..меня чрезвычайно позабавила недавно вышедшая книга, автор которой воображает, что он дал верную картину светского общества [...] Я часто спрашивала себя, что думают о нас люди, не принадлежащие к обществу, поскольку в своих повестях они всегда стараются изобразить нас совершенно иными, нежели они сами. Я сильно опасаюсь, что мы во всем совершенно похожи на них, с той лишь разницей, что мы держимся проще и естественнее. Ведь чем выше положение человека, тем он менее претенциозен, потому, что претенциозность тут ни к чему. Вот основная причина того, что у нас манеры лучше, чем у этих людей; у нас - они более естественны, потому что мы никому не подражаем; у них - искусственны, потому что они силятся подражать нам; а все то, что явно заимствовано, становится вульгарным". В другом месте романа говорится о том, что "притязать на аристократизм - в этом есть ужасающая вульгарность" (Бульвер-Литтон, с. 165, 194).
      Очевидна текстуальная близость ряда высказываний П к этим цитатам.
      Оценка света в седьмой строфе резко противостояла романтической традиции и закономерно вызвала возражения романтически настроенного Кюхельбекера: "Перечел 8-ю главу "Онегина": напрасно сестра говорит, что она слабее прочих, - напротив, она мне кажется, если не лучшею, то, по крайней мере, из лучших.
      История знакомства Поэта с Музой прелестна - особенно 4-я строфа; но лжет Пушкин, чтобы Музе нравился:
      Порядок стройный
      Олигархических бесед
      И холод гордости спокойной"
      (Кюхельбекер, с. 101). Однако для автора VII строфа имела принципиальный характер: в общественном отношении она затрагивала вопрос о вкладе дворянства в национальную культуру (ср. заметку о соотношении дворянства и нации на материале французской истории: "Бессмысленно не рассматривать эти 200000 человек как часть 24 миллионов" - XII, 196 и 482), в литературном - речь шла о смене сатирического изображения света психологическим. См.: Сидяков Л. С. Художественная проза А. С. Пушкина. Рига, 1973, с. 11-31.
      Таким подходом П отгораживал себя от романтической критики света Н. Полевым и от мещанско-нравоучительной, с оттенком доносительства, сатиры Ф. Булгарина. Образ света получал двойное освещение: с одной стороны, мир бездушный и механистический, он оставался объектом осуждения, с другой как сфера, в которой развивается русская культура, жизнь одухотворяется игрой интеллектуальных и духовных сил, поэзией, гордостью, как мир Карамзина и декабристов, Жуковского и самого автора EO, он сохраняет безусловную ценность. Спор шел вокруг глубинного вопроса. Для Надеждина и Полевого дворянская культура была, прежде всего, дворянской, и это ее обесценивало. Для П она была, в первую очередь, культурой национальной (но не вопреки тому, а потому, что она дворянская). Это придавало ей высокую ценность, что, конечно, не касалось сторон дворянского быта, не имевшего отношения к духовным завоеваниям нации.
      С этих позиций само понятие народности трансформировалось. В пятой главе оно захватывало лишь один, наивный и архаический, чуждый "европеизма" пласт народной культуры. Теперь оно мыслилось как понятие культурно всеобъемлющее, охватывающее и высшие духовные достижения, в том числе и духовные ценности вершин дворянской культуры. Поэтому Татьяна, сделавшись светской дамой и интеллектуально возвысившись до уровня автора, могла остаться для него героиней народной по типу сознания.
      VIII Строфа, представляя собой резкое осуждение негина, повторяет обвинения, выдвинутые в седьмой лаве от имени автора и близкие к высказываниям . Киреевского (см. с. 325).
      Резкое осуждение Онегина отнюдь не выражает окончательного суда автора.
      В восьмой главе П отказался от использованного им в предшествующей главе метода прямых характеристик героя и представляет его читателю в столкновении различных, взаимопротиворечащих точек зрения, из которых ни одна в отдельности не может быть отождествлена с авторской.
