XXIII, 1 - Так он писал темно и вяло... - Намек на оценку элегической поэзии Кюхельбекером: "Сила? - Где найдем ее в большей части своих мутных, ничего не определяющих, изнеженных, бесцветных произведений?" Ко времени работы над шестой главой П уже, видимо, знал и вторую статью Кюхельбекера: "Разбор фон-дер-Борговых переводов русских стихотворений", где элегическая школа называлась "вялой [курс. оригинала. - Ю. Л.] описательной лже-поэзией" (Кюхельбекер, с. 493). Выделив слова "темно" и "вяло", П отделил их как чужую речь от остального текста. Это позволило ему создать двусторонний иронический эффект: и в адрес поэзии Ленского, и в адрес строгой оценки элегий Кюхельбекером.
      2-4 - Что романтизмом мы зовем... - Ср. в статье Кюхельбекера "О направлении нашей поэзии...": "Жуковский и Батюшков на время стали корифеями наших стихотворцев и особенно той школы, которую ныне выдают нам за романтическую. Но что такое поэзия романтическая?" (Кюхельбекер, с. 455). Однако в этом случае голоса П и Кюхельбекера сливаются (этому, в частности, способствует отсутствие курсива), и оценка воспринимается как авторская. Диспут по вопросам романтизма, развернувшийся в русской критике в 1824 г., весьма занимал П, который в связи с ним начал работу над теоретической статьей о народности. См.: Томашевский, II, с. 106-153; Мордовченко Н. И. Русская критика первой четверти XIX века. М.-Л., 1959 (с. 196-236, 376-420).
      7 - На модном слове идеал... - Слова "идеал", "идеальный" в эпоху романтизма приобрели специфический оттенок, связанный с романтическим противопоставлением низменно земного и возвышенно прекрасного, мечтательного. Нападая на романтизм Жуковского, Грибоедов писал о героине баллады Катенина "Ольга": "Что же ей? предаться тощим мечтаниям любви идеальной? - Бог с ними, с мечтаниями; ныне в какую книжку ни заглянешь, что ни прочтешь, песнь или послание, везде мечтания, а натуры ни на волос" (Грибоедов А. С. Сочинения. М., 1956, с. 392-393). Слово "идеал" быстро проникло в бытовую любовную лексику. В поэзии еще в 1810-х гг. оно было малоупотребительно. Так, из пяти русских переводов стихотворения Шиллера "Die Ideale" на русский язык, которые были осуществлены между 1800 и 1813 гг., ни одно не сохранило немецкого названия (два различных перевода Милонова назывались "К юности" и "Спутник жизни", Жуковского - "Мечты"; более ранний фрагмент перевода получил название "Отрывок", Шапошникова "Мечтанья").
      В EO слово "идеал" встречается и в бытовом употреблении как часть "любовного словаря":
      Нашед мой прежний идеал,
      Я верно б вас одну избрал
      В подруги дней моих печальных
      (IV, XIII, 10-12).
      Здесь литературная лексика, проникшая в быт, включается в текст уже как черта реального употребления, характеристика этого быта При иной стилистической окраске и ином быте такой же принцип в употреблении см.:
      Тебя зову на томной лире,
      [Но] где найду мой идеал?
      (III, 1, 465).
      Принципиально иной смысл имеет употребление слова "идеал" в стихах:
      И моря шум, и груды скал,
      И гордой девы идеал
      (VI, 200).
      Трансформацией этого романтического употребления является полемика с романтизмом - оксюморонное соединение слова "идеал" с понятиями земного, реального, а не идеального мира. Выражения типа "Татьяны милый идеал" ( VIII, LI, 7) имели полемический оттенок, более резко обнаженный в "Путешествии Онегина" в сочетании "Мой идеал теперь - хозяйка" (VI, 201). Совершенно особый случай употребления:
      На модном слове идеал
      Тихонько Ленский задремал.
      "Идеал" зд. обозначение слова, на котором уснул Ленский. П описывает стихи Ленского, создавая "стихи о стихах". Не случайно слово "идеал" дано курсивом. Это романтическое вкрапление в авторскую речь.
