XII-XVI - "Проповедь" Онегина противопоставлена Письму Татьяны совершенным отсутствием в ней литературных клише и реминисценций. Комментаторы иногда сопоставляли XIV, 9 - 14, с "Оберманом" Сенанкура. Сближение это представляется искусственным. Смысл речи Онегина именно в том, что он неожиданно для Татьяны повел себя не как литературный герой ("спаситель" или "соблазнитель"), а просто как хорошо воспитанный светский и к тому же вполне порядочный человек, который "очень мило поступил С печальной Таней". Онегин повел себя не по законам литературы, а по нормам и правилам, которыми руководствовался достойный человек пушкинского круга в жизни. Этим он обескуражил романтическую героиню, которая была готова и к "счастливым свиданьям", и к "гибели", но не к переключению своих чувств в плоскость приличного светского поведения, а П продемонстрировал ложность всех штампованных сюжетных схем, намеки на которые были так щедро разбросаны в предшествующем тексте. Светская отповедь Онегина отсекала возможность и идиллического, и трагического литературного романного трафарета. Им противопоставлялись законы лежащей вне литературы жизни. Не случайно во всех последующих строфах главы доминирующей делается тема литературной полемики, разоблачения литературных штампов и противопоставления им действительности, истины и прозы. Однако при наивной книжности у начитавшейся романов героини есть непосредственность и способность к чувству, отсутствующие в душе "трезвого" героя.
      Гимений - см. с. 255.
      XVII, 6 - (Как говорится, машинально)... - Машинально выделено курсивом, поскольку воспринималось как шокирующая в поэтическом тексте цитата из разговорного языка. В 1820-е гг. это слово встречалось в бытовом употреблении. 27 ноября 1820 г. Жуковский писал А. И. Тургеневу: "Тебе надобно [...] любить добро (к которому ты до сих пор был привязан машинально, без наслаждения)" (Письма В. А. Жуковского к А. И. Тургеневу. М., 1895, с. 193). Однако в поэтическом контексте оно воспринималось как резкий диссонанс, цитата из бытовой речи.
      XVIII-XXII - Строфы представляют собой полемическое сопоставление литературного культа любви и дружбы и бытовой реальности светской жизни. И идиллическое прославление дружбы и любви, и романтическое в них разочарование как явления "литературы" сопоставлены с бытовой реальностью с целью разоблачения их условного, нежизненного характера. Противопоставляемая культу пламенных чувств проповедь эгоизма ("любите самого себя" - XXII - 11) также имеет характер не философского обобщения, а практического рецепта относительно того, как себя следует вести в свете (ср. совет брату: "Будь холоден со всеми; фамильярность всегда вредит" XIII, 49 и 524), чтобы сохранить независимость и личное достоинство. Бросая иронический свет на романтические штампы, голос здравого рассудка сам делается объектом авторской иронии, раскрывающей относительность его истины.
      XIX, 1-2 - А что? Да так. Я усыпляю
      Пустые, черные мечты...
      Строфа, как и следующая XX, начинается имитацией непосредственного и доверительного разговора с читателем. Подражание устной речи достигается введением слов, значение которых целиком определяется интонацией ("А что? Да так", "Гм! гм!"). Это подчеркивается торжественностью интонации последующей фразы, звучащей как ироническая цитата из какой-то посторонней официальной речи. "Мечты" - зд.: в исконном церковнославянском значении ложные мнения, обманные призраки. Оценка авторских горьких наблюдений над эгоизмом окружающего света как "пустых, черных" мечтаний и торжественный глагол "усыплять" в значении "опровергать", "отбрасывать" составляют очевидное стилистически инородное включение в строфу.
      3 - Я только в скобках замечаю... - Вводя в текст романа рассуждения о принципах его построения ("метапостроения"), П создавал исключительно своеобразный интонационный рисунок.
