Вскоре в кухню заглядывает хозяин. За ним маячит давешний военный дядька. Они перебрасываются несколькими словами, потом дядька входит к нам. Он присаживается на край лавки и молча сопит.
      - Ну что, орлы! - наконец произносит он. - Бродяжничаете, значит. Не надоело, бродяжничать-то?
      - Да мы, вишь-ка, всегда по свету бродим, - поясняет Вишка. Он тщательно вытирает миску куском хлеба и засовывает его в рот, отчего его речь становится немного невнятной. - А где, мил человек, у нас дом-то? Что не сгорело - быльем поросло, полынью покрылось. Такая, вишь ты, жисть.
      - Жисть, говоришь... - бурчит дядька. - Ну-ну. А мне вот сдается, что просто ленитесь вы, от работы бегаете. Брюхо на дармовщинку вам набить, и ладно. А посадские да холопы спины от утра до вечера ломают, гроши вышибают... Ну ладно, не о том я. Я к чему - денег хотите подработать?
      - Как? - настораживается недоверчивый Кочерга. - Че делать-то надо?
      - Да ничего особенного, - словоохотливо поясняет дядька. - Тут мы южан воевать идем, так людишек треба. Они, южане, трусы, от одного нашего вида разбегаются, вот и надо за ними гоняться, веревками вязать. А за двумя дикарями погонишься, как известно, ни одного не поймаешь! - он смеется своей шутке. - Вот и зовем, кто хочет себе в хозяйство работничков на дармовщинку заиметь. Вам это без надобности, да у них и животы, сказывают, ничего себе. У кого седло серебром отделано, у кого золотишко припрятано. Да и платит князь воям денежки ой даже какие неплохие. Ну, не хотите с нами? Вы, я вижу, парни отчаянные, просто орлы. Представьте, как девки за вами бегать будут, а?
      - Не, не надобно, - отрицательно мотает головой Кочерга. - Мы люди мирные, а дикари, чай, тоже не на дороге свое золотишко нашли. Не по-людски нажитое отнимать. Так что вы уж без нас как-нибудь, дядя, лады?
      - Во-во! - поддерживает Вишка. - Сунет еще такой дикарь ножик в ребра - и поминай как звали. Да меня и не вспомнит никто, вишь-ка. Не-ет, я уж как-нибудь и так обойдусь, без седла серебряного.
      - Ну, как знаете, - пожимает плечами дядька. - О вас же пекусь. А ты, молчун, чего в сторону глядишь?
      Это он мне. Я и в самом деле гляжу в сторону. Чувствую - Вишка и Кочерга ему без надобности. Его взгляд, на удивление тяжелый для напускного добродушия, то и дело задерживается на мне. Я упорно отвожу глаза.
      - А он у нас, вишь-ка, по голове стукнутый, - охотно поясняет Вишка. - Мы его, вишь-ка, посередь обоза разгромленного подобрали. По голове ему, вишь ты, попало, вот и молчит. Беспамятным, вишь-ка, его кличем, бо ничего не помнит - ни кто, ни откуда, ни как в обоз попал...
      Во мне растет настойчивое желание заткнуть Вишке его говорливую пасть. Почему-то мне очень не нравится пристальное внимание военного дядьки. Но отвязаться надо.
      - Не хочу! - ворчу я, отправляя в рот последнюю ложку каши. Пришлый какое-то время смотрит на меня, потом кивает:
      - Ну, не хотите - как хотите.
      Он грузно поднимается с лавки, но у двери останавливается и оборачивается.
      - Вы это... подумайте ночь-то. Мы с парнями тут переночуем, а завтра с утречка - в дорогу.
      Вербовщик, неожиданно вспоминаю я вертящееся на языке слово. Вербовщик. Пьяный хохот в таверне, веселая компания, талер на дне винной кружки, повязанный бедолага, теперь уже рекрут поневоле...
      Что такое талер?
      Что такое рекрут?
      Не знаю.
      Эпизод приходит в голову, как пузырь болотного газа всплывает на поверхность - тихо и неожиданно. Картинка тут же смазывается и пропадает, взамен снова возникает ощущение потери. Найти... Найти... что-то? Или кого-то? В затылке возникает тупая боль, я обхватываю голову руками, сжимаю виски. Неожиданно все проходит, и перед глазами возникает образ.
