Эшкрофт пожал плечами.

– Ты много потеряешь, крошка.

– Я переживу это. Вот.

Кэт передала ему фотографическое увеличительное стекло в виде усеченного конуса высотой около десяти сантиметров. Его нижнее основание было шире окуляра с увеличительной линзой.

– Что это такое? – спросил Эшкрофт.

– С помощью этой штуки просматривают слайды.

– А как насчет экрана и диапроектора?

– Свет проектора выделяет слишком много тепла и от него блекнут краски эмульсии. Фотография, напечатанная с такого слайда, будет размытой.

Эшкрофт с сомнением посмотрел на увеличительное стекло.

– Где здесь верх?

– Смотри.

Кэт вытащила из ящичка слайд и положила на яркую белую поверхность, взяла увеличительное устройство и поставила его широким концом на пластмассу, накрыв пленку.

– Смотри вот сюда. Если тебе понравится, положи слайд в правый лоток, если нет, то в левый.

– Все же думаю, что с проектором это легче и быстрее.

– Твоя книга, тебе и выбирать. Сейчас установлю проектор и подготовлю несколько слайдов.

– Хорошо, хорошо. Пока я воспользуюсь твоим способом. – Эшкрофт, наклонившись над столом, заметил, что Кэт направилась к выходу, – Ты куда?

– Приготовить чашечку чая.

– Приготовь и для меня.

– Только тебе придется пить чай наверху. Я никогда не ставлю пищу и напитки на этот стол.

– Тогда не надо.

С чувством облегчения Кэт закрыла дверь и поспешила на кухню. Налив себе чашку чая, она вышла на свой настил-палубу. Один конец палубы был закреплен на скале, а другой выдавался над крутым склоном утеса. В десяти метрах под настилом буйствовал и ревел прибой, разбиваясь о невидимые в темноте скалы.

В углу внутреннего дворика начиналась бетонная лестница, спускающаяся к берегу. Во время редких штормов, приходивших с юга, ее ступеньки заливали огромные волны. Но лестница строилась в расчете именно на такие штормы, по ее обеим сторонам тянулись металлические перила толщиной в руку.

В трех метрах от берега эти перила, выгнутые и скрученные, напоминали о том, что океан не только прекрасен, но и могуч.

Сейчас уже успокоившееся море заливал таинственный лунный свет. Кэт с тоской посмотрела на ступеньки, ведущие к берегу. По тихим звукам прибоя она поняла, что волны ушли вместе с отливом. В это время берег, широкий и пустынный, особенно манит тех, кто хочет ощутить мягкий поцелуй пены.

Кэт сняла туфли, закатала брюки до колен и спустилась к морю. Мокрый песок был плотным и темным. Под ступнями Кэт проступала вода, но через несколько секунд песок снова впитывал влагу.

Остановившись у самой кромки воды, Кэт уставилась туманным взглядом в ночь и вспомнила, как замечательно плыть по серебристой лунной дорожке, ведь Трэвис сейчас где-то там, в море, и его сильные руки сжимают штурвал огромного черного судна.

“Думает ли он обо мне, глядя на волны?”

Рядом вздыхало море, дул легкий прохладный ветерок, но Кэт почти ничего не замечала. Кэт так мечтала увидеть Трэвиса, что, сели бы пошел кислотный дождь, она не заметила бы и его. Слишком сильной была боль потери.

Завороженная лунным светом и ночью, Кэт размышляла о Трэвисе, но внезапно почувствовала, что замерзла.

Она быстро поднялась по ступенькам.

– Где ты была, черт возьми? – набросился на нее Эшкрофт, как только она поднялась на палубу. – Я тебя обыскался.

– Здесь.

Кэт сполоснула ноги под водопроводным кран и, взглянув на раздраженного поэта, догадалась, что слайды ему не понравились. А ведь она надеялась получить от него деньги после того, как он одобрит ее работу.

– Ты закончил? – спросила Кэт.

– Я видел достаточно. Мне они не понравились.

Кэт вошла в дом. Поэт последовал за ней. Открыв дверь мастерской, Кэт поняла, что ее постигла беда.

