"Представляете интересы"? На мгновение Олег соблазнился идеей, но тут же ее отбросил. Нет, это потянет за собой слишком долгую цепочку лжи. Он глубоко вздохнул и покачал головой.
      – Нет, Евгений Ильич. К сожалению, с автором идеи пообщаться не удастся.
      Поверьте, на то есть веские причины. Я не хочу вдаваться в их суть сейчас, у нас и без того хватает заморочек, но, боюсь, вам придется иметь дело только и исключительно со мной и моим бессвязным лепетом. Я не претендую на лавры первооткрывателя, если вам придет в голову такая мысль, и охотно уступлю их вам.
      Но если мы сработаемся… откроются некоторые весьма заманчивые для вас перспективы.
      Минуту ученый сверлил его напряженным взглядом, но потом сдался и развел руками.
      – Ну что же, – пробормотал он. – С вами так с вами. Скажите, господин Кислицын, вам знакомо имя Ханса фон Пехманна? Или, возможно, Ойгена Бамбергера? Фридриха Тщирнера?
      Олег покачал головой.
      – Боюсь, в нашем провинциальном Каменске не слишком хорошо знакомы с мировыми авторитетами.
      – В Каменске? – удивился Вагранов. – Где это? Впрочем, неважно. Скажите, что вы вообще знаете про историю пластических масс? Ну, целлулоидные пластинки вы наверняка видели собственными глазами. Известно ли вам про значение в этой области нитрата целлюлозы? Знаете ли вы паркезит? Вискозу? Говорят ли вам что-то имена Александра Паркеса, Джона и Исайи Хьяттов и… э-э-э, как его… Луи Берниго?
      – Евгений Ильич! – умоляюще поднял руки Олег. – Ради всего святого, пощадите! Я охотно признаюсь, что дилетант и не имею ни малейшего представления о мировых авторитетах. Равно как никогда не слышал ни про вискозу, ни про целлулоид.
      – Ну, уж в синематографе-то вы наверняка бывали, хотя бы раз-другой, из любопытства?
      – Ну… можно сказать, что бывал.
      – Так вот, пленка делается как раз из целлулоида. Интересно… Все же, Олег Захарович, скажите мне, как дилетант, не имеющий представления об азах, может рассуждать о вещах, включающих в себя такие нетривиальные понятия, как ковалентные связи и стереометрический метод построения химической формулы? Да еще и утверждать, что мимоходом почерпнул свои знания из случайно прочитанного журнала в бытность свою школяром? Каково ваше образование?
      Олег растерялся.
      – Вообще-то я заканчивал исторический факультет… в университете, – промямлил он, благоразумно не уточняя, в каком именно. – Но всегда интересовался химией, и…
      – И метод производства полиэтилена, как вы его называете, вам приснился, как приснилась господину Менделееву его Периодическая таблица элементов? – в голосе Вагранова прозвучал неприкрытый сарказм.
      Олег потер ладонями глаза. Внезапно ему почему-то совершенно расхотелось врать этому умному проницательному человеку.
      – Вы хотите правды, Евгений Ильич? – тихо спросил он. – Извольте. Я – человек из другого мира, гораздо более развитого технически, чем ваш. То, о чем я вам рассказываю, я действительно изучал в десятом классе общеобразовательной средней школы в возрасте семнадцати лет. Органическая химия всегда нравилась мне, одно время я даже подумывал о том, чтобы поступить на химфак. Не прошел по конкурсу и был вынужден срочно перевести документы на истфак с его традиционным недобором.
      Однако школьные уроки не забыл.
      – Ого! – весело присвистнул Иван, о котором Олег совсем забыл. – Вот заливает!
      – Помолчи, Ваня, – поморщился Вагранов. – Вам же, Олег Захарович, паясничать не к лицу. Вы же взрослый человек…
      – Я не паясничаю, – пожал плечами Олег, твердо встречая его взгляд. – Это чистейшая правда. Верить мне или нет – ваше дело. Вы и без того не поверили моей изначальной истории. Если ваше недоверие помешает нашей с вами совместной деятельности – что ж, очень жаль. Я почему-то уверен, что вы именно тот человек, который мне нужен. А я, соответственно, мог бы очень пригодиться вам. Но нет так нет…
      – Погодите, Олег Захарович, – Вагранов примиряюще поднял руки. – Не горячитесь.
      Признаю, я переборщил. Не стоило давить на вас сильнее, чем нужно. У вас могут быть вполне веские причины не говорить всей правды. Это не означает, что я выгоню вас с порога. Просто, понимаете ли, взаимное доверие серьезно облегчает совместную работу.
