Шварцман сидел в кресле и немигающе смотрел на Кислицына. Тот отложил прочитанный доклад в сторону и раздраженно посмотрел на бывшего начальника канцелярии.
      – Ну что вы на меня так смотрите, Павел Семенович? – резко осведомился он. – Злорадствуете?
      – Да что ты, Олег, – махнул рукой тот. – Мне просто интересна твоя реакция.
      Увлекательная наука, эта физиогномика, знаешь ли.
      – И как вам реакция? – осведомился Народный Председатель. На его скулах ходили желваки.
      – Правильная, – усмехнулся Шварцман. – При условии, что думаешь ты о том, о ком и я.
      – Ведерников, с-скотина! – с чувством произнес Олег. – Порвал бы! За последние два месяца на его заводах это уже третий бунт.
      – Четвертый, – хмыкнул Шварцман. – Еще один разогнали, но по инстанциям не доложили. Глава местного УОДа решил, что незачем портить отчетность.
      – И откуда информация?
      – Сохранились у меня еще кое-какие источники, – вздохнул Шварцман. – Кое-какие контакты я успел восстановить, пока ездил по стране. Но стар я уже для таких вояжей, стар… Больше из Моколы ни ногой. Ты лучше скажи, что делать собираешься?
      – Поубивал бы… – Олег покрутил в руках карандаш и вдруг с силой ударил его остро заточенным кончиком по бархату стола, словно ножом в чье-то горло.
      Карандаш с треском сломался пополам, и Народный Председатель зашипел и выругался, когда одна из тонких щепок впилась ему в руку. – Млять… Честное слово, поубивал бы. Так и хочется на манер Железняка чистки начать. Саботаж же, честное слово! Поставки срываются, планы не выполняются, воровство на заводах и фабриках такой размах приняло, что явно без попустительства руководства не обходится. В магазинах пусто, хотя на складах, как показывают проверки, продуктов хватает. Спекулянты совсем на голову сели – ох, как я народ понимаю!
      Нет, точно саботаж!
      – Чистки, говоришь? – Шварцман принялся разглядывать свои ногти. – Что же, чистки – дело хорошее. Кто же мешает?
      – Издеваетесь? – осведомился Олег. – Еще неизвестно, кто кого вычистит – я их или они меня. Пока я свадебным генералом у себя в кабинете сижу, еще терпят, стиснув зубы. Начну глубже влезать – устроят мне что-нибудь вроде того, что Треморов в свое время Крупчаку устроил. Треморов тогда, кажется, тоже Предкомитета тяжпрома был? Ровно как Ведерников сейчас. Ох, Павел Семенович, и на кой вы меня тогда в Нарпреды потащили? Был бы я сейчас снабженцем в какой-нибудь тихой конторе, заводил бы знакомства, доставал бы унитазы и трубы редкой номенклатуры…
      – Ну, как мне показалось, ты и сам не прочь был, – усмехнулся Шварцман. – Сам же мне объяснял, как я собирался тебя марионеткой сделать. Не дергался бы – и пожалуйста: теплое местечко и никаких обязанностей. И никакой ответственности, кстати. Не захотел отчего-то. Или передумал? А что, давай я стану править, а ты на троне восседать?
      – Не дождетесь! – зло усмехнулся Олег. – Да и не выйдет у вас. Думаете, старые контакты восстановили, по стране поездив? Спросите у Пашки записи при случае – у него любопытная подборочка имеется. Ну, о чем говорили между собой те деятели, с которыми вы общались, после этого общения…
      Шварцман весь подобрался, но тут же снова обманчиво расслабился.
      – Спасибо, полюбопытствую, – безмятежно сказал он. – Но ты от вопроса не уходи.