      5 - На чердаке вралем рожденной... - Смысл стихов раскрывается сопоставлением с письмом П. А. Вяземскому 1 сентября 1822 г.: "...мое намерение было [не] заводить остроумную литературную войну, но резкой обидой отплатить за тайные обиды человека, с которым расстался я приятелем и которого с жаром защищал всякий раз, как представлялся тому случай. Ему по[ка]за[лось][за]бавно сделать из меня неприятеля и смешить на мой счет письмами чердак к.[нязя] Шаховского, я узнал обо всем, будучи уже сослан, и, почитая мщение одной из первых христианских добродетелей - в бессилии своего бешенства закидал издали Толстого журнальной грязью" (XIII, 43). Возможно, с этими стихами связан оставшийся нереализованным замысел включения в четвертую главу памфлетной характеристики Ф. И. Толстого ("Толстой явится у меня во всем блеске в 4-й песне Онег.[ина]" - XIII, 163). Толстой Федор Иванович ("Американец") (1782-1846) - отставной гвардейский офицер, бреттер, картежник, одна из наиболее ярких личностей XIX в. Его имел в виду Грибоедов, когда писал о "ночном разбойнике, дуэлисте" (IV, 4).
      Л. Н. Толстой, называвший Толстого-Американца "необыкновенным, преступным и привлекательным человеком", использовал его черты в образе старшего Турбина ("Два гусара") и Долохова ("Война и мир"). П узнал об участии Толстого-Американца в распространении позорящих его слухов и ответил эпиграммой ("В жизни мрачной и презренной...") и резкими стихами в послании "Чаадаеву". П долгое время собирался драться с Толстым на дуэли (см.: Толстой С. Л. Федор Толстой Американец. М., 1926). Чердак литературно-театральный салон А. А. Шаховского. "Чердак" помещался в доме Шаховского в Петербурге на Малой Морской (ныне ул. Гоголя), на углу Исаакиевской площади. Постоянными посетителями его были представители театральной богемы и литераторы, близкие к "архаистам": Катенин, Грибоедов, Крылов, Жихарев и др. "Долго я жил уединен от всех, вдруг тоска выехала на белый свет, куда, как не к Шаховскому? Там по крайней мере можно гулять смелою рукою по лебяжьему пуху милых грудей etc." (Грибоедов А. С. Сочинения. М., 1956 с. 578). О сплетнях, распространяемых Толстым на "чердаке", П узнал от Катенина.
      XX, 5 - Что значит имянно родные. - "Родные" выделено курсивом как слово, интонационно выпадающее из общего контекста. Здесь оно является элементом бытовой разговорной дворянской речи, отражая исключительное значение родственных связей в быту пушкинской эпохи. Всякое знакомство начиналось с того, чтобы "счесться родными", выяснить, если возможно, степень родства. Это же влияло и на все виды карьерных и должностных продвижений. Ср. реплику Фамусова: "Ну как не порадеть родному человечку!.." (II, 5).
      Ср. воспоминания Н. П Брусилова о Е. А. Архаровой: "Бывало приедет из захолустья помещик и прямо к ней. - Я к вам, матушка Катерина Александровна, с просьбой. - Чем, батюшка, могу служить? Мы с тобой нечужие. Твой дед был внучатым моему покойному Ивану Петровичу по первой его жене. Стало быть свои. [...] - Родня, точно родня, близкая родня, шептала между тем бабушка" (Помещичья Россия.., с. 110).
      10 - О рожестве их навещать... - Сочельник Рождества (обращает внимание подчеркнуто разговорная формула "о рожестве"!) был временем обязательных официальных визитов (ср.: "Меня в сочельник навестил" - VII, XLI, 13).
      XXIII, 13-14 - Так одевает бури тень
      Едва рождающийся день.
      Реминисценция из поэмы Баратынского "Эда":
      Что ж изменить ее могло?
      Что ж это утро облекло
      И так внезапно в сумрак ночи?
      (Баратынский, II, с. 150).