      – Я сказал вам чистую правду, – Олег устало закрыл глаза и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. – Рано или поздно огрехи моей легенды все равно бросились бы вам в глаза. Я слишком мало знаю о вашем мире, чтобы сочинить правдоподобную историю. Я – человек из другого мира, и если вы сможете принять этот факт…
      – Олег Захарович, – тихо произнес ученый. – У меня есть знакомый врач, очень хороший, который специализируется на неврозах.
      – У меня тоже есть такой знакомый врач, – отмахнулся Олег. – Некто Болотов Михаил Кусаевич, владелец и заведующий Покровской клиникой. За две недели моего пребывания там он не нашел у меня ничего предосудительного, кроме некоторого нервного истощения. Я в полном здравии, и я инопланетянин.
      – Вы с Марса, как у Уэллса, да? – восторженно спросил Иван. Его глаза горели. – Вы прилетели в большом цилиндре? Вас из пушки выстреливали, как у Жюля Верна?
      Олег рассмеялся и потрепал его по макушке.
      – Если бы мной выстрелили из пушки, я бы точно не остался в здравом рассудке, – сквозь смех пробормотал он. – Да и вообще со здоровьем бы распростился. Какое там здоровье у покойника! Нет уж, Иван, я не с Марса. Боюсь, мой родной дом куда дальше. Евгений Ильич, мне страшно неловко за такой поворот разговора. Начали о полимерах, а закончили о психических расстройствах… У меня есть предложение.
      Давайте сделаем вид, что мы ни слова не промолвили насчет моего образования и происхождения сведений. Вернемся к науке. Что вы думаете про идею полиэтилена?
      – Вы странный человек, Олег Захарович, – медленно проговорил Вагранов. – Вы говорите невероятные вещи, и, тем не менее, вам почему-то хочется верить. Так случилось, что я лично знаю господина Болотова, пусть и не слишком близко.
      Как-нибудь потом я пообщаюсь с ним на ваш счет, но пока… Пока вы правы.
      Оставим в стороне этот нонсенс насчет вашего инопланетного происхождения и вернемся к химии. Так случилось, что я читал статью Ойгена Бамбергера про вещество полиметилен, которое его коллега Ханс фон Пехманн получил путем нагревания диазометана. Было это году, кажется, в девяносто восьмом или девяносто девятом. Мне лично больше импонируют опыты с формальдегидными смолами, получающими все большее распространение, но с учетом того, что говорите вы…
      Возможно, в этом имеется рациональное зерно.
      Он помолчал, потирая ладони.
      – Боюсь, однако, что проверить на практике что-либо нам будет сложновато.
      Потребуется оборудование, потребуется сырье. Нужны средства, в конце концов, хотя бы для покупки реактивов, да и без помещения под лабораторию не обойтись.
      Если в Петербурге можно было бы прибегнуть к помощи некоторых хороших ученых, то здесь… Сегодня Москва, знаете ли, провинциальный город, пусть и кичится званием древней столицы всея Руси, и в научном плане мало что значит.
      – Будем работать с тем, что есть. Средства на первых порах мне пообещали, далее найдем, кого привлечь из промышленников. Из пластиков можно извлечь огромную прибыль. На первых порах можно давить авторитетом Зубатова, далее пойдет само.
      – Зубатова? – насторожился Вагранов. – Что у вас за дела с Охранным отделением?
      – Ну, – Олег пожал плечами, – если вы действительно захотите пообщаться на мой счет с Болотовым, то шила в мешке все равно не утаишь. Зубатов меня нашел, выходил и сейчас в какой-то мере поддерживает. К политическому сыску это отношения не имеет, уверяю вас.
      – Сергей Васильевич Зубатов, – холодно заметил ученый, – известен как мастер политических провокаций. Определенные круги весьма радовались, когда два года назад его отправили в отставку. И весьма огорчались, когда его так внезапно вернули на прежнюю должность.
      – И на что именно он, вы предполагаете, хочет вас спровоцировать? – ядовито поинтересовался Олег. – Или вы тайный член террористической организации и боитесь за свою конспирацию? Ох… простите. Непроизвольно вышло.
      – Ничего, – поджал губы Вагранов. – Куда-то не в ту сторону у нас разговор клониться начал. Я не имею ничего против господина Зубатова лично – человек он, по отзывам, умный и интеллигентный, но организация, чье отделение он возглавляет, пользуется в обществе весьма дурной славой. Это я вам как марсианину говорю, чтобы неожиданностью не оказалось.
      – Туше, – снова рассмеялся Олег. – Марсианин принял ваши слова к сведению. Хотя покажите мне общество, в котором политическая полиция имеет добрую репутацию!