В лотке, куда Эшкрофт должен был складывать понравившиеся ему снимки, лежало всего два слайда. Два из двухсот, сделанных ею по контракту! А вот в лотке для отвергнутых слайдов их было много. Однако большинство коробочек он даже не открыл.

Кэт не особенно расстроило и удивило то, что поэту не понравились ее снимки. Ведь и ей не нравилась его поэзия.

К несчастью, она нуждалась в деньгах. Как настоящий профессионал, Кэт могла бы сделать то, что нужно Эшкрофту, если бы он объяснил ей, чего хочет.

– Послушай, – быстро начал Эшкрофт. – Все это не имеет никакого отношения к тому, что было несколько дней назад. Здесь нет ничего личного. Черт возьми, даже если бы ты переспала со мной, мне все равно не понравились бы эти изображения!

Кэт, внимательно наблюдая за ним, заметила, что он смущен и расстроен. Поэт не врал. Ему действительно не понравилась ее работа.

– Детка, я говорю правду: это не имеет ничего общего с сексом!

– Верю.

Кэт отвернулась от Эшкрофта к столу и наклонилась над увеличительным устройством, начав с двух слайдов, одобренных Эшкрофтом.

На первом был запечатлен вид разбивающейся волны сбоку. Голубовато-зеленые оттенки постепенно сменялись кремовой пеной. Если сильно не придираться освещение нормальное. Изображение сделало все ясным с первого взгляда.

Картина, запечатленная на этом технически безупречном слайде, была, впрочем, довольно поверхностной. Про такие картинки обычно говорят: “Прелест-но!”.

На втором слайде Джейсон строил зубчатый замок из песка. Он улыбался, его щеки и губы разрумянились, голубые глаза светились, а рыжие волосы разметал ветер. Джейсон, милый и прелестный, казался идеальным ребенком.

Этот слайд, также безупречный с технической точки зрения, с прекрасным светом, фокусом и композицией, однако, не приковывал к себе внимания. Взглянув на него раз, не хотелось возвращаться. Картине недоставало сложности.

Другой снимок Джейсона нравился Кэт гораздо больше. На этом снимке мальчик стоял у кромки моря, держа перед собой сложенные лодочкой ладошки, и наблюдал, как вода сквозь пальцы стекает в море. Вид у него был сосредоточенный. Боковое освещение подчеркивало круглые щечки, в глазах светился незаурядный ум. На этом кадре Кэт запечатлела момент, предвещающий превращение ребенка в мужчину.

Этот снимок приковывал взгляд, его стоило внимательно рассмотреть, но он не был “прелест-ным”.

Кэт перешла к пяти снимкам, случайно взятым ею из тех, что отверг Эшкрофт. На первом слайде крупным планом была запечатлена ракушка, лежащая на гладком, отутюженном волнами песке и освещаемая заходящим солнцем. Тонкая ниточка морской пены блестела на снимке неровной извилистой диагональю. Она проходила по сырому песку над ракушкой, как прозрачный отблеск откатившейся волны. Спиральное тело старой и невзрачной раковины носило следы непрестанного воздействия волн и приобрело матовый молочный цвет вместо былого блестящего радужного.

Чистота линии пены и красок, чувственность в контрасте поверхностей, ощущение времени, завершенность и умиротворенность взволновали Кэт. Этот снимок тоже не был “прелест-ным”. Такая раковина никогда не закончит свой путь в туристическом магазине среди ярких пластмассовых рыбок и пляжных принадлежностей.

На третьем слайде Кэт запечатлела момент, когда на скалу обрушивается волна. Этот снимок она сделала перед закатом, на фоне расплавленного неба, и специально недодержала. Поэтому волна и брызги приобрели цвет жидкого золота, а скала вырастала из моря черным драконом. На этом снимке таинственность и сила, огонь и мрак, темнота и свет подчеркивали и дополняли друг друга.

Нет, и это совсем не “прелест-но”.

Из-за этой картины Кэт чуть не лишилась фотооборудования. И конечно, лишилась бы всего, если бы высокий незнакомец не снял ее со спины дракона и не отнес на берег.

“Трэвис, – горько подумала она. – Всегда Трэвис – я не могу вздохнуть, чтобы не вспомнить о нем, и куда бы ни посмотрела, повсюду он. Все напоминает о нем”.

