— Нравится мне здесь, — после минутной паузы ответил он. — Только в таких местах, как это, можно увидеть жизнь во всех ее проявлениях.

— И смерть тоже.

Бывший инквизитор кивнул.

— Да, и смерть тоже — благо периметр недалеко… Ты садись. Вон, бери стул. Я его вчера починил, теперь вроде держится.

Я послушно придвинул поближе неказистую деревянную конструкцию.

— Слушай, Иван. У меня проблемы…

— Я знаю. — Я только кивнул: привык уже, что бывший верховный инквизитор Иван Симонов, а ныне бездомный бродяга по прозвищу Хмырь всегда и все знает, — Ты еще не вошел, а я уже понял, что у тебя что-то случилось.

Я взглянул на него, недоуменно приподняв брови, и бывший инквизитор неохотно пояснил:

— Тьмой пахло.

Мне оставалось только склонить голову.

Можно ли творить добро с помощью зла? Можно ли создать Свет посредством Тьмы? Можно ли прийти к Богу под руку с Дьяволом?

Как я могу бороться со злом, нося в себе его зерна? Имею ли такое право?

Свет и тьма устанавливают границы, строят бесконечный лабиринт стен, называющийся жизнью. Могу ли я, отмеченный тьмой, выйти на светлую сторону?.. Хочу ли я?

Хмырь в упор смотрел на меня. В чем-то его взгляд был похож на взгляд демона. Такой же пронзительный, выворачивающий наизнанку, всевидящий. Только вот тьмы в нем не было… Света, впрочем, тоже.

— Ты знаешь, за что меня в свое время лишили сана и изгнали? — неожиданно спросил он.

Я неуверенно кивнул.

— За ересь.

— Верно. Меня посчитали слишком большим знатоком всяческих ересей. И все потому, что я всегда рассчитывал, иногда даже в ущерб основным догматам веры, прежде всего на свою собственную голову… Ты слышал когда-нибудь о теории абсолютного добра? Ее вывел один теолог еще задолго до Дня Гнева, пытаясь разобраться, почему Бог не вмешивается в те ужасы, что его именем подчас творятся на земле. Сейчас, она, конечно, уже потеряла актуальность, но тем не менее все еще остается в черном списке инквизиции как одно из наиопаснейших заблуждений, должное любыми способами искореняться из сознания людей. И я не могу сказать, что это ошибочное решение.

— Если ты считаешь, что запрет справедлив, то зачем тогда говоришь мне все это? — Я все еще ничего не понимал. И не видел смысла в этом разговоре.

— Потому что есть разница между верой и знанием, — туманно отозвался бывший инквизитор. — Так вот, эта теория утверждала, что любое стремящееся к абсолюту добро является по своей сути бездеятельным, потому что невозможно нести людям свет; не творя при этом — пусть даже косвенно — тьмы. В мире все взаимосвязано. И то, что кажется добром одному человеку, неизбежно покажется злом другому. Конфликт интересов… Я даже не буду упоминать про войны, убийства, насилие — то есть те случаи, когда тьма растекается рекой. А ведь даже на войне каждая сторона считает себя правой, а врагов — в чем-то виновными… Приведу совсем уж обычный житейский пример. Проходя мимо сидящего на улице нищего, ты от чистого сердца бросаешь ему монетку, делая несомненно доброе дело — ибо еще Господь говорил: «Не проходи мимо страждущего». Но это увидел другой, сидящий рядом нищий. Он подумал: «Почему ему, а не мне?» — и в его душе родилась искорка зависти — грех, тьма, зло… И кто сравнит, чего больше породил твой поступок — света или тьмы?

Хмырь выпрямился в своем кресле с таким видом, будто готовился изречь величайшую истину всех времен. Я молча слушал. Это все, что я сейчас мог, — слушать.

— Вот почему Всевышний, который по Писанию считается единственным источником абсолютного Света, не вмешивается в дела смертных на Земле. Он просто боится, творя добро, приумножить на Земле тьму… — Бывший инквизитор криво усмехнулся. — Видит Бог, эта теория в числе множества прочих не пережила День Гнева. Но основные ее догматы справедливы до сих пор: только тот не приносит в мир зло, кто вообще не делает ничего. И никто, кроме самого Господа, не может судить, чего больше в человеческом поступке — света или тьмы.

