Отношение, состоящее в том, что если дано некоторое A, то к нему с необходимостью присоединяется B, встречается в различных видоизменениях - в форме причинной связи, в форме функциональной зависимости, в форме связи между мотивом и действием в волевых актах и т.п. Мы не будем заниматься этими разновидностями необходимой связи; нас интересует только общее родовое понятие связи, состоящей в том, что к некоторому данному X необходимо причленяется Y. Такую связь в ее всеобщей родовой форме мы условимся называть связью функциональной зависимости или связью основания и следствия, не придавая этим терминам рационалистического или вообще интеллектуалистического характера.
      Итак, если сама действительность находится налицо в суждении, то необходимость суждения объясняется необходимостью самой действительности, органическою, функциональною связью между всеми сторонами ее. Как бы ни были различны суждения, все равно необходимый характер их сводится только к этому источнику274. Чтобы разъяснить это, возьмем два противоположных в известном отношении вида суждений - суждения восприятия и суждения аподиктические, имеющие, по-видимому, какой-то особенный характер рациональной необходимости, и покажем, в чем они сходны и в чем различны. Если, пройдясь по саду и осмотрев растения в нем, мы высказываем суждение "розовый куст на круглой клумбе засох", то это суждение имеет не менее необходимый характер, чем суждение "сумма углов этого остроугольного треугольника равна двум прямым углам"; если мне даны субъекты этих суждений, я не могу не присоединить к ним их предикатов. Следовательно, и в первом и во втором случае субъект суждения заключает в себе основание для предиката. И в первом и во втором случаях субъект есть бесконечно богатая по содержанию часть действительности, опознанная, т.е. дифференцированная в сознании познающего лица только отчасти, и различие между двумя приведенными суждениями зависит только от того, какие элементы субъекта дифференцированы в них. В субъекте первого из этих суждений дифференцировано лишь то, что это "розовый куст" и что он находится "на круглой клумбе". Возьмем из живого субъекта только эти дифференцированные определения, абстрагируем их от всей полноты содержания "этого куста" и поставим их в сознании - при этом мы тотчас заметим, что в них нет ничего обязывающего присоединить к ним предикат "засох". Следовательно, опознанные стороны этого субъекта не заключают в себе во всей полноте основания для предиката; значит, основание для предиката кроется в неопознанной глубине субъекта, оно должно крыться в ней, потому что иначе на было бы принуждения приписывать "этому кусту" предикат, и оно выступило бы на свет знания, если бы мы могли исследовать строение всех тканей этого куста и все физиологические процессы в них. Иной характер имеет второе суждение. В нем основание для предиката кроется в дифференцированной стороне субъекта, и мало того, субъект дифференцирован в нем более, чем это необходимо для предиката: нет необходимости в том, чтобы треугольник был "остроугольным" или "этим треугольником", если есть налицо плоскость, на ней три прямые линии, пересекающиеся друг с другом под какими угодно углами и ограничивающие часть плоскости, то вместе с этим должно оказаться, что сумма углов их пересечений равна двум прямым углам. Итак, есть два вида суждений. В одних суждениях предикат вытекает из неопознанных сторон субъекта, и только смутное восприятие связи в целом ручается за то, что субъект в самом деле служит основанием для предиката; сосредоточивая внимание в этих суждениях на абстрактно мыслимой дифференцированной стороне субъекта, мы ясно чувствуем, что она еще не обязывает нас присоединить к ней предикаты; большинство суждений восприятия имеет такой характер. В других суждениях предикат вытекает из опознанной стороны субъекта, и потому, даже и сосредоточиваясь только на ней как на абстрактно мыслимой, мы сознаем, что предикат присоединяется к ней необходимо; таковы некоторые суждения в наиболее высокоразвитых науках, напр., в математике. Умы, склонные сосредоточивать внимание преимущественно на опознанной стороне вещей, пренебрежительно относятся к суждениям восприятия и даже не доверяют им; это понятно, если принять в расчет, что одна опознанная сторона вещей в таких суждениях не обосновывает предиката. Наоборот, ум, чуткий к живой конкретной реальности во всей ее полноте, напр., ум художника, скорее усматривает необходимость суждений восприятия, чем абстрактных положений науки. На самом же деле, и те, и другие суждения одинаково необходимы, и разница между ними состоит лишь в неодинаковой дифференцированности субъекта. Поскольку идеал знания требует опознания всех сторон действительности, можно утверждать, что первые суждения, хотя они и заключают в себе истину, все же отступают от идеала, так как они недоразвиты: вполне развитое истинное суждение есть то, в котором предикат вытекает из субъекта, поскольку он опознан.