      Иронический образ романтического поэта, засыпающего над собственными стихами, повлиял на дальнейшую литературу. Ср.:
      "...На алтаре ее осиротелом
      Давно другой кумир воздвигнул я,
      Молюсь ему... но...
      - И сам уснул! Молись, милый, не ленись! - сказал вслух Петр Иваныч. Свои же стихи, да как уходили тебя! Зачем другого приговора? сам изрек себе" (Гончаров И. А. Обыкновенная история. Ч. II, гл. 2).
      XXIV, 4 - И встречен Веспер петухом... - Веспер - зд. утренняя звезда, Венера.
      Поскольку опоздание противника на дуэль могло быть достаточной причиной для ее отмены (чего Зарецкий не сделал, см. с. 98-99), Пушкин весьма тщательно фиксирует время описываемых им событий. Венера бывает утренней или вечерней, в зависимости от положения ее на орбите относительно Солнца и Земли. В день дуэли (14 января 1821 г. по ст. стилю) она была утренней (поэт называет ее неточно Веспером - это название было дано античностью только вечерней Венере, утренняя именовалась Люцифером). Однако время появления ее на небосклоне запомнилось Пушкину исключительно точно. По данным для Тартуской (Дерптской) обсерватории, что соответствует также Михайловскому и вероятному месту действия романа (см. с. 249), восход Венеры в этот день приходился на 6 ч 45 мин утра, что точно соответствует словам Зарецкого: "Пора вставать: седьмой уж час" (VI, XXIII, 13). Противники должны были встретиться "до рассвета" (VI, XII, 12). Солнце в этот день появилось над горизонтом в 8 ч 20 мин. Около этого времени и была назначена встреча. Подготовка к поединку могла отнять около получаса, и сама дуэль должна была иметь место около 9 ч утра. Время определялось, с одной стороны, необходимостью достаточной видимости, а с другой стремлением к предельно раннему сроку, который бы сделал наименее вероятным появление случайных нежелательных свидетелей. Однако Онегин "постель еще [...] не покинул", когда "солнце катилось высоко" (VI, XXIV, 6-9), т. е. около десяти. Следовательно, с учетом дороги, Онегин прибыл на назначенное место около одиннадцати часов, опоздав на два часа. Противники его давно уже могли удалиться, сочтя дуэль несостоявшейся.
      Опоздание Онегина - не только небрежность денди, сродни жесту графа Б*** из "Выстрела", который спокойно ел черешни, стоя у барьера, но и свидетельство того, что он не придавал дуэли серьезного значения и совершенно был лишен кровожадных намерений.
      На месте встречи секунданты должны были сделать последнюю попытку примирения, на что Онегин, видимо, легко бы пошел. Инициатива могла исходить только от Зарецкого (Гильо никакой активной роли, очевидно, играть не мог, возможности высказать мирные намерения от собственного лица Онегин был лишен - это было бы сочтено трусостью). Слова Онегина, обращенные к Ленскому. "Что ж, начинать?" ( VI, XXVII, 9) - следует понимать как сказанные после паузы, во время которой Онегин напрасно ожидал примирительных шагов со стороны Зарецкого. Показательно, что с этими словами он, вопреки всем правилам (противники на поле боя не вступают ни в какие непосредственные сношения!), обратился прямо к Ленскому, демонстративно игнорируя Зарецкого. Пушкин показывает, как Онегин, не уважая Зарецкого и всеми средствами демонстрируя свое к нему презрение, в противоречии с самим собой действует по навязанному ему Зарецким сценарию.
      XXV, 12 - Лenажа стволы роковые... - Пистолеты марки парижского оружейника Лепажа считались в ту пору лучшим дуэльным оружием. Дуэльные пистолеты продавались парой в ящике, включавшем также набор приспособлений для литья пуль и заряжения оружия. Такие пистолеты хранились дома на случай дуэли - пользоваться ими не разрешалось. На место дуэли каждый из противников приносил свои пистолеты. Секунданты честным словом свидетельствовали, что оружие ни разу не пристреливалось, затем по жребию выбирались те или иные пистолеты. В случае необходимости повторного обмена выстрелами оружие менялось.