      IX Строфа диалогически противопоставлена предшествующей. Мнение, высказанное в строфе VIII, приписывается "самолюбивой ничтожности", что знаменует езкий перелом в отношении автора к Онегину.
      8 - Что ум, любя простор, теснит... - В. В. Виноградов, поясняя этот стих, писал: "Этот стих - ходячая, хотя и несколько видоизмененная цитата. Ее исторические корни раскрываются у И. С. Аксакова: "Говорить снова о перевороте Петра, нарушившем правильность нашего органического развития, было бы излишним повторением. Мы могли бы кстати, говоря об уме, припомнить слово, приписываемое Кикину и хорошо характеризующее наше умственное развитие. Предание рассказывает, что Кикин на вопрос Петра, отчего Кикин его не любит, отвечал: "Русский ум любит простор, а от тебя ему тесно" (Виноградов В. В. Историко-этимологические заметки. - ТОДРЛ, XXIV. Л., 1969, с. 326). Указание В. В. Виноградова нуждается в дальнейшем комментарии. Мы располагаем несколькими близкими версиями этого устного предания. Согласно одной, Петр I, якобы, спросил А. Кикина в застенке: "Как ты, умный человек, мог пойти против меня?" - и получил ответ: "Какой я умный! Ум любит простор, а у тебя ему тесно". Современный исследователь, комментируя этот эпизод, отметил, что в нем "государственному абсолютизму, воплотившемуся в лице Петра, был противопоставлен принцип свободы личности" (Заозерский А. И. Фельдмаршал Шереметев и правительственная среда Петровского времени. - В кн.: Россия в период реформ Петра I. М., 1973, с. 193) Раскрытие источника цитаты объясняет ход мысли П: судьбы русских Онегиных связываются для автора с размышлениями над итогами реформы Петра I. Одновременно можно отметить резкий сдвиг в решении этих проблем, произошедший между седьмой и восьмой главами: сочувственная цитация слов Кикина - заметный шаг на пути от концепции "Полтавы" к "Медному всаднику". Кикин Александр Васильевич - крупный политический деятель эпохи Петра I, участник "заговора" царевича Алексея. Колесован в 1718 г.
      X - Структура авторского монолога в этой строфе отличается большой сложностью. Отказываясь от романтического культа исключительности, П неоднократно высказывался в 1830-е гг. в пользу прозаического взгляда на жизнь и права человека на обыденное, простое счастье. Слова Шатобриана: "Нет счастья вне проторенных дорог" П вложил в "Рославлеве" в уста Полины ("Правду сказал мой любимый писатель: Il n'est de bonheur que dans les voies communes, VIII, 1, 154) и 10 февраля 1831 г. от своего имени повторил в письме к Н. И. Кривцову: "Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе как обыкновенно живут. Счастья мне не было. Il n'est de bonheur que dans les voies communes. Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся - я поступаю, как люди, и вероятно не буду в том раскаиваться" (XIV, 150 - 151). Цитата эта интересна противопоставлением оставленного пути романтической молодости ("жил иначе как обыкновенно живут") новой жизненной дороге ("поступаю как люди"). При всей откровенной и подчеркнутой однозначности этой декларации, находящей опору в целом ряде высказываний П тех лет, она содержит лишь одну сторону истины и поэтому, взятая изолированно, приводит к искажению пушкинской позиции. Прежде всего, письмо к Кривцову, другу юности, - явная стилизация, которая может быть понята до конца лишь в контексте переписки П этих месяцев в целом (24 февраля 1831 г. он писал Плетневу: "Я женат - и счастлив; одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось - лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что кажется я переродился" - XIV, 154-155). Тем более очевидно, что смысл X строфы раскрывается из соотношения ее с контекстом IX-XII строф, ее окружающих. Строфа IX утверждает превосходство "пылких душ" над "самолюбивой ничтожностью", строфа X - спасительность общих путей в жизни, XI - невозможность идти этими "общими путями" "вслед за чинною толпою", а XII - право на разрыв с обществом. Облик "общих путей" как бы двоится, колеблясь между здоровой прозой жизни и пошлой рутиной, а бунт против них соответственно то приобретает черты романтического эгоизма, то выступает как естественная потребность человека в свободе.