Она обернулась к Эшкрофту, похожему сейчас на снятое молоко.

– Думаю, я догадалась, почему тебе не понравились слайды, но хотелось бы услышать это от тебя. Тогда исключится возможность ошибки.

Эшкрофт пожал плечами.

– Не знаю, как объяснить это, крошка. Твои картины такие же холодные и пустые, как и ты сама.

Кэт стояла у стола, освещенная снизу. Она неподвижно смотрела на отвергнутые Эшкрофтом слайды, разложенные колонками на столе с подсветкой. От долгого напряжения в глазах у нее замелькали тени.

Крошечные цветные квадратики блестели, как драгоценные камни… голубые и зеленые, черные как смоль и кремовые.

Она уже не находила в своих слайдах ни привлекательности, ни красоты.

“Твои картины такие же холодные и пустые, как и ты сама”.

Теперь не приходилось гадать, почему Трэвис ушел в море, оставив ее одну. Очевидно, она неспособна доставить ему такое удовольствие, которое он подарил ей.

Холодная и пустая.

Жар страсти не распространялся за пределы ее тела. Холодная.

Золотая тень умиротворяющего наслаждения сверкала только в ее мечтах и душе. Пустая.

Кэт сжала кулаки, стараясь не заплакать от сознания собственной никчемности. Она даже не почувствовала, как ее ногти впились в ладони. Женщина не испытывала ничего, кроме горького понимания своей пустоты.

Но что-то подсказало ей, что она не одна в комнате. Кэт уловила за спиной чье-то осторожное дыхание.

“Будь ты проклят, Эшкрофт, – с ненавистью подумала она. – Что еще ты мне можешь сказать?”

Несмотря на раздражение, Кэт попыталась угадать, зачем вернулся поэт. Перед уходом он согласился, чтобы Кэт попытала счастья еще раз. Если Эшкрофт вернулся, значит, изменил свое решение. Боже, а ведь ей позарез нужны его деньги!

Тихо вздохнув, она повернулась и увидела Трэвиса, одетого во все черное, как и она сама. Он почти сливался с тускло освещенной комнатой.

– Трэвис!

Кэт едва узнала свой голос, такой же холодный чужой и далекий, как ореол вокруг луны. Этот голос предназначался для Эшкрофта, а не для Трэвиса, но она больше ничего не сказала, потому что лишилась сил. Слишком много произошло неприятных событий, и Кэт боялась даже верить в то, что Трэвис вернулся. А на сколько? На ночь? На час? На минуту?

Впрочем, это не имело значения. Ведь жизнь довольно длинная, а Трэвис не хотел соединять с ней свою жизнь.

– Я стучал, но никто не ответил, – сказал Трэвис. – Дверь была открыта, и я вошёл. – Он внимательно посмотрел на Кэт. – Что случилось?

Кэт закрыла глаза. Она снова слышала его голос, видела Трэвиса совсем рядом с собой, могла дотронуться до него, но при этом он был слишком далеко…

Холодная и пустая.

– Кэт? – нежно начал он. Трэвис постоянно представлял себе, как вернется в Лагуну, но никак не думал увидеть такое отчужденное, хрупкое и измученное создание. – Ты очень бледна, с тобой все в порядке?

– Сегодня у меня был длинный день, только всего, – беззаботно ответила Кэт.

Трэвис стоял здесь, в комнате, как будто ничего не произошло и не было этих кошмарных пяти дней.

– Просто длинный день, – повторила Кэт. Еще один в длинной череде. А каждый следующий становится все длиннее и длиннее.

Она с трудом отвела взгляд от глаз Трэвиса, голубовато-зеленых, страстных и загадочных, как ночное море. Кэт начала аккуратно собирать разложенные на столе колонки слайдов, не понравившихся Эшкрофту.

Трэвис инстинктивно протянул к Кэт руку, но потом опустил ее. Он злился на Кэт и переживал за нее. Она отказалась уплыть с ним, и сейчас Трэвис все еще не понимал, зачем снова вернулся к ней. Он знал лишь одно – у него нет другого выбора.

Это открытие беспокоило его и приводило в бешенство. Но ничто не могло убить желание Трэвиса снова увидеть Кэт. Поэтому он и вернулся к ней, поступив так, как никогда не поступал ни с одной другой женщиной.

А Кэт и с места не двинулась навстречу ему. Она ведет себя так, словно не видела его пять минут, а не целых пять дней.

Трэвис все пять дней гадал, сильно ли скучает по нему Кэт, и теперь наконец узнал это. Но то, что он увидел, не понравилось ему еще больше.

– Как твое путешествие? – спросила Кэт.

– Одинокое.

Это безжалостное слово прозвучало как пощечина. Руки у Кэт задрожали, и слайды рассыпались.

– Черт возьми! – вспылила она. – Но ты же сам бросил меня!

Трэвис пересек комнату и положил руки ей на плечи. Крепкие руки. Теплые. Знакомые; Кэт не могла унять дрожь.

– Посмотри на меня, – попросил Трэвис. Она опустила голову и неподвижно застыла. Трэвис растерялся, не понимая, почему она сердится. Ведь Кэт сама пренебрегла его просьбами, будто они – и он тоже – ничего для нее не значили. И все же, несмотря на это, разочарование и злость, кипевшие в душе Трэвиса, постепенно стихали. Аромат Кэт был таким же теплым и знакомым для него, как и рассвет, ее обаяние пленяло и очаровывало его.

В этот момент Трэвис с ненавистью подумал, что это Кэт сделала его беззащитным и ранимым. Но через мгновение он нежно прикоснулся к ней.

– Я скучал по тебе, очень сильно скучал.

– Ты уехал и скучал по своей воле.

– Я хотел, чтобы ты поехала со мной.

Кэт с трудом заставила себя посмотреть в его голубовато-зеленые глаза, сверкающие, как драгоценные камни. В них кипела злость.

– Ты не так уж хотел этого, иначе подождал бы меня. – Кэт освободилась из рук Трэвиса и снова повернулась к столу. – Но благодарю за приглашение. – Она машинально собирала слайды. – По крайней мере оно позволило мне почувствовать себя еще не совсем пропащей девкой.

Услышав тяжелый вздох Трэвиса, Кэт почти пожалела о своих словах. Почти.

Но они все-таки были правдой.

– Ты ведешь себя так, будто тебя бросили, – горько заметил Трэвис.

– А разве нет?

– Но мне пришлось уехать!

– Прекрасно. Но почему, уезжая, ты поступил так жестоко? – Кэт собирала слайды трясущимися руками.

– Жестоко? Я не…

– Разве не жестоко оставить меня одну в твоей кровати? Мне было очень тяжело идти одной к себе домой, когда все напоминало о тебе. Я прочувствовала каждый шаг той дорожки, по которой ты ушел. Ты так легко оставил меня, совершенно не задумываясь о том, каких невероятных усилий стоило мне отказаться от твоего предложения.

– Стоило тебе? Тебе?

Трэвис порывисто повернул Кэт лицом к себе. Слайды выпали у нее из рук и стали, порхая, опускаться на пол, как пестрые бабочки. Она вскрикнула и потянулась к ним, но руки Трэвиса крепко держали ее.

– Мои слайды!

– К черту слайды!

– Но они не задублированы! Если слайды испортится, мне нечем заменить их.

Но вспомнив слова Эшкрофта – “холодные и пустые”, Кэт почти повисла на руках Трэвиса.

– Хотя это теперь не имеет значения, Эшкрофту не подошли эти слайды, они такие же холодные и пустые, как и я.

Она посмотрела на Трэвиса ясным взглядом серебристых глаз.

– Ведь ты поэтому и уехал, не так ли? Я не стою того, чтобы со мной оставаться.

Потрясенный ее словами, Трэвис потерял дар речи. Он провел кончиками пальцев по лицу Кэт так, будто не мог поверить ее словам. Она почти не реагировала на его прикосновение. Тени под ее глазами стали глубже, глаза были холодны, как зима. Она казалась и хрупкой, и необычайно сильной – настоящая ведьма, застигнутая в момент слабости.

– Мы поговорим после того, как соберем и сложим слайды, – сказал Трэвис. – Сейчас нам с тобой не хватает здравого смысла.