      Мужчина, высотой в пять с половиной локтей или около того. Волосы темные, но не черные, короткие, по-бабьи безусое и безбородое молодое лицо. Непроницаемый безразличный взгляд, в глубине зрачков мерцают холодные искорки. Он делает шаг, другой, быстро, но плавно разворачивается на месте, вскидывает руки - не то защищается, не то нападает. Еще разворот, молниеносный удар кулаком, и тут же отступление, кувырок через голову... В голове возникают голоса, отдаленные, странные, словно искаженное эхо в пещере, они произносят знакомые слова, складывающиеся в незнакомые фразы. Что-то про птиц - ворон, ласточек, воробьев. Я чувствую, что еще немного - и вспомню все, и вдруг наваждение пропадает. Перед глазами - снова грязная кухня придорожного трактира, за окном сгущается ночная темнота, а Вишка с Кочергой озабоченно смотрят на меня.
      - Слышь, паря, ты как? - озабоченно спрашивает Кочерга. - Что-то вид у тебя, словно Пророка вживую увидел. В голове треснуло?
      - Ничего... - мучительно произношу я сквозь сжатые зубы. Теперь у меня есть цель. Я узнаю этого человека в любом обличье, и моя задача - найти его. Найти как можно быстрее, пока не случилось что-то непоправимое. Завтра утром я должен уйти на юг, к тем самым дикарям, которых хочет воевать странный дядька-вербовщик в нечищеной кольчуге. Уйти на юг - мысль бьется в голове, пока я не проваливаюсь в тяжелый сон, наполненный странными видениями. Утром я попрощаюсь с товарищами, и уйду в Сураграш. Уйду...
      Выполнить задуманное не удается.
      Чувство опасности выдергивает меня из сна, но слишком поздно. Тяжелые руки хватают меня, спеленывают веревками, суют в рот грязный кляп. Рядом, извиваясь, мычат связанные Вишка и Кочерга.
      - Тихо, тихо, парни, - успокаивающе произносит знакомый голос. - Ничего, переживете. Чем шляться без толку по свету, повоюете немного во славу Типека. Ты, молчун, воин прирожденный, я тебя насквозь вижу. Грех такой талант в землю зарывать. Распробуешь воинское дело - потом сам меня поблагодаришь. Ну-ка, выноси их!
      Те же руки грубо подхватывают меня и товарищей, чуть ли не сбрасывают с сеновала, швыряют в телегу. В светлеющих сумерках видно, как вербовщик расплачивается с хозяином. Тот равнодушно поглядывает на телегу. Я лежу молча, не шевелясь. Порвать веревки все равно невозможно, да и испытываю я лишь свое обычное безразличие. Вчерашняя вспышка чувств прошла бесследно. Больше всего меня сейчас волнует забившаяся за ворот соломинка. Она колет, а избавиться от нее я не могу.
      Следующие два дня мы трясемся в телеге. Солдаты, сопровождающие вербовщика, относятся к нам так же безразлично, как и я к ним. Кляпы изо рта вынули и даже развязали ноги, но бежать все равно не получится. Солдаты зорко следят за нами с высоты своих коней. Говорливого Вишку несколько раз огрели кнутом - без злобы, чтобы знал свое место, - и он тоже понял, что пока лучше заткнуться. Кормят скудно, черствыми пресными лепешками, живот подводит от голода.
      К вечеру второго дня добираемся до большого села. Здесь нас заковывают в железные ошейники, зато развязывают руки. Путы уже не нужны - ошейники с головой выдадут нас, как беглых рабов. Кто угодно сдаст нас ближайшему стражнику за мелкую денежку. Почему-то мне кажется, что взять на улице человека и вот так запросто превратить в раба - неправильно. Но вдруг здесь так принято? Что я помню после того злосчастного удара по башке? Да и был ли удар? Может, я такой всегда - хмурый, неразговорчивый, беспамятный. Я видел на улицах убогих и юродивых. Люди относились к ним с почтением, но никто не удивлялся их безумию и уродствам. Вдруг я такой же юродивый, только что босиком по навозу не бегаю?