— Неудивительно, что эту теорию запретили, — буркнул я.

Хмырь согласно кивнул.

— Неудивительно… Но ты же понял, что я хотел сказать?

Я промолчал. Однако бывший инквизитор, как видно, удовлетворился и этим:

— Хорошо. Тогда рассказывай… И сядь наконец. Не маячь перед глазами.

Я вздохнул. И послушался.

Сколько нужно времени, чтобы рассказать о всех событиях сегодняшнего дня, начиная со сна-послания и заканчивая слепо смотрящими в небо глазами своих бывших коллег? Я уложился в полчаса. Рассказал, ничего не скрывая и не приукрашивая. Изложил события так, как они мне явились, предоставив бывшему инквизитору самостоятельно делать выводы.

Когда я закончил, Хмырь некоторое время молчал. Потом вздохнул и откинулся назад. Вытащил откуда-то кисет и кусок газеты. Закурил.

Я ждал, глядя на тлеющий в его руках огонек самокрутки.

— Это все правда?

Я выразительно пожал плечами.

— И что ты собираешься делать?

Как раз вот это я и хотел бы спросить у тебя.

— То есть ты пришел ко мне, чтобы получить совет?

— Да.

Несколько бесконечных секунд Хмырь молчал, невидяще глядя в пустоту. Потом приподнялся и, щелчком отправив недокуренную самокрутку в окно, сразу же начал сворачивать новую.

— Извини. Ничем не могу помочь.

Я вытаращил глаза. Вот уж чего-чего, а этого я никак не ожидал.

— Но… почему?

Бывший инквизитор устало вздохнул.

— Потому что не имею такого права… Подожди, — он поднял руку, — сначала выслушай, что я скажу. Потом уж можешь спорить, ругаться и обвинять меня в том, что я, такой-сякой, не желаю принять ответственность. Но сначала выслушай…

Некоторое время он молчал, задумчиво жуя кончик незажженной самокрутки. Я, ерзая на стуле, ждал.

— Видишь ли, Алексей, я просто не имею права принимать за тебя подобные решения. Вот если бы ты пришел, чтобы рассказать о том, что вы с Ириной затеяли делать ремонт, и спросил, какого цвета выбрать обои для спальни, я бы тебе посоветовал. Но это… Я не могу… Даже если бы от этого зависела судьба всего мира, — а она и так зависит, — я бы ничем не смог тебе помочь. Твоя свобода выбора — она только твоя. И решения принимать ты должен самостоятельно. Сам должен понять, что для тебя дороже: свет или тьма, добро или зло… Жена или будущее человечества.

— Ну если ставить вопрос таким образом, то я уже решил.

— Тогда чего же ты хочешь от меня? — Хмырь неожиданно смял измусоленную самокрутку в кулаке. Несколько крошек табака упали на пол. — Чтобы я подтвердил или опроверг твое решение? Но и этого я не могу сделать. Каждый должен найти собственный смысл существования, выбрать свою цель, пройти, не оглядываясь и не слушая чужих порицаний или выкриков в спину, свой путь. Именно на это рассчитывал Всевышний, когда вручал человечеству свой последний дар. Именно за это ты и боролся в прошлый раз. Так почему же теперь отказываешься от плодов своей победы?

Это еще как посмотреть — победа то была или поражение. Как посмотреть…

— Но просто поговорить без всяких туманных рассуждений мы можем? Или теперь любой разговор можно считать посягательством на свободу воли, которой, как , сказал Вождь, не существует вообще?

Бывший инквизитор передернул плечами.

— Что существует, а что нет — это решать не какому-то там бездушному, не нам и даже не высшему церковному собору. Это исключительная привилегия Господа. А что касается разговора… Скажи, насколько далеко ты готов зайти?

Я, не мигнув, выдержал его взгляд.

— До конца.

— То есть ты готов все поставить на кон ради одного-единственного сомнительного шанса изменить что-то в этом мире. Я правильно понял?