Он начал собирать слайды, чувствуя, что Кэт наблюдает за ним, совершенно озадаченная.

– Куда класть слайды? – спросил он.

– На стол с подсветкой.

Кэт подняла упавшие слайды, разложила их на столе и тут увидела, что Трэвис рассматривает те, что отверг Эшкрофт. В отличие от поэта он сам догадался, как пользоваться увеличительным устройством.

Кэт хотелось выхватить у Трэвиса слайды и спрятать, хотя она привыкла к критике, всегда сопровождающей деятельность профессионального фотографа. Она знала, что вкусы влияют на оценку художественного и технического исполнения снимка.

Но едва Кэт увидела, что Трэвис рассматривает слайды, ей захотелось заползти в темный угол и надеть шапку-невидимку.

Если Трэвису не понравится ее работа, то прости-прощай профессиональная гордость. “Повелительница ветров” часть его души, но и эти слайды не менее дороги ей. И если они покажутся ему холодными и пустыми… Не отрывая взгляда от подсвеченного стола, Трэвис взял руку Кэт и потерся об нее бородой. Он не выпускал ее руки, передвигая увеличительное устройство со слайда на слайд и внимательно рассматривая их.

В этот момент для Трэвиса исчезло все, кроме слайдов, запечатлевших такие умные, сложные и страстные картины, как и сама женщина, стоящая рядом с ним….

Выпрямившись, он посмотрел на Кэт так, как будто видел ее первый раз. Точно так же и она взирала на него, когда впервые узнала, что это он сконструировал судно, плывущее навстречу солнцу. Трэвис поцеловал ладонь Кэт.

– Замечательные снимки!

Она с облегчением вздохнула.

– А Эшкрофт заявил, что они такие же холодные и пустые, как и я.

– Художественный вкус Эшкрофта оставляет желать лучшего.

– Но он – босс, и мне предстоит заново отснять для него кучу фотографий – скучных, поверхностных и “прелест-ных”.

– “Прелестные” картиночки для “прелестных” мальчиков, не так ли?

Кэт кивнула и заглянула в глаза Трэвису.

– Я очень рада, что на тебя слайды произвели другое впечатление.

– Ты видишь необычный мир, – тихо сказал он. – Там обнажена сама суть вещей. Цвет раскрывает и помогает понять ее. Твои картины так же продуманны, изящны и сильны, как и хороший корпус гоночной яхты.

Трэвис коснулся одного из слайдов. Кэт сделала этот снимок в тот день, когда познакомилась с Трэвисом.

– Неудивительно, что мне пришлось стаскивать тебя оттуда. – Трэвис улыбнулся. – Если бы я увидел дракона и золото, скрытых в камнях и брызгах, то тоже забыл бы о приливе. – Он поцеловал ей руку. – Спасибо тебе за то, что поделилась со мной своим миром, Кэт. Он такой же, как и ты, – чистый и яркий, излучает жизнь даже в самых темных своих сторонах.

Кэт, заливаясь слезами, обвила руками шею Трэвиса и крепко прижалась к нему. Она скучала о нем даже больше, чем предполагала, и только сейчас поняла это. Она скучала о нем с самого рождения.

Трэвис, медленно покачивая, обнимал Кэт. Он целовал ее виски, веки и ресницы и повторял ее имя. Тепло, которое он дарил Кэт, сторицей возвращалось к нему, облегчая ощущение пустоты, так давно не покидавшее его.

За пять пустых дней Трэвис кое-что понял. На этот раз он не позволит желанию возобладать над разумом и поставит их отношения на практичную основу. У него есть деньги, а ей они очень нужны. Они с Кэт созданы друг для друга. Он должен убедить ее назвать свою цену. Как только она согласится, не будет больше ни пустых дней, ни тоскливых ночей. Все станет понятным, надежным, предсказуемым и безопасным.

И все же, когда Трэвис подумал о необходимости узнать ее цену, ему стало не по себе. Часть души, которая, как он считал, умерла вместе с его не родившимся ребенком, не хотела навешивать на Кэт ярлык с ценой.

И это испугало Трэвиса.

“Мы скоро уладим этот вопрос, – поклялся он себе. – Сегодня же вечером”.