      Что делать собираешься? Ведь чем дальше, тем хуже. Тяжелая промышленность у тебя в загоне, легкая в загоне, про сельское хозяйство и не говорю, цены на нефть с газом на сахарских рынках падают чем дальше, тем больше, спасибо их изобретателям. Придумают эффективные гравитационные движки для тяжелой техники – еще сильнее продажи упадут. Химическая промышленность сама по себе многого не требует. Кстати, знаешь, что "Сахара троми" допустила намеренную утечку информации о новых эффективных методах разработки газовых конденсатов? Что их уже придумали, доводят до ума и внедрят годика через три-четыре, заразы, благо бюджеты под это деля запланированы немереные. Так что рискуем мы в самом ближайшем времени остаться вообще без нефтяных рынков сбыта. Сателлитам много не напродаешь. Так что валюты все меньше и меньше, а кушать людям хочется все так же.
      – Кушать людям хочется, – согласился Олег. – Хотя, честно говоря, думаю, что не в этом дело. Ну да, небогато в магазинах с продуктами, но, в конце концов, не голод же сейчас. Худо-бедно, а купить еду можно. Ну да, пусть и после очереди.
      Но можно было бы пережить! Хотя бы в такие трудные времена, как сейчас!
      – Купить можно, говоришь? – Шварцман усмехнулся. – Ты когда в магазин в последний раз заходил? Только не в мокольский, их ты хотя бы из окна машины видишь, а в какой-нибудь другой? Скажем, где-нибудь в промышленном городе на Каменном Поясе или еще в какой-нибудь зоне… как оно называется? "зоне рискованного земледелия". Ну, знаешь, там, где в июне поля заморозками прихватывает через два года на третий.
      – И что там? – осведомился Олег, рассеянно пощипывая обломки карандаша.
      – Ты "хвост" в молочный магазин в шесть утра видел? Метров на двадцать по улице, три человека в толщину? Я специально попросил сфотографировать, снимки тебе пришлю попозже. За хлебом очереди появляться начали, пока еще не слишком большие, но уже заметные. За колбасой-мясом-сосисками и прочим в магазинах просто убийство, фигурально выражаясь, разумеется. Морду друг другу бить еще не начали, но недолго осталось. Талоны на продукты внедрять начали, и хорошо бы только на продукты – и на мыло, и на стиральный порошок, и даже на водку… Не слышал? Не знаю, какой кретин изобрел, но по всей стране как пожар распространяется. Сначала начали товар только местным продавать, по предъявлению паспорта с пропиской. Потом начали раздавать через домоуправления бумажки со штампиками – с такой имеешь право купить два куска мыла в месяц. При условии, конечно, что появится это мыло в продаже. Пара печатных фабрик уже начала такие "талоны" в промышленных масштабах выпускать. Теперь "визитные карточки покупателя" изобретать начали. Зашел я в один универсам в Михайловске днем, в рабочее время, и просто ошалел – представь, Олежка, длинный ряд абсолютно пустых полок, только банки с березовым соком стоят, да еще перловая каша в стеклянных банках.
      – Сок-то хоть с мякотью? – автоматически схохмил Олег, но тут же спохватился. – Тьфу, что я несу! Вы что, серьезно, Павел Семенович? Почему мне об этом не доложили?
      – Кто? – усмехнулся Шварцман. – Бирон, дружок твой закадычный? Так он с увлечением на моем месте обустраивается, в шпионов играть учится и интриги крутить. Не до того ему. Голосупов? Так общаки тебя изначально терпеть не могут, и Голосупов не исключение, хотя и прикидывается тихим и покорным. А кто еще?
      – Полный п…ц… – печально констатировал Олег. – Действительно, кто еще? Сижу в своем кабинете, делаю вид, что круче всех, а на деле – никто, пустое место.
      Застрелиться, что ли?
      – Это всегда успеется, – хмыкнул Шварцман. – Знаешь, в чем твоя беда? Не только твоя, впрочем, наша общая. Мы полагаем, что знаем о жизни в стране все только потому, что сидим где-то на вершине и читаем бумажки, которые нам подсовывают. В крайнем случае можем сами на улицу выйти и посмотреть на правильный "народ", так сказать, который нам обеспечат службы поддержки – Управление общественных дел, канцелярия, министерства, да мало ли кто еще. Но эти статисты – не народ, да и Мокола – далеко не вся Ростания. А в Ростании дела обстоят очень плохо. Причем куда хуже, чем еще год назад. Год назад многие с энтузиазмом голосовали за тебя, полагая, что ты сделаешь что-то хорошее, правильное. Теперь тебя начинают ненавидеть традиционной тихой ненавистью, как до того ненавидели Треморова и прочих Нарпредов. Но Треморова, по крайней мере, боялись и уважали.