      XXVII, 5-6 - Хоть человек он неизвестный
      Но уж конечно малый честный.
      Онегин оскорбляет Зарецкого не только тем, что приводит в качестве своего секунданта наемного лакея (см. с. 103), но и этим обращением. Известный - зд. имеет ироническую окраску, близкую к той, которую придавал Гоголь слову "исторический" применительно к Ноздреву. Упоминание о том, что Гильо "малый честный", было прямым оскорблением Зарецкому, поскольку подразумевало противопоставление в этом отношении одного секунданта другому. Именно поэтому "Зарецкий губу закусил" (VI, XXVII, 7).
      XXIX, 2-8 - Гремит о шомпол молоток... - Стволы лепажевских пистолетов снаружи имели вид шестигранников. Внутри оружие было гладкоствольным. В ствол через дуло насыпали порох, заколачивая его пыжом. После этого при помощи молотка и шомпола забивалась пуля. Пистолет был кремневым: кремень, удерживаемый специальным винтом, взводился, на полку - стальной выступ около отверстия в казенной части - насыпался мелкий порох, воспламенявшийся при ударе и зажигавший заряд пороха внутри ствола, что и было причиной выстрела. Заряжал пистолеты один из секундантов под наблюдением другого. Детальность операций по заряжанию и тщательность их описания в строфе XXIX соответствуют отстраненной автоматизированности взгляда наблюдающего Онегина.
      4 - Щелкнул в первый раз курок... - При заряжании пистолета курок взводился (при этом раздавался щелчок), но оставался все еще на предохранительном взводе, не допуская случайного выстрела. Перевод на боевой взвод, сопровождавшийся вторым щелчком, производился при выходе на боевой рубеж.
      6-7 - ...Зубчатый,
      Надежно ввинченный кремень... - имеется в виду кремень, по форме похожий на зуб.
      XXXI, 10-14 - ...Младой певец
      Нашел безвременный конец!
      Дохнула буря, цвет прекрасный
      Увял на утренней заре,
      Потух огонь на алтаре!..
      Стихи представляют собой демонстративное сгущение элегических штампов.
      12-13 - Цвет прекрасный Увял на утренней заре. "Для обозначения умирания в поэзии рассматриваемого периода широко употребляются глаголы вянуть - увянуть - увядать. Содержанием этих глаголов-метафор является уподобление смерти человека увяданию растения, цветка. В поэтической практике конца XVIII и особенно начала XIX в. оказались теснейшим образом переплетены при употреблении этих метафор две различные образные и генетические стихии. С одной стороны, генетически восходящая к французскому источнику традиция уподобления молодости, как лучшей поры жизни человека, цвету, цветению и расставания с молодостью - увяданию цвета молодости, цвета жизни. Ср. такие употребления, как, например, у Батюшкова: С утром вянет жизни цвет ("Привидение"); Цвет юности моей увял ("Элегия"); у Жуковского: Тебе, увядшей на заре прелестной, тебе посвящает она первый звук своей лиры ("Вадим Новгородский"); у Вяземского: Иль суждено законом провиденья Прекрасному всех раньше увядать? ("На смерть А. А. Иванова"); у Кюхельбекера: Цвет моей жизни, не вянь ("Элегия"); у Баратынского: Простите! вяну в утро дней ("Прощание") и т. п. [...] С другой стороны, в своей русской книжной традиции увяданию уподоблялось одряхление" (Поэтическая фразеология Пушкина. М., 1969, с. 339-340).
      14 - Потух огонь на алтаре!.. - "Изображение состояния смерти, умирания с помощью образа угасающего огня или гаснущего светильника опиралось, в частности, на традицию живописного изображения смерти, кончины через эмблему погашенного факела, светильника [...] Впрочем, в поэзии конца XVIII - начала XIX вв. употребления такого типа обычны, ср., например, у Державина: Оттоль я собрал черны тени, Где в подвиге погас твой век ("На смерть Бибикова"); у Капниста: Давно горю любовью я: Когда один гореть я стану, Погаснет скоро жизнь моя ("Камелек")" (там же, с. 343-344).