      "Эда" была опубликована в 1826 г. отдельным изданием, вместе с "Пирами", а до этого ряд отрывков в 1825 г. появился в "Мнемозине", "Полярной звезде", "Московском телеграфе". Однако можно предположить, что рукописные тексты, если не всей поэмы, то каких-то ее отрывков, П получил еще в конце 1824 г. По крайней мере, в письмах к брату с конца ноября 1824 г. до конца декабря постоянно звучат настойчивые требования присылки поэмы ("Торопи Дельвига, присылай мне чухонку Баратынского, не то прокляну тебя", "Пришли же мне Эду Баратынскую", "Пришли мне Цветов да Эду" - XIII, 123, 127, 131). Затем эти требования исчезают, а в письме, видимо, от конца января
      1825 г., П уже уверенно выражает надежду на то, что в судьбе Баратынского "Эда все поправит" (XIII, 143), В стихотворении "К [Керн]" (между 16 и 19 июля 1825 г.) уже встречается реминисценция, бесспорно, свидетельствующая об определенном знакомстве с текстом "Эды". Ср.:
      В томленьях грусти безнадежной (II, 1, 406);
      В молчаньи грусти безнадежной
      (Баратынский, II, с. 161).
      Под строфой XXIII в черновой рукописи стоит помета: "1 Генв.[аря] 1825", "31 дек.[абря] 1824" (VI, 356).
      Текстуальная близость стихов 13-14 к "Эде" по существу полемична: у Баратынского они характеризуют состояние "падшей" героини, соблазненной "злодеем" ("Ему, злодею, в эту ночь Досталась полная победа..." Баратынский, II, с. 141). Такой ситуации; повторенной в бесчисленном ряду литературных текстов, но составляющей в реальном быту пушкинской эпохи событие аномальное, эксцесс, П противопоставляет каждодневное бытовое течение вещей ("не-событие", по литературным нормам), являющееся одновременно совершенно уникальным в литературе той поры. Эда "увядает" в результате победы "лукавого соблазнителя" (Баратынский, II, 161), Татьяна "увядает", хотя ни ее романтическое письмо, ни "роковое" свидание ни в чем не изменило ее судьбы, а Онегин решительно отказался от роли литературного соблазнителя.
      XXIV, 7 - Пора, пора бы замуж ей!.. - Татьяне во время действия IV-й главы 17 лет. См. с. 19.
      XXVI, 3-4 -...автор знает боле
      Природу, чем Шатобриан...
      Шатобриан Рене (1768-1848) - французский писатель и политический деятель. Природа зд.: "nature" - сущность вещей и человека. В комментарии Бродского ошибочно - как "картины природы" (Бродский, 215). Литературные вкусы Ленского тяготеют к предромантизму, а не к романтизму: он окружен воспоминаниями о Шиллере, Гете (конечно, как авторе "Вертера"), Стерне, о нравоучительном романе XVIII в. К Шатобриану он относится отрицательно, романтические бунтари и пессимисты XIX в., в первую очередь Байрон, из его мира исключены. Энтузиазм и чувствительность, оптимизм и вера в свободу предромантической литературы противопоставлялись эгоизму, разочарованности и скепсису романтизма. Это следует подчеркнуть, поскольку в исследовательской литературе имеется тенденция трактовать Ленского как воплощение романтизма как такового,
      XXVII-XXX - Альбом был важным фактом "массовой культуры" второй половины XVIII - первой половины XIX вв., являясь своеобразным рукописным альманахом. Аккумулируя наиболее популярные произведения печатной литературы, альбом одновременно отражал большую роль семейной, родовой и кружковой традиций как организующих культуру факторов. Соединяя текст и его оформление - рисунок, альбом определенным образом был связан с традицией рукописной книги; одновременно он испытывал - по составу и в композиционном отношении - воздействие печатной книги - альманаха и в свою очередь влиял на нее. Характеризуя отмеченное П превращение альбома из факта низовой "семейной" культуры в великосветскую моду, П. Л. Яковлев в "Записках москвича" писал: "Все на свете стремится к совершенству, - альбом красноречиво доказывает эту великую истину. Что был альбом 20 лет назад? Книжка в алом сафьяне в 32-ю долю листа. Что находили в таких книжках? Песни Хованского, Николева, конфектные билетцы [бумажка, в которую завернута конфета, с напечатанным на ней стихотворением. - Ю. Л.] и любовные объяснения. Теперь, о! теперь не то! Переплетчики истощили все свое искусство на украшение этих книжек. [...] Теперь редко найдете в них выписки из печатного, или дурные рисунки цветков и домиков. В нынешних альбомах хотят иметь рисунки лучших артистов, почерк известных литераторов. Есть альбомы, которые, через 50 лет, будут дороже целой русской библиотеки". Характеризуя разные типы альбомов, Яковлев так описывает альбом девиц: "В 8-ку. Переплет обернут веленевою бумажкою. На первом листке советы от матери, - стихи французские, английские, итальянские; выписки из Жуковского, много рисунков карандашом. Травки и сушеные цветы между листами" "П. Л. Яковлев) Записки москвича, кн. I. M., 1828, с. 122-126), ср. описание альбома самого Яковлева. Медведева И. Павел Лукьянович Яковлев и его альбом. - "Звенья", VI. М.-Л., 1936, с. 79-94.