      XII, - Прослыть притворным чудаком... - Ср. "Уж е пародия ли он?" (VII, XXIV, 14). Мысль, которую атьяна считала "разгадкой" Онегина, в восьмой главе приписана "благоразумным" людям.
      XIII, 4 - Как Чацкий, с корабля на бал. - Сопоставление Онегина с Чацким характерно для тенденции осьмой главы к "реабилитации" героя.
      XIV, 3 - Du comme il faut (Шишков, прости...) - В печатном тексте вместо фамилии Шишкова начились три звездочки (VI, 652), в рукописи - Ш*... VI, 623). Кюхельбекер склонен был видеть в звездочках намек на себя и читал "Вильгельм, прости..." "Очень узнаю себя самого под этим гиероглифом" юхельбекер, с. 101). Ю. Н. Тынянов считал, что расшифровка "Шишков", принятая до сих пор, довольно сомнительна" ("Лит. наследство", 1934, 16-18, с. 372). Мнение Тынянова, однако, опровергается наличием буквы "Ш" в рукописях и не встретило поддержки у текстологов. Оборот, примененный в этом стихе, заимствован из эпистолярной практики карамзинистов. Ср.: "Знаю твою нежность (сказал бы деликатность, да боюсь Шишкова)" (Письма Карамзина.., с. 183). Выражение "comme il faut" (порядочный, приличный, буквально "как должно" - франц.) употреблено зд. не в ироническом, а в положительном контексте. Ср.: "...Ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышнею, все, что не comme il faut, все, что vulgar... Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился; разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя" (XV, 89).
      Шишков Александр Семенович (1754-1841) - литературный деятель, адмирал, президент Российской академии и идейный руководитель "Беседы любителей русского слова", автор "Рассуждения о старом и новом слоге" и ряда резких выпадов против Карамзина. Несмотря на обилие в творчестве П полемических ударов против Шишкова, определенные стороны его языковой позиции учитывались поэтом. См.: Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX вв. М., 1938, с. 227-268.
      XV, 14 - Зовется vulgar. (He могу... - Выражение vulgar, как и указание на "высокий лондонский круг", вероятно, восходит к "Пелэму..." Бульвер-Литтона.
      XVI, 9 - С блестящей Ниной Воронскою... - Вопрос о прототипе Нины Воронской вызвал разногласия у комментаторов. В. Вересаев высказал предположение, что П имел в виду Аграфену Федоровну Закревскую (1800-1879) - жену Финляндского генерал-губернатора, с 1828 г. - министра внутренних дел, а после 1848 г. - московского военного генерал-губернатора А. А. Закревского (1786-1865). Экстравагантная красавица, известная скандальными связями, А. Ф. Закревская неоднократно привлекала внимание поэтов. П писал о ней:
      С своей пылающей душой,
      С своими бурными страстями,
      О жены Севера, меж вами
      Она является порой
      И мимо всех условий света
      Стремится до утраты сил,
      Как беззаконная комета
      В кругу расчисленном светил
      ("Портрет", 1828 - III, 1, 112).
      Ей же посвящено стихотворение П "Наперсник" (III, 1, 113). Вяземский называл ее "медной Венерой". Баратынский писал о ней:
      Как много ты в немного дней
      Прожить, прочувствовать успела!
      В мятежном пламени страстей
      Как страшно ты перегорела!
      Раба томительной мечты!
      В тоске душевной пустоты,
      Чего еще душою хочешь?
      Как Магдалина плачешь ты,
      И как русалка ты хохочешь!
      ("К..." - I, 49).