      – Но я-то здесь при чем? – взорвался Олег, вскочив на ноги. – Я, что ли, сожрал всю колбасу в магазинах? Я нархозников поголовно самогонкой споил? Я вместо автомобилей дырявые тазики с болтами выпускаю? Никто, блин, работать не хочет, только воруют все, а я виноват?
      – Успокойся, – жестко сказал Шварцман. – Сядь и успокойся. Не надо мне тут истерик закатывать. Если ты такая размазня, пойди и застрелись, только, сделай милость, подожди, пока я уйду при свидетелях. Но лучше возьми себя в руки и начинай думать головой.
      Олег наградил его бешеным взглядом, потом глубоко вздохнул и закрыл глаза. Он проглотил кипящую в нем ярость и заставил себя сесть.
      – Что вы предлагаете? – ровно спросил он.
      – Я? – удивился Шварцман. – Это твоя работа – предлагать, я-то так, сбоку припека пристроился. Ты у нас Народный Председатель, тебе и головой работать.
      – Хватит кокетничать, Павел Семенович, – все так же ровно произнес Олег. – Я не в том настроении, чтобы спокойно смотреть, как вы себе цену набиваете. Вам не кажется, что пора бы уже начинать приносить хоть какую-то пользу? Я вас не затем из ссылки вытащил, чтобы вы за казенный счет по всей стране мотались, а потом мне тут целку изображали.
      – Ого! – весело произнес Шварцман. В глазах пожилого еврея блеснули озорные огоньки. – Вижу я, начальственный тон ты вполне освоил. Ладно, Олежка, уговорил.
      Скажу я тебе вот что, пока ты вконец не осерчал, – он поудобнее устроился в кресле. – Систему пора менять. Менять сразу и целиком, начиная с фундамента, а не сверху по чуть-чуть, как твой секретный план предполагает.
      Олег молча смотрел на него. Шварцман вздохнул.
      – В докладе, который ты в руках держишь, многого не указано. Да, о лозунгах, которые рабочие выдвигают, там написано. Там другого не написано. О зарплате мастера участка, например. Вот ты ругаешься, что у нас тазики с болтами выпускают. А чего ты еще хочешь? Контроль качества всегда на мастеров и инженеров ложился. Это они должны бегать и всюду нос свой совать на предмет отклонений от правил и норм. Да только вот мастер и инженер тоже на зарплату живут. А зарплата у них та же, что и у простых работяг, зачастую даже меньше.
      Работяга еще и сверхурочно подработать может, лишний час у станка постоять, а инженеру что? У него и так рабочий день фактически ненормированный. На хрена им себе лишнюю головную боль заводить?
      – Я все это знаю, – кивнул Олег. – И что?
      – То же самое со всеми управленцами в цепочке, – полностью проигнорировал реплику Шварцман. – Вплоть до самого директора. У нас главное – план выполнить, а что именно получится в результате выполнения – всем наплевать.
      – Повторяю – я все это знаю. Именно поэтому везде сейчас внедряются отделы контроля за качеством. До конца года они должны заработать на всех промышленных предприятиях.
      – Думаешь, это хоть чем-то поможет? – невесело хохотнул бывший начальник канцелярии. – Начальник техконтроля тоже под директором завода ходить станет, а план никто не отменял. Нет, это все чушь собачья. Как гнали брак, так и будут гнать. Ты лучше ответь мне, Олежек, почему в Сахаре и прочем мире проклятого чистогана никто не выпускает машины, которые ломаются в километре от магазина?
      – Ну… – Олег, которого вопрос застал врасплох, несколько опешил. – Не знаю. Не задумывался как-то.