      XXVII, 4 - Прилежно украшает ей... - Альбомы начала XIX в. включали не только стихи, но и рисунки. Часто в них вклеивались вырезанные из книг офорты и гравюры. Обучение живописи было весьма распространено в домашнем дворянском воспитании и входило в обязательную программу военных корпусов и ряда гражданских училищ. Многие дилетанты-любители (Жуковский, декабристы А. М. Муравьев, А. П. Юшневский, В. П. Ивашев и др.), не говоря уж о профессионально владевших кистью и карандашом Бестужеве, М. Ю. Лермонтове, превосходно рисовали.
      6 - Надгробный камень, храм Киприды... - аллегорический рисунок: "Любовь до гроба". Киприда - Афродита - по имени посвященного ей храма на Кипре.
      7 - Или на лире голубка... - Лира - символ поэзии, голубок - птица богини любви Венеры. Аллегорический рисунок означает: "Поэзия служит любви".
      10 - Пониже подписи других... - Хотя альбомы заполнялись в хронологической последовательности, место, на котором делалась запись, имело значение: первые страницы отводились родителям и старшим, затем шли подруги и друзья. Для выражения более нежных чувств предназначался конец альбома - особенно значимыми считались подписи на последнем листе (см. IV, XXVIII, 13-14). Самый первый лист часто оставался незаполненным, поскольку существовало поверье, что с открывшим первую страницу альбома случится несчастье.
      XXVIII-XXIX - Выделенные курсивом стихи - включения "чужой речи": в строфе XXVIII - стереотипные альбомные стишки, в строфе XXIX - столь же стереотипные поэтические клише, бытующие в провинциальной среде.
      XXX, 6 - Толстого кистью чудотворной... - Толстой Федор Петрович (1783-1873) - художник, иллюстратор, медальер и скульптор, вице-президент Академии художеств (1828-1859), член Союза Благоденствия, встречался с Я в 1817-1820 и в 1830-е гг. См.: Ковалевская Н. Н. Художник-декабрист Ф. П. Толстой. - В кн.: Очерки из истории движения декабристов. М., 1954, с. 516-560; Никулина Н. И., Силуэты Ф. П. Толстого в собрании Эрмитажа. Л., 1961.
      14 - А мадригалы им пиши! - Мадригал зд.: комплимент в стихах, лирический жанр "салонной и альбомной поэзии" (Квятковский А. Поэтический словарь. М., 1966, с. 149).
      XXXI - В четвертой главе в поэзии Ленского усилены элегические, мечтательно-романтические черты.
      - 14 - И полны истинны живой... - П отмечает ту особенность романтической лирики, о которой Г. А. Гуковский писал: "...творчество Жуковского, создавшее характер, сливается в некое единство, где отдельные произведения служат элементами, частями, восполняющими друг друга, а все они вместе предстают как некий роман души; это был первый очерк первого психологического романа в русской литературе, без опыта которого не мог бы быть построен потом и реалистический роман" (Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М., 1965, с. 139).