До боли стиснув кулаки, я медленно кивнул.

— Но зачем? Что тебе до этого? Какая разница, что случится после этого какого-там-по-счету пришествия, тем более что демон пообещал сохранить тебе жизнь?..

— Это если он не соврал. До сих пор я считал, что это невозможно, — выполнившие свое предназначение мессии обычно умирают.

— Пока предположим, что не соврал. Ну так что? Допустим, ты послушно сделаешь, что от тебя потребуют. Пусть даже этот город умрет, пусть тьма поглотит землю. Сразу это все равно не произойдет, а на твою и Ирины жизнь спокойствия хватит. Зачем лезть на рожон, практически не имея шансов на победу?

Зачем?.. Главный вопрос Вселенной. Зачем?.. Действительно, зачем?.. Ведь лично мне не так уж и важно, кто преобладает в этом мире: Свет или Тьма.

Так почему я готов рвать жилы, чтобы остановить, помешать, предотвратить?.. Почему, оставив испуганную Ирину недоумевать в одиночестве, я первым делом бросился сюда?

Я молчал, глядя на медленно расцветавшую на лице бывшего инквизитора улыбку. Хмырь поднялся и, отбросив раздавленную самокрутку, вновь взялся за кисет.

— Хорошо. Я тебя понял… Теперь рассказывай, что у тебя на уме.

Я вздохнул. Что у меня на уме? Одна лишь цель. Но ни единого более или менее реального способа ее достижения.

— Надо остановить наступление тьмы.

— А как? — тут же в лоб спросил Хмырь. — Не забывай, на этот раз у нас нет ни конкретной цели, ни конкретного врага. Как можно бороться с тем, что не имеет реального воплощения? Как остановить победное шествие того, что невозможно ни пощупать, ни увидеть, ни рассечь мечом? Как вернуть равновесие между светом и тьмой? Я лично не знаю. А ты?

Ну да. Кабы знал, так не спрашивал бы…

— Уничтожить предводителя, — буркнул я.

— То есть отправиться в ад и вызвать на дуэль Люцифера?.. — Бывший инквизитор коротко хохотнул. — Ну, Алексей, надеюсь, это была всего лишь шутка. Потому что иначе я сейчас пойду звонить в больницу и буду просить лично для тебя самую надежную смирительную рубашку.

— Я абсолютно серьезен, — хмуро проворчал я. И под ироническим взглядом Хмыря добавил: — Только речь идет не о Люцифере, а о его посланнике… Я же сказал, что Аваддон снова где-то здесь. И если его… — Я недоговорил. Впрочем, уверен, что Хмырь и так все прекрасно понял.

— Ну хорошо, — медленно проговорил он после недолгой паузы. — Теоретически это, конечно, возможно…Теоретически… Но для чего все это? Допустим, демона мы убьем, хотя только Бог ведает, какую цену придется за это заплатить. Но что дальше? Думаешь, его развоплощение поможет остановить продвижение тьмы?.. Ха, если ты действительно так думаешь, то я в тебе разочарован.

— А ты считаешь, он здесь околачивается просто от скуки? — огрызнулся я. — Если ты так считаешь, то это я в тебе разочарован.

Под скрип старого кресла бывший инквизитор откинулся назад.

— Но ведь мы не знаем, зачем он здесь. А действовать на основе одних только догадок и предположений — глупо… Я не знаю, Алексей. Риск слишком велик… И, кстати, ты не забывай: не исключено и то, что он нас сейчас прекрасно слышит. Кто измерял пределы могущества высшего демона? Одно несомненно: Аваддон в данный момент, вероятно, самое могучее существо в этом мире. И убить его, если вдобавок ему известно о готовящемся нападении… — Бывший верховный инквизитор медленно покачал головой.

Я устало вздохнул.