      Закревская же была прототипом княгини Нины в поэме Баратынского "Бал". Именно это последнее было решающим для В. Вересаева (см. очерк "Княгиня Нина" в кн.: Вересаев В. В двух планах. Статьи о Пушкине. М., 1929, с. 97-102). Предположение это, принятое рядом комментаторов, было оспорено в 1934 г. П. Е. Щеголевым, указавшим на следующее место в письме П. А. Вяземского к жене, В. Ф. Вяземской: Вяземский просит прислать образцы материй для Нины Воронской и добавляет: "так названа Завадовская в Онегине" ("Лит. наследство", т. 16-18, 1934, с. 558). Завадовская Елена Михайловна (1807 - 1874), урожденная Влодек, известна была исключительной красотой. Ей, видимо, посвящено стихотворение П "Красавица" (III, 1, 287), упоминание в стихе 12 "мраморной красы" более подходит к Завадовской (ср. у Вяземского: "И свежесть их лица, и плеч их белоснежность, И пламень голубой их девственных очей") и по внешности, и по темпераменту, чем к смуглой, с южной внешностью и безудержным темпераментом Закревской. Однако соображения Щеголева не были приняты единодушно. По мнению современного исследователя, "прототипом является, скорее всего, А. Ф. Закревская" (Сидяков Л. С. Художественная проза А. С. Пушкина. Рига, 1973, с. 52). Основанием для такого мнения являются пропущенная строфа и то, что автор называет Нину Воронскую "Клеопатрой" (см. след. примечание).
      10 - Сей Клеопатрою Невы... - Клеопатра (69-30 г. до н. э.) - царица древнего Египта, прославленная своей красотой и развращенностью. Образ Клеопатры заинтересовал П в 1824 г. Источником интереса явились строки латинского историка Аврелия Виктора, писавшего (вольный перевод П), что "Клеопатра торговала своею красотою [...] многие купили ее ночи ценою своей жизни" (VIII, 1, 421). Работа над замыслом произведения о Клеопатре продолжалась до 1828 г. В дальнейшем, в 1835 г., в повестях "Мы проводили вечер на даче" (неоконч.) и "Египетские ночи" П вновь вернулся к этому образу. Клеопатра в художественном сознании П олицетворяла романтический идеал женщины - "беззаконной кометы", поставившей себя и вне условностей поведения, и вне морали. Такое истолкование поддерживается наброском строфы XXVI а:
      [Смотрите] в залу Нина входит
      Остановилась у дверей
      И взгляд рассеянный обводит
      Кругом внимательных гостей
      В волненьи перси - плечи блещут,
      Горит в алмазах голова
      Вкруг стана [вьются] и трепещат
      Прозрачной сетью кружева
      И шолк узорной паутиной
      Сквозит на розовых ногах...
      (VI, 515).
      Обилие динамических глаголов, экстравагантный костюм создают контрастный Татьяне образ. Горит в алмазах голова - мода на бриллианты, распространившаяся с особенной силой с конца 1810-х гг., поражала иностранцев в Петербурге. "Самые роскошные и ценные брильянты той эпохи были императрицы Елизаветы Алексеевны. Они имели форму древесной ветви и располагались вокруг головы короною" (Северцев Г. Т. Петербург в XIX веке. - "Историч. вестник", 1903, май, с. 628). Закревская носила голубой тюрбан, заколотый крупными бриллиантами.
      С точки зрения Татьяны, бриллиантовые украшения на голове, конечно, vulgar.
      Образ Клеопатры имел мужскую параллель в фигуре Фауста, также интересовавшего в это время П и определенным образом соотнесенного с онегинским типом. Поэтому введение такой героини в мир Татьяны и Онегина могло породить определенные сюжетные коллизии. Очевидно, что уравновешенная, холодная, "неземная" красавица Завадовская мало подходила в прототипы для "новой Клеопатры". Но Закревская не могла быть охарактеризована как мраморная красавица. Очевидно, поэтика второстепенных персонажей к восьмой главе существенно изменилась: они уже не являются выведенными на сцену реальными людьми, портреты которых читатель должен узнавать, а строятся по тем же законам художественного синтеза, что и центральные герои.
      XVII, 3 - Как! из глуши степных селений... - Степной иногда употребляется у П в значении "сельский", как антоним понятия "цивилизованный" ("На прелести ее степные С ревнивой робостью гляжу" VIII, VI, 3-4). Татьяна приехала не из степной полосы России, а из северо-западной (см. с. 325), и стих следует понимать, "из глуши простых, бедных селений".