      XXXII - Подчеркнуто предметное и точное описание смерти в этой строфе противопоставлено литературной картине смерти, выдержанной в стилистике Ленского, в предшествующей строфе.
      XXXVI, 11 - И страх порока и стыда... - См. с. 92.
      XXXVIII - Строфа (неполная, 12 стихов) известна по публикации Грота (с копии В. Ф. Одоевского). См. с. 299.
      Исполни жизнь свою отравой,
      Не сделав многого добра,
      Увы, он мог бессмертной славой
      Газет наполнить нумера.
      Уча людей, мороча братий
      При громе плесков иль проклятий,
      Он совершить мог грозный путь.
      Дабы последний раз дохнуть
      В виду торжественных трофеев,
      Как наш Кутузов иль Нельсон,
      Иль в ссылке, как Наполеон,
      Иль быть повешен, как Рылеев
      (VI, 612).
      Последний раз дохнуть В виду торжественных трофеев - умереть победив. Упоминание Рылеева сделало строфу нецензурной, и П выбросил ее, сдвоив номер следующей строфы. Шестая глава писалась в 1826 г., во время следствия по делу декабристов, и окончена была после приговора и казни. Тяжелая атмосфера этих месяцев отразилась на общем мрачном и трагическом ее тоне. Вопрос о сущности и будущем романтизма перешел из сферы литературной полемики в сферу размышлений об исторической, политической и нравственной сущности этого явления.
      Вывод шестой главы в определенном отношении равнозначен известным словам в письме Дельвигу, которыми П подвел итог периоду политического романтизма 1820-х гг.: "Не будем ни суеверны, ни односторонни - как фр.[анцузские] трагики; но взглянем на трагедию взглядом Шекспира" (XIII, 259).
      На фоне "шекспировского", "исторического" взгляда, который, в частности, определил безжалостный тон полностью свободной от сентиментальности картины будущей сельской жизни, ждавшей Ленского, если бы он не погиб на дуэли, особенно резким контрастом выступает черновой вариант XXXIV строфы, утверждающей приоритет человеческого над историческим.
      В сраженьи [смелым] быть похвально
      Но кто не смел в наш храбрый век
      Все дерзко бьется, лжет нахально
      Герой, будь прежде человек
      Чувствительность бывала в моде
      И в нашей северной природе.
      Когда горящая картечь
      Главу сорвет у друга с плеч
      Плачь, воин, не стыдись, плачь вольно
      И Кесарь слезы проливал
      [Когда он] друга [смерть узнал]
      И сам был ранен очень больно
      (Не помню где, не помню как)
      Он был конечно [не] дурак
      (VI, 411).
      Мысль о том, что человечность - мерило исторического прогресса ("Герой, будь прежде человек"), осталась в черновых набросках и не отразилась в тексте, известном читателю. Однако она исключительно важна для понимания той борьбы, которая совершалась в сознании поэта в 1826 г. и определила последующее движение его мысли к формуле: "Оставь герою сердце! Что же Он будет без него? Тиран..." (III, 1, 253) - и конфликту "Медного всадника". Призыв к человечности оказался связанным с возвратом к определенным сторонам идейного наследства XVIII в., в частности к сентиментализму. Этим объясняется неожиданный, казалось бы, возврат к чувствительности:
      Чувствительность бывала в моде
      И в нашей северной природе...
      Ср.:
      Поэзия - цветник чувствительных сердец
      (Карамзин, с. 251)
      И Кесарь слезы проливал - Имеется в виду рассказ Плутарха: Цезарь "отвернулся как от убийцы от того, кто принес ему голову Помпея, и, взяв кольцо Помпея, заплакал" (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. В 3-х т. Т. П. М., 1963, с. 390).