      После кузницы вербовщик сдает нас другому, хмурому детине с бритым подбородком, но длинными, в пядь, усами. Он оценивающе оглядывает нас, задерживается на мне, потом одобрительно кивает вербовщику.
      - Не поминай лихом, молчун, - хлопает тот меня по плечу и уходит.
      Нас помещают в большой сарай, где уже томится с полтора десятка таких же бедолаг. После заката нас скудно кормят совсем уж жидкой овсяной кашей. До ветра не выпускают, люди справляют свои нужды прямо здесь, в сарае. Вонь стоит жуткая.
      Общительный Вишка успевает завязать знакомства сразу со всеми. Я вяло лежу в углу, слушая нехитрые разговоры. У собранных здесь схожие судьбы. Кто попал в кабалу за неуплату, кто бежал от непосильной жизни в посаде, кого просто вервь выдала как самого никчемного и бедного члена общины. За последние месяцы я навидался таких. Многолетний голод множит ряды бедняков и нищих просто в геометрической прогрессии. Похоже, связанные с Выпадением перестройки континуума ударили по Неожиданности куда сильнее, чем предполагалось, и неприятности с геотектоникой - не самое худшее, чего можно ожидать от грядущего. Экономические проблемы усиливают политические, а те, в свою очередь, еще более ухудшают положение в экономике. Остатки агонизирующих регуляторов, основанных на стремительно тускнеющей пятой силе, тоже не улучшают ситуацию. Замкнутый круг. Другого метода решения, кроме хаотизации базы и первичного формирования, я не вижу. И тот человек, что привиделся мне два дня назад, тоже, наверное, не видит. Но найти его я должен.
      Незнакомые слова, сами собой всплывающие в голове, уже не удивляют - я начинаю привыкать к своим странностям. У меня возникает настойчивое ощущение, что такое уже случалось и раньше. Вспоминать, однако, не хочется - что-то в глубине сознания настойчиво удерживает от самокопаний. Я лишь знаю, что рано или поздно все разъяснится.
      Утром нас выстраивают шеренгой и продевают цепь через ушки ошейников. Усач произносит короткую речь, в которой описывает наши действительные и воображаемые недостатки. Многие его слова мне незнакомы, но по тому, как морщится Кочерга, я понимаю, что звучат явно не похвалы. В конце речи усач заявляет, что если кто в следующую неделю сбежит, он лично найдет беглеца и спустит с него всю шкуру.
      Значит, нам идти неделю. Куда? Надеюсь, что на юг. Южане там, а нас гонят на войну. Или нет?
      Перевет тяжело спрыгнул с седла и невольно поморщился. Боль в пятке отдалась во всем натруженном ездой теле. Он бросил отроку поводья и заковылял к высокому резному крыльцу. Кумбален, как он заметил краем глаза, за ним не спешил, хмуро и подозрительно оглядывая двор с высоты конской спины.
      Перевет еще не успел дойти до ступеней, а дверь уже распахнулась, явив свету дородную фигуру Тоймы. Князь Камуша невесело поприветствовал новоприбывших поднятой рукой и, развернувшись, ушел вглубь дома. Перевет последовал за ним в большую, но бедно обставленную горницу. Похоже, владение забросили уже давно, и перед встречей лишь наспех подмели и помыли комнаты. Прибирались явно не женщины, пыль небрежными полосами лежала тут и там, являя отвращение уборщиков к своему занятию. И то - заставь гридней пол подметать...
      - Садись, княже, - Тойма кивнул на лавку напротив стола. - Сейчас перекусить принесут, чего ярило послало. Небогато оно нам нынче посылает, но уж не обессудь.
      Тарален - пожилой воин рядом с князем мог быть только Тараленом - крякнул и отвернулся к тусклому окошку. Сквозь бычий пузырь сочился бледный предвечерний свет.
      - Ничего, - проворчал Перевет. - Небось не оголодаем. Я тож кой-чего с собой привез, так что до завтра доживем. Ну что, друг, я слыхал, плохи у тебя дела...
      - Да и у тебя не лучше! - огрызнулся Тойма. - Словно урожаи у нас по-разному родятся! Где там твой Кумбален?
      Скрипнула дверь, и тушерский воевода бочком протиснулся в комнату.
      - Здесь я, - буркнул он. - Авось не потеряюсь в трех соснах.