      9 - Так ты, Языков вдохновенный... - Языков Николай Михайлович (1803-1847) - поэт-романтик. Языков познакомился с П летом 1826 г., когда он, студент Дерптского (ныне Тартуского) университета и приятель А. Н. Вульфа, приехал погостить в Тригорское к Осиповым. Однако еще в 1824 г. П обратился к Языкову с дружеским посланием ("Издревле сладостный союз..." II, 1, 322-323). Характеристика творчества Языкова в 9-14 стихах строфы XXXI исключительно точно оценивает эстетическую природу лирики романтизма. Упоминание элегий Языкова вносит усложняющий оттенок в диалог с Кюхельбекером в строфах XXXII-XXXIII.
      XXXII, 1 - Но тише! Слышишь? Критик строгой... - Критик строгой - В. К. Кюхельбекер. Строфы XXXII- XXXIII представляют собой ответ П на статью Кюхельбекера "О направлении нашей поэзии...". Осуждая элегию, Кюхельбекер противопоставлял ей высокие жанры поэзии, в особенности оду. "Ода, увлекаясь предметами высокими, передавая векам подвиги героев и славу Отечества, воспаряя к престолу неизреченного и пророчествуя перед благоговеющим народом, парит, гремит, блещет, порабощает слух и душу читателя. Сверх того, в оде поэт бескорыстен: он не ничтожным событиям собственной жизни радуется, не об них сетует; он вещает правду и суд промысла, торжествует о величии родимого края, мещет перуны в сопостатов, блажит праведника, клянет изверга. В элегии - новейшей и древней стихотворец говорит об самом себе, о своих скорбях и наслаждениях. Элегия [...] только тогда занимательна, когда подобно нищему, ей удается (сколь жалкое предназначение!) вымолить, выплакать участие" (Кюхельбекер, с. 454).
      7 - Жалеть о прежнем, о былом... - П выделил курсивом часть этого стиха как цитату из статьи Кюхельбекера. Имеются в виду слова: "Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях" (там же, с. 456). П остро реагировал на статью Кюхельбекера. В предисловии к печатному тексту первой главы EO он иронически писал: "Станут осуждать [...] некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие" (VI, 638). Выделенные П слова - цитата из той же статьи Кюхельбекера (см. с. 244). В дальнейшем П начал критическую статью, посвященную обсуждению тезисов Кюхельбекера, а также написал по поводу его статьи пародийную "Оду его снят, гр. Дм. И. Хвостову" (II, 1, 387 - 389). См.: Тынянов, Пушкин и его современники, с. 105-115.
      Отношение П к статье Кюхельбекера было сложным: признавая ее выдающимся явлением в истории русской критики и солидаризируясь с критической стороной позиции Кюхельбекера, П не мог согласиться с архаизаторским пафосом программы критика.
      10 - Трубу, личину и кинжал... - П перечисляет символические атрибуты Мельпомены - музы трагической поэзии. Закончивший 7 ноября 1825 г. "Бориса Годунова", П полагал, что именно трагедия окажется генеральным путем русской литературы.
      XXXIII, 5 - Припомни, что сказал сатирик! - Сатирик зд.: И. И. Дмитриев (1760-1837) - поэт, соратник Карамзина.
      6-8 - Чужого толка хитрый лирик... - В сатире "Чужой толк" (1795) Дмитриев осмеял одическое "парение", обвинив творцов торжественных од в неискренности и продажности и изобразив ловкого автора:
      Лишь пушек гром подаст приятну весть народу,
      Что Рымникский Алкид поляков разгромил
      Иль Ферзен их вождя Костюшку полонил,
      Он тотчас за перо и разом вывел: ода!
      Потом в один присест: такого дня и года!
      "Тут как?.. Пою!.. Иль нет, уж это старина!
      Не лучше ль. Даждь мне Феб!.. Иль так:
      Не ты одна Попала под пяту, о чалмоносна Порта!
      Но что же мне прибрать к ней в рифму, кроме черта?
      (Дмитриев, с. 115-116).
