- А она была очень красивой? - жадно полюбопытствовала заинтригованная девушка. - Она тоже в тебя влюбилась? А дети у вас...
      - Паладинам этого божка, - не услышал ее Тилос, - и мужчинам, и женщинам, запрещалось заводить семью или даже просто любовников. Наказанием становилось в лучшем случае изгнание. Ту Элизу угораздило влюбиться в местного архивариуса. Книжный червь, хилый подслеповатый мальчишка - я так и не понимаю, что она в нем нашла, чего не... Ха! - Тилос резко замолчал, потом вздохнул. - Тайной канцелярии в Граше тогда еще не появилось, но интриги уже плелись вовсю. Я потратил массу времени, чтобы выяснить причину мора, а когда нашел, оказалось, что отравитель - близкий друг архивариуса. Сам Эррол ни в чем не провинился, но его едва не вздернули за компанию. В общем, я отправил влюбленную парочку на Восточный материк - Крестоцину как раз требовался грамотный книжник - и больше никогда их не видел. Вот и все, собственно. Но с тех пор я ни разу не встречал женщин по имени Элиза. Это распространенное восточное имя, но на нашем материке почти не встречается. И тут подворачиваешься ты...
      - Мама рассказывала, что ее отец приехал из-за моря. Он умер, когда я была совсем маленькой. Элизой звали какую-то мою дальнюю пра-пра... Тилос, а вдруг я правнучка той самой Элизы?
      - Возможно. Но тебя за море отсылать я не собираюсь! - Тилос рассмеялся и погладил девушку по волосам.
      - А она знала, что ты в нее влюбился? - романтическая история заставила девушку забыть про свои недавние чувства. - Ты ей признался?
      - С чего ты взяла, что я влюбился? - сухо поинтересовался Тилос, поднимаясь на ноги. - Она могла очаровать даже тюленя, да. Но влюбляться в первую встречную... Пошли-ка лучше обратно. Не знаю, как ты, а я жрать хочу.
      Ах-Куратан дожевал почти каменный кусок вяленого мяса, покатал на языке последние его жилки и с сожалением проглотил пару глотков воды из маленького бурдюка. В животе бурчало: скудный ужин не занял и малой доли желудка. Парень вздохнул и откинулся на спину, задумчиво созерцая край Огненного Пруда, уже показавшийся из-за горизонта. Запад пылал красным огнем заката. Говорили, что на севере Огненный Пруд не являет себя людям на глазах Курата-Солнца, Великого Огненного Духа, а восходит на небосвод во всем своем великолепии только в полной темноте, но бродяга такому не верил.
      Рядом с костерком прозвучали торопливые мягкие шаги. Ах-Куратан встрепенулся и сел, нетерпеливо вглядываясь в сгущающуюся темноту. Сердце радостно стукнуло. Зурила, посверкивая из-за платка темными глазами, присела рядом с ним и торопливо погладила его по волосам.
      - Ах-Куратан, любимый, отец все знает, - сбивчивым шепотом заторопилась она. - Я подслушала, как Махма, служанка, рассказала ему о наших встречах...
      - Откуда она знает? - прошипел парень сквозь зубы. - Я вырву этой лисе все ее космы, волосок за волоском! Что отец?
      - Он... - Зурила тихо всхлипнула. - Он ругался. Кричал, что поймает без... безродного нищеброда... тебя... и публично спустит шкуру плетьми. Любимый, судьба против нас. Ты должен бежать! - Она ухватила его за руку и судорожно стиснула. - Прошу тебя, уходи, уходи прямо сейчас! Я собрала тебе поесть в дорогу... - Словно слепая, она тыкала ему в грудь небольшой сверток, откуда вкусно пахло жареным. Даже сейчас ах-Куратан почувствовал, как рот снова наполняется слюной.
      - Никогда! - решительно заявил он, поднимаясь. - Я не слышу, когда меня называют нищебродом. Я не слышу, когда про меня говорят - лентяй, вор, ахмуз. Но еще никто не осмелился назвать меня трусом, в глаза или за спиной. Я услышу это слово даже на другом краю земли! Я не побегу ни от вождя, ни даже от самой Назины, если она встанет у меня на пути! Пусть твой отец приходит... или нет, я сам пойду к нему. Сейчас! Я попрошу тебя в жены, и пусть он только попробует мне отказать!
      - Не надо, любимый, - захлебнулась в плаче Зурила. - Пожалуйста, не надо! Он запорет, он обязательно тебя запорет! Я видела, он уже делал так раньше, с пастухами и охотниками...
      - Не плачь, женщина! - грозно сказал ей ах-Куратан. Сердце спряталось где-то под коленом и тревожно стучало оттуда, напоминая - отец Зурилы и в самом деле славился своим крутым нравом. - Твои слезы не остановят меня. Побудь здесь, посмотри за Бурашем, - он ласково похлопал конька по холке, - а то еще сведут ночной порой. И не бойся - ты еще родишь мне пятерых... нет, семерых детей, и все они станут великими воинами!
      - Он убьет тебя! - пролепетала девушка, но ее слова растворились в почти непроглядной уже черноте. Парень быстро шагал в сторону шатра вождя, лихорадочно придумывая, что скажет первым делом. Недаром ему было так хорошо последние дни. Благословенный Валарам ничего не дает просто так, не требуя платы. Или вмешался не покровитель скота, а грозный Турабар, чье огненное копье убивает людей как ягнят? Ах-Куратан нащупал на груди амулет - изукрашенный наконечник стрелы - и крепко сжал его. Турабар не бросит в беде своего верного поклонника, мечтающего о подвигах в Его славу!
      Вождь и в самом деле ярился, словно бешеный кабан. Еще бы - любимая дочь спуталась с каким-то проходимцем, бродягой без роду без племени, все добро которого умещалось в переметных сумах на полудохлом ишаке! Ох, развелось побродяжек в последнее время, ох, развелось! И как только Валарам допускает такое бесчинство!.. Ах-Маруз гепардом метался по шатру, судорожно сжимая рукоять кинжала, кровавая пелена застила глаза. Языкастая рабыня давно выскользнула наружу, справедливо рассудив, что награду - если такую дадут - можно получить и попозже, а сейчас вождю лучше не попадаться на глаза.
      Ах-Куратан молча вскинул руку, упреждая настороженный возглас стража. Он вслушался в доносящиеся из шатра ругательства и слегка поежился. Верная сабля осталась притороченной к седлу, да и нет от нее сейчас никакого прока. Не драться же со всем племенем? Но без нее парень чувствовал себя почти голым. Он гордо расправил плечи, запахнул безрукавку и, отстранив охранника и не проронив ни слова, вошел в шатер. Охранник качнул головой и последовал за ним. Он знал парня, знал, что тот совсем не такой дурак, каким его считали многие, но мало ли что... Оставлять вождя с глазу на глаз с приблудным чужаком он не собирался.
      Ах-Маруз поначалу даже не понял, что в шатре, кроме него, есть кто-то еще. Он изрыгнул еще несколько проклятий, затем остановился, недоуменно всматриваясь в лица, неразличимые в свете масляной лампы, несколько раз сморгнул. Потом, взревев, словно бык на случке, и размахивая кинжалом, он бросился на ах-Куратана.
      Парень ловко уклонился, нырнул под клинок и не слишком умело завернул вооруженную руку вождя за спину. Его пробил пот - несмотря на преклонный возраст, вождь оставался быстр и силен, и лезвие прошло в паре вершков от его лица. Однако из захвата, который давным-давно показал ах-Куратану такой же, как он, побродяга, вывернуться оказалось непросто. Вождь несколько раз дернулся, зашипев от боли. Ах-Куратан вывернул руку еще сильнее, и кулак противника разжался от нестерпимой боли. Кинжал тускло звякнул об утоптанную землю.
      - Выслушай меня, о вождь! - торопливо заговорил парень, надеясь, что боль слегка отрезвила вождя. - Я люблю твою Зурилу, я возьму ее в...
      Вождь снова взревел и дернулся изо всех сил. Охранник заколебался. С одной стороны, бродяга вроде бы не делал ах-Марузу ничего плохого. С другой - это слишком уж походило на неуважение к старшему, да и вообще - вождь свой, а пришлый - чужой. С совсем третьей стороны, парень являлся каким-никаким, но гостем, а вождь явно не соображал, что делает. Так и не решив, что делать, охранник растерянно застыл на месте.
      Ах-Тарранах отдернул полог и вошел внутрь. Он поспешил сюда почти сразу, как только до его ушей донеслись вопли, но его перехватила рабыня, быстрым шепотом пересказав свою версию событий. Зная брата, ах-Тарранах не сомневался, что тот будет бесноваться, пока окончательно не обессилеет, и лишь потом вновь обретет способность соображать. До того соваться под горячую руку опасно даже ему, ближайшему родичу. Однако вместо того, чтобы постепенно утихнуть, ругательства возобновились с удвоенной силой, и кочевник решил на всякий случай взглянуть, что происходит. Мало ли что... И вот теперь его глазам представилась нелепая картина: брат, багровый от ярости, бешено извивался, пытаясь стряхнуть с себя парня, почти мальчишку, с редким пушком вместо усов, в потрепанных шароварах и грязной меховой безрукавке. Охранник же столбом стоял перед ними, даже не пытаясь что-то сделать. Яростно выдохнув, ах-Тарранах ринулся вперед и со всей силой врезал пареньку кулаком в челюсть. Как-то странно всхлюпнув, тот выпустил вождя, отлетел в сторону и пластом упал на землю.
      Воспользовавшись обретенной свободой, вождь бросился на ах-Куратана, навалился сверху и принялся душить. Ах-Тарранах немного понаблюдал, как лицо бродяги принимает благородный синеватый оттенок, как он безуспешно пытается сбросить с себя вдвое более тяжелого противника, потом огляделся по сторонам. Его взгляд упал на кувшин со скверным и уже прокисшим пивом, что накануне привез бродячий торговец. Он поднял кувшин, аккуратно примерился и вылил его содержимое на голову брата.
      Отплевываясь, Ах-Маруз откатился в сторону, вскочил на ноги и начал ошеломленно оглядываться. С его редких волос катились струйки вонючей жидкости, он отчаянно отплевывался, пытаясь понять, что происходит. Ах-Тарранах присел на корточки и стал терпеливо ждать. Вскоре брат должен был окончательно прийти в себя, пока же можно отдохнуть. Ободранные костяшки немного побаливали. Парень ворочался на полу, пытаясь подняться.
      - Оторву мерзавцу голову! - наконец пробормотал ах-Маруз. Впрочем, приступ гнева окончился, и теперь с ним снова можно разговаривать.
      - Угомонись, брат, - безразлично ответил ах-Тарранах. - Если хочешь - оторви, только не так. Что случилось?
      Ах-Маруз прорычал под нос что-то неразборчивое, потом свирепо уставился на охранника.
      - Выйди, дурак! - рявкнул он. Дождавшись, пока за тем упадет полог, он повернулся к брату и потряс в воздухе кулаком. - Я скажу тебе, что случилось! Этот верблюжий ублюдок, - он ткнул в сторону ах-Куратана, - имеет мою дочь! Без моего отцовского позволения, не взяв ее в жены по всем правилам, он просто имеет ее в кустах! Кто ее теперь возьмет, порченную? А? Мне так и кормить ее теперь до старости?
      - Я возьму ее в жены! И я не червяк! - пробормотал Ах-Куратан, поднимаясь на четвереньки и тряся головой. Двигать челюстью оказалось больно. Глотать - тоже. - Мой отец сам великий вождь...
      - Ах, вождь? - развернулся к нему Ах-Маруз. - И где же твои стада, сын вождя? У тебя в волосах пасутся? И с чего ты решил, что я отдам тебе в жены свою любимую дочь, пусть и третью? Попрошайка!
      - Злобный Сумар, позавидовав нашему процветанию, забрал наши стада два года назад, - ответил ах-Куратан, наконец усаживаясь на корточки. Он попытался гордо вскинуть подбородок, но шею снова пронзила боль. - Он напустил на них мор. Отец принес себя в жертву, чтобы спасти племя, но гнев Сумара не утих. С тех пор я странствую по миру...
      - Воруешь и побираешься! - отрезал вождь. - Что ты можешь дать за мою дочь, бродяга? Два куста перекати-поля и тощего суслика? Да мне проще убить ее, чем отдавать задаром!
      - Пусть сейчас я попрошайничаю! - заносчиво ответил парень. - Но я не всегда был таким, и не собираюсь оставаться нищим! Я добуду себе богатство своей собственной саблей! Я сын вождя, и я умею драться. Я...
      - Языком ты умеешь драться, не саблей! - скривился вождь. - Я проклинаю тот день, когда позволил тебе испить воды из наших колодцев! Если бы за каждое хвастливое слово, что я слышал, мне давали овцу, я давно владел бы несметными стадами! Сначала ты должен доказать, что достоин купить мою дочь, и только потом тащить ее на свою рваную попону. Ну? Докажи!
      - Погоди, брат, - остановил его ах-Тарранах, - паренек и в самом деле непрост. Тебя он, во всяком случае, скрутил очень неплохо. Может, из него и в самом деле выйдет прок. Погоди, я не кончил, - поморщился он, увидев, что брат опять багровеет от возмущения. - Слушай, как тебя... Куратан...
      - Ах-Куратан! - возмущенно поправил его тот. - Я сын вождя, а не безродный пастух!
      - Пусть ах-Куратан, - отмахнулся ах-Тарранах. - Значит, ты уверен, что станешь героем и завоюешь своей саблей богатство?
      - Уверен!
      - Хорошо, - одобрительно кивнул ах-Тарранах. - Но повторишь ли ты свои слова прилюдно? Принесешь ли Клятву смерти?
      Парень сглотнул.
      - Но Клятву смерти может принести лишь тот, кто принадлежит к племени, растерянно сказал он. - А у меня своего племени больше нет...
      - Тогда завтра с утра ах-Маруз объявит тебя парратаром, - равнодушно пожал плечами брат вождя. - И, как парратар, ты принесешь клятву смерти, скажем... скажем, на год, а, брат? А то твоя любимая Зурила увянет, и найти ей мужа не получится. Ну, как?
      - Клятву смерти... - пробормотал ах-Куратан. - Клятву смерти...
      - Иначе завтра тебя выпорют плетьми и пешим выгонят в пустыню, - зловеще ухмыльнулся вождь. - Ну, что, червяк, страшно? Лучше бы тебе сразу сбежать.
      - Я не трус! - зарычал ах-Куратан, вскакивая на ноги. - И я принесу Клятву смерти, я мочусь на твои угрозы! Я завоюю богатство и славу и принесу тебе выкуп за дочь! Завтра утром я принесу Клятву смерти перед всем племенем... если ты, вождь, не побоишься назвать меня парратаром!
      Он рванулся к выходу и исчез во темноте, разгоняемой Огненным Прудом, чей берег уже показывал час шакала.
      - Сбежит... - проворчал вождь, глядя ему вслед. - Зря ты не дал мне придушить его.
      - Не сбежит... - усмехнулся ах-Тарранах. - Парень слишком горд, даром что бродяга. Кто знает, может, и впрямь разбогатеет, если голову раньше не снесут.
      - А если не разбогатеет? - с сомнением спросил вождь. - Что я тогда со своей паршивкой делать стану? И так уже в девках засиделась, а жрет, как кобыла.
      - Если не разбогатеет, Клятва смерти настигнет его, - пожал брат плечами. - А паршивку всегда можно рабыней продать. Да, так все равно пришлось бы сделать. Ну кто на твою третью дочь позарится? Мужчин не так много, а бабы словно слепни рождаются. У меня у самого пятеро дочерей, скоро продавать начну. Вот на севере, говорят, за дочерей отец их женихам платит. Там бы тебе туго пришлось...
      - Платить? Мужу? За дочь? - поразился ах-Маруз. - Да они меня бы нищим оставили! Как бы я за семерых заплатить смог? А ведь еще сыновьям надо жен покупать... Слушай, да как они там вообще живут, если мужьям платят?
      - Ну, у них и детей не полтора десятка, как у тебя. Говорят, там трое - уже много.
      - Трое? От пятерых жен? - недоверчиво переспросил вождь. - Да даже от троих, и то мало! Врут, наверное. Или северяне не мужчины?
      - У них только одну жену брать можно, - пояснил брат. - А может, и врут. Ты бы на праздниках проезжих слушал, а не пивом надувался, авось и знал бы побольше. Ну, ты как хочешь, а я к себе пошел. Не забудь завтра племени объявить про этого... парратара.
      - Не забуду, - вновь потемнел лицом вождь. - Ох, не забуду...
      Ах-Куратан замедлил шаг. Он почувствовал, как ночной ветерок пробирает до костей. От холода зубы мелко постукивали. Или не от холода? Принести Клятву смерти... А если он не сможет добыть богатство за год? Прилюдно резать себе глотку - ох, как не хочется... Бродяга передернул плечами. Ну что же, лучше глотку перерезать, чем нищим всю жизнь болтаться.
      Зурила сидела возле его костерка и тихо плакала. Она вскинулась на звук шагов, тихо ойкнула, потом бросилась парню на шею.
      - Живой... - пролепетала она, жадно его целуя. - Живой...
      - Уймись, женщина, - пробормотал ах-Куратан, неловко отпихивая ее от себя. Я и не собирался помирать. Завтра я ухожу.
      - Уходишь? - неверяще уставилась на него Зурила. - А как же я? Отец...
      - Завтра я дам Клятву смерти, что за год добуду себе богатство своим клинком, - буркнул парень. - А год - не так много... Твой отец согласился подождать. Ничего он тебе не сделает.
      Зурила бросилась ему на грудь и расплакалась.
      - Год... целый год... - бормотала она. - За год я состарюсь и стану некрасивой. Ты разлюбишь меня, ты не захочешь меня, и отец продаст меня диким бериутам в рабыни... Ты уйдешь в ахмузы, любимый?
      - Вот еще! Разбойники не бывают богатыми! - снова отпихнул ее парень. - Я знаю, как разбогатеть. На севере живет много ленивых толстых людей, они копают землю и бросают в нее зерно, а потом снова выкапывают его и едят. Они богатые, у них много добра. Я соберу храбрецов, мы обдерем с них жир, вытопим его в котле войны и навсегда поселимся в парчовом шатре! Твой отец еще пожалеет, что так грубо разговаривал со мной!..
      - Ты погибнешь... - Зурила опустилась на колени и закрыла лицо руками. - Ты погибнешь, а меня продадут бериутам...
      - Не продадут, - ах-Куратан опустился рядом с ней. - И я не погибну, а стану великом воином. Иди ко мне и перестань скулить, пока я тебя не ударил!
      Позже, когда они лежали бок о бок, Зурила спросила:
      - Милый ах-Куратан, а ты всегда будешь любить меня?
      - Всегда, - пробормотал тот в полудреме. - Даже если я возьму еще четыре жены, ты всегда останешься первой и любимой. А теперь не мешай спать, женщина, я устал.
      - Брат Перус приказал передать письмо, - посланник, почтительно склонив голову, протянул свиток. - Послание самого Настоятеля Семлемена. Ответ просили отослать со мной же как можно быстрее.
      Настоятель Комексий брезгливо принял влажную от пота бересту, сорвал печать и быстро проглядел резы.
      - Что за бред? - нахмурился он. - Не ведет Перевет никаких переговоров с дикарями. Я бы знал. Впрочем... могу и не знать. Князь в последнее время волком смотрит. На словах ничего не приказано передать?
      - Нет, господин, - снова поклонился посланник. - Все в письме.
      - Ладно, пока иди. Скажи там, чтобы тебе отвели келью. Сегодня я переговорю с князем, завтра отдам тебе ответ. Почему бы, кстати, голубем не отослать?
      - Нельзя! - покачал головой посланник. - Сказано, что для пущей надежности только со мной. А голубя и сова перехватить может, да и сокола охотничьего науськают... У Настоятеля много завистников внутри Храма.
      - А на тебя лихих людей натравить можно, - проворчал Комексий. - По мне, так голубь надежней. Ладно, иди уже.
      Оставшись в одиночестве, Настоятель еще раз перечитал письмо и задумался. За храмовым окном шумела базарная площадь. Со всего Куара в Тушер съезжались смерды и холопы, и после сбора осеннего урожая на площади становилось особенно многолюдно. Вот только в нынешнем году народу снова оказалось куда меньше обычного. Недород, опять недород! Если и со следующим, летним, урожаем не повезет, начнется голодомор. Настоятель покачал головой. Даже смиренные обычно братья и сестры начинают потихоньку роптать, шептаться насчет гнева Отца...
      Значит, брат Семлемен подозревает Перевета в тайном сговоре с южанами. Не похоже на князя, ох, не похоже. Но и времена нынче неспокойные, южная граница то и дело подвергается лихим набегам, землепашцы бегут из тех мест, бросая самые плодородные земли... Плохо, да, плохо. Если Перевет и сговаривается с язычниками, то упрекнуть его сложно.
      Однако же и попустительствовать тому нельзя. Склонить князя на святую войну дело, угодное Отцу-Солнцу, но на какие деньги? Княжьим дружинам платят мало и нерегулярно. Поднимать ополчение? А кто землю пахать останется? Даже в урожайные годы сорвать с земли одного из десяти означает серьезно испытывать судьбу. А уж при долгом недороде такое - совсем смерть. Конечно, можно покупать скот и зерно у отколовшихся украин, но те много не продадут, да и требуют в обмен железо либо золото. И того, и другого самим в обрез. Конечно, у дикарей можно взять богатую добычу - скот, золото, рабов. Если повезет, удастся даже разграбить саму цитадель язычества - город Граш, жемчужину окрестных пустынь. Но до него еще добраться надо. А бояре деньги за поход вперед потребуют - оружие гридням справить, доспех подлатать. О-хо-хонюшки, грехи наши тяжкие...
      Но если Семлемен говорит, что найдет золото, то ему можно верить. Надутый, самодовольный, высокомерный - как угодно его можно назвать, но не дураком и не пустомелей. Если сказал, что найдет, значит, найдет.
      Настоятель почесал живот и неохотно поднялся с лавки. Хочешь не хочешь, а хотя бы просто поговорить с князем придется. Не в первый раз речь пойдет про святую войну, и не в последний раз князь откажет, но капля камень точит...
      Перевет нахмурился и наклонился вперед. Краем глаза он заметил, что Кумбален повторил его движение, но как-то неуверенно.
      - Итак, брат Комексий, - сурово проговорил он, - ты полагаешь, что только осиянный Колесованной Звездой военный поход решит наши проблемы. Добре. Но я не пойму одного - зачем ты явился сюда сегодня. Не прошло и двух седмиц, как мы в последний раз разговаривали о походе. Помнится, я ответил решительным отказом участвовать в твоих неразумных планах. Что же изменилось с тех пор, что ты приходишь сюда и слово в слово повторяешь свои речи?
      - Мир меняется непрерывно, вечна лишь Колесованная Звезда, - вздохнул Настоятель, поудобнее устраиваясь на скамье. - Я приду к тебе еще и еще и повторю свои речи снова и снова. Истинный свет еще горит в твоем сердце, хотя ты и отрицаешь его. Однажды он осветит и твой разум, и тогда ты...
      - Короче... - поморщился князь Куара. - Когда я слушаю твои длинные слова, у меня мутится в голове, как после пары ковшей медовухи. Мне не интересны измышления про всякий свет, в сердце или же в заднице. Если больше сказать нечего, то ты знаешь, где дверь. Не забудь только, что Храм в сем году еще ни разу не платил подати, и скоро я задумаюсь - не пора ли присылать стражников к тебе в гости.
      - Увы! - развел руками брат Комексий. - Лишь Отец-Солнце и его Пророк властны над всякой материей, возвышенной и низкой. Мне же, их слуге, недоступно умение создавать золото из воздуха. Прихожане обеднели, жертвуют мало. Мы с трудом набираем денег на внутренние нужды куарского Храма. В приходах даже служки через одного разбежались, с голодухи-то...
      - Меня не волнуют служки и рабы, - сухо ответил Перевет. - У храма полно других животов, чтобы делать деньги - неплохие деньги. Одни ткацкие цеха чего стоят! И не рассказывай мне, что ткачихи и сукновалы разбежались по лесам - все на месте, все работают. Храм уплатит все пошлины не позднее конца месяца добровольно или нет.
      - На месте пресветлого князя я бы поостерегся присылать мытарей, - тихо заметил Настоятель, не поднимая глаз. - Некоторые ревностные верные могут сильно рассердиться на святотатство. Я не уверен, что смогу сдержать их порывы.
      - Ну, в таком случае, - усмехнулся князь, не отводя от Настоятеля тяжелого взгляда, - я приостановлю службы в храмах. Людей у меня хватит. А твоим рено... рево... в общем, верным расскажут, сколько и где Храм хранит зерна, муки, вяленого мяса и прочего. И уже тебе придется объяснять, почему в голодный год твои амбары ломятся от пищи, а у людей от воды пухнут животы. Или ты полагаешь, что тебя слишком любят в народе? Кумбален, почитай-ка ему.
      Воевода, насупившись, развернул пергамент, который до того нервно теребил пальцами, и нехотя зачитал:
      - "Тришка Рябой из Соломенного посада в кабаке, напившись, разодрал на себе рубаху и рвал с груди нательную Колесованную Звезду, крича, что попы жируют, а бедняки с голоду пухнут, и что его дочка скоро начнет непотребством с мужчинами за хлеб заниматься, бо есть совсем нечего. Схвачен и бит кнутом за шумное поведение на людях... Бочкарь Сказил с Горелой слободы вышел на улицу и звал народ пойти осквернить молельню, а оклады с образов продать заезжим купцам и на те деньги купить еды. Бит кнутом. Взята пеня в две медных деньги за подстрекательство... Бродяга по имени Фушар нашептывал на базаре, что братья в монастырях великое богатство прячут, нищими прикидываются, а со своих холопов три шкуры дерут, потому как все им мало. При попытке утихомирить оскорбил стражу словами и действием..."
      - Конским навозом кидался, - пояснил Перевет, насмешливо поглядывая на покрасневшего воеводу.
      - "...и действием", - повторил Кумбален, - "после чего бежал, на ходу причинив намеренный убыток честным торговцам. Караульные лишены дневного заработка за нерадивость".
      - Хватит, - махнул ему князь. - И такими вот мелочами у меня, брат Комексий, целая комната завалена. Не любит тебя народ, ох, не любит...
      - Тушер - большой город, средоточие скверны! - гордо вскинул голову Настоятель. - Много в нем водится всякого непотребства, и нечистые духи искушают людей всякими соблазнами. По деревням да поселкам такого не водится. Наши прадеды жили, как предки указали, и никаких городов не знали, оттого непотребства меньше случалось. А сейчас? Вон, детей читать и считать учить поветрие пошло. Это вместо того-то, чтобы к честному труду сызмальства приучать!
      - Наши прадеды жили так же, как и мы, - усмехнулся Перевет. - Тушеру, почитай, полтора века, а то и больше. А Пророка твоего когда колесовали? Лет сто назад? Так что еще неизвестно, что большее непотребство для предков - Тушер или твой Храм. В общем, я тебя предупредил - заплатишь сполна или...
      - Блажен тот, как говорил Пророк, кто покорится сильному, ибо воздастся страдающему на небесах в объятиях Отца-Солнца нашего! Те же, кто силой возвышаются, горше других поплатятся, ибо... Храм заплатит то, что причитается, и ни монетой больше! - поспешил добавить Настоятель, заметив, что лицо князя багровеет. - Пусть Небо видит, что мы выполняем свой долг равно перед Отцом-Солнцем и перед человеками! Но прежде, чем я уйду, князь, выслушай еще слово мудрости...
      - Что еще? - сквозь зубы прорычал князь, с трудом сдерживаясь, чтобы слегка не придушить храмовника.
      - Братья из Тапара и Камуша, проникнувшись нашими бедствиями, готовы оказать посильную поддержку, - заторопился Настоятель. - Они предлагали прислать золота...
      - За участие в их идиотской войне! - рявкнул князь, уже не сдерживаясь. Сколько раз говорить - не соглашусь на такое! - Он судорожно сжал рукоять кинжала. - Пошел вон, сволочь!
      - Нет, нет! - замахал брат Комексий руками. - Они готовы согласиться на меньшее! Всего лишь позволь им беспрепятственно набирать звездоносцев в Куаре, и уже через седмицу у тебя появится достаточно денег, чтобы покупать зерно в украинах...
      - Может, мне заодно и себя им позволить прирезать? - осведомился князь. Он пожалел о своей вспышке - злопамятный Комексий не преминет отомстить. Впрочем, тот и так зло затаил, а рыком больше, рыком меньше... - Сегодня они звездоносцев для похода соберут, а завтра те звездоносцы меня с обрыва в реку скинут, а тебя князем выкликнут?
      - Что ты, что ты!.. - Настоятель испуганно вскочил на ноги, хватаясь за массивную золотую Звезду у себя на груди. - Этот сброд... то есть святых воинов нужно обучать воинскому делу. Для того в Тапаре Храм специальные места отгораживает. Никто из набранных и трех дней в Куаре не задержится, обещаю!
      - Обещает он... - проворчал князь. - Ладно, подумаю. Теперь ступай. И про подати не забудь. Эй, Вашка! - гаркнул он. Дверь приоткрылась, и в щель просунулся любопытный конопатый нос невысокого отрока. - Проводи нашего гостя к выходу, да последи, чтобы не зашиб кто ненароком.
      Когда за Настоятелем закрылась дверь, Перевет обернулся к Кумбалену.
      - Ну, а ты что думаешь? - ворчливо осведомился он. - Про набор? И вообще что-то ты сегодня смурной какой-то.
      - Зря ты так, князь, ох, зря... - пробормотал тот, отводя взгляд. - Храм людей к свету ведет, большое дело делает. Сколько он с Майно боролся, а?
      - Дети тех, кто при Майно не жил, уже своих детей заводят, а они все борются! Только с кем - непонятно. Ведьмы с колдунами им чем-то не угодили. От века ни одна деревня без своей ведьмы не жила - и скотину пользовать, и людей тож. А сейчас? Одни травники, да и те какие-то хилые...
      - Ведьмы нечистым духам служат, - осуждающе покачал головой воевода. - Они не столько пользуют, сколько порчу наводят. Про то всем известно.
      - Да брось ты, Тумба, - поморщился князь. - Всем - значит, никому. Тебе про то известно, да и прочим, кто в Пророка верует да чернорясных слушает, а особливо - вынюхивателей краснорясных. А по мне - брехня подзаборная. Сам в такой деревне рос, ведьма наша местная добрая бабка была. Никого даже словом не обижала, а детишкам всегда то корешок сладкий сунет, то орехов горсточку. Деревенские на нее только что не молились. Померла вот, давно уже, - он вздохнул, - а новой на замену не нашлось. Заезжал я туда лет десять назад. Захирела деревенька, н-да...
      - С вашей ведьмой тебе виднее, - буркнул воевода. - Да только раз на раз не приходится. А про звездоносцев - добрая идея. И ты ни при чем, и денег дадут.
      - Не нравится мне Храм! - с неожиданной горячностью вдруг заговорил князь. Ты понимаешь, вот ни на столечко не нравится! Ну, веруют они в Отца-Солнце и его колесованного Пророка, ну и пусть бы себе веровали! Худого слова бы никто не сказал! Издревле люди верили кто во что горазд, и ничего, жили помаленьку. А храмовники... Пойми меня, Тумба, не принимает душа такого - или принимаешь ты слово Пророка и правильный, или не принимаешь, а потому мерзость, истреблению подлежащая! Ведь дай Храму волю - и он завтра же в свою веру насильно обращать начнет. По мне, так живи и дай жить другим. Но чтобы вот этак... - Он в отчаянии махнул рукой и замолчал.
      - Неправ ты, друг Перевет, - покачал головой воевода. - Да, есть и такие, как ты говоришь. Но ведь сколько подвижников в отрепьях ходит, вервием подпоясанные, людям помогают, себя не щадя! В каждом стаде паршивая овца водится, и Храм не исключение.
      - Нет, не так, друг Тумба, - князь присел на лавку и безвольно уронил руки на колени. - Есть подвижники, да только не Храма в том заслуга. Они и без Храма бы людям помогали и без Храма бы в отрепьях ходили. Подвижники - не Храм. Храм вот: огромные молельни с золочеными образами, важные откормленные братья среди отощавших прихожан... Храм - власть, и, как любая власть, притягивает всякое дерьмо. Нет в нем среди сильных никаких подвижников, одни пузатые. А те, скорее, в голодную годину народ на людоедство обрекут, чем хоть горстью муки поделятся. Оно и страшно, когда подвижниками собственную корысть прикрывают... Ладно, ступай пока. Не нравится мне ихнее предложение с наемниками, но еще подумаю. Ступай.