      Он отошел к дальней стене и плюхнулся на лавку. Перевет озадаченно посмотрел в его сторону, но к себе звать не стал.
      - У меня не лучше, Той, - мрачно сказал он. - Если и в этом году неурожай случится - все, хана Тушеру. На последнем держимся, веничком по амбарам подметаем. Ладно, весна на носу, мужики как-нибудь выкрутятся. Только бы семена жрать не начали...
      - Так ты объяви, что за такое не только шкуру спустишь - еще и голову снимешь, - посоветовал Тойма. - Чай, не малые дети, поймут.
      - Уже, - отмахнулся куарский князь. - Да толку-то! За всеми не уследишь. Отсыплют старосте чуток, а потом заявят, что амбар сгорел. Поди проверь! Ну да недолго сталось продержаться, пару седмиц, не больше. Весну нынче приметы обещают теплую, можно и раньше сажать начать.
      - Ну да, а потом прихватит поздними заморозками, и все. Поминай урожай как звали...
      - Не каркай. Давай лучше к делу. Подкатывались к тебе храмовники? Ну, насчет войны?
      - Ах, вот ты зачем меня сюда дернул... - камушский князь помрачнел еще сильнее. - Подкатывались, вестимо. Вон, Викена возьми - и от меня не вылазит, и к Таралену с Сайпаком все время людей подсылает. Несколько дней назад вообще Таралену предложил против меня пойти. Дескать, князь глуп и своей выгоды не понимает, а как бы ты умно стал править! Дурак! Мы с Сайпаком с трех лет в одной компании водимся...
      - С четырех, - криво ухмыльнулся Тарален. - Со мной - с трех, а он позже прибился.
      - Ты еще скажи - как сейчас помнишь! - ответно усмехнулся князь. - Ладно, не о том речь. Прижать дурака-Настоятеля можно, да толку-то. Вон, уже белая сотня волноваться начала. Смерды потихоньку бунтуют с голодухи. Из посадов мастера бегут, купцы товар припрятывают, Храм вообще зерно из амбаров куда-то вывез, и ведь даже не спросишь - куда. Скажу я тебе, братец, много воли мы Храму дали, ой, много... Помнится, Грет его в кулаке держал, Настоятелей казнил, коли что. А сейчас поди вздерни Викена! Еще неизвестно, кто кого вздернет...
      - Не главная Храм заноза, Той, - поморщился Перевет. - Совсем не главная. Переживем неурожаи - разберемся и с Храмами. Не переживем - и разбираться некому будет. Пока же о другом речь. Значит, и к тебе, и ко мне подъезжали насчет войны. Видно, крепко у храмовников дурость в башке засела. И что делать думаешь? Так и откажешься?
      - Не знаю, Перик, - исподлобья взглянул на него Тойма. - Душа у меня не лежит воевать, особенно сейчас. Народная война - она тогда хороша, когда мужик видит за что. Ежели, скажем, харазги набег устроят, все окрестные села в погоню подымутся. А так вот, с бухты-барахты, да еще где-то далеко на юге... Боюсь, разбегутся еще до того, как первые степи увидят.
      - Ну, ты совсем на задворках живешь, - Перевет пожевал губами. - Нас южане нет-нет, да цепляют. Далеко не лезут, но села да хутора в приграничье, бывает, грабят. Людишек вот угоняют. Мне легче народ поднять, хотя и не слишком. В другом беда. Кумбален, расскажи.
      - Да что тут рассказывать! - отозвался воевода. - Все и так, небось, слышали. Неспокойно в Граше, ох, неспокойно... По дорогам разбойники шастают - купцы уже и ездить туда боятся, с охраной не расплатишься. И тамошних купцов гостит все меньше и меньше. А те, что едут, какие-то подозрительные все, кругом шныряют, что-то вынюхивают. Как бы не подсылы. Слухи подозрительные идут, мол, воевать нас южане готовятся. Побратим вон у меня есть в Хотане, отбил я его лет пятнадцать назад у разбойников на большом тракте. Так он весточку недавно прислал - так, мол, и так, берегись, друг, гуланы что-то недоброе замышляют, то ли набеги, то ли еще что. Даже сапсапы, уж на что всегда мирные, а и те на северян косо посматривают.
      - В общем, закипает котелок, - поскреб в затылке Тойма. - У них, я слыхал, тоже не все гладко. Огненные горы на дальнем юге просыпаются, на север гонят, земля трясется. Да, нехорошо... Ладно, если просто большой набег. А если война? Если весной да летом обороняться - точно все посевы вытопчут. И тогда уже без разницы - отобьемся али нет.
      - Точно, - согласно склонил голову Перевет. - Вот я и думаю, друже, - а может, Храм не так уж и неправ? Может, действительно стоит поддать им хорошенько? Заранее, не дожидаясь, пока сами полезут?
      - Ты ровно мысли мои читаешь, - усмехнулся Тойма. - И ведь посмотри, как гладко все выходит. Каралет уже по Тапару ополчение собирает - ему хуже всего, его, если что, первого съедят. Дзергаш землю роет, по всему Типеку народ в войско манит. Ну, им, конечно, проще, у них и людишек раза в полтора поболе, чем в нашем захолустье. Храмы только что вечное блаженство за святую войну не сулят, золото да зерно, видишь, нам с тобой предлагают. Хотел бы я знать, где они золото возьмут?
      - Да тебе-то что? Главное - возьмут, а нам оно совсем нелишне окажется.
      - Не все так просто, Перик. Значит, капают им откуда-то денежки, а откуда нам неведомо. Значит, куда сильнее Храмы, чем мы думали, а это опасно, ох, опасно... Да и жрать золото нельзя. Значит, придется его на хлеб тратить. А у кого хлеб покупать? Мужик, почитай, до исподнего раздет и рад бы нам жратвы продать, да сам впроголодь сидит. С юга овечьи табуны на продажу ожидать более нельзя. В Харазг идти, шапку ломать? Так у них, я думаю, у самих негусто, да и не простили они нам старой вражды. По украинам пошарить, у свободных землепашцев? Ну, сколь-нибудь да прикупим, но они ж рядом с нами живут, те же неурожаи у них. Так что проку от храмового золота мало. Разве что Храмы еще зерна припрятали в изобилии, начнут его по своим ценам продавать. А цены... иной раз в голодный год мешок ржи на мешок золота меняют и не морщатся. Вот и спустим мы золото на чих, у Храмов в долгу окажемся да еще и воевать начнем. Понимаешь расклад, друже?
      Перевет почесал в затылке всей пятерней и насупился.
      - Да понимаю, понимаю, - пробурчал он. - Только куда ни кинь - везде клин. Что так все плохо, что этак. А ты-то что делать думаешь?
      Тойма сжал кулаки и ощерился.
      - А думаю я, что надо нам с Храмом соглашаться! - кривая ухмылка перекосила его лицо. - Ополчение поднимать да на Юг идти. Пошарить там, навести шороху, попугать дикарей немытых, а потом... Знаешь, где у меня Храм сидит? Вот и вымем занозу заодно. Пошлю я людей по базарам да ярмаркам наушничать, про несметные богатства Храма нашептывать. Мужики с войны злые вернутся, крови попробовавшие, таких на монастыри бросить - раз плюнуть. Вырвем заразу под корень, а там посмотрим. И долги отдавать не придется, во как! Что думаешь, Перик? Чью руку в драке держать станешь?
      Перевет, все еще набычившись, буровил Тойму глазами. Он напряженно размышлял, тяжелое сопение колыхало его густые усы. Потом, крякнув, князь махнул рукой.
      - Твоя правда, Той. Надо Храмы выкорчевывать, пока монахи окончательно на голову не сели. И долги им отдавать тоже не хочется. Я и без войны-то не знаю, как с ними расплачиваться. Так что поддержу я тебя, друже. Поддержу. Вот только не поворотится ли мужик после Храмов на нас с тобой, вот в чем вопрос. От мужика до татя лесного, знаешь ли, даже не шаг, полшага...
      - С черным сбродом я справлюсь, не впервой, - дернул бровью Тойма. - Пора, ох, пора покрепче их на землю сажать. А то бегают взад-вперед, ровно шило в заднице, а боярам моим пояса подтягивать приходится. Ну, разберемся и с ними в свой черед. Пошли, перекусим, что ли, в животе бурчит...