— Да знаю я: все это не более чем самоубийство. Знаю! Только ничего другого мне на ум все равно не идет. Классические методы борьбы со злом себя исчерпали. Зря церковники строят церковь за церковью и ведут круглосуточные службы и проповеди. Они уже опоздали. Инквизиция напрасно носится как ошпаренная, раз за разом прочесывая город в поисках ересей. Это уже бесполезно. Свет в души человеческие насильно все равно не вобьешь. Да и поздно они спохватились — времени уже почти нет… Нам остается надеяться только на сталь, серебро и пролитую кровь…

— …Как на старые, проверенные средства, — подхватил Хмырь. — Это единственное, что у человечества всегда получалось лучше всего: полагаться на оружие и пролитую кровь.

— Другого варианта я все равно не вижу, — проворчал я. — Если убить демона — будет шанс. А если оставить все как есть, то максимум через неделю тьма займет главенствующее положение и будет уже поздно дергаться… Или ты можешь предложить что-нибудь другое?

Бывший инквизитор медленно покачал головой.

— Не могу. Но и то, что предлагаешь ты… Алексей, это не вариант. Ты подумай: каким способом мы можем убить Аваддона? Снайперской пулей? Мечом в открытом бою? Заложив мину и обрушив на него дом?.. Я, конечно, не специалист, но думаю, что все это бесполезно. Он демон. И этим все сказано.

Долгую минуту на чердаке старого, медленно умирающего дома царила тишина, нарушаемая только усталым потрескиванием раскаленного дневной жарой металла. Восседающий в своем любимом кресле Хмырь молча смотрел куда-то в сторону.

Я вздохнул.

— Когда год назад я впервые взял в руки этот кинжал, — скользнув рукой по прячущейся под курткой рукоятке, я ощутил холодный укол тьмы и поспешно отдернул руку, — Аваддон сам сказал мне, что это оружие достаточно сильное, чтобы уничтожить ангела… Полагаю, с этой точки зрения ангел и демон разнятся не столь сильно. И можно попробовать…

Бывший инквизитор беспокойно пошевелился.

— Твой кинжал — это оружие тьмы, — напомнил он. — Им можно успешно рубить отростки зла, десятками уничтожая вампиров, оборотней, мертвяков и им подобных. Но сомневаюсь, что удастся обратить его против глубинных корней самой Тьмы. Демона таким оружием не одолеть. Скорее уж твой любимый ножичек повернется против тебя самого.

Мог бы не говорить. Это я и сам знал — еще в тот день, когда впервые повстречался с Аваддоном, сжимая в мокрой от пота руке холодную как лед рукоять.

— Но ведь мой кинжал не единственное оружие подобного рода в нашем городе, — напомнил я. — Есть еще меч шефа. И уж он-то, вне всякого сомнения, орудие Света.

Снова минута тишины. Я терпеливо ждал, пока Хмырь, потирая небритый подбородок, о чем-то думал.

— Ты хочешь взять его и отправиться к демону?

Отправиться к демону… Вполне подходящее описание для того, что я на самом деле собираюсь сделать.

— Не получится. — Я покачал головой. — Клинок шефа — это инструмент света, а во мне слишком много тьмы. Если я возьму его… Не знаю. Скорее всего, он просто сожжет мне руки. Придется найти того, кто сможет это сделать. У меня даже есть кандидатура. Хороший парень. Думаю, он не откажется помочь. Осталось только убедить шефа одолжить на время свое оружие…

Я замолчал, осознавая, насколько глупо и бессмысленно звучат мои слова. Даже мне самому эта идея казалась совершенно безумной… Но хуже всего было то, что другой у меня просто нет.

Словно читая мои мысли, бывший инквизитор тяжело вздохнул и покачал головой.

— И ты считаешь, это так просто?.. Алексей, вспомни, о чем мы только вчера говорили. Ты относишься к Аваддону так, будто он человек. Могущественный, но все же человек. Но он демон, и в его власти все способности изначальной Тьмы, в том числе такие, о которых мы даже и не догадываемся… Знаешь, я не верю, что у нас получится его убить или хотя бы причинить какой-то реальный вред, но если ты твердо решил попробовать… Что ж, со своей стороны обещаю сделать все, что смогу. — Хмырь невесело улыбнулся. — Могу даже, если потребуется, послужить приманкой.

Я облизнул пересохшие губы.