      10 - С послом испанским говорит? - В 1824 г., когда происходит встреча Онегина и Татьяны в Петербурге, Россия не поддерживала дипломатических отношений с Испанией, прерванных во время испанской революции. Испанский посол Хуан Мигуэль Паэс де ла Кадена появился в Петербурге в 1825 г. П познакомился с ним, видимо, в 1832 г. и записал с его слов рассказ секретаря Наполеона Бурьена о 18 брюмера (см.: XII, 204). Он же, возможно, прототип "путешествующего испанца" в отрывке "Гости съезжались на дачу..." (VIII, 1, 41-42). О Паэс де ла Кадена см.: Рукою Пушкина, с. 210 и 326.
      Анахронизм появления этого персонажа совпадает с общей тенденцией П к изображению фона седьмой-восьмой глав на основании реальных впечатлений последекабристской эпохи.
      XXII, 3 - Но десять бьет; он выезжает... - Нетерпение Онегина выразилось в том, что он выехал не только без опоздания, но и в максимально возможный ранний срок. Съезд гостей начинался после десяти вечера. Ростовы, приглашенные на бал к "екатерининскому вельможе", "в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали" ("Война и мир", т. П, ч. III, гл. 14). От Таврического сада до Английской набережной они ехали не менее получаса, но прибыли еще до появления государя и начала бала. Онегин приезжает до появления гостей - "Татьяну он одну находит" (XXII, 6). Поскольку князь N дает не бал, а вечер, хозяева не встречают гостей при входе в зал, а запросто принимают в гостиной. Ср.: у Фамусовых собираются "потанцевать под фортепьяно": они "в трауре, так балу дать нельзя".
      В момент появления гостей в комнате находится один Чацкий, Софья появляется несколько позже, что вызывает ядовитую реплику графини-внучки. (III, 8). См. с. 79.
      XXIII, 2 - Сей неприятный tкte-а-tкte... - разговор с глазу на глаз (франц.).
      XXIV, 14 - Что нынче несколько смешно. - Утонченная вежливость светского обращения и стиль тонкого остроумия беседы культивировались в XVIII в. Особый смысл они получили в 1790-е гг., когда приобрели политический оттенок; связанные с французскими эмигрантами круги петербургского общества демонстрировали сохранение в столице России истинно "версальского" тона, уже не существовавшего на его родине. XIX в. внес изменения в нормы светского поведения. С одной стороны, входила в моду "английская" манера - серьезные "мужские" разговоры и отрывистая речь сменяют утонченную и интонационно отработанную беседу с дамами. С другой "солдатские" манеры наполеоновских генералов, по мере того как Франция становится признанным дипломатическим партнером, все более входят в стиль и даже моду в европейских салонах. В России они появились вместе с французским послом Коленкуром после Тильзита. Характеризуя стиль поведения людей империи Наполеона, мемуарист Ф. Головкин писал: "Изящные манеры, образование, скорее блестящее, чем основательное, и чрезвычайная ветряность характера" оказались совершенно чуждыми тому миру, где культивировались "положительные таланты и дурные манеры, как главные условия карьеры" (Головкин Ф. Двор и царствование Павла I. M., 1912, с. 336). Общее изменение светского тона коснулось и России, особенно резко сказавшись в поведении передовой молодежи (см.: Лотман, Декабрист в повседневной жизни, с. 30-31). "Тонкость" светского обращения XVIII в. стала восприниматься как архаическая и смешная.
      XXV, 6 - На вензель, двум сестрицам данный (В рукописи: На вензель, двум сироткам данный (VI, 511). - Смысл стиха поясняется в записках А. О. Смирновой-Россет: "Генерал Бороздин приехал в Петербург после выпуска двух старших дочерей, занемог и умер на руках жандармского генерала Балабина, который донес государю через графа Бенкендорфа, в каком бедном положении он оставил своих сирот [...] Тогда взяли двух старших Бороздиных во дворец и дали им вензель. Граф Моден им завидовал. Тогда Пушкин написал стихи:
      Всему завистливый Моден
      На вензель, двум сироткам данный...