      – Вот именно, – Шварцман воздел к потолку палец. – И я не задумывался, пока у власти был. Не до того как-то было. А потом, когда ты меня на дальнюю дачу закатал, времени оказалось более чем достаточно. Да тут и задумываться-то не о чем, все просто и очевидно, только не для нас. Ответ простой: брак у них не выпускают потому, что никто не купит. И вложенные деньги пойдут псу под хвост. У них убытки, в отличие от нашего народного хозяйства, просто так списывать не принято…
      – Это все очень здорово, – перебил его Олег, – но вы не учитываете, что у нас и у них принципиально разная структура промышленности. У нас на группу "А" приходится восемьдесят процентов производства, у них – только двадцать. Какая, к черту, может быть конкуренция в условиях промышленных цепочек?
      – "К черту" – это как? – осведомился Шварцман. – Мне казалось, что по части матерщины меня учить не надо. Потом расскажешь, что это означает. О чем это я?
      А, да. Конкуренции в условиях наших, – он выделил это слово голосом, – промышленных цепочек быть, разумеется, не может никакой. У всех план – чего и сколько на входе, чего и сколько на выхода, смежники прописаны жестко, шаг в сторону – выговор с увольнением. Деньги в таких условиях – лишь средство вести учет, не более того. Они ничего не значат. Чтобы повысить заинтересованность директора производства в повышении качества, нужно, чтобы деньги реально работали. А это возможно лишь в условиях конкуренции.
      – То есть вы намекаете, что нужно полностью отменять плановую систему? – усмехнулся Олег. – Вам не кажется, что это подрыв самых-самых устоев народного государства? Справедливости распределения в первую голову?
      – Ну, я же тебе сразу сказал, что нужно менять все, начиная с фундамента, – пожал плечами Шварцман.
      – Да уж, вы не мелочитесь. Для бывшего второго лица народного государства, во всяком случае, у вас весьма предосудительные взгляды, – Народный Председатель криво улыбнулся. – Впрочем, беда в том, что не согласиться с вами я не могу.
      Вот, – он выдвинул ящик письменного стола и вытащил оттуда тонкую папку с красно-синей полоской по краю. – Два месяца назад я озадачил академиков из РАЭН анализом текущей экономической ситуации в стране. Вчера я получил от них два доклада. Первый – обычный бред в общем русле: расширить, углубить, повысить мотивацию и так далее. Его я даже читать не стал. А вот второй оказался много интереснее. Автор – академик Балкис и еще пара человек, не запомнил фамилии. И излагает он там вещи, весьма схожие с той антинародной пропагандой, которой вы занимались последние пять минут. Вот, – он двинул папку вперед по столу. – Это ваша копия. Совершенно секретная, разумеется. Ознакомитесь и в течение двух суток, до пятницы, выскажете свои соображения как по самому анализу, так и по предложенным мерам. И подумайте, не стоит ли тайно привлечь эту группу в параллель с теми экспертами, что уже на нас работают. В пятницу – заседание Кабинета, и мне нужно ваше обоснованное мнение. Учтите, что месяц назад Ведерников получил указание подготовить перевод части своих предприятий на частичный хозяйственный расчет, основываясь на подготовленных еще весной рекомендациях РАЭН. В пятницу он должен отчитаться о ходе подготовки. Вопросы?
      – У матросов нет вопросов, – с непонятной интонацией произнес Шварцман. – Ознакомлюсь и выскажу. Это все?
      – Не забудьте, не позже завтрашнего обеда я жду от вас оценку намеченной показательной акции. Сверх того – все. Можете идти.
      Оставшись в одиночестве он откинулся на спинку кресла, обхватил себя руками и несколько минут отчаянно боролся с подступающей паникой. Что с ним происходит?
      Это вырвавшееся словечко – "к черту"! Да, оно оттуда… из того мира. Да, он не раз слышал его там… Опомнись, где – там? Ты уже на полном серьезе веришь в реальность "того" мира? Тебе не кажется, что ты сходишь с ума, дружок?