      Вашка тихонько прикрыл дверь и неслышно отошел по короткому коридорчику на свой пост. Он оперся на бердыш и задумался. Услышанное кипело у отрока во рту и настоятельно просилось наружу. Поделиться, однако, не с кем. Ну ничего, через несколько дней они вернутся в Тушер, и уж тогда он все-все расскажет дядьке Крапу, все-все-все!..
      Тарона мягким движением поднялась с пяток, соблазняюще изогнув стан. Короткая, едва скрывающая высокую грудь накидка опасно колыхнулась. Барадаил, однако, не повел и глазом.
      - Сколько раз можно повторять, женщина, я не дам тебе ин одного говорящего идола, - скучно сказал он. - Боги наказали мне хранить их, как собственную селезенку. Не докучай мне более бесплодными просьбами, они утомляют меня.
      Тарона едва сдержалась, чтобы не пнуть надутого кретина в горло. Ни один вонючий мужлан не смеет говорить с ней в таком тоне! Ни один - кроме Великого Скотовода, в котором великого - лишь жирное брюхо. Она невольно сравнила усталую унылость Барадаила с непроницаемым спокойствием Тилоса. Сравнение вышло явно не в пользу жирняги.
      - Прости меня, о повелитель! - проглотив ненависть, мурлыкнула тарсачка. - Я всего лишь глупая болтливая баба, сама не понимающая, что несет. Однако смиренно напомню, что тарсаки устали ждать. Наши южные пастбища еще не испепелены огненными горами, но их жаркое дыхание уже чувствуется на нашей коже. Как предсказывают жрецы Назины, не пройдет и одного лета, как и нам придется бежать оттуда. Земля трясется, и вместе с ней трясутся поджилки у трусов. Нужно начинать, пока мужество еще не покинуло степи великого Сураграша!
      - Всему свое время, - все так же скучно ответил Великий Скотовод. - Племена не готовы к войне. В них нет нужной злости, они не хотят избавиться от северной угрозы раз и навсегда. Огненная вода выплескивается из горы не раньше, чем закипит в подземных кузницах Печенара. Так и ярость степей - сначала она должна как следует разгореться, чтобы не потухнуть при первых же лишениях войны.
      - И когда же по-твоему, о владыка, ярость племен разгорится в должной мере? Тарона тщательно прятала злую издевку в своем голосе. - Не снизойдет ли он до глупой женщины, смиренно просящей его о капле сокровенного знания? - Она опустилась на корточки рядом с Барадаилом, чтобы до его обоняния дошел запах мускусных благовоний. Их лица разделяло не больше локтя.
      - Древняя мудрость тарсаков заключена в их повелительницах, - неожиданно дипломатично ответил Барадаил. - Если великое племя ведут матери своих детей, в этом должен иметься смысл. Я не считаю тебя глупой женщиной, королева, равно как не позволю тебе лечь под меня в обмен на желаемое. Достаточно с тебя Суддара.
      Тарона отпрянула назад. Так он знает! Ах ты бурдюк с дерьмом...
      - Поэтому я скажу свое последнее слово, - невозмутимо продолжил Великий Скотовод, в упор глядя на Тарону узкими заплывшими глазками. - Осенью, когда сияющий Курат начнет уступать натиску темной Назины, я созову племена и объявлю священную войну против трусливых бледнокожих северян. Я подниму всех, а те, кто струсят, навеки останутся отверженными. Тогда тарсаки обрушат свой гнев на врагов и завоюют себе новые пастбища и рабов. Но до тех пор я не прикажу никому напасть даже на крохотное северное стойбище. Гнев должен излиться внезапно, или все окажется впустую. Я сказал. Теперь оставь меня.
      Против воли нижняя губа королевы поползла вниз, обнажая мелкие острые зубы. Она вскочила на ноги, окинула Великого Скотовода уничтожающим взглядом и бросилась к двери. Дворцовый стражник еле успел отскочить с ее дороги, когда она решительно прошагала мимо.
      Суддар ждал ее в нише за одним из поворотов. Осторожно ухватив женщину за талию, он увлек ее в скрытый проход.
      - Ну, что? - спросил он. От взгляда дворецкого не укрылась оскорбленная ярость тарсачки. - Отказался?