      (Смирнова А. О. Записки, дневники, воспоминания, письма. М., 1929, с. 83). Свидетельство это не следует, однако, толковать слишком прямолинейно. Во-первых, потому, что в черновиках EO не обнаруживается ни приводимого Смирновой варианта, ни строк с рифмами, позволяющими предполагать его наличие ("Моден - мужчин" - рифма для П невозможная). Во-вторых, вряд ли граф Моден настолько интересовал П, чтобы он решился включить в EO стихи, не имеющие иного интереса, кроме персональной карикатуры на лицо, известное лишь узкому кругу читателей (мы уже отмечали, что поэтика резких переходов от общеизвестного к предельно интимным реалиям для восьмой главы нехарактерна). Вероятно, автору было необходимо придать разговорам в салоне Татьяны оттенок политической злободневности. С этим связано далекое от нейтральности осенью 1830 г. упоминание в рукописном варианте того, что Польша (или действия русских войск в Польше?) вызвала недовольство в обществе 1. Не лишен специфического оттенка и эпизод с "двумя сиротками". Рассказ Смирновой, возможно, неосознанно для самой рассказчицы, вскрывает тенденциозную сторону этого милостивого жеста: забота о сиротках осуществляется как акция жандармского корпуса. Генерал Бороздин умирает "на руках" начальника 1-го округа особого корпуса жандармов П. И. Балабина, через последнего известие о бедственном положении сирот доходит до Бенкендорфа, а этот, в свою очередь, извещает Николая I. Это вполне соответствовало официальной версии о том, что корпус жандармов учрежден для того, чтобы непосредственно доставлять императору, минуя государственные инстанции, сведения о нуждах "вдов и сирот". В обществе повторяли легенду о той, что когда Бенкендорф спросил у Николая I инструкцию для нового учреждения, то император протянул ему свой носовой платок, сказав, что это и есть инструкция: вытирая этим платком слезы вдов и сирот, он лучше всего выполнит высочайшую волю. У истории "двух сироток" была другая сторона: вензель (знаки с инициалами императрицы, дававшиеся фрейлинам) получали лишь первые из выпускниц Смольнинского и Екатерининского институтов, а количество наград этого рода было ограниченным, так что "милость" одним из них должна была нарушить законные права других (дав вензель "сироткам", император лишил кого-то из выпускниц заслуженной награды). Затрагивать вопрос о жандармах как механизме "отеческого самодержавия" было абсолютно невозможно, но недовольство "всегда сердитого графа Турина" могло ассоциироваться с более серьезными вещами, чем зависть графа Модена.
      1 Шестой стих читался: "На Польшу, на климат туманный", а вм. "на все сердитый господин" было: "Граф Турин" (VI, 511).
      7 - На ложь журналов, на войну... - Стих этот для 1824 г. звучит как анахронизм, между тем как в контексте 1830 г. он получил злободневный политический смысл. Ср. доносительную пьесу M. H. Загоскина "Недовольные" и отклик на нее Чаадаева в письме А. И. Тургеневу: "Недовольные"! Понимаете вы всю тонкую иронию этого заглавия ? Чего я, со своей стороны, не могу понять, это - где автор разыскал действующих лиц своей пьесы. У нас, слава богу, только и видишь, что совершенно довольных и счастливых людей. Глуповатое благополучие, блаженное самодовольство, вот наиболее выдающаяся черта эпохи у нас..." (Чаадаев П. Я. Соч. и письма, т. II. М., 1914, с. 198). В контексте 1830 г. характеристика "сердитый господин" придавала образу окраску политического фрондерства.
      XXVI, 1 - Тут был Проласов, заслуживший... - Н. О. Лернер, сославшись на Л. И. Поливанова, полагал, что имеется в виду Андрей Иванович Сабуров (см.: Лернер, с. 95). Рассуждения Н. Лернера представляются лишенными оснований.
