Суддар, не распрямляясь, слушал продолжение речи. Продолжение, мягко говоря, не отличалось оригинальностью. Все это за утро он слышал уже раз пять, а то и больше. Дурак ты, почти безразлично думал он. Тебя слушают, пока речь идет о городской торговле, да и то лишь, чтобы не ссориться с другими племенами. Хоть бы задумался - а когда ты обладал властью за пределами городских стен? Ты даже войну объявить можешь, только если Совет Племен поддержит. Сураграшем можно управлять, но для такого требуется куда больше смекалки и тонкости, чем может поместиться в твоем толстом брюхе. Интриги, стравливание племен, подкуп, лесть, одно-два точно рассчитанных убийства... Но тебе не дано вести тонкую игру, и именно потому трон нуждается в новом Великом Скотоводе. Влюбчивая дурочка Тарона сделает правителем меня. Манипулируя ей, я добьюсь многого, ох, многого...
      Предаваясь приятным мыслям, ар-Хотан чуть не пропустил момент, когда в голосе Барадаила жалобные нотки сменились повелительными.
      - ...а потому, - со значение заявил тот, - я приказываю тебе отправиться на Север вместе с племенами и управлять ими в священной войне. Да, я объявляю священную войну поганым князьям, поклоняющимся духу самозванца! Курат с гневом смотрит на их храмы, где поклоняются не ему, а какому-то давно подохшему бродяге!..
      Суддар, забыв, что все еще сгибается в почтительном поклоне, дернулся и чуть не упал. Что? Старик определенно выжил из ума! Покинуть город? Отправиться воевать? Да как только нашему идиоту в голову такая мысль пришла! Холодный Север, где, говорят, с неба падает твердая белая вода?..
      Тень от трона укоротилась не менее, чем на пядь, прежде чем покрытому холодным потом дворецкому удалось выбраться из зала. День обещал выдаться жарким, но Суддара колотил озноб. Только сейчас он понял, как ему важно не болтаться где-то по далеким чужим землям, а сидеть дома, в центре сплетенной им паутины. Впрочем... может, не все так плохо, мелькнула у него в голове мысль. Говорящие статуэтки - вот выход! Вот только большую статую, умеющую говорить со всеми, с собой не взять. Можно, конечно, посадить у ней доверенного человека, который станет слушать его и передавать указания другим. Но ведь статуэток так мало... Значит, нужно срочно перераспределить их. Но откуда, откуда взять доверенного человека, который не воспользуется случаем и не предаст?
      Суддар ар-Хотан, дворецкий, командир городской стражи и главный шпион Великого Скотовода, закусил губу и ринулся в свои покои. Он знал, что у него меньше суток. Если с завтрашним восходом солнца он останется во дворце, его точно четвертуют. Если Барадаил обещал казнить, он никогда не бросал слов на ветер.
      Вишка и Кочерга давно оставили надежду бежать. Я не виню их - ограда высока, стража неусыпна, а дважды в день хотя и не слишком сытно, но кормят. Да и муштра с рассвета до заката не располагает к ночной деятельности. Однако я знаю, что в тренировочном лагере не задержусь. Понимает это и десятник: с самого начала он смотрит на меня зверем, не упуская случая ткнуть кулаком в ребра за мнимые огрехи. Кажется, он так и не поверил моей истории о пропавшей памяти, и в результате я единственный, кто целую седмицу здесь ходил в рабском ошейнике. Наверное, можно выдумать что-то - товарищи помогли бы - но мне не хочется. Я держусь особняком, и кроме Вишки с Кочергой, других товарищей у меня нет. Да и те дружелюбны скорее по старой памяти: им уже пару раз доставалось от десятника за знакомство со мной.
      Нас обучают владеть копьем и багром - стаскивать с лошади конных. Конники с батогами вместо сабель стараются побольнее попасть по нашим головам, мы посильнее ткнуть их копьями без наконечников и побыстрее стащить крючьями на землю. Верховые - из родовитых семей, они, в отличие от меня, здесь добровольно. Нищие вторые и третьи сынки, которым вотчина не светит, они надеются хоть немного нажиться на войне. Безусые мальчишки, многим по тринадцать-четырнадцать лет, они кичатся перед нами, смердами и холопами, своим происхождением, но напрасно. И их, и наша участь - передний край, мертвое мясо, принимающее на себя первый удар. Десятник рычит что-то про упоение боем, про награды, которые ждут героев, но я его не слушаю, как не слушаю толстого монаха, что трижды в день заставляет нас молиться Пророку, нараспев читая по памяти священные вирши. Оставшиеся два раза на молитву ставит десятник. Он неграмотен и виршей не знает, но невежество искупается истовостью.
      Мне, в отличие от товарищей по несчастью, учеба дается легко. Снова появляется ощущение, что я когда-то умел владеть оружием. Руки сами выполняют нужные движения, четко и бездумно. Голова свободна, но думать особенно не о чем. Поэтому я просто смотрю по сторонам на сценки из лагерной жизни. Они не отличаются разнообразием - муштра и приемы, кого-то порют за неумение или непослушание, кого-то гоняют бегом с заплечным мешком, набитым камнями... Лагерь большой, в последние дни он разросся далеко за пределы стен. Люди идут и идут, по большей части - пахари и ремесленники, с голодным блеском в глазах, многие с сединой в бороде. Воинская дисциплина дается им с трудом. Впрочем, десятники особенно не стараются - зачем? Наша задача - отвлечь на себя врага и умереть по возможности медленно, дав возможность боярским дружинам и наемникам выполнить необходимые маневры. Это еще один проблеск непонятно откуда берущейся памяти.
      Тычок в спину не выводит меня из равновесия, как, наверное, надеется десятник. Я подавляю в себе острое желание развернуться и как следует заехать ему палкой по башке. Глупо. Драться со всеми вояками лагеря я не собираюсь, а ведь именно так и случится, если...
      - Что встал, словно тетеря на току? - рявкает десятник. - Работай, червяк навозный!
      Сейчас наша группа отрабатывает парирование встречного удара с уклонением и последующей атакой. Внезапно мне становится смешно. Я разворачиваюсь лицом к десятнику и направляю на него "копье". Тот непонимающе смотрит на меня, потом его ряха багровеет.
      - Бунтовать? - почти шепотом спрашивает он. - Бунтовать?..
      Его тяжелая абордажная сабля скрежещет по металлическому устью ножен. Опасное оружие, если владеть им как следует... и регулярно обихаживать. Однако десятник не умеет и не обихаживает - сам не так давно из мужиков, попал в командиры лишь по причине нехватки настоящих солдат. Откуда у него эта покрытая древней ржавчиной дура, хотел бы я знать? От дедушки-пирата?
      Не дожидаясь, пока десятник как следует занесет свою железяку над головой, я несильно тыкаю его палкой поддых. Хватая ртом воздух, он сгибается пополам, роняет саблю и семенит прочь. Остальные в моей группе опускают оружие и с удивлением смотрят на меня, на всякий случай отодвигаясь подальше. Я бросаю палку на землю и, не шевелясь, стою, жду.
      Ждать приходится недолго. Вскоре отдышавшийся десятник приползает обратно в компании полусотника и двух товарищей. У всех - многохвостые плети. Похоже, меня собираются воспитывать. Мой десятник - я сообразил, что так и не запомнил его имя - тычет в мою сторону пальцем и что-то взахлеб рассказывает сотнику на ухо. Слова "бунт" и "подсыл", впрочем, вполне отчетливы, повторяясь через фразу.
      Один из пришедших без долгих разговоров подходит ко мне и с размаху бьет кулаком в зубы. Я немного уклоняюсь и подталкиваю его руку. Воспитатель летит кувырком, а за саблю хватается теперь уже полусотник. Впрочем, в его взгляде читается заметное удивление. Еще бы - неизвестный мужик, умеющий драться по-тролличьи...
      И тут я осознаю, что расспросов избежать не удастся. Очень подробных расспросов и очень неприятных - поскольку объяснить ничего толком я не смогу. Я и сам не знаю, откуда умею сражаться, знаю лишь, что амнезия начинает серьезно меня раздражать.
      Ограда от меня саженях в двадцати. Я резко срываюсь с места и мчусь к ближайшей лестнице на галерею. Лишь шагов через двадцать полусотник - или кто еще, я уже не вижу - соображает, что неплохо бы поднять тревогу. За спиной громко и неразборчиво кричат, часовой у лестницы оборачивается в мою сторону, изготавливая угрожающего вида бердыш. Это уже не крестьянин - гридень в кольчуге, и со своим оружием обращаться он явно умеет. Толку, правда, немного: попытавшись ударить меня тупым концом древка, он шлепается на спину не хуже десятника. Впрочем, падает он не как мешок с зерном, а умеючи, с перекатом, и тут же снова подхватывается на ноги. Но я уже на середине лестницы. Пару секунд спустя я стою на галерее. Такой прыти от меня не ожидает не только часовой внизу: верхний караульный, разинув рот, в упор пялится на меня, явно не понимая, кто я такой и что ему делать. Я избавляю его от раздумий, удачно попав кулаком по уху. Присев, парень сосредотачивается на боли и не даже не замечает, как я мимоходом выдергиваю у него из ножен длинный кинжал. Поскольку в лесах кинжал мне нужнее, чем ему, а заботится об оружии недотепа не больше, чем мой - теперь уже бывший - командир, угрызений совести я не испытываю.
      Пространство возле стены вычищено, но уже шагах в двадцати начинается густой подлесок. Земля в ту сторону заметно уходит под уклон, ветерок ощутимо тянет болотом. Вот и славно - меньше найдется охотников валяться в грязи. Я спрыгиваю с двухсаженной высоты, качусь кубарем, ощущая спиной все скрытые в почве корни, и зайцем сигаю в заросли, пока кто-нибудь поумнее не догадался проверить пристрелку своего лука.
      Вот и все. Позади запоздало трубит рог. Прислонившись к дереву, я пытаюсь отдышаться, попутно недоумевая, какого лешего меня дернуло бежать. Чувство, тянувшее меня на юг, исчезло, хотя и не до конца. Оно осталось где-то в глубине, мягко напоминая о своем существовании, но не понукая.
      Что-то, что я не предотвратил, уже случилось. Теперь моя цель сама движется ко мне.
      Тилос берег коней, понимая, что заменить их негде. Степь словно вымерла: ни одного каравана навстречу, ни одной отары у горизонта. Только редкие водопои в дне пути друг от друга хранили следы какой-то жизни: отпечатки копыт, высохший навоз, обрывки тряпок. Солнце палило сквозь мутную пелену в небе, ветер с юга нес мелкую песчаную пыль. Она покрывала все вокруг - редкие пальмы, постепенно сменяющиеся дубами и ферестами, траву, даже поверхность воды, забивалась в рот и в нос, усиливая ощущение жажды.
      Однажды налетели ахмузы. Человек восемь или десять разбойников, судя по головным платкам, бериуты, вылетели из-за ближайшего холма, размахивая саблями и улюлюкая. Тилос знаком приказал Элизе остановиться и, не говоря ни слова, пристроил своего коня рядом. Он не шевелился до того, как в их сторону полетели арканы. Только тогда, молниеносным движением разрубив веревки прямо в воздухе, он слегка привстал на крупе коня.
      - Эй, Тасай, ты что, не узнал меня? - насмешливо крикнул он на общем. - Или ты забыл, что я сказал тебе в прошлый раз?
      Предводитель ахмузов резко натянул поводья, вздыбив коня, и пристально всмотрелся в путников. Потом, плюнув на землю, вбросил саблю в ножны и медленно подъехал поближе. Озадаченные таким поведением, его компаньоны сгрудились у него за спиной.
      - Сумар приволок тебя на мой путь! - зло сказал предводитель. - Зачем ты испортил два хороших аркана? Ты знаешь, сколько сейчас стоит такая веревка из конского волоса? Тарсаки совсем обнаглели, дерут три шкуры!..
      - С тебя, что ли? - все так же насмешливо поинтересовался Тилос. - Да ты хоть раз в жизни что-то честно купил? Продавал - да, а вот насчет покупок сильно сомневаюсь.
      - Зачем ты меня позоришь перед моими людьми, э! - огорчился Тасай. - Чтобы я что-то продавал? Я не из тех жирных торговцев, что возят свои товары, нанимая для охраны других.
      - А рабы? - усмешка внезапно ушла из голоса Тилоса. Теперь в нем звучали нехорошие нотки. Ахмуз невольно осадил коня. - Я предупреждал тебя: грабь сколько хочешь, это не мое дело, но если продашь еще хоть одного человека пеняй на себя. Забыл? А ну стой на месте и отвечай! Ты знаешь, что не сбежишь!
      - Я не продал ни одного человека, клянусь гневом Тинурила! - быстро проговорил ахмуз. - Я всегда помню твои слова! Честно...
      - Ладно, - Тилос как-то обмяк. - Верю. Но нас ты хотел захватить в рабство.
      - Нет, ох, нет! - замахал руками разбойник. - Я только проверил бы ваши переметные сумы. Лишний груз мешает думать о жизни, а потому я бы забрал его, но не весь. Я даже оставил бы вам достаточно денег, чтобы покупать корм коням и воду! Клянусь тебе, Пасах...
      - Исчезни с глаз моих! - приказал Тилос. - У меня нет на тебя времени. И еще раз говорю: сегодня я не в настроении убивать. Но в другой день - берегись!
      - Да, Пасах! - поспешно закивал ахмуз. - Я всегда помню твои слова!
      Он развернул коня, и разбойники исчезли так же внезапно, как и появились.
      - Пасах? - Элиза с удивлением посмотрела на Тилоса. - Почему он называет тебя Пасахом? И почему он так испугался? Вы знакомы?
      - Как только меня ни называют и с кем только я ни знаком... - пробурчал Тилос, трогаясь с места. - Однажды он наскочил на караван примерно с тридцатью своими людьми. К его несчастью, там оказался я. Пришлось уложить половину, прежде чем он начал меня уважать и решил, что пора поискать счастья в другом месте. Потом он еще пару раз натыкался на меня. Однако плохо идут дела у парня...
      Элиза тихонько хихикнула.
      - И хорошо! - убежденно заявила она. - Всех ахмузов надо на кол пересажать!
      - Надо-то надо, да вот только мало их стало. Значит, поживиться нечем. Плохой признак.
      Тилос опять замолчал, и до вечера больше не откликался.
      До границ Тапара они добрались через два дня после пожара в столице. По мере приближения к родным местам сердце девушки екало все чаще. Через три недели пути дубы и осины совсем вытеснили пальмы, стали попадаться вязы и даже кое-где березы. Деревья все еще росли небольшими группами среди пестрого разнотравья, цветущему по весеннему времени, но рощицы увеличивались в размерах, грозя со временем слиться в один сплошной лес. Вскоре путешественники наткнулись на первую землепашскую деревушку, скрывающуюся в укромной ложбине, заслоненной от дороги густым колючим кустарником. Элиза не заметила бы ее, если бы не Тилос.
      Ближе к вечеру остановились на захиревшем постоялом дворе на окраине небольшого, огородов на двадцать, села. Хмурый хозяин после долгой возни на кухне сам вынес какую-то неопределенного цвета похлебку и несколько лепешек. В ответ на недоуменный взгляд Тилоса он только развел руками.
      - Нет больше, - хрипло сказал он, почесываясь. - Сами пояса подтягиваем. Неурожай, будь он неладен. Дичь вот поблизости всю выбили, частью распугали. Караванов, опять же, с зимы почти нет - разбойнички пошаливают, и свои, и чужие. Вишь, работники все разбежались, хоть закрывайся. Сами-то откуль едете? Вроде на лицо наши, а одеты по-южному...
      - С юга мы, папаша, - Тилос пододвинул Элизе миску с похлебкой. - Кушай, доча. Купец я, да только прогорел. Частью злые люди пограбили, частью проторговался, частью стража в Граше раздела. Не чаял уж с дочуркой до дома добраться, да Пророк миловал. Слава Солнышку, отцу родному, теперь, почитай, уже дома...
      - А хорошие коняки-то, тарсачьи, - поскреб в затылке хозяин. - Таких золотых за три каждого продать можно. Ну ладно, комнаты ваши наверху, любую выбирайте. Спускайтесь тут к вечеру в залу-то, народ подтянется, поболтаете. Новостей нынче не так много, да и те одна другой хуже. Вот за пиво не обессудьте, пиво из всякой гадости варим, зерна лишнего давно уж нет.
      - Спасибо, добрый человек, - отказался Тилос. - Думаю, спать мы сейчас завалимся. Завтра чуть свет дальше двинемся, жена, небось, заждалась уже. Да, и ты уж поставь кого за животиной-то приглядеть, не то сведут. А я не обижу.
      - Поставить... - пожевал губами хозяин. - Ладно, сделаем. Есть у меня постреленок на примете. Только давай-ка тогда сразу расплатимся, чтобы с утра в потемках не шариться. Думаю, серебряная куна - в самый раз.
      На лице Тилоса отобразилось изумление.
      - Да ты с печи упал, любезный! - холодно сказал он. - Всемеро против обычного дерешь.
      - Так времена такие! - развел руками хозяин. - Мой двор, почитай, единственный в округе, остальные позакрывались уже. И я закроюсь, если хоть что-то не заработаю. В сытый год за постой красная цена в медяк-полтора, а нынче совсем другая песня. Не обессудь, купец, да только меньше никак нельзя.
      Несколько секунд Тилос молча смотрел на него, потом махнул рукой.
      - Пророк тебе судья! - зло сказал он. - Был бы я один - плюнул бы да ушел, хоть в лесу заночевал бы. Твое счастье, что дочка со мной. Держи!
      Он неторопливо отсчитал куну медными грошами, поглаживая каждый пальцами, словно не торопясь выпускать их рук. Хозяин сгреб мелочь в горсть и отошел.
      - И про коней не забудь! - вдогонку напомнил ему Тилос. - А ты чего не ешь?
      Элиза вздрогнула и посмотрела на него.
      - Так ведь... тебе, - пояснила она недоуменно. - Я свою долю съела.
      Похлебка на вкус оказалась весьма мерзкой, но на улицах Граша ей приходилось есть и не такое. Главное - жидкость оказалась горячей, и желудок блаженствовал, согреваясь уже забытым теплом.
      - Да ладно тебе! - улыбнулся Тилос. - Мне-то по большому счету все равно, у меня брюхо хоть молотую древесину переварит. Доедай давай. Вот жук хозяин, а! Времена, значит, такие! Такому хоть какое время, а не заработает лишний грош удавится от расстройства.
      В следующие дни Тилос вдруг стал угрюмым и неразговорчивым. Во время езды его лицо дергалось, как у помешанного. Элиза напоминала себе, что таким образом он разговаривает на расстоянии, но ей все равно становилось не по себе. В такие моменты она старалась придерживать лошадь и держаться чуть поодаль. Впрочем, иногда ее наставник спохватывался и начинал рассказывать что-нибудь интересное. Элиза жадно вслушивалась в приключения Отряда, победившего самого колдуна Майно. Особенно она заинтересовалась говорящим летуном по имени Злобный Ых.
      - И где он сейчас? - Ей страшно захотелось хотя бы посмотреть на диковинку. А вдруг они подружатся?
      - Умер, - поджал губы Тилос. - После Пробуждения Звезд он прожил еще три года, и однажды утром не проснулся. То ли его вид не слишком долго живет, то ли он не перенес ослабевания эфирного поля. Он ведь был чисто волшебным созданием в прямом смысле слова.
      - Но, может, есть еще и другие? - Элиза почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. - Не может же он быть один такой в мире?
      - После возвращения на Западный материк я чуть ли не первым делом обследовал то место, где мы встретились. Пусто. На весь лесок нашлось одинокое летунье гнездо, покинутое много лет назад. Возможно, его родичи оставили те места, но, скорее всего, мы просто наткнулись на один из игровых пулов. Лесной житель вроде Заграта нашел бы себе в спутники волка или кабана, а наша вот партия обзавелась веселым летающим пустомелей. Очень жаль, конечно, что больше таких нет...
      Элиза шмыгнула носом.
      - А что случилось с остальными? - быстро спросила она, чтобы не разреветься от разочарования. - Ну, Ольга там, Заграт...
      - Ольга с Загратом вернулись в родные края. Ольгу, несмотря на ее внебрачного ребенка, приняли хорошо. Всадники и жугличи сильно потрепали друг друга, и степи заметно обезлюдели, так что пенять ей на внебрачного ребенка от Теомира никто не стал. Ольгу сопровождал Хлаш, он и сообщил мне, что все в порядке. Заграт ушел в Орочий лес, и больше я о нем ничего не знаю. Как-то руик не дошли выяснить. Наверное, умер уже от старости, орки немногим больше людей живут, и то если свои же не убьют. Ну, а с Хлашем ты, может, еще лично встретишься.
      Девушка вздохнула и пригорюнилась, но потом встрепенулась.
      - Тилос, - робко поинтересовалась она, - а помнишь, ты сказал, что хорошо бы поссорить между собой тарсаков и гуланов? А почему ты не можешь так сделать? Если Тарона так тебя любит...
      - Табу, - хмыкнул ее спутник. - Видишь ли, Эла, вся планета - одна большая уродливая конструкция, служившая исключительно целям Игры. Ее правила являлись чем-то вроде физических законов. Основная площадка - Восточный материк, а наш, Западный, оставался в резерве. А от резерва требуется полнокровие. Игра не могла допустить, чтобы жители запасного материка уничтожили друг друга. Поэтому хотя стычки между южными племенами и случались, в целом вопрос регулировался целым комплексом религиозных запретов. Последний раз табу обновилось примерно лет за тридцать или сорок до Пробуждения Звезд. Его форсификаторы уже почти не действуют, но жрецы по инерции продолжают следовать старой догме. Так что стравить тарсаков и гуланов практически невозможно. Вон, я тебе про падение Хамира рассказывал. Уж на что жугличи со Всадниками друг друга ненавидели, а и то полностью истребить друг друга не смогли. Отвели душу как следует, а потом смешались и взаимно ассимилировались. Нет, пока пар может выйти через северный клапан, столкнуть тарсаков и гуланов нереально. Разве что я придумаю толчковое событие, что табу разрушит...
      - Но разве на войну с Севером у них нет этого... табу? - Элиза озадаченно наморщила лоб.
      - Нет. Здесь действовали другие механизмы. Собранное в кулак большое войско, неважно, южан или северян, не уйдет со своей территории - из-за внезапной эпидемии или, скажем, из-за невиданной бури. Мелкие пакости друг другу устраивать вроде пограничных набегов - пожалуйста, а вот по-крупному схлестнуться - ни-ни. Но сейчас силовые барьеры полностью отключились из-за истощения движущих сил. - Тилос хмыкнул. - Вообще вокруг столько остаточных игровых структур, что, возможно, чем их вычищать по одной, проще уничтожить систему полностью и построить ее с нуля. Похоже, Демиурги думают именно так. Чем дальше я размышляю, тем больше склоняюсь к этой мысли. Потому и молчит Джао, что стыдно мне в глаза смотреть... Хаотизация, м-мать их за ногу! - внезапно взорвался он. - То, что максимум два процента населения выживет, им безразлично! Умники... Восточный материк я на пару с Джао перестраивал, так и то за три года население на двадцать процентов уменьшилось! Голод, разруха, эпидемии, локальные войны... А ведь там Майно построил почти самодостаточные структуры!
      Элиза вздрогнула и сжалась в комок. Задавать новые вопросы как-то сразу расхотелось. Полностью уничтожить систему? И Четыре Княжества? И Граш? Ой, мама...
      Еще два дня ехали дорогой, медленно превращающейся из степной в лесную. Поселений стало заметно больше, на полях копошились люди, старательно переворачивая землю сохами и мотыгами. Тут и там попадались сторожевые посты. Кметы настороженно вглядывались в подорожную, которую непонятно откуда добыл Тилос, но пропускали без лишних вопросов. Молодая весенняя трава пробивалась сквозь слежавшуюся за зиму листву, на деревьях набухали почки. Однако и трава, и почки около деревень оказывались заметно пообглоданы. Однажды путешественники вспугнули чумазую озябшую до синевы девчонку лет семи. Сверкая тощими боками сквозь прорехи в платье, она резво нырнула в кусты, сжимая охапку молодой лебеды. Тилос проводил ее ничего не выражающим взглядом.
      - Иллюстрация к нашему давешнему разговору, - заметил он вслух. - Летом начнется настоящий голод. Если к солнцестоянию не поспеет нормальный урожай, народ вконец отощает. Если не вызреет и осенний урожай, быть голодомору. Кстати, Эла, чуть к востоку твоя родная деревня. Не хочешь заехать? Мы почти не теряем во времени.
      - Нет! - Элиза помотала головой. Она уже раздумывала, как вести себя, если случится проезжать мимо бывшего дома, и так ничего и не решила. - Лучше не надо. Потом...
      - Как хочешь... - Тилос пожал плечами. - Но другой возможности может не представиться. Мы оказались в сердце шторма, который, возможно, разрушит мир до основания, и прошлое уходит безвозвратно. Так точно не хочешь?
      - Нет! - девушка сердито тряхнула волосами. - Не хочу. Тут мне не дом. Они гнались за мной, хотели убить меня! Я их ненавижу!
      - Не все гнались за тобой и не все желали твоей смерти, - заметил Тилос. - Я бы сказал - почти никто. Храмовники и их прихлебатели - вот и все. Но дело твое.
      - Нет! - девушка сердито сжала губы. - Пусть себе... Я им никто, и они мне никто! Тилос...
      - Да, котенок? - вопросительно взглянул на нее тот. - Ты хочешь что-то спросить?
      - Да... - Элиза смущенно посмотрела на него. - Что ты... что мы хотим сделать? Куда мы едем?
      - До недавнего времени мы ехали в Саламир, - пояснил Тилос. - Но сейчас там делать нечего. После пожара...
      - Пожара? - удивилась девушка. - Какого пожара?
      - Четыре дня назад Саламир сгорел почти полностью. Столица сейчас - одно большое пепелище. Выгорела ее большая часть, сохранились только заречные посады да часть нижнего города. Князь Каралет погиб.
      - Ого... - Элиза попыталась понять, чувствует ли она жалость к городу, куда целую вечность назад отец возил ее на ярмарку. Нет, никаких чувств. Хорошо бы главный Храм княжества тоже сгорел вместе со всеми монахами! - И что дальше?
      - А дальше все интереснее, - хмыкнул ее спутник. - Я-то намеревался предупредить советников князя, помочь наладить оборону... Надежды, что меня послушают, мало, но все же... Теперь там делать нечего. У Семлемена кишка тонка справиться со мной в подковерной борьбе, но попытаться прикончить меня или как-то напакостить - пожалуйста. В свое время, видишь ли, я довольно глупо с ним поссорился. Наверное, стоило сразу убрать его и заменить кем-нибудь поразумнее, но... Прошлого не воротишь. А зря рисковать твоей головой мне не хочется. Поэтому ты временно поживешь у одного... человека.
      - А ты? - Элиза почувствовала, как ее сердце упало. - Ты опять меня бросаешь?
      - Тебя бросишь... - Тилос улыбнулся, и девушка почувствовала, как ее настроение снова поднимается. - Нет, просто оставлю ненадолго. Пара недель, не больше. Мне нужно разобраться с троллями.
      - С троллями? - Элиза аж приподнялась на лошадиной спине. - Тилос, Тилос, пожалуйста, возьми меня с собой, а? Ну пожалуйста! Я тоже хочу посмотреть на настоящего тролля!
      - Нет.
      Услышав в голосе Тилоса непреклонные нотки, Элиза моментально заткнулась. Она уже научилась разбирать, когда можно немного поканючить, а когда стоит замолчать. Сейчас настаивать явно не стоило. Она тяжело вздохнула и сердито уставилась в холку коню.
      - Не расстраивайся, Эла, - мягко попросил Тилос. - Там, скорее всего, придется быстро и далеко ходить и много драться. Это тролличья междоусобица, и тебе встревать в нее совершенно незачем. Увидишь ты еще живого тролля, обещаю, но попозже.
      - Ага, как же... - пробурчала девушка, но тут же встрепенулась. - А что за междоусобица?
      - Ох, любопытная ты наша! - рассмеялся тот. - Ничего особенного. Десять лет назад Народ - так называют себя тролли на своем языке - принял решение: не вмешиваться в дела людей. Большая часть троллей погибла вместе с Тролличьими островами, а выживших оказалось слишком мало, чтобы рисковать войной на уничтожение. Тролли - страшные бойцы, особенно сейчас, когда больше нет магии, но пятьсот к одному - не лучшее соотношение сил. Поэтому они отозвали всех, кто работал наемными охранниками, и ушли на северо-западное побережье неподалеку от бывшей Талазены. Там на морском мелководье можно заниматься промыслом и охотой, а на высоких прибрежных скалах цунами троллей не достают. Опять же, кругом болота, куда людям не очень-то удобно соваться. Теперь они выжидают, чем все кончится. Идущие по Пути старших братьев иногда общаются с людьми, но в целом Народ ушел в глухую изоляцию.
      - И что теперь? Что за междоусобица? - Элиза почувствовала, что ее недавняя сонливость словно испарилась. - Они хотят нового князя на правление выкликнуть? Или что?
      - У них нет князя. Совет Старейшин решает все вопросы, а представителей туда выбирают общим голосованием в поселениях. Дело в другом. Ты помнишь, что такое Путь?
      - Ну... - девушка нахмурилась. - Тролли так в богов верят, да?
      Тилос захохотал.
      - Чему тебя только Мира учила? - сквозь смех спросил он. - Ох ты, знаток... Тролли не верят в богов и духов. У них в старом, ритуальном, языке и слов-то таких нет. Путь - он еще называется Путь безмятежного духа, но сегодня его редко именуют полностью - учение, основанное несколько тысяч лет назад Мореходом Усимбеем. Это легендарный тролль, который вывел Народ из дикости и научил его, как воспитывать детей, чтобы... Долгая история, в общем, но главное вот что. Все тролли в той или иной степени идут по Пути. Достигших определенной степени просветления называют матхами, еще более высокой - матха-омами. Путь учит жить в согласии и гармонии с окружающим миром. Вообще говоря, он отрицает войну и насилие. Идущие по пути даже владеют особой борьбой, в которой против нападающего используется его же сила. Конечно, неправда, что тролль не может треснуть тебя кулаком по башке. Но, как правило, в нападении ты навредишь себе настолько, насколько хотела навредить врагу. Да ты сама знаешь - несчастную тарсачку в гостях у Тароны ты бросила именно тролличьим приемом.
      - Ага, - кивнула Элиза. - Бараташ рассказывал.
      - Именно. Но звериное начало в троллях по-прежнему очень сильно. Лет двести назад мне пришлось столкнуться с так называемым Путем превосходящих. В общем и целом Превосходящие считают, что люди и орки слабы, а потому должны подчиняться Народу. Я вовремя заметил нежелательное направление, пока оно не успело набрать силу. К сожалению, я не умею ставить ментоблоки троллям, у них совсем другая, чем у людей, нервная система. Психофизиология сильно отличается, я с такой работать не умею. Пришлось прожить среди Народа лет пятнадцать, доказывая, что Превосходящие неправы, заодно занимаясь дурацкими философствованиями. Поэтому не смотри круглыми глазами, если вдруг кто назовет меня Хол-аз-Гуштымом.
      Тилос помолчал, раздумывая.
      - Вероятно, тебе придется столкнуться с троллем по имени Хлаш. Тем самым матха-омой Хлашем Дэрэем, про которого я тебе рассказывал. Тридцать лет назад под влиянием Майно Путь превосходящих снова начал набирать силу. Хлаш справился с ними просто и изящно, совершенно в стиле Безмятежного духа. Он превратил Превосходящих в Старших братьев. Не править людьми железной рукой, а учить их как младших, но способных братьев - вот его идея.