      XXXVII-XXXIX - Строфы дают два варианта возможной судьбы Ленского поэтико-героический и прозаический. Для П важна мысль о том, что жизнь человека - лишь одна из возможностей реализации его внутренних данных и что подлинная основа характера раскрывается только в совокупности реализованных и нереализованных возможностей. Это заставляло П многократно возвращаться к одним и тем же художественным типам, варьируя обстоятельства их жизни, или мысленно переносить исторических деятелей в другие условия. Так, посылая Д. В. Давыдову "Историю Пугачева", он, уступая привычному ходу мысли, сразу же стал себе рисовать, как выглядел бы Пугачев в партизанском отряде в 1812 г.:
      В передовом твоем отряде
      Урядник был бы он лихой
      (III, I, 415).
      Такая специфика построения характера пушкинских героев снимает вопрос о том, какая из двух несостоявшихся судеб Ленского вероятнее, ибо в момент смерти в нем были скрыты обе возможности. Что бы ни осуществилось, вторая возможность осталась бы нереализованной, раскрывая в романтическом герое возможную обыденную пошлость или в рутинном помещике - скрытого героя. Справедливо пишет С. Г. Бочаров: "Два варианта возможной судьбы Ленского [...] взаимно уравновешены. По смыслу построения этих строф, VI, 37 и 39 (при пропущенной 38) нельзя предпочесть один из этих двух вариантов другому как "более возможный", "более реальный". Любопытно, что совершая такое предпочтение, Белинский и Герцен выбрали разные варианты" (Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М., 1974, с. 96). Высказывания по этому вопросу Белинского и Герцена см.: Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. VII. М., 1955, с. 472; Герцен А. И. Собр. соч. В 30-ти т., т. VII. М., 1956, с. 205-206. Мысль о невозможности без ущерба для понимания характера Ленского предпочесть один из двух путей и отбросить другой впервые была высказана Л. Я. Гинзбург. Пушкин, Временник, 2, с. 397.
      XLIII-XLVI - Традиционная элегическая тема прощания с молодостью ("все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости", - Кюхельбекер, с. 456) получает здесь реально-биографическое и жизненное, а не связанное с литературной традицией решение. Это достигается сопоставлением литературных штампов: "Мечты, мечты! где ваша сладость?" (XLIV, 5 - точная автоцитата первых строк лицейского стихотворения "Пробуждение":
      Мечты, мечты,
      Где ваша сладость?
      Где ты?, где ты,
      Ночная радость?
      (I, 234),
      включенная в текст EO с трансформацией двустопного ямба в четырехстопный) и "Весна моих промчалась дней" (11) с разговором о реальном возрасте поэта.
      XLV, 11 - Я насладился... и вполне - Ср. в "Лалла-Рук" Жуковского:
      Я тобою насладился
      На минуту, но вполне...
      (I, с. 359).
      XLVI, 13-14 - В сем омуте, где с вами я
      Купаюсь, милые друзья!
      В примечании П приводит две строфы, которыми оканчивалась шестая глава.
      Стих 12 строфы XLVII неясен: в отдельном конволюте шести первых глав, подготовленном автором для перепечатки, к стиху "Расчетов, дум и разговоров" приписано "душъ" (см.: Томашевский Б. Поправки Пушкина к тексту "Евгения Онегина". - Пушкин, Временник, 2, с. 11). На основании этого в разделе "Печатные варианты" шестого тома большого академического издания напечатан стих:
      Расчетов, душ и разговоров
      с примечанием, указывающим, что во всех прижизненных пушкинских публикациях "опечатка - "дум" (VI, 651). Н. Л. Бродский не согласился с таким, действительно странным чтением и предложил убрать запятую:
      Расчетов душ и разговоров,
      считая, что речь идет о том, что участники разговоров "вели расчеты крепостных душ" (Бродский, 251). С этим трудно согласиться. Осторожнее признать, что смысл поправки нам неясен или же что она не доведена до конца. По крайней мере, традиционное чтение обладает ясностью: речь идет о досадной пустоте слов и мыслей - "расчетов, дум и разговоров". Если же принять поправку Н. Л. Бродского, то остается неясным, почему "расчеты душ" обладают "досадной пустотой" (выражение заставляет полагать, что автор ждал от них какого-то глубокомыслия), "разговоры" же вообще остаются вне сопоставимого ряда.