      Его взгляд снова упал на доклад о рабочих волнениях. Внезапно, словно на экране телевизора, он вновь увидел неспокойную волнующуюся толпу перед помостом, пьяных оборванцев в переднем ряду, цепочку казаков, с напряженными лицами ощупывающих пальцами спусковые крючки карабинов… Да что же такое происходит? Спокойно, дружок, спокойно. В воскресенье Пашка должен принести доклад об Оксане. Если принесет… если принесет, значит… хотя нет. Не следует думать о том, как поступать, если Оксана и в самом деле существует в реальности. Следует думать о том, что делать, если ее не существует. Точнее, где найти хорошего психиатра, но так, чтобы удержать все в тайне. Нарпред, страдающий галлюцинациями, на своем посту долго не протянет. Внезапно ему остро захотелось, чтобы в комнату перед ним вошел Хранитель, Тилос или любой другой. Где же вы, Хранители? Куда вы пропали именно в тот момент, когда я так остро нуждался в вас? Как мне не хватает вашей усталой уверенности, ваших понимающих, слегка ироничных улыбок родителей, с гордостью наблюдающих за тем, как их чада, запинаясь и путая слова, декларируют стишки с большой сцены? Куда вы исчезли, выдернув меня к вершинам власти и бросив на произвол судьбы?
      Я не могу так. Кто-нибудь, помогите мне! Пожалуйста!..

      – Повторяю в последний раз – долги списаны не будут.
      На красном от ярости лице Смитсона, казалось, можно жарить яичницу. Министр сельскотоварного производства находился на грани взрыва, и лишь десятилетия бюрократической выучки удерживали его от того, чтобы окончательно перейти на нецензурщину.
      – Олег Захарович! – прохрипел он через силу, нависая над столом готовым вот-вот извергнуться вулканом. – Я еще раз…
      – Не надо, – оборвал его Олег. Он с холодным любопытством изучал лицо министра.
      – Мне надоело ходить по кругу, а вы не можете сообщить ничего нового. На всякий случай повторяю еще раз: долги сельскотоварных производств за последнее два года списаны не будут. А на тот случай, если до вас все еще не дошло, объясняю снова.
      Он постучал пальцем по лежащим перед ним листам доклада.
      – Инвестиции в сельское хозяйство Ростании в течение последних десяти лет неуклонно росли. Между тем, выход готового продукта неуклонно падает. Даже несмотря на то, что ваше ведомство в статистику по произведенному мясу засчитывает и хрящи, и жилы, и даже чуть ли не рога с копытами, мы имеем постоянное снижение производства мяса на три-пять процентов в год…
      – В прошлом году мы произвели на семь процентов…
      – Молчать! – гаркнул Олег, вскакивая на ноги. Его стул с грохотом отлетел назад.
      Смитсон подавился фразой и замолк, с ненавистью уставившись на Олега. Олег ответил ему немигающим взглядом исподлобья, и министр отвел глаза. – Вот так-то лучше. Что за манера перебивать посреди фразы?
      Он поднял стул, поставил его к покрытому парчой столу и сел.
      – Как я начал говорить, мы имеем постоянное снижение выхода мяса на три-пять процентов в год. Семипроцентный рост прошлого года обусловлен исключительно тем, что в преддверии выборов, на которых вы, напоминаю, являлись кандидатом в Народные Председатели, пошла под нож едва ли не четверть всего молочного скота в госхозах. С соответствующими последствиями для производства молочной продукции в этом году. Иначе чем вопиющей некомпетентностью подобные действия я назвать не могу. Или вы в качестве оправдания хотите привести мне аналогичную тенденцию с сокращением поголовья в Сахаре? Ну что же, попробуйте, только для начала приготовьтесь объяснить, почему средняя удойность нашей коровы – три-четыре литра в сутки – находится на уровне тамошней хорошей козы, а наши коровы-рекордсменки, дающие по две с половиной тонны молока в год, там даже на середнячков не тянут?
      Он фыркнул.
      – С выходом продукции растениеводства ситуация также обстоит далеко не лучшим образом. Урожаи пшеницы колеблются в районе тринадцати центнеров с гектара, в то время как в Сахаре аналогичный показатель составляет сорок пять-пятьдесят центнеров! Вы, Иван Васильевич, можете дать хоть какое-то внятное объяснение этому факту?
      Смитсон побагровел еще сильнее. Казалось, что его сейчас хватит удар.
      – У нас зона рискованного земледелия! – прохрипел он. – А ихним фермерам государство такие дотации дает…
      – Ах, зона рискованного земледелия? – зло ухмыльнулся Олег. – Ах, дотации? А тот факт, что на нашей территории расположено три четверти мировых черноземов, вам ни о чем не говорит? Почему они могут снимать полста центнеров чуть ли не с песка и суглинков, а мы с черноземов в рекордных случаях максимум двадцать собираем? Дотации? Я вас должен огорчить, Иван Васильевич, дотации их фермерам предоставляют не для повышения выхода продукции, а ровно наоборот – для понижения! Иначе они в погоне за прибылью произведут столько жратвы, что просто обрушат рынок. Большой кризис их многому научил, в отличие от нас. Или вы хотите сказать, что если нашим СТП давать больше дотации, они станут больше производить? Так это бред сивой кобылы. Сколько туда денег ни вбухивай, производство продуктов не увеличивается, только у чиновников да председателей новые дома как грибы растут. Хорошие дома, кирпичные, с водопроводом и даже сортирами в доме.
      – Все равно мы не в той климатической…
      – Не в той? – Олег понизил голос почти до зловещего шипения. – Ах, не в той?
      Скажите мне, пожалуйста, Иван Васильевич, почему же "не в той" климатической зоне девяносто процентов картофеля, производимого у нас в стране, производится в частных хозяйствах? Девяносто, б…дь, процентов! Государство вбухивает огромные деньги в сельское хозяйство, надрывает пупок, стараясь обеспечить его техникой, строит огромные фабрики по производству удобрений, и все равно нархозник с лопатой, после рабочего дня в СТП копающийся на своих десяти огородных сотках, наплевав на всяческие климатические зоны, выращивает картошки в десять раз больше! Это вы как-нибудь можете объяснить, а, Иван Васильевич?
      Министр сельскотоварного производства только хватал ртом воздух. Прочие присутствующие украдкой бросали на него сочувствующие взгляды, но вмешаться не осмеливались.
      – Так что, господин Смитсон, я не просто отклоняю ваш запрос о списании долгов.
      У государства нет денег на покупку собственных куриц по цене, в полтора раза более высокой, чем себестоимость куриц из Фурака после доставки их в центральную полосу Ростании. В государстве, если вы случайно не заметили, продовольственный кризис, и дело доходит уже до самых натуральных голодных бунтов. В этой ситуации мы не можем себе позволить швыряться деньгами направо и налево. Я не просто не позволю списать долги, я вынужден еще и отказать в повышении дотаций на десять процентов, о чем вы запрашивали на прошлой неделе.
      – В таком случае, господин Народный Председатель, я вынужден снять с себя всякую ответственность… – Смитсон начал медленно подниматься из-за стола, оттягивая узел галстука.
      – А, вы хотите подать в отставку? – притворно-огорченным голосом перебил его Олег. – Ай-яй-яй, какое огорчение. Ну что же, Иван Васильевич, мы все здесь взрослые люди. Поскольку у меня нет и мысли о том, что вы просто пытаетесь давить на меня с помощью блефа, я с огромным сожалением должен проинформировать вас, что отставка принята. Нам будет очень сильно вас не хватать, господин Смитсон. Хотя указ я подпишу в течение ближайших двадцати минут, ваше прошение я ожидаю не ранее, чем через час. Даже, возможно, не позже конца рабочего дня.
      Смитсон замер, словно пораженный ударом грома. Краска быстро сползла с его лица, и он мраморно-бледной статуей выпрямился над своим стулом.
      – Вы… не… имеете… права… – с трудом вытолкнул он из себя.
      – Что? – с удивлением поднял бровь Олег. – Не имею права принимать ваше прошение об отставке? Простите, Иван Васильевич, мне казалось, что это не столько право, сколько печальная обязанность. Кстати, вместе с вашим прошением я ожидаю ваши предложения по кандидатурам на ваше место. Господа! – он тоже поднялся на ноги, окинув ироничным взглядом окаменевших вдоль длинного стола заседаний министров и предкомитетов Кабинета. – На этой грустной ноте позвольте мне завершить сегодняшнее чрезвычайное заседание. Господин Ведерников! Напоминаю, что не позднее завтрашнего утра ожидаю окончательный проект введения полного хозрасчета на предприятиях первой очереди. Равно как и сам список этих предприятий. До свидания, господа!
      Он кивнул и, подхватив свою папку, стремительным шагом вышел через "председательскую" дверь зала, с удовлетворением расслышав нарастающий за спиной ропот. Павел, все это время скромно просидевший на гостевом стуле у стены, неслышной тенью выскользнул за ним. В небольшой комнате с письменным столом и парой диванов Народный Председатель остановился и резко выдохнул, стараясь унять колотившееся сердце. Бегемот рухнул на диван и негромко, чтобы не услышали в зале, заржал. Охранники у дверей с удивлением взглянули на него.
      – Ну ты и зверь! – сквозь смех проговорил он. – Как ты его, а! "То есть вы хотите подать в отставку"? Ох, не могу!
      – Тебе хорошо гоготать, – буркнул Олег. – А у меня до сих пор сердце в пятках.
      Сам не знаю, как решился, колебался до последнего момента. Где указ?
      Бирон легко вскочил на ноги и сунул Олег под нос раскрытую папку красной кожи с золотым тиснением "Документы".
      – На, подписывай. Да что ты на весу, вон же стол! Слушай, а зачем ты у него список кандидатов попросил?
      – Чтобы точно знать, кого назначать не надо, – Олег еще раз пробежал указ глазами и быстро подмахнул его. – Где твой список?
      – Там же, под указом. На всякий случай на тех троих, что вверху, я еще и краткие справки приложил, но ты их уже читал.
      – Еще раз прочитаю, хуже не будет, – Олег кивнул. – Спасибо. Ладно, я к себе.
      Будь другом, проконтролируй, что ребята Безобразова ведут Смитсона. Домашний арест домашним арестом, но мало ли что ему в голову взбредет напоследок.
      Кстати… – Он заколебался. Какая-то струна внутри натянулась до предела и задрожала, распространяя вибрацию по всему телу. – По Оксане Шарлот материал есть?
      – А как же! – жизнерадостно откликнулся Бегемот. – У нас все, как в аптеке.
      Лично под контролем держу. Профиль дорисовывают, но вообще-то ничего нового уже не предвидится. Прислать дело?
      С жалобным треньканьем струна лопнула, хлестнув по сердцу. Олег почувствовал, как у него перехватывает дыхание. С трудом справившись с собой, он пробормотал:
      – Пришли, если не сложно. Ну ладно, я пошел.
      Одну за другой переставляя деревянные ноги, в сопровождении двоих телохранителей он вышел из кабинета в коридор, провожаемый удивленным взглядом Бирона. На языке у того явно танцевал любопытный вопрос, но от расспросов в присутствии охраны он воздержался.
      Значит, она существует. Значит, она существует. Значит, она…
      Он с трудом оборвал зациклившуюся, словно белка в колесе, мысль. Значит, она и в самом деле существует. Значит, его ночные сны – вовсе не сны. Значит, вырывающиеся у него словечки – вовсе не порождение поврежденного сознания. Но погоди! Постарайся думать логически. Вдруг есть какое-то разумное объяснение?
      Например, ты когда-то ее уже видел, но забыл, а теперь перегруженное подсознание выстраивает вокруг ее образа какую-то оболочку… Интересно, что еще сможет придумать психиатр, когда я расскажу ему об этом? Видел ли я Оксану раньше? Нет.
      Совершенно определенно нет. Девица слишком в моем вкусе, чтобы я мог не обратить на нее внимания. Кроме того, ей двадцать два, она на шестнадцать лет младше меня. Значит, если я ее и встречал, то в последние лет пять, максимум шесть, раньше она была совсем девчонкой и вряд ли привлекла бы меня. Нет, в последние пять лет совершенно определенно я ее не встречал.