      XXXIV, 9 - И впрям, блажен любовник скромный... - Любовник зд.: "влюбленный", "возлюбленный". Пушкинская эпоха знает два употребления слов "любовник" и "любовница". Одно имеет значение "влюбленный в кого-нибудь, возлюбленный, любимый" (Словарь языка Пушкина, II, 521); второе означает "мужчину, с которым женщина находится во внебрачной связи", или соответственно женщину (там же, с. 522-523). Количество употреблений в том или ином значении в творчестве П неодинаково: в первом "любовник" - 58, "любовница" - 30; во втором - соответственно 11 и 10. "Любовник" в значении "возлюбленный" был функциональным галлицизмом (amant, -e) и воспринимался как поэтизм, второе значение звучало прозаически.
      XXXV, 6-8 - Ко мне забредшего соседа... - Работая в 1824-1825 гг. над "Борисом Годуновым", П читал его А. Н. Вульфу (ср. в дневнике Вульфа: "...в глазах моих написал он и "Бориса Годунова..." - цит. по: Пушкин в воспоминаниях современников, т. 1, с. 421). Вульф Алексей Николаевич (1805-1881) - сын соседки и приятельницы П, тригорской помещицы П. А. Осиповой, в период михайловской ссылки П - дерптский студент. Во время посещения Тригорского Вульф приятельски сошелся с П и познакомил его в 1826 г. с Языковым. Вульф оставил дневник, богатый сведениями о П (см.: Вульф А. Н. Дневник. М., 1929).
      Строфа XXXV, рассчитанная на то, чтобы вызвать у читателей иллюзию полного и непосредственного автобиографизма, на самом деле подчинена художественным законам литературной полемики и в этом отношении определенным образом стилизует реальный пушкинский быт. Позже Б. Федоров, как писал П, "выговаривал" ему за то, что он "барышен благородных и вероятно чиновных назвал девчонками (что, конечно, неучтиво), между тем как простую деревенскую девку назвал девою:
      В избушке распевая, дева
      Прядет
      (XI, 149)".
      В комментируемой строфе проявляется та же стилистическая тенденция: простонародный быт трактуется как поэтический, а дворянский дается средствами фамильярно-сниженной стилистики. Соответственно сдвигаются характеристики няни и соседа. Слово "подруга" в поэтической традиции тех лет окрашено было в тона литературности, лиризма и звучало возвышенно:
      И дева юная во мгле тебя искала
      И именем своим подругам называла
      (II, 1, 157),
      Ей нет соперниц, нет подруг
      (III, 1, 287);
      Подруга возраста златого,
      Подруга красных детских лет...
      (I, 171).
      Слово "подруга" обычно у П в метафорическом употреблении как поэтический адекват выражения "постоянная спутница": "Задумчивость ее подруга", "подруга думы праздной", "на праздность вольную, подругу размышлений". Наконец, это определение музы:
      А я гордился меж друзей
      Подругой ветреной моей
      (VIII, III, 13-14).
      Применение слова "подруга" к старушке няне, крестьянской женщине, звучало как смелый поэтизм, утверждение права поэта самому определять эстетические ценности в окружающем его мире (тот же стилистический эффект в стихотворении "Подруга дней моих суровых" - III, 1, 33). Одновременно П демонстративно снизил образ "соседа": в бытовой реальности михайловской ссылки поэт мог читать "Бориса Годунова" лишь людям типа Вульфа или Языкова, слушателям, напряженно заинтересованным (один был философски и эстетически образованным человеком, другой - поэтом, влюбленным в русскую старину) и лгало напоминающим случайно забредшего увальня-соседа. В авторском "я" этой строфы выступают черты литературного стереотипа писателя-графомана, который ловит слушателей и "душит" их своими декламациями. Тема эта получила развитие в следовавшей за ней в первом отдельном издании следующей, XXXVI строфе, которая в печатном тексте издания 1833 г. оказалась опущенной, в результате чего строфа XXXVII получила сдвоенный номер.
      Уж их далече взор мой ищет,
      А лесом кравшийся стрелок
      Поэзию клянет и свищет,
      Спуская бережно курок.