— Ты спрашивал, зачем мне все это, зачем я рискую жизнью — своей и Ирины — ради крохотного шанса на победу. Но теперь ты сам… Я тоже спрошу: почему, Иван? Зачем тебе все это?

Застывшая на лице бывшего инквизитора усмешка смотрелась неестественно и чуждо. Как приклеенная.

— Потому что я без всяких вещих снов знаю, что сотворит с этим миром Тьма. И если Бога в его влиянии на наш мир сковывают свои же собственные запреты, то Люцифера не сдерживает ничто. Он превратит все человечество в безмозглое, самозабвенно предающееся греху стадо — хотя бы потому, что так его легче будет контролировать. И обратного пути уже не будет. Из света легко выйти во тьму, но вернуться обратно будет неизмеримо сложнее… А хуже всего, что никто и не захочет возвращаться. — Он снова вздохнул, слепо глядя куда-то в сторону. — Ты, Алексей, спросил: зачем? Хорошо, я отвечу: просто из двух зол я выбираю меньшее. Свет, конечно, тоже не обещает людям великое счастье и всеобщую справедливость. Но Тьма не несет в себе вообще ничего, кроме разрушения.

Несколько минут мы молчали. Я теребил плетеную рукоять меча, перебирая пальцами туго стянутые кожаные шнурки. Хмырь внимательно рассматривал собственную ладонь. Не знаю, что он там видел, но, судя по выражению лица, — ничего хорошего.

Взглянув на часы, я нехотя встал.

— Пойду я. Ирина там, наверное, волнуется.

Сопровождаемый молчанием бывшего инквизитора, я подошел к уходящей в пол лестнице. И только тогда обернулся. Хмырь не отрываясь смотрел на меня, комкая в кулаке несчастный кисет. На пол, редкими искорками вспыхивая в падающем из окна пучке света, сыпались табачные крошки.

— Спасибо.

— За что?

— За совет.

Я ответил абсолютно серьезно, но бывший инквизитор неожиданно улыбнулся. Широко. Радостно. Словно наконец-то увидел искорку света в конце темного, мрачного тоннеля.

— Всегда пожалуйста. Заходите в любое время.

Я согласно кивнул.

— Зайду.

— Помнишь, я просил тебя соблюдать осторожность? — Я неуверенно мотнул головой, и он продолжил: — Я, пожалуй, рискну показаться неоригинальным, но все же повторюсь: будь осторожен. А если пойдешь в старый город — будь осторожен вдвойне. Помни, Алексей, чем ты рискуешь и что стоит на кону.

— Вряд ли я это хоть когда-нибудь забуду… — отозвался я, придерживаясь за хлипкие самодельные перильца и ставя ногу на верхнюю ступеньку.

Даже если хотел бы. то не забуду…

Почему опять здесь, у нас? Почему опять я? Разве в нашем огромном мире, ограниченном лишь Светом и Тьмой, не осталось других людей и городов? Почему?.. Зачем?..

Зачем? Простой вопрос, на который нет и не может быть простого ответа. Самый главный и самый опасный. Больше всего на свете я хотел бы найти на него ответ… И больше всего на свете я боюсь этого.

Зачем?..

На ходу поправляя снова сползающую набок перевязь меча, я вышел из подъезда. Постоял, подняв голову, разглядывая ряды заколоченных фанерой или затянутых полиэтиленом окон.

Пожалуй, действительно стоит поторопиться — время уже к вечеру. Ирина ждет. Надо будет еще с ней объясняться. А ведь я так и не придумал, куда ее спрятать… И куда мне спрятаться самому.

Примерно в полукилометре вниз по улице между домами маячила грязновато-серая лента периметра. Пулеметные вышки вздымались над ней подобно средневековым башенкам. Не хватало только каменных зубцов и выглядывающих между ними усатых стражников. Впрочем, их как раз с успехом могли заменить патрулирующие стену армейцы с автоматами через плечо.

Я повернулся к ним спиной и медленно побрел в сторону городского центра. Кинжал под курткой при каждом шаге ненавязчиво напоминал о себе, легонько толкая в бок. Но я не обращал на него внимания.

К шефу я так и не зашел, вместо этого сразу направившись домой. Привычно игнорируя лифт, поднялся по лестнице. Невыносимо долгую секунду постоял на лестничной площадке, непонимающим и неверящим взглядом смотря на слабую ниточку света, вырывающуюся в полутемный подъезд из приоткрытой двери… А потом ударил дверь плечом, вваливаясь внутрь и одновременно выдергивая из-за спины меч. Что-то негромко хрустнуло. Плечо пронзила мгновенная искра боли, но я не обратил на нее внимания. Сердце колотилось, как сумасшедшее.

Неужели?..

Запутавшись в разбросанной возле порога обуви, я едва не упал. В голове звенела только одна мысль: опоздал. И когда за спиной послышался чей-то негромкий возглас, я среагировал на голых инстинктах — крутанулся на месте, занося меч для удара.

В двух шагах, испуганно глядя на меня, с чашкой в руках стояла Ирина. Острие моего меча хищно смотрело ей прямо в лицо… Я разжал ладонь, отталкивая клинок так, словно он был горячий. Бездумно шагнул вперед. И схватил ее за плечи.

— Ира!.. Ира, почему ты открыла дверь?!

Она попыталась высвободиться.

— Алеша, не кричи так. У нас гости…

— Ира… Я же просил тебя никого не впускать. Почему ты открыла дверь? А если бы там был… был…

— Кто? Демон? Или бездушный?.. Можешь не волноваться за свою жену — Аваддон пока еще не готов пойти на этот шаг. Бойся лучше за себя, потому что именно ты сейчас представляешь для него опасность. И все, что он может предпринять, будет направлено прежде всего против тебя.

Я медленно повернулся. Нерешительно шагнул в комнату. И замер, встретившись взглядом с бездонными глазами сидевшей за чайным столиком матери Ефросиний.

— Но тогда почему он меня не убил? Ведь у него была такая возможность. Сегодня. Позавчера. Неделю назад… За прошедший год демон мог убрать меня с дороги добрую сотню раз, если бы захотел. Так почему же он, если я ему так мешаю, этого не сделал?

Сидевшая в кресле сухонькая пожилая женщина в выцветшей монашеской рясе спокойно качнула головой.

— Возможно, по той же самой причине, из-за которой он год назад не убил Ирину, когда она в свою очередь несла в себе несомненную опасность для его планов.

Я попробовал оторвать взгляд от пола, но снова, в который уже раз напоровшись на острые иглы колючего синего льда, предпочел отступить. Однако, даже не видя ее глаз, я знал, что мать-настоятельница сейчас смотрит на меня. И сквозь меня — в самые глубины души. Всем нутром я чувствовал ее взгляд: сильный, решительный, всепонимающий. И столь же холодный, как отчетливо просвечивающие в ее взгляде бескрайние озера синего льда.

Синий лед… При одном только взгляде на него меня начинало мутить. Даже спрятавшийся под курткой кинжал будто затаился, стараясь ничем не выдавать себя. Излучаемая им аура заметно ослабла.

Я не сопротивлялся. Не пытался закрыться или как-то заблокировать изучающий взгляд живой святой. Просто сидел и старательно отводил глаза… Интересно, что она видит во мне? Тьму? Зло? Ненависть?

Я мотнул головой и поморщился.

— Хорошо. Допускаю. Тогда зачем он меня предостерег? Если бы демон этого не сделал, то сейчас я бы даже не помышлял о том, чтобы противостоять ему. Просто не видел бы для этого причины. Получается, Аваддон сам толкнул меня к противоборству.

И вновь спокойное, чуточку усталое движение плеч, пойманное краем глаза.

— Ты считаешь, что именно демон помешал тебе остаться в стороне от событий? Напрасно. Судьба уже определена, и, как ни прячься, что ни говори, — тебе не удалось бы от нее укрыться. Рано или поздно тебе пришлось бы сыграть свою роль. Демон знал это и потому сделал свой первый ход, бросив в твое сердце семена страха и сомнения. Вижу, что у него это получилось. Но еще я вижу, что боишься ты не за себя. И это вновь открывает тебе дорогу к свету.

Я хмуро молчал, не поднимая глаз.

Как гладко все выходит с ее слов. Свет. Тьма. Добро и зло. Демон, только и ждущий моей ошибки, чтобы через нее добиться своей цели и обрушить на мир бесконечные века тьмы. Господь, приглядывающий за всем этим с небес в надежде, что смертные хотя бы на этот раз сделают все правильно. Все очень просто и одновременно предельно запутанно.

И непонятно, где прячется пресловутый последний дар, высшая ценность человеческого рода, если моя судьба предопределена заранее?

Может быть, так же заранее предрешено, одержу ли я победу или погублю себя и заодно всех вокруг? Что мне делать: провести следующую неделю на диване, беззаботно поплевывая в потолок, или рвать жилы в надежде что-нибудь исправить?..

— Ира, деточка, принеси, пожалуйста, еще одну чашечку. Давненько я не пила столь вкусного чая.

Отставив в сторону вазочку с печеньем, Ирина молча удалилась на кухню. И в тот же миг я, пересиливая себя, поднял глаза. Иглы синего льда тотчас же безжалостно принялись за дело. Но взгляд я не отвел.

Ничего. Терпел же я это раньше — стерплю и сейчас. Хотя, видит Бог, сегодня это будет куда труднее, чем раньше.

— Мне безразлично, откуда вы все знаете, — тихо, но решительно сказал я. — Я не понимаю, почему вы мне это говорите. Я не знаю и не уверен, что хочу это все знать. Но, мать Ефросиния, ответьте мне: зачем вы вообще пришли сюда? И, кстати, почему вы одни? Где ваша охрана? Я не видел у подъезда машины.

Я ждал чего угодно: раздражения, обиды, спокойствия, равнодушия. Даже того усталого снисхождения, которое в глазах родителей заслуживают нашалившие дети. Но последнее, что я мог ожидать, — это слабая тонкая улыбка, тронувшая губы матери Ефросиний.

Святые не улыбаются. Никогда. Это им недоступно. Улыбка матери-настоятельницы была столь же обычным делом, как взошедшее посреди ночи солнце.

— А что, разве я не свободный человек и не имею права без разрешения и сопровождения выйти за ворота своего монастыря? Или на этих улицах мне что-то грозит?

Да уж. То, что ничего не грозит, — это точно. Не хотел бы я оказаться на месте того хулигана, который решил обидеть эту на первый взгляд совершенно неприметную сухонькую женщину. Может, физически она и слаба, но та сила, что кроется в ее глазах… Однажды я уже видел, как слово Божье с легкостью открыло на своем пути стальные двери в полпальца толщиной. Прямо вместе с дверной рамой и бетонным куском стены. Эффектное, надо сказать, было зрелище.

И, возможно, в чем-то даже поучительное.

— И все-таки, мать Ефросиния, вы не ответили на мой вопрос.

— А тебе так нужен ответ?

С каждой секундой выдерживать натиск синего льда было все труднее и труднее. Это как смотреть на солнце и не щуриться. Глаза уже начинали слезиться.

— Да.

— Тогда ты должен найти его сам.

— А если я не хочу ничего искать? Сколько можно? Я уже устал. Надоело. Хотя бы раз в жизни хочется для разнообразия получить готовый ответ.

Вернувшаяся Ирина стрельнула в меня таким взглядом, будто это я нарочно спровадил ее на кухню, чтобы поговорить без помех. Поставив чашку на стол перед святой, она села на диван рядом со мной, держа в руках еще одну. Мне чая не досталось. Но, честно говоря, сейчас это волновало меня меньше всего.

— Готовых ответов не бывает.

Под моим упрямым взглядом мать Ефросиния устало вздохнула и отвела взгляд. Она первой отвела взгляд! Я победил!.. Только вот цена этой победы была — медный грош. Я чувствовал себя так, словно меня только что вывернули наизнанку и хорошенько перетрясли, тогда как святая даже не запыхалась.

— Ты знаешь, что вчера на соборе было выдвинуто предложение задержать некоего бывшего чистильщика до полного выяснения его роли в намечающихся событиях? Угадай, кто это предложил… Ага. Вижу, ты догадался… Тогда предложение не прошло. Но сегодня, после сообщения о новом появлении демона на улицах старого города, ситуация совсем иная. — Живая святая бросила быстрый взгляд на настенные часы. — Сегодня, наверное, слишком поздно, но завтра, пожалуй, ты уже можешь ожидать визита инквизиторов.

Я с силой сжал кулаки так, что занемели пальцы. Что ж, в этом нет ничего удивительного. Вряд ли инквизиция под руководством моего заклятого друга отца Василия упустит шанс вновь потрепать мне нервы.

— Это предупреждение?

— Нет. Это просьба быть более осторожным. Помни, Алеша: за тобой наблюдают. В нынешней ситуации тебе не дозволено совершать ошибки — достаточно будет всего одной, чтобы ты снова попал в инквизиторские подвалы…

Ирина беспокойно шевельнулась рядом со мной. Я успокаивающе взял ее за руку.

— Я всегда верила в тебя, Алеша. И не напрасно. В прошлый раз ты поступил абсолютно правильно, хотя и не все это поняли. Я верю, что на этот раз ты тоже не ошибешься, пусть даже выбор и будет нелегким.

Отставив в сторону опустевшую чашку, мать Ефросиния медленно поднялась. Сухонькая невысокая женщина в простом неброском одеянии монахини, чья внешняя сила никак не соответствовала силе внутренней.

Грани синего льда в ее глазах. Острые, как бритва, и хрупкие, как стекло.

— Удачи тебе, Алеша. Сделай то, что должен сделать. Докажи, что я в тебе не ошиблась. А я со своей стороны сделаю что смогу для того, чтобы инквизиция не слишком на тебя наседала.

— Ну спасибо, — только и смог выдавить я.

Мать Ефросиния грустно улыбнулась. Снова!

— Это я скажу спасибо, если ты сможешь остановить продвижение тьмы. До свидания, Алеша. Береги себя. И не беспокойся за Иринку — с ней ничего не случится.

Хотел бы я быть в этом уверен…

Я стоял перед ней, смотрел в пол, и в моей голове одновременно теснились сотни вопросов, которые следовало бы задать. Но я спросил лишь:

— Почему?..

Всего одно слово… Может быть, помог Божественный свет, или просто сказалась обычная человеческая мудрость. Но она поняла.

— Потому что я смотрела в твои глаза… — Мать-настоятельница подняла сухонькую ручку и размашисто перекрестила нас с Ириной. — Благословляю вас, дети Божьи.

Хлопнула закрывающаяся дверь. В комнату вернулась проводившая настоятельницу Ирина. Позвякивая посудой, убрала следы недолгого чаепития, потом подошла и села рядом. Нащупала мою руку, погладила стиснутые в кулак пальцы.

Наверное, я ждал вопросов, просьб, требований. Ждал и боялся. Но Ирина после нескольких минут молчания лишь сказала:

— Поздно уже. Пойдем спать?

Обошлось без объяснений. Ура!.. Я торопливо кивнул. И устыдился своей непрошеной радости.

Ночь медленно отходит, уступая место раннему утру. Небо становится светлее. Тают рассыпанные в бездонной синеве гроздья созвездий. Далеко на востоке облака окрашиваются розовым сиянием, из которого медленно встает солнце. Его лучи расцвечивают тянущиеся до самого горизонта бесконечные крыши домов, скрывают многочисленные следы заброшенности и запустения, делают старую часть города неотличимой от чистеньких и ухоженных центральных улиц.

Красиво.

Но мне некогда любоваться красотами. Я должен наблюдать за перекрытым бесчисленными завалами проспектом, контролировать подходы к наглухо запертым городским воротам.

Я должен неотступно высматривать врага.

Отполированный сотнями касаний приклад установленного на треноге тяжелого пулемета привычно холодит ладонь. Сколько раз я уже стоял на этой вышке, до рези в глазах всматриваясь в даль? Не помню. Много.