      Отмечавшаяся уже параллель, которую автор EO проводит между миром потусторонней нечисти во сне Татьяны и сборищем гостей как в доме Лариных, так и в Москве, заставляет в этой связи вспомнить сцену из повести "Уединенный домик на Васильевском", в которой герой попадает в дом, где странные гости, отличавшиеся "высокими париками, шароварами огромной ширины" и не снимавшие перчаток весь вечер, играют в карты. Один из гостей жалуется: "Я даром проигрываю несколько сот душ..." (цит. по: "Уединенный домик на Васильевском", рассказ А. С. Пушкина по записи В. П. Титова, с послесловием П. Е. Щеголева и Ф. Сологуба. СПб., 1913, с. 18, 27). Каламбурный эффект: светские гости проигрывают в карты крепостные души и черти ведут игру на человеческие души, очевидно, принадлежит не Титову, а П.
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      Москва, России дочь любима, Где равную тебе сыскать?
      Дмитриев
      Как не любить родной Москвы?
      Баратынский
      Гоненье на Москву! что значит видеть свет! Где ж лучше? Где нас нет
      Гpибоедов
      В подлинниках приведенные П в качестве эпиграфа строки даны в следующих контекстах:
      1) В каком ты блеске ныне зрима,
      Княжений знаменитых мать!
      Москва, России дочь любима,
      Где равную тебе сыскать?
      Венец твой перлами украшен;
      Алмазный скиптр в твоих руках;
      Верхи твоих огромных башен
      Сияют в злате, как в лучах;
      От Норда, Юга и Востока
      Отвсюду быстротой потока
      К тебе сокровища текут;
      Сыны твои, любимцы славы,
      Красивы, храбры, величавы,
      А девы - розами цветут!
      (Дмитриев И. И. Освобождение Москвы.
      В кн.: Дмитриев, с. 83);).
      2) Как не любить родной Москвы!
      Но в ней не град первопрестольный,
      Не позлащенные главы,
      Не гул потехи колокольной,
      Не сплетни вестницы молвы
      Мой ум пленили своевольной:
      Я в ней люблю весельчаков,
      Люблю роскошное довольство
      Их продолжительных пиров,
      Богатой знати хлебосольство
      И дарованья поваров.
      (Баратынский Е. А. Пиры.
      В кн.: Баратынский, II, с. 25
      3) Чацкий:
      Помилуйте, не вам, чему же удивляться ?
      Что нового покажет мне Москва?
      Вчера был бал, а завтра будут два.
      Тот сватался - успел, а тот дал промах.
      Все тот же толк, и те ж стихи в альбомах.
      София:
      Гоненье на Москву. Что значит видеть свет!
      Где ж лучше?
      Чацкий:
      Где нас нет.
      (I, 7)
      Смысл тройного эпиграфа в противоречивости его составных частей: одический стиль панегирика, легкая ирония и резкая сатира; изображение историко-символической роли Москвы для России, бытовая зарисовка Москвы как центра частной, внеслужебной русской культуры XIX в. и очерк московской жизни как средоточия всех отрицательных сторон русской действительности.
      Существен также и диапазон от образца официальной поэзии до цензурно запрещенной комедии (процитированный в эпиграфе отрывок был опубликован в альманахе "Русская талия" на 1825 г., с. 259-260, но это лишь подчеркивало, что пьеса как таковая дозволена к печати не была).
      II, 13 - На душу мертвую давно...- Обращение к теме "преждевременной старости души" звучит неожиданно после того, как проблема эта, поставленная в пушкинских элегиях 1820-х гг. и "Кавказском пленнике", была иронически пересмотрена в первой главе EO, а впоследствии обсуждалась П в ходе полемики с Кюхельбекером. Особенность антиромантической позиции П состояла в том, что он не отказывался от разработки тем, волновавших романтиков, а давал им новые решения.
      Так называемые "лирические отступления" в центральных главах EO явились своеобразной лабораторией, в которой вырабатывались принципы новой лирики - жанра, традиционно наиболее связанного с поэтикой романтизма.
      Подавленность П весной и творческий подъем осенью были реальным фактом психофизической индивидуальности и засвидетельствованы рядом источников Отказ от жанровой маски, скрывающей реальную индивидуальность автора, в сочетании с исключительно тонкой семантико-стилистической игрой, создающей эффект внутреннего многоголосия, позволяли П по-новому разрабатывать традиционные темы романтизма.
      IV, 4 - Вы, школы Левшина птенцы... - Левшин (Лёвшин) Василий Алексеевич (1746-1826) - исключительно плодовитый писатель и фольклорист, экономист, масон, сотрудник Новикова. Левшин опубликовал около 90 томов различных сочинений, среди них: "Всеобщее и полное домоводство...", т. I-XII (М., 1795); "Словарь поваренный, приспешничий, кандиторский и дистиллаторский...", т. I-VI (M., 1795-1797); "Совершенный егер, или Знание о всех принадлежностях к ружей ной и прочей полевой охоте..." (СПб., 1779) (второе изд. 1791 г. в 2-х т.) и пр. "Школы Левшина птенцы" - поместные дворяне, сельские хозяева.
      13-14 - На долгих иль на почтовых... - См. с. 107- 109.
      V, 2 - В своей коляске выписной... - Т. е. в коляске, выписанной из-за границы, а не изготовленной собственными крепостными или отечественными мастерами.
      VIII. IX. X - В черновых рукописях (беловые рукописи этой главы сохранились лишь в незначительной степени) вместо пропущенных строф имелся текст:
      VIII
      [Но] раз вечернею порою
      Одна из дев сюда пришла
      Казалось - тяжкою тоскою
      Она встревожена была
      Как бы волнуемая страхом
      Она в слезах пред милым прахом
      Стояла, голову склонив
      И руки с трепетом сложив
      Но тут поспешными шагами
      Ее настиг младой улан
      Затянут - статен и румян
      Красуясь черными усами
      Нагнув широкие плеча
      И гордо шпорами звуча.
      IX
      Она на воина взглянула,
      Горел досадой взор его,
      И побледнела [и] вздохнула
      Но не сказала ничего
      И молча Ленского невеста
      От сиротеющего места
      С ним удалилась - и с тех пор
      Уж не являлась из-за гор
      Так равнодушное забвенье
      За гробом настигает нас,
      Врагов, друзей, любовниц глас
      Умолкнет - об одно[м] именье
      Наследник[ов] ревнивый хор
      Заводит непристойный спор
      (VI, 419-421)
      8 - Улан умел ее пленить... - Улан - кавалерист, служащий в уланском полку (один из видов легкой кавалерии). В сознании П улан представлялся естественной парой уездной барышни. Ср. в письме П, В. Нащокину 24 ноября 1833 г.: "Жена была на бале, я за нею поехал - и увез к себе, как улан уездную барышню с именин городничихи" (XV, 96). Ср.: "Уланы, ах! такие хваты..." (Лермонтов. "Тамбовская казначейша").
      XIX, 12 - И столбик с куклою чугунной... - Статуэтка Наполеона.
      XXI, 5 - И в молчаливом кабинете... - Выражение "молчаливый кабинет" встречается в EO дважды (ср.:
      И в молчаливом кабинете
      Ему припомнилась пора,
      Когда жестокая хандра
      За ним гналася в шумном свете
      (VIII, XXXIV, 9-12).
      Выражение это, запомнившееся П, впервые употребил Воейков в "Послании к жене и друзьям". Внимание поэта на него, видимо, было обращено рецензией Семена Осетрова (псевдоним Ореста Сомова) в "Вестнике Европы", в которой в резком тоне анализировалась очень задевшая П статья Воейкова о "Руслане и Людмиле" и параллельно делался ряд язвительных замечаний о собственных стихах Воейкова:
      "...Одинокий
      И молчаливый кабинет,
      От спальни столь далекий.
      В разборе поэмы г-на Пушкина сказано было но поводу выражения дикий пламень, что мы скоро станем писать: ручной пламень, ласковый, вежливый пламень [...] если можно сказать: одинокий и молчаливый кабинет, то почему же не написать: сам-друг, сам-третей кабинет: шумливый, бранчливый кабинет?.." ("Вестник Европы", 1821, № 4, с. 298; курсив везде О. Сомова).
      XXII - Время работы П над серединой седьмой главы (апрель 1828 г., подробнее см. в разделе "Хронология работы Пушкина над романом") совпадало со сложными процессами в творчестве П. В сознании поэта боролись две - в этот период противоположные и не находившие синтеза - тенденции. Первая из них - стремление к историзму, которое толкало П к принятию объективного хода исторических событий в том виде, в каком они даны в реальной действительности. С этих позиций требования, предъявляемые отдельной личностью к истории, третировались как "романтизм" и "эгоизм". Не лишенные оттенка "примирения с действительностью", такие настроения давали, однако, мощный толчок реалистическому и историческому сознанию и определили целый ряд антиромантических выступлений в творчестве П этих лет (от "Полтавы" и "Стансов" (1826) до заметки о драмах Байрона). Однако пока еще подспудно, в черновиках и глубинах сознания зрела мысль о непреходящей ценности человеческой личности и о необходимости мерить исторический прогресс счастьем и правами отдельного человека. "Герой, будь прежде человек" (1826) (VI, 411). "И нас они [домашние божества. - Ю. Л.] науке первой учат Чтить самого себя" (1829) (III, 1, 193), "Оставь герою сердце! Что же Он будет без него? Тиран..." (1830) (III, 1, 253) - такова цепь высказываний, которая закономерно приведет к "Медному всаднику" и "Капитанской дочке". На скрещении двух тенденций образ Онегина получал неоднозначное толкование. Очевидно, был момент, когда П собирался полностью оправдать героя. Такой подход требовал показа Онегина в противоречии со средой и веком, что подразумевало введение ряда существенных эпизодов. Видимо, так и планировал автор, когда в конце отдельной публикации шестой главы (1828 г.) поставил: "Конец первой части" - и, переплетя первые шесть глав в единый конволют, приступил к подготовке их издания отдельной книгой (см.: Томашевский Б. Поправки Пушкина к тексту "Евгения Онегина". - Пушкин, Временник, 2, с. 8-11). К этому моменту размышлений П, видимо, относится работа над "Альбомом Онегина", который должен был начинаться после XXII строфы, и над первым вариантом описания онегинской библиотеки. И альбом, и состав библиотеки должны были раскрыть перед Татьяной неожиданный, особенно после убийства Ленского, образ героя как доброго человека, который сам не догадывается о том, что он добр:
      И знали ль вы до сей поры
      Что просто - очень вы добры?
      (VI, 615).
      Одновременно перед ней должна была раскрыться пропасть между Онегиным и окружающим его обществом. (Ср.: Макогоненко Г. "Евгений Онегин" А. С. Пушкина. М., 1971, с. 174). Вполне вероятно (хронологически это подтверждается), что к этому моменту относились и сюжетные замыслы, которыми П поделился на Кавказе с друзьями летом 1829 г. М. В. Юзефович вспоминал: "...он объяснял нам довольно подробно все, что входило в первоначальный замысел, по которому, между прочим, Онегин должен был или погибнуть на Кавказе, или попасть в число декабристов" (Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2, с. 107). Следует отметить, что воспоминания Юзефовича отличаются большой точностью и осведомленностью. Так, он задолго до пушкинистов отверг версию Анненкова о так называемых "стихах Ленского" - произвольной попытке связать с текстом EO некоторые пушкинские элегии (см.: Оксман Ю. Г. Легенда о стихах Ленского. (Из разысканий в области пушкинского печатного текста). - Пушкин и его современники, XXXVII. Л., 1928, с. 42- 67). Юзефович говорит о "декабристском" варианте сюжета как об уже отвергнутом к лету 1829 г.