      У всякого своя охота,
      Своя любимая забота:
      Кто целит в уток из ружья,
      Кто бредит рифмами, как я,
      Кто бьет хлопушкой мух нахальных,
      Кто правит в замыслах толпой,
      Кто забавляется войной,
      Кто в чувствах нежится печальных,
      Кто занимается вином:
      И благо смешано со злом
      (VI, 648-649).
      XXXVI. XXXVII, 5 - Онегин жил анахоретом... - Анахорет - отшельник. В описании жизни Онегина в строфах XXXVI - XXXIX отразились черты реального быта автора в Михайловском.
      7-8 - И отправлялся налегке
      К бегущей под горой реке.
      Купание в Сороти было обычным началом пушкинского дня в Михайловском.
      Туда, туда, друзья мои!,
      На скат горы, на брег зеленый,
      Где дремлют Сороти студеной
      Гостеприимные струи;
      Где под кустарником тенистым
      Дугою выдалась она
      По глади вогнутого дна,
      Песком усыпанной сребристым.
      Одежду прочь! Перед челом
      Протянем руки удалые
      И бух! - блистательным дождем
      Взлетают брызги водяные.
      Какая сильная волна!
      Какая свежесть и прохлада!
      Как сладострастна, как нежна
      Меня обнявшая Наяда
      (Языков H. M. Собр. стих. Л., 1948, с. 115)
      9 - Певцу Гюльнары подражая... - Певец Гюльнары - Байрон, Гюльнара героиня поэмы "Корсар". Ср. в письме к А. П. Керн: "Байрон получил в моих глазах новую прелесть [...] Вас буду видеть я в образах и Гюльнары и Лейлы" (XIII, 249 и 550).
      10 - Сей Геллеспонт переплывал... - Геллеспонт - древнегреческое название Дарданелльского пролива. Байрон переплыл Дарданеллы 3 июля 1810 г.
      14 - И одевался... - В беловой рукописи следовало:
      И одевался - только вряд
      Вы носите ль такой наряд
      XXXVI
      Носил он русскую рубашку,
      Платок шелковый кушаком,
      Армяк татарской на распашку
      И шляпу с кровлею как дом
      Подвижный - Сим убором чудным
      Безнравственным и безрассудным
      Была весьма огорчена
      Псковская дама Дурина
      А с ней Мизинчиков - Евгений
      Быть может толки презирал,
      А вероятно их не знал,
      Но все ж своих обыкновений
      Не изменил в угоду им
      За что был ближним нестерпим
      (VI, 598).
      В печати строфа XXXVIII была опущена, а следующая получила сдвоенный номер. Ср. рассказ П. Парфенова: "...ходил эдак чудно: красная рубашка на нем, кушаком подвязана, штаны широкие, белая шляпа на голове". С другой стороны, см. противоположное свидетельство А. Н. Вульфа: "...мне кто-то говорил или я где-то читал, будто Пушкин, живя в деревне, ходил все в русском платье. Совершеннейший вздор: Пушкин не изменял обыкновенному светскому костюму. Всего только раз, заметьте себе - раз, во все пребывание в деревне, и именно в девятую пятницу после пасхи [т. е. перед троицей. Ю. Л.], Пушкин вышел на Святогорскую ярмарку в русской красной рубахе, подпоясанный ремнем, с палкой и в корневой шляпе, привезенной им еще из Одессы" (Пушкин в воспоминаниях современников, 1, 413).
      В письме Вяземскому 27 мая 1826 г. П, видимо, имея в виду строфы XXXV-XXXIX, писал: "В 4-ой песне Онегина я изобразил свою жизнь" (XIII, 280).
      С пропуском этой строфы оказалось снятым единственное в тексте романа прямое указание на то, что действие его развертывается в Псковской губернии. Другое упоминание (тоже в окончательный текст не попавшее):
      Но ты - губерния Псковская
      Теплица юных дней моих...