      Гораздо более серьезное отступление от идеала является в том случае, если субъект суждения не есть основание предиката. Тогда мы имеем дело не с недоразвитым, а с ложным суждением. Такие ложные суждения могут существовать в трех формах: в одних суждениях субъект заключает в себе только часть основания предиката, в других субъект заключает в себе полное основание предиката и кроме того лишние, вовсе к предикату не относящиеся элементы, наконец, в третьих суждениях заключается и первая, и вторая ошибка, так как их субъект в одних отношениях неполон, а в других отношениях осложнен ненужными элементами. Такие отступления от идеала могут навести на мысль, что теории, развиваемые нами, ложны. В самом деле, если субъект суждения не заключает в себе полного основания для предиката, то каким образом могло возникнуть ложное суждение? Ведь если основание не полно, то следствие совсем не может возникнуть, а потому, согласно нашей теории, при таких условиях ложные суждения вовсе не могли бы появиться на свет. В ответ на это нужно заметить следующее: такие сомнения могут явиться лишь у того, кто поймет нашу теорию присутствия самой действительности в процессе знания в таком смысле, будто мы утверждаем, что сама реальная жизнь без всякой помощи познающего субъекта уже образует суждение. На деле мы утверждаем нечто иное: действительность с ее отношениями в самом деле присутствует в акте суждения, но еще не создает его целиком, для этого акта необходим еще познающий субъект вместе с его деятельностями внимания, сравнивания, припоминания и т.п. Отсюда возникает возможность следующих явлений в сфере знания: положим, объект S не есть основание для P и потому в нем нет объективного принуждения для мышления о P, однако к этому S могут присоединяться из сферы познающего лица добавочные условия c, напр., страсти, деятельность фантазии, ассоциации, создавшиеся под влиянием одностороннего личного опыта и т.п., таким образом, что в мышлении данного лица за переживаниями S ??c необходимо будет следовать P, так что S ??c есть основание для перехода от них к представлению P. (Напр., в суждении "люди с асимметрическим типом лица суть преступники" субъект не заключает в себе основания для предиката, но нетрудно себе представить, что односторонний личный опыт, эстетические симпатии и антипатии и т.п. могут побудить иного человека с жаром защищать этот тезис.)
      Таким образом разрешаются все мнимые противоречия. Процесс суждения более сложен, чем само обсуждаемое явление: он заключает внутри себя как часть обсуждаемое явление, т.е. объективное содержание субъекта, предиката и их связи между собою. При этом истинное суждение характеризуется тем, что предикат его без всякой помощи со стороны познающего лица следует из субъекта суждения, так что познающему лицу остается только опознать это отношение путем сосредоточения своего внимания на нем, путем сравнивания и т.п. Наоборот, ложь является в том случае, если содержание суждения обусловливается не только объективными, но и субъективными факторами. В этом смысле мы можем повторить слова Гегеля: "Когда я мыслю, я отрешаюсь от своих субъективных особенностей, погружаясь в предмет, предоставляю мысли развиваться из самой себя, и я мыслю дурно, если прибавляю что-нибудь от самого себя"275.
      Строго говоря, ложное суждение вовсе не есть суждение: в нем предикат следует не просто из субъекта S, а из субъекта вместе с некоторым дополнением c, вовсе не входящим в содержание суждения. Такое психическое явление может быть процессом ассоциации идей, процессом фантазирования и т.п., но только не процессом суждения, и внимательное наблюдение состава этого процесса может показать опытному психологу, что в нем нет налицо того специфического элемента объективного следования предиката из субъекта; который характерен для суждения. Однако нельзя не признать, что нужна огромная наблюдательность, чтобы отличить по психологическому составу такие комбинации представлений от суждений.
      Согласно произведенному нами анализу связи между субъектом и предикатом, в истинном суждении предикат имеет свое полное, т.е. достаточное основание в субъекте суждения. Это положение есть не что иное, как закон достаточного основания. Оно управляет не только отношениями между субъектом и предикатом суждении, но и отношениями между целыми суждениями. Если какое-либо суждение выводится из других суждений, то оно имеет достаточное основание в объективном содержании этих суждений. Так как объективное содержание суждения есть не копия реальности, а сама реальность, то закон достаточного основания выражает собою не что иное, как опознанную, т.е. вошедшую в состав суждения необходимость самой действительности. Против этого сближения нам могут заметить, что необходимость действительности есть железный, ненарушимый закон природы, тогда как закон достаточного основания есть норма, которая может быть нарушена и выполнение которой лишь рекомендуется тому, кто стремится к истине. Однако это возражение само заключает в себе свое опровержение. Оно показывает, что закон достаточного основания можно рассматривать, с одной стороны, как норму, а с другой стороны, как закон природы, состоящий в следующем: всякое истинное суждение есть суждение, в котором субъект заключает в себе полное основание предиката.
      Мы обосновываем необходимость суждений на необходимости самой действительности, т.е. на природе самих познаваемых вещей. Можно ли таким путем объяснить необходимость суждений? Ведь необходимость действительности признается почти всеми, а между тем ссылки на природу вещей при обосновании необходимости суждений в наше время почти выходят из моды. В ответ на это надо заметить, что на самом деле и в наше время, как и всегда, необходимость суждения обосновывается на природе вещей, но теории знания, обособляющие я от не-я, в конце своей эволюции, т.е. в философии Канта, должны были прийти к мысли, что необходимость суждения основывается не на природе всех вещей вообще, а на природе только той части мира, которая, согласно этой гносеологии, имманентна процессу знания, именно на природе познавательной способности, т.е. разума, рассудка и чувственности. Особенно ясна эта тенденция в кантовском обосновании математики. По мнению Канта, суждения математики основываются на созерцании пространства и времени, но пространство и время суть формы чувственности самого познающего субъекта, следовательно, сознавая пространственные и временные отношения, познающий субъект познает свою собственную природу, и, так как она необходима, то он не может отделаться от нее, не может даже мысленно допустить неосуществление ее форм. Эту же самую мысль развиваем и мы, но только расширяем и дополняем ее двумя следующими положениями. Процесс знания содержит в себе не только природу познающего субъекта, но и природу самих познаваемых вещей, так как я и транссубъективный мир не обособлены друг от друга, а равноправно координированы друг другу в процессе знания; следовательно, сознавая содержание какой-либо вещи транссубъективного мира как необходимое, познающий субъект следует не необходимой природе своего разума, а необходимой природе самой познаваемой вещи, или, точнее говоря, акт суждения оказывается необходимым в своем объективном содержании не потому, что познающий субъект не может отделаться от своей природы, а потому, что сама познаваемая вещь, наличная в суждении, не может отделаться от своей природы.
      Расширив таким образом мысль Канта, ее еще нужно дополнить одним соображением. Кант глубоко заблуждался, полагая, что одной ссылки на необходимую природу познающего субъекта уже достаточно, чтобы установить необходимость соответствующих ей суждений. В четвертой главе мы касались этого вопроса и ссылались там же на мнение М.И.Каринского об этих взглядах Канта276. Если в акте знания даны продукты необходимой деятельности, то как бы они ни были необходимы, это свойство их может остаться не отмеченным в них никакими чертами. "Для того чтобы самое наше созерцание определенного образа и именно как созерцание образа, построенного продуктивно, - говорит Каринский, - могло усмотреть необходимую связь, соединяющую известные черты образа одну с другой, т.е. для того чтобы мы непосредственно созерцали не просто данное, налично существующее соединение черт, а соединение необходимое, отличающееся необходимостью от случайных соединений черт, - для этого нужно, чтобы самая эта необходимость была непосредственно дана, созерцательно выражена в самом образе, и притом не в самом содержании соединяемого, а в простом его соединении"277. Иными словами, недостаточно, чтобы в акте знания была дана вещь как готовый продукт, надобно еще, чтобы было дано само действие, сама лаборатория природы, создающая вещь так, а не иначе. Полагая, что между миром я и миром не-я нет никаких перегородок, так что вещи даны нам вместе со всеми связями действия, причинения и т.п., мы и вводим это последнее условие необходимости суждений.
      Истинное знание имеет не только необходимый, но и общеобязательный характер. Если в данный момент при данных отношениях мы усмотрели такое-то состояние вещи и построили истинное суждение, то уж навсегда в последующем мы принуждены утверждать то же самое объективное содержание суждения. Для того, кто обособляет познаваемую действительность от процессов знания и полагает, что всякое высказывание суждения есть акт, совершенно новый по сравнению с прежними высказываниями того же суждения, это свойство истины необъяснимо. Между тем для нас вопрос решается следующим образом: объективным содержанием суждения служат элементы самой действительности, а не копии с нее, не продукты ее и т.п. Следовательно, всякий раз, когда я (или кто бы то ни было другой) высказываю суждение о событии A, объективным содержанием моего акта служит одно и то же реальное A. Всякий элемент действительности, даже и мимолетное событие, давно отошедшее в область прошлого, вечно остается тем же самым, тожественным себе, и общеобязательность суждения есть не что иное, как выражение этой вечной неотменимости действительного мира, хотя бы он и отошел в область прошлого.
      Аксиома вечного тожества действительности не может встретить возражений, но нам могут заметить, что ею нельзя воспользоваться для обоснования общеобязательности суждений, относящихся к прошлым или будущим событиям, вообще к событиям не одновременным с актом высказывания суждения; в самом деле, мы основываем общеобязательность суждения на присутствии самого вечно неизменного A в суждении об A, но если A есть событие, случившееся в 1902 году, то каким образом оно может присутствовать в суждении, высказанном в 1905 году? Мало того, аналогичное сомнение в правильности нашей теории может быть высказано также и на основании представлений о пространственных соотношениях: если событие, о котором я говорю, произошло в Париже, то каким образом оно может быть наличным в актах суждения, высказанных о нем в Петербурге? На первый взгляд, эти сомнения кажутся неустранимыми. Однако, если присмотреться к их основаниям, то окажется, что у них нет солидной опоры. Они берут начало из ходячих чувственных представлений о времени и пространстве. Между тем известно, что эти представления полны противоречий, так что ни одна высокоразвитая философская система не берет их такими, как они есть, но подвергает их глубокому преобразованию. Чтобы успешно совершить это преобразование, необходимо поставить его в связь также с требованиями теории знания; мало того, как указано в начале этого сочинения, требования теории знания должны быть поставлены во главе всех остальных наук. В отношении к пространству и времени эта мысль настолько укрепилась, что явились даже преувеличения: в наше время многие теории знания (напр., теория Канта) не только влияют на учение о пространстве и времени, но даже и заключают в себе основы его. Этому примеру мы не станем следовать; теория знания должна быть именно теорией знания, а не онтологией, и так как учение о пространстве и времени относится к области онтологии, то мы не будем развивать его здесь. Роль теории знания в вопросах, касающихся онтологии и других наук, состоит лишь в том, чтобы формулировать свои требования и предъявить их к сведению этих наук. В отношении пространства и времени эти требования таковы: истина обусловливается наличностью самого познаваемого бытия в суждении; ходячие представления о пространстве, времени и порядке явлений в них таковы, что кажется невозможным, чтобы явление, отделенное пространством и временем от познающего субъекта, было наличным в актах его суждения; поэтому онтология должна построить такое учение о пространстве и времени, которое устранило бы эту кажущуюся невозможность. Онтология должна показать, что события прошлого, с одной стороны, навеки сойдя со сцены, с другой стороны, остаются навеки наличными, сверхвременными, так что акт сравнения, приводящий к возникновению суждения, может совершиться не в то время, когда совершилось обсуждаемое событие, и тем не менее может содержать в себе это событие как наличное бытие. Точно так же акт суждения может продолжаться одну секунду и тем не менее содержать в себе знание о вечном или, напр., тысячелетнем бытии. Из этого не следует, будто такое знание имеет трансцендентный характер: акт сравнивания может продолжаться секунду, но он может охватывать при этом вечное или тысячелетнее бытие, присутствующее в суждении как наличное. Для знания о том, что вещь существует год, вовсе не требуется целый год судить о ней, точно так же, как, сравнивая по величине две горы, я не должен сам быть величиною с гору.
      Преобразование понятий о пространственно-временном мире, удовлетворяющее требованиям гносеологии, должно быть очень глубоким, однако возражать нам, будто это задача невыполнимая, станет лишь тот, кто незнаком с историей философии, кто не знает, как много возможностей открывается перед философом, приступающим к построению теории пространства и времени. Что же касается теории знания, то для нее высказанные выше положения не заключают в себе никаких противоречий, если только допущена устанавливаемая всею первою частью настоящего сочинения мысль, что знание есть сложный процесс, содержащий в себе не только деятельности познающего субъекта, но и самое познаваемую действительность, хотя бы она была транссубъективною. В таком случае психические акты суждения об одном и том же объекте могут быть в высшей степени различными и чрезвычайно изменчивыми по своему психологическому составу, между тем как объект, служащий материалом для этих актов и составляющий содержание суждения, может оставаться тожественным278.
      Некоторые суждения не только необходимы и общеобязательны, но также и всеобщи: в них предикат присоединяется не к "этому" только S, а ко всякому, какому угодно S, причем количество S может быть неисчерпаемо громадным. Это свойство суждений принадлежит, пожалуй, к числу самых загадочных. Им предполагается закономерность некоторых явлений, существование законов явлений. Но если под закономерностью разуметь, как это обыкновенно делается, повторение одинаковых явлений, то вопрос не решается, а только еще более затрудняется, так как непонятно, каким образом в различных условиях могут возникать численно различные, но по своим свойствам совершенно одинаковые явления. Непонятно также, каким образом возможно было бы имманентное знание об этих явлениях: высказывая всеобщее суждение, мы совершаем единый акт мысли, и этот акт может содержать в себе только один какой-либо случай связи S с P, а все остальное, иногда бесконечное множество случаев такой связи, утверждаемое в суждении, должно оставаться трансцендентным в отношении к суждению.
      Очевидно, выйти из этого затруднения можно лишь в том случае, если, не обманываясь чувственною видимостью, преобразовать понятия всеобщности и закономерности согласно требованиям теории знания, а требования эти таковы: так как акт мысли, высказывающий общее суждение "всякое S есть P" един, и так как истина заключается в наличности бытия в суждении, то S, о котором говорится в общем суждении, должно быть в различных случаях не численно различным, а одним и тем же S, составляющим тожественную основу многого. Это преобразование аналогично с указанным выше необходимым преобразованием понятий пространства и времени; оно также отражается на онтологии, однако подробное рассмотрение его мы не предоставим всецело онтологии: вопрос об индивидуальном и общем так важен для теории знания, что мы сами должны рассмотреть его и посвятим ему особую главу.
      Мы нашли, что условием общеобязательности и всеобщности суждений служит вечная неотменимость действительности, ее вечная тожественность себе. Мы должны теперь показать, что это свойство действительности совпадает с тем свойством объектов, которое в традиционной логике выражается законом тожества - "A есть A". Мы не пользовались этим термином до сих пор только потому, что закон тожества вызывает различные толкования, требующие примирения и рассмотрения. Прежде всего под законом тожества можно разуметь тожество объекта при повторении суждений о нем, и в этом смысле закон тожества прямо соответствует той вечной неотменимости действительного мира, о которой мы говорили как об условии общеобязательности и всеобщности суждений.
      Но этого мало, закону тожества можно придавать еще более широкое значение. Можно указывать на то, что формула "A есть A" выражает закон, управляющий всяким отдельным актом суждения даже и без отношения к его общеобязательности и возможной повторяемости. Согласно этому закону, предикат всякого истинного суждения заключает в себе в дифференцированной форме то же самое, что есть в субъекте в недифференцированной форме. Всякое суждение, как указано выше, имеет аналитический характер, если принять за субъект суждения всю полноту бытия обсуждаемого объекта; закон тожества выражает эту аналитическую сторону всякого суждения.
      На первый взгляд кажется, что закон тожества, поскольку он применим ко всякому отдельному акту суждения, не совпадает с законом тожества, управляющим повторениями суждения. Но на деле это неверно: в обоих случаях мы имеем дело с одним и тем же законом, выражающим вечную тожественность себе, вечную неотменимость действительности. Это становится очевидным, если обратить внимание на то, что и в отдельном акте суждения мы имеем дело с повторением объекта в том смысле, что действительность, недифференцированная в субъекте, повторяется как тожественная себе в дифференцированной форме - в предикате.
      Рассматривая условия необходимости, общеобязательности и всеобщности суждений, мы принуждены коснуться также вопроса о значении законов противоречия и исключенного третьего. Мы полагаем, что эти законы не принадлежат к числу условий, определяющих указанные три свойства суждений, но так как в теории знания и в логике издавна принято приписывать им чрезмерно важное значение, то мы рассмотрим их здесь по крайней мере для того, чтобы показать, что они к настоящей главе не имеют отношения.
      Закон тожества и закон противоречия иногда рассматривают, как один и тот же закон, выраженный двумя различными способами. На деле это неверно. Закон тожества мог бы существовать и без закона противоречия: если бы в нашем мире встречались субъекты заключающие в себе свойство P и исключающие его в одно и то же время в одном и том же отношении, то закон противоречия был бы отменен, а закон тожества мог бы остаться в силе и требовал бы, чтобы субъекту S и приписывался и не приписывался предикат P. Даже и в фантазии трудно представить себе мир таких явлений, но, несмотря на это, дифференцировать мысленно свойства объектов, выраженные законом тожества и законом противоречия, можно и должно. Точно так же необходимо отличать от них закон исключенного третьего, потому что в нем речь идет о свойстве объектов, не упоминаемом ни в законе тожества, ни в законе противоречия: оно состоит в том, что всякому объекту присущ или не присущ предикат P и чего-нибудь третьего между этими двумя возможностями нет.
      Закон противоречия и закон исключенного третьего не определяют однозначно, что именно следует признать за истину; они только показывают, по каким путям никоим образом нельзя идти, так как на них наверное встретишь ложь. Следовательно, как критерий лжи они могут иметь огромное значение, но как критерий истины они не имеют большой силы. Мы утверждаем даже, что их нельзя причислять к основным законам мышления наравне с законом достаточного основания и законом тожества, потому что они имеют значение не для мышления во всем его объеме, а только для мышления о конечных вещах. В самом деле, отношение противоречия и необходимость выбора между P и не P существует только в сфере ограниченных вещей, характернейшая черта которых состоит в том, что бытие их, самоутверждаясь, самою своею наличностью исключает какую-нибудь другую форму бытия (белизна исключает черноту и т.п.). Наряду с этим миром конечных вещей мы, если не знаем, то все же чуем присутствие иного мира, мира абсолютного, где существенная сторона утверждения сохраняется, а отрицания нет: там нет исключительности, внеположности, ограниченности конечного мира. Содержа в себе всю полноту бытия, абсолютное не подчиняется законам противоречия и исключенного третьего не в том смысле, чтобы оно отменяло их, а в том смысле, что они не имеют никакого отношения к абсолютному, подобно тому как теоремы геометрии не отменяются этикою, но не имеют никакого применения в ней. Мы преувеличиваем значение этих законов для мышления потому только, что почти всегда мыслим о конечных вещах. На деле они вовсе не необходимы для мышления как такового. Отсюда следует, что эти законы могут представлять интерес для логики и в особенности для онтологии, но вовсе не для теории знания. Мы упомянули о них здесь только потому, что традиционный порядок изложения связывает все четыре логические закона мышления в одну группу. Кроме того, у нас есть еще один гораздо более важный мотив не обходить эти законы молчанием. Рационалисты и вообще интеллектуалисты склонны считать закон противоречия критерием истины. В конце сочинения, исследуя вопрос о критерии истины, мы будем бороться с этим взглядом и тогда воспользуемся высказанною здесь точкою зрения на закон противоречия.
      Теперь мы должны вернуться к своим ближайшим задачам и заняться исследованием общего и индивидуального, чтобы показать, что и в общих суждениях, так же как в единичных, объект находится налицо как реальное бытие.
      Глава VIII. Общее и индивидуальное
      Знание не может быть трансцендентным: познаваемое бытие не может находиться за пределами суждения, оно должно быть налицо в суждении. Сделав, согласно указаниям предыдущей главы, некоторые перестройки в учении о пространственно-временной структуре мира, с этим положением можно согласиться, поскольку оно относится к единичным суждениям. Но каким образом оно может быть осуществлено в общих суждениях, а также в общих представлениях и понятиях (если признать, что представление и понятие есть суждение)? Когда физик утверждает, что "давление распространяется в жидкостях во все стороны с одинаковою силою", то в этом суждении разумеются биллионы случаев давления во всех бесконечно разнообразных жидкостях. Это бесконечное множество явлений не может быть наличным как множество в акте суждения, потому что общее суждение есть единый акт мысли, а вовсе не скопление многих суждений. Следовательно, вопрос становится, по-видимому, безвыходно противоречивым и принимает парадоксальную форму: каким образом бесконечное множество явлений может быть наличным в едином акте мысли? Чтобы показать, что на этот вопрос можно дать ответ в духе имманентной теории знания, мы рассмотрим вообще различные мыслимые теории общих суждений, представлений и понятий.
      Ответить на вопрос, каким образом единая мысль в общем суждении охватывает множество различных явлений, можно тремя способами. Во-первых, можно утверждать, что различные обособленные друг от друга в пространстве и времени явления заключают в себе тожественные элементы или стороны (aspects) и, поскольку в них есть тожественное, они составляют один и тот же предмет ("общий предмет") и в действительности и в мышлении. Противоречия между единым и многим здесь нет, потому что во многом может быть единое. Таково учение реализма. Во-вторых, можно утверждать, что реальные явления множественны, но мышление вырабатывает из многого единое, а потому противоречия здесь опять-таки нет: многое в явлениях, единое в мысли. Таково учение концептуализма. Наконец, в-третьих, можно утверждать, что проблема, каким образом единая мысль охватывает множество явлений, совершенно отсутствует, так как общих суждений в точном смысле этого слона нет: множеству явлений всегда соответствует такое же множество суждений и представлений, а потому теория должна лишь ответить на вопрос, откуда у нас является иллюзия существования общих суждений и каким образом единичные суждения могут удовлетворить всем требованиям мышления. Эту теорию развивает крайний номинализм.
      Концептуализм и все его переходные формы, сближающие его с номинализмом, обособляет познаваемые явления от знания о них, поскольку это знание выражается в общем виде; следовательно, по крайней мере в своей теории общих суждений и представлений, концептуализм предполагает возможность трансцендентного знания. Наоборот, крайний номинализм и реализм не предрешают вопроса о том, имеет ли знание трансцендентный или имманентный характер. Так как в первой части сочинения установлено, что никакое трансцендентное знание невозможно, то, следовательно, мы уже на основании одного этого соображения должны отвергнуть концептуализм и искать истины или в крайнем номинализме или в реализме. Если крайний номинализм окажется неудовлетворительным, то нам останется лишь примкнуть к реализму, и так как основные черты этого учения известны, то нам нужно будет только показать, что оно необходимо требуется теориею имманентного знания, и, кроме того, постараться устранить те недоразумения, которые и до сих пор связываются с этим учением и мешают признанию его.