      Тарона бешено взглянула на него и открыла рот, но промолчала. Какое-то время ее раздутые ноздри трепетали. Потом, угаснув, королева молча кивнула.
      - Пойдем ко мне, любимая, там и обсудим, - предложил ар-Хотан. - Мои люди нашли кое-что очень интересное для тебя.
      - И что же? - язвительно поинтересовалась еще не остывшая Тарона. - Может, скажешь сразу? Не томи душу, как твой ублюдочный хозяин! Дерьмо шакала, еще ни один мужчина так не оскорблял меня... кроме северного посланника!
      - Спокойно, милая, - тонко улыбнулся дворецкий. - Мой сюрприз из приятных. Но, может, не стоит раскрывать наши секреты всем слугам?
      Выдохнув, Тарона последовала за ним по запутанным переходам и винтовым лестницам. Достигнув личных покоев Суддара, она плюхнулась на циновку и выжидающе уставилась на него.
      - Несколько дней назад группа Золотого Змея обнаружила...
      - Кто такой Золотой Змей? - перебила Тарона.
      - Он из Теней, которые пока работают с нами, - пояснил Суддар. - Они хотят отомстить твоему любимому княжескому посланнику, Тилосу, за что-то свое. За что - не говорят. Неважно. Так вот, они бросили все свои силы на поиски и нашли-таки его к востоку от Дождливых Болот. Сейчас следят за ним.
      - И что? - еле заметно напряглась Тарона. - Убьют?
      - Пока нет. Я попросил сначала доставить его к нам. Для... разговора. Они ждут подкреплений, чтобы взять его живым.
      - Куда он идет? - плечи королевы опустились. - Могут ли мои воительницы перехватить его?
      - Что самое интересное, моя дорогая, он идет прямо к тебе в гости. Два дня назад ему оставалось четыре или пять переходов до степей тарсаков. Так что твои женщины действительно могут вмешаться. Говорят, он неплохо дерется...
      - Он один?
      - Ну, можно сказать и так. Только тащит с собой какую-то девчонку. Нравятся ему, видно, малолетки. Откуда он ее выкопал на сей раз?
      - Девчонки меня не интересуют, милый, - проворковала Тарона. - Это самая радостная новость за последние дни. Мои жрецы с удовольствием... поговорят с ним за компанию с твоими допросчиками. Иди ко мне, ты заслужил награду.
      - Я знаю, - улыбнулся Суддар. - Я знаю...
      Позже, когда они, разгоряченные, лежали бок о бок, Тарона прошептала:
      - Суддар, ты великолепен. Могу я попросить тебя еще кое о чем?
      - Сейчас, Тара, только передохну немного, - согласился Суддар, поглаживая пальцем ее напрягшийся сосок. - Все, что угодно.
      - Нет, милый, помимо любви.
      - Да? - насторожился дворецкий. - Говори.
      - Мне нужны статуэтки, Суддар, говорящие идолы. Мои племена разбросаны далеко друг от друга. Я не смогу быстро поднять их все, когда придет время. Барадаил дурак, он не увидит даже костер темной ночью. Но ты-то меня понимаешь, ведь так?
      - Пантера ты моя яростная! - вздохнул Суддар. - Я бы с радостью, но если он узнает, что я нарушил его прямой приказ...
      - А с чего ты взял, что он узнает? - удивилась Тарона. - Он что, пересчитывает идолов каждый день? Ни за что не поверю. Я ему не скажу, ты - тем более. Так чем ты рискуешь?
      Ее пальчики путешествовали по груди и животу дворецкого, опустились к паху. Суддар вдруг почувствовал, что к нему возвращается мужская сила.
      - Ох, Тарона... - вздохнул он. - Нет.
      - Да! - настойчиво прошептала тарсачка. - Да! А потом, когда мы вернемся с победой, я сделаю тебя Великим Скотоводом...
      - Да, - согласился Суддар и, не в силах более сдерживаться, впился губами в грудь королевы.
      По лицу Тароны скользнула торжествующая улыбка.
      Тем же вечером из Граша на юг галопом ушел небольшой тарсачий отряд. Суровые воительницы железной стеной окружали свою повелительницу, погруженную в мрачные мысли, готовые в любой момент отразить нападение. Закатное солнце бликовало на гладкой темной коже симан-телохранительниц, на иссиня-черном оружейном металле, на золотой диадеме Тароны.
      Это же самое солнце, лишь стоящее немного ниже над горизонтом, светило в спину одинокому путнику, закутанному в потрепанный плащ. Несмотря на довольно теплый вечер, глубокий капюшон скрывал его лицо. Не слезая с седла, путешественник показал саламирскому стражнику серебристую дорожную бляху и в обход нескольких торговых возов проехал в ворота. Попробовавшего возмутиться возчика солдат равнодушно ткнул древком бердыша в живот. Булькнув горлом, тот заткнулся и больше не возникал, даже когда с него слупили пошлину вдвое против обычной.
      Конь путешественника простучал подковами по дощатым настилам купеческой улицы, свернул в узкий загаженный переулок и, петляя, выбрался к задней двери ограды тапарского Храма. Спрыгнув с седла и постучав условным стуком, он не глядя бросил поводья привратнику и быстрым шагом взлетел по крутым ступеням к одной из жилых построек. В келье он сбросил плащ, обнаружив под ним скромную личность брата Перуса, личного секретаря Настоятеля. Наскоро помолившись и сменив мирскую одежду на привычную рясу, он прошел к соседней келье и тихо поскребся в дверь.
      - Кто там? - недовольно откликнулись из-за двери.
      - Я, мой господин, - сообщил Перус, выбивая нетерпеливую дробь носком ноги. Вести от Кумана.
      - Входи.
      - Куман просил передать послание, - секретарь осторожно положил на стол Настоятеля пергамент, запечатанный восковой бляшкой с оттиском орла. - Его полный отчет.
      - А на словах? - тени от огоньков свечей метались по лицу брата Семлемена, не давая разобрать его выражение. - Что он передал на словах?
      - Радостных вестей нет, - вздохнул секретарь. - Южане определенно собираются воевать. Сураграш кипит, как котел на медленном огне. В степях множатся разбойники из числа обнищавших скотоводов, сиречь ахмузы. Торговым караванам опасно ходить без сильной охраны, плата которой съедает всю прибыль. Пылевые бури на юге разрастаются. Случалось, они засыпали песком целые стада вместе с пастухами. В Граше и других городах косятся на северян, вступить в разговор в кабаке почти невозможно - могут побить или даже зарезать. Куман потерял двоих, после чего приказал своим людям не нарываться попусту. Сбор слухов и фактов в Граше в основном идет через местного торговца, именем Куранга, но о его лояльности мы можем лишь догадываться.
      - Про неприязнь я знаю и так, - брови Настоятеля сошлись к переносице. - Что насчет численности южных банд?
      - Сложно сказать. Племена разбросаны по всему Сураграшу, кто и когда захочет повоевать и захочет ли - неясно. Можно выделить две наиболее активные группы племен - тарсаки и гуланы. Они пока не слишком сильно пострадали от землетрясений и засух, но это лишь вопрос времени. Еще их сдерживает давняя нелюбовь друг у другу, но и она испарится, словно лужица под пустынным солнцем, дай только повод для войны с нами. Учитывая, что и те, и другие весьма воинственны, именно они представляют для нас наибольшую опасность.
      - А если стравить их друг с другом? - брат Семлемен побарабанил пальцами по столу. - Возможно, резать друг друга им покажется сподручнее, чем отправляться в дальний путь?
      - Не выйдет, - отрицательно покачал головой секретарь. - Их жрецы не устают напоминать про табу. Лет пятьдесят назад из-за такой войны степи сильно обезлюдели, и жрецы всех богов запретили тарсакам и гуланам воевать. Главную роль...
      - А, припоминаю, - остановил его Настоятель. - Действительно, табу. Наверное, можно справиться и со жрецами, но нужно время. Ладно. Что по численности?
      - Тарсаки распылены по огромным степям между Западным и Южным хребтами, собираться в кучу им долго. Вероятно, они смогут выставить тысяч тридцать-сорок всадников единовременно, плюс к тому еще тысяч сто-сто пятьдесят в течение года или около того. Гуланы не так многочисленны, так что их войско составит тысяч десять всадников и тысяч восемь-десять пеших.