      4 - St.-Priest, твои карандаши... - Граф Сен-При Эммануил (1806-1828) - гусар и светский карикатурист. Покончил самоубийством при неясных обстоятельствах.
      6 - Стоял картинкою журнальной... - Журнальная картинка - гравюра с изображением последних мод. Такие иллюстрации, раскрашенные от руки, прилагались для увеличения подписки к ряду русских журналов.
      7 - Румян, как вербный херувим... - Вербный херувим - фигурка ангела из воска, продававшаяся на "вербных базарах".
      10 - Перекрахмаленный нахал... - Среди франтов 1820-х гг. было принято носить батистовые шейные платки. Слегка крахмалить такие платки ввел в моду знаменитый денди Джордж Брэммель. Ср. в "Пелэме": "...передо мной стоял современник и соперник Наполеона - самодержавный властитель обширного мира мод и галстуков - великий гений, перед которым склонялась аристократия и робели светские люди, кто небрежным кивком приводил в трепет самых надменных вельмож всей Европы, кто силою своего примера ввел накрахмаленные галстуки и приказывал обтирать отвороты своих ботфорт шампанским..." (Бульвер-Литтон, с. 192). См. также: "Так это-то милый крокодил, который за каждым dйjeuner dansant [танцевальный утренник. - Ю. Л.] глотает по полдюжине сердец и увлекает за собой остальные манежным галопом? Mais il n'est pas mal, vraiment [но он, право, недурен. - Ю. Л.]. Жаль только, что он как будто накрахмален с головы до ног или боится измять косточки своего корсета" (Бестужев-Марлинский А. А. Соч. В 2-х т. Т. 1. М., 1958, с. 189; цитата из повести "Испытание", появившейся в "Сыне Отечества" и "Северном архиве", 1830). Слегка крахмалить галстук - признак дендизма. Перекрахмалить - переусердствовать по части моды, что само по себе противоречило неписанным нормам хорошего тона и было vulgar.
      XXVII, 8-14 - О люди! все похожи вы... А без того вам рай не рай. Имеется в виду библейский миф о сатане, в образе змия-искусителя пробравшемся в рай, соблазнившем первую женщину Еву, уговорив ее вкусить от запретного древа добра и зла.
      XXVIII, 10 - Пока Морфей не прилетит... - Морфей (древнегреч.) - бог сна.
      XXX, 10 - Боа пушистый на плечо... - Боа - "женский шарф, повязка из меха или перьев" (Словарь языка Пушкина, I, 142). В беловом автографе: "Змеистый соболь на плечо" (VI, 631).
      XXIX, 4 - Те хором шлют его к водам,- Ср.: "В ряду модных явлений обыденной общественной жизни в двадцатых годах нынешнего столетия особенно резко сказалась страсть аристократического общества к лечению минеральными водами" (Пыляев М. И. Старое житье. Очерки и рассказы. СПб., 1892, с. 82). Ср. набросок П "Роман на Кавказских водах" и "Княжну Мери" Лермонтова.
      Письмо Онегина к Татьяне
      Письмо Онегина к Татьяне написано, когда основной текст романа был уже закончен - под рукописью стоит дата: "5 окт. 1831" (VI, 518). П решил, что для общего построения романа необходимо уравновесить письмо Татьяны к Онегину аналогичным включением в последнюю главу. "Введение письма Онегина [...] устанавливало полную симметрию в отношении разработки основной любовной фабулы романа" (Благой Д. Мастерство Пушкина. М., 1955, с. 198). Однако попытки сделать текстуальные сближения отдельных стихов обоих писем (см. Бродский, 303 - 304) не дают убедительных результатов. Единственный, казалось бы, бесспорный факт совпадения находим в начале обоих писем:
      в письме Татьяны:
      Теперь, я знаю, в вашей воле
      Меня презреньем наказать
      (VI, 65);
      в письме Онегина:
      Какое горькое презренье
      Ваш гордый взгляд изобразит!
      (VI, 180).