      (VI, 351),
      включено в лирическое отступление и лишь косвенно соотносится с сюжетным действием EO. Автор, видимо, сознательно обобщил место действия, удалив излишнюю его конкретизацию. Однако то, что Ларины въезжают в Москву через Тверскую заставу (по Петербургской дороге) и, передвигаясь "на своих" (см. с. 108-109), находятся в пути семь суток, позволяет читателю сделать вывод, что "деревенская" часть романа развивается в северо-западном углу России, вероятнее всего в Псковской губернии.
      XXXVIII. XXXIX, 3 - Порой белянки черноокой... - Стихи эти, которые часто использовались для характеристики внешности Ольги Калашниковой ("Крепостной любви" П) и социологических заключений не только об Онегине, но и об авторе, - дословный перевод из стихотворения Андре Шенье "Кавалеру де Панжу" "Le baiser jeune et frais d'une blanche aux yeux noirs".
      XLI, 7 - Несется в гору во весь дух... - Ср. из заграничных писем Хмельницкого (из Австрии): "Здешняя почтовая езда совершенно противуположна русской. У нас обыкновенно летят в гору и спускаются шагом; у австрийцев тянутся на верх и, подтормозив колеса, летят к низу" (Хмельницкий. Соч., т. I. СПб., 1849, с. 449). Зд.: путник "несется в гору", опасаясь волков. Популярный в романтической литературе "северный" мотив - преследование путника волками (ср.: "Мазепа" Байрона) - дается здесь в прозаических интонациях обычного дорожного происшествия.
      XLII, 3 - Читатель ждет уж рифмы розы... - Ср. в статье "Путешествие из Москвы в Петербург": "Рифм в русском языке слишком мало. Одна вызывает другую. Пламень неминуемо тащит за собою камень. Из-за чувства выглядывает непременно искусство. Кому не надоели любовь и кровь, трудной и чудной, верной и лицемерной, и проч." (XI, 263).
      Спор о будущем русской рифмы и жалобы на ограниченность ее возможностей, впервые высказанные в конце XVIII в. Радищевым и Бобровым, снова оживились в 1810-е гг. в связи с проблемой русского гекзаметра. В 1819 г. в послании "К В. А. Жуковскому" Вяземский писал:
      Как с рифмой совладеть, подай ты мне совет [...]
      Умел бы, как другой, паря на небеса,
      Я в пляску здесь пустить и горы и леса
      И, в самый летний зной в лугах срывая розы,
      Насильственно пригнать с Уральских гор морозы.
      При помощи таких союзников, как встарь,
      Из од своих бы мог составить рифм словарь...
      (Вяземский, с. 124-125).
      Однако Вяземский не был изобретателем пародийного использования рифмы "розы - морозы". Он лишь использовал "Оды вздорные" Сумарокова.
      Сам П только однажды использовал, кроме EO, рифму "мороза - роза" ("Есть роза дивная: она..." - III, 1, 52, стихи 6-8).
      Данная рифма в EO имеет совсем не банальный характер, поскольку является составной и почти каламбурной: морозы - рифмы розы (мърозы мырозы).
      Небанальность рифмы состоит и в другом. Рифмующиеся слова принципиально неравноценны: выражение "трещат морозы" характеризует некоторый реальный пейзаж, а "ждет уж рифмы розы" - набор рифм, т. е. некоторый метатекст, трактующий вопросы поэтической техники. Такое построение характерно для всей литературно-полемической части данной главы: сталкиваются действительность и литература, причем первая характеризуется как истинная, а вторая - как подчеркнуто условная и ложная. Литературная фразеология, литературные ситуации и литературные характеры обесцениваются путем сопоставления с реальностью.
      XLII, 7-8 - Мальчишек радостный народ
      Коньками звучно режет лед...
      В издании 1833 г. П поместил к этим стихам и стиху 12 строфы XLI два полемических примечания. Одно из них было посвящено употреблению слов "дева" и "девчонки" (ср. с. 246), в другом П писал: "Это значит", замечает один из наших критиков: "что мальчишки катаются на коньках". Справедливо" (VI, 193). Критик - М. А. Дмитриев, который в "Атенее" (1828, ч. I, № 4) писал: