нет крышки, — заметил Хок. — Что помешает этим тварям вылезти назад тем же способом, каким они залезли внутрь?

— В этом весь и фокус, — ответила Энджел. — Ты должен быть проворнее их.

Невидимая в зеленой воде, ловушка ударилась о дно.

Энджел досчитала про себя до ста и потянула ловушку вверх, как можно быстрее перехватывая руками канат.

В тот момент, когда ловушка показалась над водой, через край ее перевалился краб и плюхнулся в море.

— Черт! — воскликнула Энджел. — Он был как раз то, что нужно.

Хок наблюдал, как краб исчезает в толще воды.

— Я люблю крабов.

— И я тоже. Слава Богу, что они глупы. Рано или поздно он снова туда залезет.

Хок смотрел, как Энджел вновь опустила ловушку, сосчитала про себя до ста, быстро вытащила ее и с явным разочарованием оглядела улов. Крабы были либо слишком маленькие, либо не того вида.

Минут через двадцать и Энджел, и приманка в ловушке выглядели одинаково жалкими.

— Можно мне? — спросил Хок, беря из ее рук ловушку.

Энджел молча вручила ему ярко-желтый канат. Потом стащила через голову свитер и повязала его на шее. Лучи солнца, отражаясь от скал и поверхности воды, нагрели воздух. Несмотря на ветер с моря, под укрытием скал было тепло.

Хок опустил ловушку, молча сосчитал до ста и вытащил ее из воды. Сеть была пуста: ни единого, даже самого маленького краба.

Он удивленно посмотрел на Энджел.

— Я забыла тебя предупредить, — сказала она, сдувая со лба выбившуюся прядь волос. — Когда вытаскиваешь ловушку, надо держать ее вертикально. Если она наклонилась…

— …крабы разбегаются, — закончил Хок.

Сделав еще несколько попыток, он наконец освоил эту науку. Энджел сидела на выступе скалы и наблюдала за ним. Его сильные руки с такой быстротой вытаскивали из воды ловушку, что все, что в ней было, оставалось лежать на дне.

Хок, казалось, совсем не уставал. Он поднимал и опускал ловушку в двадцатый раз с той же легкостью, что и в первый. Склонив голову на колени, Энджел старалась запомнить грациозную мужественность и силу его тела, чтобы запечатлеть ее в своей будущей картине: мужчина, скалы и море.

И тут до Энджел дошло, что Хок поймал огромного краба и небрежно лезет рукой в ловушку, чтобы достать его.

— Нет! — крикнула Энджел.

Она порывисто схватила Хока за запястье и выдернула его руку из ловушки прежде, чем он успел дотянуться до краба, а краб до него.

Хок удивленно посмотрел на нежную руку, обхватившую его запястье, потом в сине-зеленые глаза Энджел.

— Такие клешни могут поранить, — пояснила она.

Энджел осторожно поднесла руку сзади, подсунула большой палец под брюшко огромного краба, другим пальцем прижала его сверху и вынула из ловушки. Это был самец больше восьми дюймов в ширину. Он злобно шевелил клешнями и щелкал ими.

Хок посмотрел на толстые клешни краба и подумал, что вот снова Энджел встала между ним и опасностью.

— Сначала крючок, теперь краб, — задумчиво сказал он. — Спасибо и за то, и за другое.

Его пальцы на мгновение коснулись щеки Энджел. Они были прохладны после морской воды, а ее щеки горели от солнца, и этот контраст только усилил ощущение от его прикосновения.

Какое-то время Энджел удивленно смотрела на Хока, не в силах пошевелиться, затем отстранилась от него.

— Мне следовало предупредить тебя, как надо обращаться с крабом, — спокойно сказала она.

Хок снова взял в руки желтый канат.

— Сколько крабов нам нужно? — спросил он.

— Этого хватит.

Хок искоса посмотрел на Энджел.

— Я полагаю, что смогу заявить права на твою половину добычи, — сказал он.

— И не надейся, — мгновенно парировала она.

Угол рта Хока потянулся кверху. Он наклонился и снова опустил ловушку в море. Считая про себя, он смотрел, как Энджел пересекла узкий берег и бросила краба в ведро с моллюсками.

Выцветшие обтягивающие джинсы подчеркивали изящную линию ее бедер. Волосы, собранные на затылке в пучок, растрепались. Она уверенно шагала по каменистому берегу. Пляжные резиновые сандалии хлюпали на ноге при каждом шаге.

Глядя на ее грациозную походку, Хок с трудом мог поверить, что Энджел так переломалась, что неминуемо была бы обречена, если бы не упорство Дерри, вытащившего ее из-под обломков машины.

Хок вдруг почувствовал, что у него заболели руки — с такой силой сжимал он желтый канат. Мысль о том, что Энджел когда-то беспомощная лежала в агонии, была ему невыносима.

Он знал так много женщин, которые лгали. Он был слишком близок к тому, чтобы никогда не узнать женщину, которая не лжет.

— Ты устроил для крабов бесплатный обед? — Весело спросила Энджел, возвратившись к нему.

Мрачное выражение на лице Хока и напряжение, сковавшее его тело, поразили ее.

— Хок!

Он вздрогнул, обернулся и посмотрел на нее. В его взгляде смешались голод, надежда и одиночество.

Она была поражена. Жизнь не подготовила ее к встрече с таким человеком, как Хок.

Энджел протянула к нему руку, и Хок машинально сделал шаг назад.

— Хок! — прошептала она.

Он отвернулся и быстрым, сильным движением вытащил ловушку.

— Все в порядке, Энджел, — спокойно сказал он. — Я просто задумался.

— О чем? — И затем быстро: — Прости, это не мое дело.

— Я думал о женщинах и лжи, — сказал Хок. — И о правде и ангелах.

Энджел не хотелось задавать вопросов, и промолчать было невозможно. Она должна узнать, что заставило Хока разувериться в любви.

— Причина ведь не только в том, что тебя бросила мать, не так ли? — спросила Энджел.

— Причина чего?

— Ну того, что ты ненавидишь женщин.

Хок вытащил ловушку. Она была пуста. Он снова погрузил ее в воду.

— Я не всех женщин ненавижу, — ответил он наконец. — Во всяком случае теперь.

— Это нелегко?

— Что?

— Не чувствовать ко мне ненависти.

От этих слов Хок застыл на месте.

Энджел была права.

Это противоречило всему, что Хок усвоил в своей жизни, полной постоянной борьбы за выживание в этом грубом мире.

И все же он не мог ненавидеть Энджел. Она была чиста, как образы, сотворенные ею из цветного стекла. Все краски жизни сошлись в этой женщине с затравленными глазами и губами, все еще не разучившимися улыбаться.

— Это пугающе легко, — сказал Хок, пристально глядя на Энджел.

До Энджел стал доходить смысл его слов, и у нее перехватило дыхание.

Пугающе.

Это естественно, когда в одно мгновение кто-то рушит твое представление о жизни.

С ней такое случалось дважды. Недавно с Хоком, когда она научилась не доверять своему первому впечатлению. И раньше, во время аварии, когда она научилась не доверять самой жизни.

Почти невыносимо было высвободиться из-под обломков рухнувшего мира и заново научиться ходить в мире, который уже не сможет быть столь же безопасным, как прежний.

Любовь дала ей силы. Любовь Дерри. Любовь Карлсона.

Хоку, должно быть, намного хуже. Он совсем один. Его старые представления о жизни рушатся, и их пока нечем заменить.

Звук поднимаемой из морской синевы ловушки вывел Энджел из задумчивости. Она увидела что-то темное и угловатое, вцепившееся в край ловушки, и быстро вскочила на ноги, возвращаясь в мир, который выбрала, мир, который любила. Она привстала на цыпочки и заглянула через руку Хока.

— Это то, что нужно, — сказала она. — Только посмотри, какой красавец!

При виде такого энтузиазма Хок приподнял бровь. Краб полз по краю ловушки, размахивая толстыми зазубренными клешнями.

— Мне наплевать, как он выглядит, — сказал Хок.

— Чем толще панцирь, тем слаще мясо.

Она резко встряхнула ловушку, схватила растерявшегося краба и понесла его на берег.

Хок смотал канат, взял ловушку и последовал за ней, удивляясь, как такие нежные и добрые существа, как Энджел, могут жить в мире, где правят зубы и когти.

Потом он вспомнил, как ловко она схватила устрашающего вида краба, и его губы чуть скривились в усмешке.

Может, правильнее будет спросить, как зубы и когти могут сосуществовать рядом с Ангелом.

Глава 21

Хок вновь перешел вброд с катера на берег. Энджел ждала, растянувшись на старом одеяле. Она лежала на животе, положив подбородок на руки, и наблюдала, как огромный мохнатый шмель перелетает с цветка на цветок.

— Переживаешь за цветы? — спросил Хок.

— Мммм? — промычала Энджел. — Почему я должна переживать за них?

— Шмель перелетает с цветка на цветок, пьет нектар и улетает, даже не оглянувшись на прощание.

— Это с точки зрения шмеля. — Губы Энджел слегка изогнулись в загадочной улыбке.

Она села, чтобы взять из рук Хока содовую воду. Он ловко открыл банку и передал ее Энджел.

— А какая еще есть точка зрения? — спросил Хок, открывая другую банку для себя.

— Цветка.

— В чем же она заключается? — спросил Хок, наслаждаясь прелестной улыбкой Энджел.

— Цветок принимает одного шмеля за другим, одного за другим.

Под черными, как ночь, усами Хока мелькнули белые зубы, и раздался тихий смех — грубоватый, мужской.

Энджел не могла отвести от него взгляда. Резкие черты лица Хока смягчились, оно стало словно моложе, теплее и добрее. Энджел и раньше считала, что Хок красив, но когда он засмеялся, то стал прекраснее языческого бога.

Он повернулся и с улыбкой посмотрел ей в лицо. И словно солнце выглянуло из кромешной тьмы. Сине-зеленые глаза Энджел впитывали каждый миг преображения Хока.

— Одного за другим, одного за другим, — сказал он, улыбаясь и качая головой. — Энджел, ты… нечто.

— Ты тоже. А когда улыбаешься, — поспешно добавила она, — ты просто неотразим.

Лицо Хока выразило удивление. Глаза, только что светившиеся смехом, потемнели: Энджел, как всегда, говорила правду. Он пристально вглядывался в нее: в глазах Энджел не было ни тени страха или неловкости — только удовольствие.

— Мне придется чаще улыбаться, — сказал Хок.

— Да, — согласилась Энджел. — Это будет… нечто.

Хок медленно протянул к Энджел загорелую руку и скользнул кончиками пальцев по изгибу выгоревшей на солнце брови, потом по прямой линии носа к ямке над верхней губой. Как бы он хотел сейчас прижаться к ней ртом и ощутить на губах нежную теплоту ее кожи.

Вместо этого Хок снова улыбнулся. Энджел улыбнулась в ответ, и Хоку показалось, что все, чего коснулась ее улыбка, засияло яркими цветами. Он медленно отнял руку, боясь, как бы удовольствие в ее глазах снова не сменилось страхом.

— Что еще нам нужно к обеду? — спросил Хок.

Он отвернулся, чтобы собрать остатки импровизированного пикника, а Энджел почудилось, что в его голосе она слышит странную хрипотцу. Только теперь она осознала, что все время, пока пальцы Хока гладили ее лицо, она сидела совершенно неподвижно.

При мысли о том, чем кончается нежность Хока, ее бросило в дрожь. Мягкий вначале, он затем становится суровым и жестоким.

— Р-рыбу, — сказала Энджел. Затем, откашлявшись, повторила тверже: — Рыбу.

Хок окинул взглядом узкую горловину бухты. В проливе Инсайд-Пасседж ветер трепал белые гребни волн.

— Может, обойдемся крабами и моллюсками? — с сомнением спросил он.

— В бухте есть треска, — торопливо сказала Энджел. — А если повезет, то и палтус.

— А лосось?

Энджел вздохнула:

— Сомневаюсь, но всякое может быть.

Они вместе собрали снаряжение. На этот раз Энджел сама пошла вброд к катеру. Солнце согрело воду, и теперь она была приятно бодрящей. У борта вода доходила Энджел до самых бедер.

Поручни катера находились на уровне ее глаз, а лестницы на корме не было.

— Теперь самое трудное, — сказала Энджел, перехватывая ведро поудобнее.

Хок тем временем, не говоря ни слова, положил на палубу все, что было у него в руках, затем взялся за поручни, подтянулся и одним сильным движением перемахнул через борт.

Энджел с восхищением смотрела на него, а он перегнулся и взял у нее из рук ведро.

— Что за трудность? — спросил Хок. — Чистить крабов?

Энджел не сразу сообразила, что он говорит серьезно. Хок действительно не понял, что она имела в виду. А Энджел молча вопрошала небо, почему жизнь так неравномерно дарует физическое совершенство.

— Залезть на этот чертов катер, — с досадой сказала Энджел. — По крайней мере для некоторых из нас, простых смертных, это тоже трудность.

Хок непонимающе посмотрел на Энджел, затем лицо его осветила догадка. Его усы зашевелились: он изо всех сил старался сохранить серьезность. Наклонив голову, чтобы Энджел не увидела его лица, он отодвинул ведро, боясь задеть его при неловком движении.

Энджел не могла сдержать улыбки.

— Ну давай, улыбнись, — сказала она.

Тихий мужской смех заставил ее затрепетать. Хок поднял голову и, сверкая белозубой улыбкой, перегнулся через поручни.

Она заметила, что оба его верхних клыка немного искривлены, а верхнюю губу пересекает шрам. Почти незаметные недостатки делали улыбку Хока еще привлекательнее для Энджел, как крошечные дефекты делают неповторимым каждый кусочек стекла.

Затем он внезапно посерьезнел и посмотрел на нее своими карими глазами.

— Давай помогу.

— Ты собираешься одолжить мне свои крылья? — сухо спросила Энджел.

— Вроде того.

Хок взял ее под руки, поднял в воздух и, слегка повернувшись, так осторожно поставил на палубу, что она даже не задела ногами поручни. Но от него не укрылось, что Энджел опять напряглась, тщательно пытаясь подавить дрожь.

Рана от крючка сразу дала о себе знать, но, превозмогая боль, Энджел со вздохом заставила себя расслабиться. Она знала, что напрягаться — только делать хуже. И снова осторожно вздохнула.

— Прости, — сказал Хок. — Я не хотел причинить тебе боль.

— И не причинил.

— Ты вздрогнула.

— У меня немножко болит спина, — сказала Энджел.

— Дай я посмотрю.

Энджел замерла в нерешительности, вспомнив, как Хок недавно промыл ей рану. Но в этот раз на ней под блузой был купальник, да и яркий полдень в отличие от загадочных сумерек не провоцировал интимности.

«Теперь я знаю, что ангел и ястреб — плохая пара в постели».

— Хорошо, — сказала Энджел.

Она повернулась к Хоку спиной и быстро расстегнула блузу. Приподнимая плечи, чтобы вытащить руки из рукавов, она снова вздрогнула:

— Я хотела, чтобы рану осмотрел Дерри, но…

— Тшшш, — сказал Хок, и Энджел умолкла. Хок увидел две ранки от крючка. Кожа вокруг них вздулась и покраснела.

Хок озабоченно посмотрел на Энджел, вспоминая то мгновение, когда она, подвергая себя опасности, закрыла собой его лицо.

А он отплатил ей, причинив еще большую боль.

— Когда ты последний раз промывала рану? — сурово спросил он.

Энджел насторожилась.

— Я ее не промывала, — ответила она спокойно. — Мне туда не дотянуться.

Хок тихо выругался.

— Я согрею воду, — сухо сказал он.

Энджел собралась возразить, но поняла, что это бессмысленно. Она посмотрела на солнце.

«Для рыбалки еще вагон времени, — заверила она себя. — Можно даже вздремнуть».

Прошедшую ночь она спала плохо, постоянно прислушиваясь, не идет ли Хок. Она ощущала его присутствие на этом маленьком катере. Впрочем, если бы катер был большим, это ничего бы не изменило. В тот момент сама мысль, что они с Хоком находятся на одном земном шаре, была способна лишить ее сна.

Пока Хок кипятил воду, Энджел расстелила одеяло на возвышении, где она спала ночью, и осторожно легла на живот.

На ней был только купальник, но холодно не было. Солнце стояло прямо над головой, своим теплом согревая небольшую бухту. Катер, подталкиваемый набегающей волной, слегка покачивался. Время от времени мягкие пальцы ветра расчесывали крону деревьев, заставляя ее дрожать и вздыхать, и эти звуки сливались с журчанием воды.

— Ты не спишь? — негромко спросил Хок.

— Ммм, — отозвалась Энджел.

Она повернула голову к Хоку, слишком умиротворенная, чтобы связно произнести слово, не говоря уж о фразе.

Хок смотрел на Энджел с нескрываемой страстью. Ее ресницы отбрасывали загадочные пушистые тени, дрожавшие на ее нежной коже. Солнце пробудило на щеках легкий румянец, внутреннее спокойствие выражалось и в чувственном изгибе губ. Сине-зеленый купальник изумительно сочетался с цветом ее глаз.

Она распустила пучок, отбросила волосы набок, и они золотистым дождем заструились по темному одеялу. Хок не отрываясь смотрел на мягкую линию плеч, узкую дорожку позвоночника, нскушающе тонкую талию, переходящую в удивительно округлые бедра и грациозные ноги, длину их подчеркивал короткий купальник.

Каждая линия ее тела была так женственна, что Хоку пришлось отвести взгляд, чтобы унять забурлившее в нем желание.

Затем он присел рядом и, сосредоточенно обмакнув тряпку в тазике с водой, тщательно отжал ее. Звук струящейся воды успокаивал, как море, и солнце, и случайные ласки ветра.

Желание Хока не утихало. Сложив тряпочку, он положил ее на рану:

— Скажи, если будет горячо.

Энджел прикрыла глаза.

— Не больно? — тихо спросил Хок. Его голос слегка дрожал. — Я не хочу снова причинить тебе боль.

Энджел медленно выдохнула:

— Все хорошо, Хок.

— Слава Богу. Я сейчас вернусь.

Когда он вернулся, на нем были джинсы. Он снова намочил в тазу тряпку и осторожно приложил к больному месту.

— Хорошо? — тихо спросил он.

Энджел кивнула, всколыхнув золотистое облако волос.

Хок снова присел, задумчиво глядя на Энджел. Каждый раз, когда он окунал в воду тряпку, две ранки на ее спине дразнили его.

Никогда в жизни никто не пытался его защитить. Доброта Энджел так же ошеломила его, как и ее невинность.

Сейчас он хотел ее, как никогда не хотел еще ни одну женщину. Но еще большим желанием было не причинить ей боль. Она слишком много испытала в жизни и слишком много потеряла.

Слишком много печали было в ее прекрасных глазах.

«Зачем ты помешала крючку вонзиться в меня?»

Хок тогда лишь понял, что сказал это вслух, когда глубокие, как море, глаза Энджел округлились от удивления.

— Я не могла иначе, — спокойно ответила она.

— Почему? Другие смогли бы.

Энджел попыталась ответить, но, не найдя нужных слов, лишь пожала плечами:

— Просто не могла. Я знала, чем это кончится, а ты не знал. А если человек не предвидит чего-то, то и защищаться не станет.

— Такова жизнь, — саркастически заметил Хок. И более мягко добавил: — Жаль, что я не знал тебя раньше. До того, как…

Он внезапно умолк, вновь намочил тряпку и положил Энджел на спину.

— До того, как… что? — спросила Энджел.

Она смотрела на Хока из-под длинных ресниц, пытаясь угадать, какие воспоминания прошлого придали его лицу холодные черты хищника.

— Кто она, Хок?

— Их было много.

Его голос стал язвительным, взгляд жестким, но руки остались мягкими и заботливыми.

— Впрочем, это не совсем правда, — сказал он с ядовитой улыбкой. — На самом деле была только одна женщина. Первая. Она научила меня всему, чему женщина может научить мужчину.

— Всему, кроме любви.

— Она сама этого не умела.

Энджел закрыла глаза, пытаясь скрыть навернувшиеся слезы. Она не могла вынести прищуренный взгляд его глаз, полных горьких воспоминаний.

Кто она?

Что такое она сделала, если Хок научился ненавидеть сильнее, чем любить?

Когда Энджел открыла глаза, Хока не было.

Прежде чем она успела позвать его, он появился из каюты с тазиком в руках, снова сел и, склонившись над ней, с удивительной нежностью коснулся кожи около ранки.

Энджел резко вздохнула.

— Больно? — спросил Хок, отнимая пальцы.

Энджел замотала головой. Не могла же она ему сказать, что его прикосновение доставило ей больше удовольствия, чем боли.

Нежность его прикосновений проникала в нее, снимая боль, как горячая вода снимает воспаление. Она снова ощутила на спине прикосновение мокрой салфетки — успокаивающее рану тепло. Испуганно дыша, Энджел расслабилась и отдалась этому приятному ощущению.

Хок видел, какие чувства овладевают Энджел при его прикосновениях. Сознание того, что он приносит ей не только боль, пробудило в нем глубоко спрятанное желание. Но желание это, как ему вдруг показалось, было вызвано не только сексуальным голодом.

Ему хотелось убедиться, что он может приносить не только боль и разрушение. Ему хотелось верить, что он не нанесет Энджел новых ран, еще более глубоких и болезненных, чем те, что когда-то нанесены были ему самому.

Он должен постараться все объяснить Энджел, и тогда, может быть, она поймет, что он не хотел ее обидеть.

Он просто поступил с ней так, как поступал всегда со дня своего восемнадцатилетия: использовал женщин бездумно и жестоко, как когда-то использовали его.

Хок заговорил, и голос его был тих и спокоен.

— Когда умер мой отец, мне было двенадцать лет. Его переехал трактор. Я пытался… но уже ничего нельзя было сделать.

Руки Энджел впились в одеяло. Хок говорил о смерти так спокойно, словно это было рядовое событие среди множества других.

— Мы с бабушкой не могли вести ферму, а нанять работника не было денег, — продолжал Хок. — У нее была еще внучка, настоящая, как она всегда мне говорила. Дочь ее дочери. — Он помолчал. — Когда Дженна переехала жить к нам, ей было восемнадцать. Она была сильная и холодная, как зимний ветер.

Энджел интуитивно поняла, что Дженна и есть та женщина, которая научила Хока ненавидеть всех вокруг. Это было ясно по его полному презрения голосу.

— Мы втроем держали ферму на плаву, — сказал Хок. — Это была работа на износ. Бабушка умерла, когда мне было четырнадцать, и Дженна стала, моей опекуншей. — Он в нерешительности умолк, обдумывая то, что ему предстояло рассказать. — Дженна соблазнила меня в ночь после бабушкиных похорон.

Энджел не могла скрыть потрясения.

— Тебе же было только четырнадцать! — воскликнула она.

— Я был вполне сформировавшимся мужчиной, и женщины уже два года вздыхали по мне, но тогда я этого не знал. А Дженна знала. Она все знала о мужчинах. Прирожденная шлюха, хладнокровно вымогающая у них деньги. Но мне все это было невдомек, — продолжал Хок тоном, полным презрения к самому себе. — Телом я был взрослый, но мозги и чувства были еще детские. Я верил, что Дженна — самое совершенное существо из созданных когда-либо Господом Богом.

Горький, почти беззвучный смех Хока испугал Энджел.

— Но правда выглядела несколько иначе, — сказал Хок. — Правда состояла в том, что я был самый большой дурак из созданных когда-либо Господом Богом.

Энджел приподнялась на локтях и повернула голову, чтобы увидеть лицо Хока.

— Ты был еще ребенок, — сказала она. — Что ты мог знать о…

— О суках? — язвительно подсказал Хок. — Шлюхах? Потаскухах? Я называл Дженну и похлестче. И все эти слова были справедливы, особенно худшие из них.

Он прищурился, глаза его превратились в сверкающие коричневые щелочки, но когда заговорил, голос звучал спокойно, почти бесстрастно.

— Дженна сказала, что нам нужны деньги, и я стал участвовать во всевозможных гонках: автомобильных, лодочных — словом, там, где важна лишь сила мышц. Я был ловок, силен и по-детски верил, что жизнь моя бесконечна. И выигрывал чаще, чем проигрывал.

Энджел ждала, затаив дыхание.

— Деньги я отдавал Дженне, — продолжал Хок, — и это позволило нам продержаться в годы засухи. Потом были два удачных года: дожди шли вовремя и в нужном количестве.

Хок посмотрел на Энджел и обнаружил, что салфетка свалилась у нее со спины.

— Ляг, — тихо сказал он.

Энджел не шелохнулась. Ей хотелось видеть лицо Хока.

Он мягко надавил ей на плечи.

Она уступила и снова легла, но ее глаза неотрывно следили за ним. Хок намочил салфетку в горячей воде и осторожно опустил Энджел на спину, но она едва ли заметила это: все ощущения затмило прикосновение его рук.

— В основном я участвовал в автогонках, — сказал Хок. — Здесь можно было заработать гораздо больше, чем на ферме. Потом у Дженны родился план продать ферму и купить мне настоящий гоночный автомобиль.

Хок говорил почти без выражения, но холодное презрение к себе и Дженне придавало каждому его слову четкость и ясность.

— Я не мог поверить своему счастью, — продолжал он. — Я не только обладал самой красивой девушкой во всем Техасе, но и самой доброй — ведь она жертвует свою часть фермы, чтобы я со временем мог купить хороший автомобиль и участвовать в настоящих гонках. Него еще желать такому мальчишке, как я?

«Любви», — сказала Энджел.

Но сказала про себя. Ей предстояло узнать, почему любовь для Хока обернулась горьким позором.

— Мы пошли к юристу и подписали бумаги, — продолжал Хок. — Как только мне исполнится восемнадцать, опека Дженны кончается, и я получаю деньги. Когда мы поженимся, я куплю гоночный автомобиль, и мы заживем долго и счастливо.

Хок умолк.

Энджел замерла.

— И что случилось? — сдавленно спросила она.

Глава 22

Сначала Энджел показалось, что Хок решил больше не рассказывать. Но он пожал плечами и продолжил. Голос звучал холодно и отстраненно.

— В день своего восемнадцатилетия я вернулся с гонок, улыбаясь, как идиот, со сверкающим призом в руках. В доме никого не было, кроме совершенно незнакомой, молодой и к тому же беременной женщины. При виде меня она удивилась не меньше, чем я.

Когда молчание стало невыносимым, Энджел сказала:

— Не понимаю.

— И я ничего не понимал. Тогда женщина объяснила мне, что ее муж купил у Дженны эту ферму, заплатил наличными и теперь владеет н этим домом, и всем, что внутри.

Наступила очень долгая пауза, и Энджел испугалась, что Хок не произнесет больше ни слова. Но он заговорил: ровно, спокойно, словно прошлое лишилось власти над ним и не могло больше причинить ему боль.

Но оно причинило боль Энджел. Она не могла забыть мальчика, хранящего в кармане рождественский леденец, как осязаемое напоминание о том, что кто-то хоть чуть-чуть, хоть раз подумал о нем.

— Оказалось, что в офисе юриста я подписал бумагу, по которой моя часть фермы переходит Дженне, — сказал Хок. — Оказалось, что Дженна уже давно спала с юристом. Оказалось, что у меня нет никаких средств. А Дженна? Дженна уехала. Ее влекли огни большого города и мужчины, у которых под ногтями не застряла грязь техасских ферм.

— И что ты сделал? — тихо спросила Энджел.

«Сегодняшний Хок не спустил бы такое Дженне с рук, — подумала она. — Но сегодняшний Хок и не попался бы Дженне в сети».

— Я участвовал в гонках, — ответил Хок.

Эти слова сказали Энджел больше, чем она хотела узнать. Она увидела Хока, который как одержимый несется в гоночном автомобиле, не заботясь о том, что суждено ему — жизнь или смерть.

— И у меня были женщины. Особенно когда выигрывал. А когда попал в аварию, они куда-то делись. Потом я снова начал выигрывать, и они опять налетели, как огромные жужжащие черные мухи.

Это снова было сказано голосом, полным презрения и к женщинам, и к себе.

— Тебе повезло, что ты не разбился насмерть, — сказала Энджел, когда почувствовала, что может совладать со своим голосом.

— Мне понадобилось время, чтобы понять это, — заметил Хок. — Поначалу каждая травма вызывала у меня что-то вроде разочарования.

Энджел вздрогнула.

— А потом случилась странная вещь. Каждый раз, когда я оказывался на волосок от смерти, жизнь становилась для меня все более ценной. К тому времени, когда мне исполнилось двадцать три, я уже понял, что для взрослого человека гонки — не лучший способ зарабатывать на жизнь. После аварии я полгода приходил в себя, и еще три года ушло на то, чтобы скопить деньги и бросить гонки навсегда.

— Чем ты тогда занялся?

— Играл на бирже. Купля и продажа земли. У меня на это был нюх. Как и в гонках. И как в гонках, мне было наплевать, выиграю я или проиграю. Главное — расходовать адреналин.

— И сейчас? — прошептала Энджел.

Хок нерешительно поднес руку к ее спине и, не касаясь, провел вдоль позвоночника. Он подумал о всех женщинах, которых взял и потом бросил, о холодной пустоте в своем сердце, о предательстве и разоренном очаге.

— Теперь адреналина недостаточно, — сказал он. — Но это не самое страшное.

Энджел на мгновение прикрыла глаза, едва сдерживаясь, чтобы не прикоснуться к Хоку и просто по-человечески не приласкать его.

Но она все еще боялась его. И себя. А больше всего она боялась горячего желания, которое всколыхнулось в ней при воспоминании о том, как чудесно начиналась их любовь.

Однако она не забыла, чем все окончилось: болью, разочарованием и страхом.

Легко прикоснувшись к ее нежной коже, Хок снял салфетку и потянулся за мазью с антибиотиком.

Он так осторожно втер мазь в рану, что Энджел почти не почувствовала.

— Как теперь твоя спина? — спросил он через некоторое время.

— Лучше, — сказала Энджел и села. — Болит гораздо меньше.

Она старалась говорить уверенно, но голос ее дрожал, и она избегала смотреть ему в глаза.

— Ангел!

Она медленно покачала головой, и волосы упали ей на лицо, скрыв задрожавшие на ресницах слезы, прежде чем Хок успел их заметить. Но он все понял по ее голосу.

— Прости меня, — сказал Хок. — Я не хотел обидеть тебя. Я не знал, что ты совсем не такая, как все.

Энджел широко раскрыла глаза, и слезы покатились у нее по щекам.

— Теперь я это понимаю, — прошептала она.

Хок медленно обнял ее, слегка прижимая к себе сильными руками и бормоча слова утешения. Слезы хлынули у нее из глаз, и она была не в силах остановить их.

Как жизнь Хока отличалась от ее собственной! Теперь она знала, почему он стал таким грубым и беспощадным. Хищником, лишенным любви и нежности.

Но при этом он хотел любви, нуждался в ней, жаждал ее с такой силой, что Энджел испугалась бы, если бы сама не испытывала то же самое. Слегка дрожащей рукой она коснулась его щеки.

— Все в порядке, Хок. Теперь я поняла, что произошло. Ты не знал, что такое любовь, а я не знала, что такое ненависть.

— Ангел… — прошептал Хок.

Ее губы изогнулись в печальной улыбке.

— Неудивительно, что мы так ошиблись друг в друге. Ты думал, что я притворяюсь или играю в любовь. Поэтому ты назвал меня актрисой?

Хок закрыл глаза, не в силах видеть печальную дрожащую улыбку на ее губах.

— Да, — сказал он.

— Я ужасная актриса.

— Да, — прошептал он, гладя ладонями ее руки и плечи. — Теперь я знаю это.

Энджел смотрела на Хока, пораженная тем, с каким чувством были сказаны эти слова.

— Ты не виноват, — решительно сказала она. — Хок, послушай, я не виню тебя за то, что случилось.

— А я виню.

— Но…

— Ты дала мне то, чего не давала ни одному мужчине, — сказал Хок. — А я… я дал тебе то, что давал всем женщинам. Твоя невинность потрясла меня, а твоя правда сокрушила мир, который я себе выстроил. Поэтому я сделал тебе больно. Очень больно. Твоя рана все еще болит.

Хок коснулся губами ее руки, плеча, дрожащих разомкнутых губ.

— Позволь мне дать тебе что-то, кроме боли, — с нежностью сказал он. — Позволь мне воспользоваться тем, что я знаю и умею. Я лишь коснусь тебя кончиками пальцев, губами, своим дыханием.

Энджел посмотрела в удивительно ясные глаза Хока, но увидела в них только свое отражение, свое собственное желание собрать новую прекрасную картину из острых осколков прошлого.

Лицо Хока больше не было жестоким. В нем смешались надежда и детская жажда подарка, которого он так и не получил, жажда никогда не изведанной любви.

Хок ощутил под своими ладонями теплоту ее кожи, почувствовал, как ровно вздымается при дыхании ее грудь и как дрожь пробежала по ее телу, когда она отдала себя его объятиям.

— Хорошо, — прошептала Энджел.

Это слово прозвучало для Хока как величайший подарок. Он хотел поблагодарить Энджел за доверие, которого не заслужил, но голос не слушался его.

Он нежно прижал Энджел к себе и, прикрыв глаза, стал легонько покачиваться, словно пытался впитать ее всю через свои руки.

Теплыми, нежными губами он поцеловал ее висок, глаза, ямочки на щеках, затем зарылся лицом в яркий, как солнце, теплый шелк ее волос, вдыхая аромат ее кожи до тех пор, пока у него не закружилась голова. Потом он почувствовал, что Энджел щекой прижалась к его покрытой черными волосами груди, и ему показалось, что сейчас он умрет от наслаждения.

Хок указательным пальцем медленно приподнял ее лицо, посмотрел в ее загадочные лучистые глаза и осторожно приблизил губы к ее губам.

Их первое прикосновение было таким нежным, таким мягким, что глаза Энджел вновь наполнились слезами, и она опустила ресницы, чтобы скрыть их. Ее тихое дыхание смешивалось с теплым дыханием Хока.

Он нежно поцеловал уголки ее рта, потом провел кончиком языка по изящному изгибу губ и снова поцеловал. Каждый раз его губы едва касались ее губ, каждый поцелуй заканчивался, едва успев начаться.

Потом Хок все начал сначала: коснулся губами ее виска, глаз, кончиком языка легко обежал ее губы. Его рот, сдержанно нежный, одарял ее осторожной, изысканной лаской.

Энджел показалось, что ее тело разрывается на части, и она тихонько застонала.

— Ангел, — мягко спросил он слегка дрожащим от волнения голосом, — что случилось? Что-нибудь не так?

— Мне очень хорошо с тобой, — прошептала Энджел, открывая глаза. — Мне никогда раньше не было так хорошо.

Ее слова смутили и взволновали Хока, наполняя удовольствием, которого он до сих пор никогда не испытывал.

— Спасибо, — хрипло произнес он и прошептал в самое ухо: — Лишь прикоснувшись к тебе, я понял, что означает слово «хорошо».

Его губы коснулись чувствительного края ее уха, и Энджел вздрогнула. Теплый, мягкий кончик его языка легко скользил по нежной коже уха, изучая каждый его потаенный изгиб и поворот.

Энджел снова издала легкий сгон. Хок поднял голову и сквозь полуприкрытые глаза посмотрел на Энджел, читая удовольствие и растущую страсть в напряженных изгибах ее тела. Он коснулся пальцами ее шеи, ощущая мягкость кожи и жилку, пульсирующую под его большим пальцем.

Энджел обняла Хока за талию и трепетно прижалась к нему всем телом. Он закрыл глаза, чтобы Энджел не увидела в них голодного желания, которое пронзило его при этом прикосновении.

— Ты такой теплый, — сказала она, коснувшись губами груди Хока, — и пушистый.

Она подняла голову. Ее глаза лучились от смеха и удовольствия.

— Я надену рубашку, — дрожащим голосом сказал Хок.

Не открывая глаз, он обругал себя за то, что не подумал об этом раньше: Энджел не привыкла касаться обнаженной груди мужчины.

— Не надевай, — поспешно сказала Энджел.

— Ты уверена?

Она осторожно потрогала пальцами упругие колечки волос у него на груди.

— Если ты сам не возражаешь, — заметила Энджел, внезапно отнимая руку.

Глаза Хока засветились от счастья. Он легко сжал Энджел и притянул ее к себе.

— Мне нравится, когда ты прикасаешься ко мне.

«Очень», — добавил он про себя.

С каждым ударом сердца желание Хока росло. Но он не променял бы ни одного мгновения невинных пыток Энджел на весь опыт, который другие женщины щедро расточали перед ним.

— Точно? — спросила Энджел.

Неуверенность ее глаз, рук, голоса больше не удивляла его.

— Точнее не бывает.

Он наклонил голову так, что его губы почти дотянулись до губ Энджел. Медленным, осторожным движением языка он раскрыл их и несколько раз коснулся края очаровательных мелких зубов, прежде чем позволил себе ощутить влажную сладость ее рта.

Дрожь, пробежавшая по телу Энджел, эхом отдалась в его собственном теле, сердце застучало сильнее, плоть стесненная тканью джинсов, потребовала свободы.

Энджел крепче сжала руки за спиной Хока, не подозревая, что безмолвно приглашает его сильнее обнять ее. Ее язык ответил на дразнящую игру его языка, смело вступая с ним в поединок. Новый поток ласк Хока сорвал с ее губ новый легкий стон.

Его поцелуй длился до тех пор, пока сердце у Энджел не забилось в безумном трепете и рот послушно не раскрылся навстречу новым ласкам. Но и тогда поцелуй не прервался, наполняя ее теплотой, заставляя трепетать с каждой новой волной наслаждения.

Хок горячими ладонями гладил ее щеки, плечи, затем плавно провел ими по ее рукам до самых пальцев, сцепленных у него за спиной. Его руки легли вдоль ее рук, и он осторожно расцепил их.

Его пальцы переплелись с пальцами Энджел, затем восхитительно медленно скользнули по внутренней поверхности ее рук. Эта ласка была такой же нежной, как и поцелуй, и Энджел задрожала, безмолвно и красноречиво давая ему понять, какое удовольствие он ей доставил.

Поцелуи стал еще более страстным, когда ладони Хока скользнули по нежной коже над глубоким вырезом ее купальника. Ему безумно хотелось запустить пальцы под его шелковистую ткань и коснуться тех мест, которых никогда не касались солнечные лучи.

Но руки его скользнули поверх купальника, слегка дотронувшись до груди Энджел. Здесь они чуть помедлили, изучая атласную выпуклость и превращая ее соски в плотные узелки, воспламеняющие его так же, как и ее прерывистые стоны.

Хок отнял рот от ее губ, но лишь затем, чтобы поцеловать ее шею.

Запрокинув голову и прикрыв глаза, Энджел всецело отдалась чудесному ощущению, которое рождали в ней ласки Хока.

Он с утонченной осторожностью скользнул губами по шее вниз, оставляя на коже теплый след.

Достигнув груди, он с обезоруживающей мягкостью накрыл ртом ее сосок, и Энджел, вздрогнув, выгнулась дугой, безоглядно отдаваясь удовольствию, которое дарил ей Хок. Он куснул через тонкую ткань купальника ее сосок и услышал в ответ вырвавшийся откуда-то из глубины звук боли и удовольствия. Этот звук пронзил Хока, и он чуть не вскрикнул от муки невысказанного восторга.

Не сознавая, что делает, Хок потянул атласные шнурки, соединяющие на плечах две половинки ее купальника. Они развязались, и купальник соскользнул с плеч Энджел.

Она затаила дыхание, желая ощущать лишь горячее прикосновение его языка к своей обнаженной груди. Но, осознав, о чем она думает, похолодела, удивившись, насколько прикосновения Хока лишили ее рассудка.

Она любила Гранта, хотела Гранта. Но не так. То, что происходило сейчас, было вне ее жизненного опыта, как и сам Хок.

Хок понял, что в Энджел произошла какая-то перемена, и мягко отстранил ее.

— Хок? — дрожащим голосом произнесла Энджел и вопросительно посмотрела на него.

— Мне кажется, самое время закрыть твою рану, — сказал Хок, вставая и поворачиваясь, чтобы уйти. — Ляг на живот и закрой глаза.

Эти слова эхом отозвались у него в ушах, и он сам понял их дразнящий смысл.

Энджел незачем закрывать глаза, пока он будет заклеивать ей рану. Но это убережет ее от откровенно жаждущего взгляда, который Хок не мог скрыть от нее так же, как не мог убедить в том, что не возьмет ее, как бы жестоко и глубоко ни впились в него когти желания.

Хок молча направился в каюту. Он не сразу нашел аптечку первой помощи и некоторое время возился, подбирая бинт и пластырь нужного размера и формы, словно от этого зависела жизнь Энджел.

Он всего лишь прикоснулся к поверхности наслаждений, которые хотел подарить Энджел.

А она опять испугалась.

Глава 23

Энджел лежала на животе, повернув голову к борту катера. Ей не хотелось, чтобы Хок видел ее смущение, когда вернется. Она старательно пыталась собрать розу, но цветок почему-то перемещался в то место, где кипело желание.

Легкая дрожь желания сотрясала Энджел при каждом вдохе. Ее тело пылало, ныло, трепетало каждым нервом. Она была в растерянности.

Ей хотелось, чтобы Хок никуда не уходил, чтобы он сидел с ней рядом, а его руки и губы дарили ей нежную ласку.

Она больше не думала о том, что любовные игры Хока однажды принесли ей боль. Она не верила, что он снова сделает это. Хок, который только что ласкал ее, был совсем не тот мужчина, который несколько дней назад поспешно и безжалостно овладел ею. Этот Хок был любовник, а не хищник.

Когда он прикасался к ней, его руки дрожали.

От его изысканных ласк почва ушла у нее из-под ног. Она никогда еще не была объектом такого бурного, всепоглощающего желания.

«Хок хочет меня. Как бы он ни пытался это скрыть, он хочет меня. И я хочу его».

Энджел почувствовала, как около нее прогнулась толстая подушка, и поняла, что Хок сел рядом. Его теплые пальцы пробежали по ее спине, Энджел беспомощно вздрогнула, ожидая продолжения.

— Тебе не холодно? — заботливо спросил Хок.

Солнце стояло высоко, но Хок знал: на воде всегда прохладно.

— Только когда ты убираешь руки, — прошептала Энджел.

У Хока заколотилось сердце, застучало в висках и так задрожали руки, что он с трудом сумел размотать бинт и положить его Энджел на спину.

В конце концов ему это удалось. Затем, совладав с собой, он поцеловал ее в спину, между крестообразной наклейкой и глубоким вырезом купальника.

— Тебе нравится? — спросил он.

Энджел кивнула.

— Когда ты замерла в моих руках, — тихо сказал Хок, — я решил, что ты больше не хочешь, чтобы я прикасался к тебе.

— Просто я была… удивлена, — выдавила из себя Энджел.

Хок в страстной ласке скользнул языком по ее спине и остановился чуть ниже поясницы, а рукой в это время провел от щиколотки к бедру.

Дрожь удовольствия пробежала по телу Энджел.

— Что тебя удивило? — пробормотал он.

Вместо ответа она лишь попыталась произнести его имя.

— Ангел!

— Я думала, что знаю себя, — хрипло сказала наконец Энджел. — Думала, что знаю, что это значит — хотеть кого-то.

— И?

Дыхание Энджел стало неровным. Она ощущала, как сильные теплые пальцы Хока скользят по ее бедру, посылая волны желания, от которых она таяла, как свеча.

— Я ошибалась. Всякий раз, когда ты прикасаешься ко мне, я узнаю что-то новое и прекрасное.

Странный, тихий звук вырвался из уст Хока, он закрыл глаза и прижался щекой к ее спине, увлажняя нежную кожу Энджел своим дыханием.

Он никогда не встречал человека, подобного Энджел. Она хотела заставить его поверить в вещи, о которых он давно забыл: в доброту, великодушие, человеческое тепло. В правду.

Его ласковая ладонь вновь скользнула вниз вдоль бедра Энджел. В ответ мышцы на ноге напряглись и вновь расслабились. Ее кожа была гладкой и нежной. Чуть выше загорелой лодыжки виднелся шрам.

Здесь пальцы Хока остановились, ощупали и запомнили свидетельство ее прошлой боли. Кожа Энджел была теплой, упругой, невероятно живой. Просто не верилось, что она лежала когда-то с переломами и ранами и, быть может, даже ушла бы из жизни, если бы не упорство Дерри.

Внезапно Хок понял, что слишком крепко сдавил ногу Энджел. Он нежно погладил ее и коснулся застарелого шрама губами, а потом и лизнул его.

— Прости, — прошептал Хок. — Я не сделал тебе больно?

В ответ Энджел молча покачала головой, отчего на ее волосах заиграли солнечные блики.

— Точно?

Хок нежно поцеловал ее ногу и прижался к ней щекой. Его напряжение передалось Энджел. Она приподнялась на локтях, оглянулась через плечо и в первый раз увидела в глазах Хока неприкрытое желание, смешанное с испугом.

— Хок! — неуверенно позвала Энджел. — Что-нибудь не так?

Он молча потерся усами о ямку у нее на ноге.

— Все нормально, — тихо сказал Хок. — Просто я подумал, как многим обязан Дерри.

— Дерри? Чем?

Энджел вопросительно взглянула на Хока.

— Тобой, мой сладкий Ангел, — ответил Хок. — Я обязан ему тобой. Я обязан Дерри самыми прекрасными моментами в жизни.

Слезы на мгновение застлали глаза Энджел, а затем потекли по щекам. Дрожащими губами она прошептала его имя.

Быстрым движением Хок слизнул кончиком языка слезинки, прежде чем они успели сорваться с ее щек.

Энджел перевернулась на спину, чтобы обнять Хока, но он мягко удержал ее и потянул за ткань купальника.

Купальник упал, открывая изящные выпуклости ее груди и упругие розовые соски. Кожа, никогда не знавшая солнца, отливала перламутровым блеском.

Хок легко коснулся ртом розовых вершинок ее груди, оставив ощущение влажного тепла.

Энджел разрывалась между страстью и робостью. Она никогда не чувствовала себя такой обнаженной, как сейчас, даже в тот раз, когда Хок полностью раздел ее. Правда, тогда это случилось под покровом сумерек.

А сейчас лишь солнце и полные ясного огня карие глаза Хока смотрели на нее.

— Ты еще прекраснее, чем сохранила моя память, — медленно произнес Хок.

Он снова коснулся теплым влажным языком ее груди, и его голос стал глуше.

— А она сохранила тебя, как самую красивую женщину, которую я когда-либо видел, — прошептал Хок.

— Хок… — Волна желания прокатилась по телу Энджел, и она, дрожа, прижалась к нему, разметав шелковистые волосы по его обнаженной груди. — Ты лишаешь меня сил.

Хок затаил дыхание, понимая, что Энджел не может не почувствовать растущее возбуждение его непокорного тела.

Но она не отняла головы.

Хок закрыл глаза, зная, что сохранит воспоминание об этом моменте даже тогда, когда забудутся все другие женщины в его жизни.

Он осторожно приподнял Энджел и скользнул губами по ее лицу, лаская каждый изгиб и ямку, которые уже стали его. Он прижался ртом к ее губам, и Энджел, застонав, запустила пальцы в его густые черные волосы. Ее губы разомкнулись, страстно желая чувственного прикосновения его языка.

И язык Хока скользнул меж ее зубов, медленно коснулся ее языка, вновь удалился и вновь коснулся, все более возбуждая ее ритмом любви. Энджел крепче сомкнула руки вокруг Хока, сильнее прижимаясь к нему своей грудью и дразня его желание твердыми сосками.

Не прекращая страстных ласк, Хок провел пальцами по ее спине и медленно стал стягивать с Энджел купальник. На мгновение пальцы Хока прикоснулись к чувствительному месту между ног.

Чудесное пламя обожгло все тело Энджел.

Она крепче обняла Хока, изо всех сил прижимаясь к его сильному телу.

Освободив ее от купальника, пальцы Хока ласково двинулись вверх по внутренней стороне ее бедер, не забыв снова коснуться потаенного треугольника.

Энджел прикрыла глаза и больше не могла думать ни о чем, кроме медленного, захватывающего ее ритма любви. Она вздрогнула, вздохнула и растаяла под умелыми руками Хока, ощущая лишь разливающееся по телу наслаждение.

Хок еще раз прижал Энджел к себе и медленно опустился вместе с ней на одеяло. Она поцеловала Хока в плечо и почувствовала, как он вздрогнул. Энджел прильнула к его груди, лаская ее губами, зубами и языком, исторгая из нее сдавленные стоны.

Лишь тогда Хок снова поцеловал ее в губы, на этот раз так страстно, что Энджел вцепилась в него, прижалась, отчаянно желая заполнить собой каждый изгиб его тела.

Когда он отнял губы, Энджел запротестовала, издав бессвязные звуки, а Хок неожиданно провел языком по окружности ее соска.

Легко куснув сосок зубами, он почувствовал, как в болезненном томлении напряглось все тело Энджел. Хок застонал и куснул чуть сильнее, наслаждаясь страстным ответом ее тела. Он коснулся руками ее живота, и Энджел затаила дыхание, а затем вскрикнула от удовольствия, когда его пальцы нашли потаенный треугольник.

Хок долго ласкал ее, наслаждаясь каждым слабым вздохом, каждым внезапным содроганием ее изящного тела. Он легко надавил на внутреннюю поверхность ее бедер, и они раздвинулись, впуская его.

Пальцы Хока коснулись каждого нежного лепестка, каждого изгиба и ямки ее чувствительной плоти. Энджел задрожала от растущего возбуждения. Волны дикого, неизведанного удовольствия захлестнули ее, вспениваясь невольным вскриком, который невозможно было сдержать.

Хок видел удивление и восторг, смешавшиеся в ее горящих глазах, и понимал, что он первый мужчина, касающийся сокровенных уголков ее тела и заставляющий это тело таять, как воск.

Он коснулся губами ее шеи, возвращая ей нежность и тепло, дарованные ему ее атласным телом.

Энджел попыталась произнести его имя, но губы не смогли издать ни звука. Хок лишил ее способности говорить.

Сам же он в жизни ничего не желал более страстно, чем теплую глубину ангела, доверившегося ему.

— Я не сделал тебе больно? — спросил Хок, щекоча ей губы своими усами.

Вместо ответа Энджел шире раздвинула бедра навстречу его томительным ласкам. Хок коснулся большим пальцем набухшего бугорка, и Энджел вскрикнула, пытаясь выразить словами неземное удовольствие, переполнившее все ее тело.

Потом он наклонил голову, лаская ее груди, темную ямочку пупка и, наконец, жаркий тайник, раскрывающий свои секреты под нежными прикосновениями его губ.

Мир перестал существовать. Остались только ястреб, боготворивший ангела, да вскрики ангела, возносившиеся в пустую голубизну неба. И когда она больше не могла выносить этого, он прижал ее к себе и мягко вернул на землю.

Энджел медленно открыла глаза, ослепленная невыразимым наслаждением, которое подарил ей Хок. Она обхватила его руками и потерлась щекой о его горячую грудь.

Хок запустил длинные пальцы ей в волосы и слегка притянул к себе. Она откинула голову назад и взглянула в ясные, горящие глаза Хока. Ей хотелось рассказать ему, что она чувствовала и что чувствует сейчас, но она не знала как. Таких слов не было.

Губы Энджел, все еще горящие от поцелуев Хока, произнесли единственную правду, какую она сейчас знала:

— Я люблю тебя, Хок.

Она увидела, как внезапно потемнели его глаза и как дрожь пробежала по его сильному телу.

— Энджел, — хрипло сказал он, — я не думал… я не ожидал… — Слова застряли у него в горле. Он нежно поцеловал ее веки, прикрывая их, не в силах вынести сияние ее сине-зеленых глаз. — Я скорее перережу себе горло, чем снова причиню тебе боль, — хрипло сказал Хок. — Я слишком долго ненавидел, Ангел, слишком долго. Мне слишком поздно любить. Она протянула к нему руки и нежно обхватила его лицо, понимая и любя в нем все: ненависть и великодушие, холодное прошлое и ослепительное настоящее. Она поцеловала его в губы так же нежно, как это раньше делал он.

— Я люблю именно тебя, а не какой-то идеал, — сказала Энджел. — И ты совсем не обязан любить меня в ответ. Позволь мне провести с тобой несколько недель. Я не прошу ничего, только… — Ее лучистые глаза вдруг потухли. — Не говори мне, когда захочешь уйти, — прошептала она. — Просто уходи. И я пойму, что все кончено.

— Ангел, — прерывающимся от волнения голосом сказал Хок.

— Все хорошо, любовь моя, — пробормотала она, целуя его, и ее глаза снова засияли. — Я достаточно сильна, чтобы любить тебя, а потом отпустить на свободу. Только не отбирай у меня то, что ты можешь дать… несколько недель полета на крыльях чудного ястреба.

Тело Хока напряглось, слабо сопротивляясь рукам Энджел, которая пыталась притянуть его лицо к своим губам. Потом ее язык затеял игру с его губами, которой она только что у него научилась.

— Пожалуйста, — прошептала Энджел, — не отвергай мою любовь.

Глава 24

С почти беззвучным стоном Хок разомкнул губы и вдохнул сладость рта Энджел. Он долго не ощущал ничего, кроме вкуса ее губ и теплоты ее гибкого тела.

Затем он почувствовал, что желание, которое он так долго старался подавить, вот-вот выйдет из-под контроля и разорвет его на части. Он крепко обнял Энджел.

— Ты не знаешь, что ты делаешь, — хрипло сказал Хок.

Энджел подняла глаза и улыбнулась древней улыбкой Евы.

— Я неопытна, но не глупа, — сказала Энджел. — Я знаю, что ты дал мне все, ничего не взяв себе. Теперь мой черед давать тебе.

— Ангел… Ангел, — пробормотал Хок.

Он сказал это очень тихо, борясь с самим собой и страшась принять этот дар.

— Да, — отозвалась она.

— Я безумно хочу тебя, но я боюсь снова причинить тебе боль. Ты не знаешь…

— Тогда научи меня, — перебила она его.

Энджел потерлась губами о его грудь, нашла языком темный сосок и прикоснулась так, как Хок прикасался к ней.

— Я хочу быть твоей женщиной, — сказала она.

— Ты уверена? — спросил Хок.

Его голос дрожал от едва сдерживаемых чувств. Он резко встал, словно боясь случайно прикоснуться к Энджел, если она вдруг передумает и решит не испытывать его страсть.

Энджел посмотрела на сильного загорелого мужчину, стоящего перед ней, и поняла, что он вспоминает тот первый раз, когда так безжалостно и небрежно взял ее.

Она видела, как томится ожиданием его мускулистое тело. Энджел подняла руку и положила ему на оттопыривающиеся джинсы.

От этого прикосновения Хок напрягся, как натянутая тетива, и Энджел заметила, как в его глазах мелькнуло яркое пламя страсти.

— Уверена, — сказала Энджел. — Тебе придется научить меня тому, чего тебе хочется. Ты не возражаешь?

В ответ Хок хрипло рассмеялся и слегка подался вперед, сильнее прижимаясь к ласкающей его руке. Кончики ее пальцев легко скользнули вниз, страстно, но мягко, как раньше делал он.

Хок со стоном прикрыл ее руку своей ладонью и мгновение держал, не отпуская от переполненной желанием плоти. Затем поднес ее руку ко рту и нежно куснул за подушечки пальцев.

— Когда ты научилась так прикасаться ко мне? — спросил он.

— Ты сам научил меня.

— Когда?

Энджел поймала руку Хока и куснула за пальцы точно так же, как сделал это он.

— Только что, — сказала она.

Хок подумал о других ласках, более интимных, о нежных вскриках и всеобъемлющем пламени страсти. Энджел была неопытна, но ответила ему так неистово, что чуть не лишила его контроля над собой.

Невинная, великодушная, чувственная — таких он еще не видел.

— Ангел, — пробормотал Хок. — Ты заслуживаешь лучшего мужчину, чем я.

— Лучше мужчин не бывает, — с уверенностью сказала Энджел, и каждое ее слово дышало любовью.

— Мир полон ими, — возразил Хок.

— Но не для меня.

Хок закрыл глаза, понимая, что Энджел говорит искренне. Он знал, что она любит его, не заботясь, заслужил он это или нет, и любит ли он сам ее.

И еще он знал, что ему нужно уйти, исчезнуть, чтобы Энджел смогла найти мужчину, который был бы ее достоин.

— Я не способен научить тебя ничему, кроме того, что такое боль, — почти с отчаянием сказал Хок.

— Тут ты не скажешь мне ничего нового, — мягко возразила Энджел. — Все, что у меня могло быть сломано или разбито, было сломано и разбито. Тело, мысли, сердце.

— Ангел, — прошептал он и больше не сумел выговорить ни слова.

— Не бойся сделать мне больно, — сказала она. — И не нужно ненавидеть себя за то, что ты захотел обладать мною. Я не ребенок. Я женщина. Твоя женщина, Хок. До тех пор, пока ты хочешь меня.

Ее руки медленно скользнули к ремню его джинсов. От волнения пальцы не слушались ее. Всегда проворные и ловкие, они дрожали и отказывались подчиняться.

Хок смотрел на Энджел своими темными глазами, боясь поверить, что, несмотря на боль, которую он причинил ей, она действительно хочет его. Он не шевельнулся, чтобы помочь Энджел или остановить ее, когда ее пальцы пытались расстегнуть пряжку его ремня.

Когда ремень наконец расстегнулся, Энджел вспомнила, с какой ловкостью Хок раздел ее, и почувствовала себя неловкой и неуклюжей. Металлические пуговицы джинсов Хока представляли еще большую трудность, чем пряжка. Это все равно, как стричь волосы перед зеркалом. Каждое движение противоположно тому, которое хочешь сделать.

Вдруг Энджел пришло в голову, что существует ведь много способов сказать «нет». Хок уже многие из них использовал. Он был искусным любовником.

Может, именно на это он сейчас и намекал ей? Да, он хочет ее. Любой мужчина в его положении испытывал бы то же самое. Но возбуждение — это не любовь. Это простейший биологический рефлекс, который возникает при определенных стимулах.

«В этом нет ничего личного, — сказала себе Энджел. — И неудивительно. Хок причинил мне боль и теперь чувствует себя виноватым. Поэтому он хочет стереть из моей памяти воспоминания о той боли и заменить воспоминаниями об удовольствии. Я опять неправильно его поняла. Усмотрела в его прикосновениях нечто большее, чем есть на самом деле».

Энджел оставила тщетные попытки расстегнуть джинсы Хока и опустила руки. Повернувшись на живот, она растянулась на темном одеяле и завернула его край, чтобы прикрыть наготу.

— Прости, Хок, — сказала она тихо. — Я неправильно тебя поняла. Снова.

— Что ты неправильно поняла?

Энджел не обернулась. Она мысленно пыталась собрать мозаику: алые лепестки розы, слегка раскрывшиеся под лучами солнца.

— Ангел!

Хок неуверенно тронул пальцем ее обнаженное плечо.

Роза задрожала и рассыпалась на алые кусочки.

Энджел впилась ногтями в ладони, сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

— Я не поняла, — сказала она, не глядя на него и почти спокойно, — что ты просто пожалел меня.

Почти, но не спокойно, и Хок почувствовал это.

— Ангел, — тихо сказал он, поглаживая ее теплое, нежное плечо. — Это не…

— Пожалуйста, не надо, — прервала она его. — Все в порядке. Не переживай. Как ты сам сказал, то был слабый заменитель страсти.

— Я сказал? — Руки Хока замерли в нерешительности. — О чем ты?

— Ты только что дал мне понять, какая неумелая я любовница. — Энджел сдавленно засмеялась. — Я не виню тебя за то, что ты предпочитаешь женщин, которые хотя бы могут расстегнуть твои чертовы джинсы!

Хок откинул одеяло, открывая ее обнаженное тело. Она повернулась и протянула руку, чтобы укрыться вновь, но Хок остановил ее, положив ладонь поверх ее пальцев. Потом осторожно притянул их к своим джинсам.

— Я не хочу женщин, которые раздели тысячу мужчин, — хрипло сказал Хок. — Я хочу женщину, которая хочет меня так сильно, что ее руки дрожат и не могут расстегнуть мои джинсы. У меня еще никогда не было таких женщин, Ангел. Я даже не знал, что такие женщины существуют. До сих пор не знал.

Последняя металлическая пуговица выскользнула из своей дырочки, и Хок просунул руку Энджел под поношенную синюю ткань джинсов. Когда ее ладонь прижалась к его напряженной, сдерживаемой плавками плоти, глубокий стон вырвался из его груди.

— Надеюсь, ты делаешь это не из жалости? — спросил Хок неестественно бодро. В глазах его горела страсть. — Я еще никогда не желал женщину так сильно.

Хок запустил руку в карман, вытащил маленький пакетик и вдруг одним резким движением сдернул и плавки, и джинсы.

Волна неукротимого желания прокатилась по телу Энджел. Хок был самым красивым мужчиной, которого она когда-либо видела. Его сильное, упругое тело по крепости было подобно утесам, окаймляющим бухту.

Но в отличие от утесов он ответил на ее прикосновение, не в силах скрыть охватившую его дрожь.

Хок позволил Энджел не спеша исследовать его тело. Затем со стоном разорвал упаковку, надел презерватив и лишь тогда лег рядом с Энджел, прижимая к себе ее горячее тело.

— Я больше не могу, — хрипло пробормотал Хок, уткнувшись губами ей в шею. — Я так хочу тебя.

И в следующее мгновение оказался сверху.

Энджел вскрикнула, страстно подалась навстречу его телу, инстинктивно скользя ступнями ног по его икрам и стараясь вобрать всего его внутрь себя. Он гладил ладонями нежную кожу Энджел, ощущая биение каждой ее жилки.

— Хок, пожалуйста, — взмолилась Энджел.

— Мой сладкий Ангел, — прошептал он ей в губы и осторожно, но решительно вошел в нее, став частицей ее тела. Его движения были сдержанными, словно он боялся причинить ей боль.

Но боли не было. И Энджел больше не боялась. Хок продолжал ласкать ее, и она улыбалась ему, бормоча бессмысленные слова просто для того, чтобы выразить то неземное удовольствие, которое сейчас испытывала.

Несмотря на то что желание молотом стучало в сердце Хока, он не спешил, наслаждаясь каждым движением их тел. Энджел обхватила ногами бедра Хока, ища все большей близости и безмолвно призывая его глубже войти в ее тело.

От ее голодного желания Хок задышал чаще и дал ей то, чего они оба хотели. Ускоряя движения, он помнил об одном: он не смеет причинить ей боль.

Тело Хока изогнулось, из груди Энджел вырвался стон восторга, и в то же мгновение его собственный стон слился с ее криком. Он содрогнулся, снова выгнулся дугой, и еще, и еще, отдавая ей себя так же глубоко и безраздельно, как и она ему.

Прошло много сладостных минут, а Хок и Энджел все еще обессиленно лежали в объятиях друг друга, медленно спускаясь с небес на землю. Постепенно их глаза стали различать солнце, небо, их слившиеся тела ощутили легкое покачивание катера.

Хок уткнулся губами в шелковый водопад спутавшихся волос Энджел, потом поцеловал ее висок, щеку, завораживающий изгиб уха, уголок ее улыбающегося рта. Ее пальцы скользнули по его спине до сильных мышц ягодиц, исследуя их изгибы так же, как раньше делал он.

Хок застонал и плотнее прижался к ее телу. Она осторожно ласкала его, изучая очертания его мужественного тела, как раньше он изучал ее.

— Ангел, — удивленно сказал Хок, — ты знаешь, что ты делаешь?

Прежде чем она успела ответить, он проник в нее еще глубже, и его бедра снова начали древнее, как мир, движение.

— Ты этого хочешь? — спросил он хрипло, чувствуя, как с каждым прикосновением к ней желание вновь охватывает все его тело.

В глазах Энджел мелькнуло удивление.

— Хок? — сказала она.

Ее дыхание снова участилось, глаза затуманились.

— Я думала, что мужчины не могут… так скоро…

— Несколько минут назад я бы поклялся, что ты права, — ответил Хок.

Его тело снова выгнулось, и она со сладким стоном ответила ему, лаская и все больше возбуждая его тугую плоть, спрятанную в полночной черноте волос.

— Выходит, мы оба были не правы, — с трудом произнес Хок. — Когда ястреб занимается любовью с ангелом, законы не работают.

В сон Хока ворвался звук крошечного электронного будильника его часов. Он шевельнулся и хотел выключить его, но вдруг ощутил на руке нежную, теплую тяжесть.

Воспоминания хлынули сладким потоком, и он остро почувствовал каждый дюйм тела Энджел, так доверчиво прижавшейся к нему. Кровь запульсировала быстрее, тепло, охватившее его тело, сконцентрировалось между ног, сдерживаемая страсть требовала свободы.

Хоку безумно захотелось опять войти в нее, ощутить страстную нежность ее объятий.

Он снова и снова хотел ее, и это его удивило. Он не испытывал ничего похожего ни с одной женщиной, даже когда был молод.

Хок протянул руку и включил крошечный фонарик на батарейках. Слабый желтоватый свет упал на кровать на носу катера. Волосы Энджел золотистым огнем горели на смуглой руке Хока. Ее ресницы отбрасывали длинные неровные тени, губы, все еще припухшие от страстных поцелуев, подаренных и взятых, казались ярко-красными.

Хок наклонился и провел языком по ее губам. Энджел улыбнулась, что-то пробормотала и еще теснее прижалась к нему, ища тепло его тела. Хок знал, что она не проснулась и ее движения бессознательны, глубоки и искренни, как и ее любовь к нему.

— Энджел, — прошептал Хок. — Моя милая, благородная женщина. Что мне с тобой делать? — добавил он еще нежнее.

Ответа не было.

Хок бросил взгляд на валявшиеся повсюду разорванные пакетики и улыбнулся от сладких воспоминаний.

Рука Хока скользнула под одеяло и замерла на мерно вздымающейся груди Энджел. Он уткнулся губами ей в шею и принялся медленно и томно ласкать ее тело, беззвучно обращаясь к ней до тех пор, пока она не пошевелилась, еще не проснувшись, но уже на полпути из прекрасного чувственного сна.

Ее тело таяло от желания.

— Ангел, — хрипло сказал Хок, раздвигая ей ноги. — Ангел.

В ответ ее глаза широко распахнулись. Он подождал, пока не уверился, что Энджел проснулась, взглянул ей в глаза и в тот же момент вошел в нее.

Ее восторженный стон эхом отозвался у него в ушах, и оба они взмыли в небо, но не в черное и холодное, а в теплое и яркое.

Когда к Энджел снова возвратилась способность говорить, она, уткнувшись губами ему в плечо, прошептала слова любви. Ответом ей было мягкое, искусное движение, заставившее Энджел крепче вцепиться в Хока.

— Хок, — произнесла она наконец прерывающимся от волнения голосом, — мы опять пропустим прилив.

Он что-то пробурчал ей в шею.

— Что? — переспросила она.

Он нехотя оторвал губы от ее благоухающей кожи:

— Я поставил будильник немного вперед.

Энджел рассмеялась.

— Какой умный Ястреб, — сказала она. — Надо будет наградить тебя.

— Ты меня уже наградила, — с улыбкой ответил Хок.

От его красивой улыбки у нее замерло сердце. Она тронула кончиками дрожащих пальцев уголок его рта, удивляясь силе любви, которую чувствовала к этому суровому и доброму человеку.

— О чем ты думаешь? — спросил Хок, пытаясь угадать, какие чувства заставили ее задрожать.

— О том, как сильно я тебя люблю.

Хок прикрыл глаза.

— Мне не следует позволять тебе этого, — строго сказал Хок.

Он прижал Энджел к себе и зарылся лицом между ее грудей.

— О Господи, что я делаю? — простонал он. — Я не могу любить тебя и не могу позволить тебе уйти.

Энджел ласково погладила его по волосам, стараясь успокоить — она, мол, все понимает, как надо.

Она действительно его понимала.

Она понимала, что, каждый раз говоря ему о своей любви, причиняет ему больше боли, чем удовольствия. Хок не хотел обижать ее. Она знала это так же точно, как и то, что любит его. А он считает себя неспособным любить.

Она понимала и принимала это без осуждения.

С ловкостью, дорого оплаченной в прошлом, она мысленно собрала в голове безмятежную розу и, собрав, размешала в объятиях Хока.

— Я знаю, что тебе делать, — сказала Энджел, нежно целуя его в губы. — Тебе нужно заняться рыбалкой. Нам предстоит поймать прекрасного лосося.

Хок поднял голову, посмотрел на нее и нежно поцеловал ей ладони.

Глава 25

Минуты и часы, дни и недели, проведенные с Хоком, пролетели, наполненные красотой и любовью. Энджел не позволяла себе считать дни, складывать их и думать о том, что с каждым восходом солнца приближается конец лета.

Любовь и потеря Гранта научили ее не жить прошлым.

Любовь и сознание того, что она потеряет Хока, научили ее не жить будущим. Она жила только настоящим, с каждым прикосновением, с каждой улыбкой все сильнее влюбляясь в Хока.

— Энджи.

Она подняла голову. Из воспоминаний ее вывел голос Дерри. Крошечные серебряные колокольчики у нее в ушах сладко позванивали при каждом ее движении.

— Я в студии, — отозвалась она.

Дерри вошел в комнату. Он так привык к костылям, что они уже не стесняли его. Перемена в отношениях Энджи с Хоком тоже его не стесняла. Энджел знала, что Хок говорил с Дерри, но что именно рассказал ему — не имела понятия.

Все опасения Энджел, что Дерри воспротивится ее любви к любому другому мужчине, кроме Гранта, рассеялись, когда он обнял ее и сказал, что она никогда раньше не выглядела так прекрасно.

— Где Хок? — спросил Дерри.

— Он…

— …звонит по телефону, — с усмешкой закончил за нее Дерри. — Куда на этот раз?

Энджел пожала плечами и печально улыбнулась:

— Кажется, в Токио. Он уже говорил с Лондоном, Нью-Йорком, Хьюстоном, Лос-Анджелесом и с кем-то, кто отдыхает на Майами.

Последнюю неделю Хок только и делал, что звонил по телефону. Несмотря на всю свою решимость не считать дни, Энджел знала, что Хок остался здесь сверх запланированного времени. Сделки, в которых участвовали сразу несколько партнеров, шли к завершению.

— Насколько я знаю, сейчас самый ответственный момент, — сказала Энджел.

— Вероятно, мы с Хоком улетим с острова одним самолетом, — сказал Дерри.

Завтра Дерри снимет наконец гипс и улетит в Гарвард. Его мечта стать врачом обрела реальность благодаря Хоку, который купил Игл-Хед по цене, значительно превышающей, по мнению Дерри, его стоимость.

Как ни был Дерри увлечен мыслями о собственном будущем, он не мог не заметить, что при упоминании об отъезде в глазах Энджел мелькнула тоска, которую она не сумела скрыть.

— Эй, — поспешно сказал Дерри. — Я навещу тебя в Сиэтле.

Он ничего не сказал о Хоке. Ему и в голову не пришло, что его там не будет.

Энджел улыбнулась и поцеловала Дерри в щеку.

— Во время летних каникул.

Но лишь только Дерри перестал видеть ее лицо, она сразу помрачнела: «Да. Дерри ко мне вернется. А Хок нет».

— Пожалуй, я возьму блокнот и поеду на Игл-Хед, — сказала Энджел. — Если Хок позвонит до пяти, объясни ему, как добраться до фермы Смита. Ежевика поспела, а он никогда не собирал ягод.

— Зато поймал лосося.

Энджел улыбнулась. Да, Хок поймал лосося, познал первобытную силу рыбы, которая, трепеща, била хвостом по сияющей глади моря. Она долго будет помнить благоговение и восторг на лице Хока.

Ей никогда не встречался человек, который мог бы сравниться с Хоком. Как же теперь жить без него?

— Я так и не понял, зачем он выпустил этого лосося? — спросил Дерри.

— Он был слишком прекрасен, чтобы его убить.

— Не более прекрасен, чем остальная рыба, которую вы поймали, но мы съели ее всю и чуть не подрались из-за последнего куска.

— Но это был первый в его жизни лосось, — просто объяснила Энджел, и лицо ее просветлело от воспоминаний.

Дерри задумчиво посмотрел на Энджел.

— Я вытащил тебя из-под обломков, — тихо сказал он, — но только Хок вернул тебя к жизни. Я так рад, Энджи. Было время, когда я боялся, что обрек тебя на безрадостное существование.

Энджел порывисто обняла Дерри, взяла блокнот для набросков и вышла.

Всю дорогу на Игл-Хед у нее из головы не выходили слова Дерри. Каждый ее шаг сопровождался звоном маленьких колокольчиков. Она думала о его словах, сидя на самом краю утеса, забыв про блокнот, лежащий у нее на коленях.

Перед ней расстилался пролив Инсайд-Пасседж: неутомимое море и острова, гряда островов, увенчанных вечнозелеными лесами, которая исчезала в голубой дали загадочного горизонта, растворяясь в пропахшем солью воздухе.

— Ты любишь эту землю?

Вопрос Хока не испугал Энджел. Всецело погруженная в созерцание чудесной картины, она тем не менее мгновенно почувствовала, что Хок рядом.

— Больше всего на свете, если бы не было тебя, — просто ответила она.

И тут же сообразила, что сделала как раз то, чего всячески старалась избежать. Сказала Хоку о своей любви. Ей не хотелось причинять ему боль словами, призванными дарить радость.

— Сколько времени? — торопливо спросила Энджел, чтобы наступившая пауза не вынудила Хока говорить ей о своей любви. Она и не ждала этого.

— Почти пять, — ответил Хок.

— У тебя есть время пособирать ягоды?

— Выкроим.

Энджел посмотрела в темные глаза Хока и прочитала в них то, что и так знала.

Он уедет.

Скоро.

Об этом говорили его глаза, голос, напряженное лицо.

— Ангел, — сказал Хок, видя, как опечалилась она, и зная этому причину.

— Надо спешить, — сказала Энджел. — У нас мало времени.

Она грациозным движением поднялась на ноги. Серебряные колокольчики мелодично зазвенели.

Этот звук пронзил Хока, словно тысяча крошечных кинжалов. Он обхватил Энджел и приподнял ее над землей. Он держал ее на весу и целовал так яростно, словно мир рушился у них под ногами.

Казалось, время остановилось. Наконец Хок отпустил Энджел, и она повела его по скалистой тропинке вниз. Оба молчали, довольствуясь мимолетными прикосновениями, мягкими улыбками и быстрыми взглядами, словно каждый боялся, что в следующее мгновение другой исчезнет.

Молчание длилось до тех пор, пока они не пришли в ежевичник в самом конце заброшенной дороги. Когда-то давно здесь были ферма, ухоженные поля и опрятные сады. Сейчас поля почти поглотил лес, сохранилась лишь невысокая каменная ограда, вся в зарослях ежевики.

Великолепная степная роза оплетала развалины каменной печной трубы — все, что осталось от дома. Именно от этого цветка произошла пурпурная роза, расцветавшая глубоко в мозгу Энджел. Она впервые увидела ферму Смита и степную розу, будучи еще ребенком, и с тех пор этот цветок преследовал ее всю жизнь.

Невдалеке хлопнула крышка багажника автомобиля, и вскоре появился Хок. В одной руке у него были пустые ведерки, в другой — корзинка для пикника, через плечо было перекинуто толстое одеяло.

Энджел глубоко вздохнула, заставив мрачные мысли о будущем на время отступить. Существовало только настоящее: Хок ждал ее и улыбался прекрасной, обезоруживающей улыбкой.

Окутанная сладким звоном колокольчиков, она подошла к нему, заглянула в корзинку для пикника и улыбнулась его предусмотрительности.

— Пикник, — весело сказала она, — чудесная идея.

— На то есть скрытые мотивы, — ответил Хок.

Энджел улыбнулась. Она понимала чувства Хока. Им удавалось оставаться наедине либо на катере, либо в доме поздней ночью. В остальное время они вынуждены были лишь молча и незаметно касаться друг друга, что красноречиво говорило, как хорошо им вдвоем.

«У нас осталось мало времени, — подумала Энджел. — Очень мало».

Она повернула голову к старой розе. На ней остался только один цветок. Его нежные лепестки дрожали, вспыхивая пунцовым огоньком в ярком дневном свете.

Энджел прикрыла глаза. «Чувствует ли этот хрупкий цветок, что с каждым восходом солнца близится зима?» — подумала она.

Хок наклонился и нежно поцеловал Энджел в губы. Он видел, что она опечалена, знал причину и ничего не мог поделать.

Он знал, что чем дольше пробудет с ней, тем больше причинит ей боли своей неспособностью любить ее так, как она того заслуживает.

Хок каждый день обещал себе, что покинет Энджел, освободит ее и перестанет мучить.

И каждый день он просыпался и видел ангела, укрывшегося под защитой его тела. Она улыбалась ему, и он знал, что опять не сможет покинуть ее.

Не сейчас.

Хотя бы еще несколько часов он хочет насладиться этим чудом любви.

— Откуда начнем? — спросил Хок, отрываясь от ее губ ровно настолько, чтобы Энджел смогла ответить.

— С середины, — пробормотала она, касаясь губами его губ. — Оттуда ведет тропинка в глубь ежевичника. Там самые сладкие ягоды. В окружении колючек.

— И москитов?

— Есть немного, — подтвердила Энджел. — Ты же помнишь, бесплатных обедов не бывает.

Хок улыбнулся:

— Помню. Вот почему я захватил репеллент от насекомых. Я не хочу, чтобы твою нежную кожу кусал кто-то, кроме меня.

Энджел почувствовала, как в ней поднимается волна желания. Чем больше Хок прикасался к ней, тем больше ей этого хотелось. Она ничуть не уставала от его любви, становясь частичкой его тела.

— Он у меня в кармане, — сказал Хок. — Достанешь?

Он протянул к ней руки, показывая, что они заняты ведерками и корзинкой для пикника и потому достать флакон ему трудно.

Сначала Энджел поискала в заднем кармане его джинсов, куда она сама обычно клала репеллент. Но там было пусто. Она запустила руку в передний карман.

— Нету, — сказала она.

— Ищи дальше, — подбодрил Хок, и уголки его рта под усами слегка изогнулись в улыбке. — Ищи и найдешь.

Она запустила руку в другой карман и, пошевелив пальцами, внезапно ощутила под джинсами горячее упругое вздутие.

— Ты дразнишь меня, — сказала она, стараясь выглядеть сердитой, что совершенно не получилось.

— Могу поклясться, что это ты дразнишь меня, — сказал Хок, с трудом сдерживая смех. Энджел сунула руку глубже, и у него перехватило дыхание.

— В кармане рубашки, Энджел.

Она весело рассмеялась и медленно, очень медленно вынула руку из кармана Хока.

Флакон с репеллентом действительно лежал в нагрудном кармане его бумажной рубашки. Энджел нанесла пахучую жидкость на открытые участки его рук, на лицо, то же сделала себе и положила пузырек в передний карман его джинсов.

— Репеллент отпугивает только насекомых, — заметил Хок.

— Какое облегчение, — с приглашающей улыбкой сказала Энджел, и ее глаза лукаво засветились.

Она повернулась и, позвякивая колокольчиками, направилась в ежевичник.

Мгновение Хок неподвижно следил за ее грациозным полетом, снедаемый голодом, гораздо более сильным, чем просто внезапный прилив желания. Затем, несмотря на свою ношу, легко двинулся ей вслед.

Энджел скоро скрылась из виду в бесконечных поворотах тропинки, но серебристый звук колокольчиков говорил Хоку, что она рядом.

Он догнал ее на пятачке, где воздух наполнен был густым ароматом созревающей ежевики. Зубчатые зеленые листьях сверкали под солнцем, лениво подрагивая под ласкающими дуновениями ветра. Ветви гнулись под тяжестью ягод.

— Дерри был прав, — сказал Хок, оборачиваясь к Энджел. — Ты знаешь все самые красивые места на острове. А может, это твоя красота делает любое место красивым?

— Скорее твоя, — ответила Энджел и слегка прокашлялась. — Я не помню, чтобы старая ферма когда-нибудь раньше выглядела так красиво.

Она взяла из его рук ведерки и подождала, пока он расстелит одеяло и поставит в тень корзинку с продуктами. Потом Энджел молча вернула ему ведерки и, взяв за руку, повела в кусты, где свисали гроздья спелых ягод.

— Собирать ежевику труднее, чем моллюсков, но легче, чем ловить крабов, — сказала Энджел. — Как и крабы, ежевичный куст может поранить, если позабудешь об осторожности.

— Бесплатных обедов не бывает? — весело заметил Хок.

— Да, не бывает, — согласилась Энджел. — Первое правило сбора ягод гласит: если собирать их легко, значит, кто-то уже собирал их здесь.

Хок улыбнулся:

— А еще какие правила?

— Много ягод не ешь. Одну в рот, другую в ведерко, не больше. Иначе будут неприятности.

— Урок, постигнутый тяжелым личным опытом? — предположил Хок.

— А другие способы разве бывают?

Энджел показала Хоку, как выбрать спелую ягоду, но не размазню, кислую, но не зеленую, и они в красноречивом молчании принялись за дело.

— Вот эта спелая? — спросил Хок, протягивая Энджел ягоду.

— Есть только один способ проверить это.

Она в ожидании открыла рот. Хок с улыбкой положил ягоду ей на язык. Энджел при-чмокнула.

— Чуть кисловатая, — сказала она и, взглянув на гроздь ягод, висевшую у нее над головой, сорвала самую красивую.

— Попробуй эту, — повернулась она к Хоку.

Хок осторожно взял губами ягоду, лизнув кончики пальцев Энджел. Закрыв глаза, он издал звук, выражающий неземное удовольствие.

— Она такая же вкусная, как ты, — пробормотал он. — Невообразимо вкусная.

Хок снова открыл рот. Энджел положила ему на язык другую ягоду. Он проглотил и снова открыл рот. Потом еще и еще до тех пор, пока Энджел не засмеялась и, привстав на цыпочки, не поцеловала его, ощутив на губах вкус Хока и сладкой ежевики. Внезапно она крепко обхватила его и поцеловала так неистово, как он целовал ее на Игл-Хед. Когда их объятия ослабли, оба были почти без сил.

— Сколько еще ягод нужно миссис Карей? — спросил Хок.

— Много.

Хок тихо выругался.

— Давай займемся ими, — сказал он.

Они принялись за работу, украдкой бросая друг на друга нежные взгляды. Они наполняли ведерки, пересыпали ягоды в ящики и вновь продолжали работу.

— Ты ешь больше, чем кладешь в ведро, — сказала Энджел через некоторое время.

Хок обернулся. Его губы были черны от ягод, которые он украдкой, как ребенок, отправлял себе в рот.

— Если мне станет плохо, — сказал он, — я найду лекарство получше, чем горячая грелка.

Энджел улыбнулась, и оба вновь принялись собирать ежевику. А потом Энджел нашла поразительную ягоду. Ярко окрашенная, готовая вот-вот лопнуть от спелости, она лежала у нее на ладони, словно драгоценный камень. Энджел поставила ведерко на землю и подошла к Хоку.

— Это самая роскошная ягода, которую я когда-либо видела, — сказала она, зажав ягоду между большим и указательным пальцами. — Открой рот.

— Ты нашла ее, — сказал он, — значит, она твоя.

— На ней написано твое имя.

Уголки рта Хока поползли вверх.

— Я не вижу, где здесь мое имя.

— С твоей стороны, наверное, свет плохо падает, — сказала Энджел, перекладывая ягоду на ладонь. — Видишь? Вот здесь. Твое имя.

Хок медленно наклонил голову, осторожно слизнул ягоду с ее ладони и поцеловал то место, где она лежала.

Чувство, охватившее его, не имело ничего общего с желанием.

Хок хотел спросить, откуда у Энджел такая сила и мягкость, хотел осторожно коснуться всех тайников ее прошлого и будущего, узнать, считает ли Энджел, что он обретет когда-нибудь способность любить так, как она, чтобы нежность, огонь, храбрость смешались воедино, но пока он знал, что не может спрашивать ее об этом.

Поэтому Хок задал один-единственный вопрос, но Энджел услышала в нем именно тот, который он задать не решался.

— Это дикая ежевика? — спросил Хок, оглядывая окружавший его кустарник.

— Нет, она как домашний кот, который удрал на волю, — ответила Энджел. — Ее вывел и вырастил человек, но потом забросил и предоставил расти самой. Многие растения, с которыми так обошлись, засыхают и гибнут. Но некоторые выживают, и в хороший сезон самые сильные из них дают сладкие дикие и прекрасные ягоды. Как ты, Хок.

Хок выпустил из рук ведерко с ягодами, затем одним быстрым движением обнял Энджел и крепко прижал к себе, повторяя единственное слово, которое мог произнести, — ее имя, до тех пор, пока его губы не слились с ее в безумном поцелуе.

Он перенес ее на одеяло и раздел, дрожа от нетерпения, словно это было в первый раз. Когда она больше не могла выносить ожидания, он овладел ее телом, наполняя его своей любовью.

Ночью повторилось то же самое — чудо, сокрушившее ее и сотворившее вновь, смерть и рождение в руках мужчины, которого она любила. Она касалась его жадно и страстно, ее рот, горячий и нежный, невинный и опытный одновременно, боготворил его тело, обжигая волшебным огнем любви.

Энджел заснула в объятиях Хока, а он еще долго не смыкал глаз, разглядывая на темном окне узоры, вытканные лунным светом. Затем, затаив дыхание и стараясь не разбудить Энджел, осторожно высвободился.

Если она проснется, он не найдет в себе сил покинуть ее. Он снова останется, чтобы пить из этого источника любви, ничего не отдавая взамен.

Остаться — значит погубить ее.

Много долгих минут Хок стоял у постели и смотрел, как спит его ангел. Потом наклонился, страстно желая прикоснуться к ней, но не сделал этого. Его рука в нерешительности замерла над подушкой у ее головы.

Затем он повернулся и бесшумно вышел, растворясь в ночи.

Энджел разбудил солнечный свет, золотыми брызгами упавший ей на подушку. Она что-то сонно пробормотала и потянулась к Хоку, но ее руки ощутили пустоту. Она быстро села, посмотрела вокруг и похолодела.

На подушке Хока лежал маленький леденец на палочке, перевязанной зеленой лентой.

Энджел закрыла лицо руками и заплакала, понимая, что Хок ушел навсегда.

Глава 26

Дерри смотрел на изможденное лицо Энджел.

— Мне не обязательно ехать в Гарвард прямо сейчас, — сказал он. — Я подожду, пока Хок завершит дела и вернется.

— Это глупо.

Она сказала это спокойно, но лицо ее было очень бледным, глаза печальны, а кожа почти прозрачна.

— Ты уверена? — спросил Дерри.

— Да.

Энджел замолчала. Ей не хотелось огорчать Дерри, который полагал, что Хок уехал только для того, чтобы завершить дела. Дерри хватит и своих забот: перебраться за тысячи миль отсюда и заново научиться ходить. Не стоило к его заботам добавлять еще и свои проблемы.

И задерживаться здесь Дерри тоже не имело никакого смысла. Совсем никакого. Ей нужно остаться одной — вряд ли Дерри это поймет.

— Тебе помочь собрать вещи? — спросила она.

— Нет. Пока вы с Хоком вчера ездили за ягодами, Мэт, Дэйв и я все упаковали. Хок сказал, чтобы я не беспокоился о мебели. Он все перешлет багажом.

Сердце у Энджел гулко забилось.

Еще вчера они с Хоком смеялись, кормили друг друга ягодами, выкрасив соком руки и рты, пока, воспламененные страстью, не слились в горячем поцелуе, более сладком и диком, чем ягоды.

— Остался только чемодан, который я возьму в самолет, — сказал Дерри, — и он тоже собран.

С улицы раздался гудок автомобиля. Один из друзей Дерри, который тоже отправлялся на материк, заехал за ним, чтобы отвезти на паром.

Посмотрев на часы, стоявшие в студии, Энджел нагнулась и взяла маленький чемодан, который Дерри поставил у дверей.

— Надо поторапливаться, — сказала она.

— Энджи…

Энджел повернулась и подошла к Дерри. Он крепко обнял ее и на мгновение задержал в объятиях.

— Я люблю тебя, Дерри, — сказала Энджел, и ее глаза заблестели от слез. — Если понадобится, я всегда буду рядом с тобой.

— Мне неловко покидать тебя, — в замешательстве пробормотал Дерри. — Я знаю, как сильно ты скучаешь по Хоку.

Энджел подняла глаза и посмотрела в озабоченное лицо Дерри.

— Уезжай, пока я тебе не замочила слезами всю рубашку, которую только что погладила, — сказала она тихо и улыбнулась дрожащими губами.

Дерри улыбнулся в ответ и передал ей лист бумаги.

— Сегодня к одиннадцати вечера я буду по этому телефону. Позвонишь мне, ладно? Я буду чертовски скучать.

Дерри быстро поцеловал Энджел, взял чемодан и, прихрамывая, спустился в холл.

Энджел смотрела в окно, пока слезы не размыли очертания удаляющейся машины. Затем она пошла на берег и бродила там до самой темноты.

Она не сознавала, насколько сильно любит Хока, пока не потеряла его.

Потом она ходила по темному дому до тех пор, пока не настало время позвонить Дерри. После этого она пошла в студию, включила все лампы и принялась за работу. Ночь сменилась рассветом, а она все откладывала один эскиз за другим, пытаясь создать тот единственный, в котором воедино соединятся ее боль и любовь и из горестных обломков прошлого родится новое произведение искусства.

Когда рассвело, эскиз наконец был готов.

Она работала весь день, полностью подчинив себя творчеству. Она увеличила эскиз до шести футов в высоту и четырех в ширину — точно по размеру окна в спальне.

С помощью черного фломастера она перенесла рисунок на толстую бумагу, затем пришпилила его к стене и пронумеровала каждый фрагмент.

Подбор стекла занял гораздо больше времени. Каждый кусочек приходилось сопоставлять с остальными, отыскивая необходимый оттенок коричневого, который она выбрала для главной фигуры. Энджел перепробовала несколько оттенков золотистого матового стекла, прежде чем нашла то, что ей нужно.

Довольная, она понесла кусочек такого стекла в спальню и подошла к окну, чтобы посмотреть, как через него проходит свет.

Повертев стекло и так и сяк, Энджел внезапно замерла, и ее кожа покрылась мурашками. Дефект на стекле выглядел, как… едва заметная улыбка женских губ.

Она поспешно обвела место, которое нужно вырезать. Никогда прежде она не резала готовые куски стекла, но этот случай был особенным. Она прикрепила стекло к столику и вырезала золотистое облако, которое первым появилось в ее блокноте.

Как только облако было готово, Энджел нарушила и остальные правила: принялась за работу вне всякой последовательности. Она взяла тонкую кисть и наметила на стекле то, что рисовало ее воображение: намек на улыбку, полуприкрытые глаза, элегантные пряди волос, чуть спутанные ветром, — вот и все.

Энджел включила печь для обжига и вернулась к столу. Она работала много часов, пока не поняла, что путь у нее один. После катастрофы она никогда не использовала необработанное стекло, потому что его сверкающие осколки напоминали ей о случившемся.

Но сейчас годился только такой фон. Только он мог подчеркнуть то; что она хотела изобразить: сверкающие кинжалы когтей ястреба, спускающегося с неба.

Часы складывались в дни. Энджел ела, только когда голод мешал ей работать, и спала на кушетке в студии, когда глаза переставали видеть.

Она боялась ночи, когда темнота окутывала ее. Ее страшила тишина пустого дома. Она не снимала свои украшения, позволяя серебряным колокольчикам говорить с ней, заполняя тишину комнат.

На ястреба ушло несколько дней. С помощью травления каждый кусочек коричневого стекла приобрел свой оттенок. Травление было долгим, утомительным процессом, но Энджел терпеливо, без устали занималась им. Работа полностью поглотила ее. Она ничего не чувствовала и ни о чем не думала. Существовала только работа, и только ею она жила.

Наконец для ястреба все было готово. Больше семидесяти кусочков травленого стекла лежало на ее рабочем столе, и каждый имел свой оттенок.

Энджел принялась собирать витраж. Она взяла раму из полированного красного дерева и укрепила ее на большом специальном столе. Он был на колесиках и заключен в каркас, состоящий из двух толстых металлических брусков с глубокими желобами. Столешница могла скользить по каркасу и даже наклоняться вертикально, когда требовалось проверить, как проходит свет через стекло.

Энджел работала напряженно, не разбирая, день сейчас или ночь, и лишь урывками ела и спала.

Потом она вообще перестала спать, полностью захваченная творением, которое рождалось под ее пальцами: ускользающая улыбка, огромная алая капля посреди золота волос и такая же, но маленькая — на ястребе, и все это в окружении сверкающих осколков обтесанного стекла. Наконец последний кусочек стекла был укреплен, зацементирован, очищен и отполирован до блеска.

Вздохнув так глубоко, что колокольчики ее сережек вздрогнули и зазвенели, Энджел облокотилась на стол. Она знала, что работа закончена, но не могла свыкнуться с этим. Она не была готова к пустоте, которая ожидала ее впереди. Не осталось ничего, кроме усталости.

Энджел покатила рабочий столик в спальню, трясущимися руками сняла крепления и поставила картину в вертикальное положение.

Ночью панель казалась почти бесцветной, только льющийся через нее свет мог оживить ее.

Она посмотрела на кровать, в которой не спала с отъезда Хока. Нетронутый маленький леденец, обвязанный зеленой лентой, так и лежал на подушке. С безмолвным стоном она взяла его в руку и услышала шелест обертки, напомнивший ей о единственном сладком воспоминании Хока в детстве.

Несмотря на крайнюю усталость, Энджел даже подумать не могла о том, чтобы лечь в кровать, поспать, потом опять проснуться.

И снова обнаружить, что Хок ушел.

Она вернулась в студию и в первый раз за эти несколько недель оглядела ее.

Комната была в беспорядке. Обычно Энджел прибиралась во время работы, но в этот раз стол был завален осколками стекла, которые она попробовала и отвергла.

Подойдя к нему, она вдруг почувствовала, что ей дурно. Она потянулась к столу, пытаясь опереться на него, но было поздно. Стол наклонился, и Энджел провалилась в темноту.

Большой черный автомобиль остановился у дома Дерри. Водитель долго сидел не шевелясь, глядя в горящие окна северного крыла дома.

Хок изо всех сил сопротивлялся желанию вернуться и ненавидел себя за эту слабость, но не вернуться он не мог.

Жизнь без Энджел была равносильна смерти.

Он медленно открыл дверцу автомобиля. Выложенная булыжником дорожка бледно мерцала в лунном свете. Беззвучно, словно тень, он подошел к двери, немного постоял и потянул за ручку.

Дверь открылась.

Он вошел внутрь и позвал:

— Ангел!

Эхо прокатилось по пустому дому.

— Ангел!

Снова молчание.

Хок бросился через холл в студию. Его глазам предстали наклоненный стол, разбросанное стекло и Энджел, лежащая без сознания на полу.

Он наклонился и позвал ее. Она не шевелилась. Дрожащей рукой Хок ощупал ее шею в поисках пульса и, найдя его, облегченно вздохнул.

Хок осторожно стряхнул с нее осколки стекла и туг заметил, что Энджел что-то сжимает в руке.

Он со страхом разжал ей пальцы, боясь обнаружить в них бритву или острый осколок стекла. Но это были не бритва и не стекло, а леденец, перевязанный зеленой лентой.

В первый раз с тех пор, как кончилось детство, Хок заплакал.

Энджел не проснулась, когда Хок раздел ее и перенес на кровать. Она не пошевелилась, когда доктор Маккей, осмотрев ее, раздраженно сказал то, о чем Хок и сам уже догадывался. Энджел слишком переутомилась, и ее организм защитился глубоким, исцеляющим сном.

Хок разделся, лег в постель и обнял Энджел, согревая ее теплом своего тела. Всю ночь напролет он смотрел на ее спящее лицо, продолжал смотреть, когда над горой появилось солнце и, залив светом стеклянную панель, вдохнуло в нее жизнь.

Кусочки полированного стекла расщепили свет в радугу, и фантастические цветовые блики задвигались по комнате.

Пораженный игрой света, Хок переводил взгляд то на Энджел, то на стоящую в центре комнаты картину.

Устремив когти к золотистому облаку, с неба спускался ястреб. Там, где он коснулся его, проступила алая капля крови.

Но что-то особенное было в самом облаке.

Влекомый загадкой золотого облака, Хок встал и направился к панели. Подойдя ближе, он сначала увидел волнистые линии, превратившие часть облака в развеваемые ветром женские волосы.

Потом заметил чуть прикрытые глаза, которые ежеминутные переливы света делали совсем живыми. И, наконец, загадочную улыбку — поразительное сочетание восторга и красоты.

Хок издал сдавленный стон и подошел ближе, вглядываясь в кроваво-красную каплю, сочившуюся в том месте, где коготь ястреба вонзился в облако.

На мгновение Хок прикрыл глаза.

Ястреб был великолепен. Каждое перышко хищника сверкало и переливалось. Сила и грациозность сквозили в линии крыльев и тела, в когтях, в черных глазах, устремленных на жертву.

Но было еще что-то, совсем крошечное, почти теряющееся в огне красок.

Алая слезинка в глазу ястреба.

Хок подошел почти вплотную, разглядывая эту слезинку. На ее поверхности были еле заметно вытравлены очертания розы. Скорее намек, чем реальное изображение, скорее надежда, чем уверенность. Эта роза сказала Хоку о любви больше, чем мог поведать целый трактат.

Он не верил в любовь, но совсем недавно держал ее в руках, слышал, как она в экстазе шепчет его имя, чувствовал, какая она сладкая и горячая.

А он повернулся и ушел прочь, испугавшись, что не сможет соответствовать этой любви.

Теперь он ясно это видел. Так же ясно, как льющийся через стеклянную картину свет, сметавший обрывки прошлого и беспощадно разрывавший его душу, освобождая место, где будет жить и расти любовь.

Он безмолвно впитывал свет и краски, пока его не позвал еле слышный звон колокольчиков. Обернувшись, он увидел, что рука Энджел шарит по пустой кровати, словно ищет кого-то.

Он подошел к кровати, бесшумно скользнул в нее и прижал Энджел к себе, поняв наконец, почему он вернулся, и зная, что больше никогда не оставит ее. Он узнал, что такое любовь!

Это ангел, полюбивший ястреба настолько, что готов рискнуть всем и отдать все в надежде, что даже хищник может научиться любить.

Серебряные колокольчики вздохнули и затрепетали, когда Энджел инстинктивно придвинулась ближе к обнаженному теплому телу Хока. Он очень осторожно поцеловал ее.

Она открыла глаза, не веря и надеясь одновременно.

Хок склонил голову к яркому золотистому облаку ее волос.

— Хок?

— Я люблю тебя, Ангел.

Хок коснулся жарких, сладких губ Энджел своими губами, отрываясь лишь настолько, чтобы прошептать слова любви, и слился с ней в единое целое.

Постепенно они вновь открыли то, что чуть было не потеряли. Слова превратились в крики экстаза, затем вновь стали словами. «Я люблю тебя», — доносилось сквозь звон серебряных колокольчиков.

Окутанные разноцветными тенями и обняв друг друга, спали глубоким сном женщина, которая не лжет, и мужчина, который наконец нашел правду. Спали, соединенные исцеляющей силой любви.

1

Здесь обыгрывается имя Энджел. Angel — ангел (англ.). — Здесь и далее примеч. перев.

2

Хок (Hawk) — ястреб (англ.).