      Однако, пожалуй, здесь особенно очевидно различие.
      Совпадение объясняется, казалось бы, простым указанием на общность литературного источника: во втором письме Сен-Пре к Юлии читаем: "Я чувствую заранее всю тяжесть вашего презренья" - je sens d'avance le poids de votre indignation; в новейшем переводе А. А. Худадовой неточно: "Я заранее чувствую силу вашего гнева" - Руссо Жан-Жак. Избр. соч. В 3-х т. Т. И. М., 1961, с. 17). Эти знаменитые, хрестоматийно известные письма, конечно, были в памяти не только у Татьяны и Онегина, но и у читателей романа. Ср. в "Метели" объяснение в любви Бурмина и Марьи Гавриловны: "Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке, привычке видеть и слышать вас ежедневно..." (Марья Гавриловна вспомнила первое письмо St.-Preux). "Теперь уже поздно противиться судьбе моей..." (VIII, 1, 85). Отметим совпадение не только с Руссо, но и с письмом Онегина: "Привычке милой не дал ходу" (VI, 180), "И предаюсь моей судьбе" (VI, 181).
      Онегин и Татьяна используют одни и те же формулы, однако смысл и функция этих формул в их употреблении глубоко различны. Татьяна обращается к Руссо потому, что "себе присвоя Чужой восторг, чужую грусть" (III, X, 9-10), чувствует и мыслит как героиня романов. Любовь ее глубоко искрения, но выражения литературны. Сен-Пре мог бояться презрения своей возлюбленной: он был неровня ей в социальном отношении, брак между ними заранее был исключен, юная ученица-аристократка могла ответить презрением на его чувство. Конечно, Татьяна, обращаясь первая с любовным признанием к мужчине, совершала весьма рискованный поступок с точки зрения житейских норм, но ведь она и не мыслит категориями этих "пошлых" установлений, а живет в мире романов. А в романах герои получают любовные письма от героинь и, получив, не презирают, а одаряют их счастьем или губят. Презренье же она упомянула лишь потому, что о нем говорилось в письме Сен-Пре.
      Совершенно иной является ситуация с письмом Онегина. Прежде всего, это письмо, видимо, написано по-русски. По крайней мере, тщательному обоснованию того, что в романе письмо Татьяны дано в переводе, во втором случае ничего не соответствует. Это не "дамская любовь", которая "не изъяснялася по-русски" (III, XXV, 11-12), и вряд ли молчание здесь случайно. Даже если предположить, что в реальной жизни человек онегинского типа, вероятнее всего, писал бы любовное письмо по-французски, интересно обратить внимание на то, что автор предпочел не акцентировать этого момента, не делать его фактом романной реальности. Это приводит к тому, что в письме Онегина расхожие формулы перестают быть связанными с определенным текстом, а превращаются в факт общего употребления. Так, например, для выражения "милая привычка" (douce habitude) можно было бы указать десятки "источников". На самом же деле это выражение уже оторвавшееся от любого из них. Но именно потому, что Онегин употребляет эти выражения, не задумываясь, откуда они пришли к нему, что сами по себе эти выражения для него ничего не значат, они оказываются тесно связанными с его реальной биографией. У Онегина есть основания - вполне реальные - опасаться презрения Татьяны: отвергнув чистую любовь неопытной девушки и преследуя своей страстью замужнюю женщину, он как бы напрашивается на нелестные мотивировки своих действий. Письмо Онегина производит впечатление гораздо меньшей литературности: тут нет цитат, которые должны ощущаться как цитаты. Конечно, "бледнеть и гаснуть", "обнять [...] колени", "у ваших ног излить мольбы..." и пр. - выражения яркой книжной окрашенности и в большинстве случаев восходят к устойчивым клише французского любовного речевого ритуала. Но они формируют сферу выражения онегинского письма, которая именно в силу своей условности не оказывает влияния на содержании, как в прозе или в обыденной речи. Книжные же выражения в письме Татьяны формируют самый склад ее любовных переживаний. Как в поэзии, здесь выражение есть одновременно и содержание.