      Однако о политике мы с вами разговаривать не станем ни в каком раскладе. Если мы с вами сработаемся – а мы с вами обязательно сработаемся, я в этом уверен! – нам и научных тем выше крыши хватит. Резюмируя сегодняшний разговор, я хочу попросить вас о встрече… скажем, в воскресенье, у меня на квартире. Я хочу, чтобы вы привели с собой двоих или троих толковых коллег, желательно с опытом преподавательской работы, умеющих вычленять зерна истины из той чепухи, что студенты несут на экзаменах. Я постараюсь подготовиться поосновательнее, собрав в одну кучку все, что помню по теме. И тогда мы уже сможем обсудить предмет поподробнее, чтобы понять, в какую сторону двигаться и какие ресурсы нам потребны. Что скажете? Мой адрес – Хлебный переулок, доходный дом Митенкова. Он такой каменный, квадратный, со внутренним двором. На втором этаже угловая квартира, мимо дровяника подниметесь по наружной лестнице на галерею – сразу налево. Ну, спросите, если что.
      – Хорошо. В воскресенье в… скажем, десять утра, – кивнул ученый, рассматривая набросанные Олегом строки.
      – Тогда до встречи, – Олег улыбнулся, поднимаясь, хлопнул Ивана по плечу и вышел.
      Какое-то время Вагранов задумчиво изучал оставшиеся от Олега наброски. Школяр, затаив дыхание, смотрел на него.
      – Ох, Ванюша… – наконец нарушил тот молчание. – Привел же ты гостя на мою голову! Охранное отделение, а?
      – Я же не знал, – мальчик, покраснев, опустил голову. – Он так ругался с директором…
      – Ладно, – ободряюще улыбнулся Евгений Ильич. – Ты все сделал правильно. Охранка или не Охранка, марсианин или нет, но если он действительно может сообщить что-то стоящее, то я буду с ним работать. Интересно, зачем он пришел в Промышленное училище? Хотя куда ему еще было идти… Да, в наши дни университет без химического факультета – это позорище, а не университет. Ты, кстати, почему не на уроках?
      – Ну… – мальчик вскочил. – Так, выдалась свободная минутка. Я побежал, ага?
      – Опять из класса выгнали? – грозно нахмурился Вагранов. – Смотри, озорник, все маме расскажу! – крикнул он вдогонку топочущим по лестнице ботинкам и улыбнулся.
      Потом уставился на рисунки на столе и снова нахмурился.
      – Послал же бог мне марсианина… – пробормотал он себе под нос.
      "Общий вызов элементов Сферы. Трансляция сырых данных. Частичная расшифровка материала по истории Дискретных. Высокий приоритет. Конец заголовка". …Вероятно, холодно-логичные искины сумели бы сохранить традиционную цивилизацию даже в условиях дальних станций, как за несколько столетий до того они сумели дать новую жизнь одряхлевшему человечеству. Потребовались бы долгие столетия медленного накопления ресурсов, увеличения жизненного пространства и роста человеческой популяции, но рано или поздно количество перешло бы в качество. Биологического материала для генерации субстрата на станциях хватало, а запасных тел для новых чоки-компаньонов на складах имелось с запасом. Кроме того, по мере естественной смерти людей тела их чоки-компаньонов после миграции искинов также могли быть утилизированы заново. Однако к счастью ли, к горю ли, но вернуться на традиционные рельсы людям было уже не суждено.
      К моменту Катастрофы на Базе-1 "Эдельвейс", обращающейся вокруг Ригеля Кентауруса, старейшей и наиболее развитой инфраструктурно, практически завершился основной цикл исследований, связанных с технологией снятия слепков с биологических психоматриц. Вообще-то помимо собственно изучения тройной звезды Альфы Центавра база специализировалась на экспериментах по перестройке вакуумных структур, которые из-за потенциальной их опасности не рисковали проводить в окрестностях Солнечной системы. Но в свое время административная двойка "Эдельвейса" сочла возможным выделить ресурсы и на другие побочные занятия.
      Зародышем лавины, сбившей человечество с традиционного пути, стал выдающийся ум ученого Ройко Джонсона. Рожденный из генетического материала астрофизика Роберта Джонсона и главврача Ольги Лан Цзы, Ройко принадлежал ко второму поколению исследователей. Он родился на "Эдельвейсе" несколько лет спустя после его основания, еще до Катастрофы. В возрасте пятнадцати лет страстно увлекавшийся виртуальными играми юноша поклялся, что обязательно реализует давнюю мечту фантастов, научившись переселять сознание человека в виртуальный мир, где оно сможет существовать бесконечно. В возрасте двадцати лет, блестяще закончив образовательные курсы, заменявшие на станциях школу, он получил специализации в области нейромедицины и физики глубокого вакуума и занялся исследованиями в области нейрофизиологии, вовсю используя новейшую медицинскую аппаратуру, за год до того доставленную с Земли автономным грузовиком.
      Если бы не директор базы, вряд ли кто-нибудь позволил бы нахальному мальчишке отвлекать ресурсы на совершенно посторонние занятия. Но директор, понаблюдав за юношей в течение пары лет и проконсультировавшись с знакомыми биологами на Земле, работавшими по схожим тематикам, а также со своим чоки-компаньоном Майей Хоко и чоки-компаньоном Ройко Таланой Бессеровой, дал парню зеленый свет. В результате через десять лет группа нейрофизиологов в геронтологической клинике на Церере, основываясь на разработках Ройко, создала черновую математическую модель установки для снятия слепков психоматриц, а еще через год планировался запуск пробной установки и эксперименты на обезьянах. Исследования приобрели широкую известность не только в научных кругах, но и в средствах массовой информации, и кое-кто уже всерьез поговаривал о присуждении молодому ученому премии Тамира, главной в то время в области биологии.
      Катастрофа оборвала исследования на середине. На "Эдельвейсе" даже в первом приближении не имелось ни материалов, ни оборудования, необходимого для конструирования сканирующей установки. Да и про саму тему в первые десятилетия после Катастрофы прочно забыли. Основным вопросом на повестке дня стало банальное выживание людей. Разумеется, каждая база обладала неплохими производственными мощностями, позволявшими обеспечивать себя самым необходимым.
      Однако все станции в той или иной степени зависели от регулярно прибывающих с Земли грузовиков. Проще всего оказалось выжить дальним базам – из-за длительного срока путешествия их с самого начала обеспечили гораздо большим количеством синтезаторов и поточных линий, чем ближние базы. Однако всем пришлось срочно расконсервировать, а то и создавать с нуля добывающий флот для сбора и обогащения сырьевых ресурсов в ближайших окрестностях.
      Крохотные островки цивилизации не позволили равнодушной Вселенной уничтожить себя. В очередной раз подтвердилась старая мудрость Отцов Слияния, профессора Главачека и чоки Картама, заключивших стратегический союз между людьми и искинами. Холодная рациональность искусственного интеллекта, скрещенная с эмоциональными порывами и озарениями человеческого разума, дала именно тот сплав, который мог успешно сопротивляться энтропии окружающего мира. Через полтора десятка земных лет соединенные усилия всех баз привели к резкому усовершенствованию технологий, позволившему создать полностью независимые от внешних источников системы жизнеобеспечения. К этому моменту человеческое население станций и колонии составляло около шестнадцати тысяч единиц. Из первоначального состава около двух тысяч покончили жизнь самоубийством, погибли в результате несчастных случаев или неизлечимых болезней, около четырех тысяч умерли от старости и около двух тысяч были выращены из имеющегося генетического материала.
      Людям больше не грозила гибель от истощения ресурсов. Им, как и ранее, не грозила внешняя опасность. И, как выяснилось, им больше незачем было жить.
      Для строительства пространственной катапульты требовались материальные затраты, огромные даже по меркам метрополии. Ни одна станция и за пару веков не имела шансов построить катапульту для запуска судов даже раз в десятилетие. А без нее… а без нее люди осознали себя пленниками баз точно так же, как задолго до того человечество осознало себя пленником Солнечной системы. Столетия путешествий в анабиозе, может быть, и не могли повредить спящим, но куда, а главное, зачем лететь? На другую базу? Только ради того, чтобы сменить интерьер тюремной камеры?
      Изначально коллективы станций практически полностью состояли из ученых и технологов с некоторой долей "обслуживающего персонала", к которому относились высококвалифицированные инженеры и техники. И интеллект сыграл с ними злую шутку: когда пропала необходимость в каждодневной отчаянной борьбе за выживание, пропал и смысл жизни. Пропал окончательно, несмотря на все усилия чоки-компаньонов. Типовые системы жизнеобеспечения исследовательской станций были рассчитаны максимум на полторы тысячи обитателей, колонии на Жемчужине – на три тысячи, и даже если все шестнадцать уцелевших баз и колония окажутся забитыми людьми до отказа, это все равно составит не более двадцати семи тысяч человек. А что дальше? Строить новые станции? С имеющимися ресурсами – невозможно: необходимая для этого производственная инфраструктура полностью отсутствует. Создавать инфраструктуру? На постройку только одного орбитального автоматического завода уйдут десятилетия. А сверх того требуются транспортные корабли, монтажные комплексы и тому подобные вещи, вполне естественные в метрополии, но полностью отсутствующие в дальнем космосе.
      Потерявших цель людей охватила смертельная апатия…

1 сентября 1905 г. Москва. Хлебный переулок

1 сентября 1905 г. Москва.