II

— Еще кофе, Кайо? — сказал команданте[57] Паредес. — А вам, генерал?

— Вы, господа, вырвали у меня согласие, но убедить не смогли: я по-прежнему считаю, что вести с ним переговоры — непростительная глупость. — Генерал Льерена швырнул на стол кипу телеграмм. — Почему бы не вызвать его в Лиму? Или сделать, как предлагал вчера Паредес: взять его в Тумбесе, привезти в Талару, там в самолет — и сюда.

— Потому, генерал, что Чаморро — изменник, но не дурак, — сказал он. — Если вы пришлете ему приказ прибыть в Лиму, он просто сбежит за границу. Если к нему вломится полиция, он окажет сопротивление. И мы еще не знаем, как отнесутся к этому его офицеры.

— За офицеров Тумбеса я отвечаю, — сказал генерал Льерена, повысив голос. — Полковник Кихано с самого начала держал нас в курсе дела, он вполне может взять командование на себя. С заговорщиками переговоров не ведут, тем более когда заговор раскрыт, а мятеж — подавлен. Это — полная чушь, Бермудес.

— Чаморро очень популярен среди офицерства, — сказал Паредес. — Я предполагал арестовать всех четверых главарей одновременно, но поскольку трое уже пошли на попятный, считаю предложение Кайо самым подходящим.

— Он всем на свете обязан президенту, а я — самому себе. — Генерал Льерена стукнул кулаком по подлокотнику. — От кого угодно можно было ждать такого, только не от него. Чаморро должен за это ответить.

— Ведь речь сейчас не о вас, генерал, — мягко осадил он Льерену. — Президент хочет уладить дело без шума. Позвольте мне действовать, как я считаю нужным: уверяю вас, это наилучший путь.

— Чиклайо на проводе, команданте, — просунулась в дверь голова в фуражке. — Да, любой аппарат, господин генерал.

— Команданте? — с усилием пробился из шороха и треска голос. — Докладывает Камино. Не могу разыскать Бермудеса. Сенатор Ланда здесь, у нас. Да, в его имении. Да, протестует. Собирается звонить во дворец. Как было приказано.

— Очень хорошо, Камино, — сказал он. — Я, я. Сенатор поблизости? Передайте трубку.

— Он у себя в комнате, дон Кайо. — Треск и гул усилились, голос в трубке то замирал, то вновь начинал звучать отчетливо. — Как было приказано, изолирован. Сейчас, дон Кайо, сию минуту его доставят.

— Алло? Алло? — Он попытался было представить себе лицо сенатора Ланды, но не смог. — Алло?

— Мне очень неприятно, что пришлось вас побеспокоить, сенатор, — любезно сказал он. — Иначе не могли.

— Что это все значит? — загремел в трубке яростный голос Ланды. — На каком основании меня арестовали в собственном доме? Где депутатская неприкосновенность? Кто ответит за это самоуправство, Бермудес?

— Хотел вам сообщить, что арестован генерал Эспина, — спокойно сказал он. — Он говорит, что вы замешаны в весьма неприятном деле. Да-да-да, Эспина, генерал Эспина. Утверждает, что вы принимаете участие в антиправительственном заговоре. Хорошо бы вам, сенатор, прибыть в Лиму, объясниться.

— Я? В заговоре? — В голосе Ланды не слышалось ни малейшего замешательства — в нем по-прежнему клокотала ярость. — Я — сторонник режима! Я и есть этот самый режим! Что вы там навыдумывали, Бермудес? Что это за чушь?

— Это не я выдумываю, а генерал Эспина, — извиняющимся тоном заметил он. — Он говорит, что представит доказательства. Потому и требуется ваше присутствие. Завтра мы поговорим, и я надеюсь, все разъяснится.

— Да пусть меня сейчас же посадят в самолет! — заревел сенатор. — Я заплачу! Я арендую самолет! Это бред какой-то!

— Ну и прекрасно, — сказал он. — Передайте трубку Камино, я распоряжусь.

— Ваши головорезы обращались со мной как с преступником, — кричал сенатор. — Наплевали на мой статус парламентария, на мою дружбу с президентом! Я знаю, это все вы устроили, Бермудес, и вы за это ответите!

— Камино? Ночь пусть посидит. Утром отправите, — сказал он. — Да нет, какие там специальные самолеты. Обычный рейс. Все.

— «Я заплачу, я арендую», — сказал Паредес, вешая трубку. — Этому вельможе полезно будет провести ночь на нарах.

— Кажется, дочка Ланды в прошлом году стала «Мисс Перу»? — сказал он и увидел, как на занавеске проступил ее силуэт: она снимала шубку, туфли. — Как ее? Кристина? По газетам судя, хорошенькая.

— Мне ваши методы не нравятся, — сказал генерал Льерена, мрачно упершись взглядом в ковер у себя под ногами. — Жестко надо действовать, и нечего тянуть, тогда и результаты будут.

— Сеньора Бермудеса, из префектуры, — вырос в дверях лейтенант. — Сеньор Лосано.

— Он только что выехал из дому, дон Кайо, — сказал Лосано. — Да, патрульная машина следует за ним. Направляется в Чаклакайо. Да.

— Хорошо, — сказал он. — Позвоните в Чаклакайо, предупредите, что едет Савала. Впустить, и путь ждет моего возвращения. Пока, Лосано.

— Эта акула плывет к вам, Бермудес? — сказал генерал Льерена. — Что это значит?

— Это значит, что он понял: заговор не удался, — сказал он.

— И Савале все сойдет с рук? — пробормотал Паредес. — Ведь это он и Ланда задумали мятеж, это они втравили в него Горца.

— Генерал Чаморро на проводе, — сказал от дверей капитан. — Так точно, любой аппарат, все три соединены с Тумбесом.

— С вами говорит Кайо Бермудес, генерал. — И краем глаза увидел мгновенно осунувшееся от волнения лицо Льерены, закушенные губы Паредеса. — Простите, что разбудил вас, но дело не терпит.

— Генерал Чаморро. Рад познакомиться. — Голос был энергичный, уверенный и возраста говорившего не выдавал. — Чем могу быть полезен, сеньор Бермудес?

— Сегодня ночью арестован генерал Эспина, — сказал он. — Гарнизоны Арекипы, Икитоса, Кахамарки подтвердили, что остаются верными правительству. Штатские лица, замешанные в заговоре — и сенатор Ланда, и Фермин Савала? — также арестованы. Я прочту вам, генерал, несколько телеграмм.

— Заговор? — сквозь треск разрядов сказал генерал Чаморро. — Заговор против правительства, вы говорите?

— Мятеж был подавлен в зародыше, — сказал он. — Президент склонен спустить дело на тормозах. Эспина покинет страну, замешанные в заговоре офицеры не будут наказаны, если поведут себя разумно. Нам известно, что вы обещали генералу Эспине свою поддержку, но президент готов закрыть на это глаза.

— Отчет в своих действиях я дам только моим прямым начальникам — военному министру и начальнику генерального штаба. — Голос Чаморро налился надменностью. — Вы мне не указ. Со штатским письмоводителем объясняться не намерен.

— Алло, Альберт? — Генерал Льерена прокашлялся — заговорил напористо и горячо. — Говорю с тобой не как бывший однополчанин, а как военный министр. Хочу подтвердить все, что ты сейчас услышал. Еще хочу, чтоб ты знал, что президент дает тебе счастливую возможность выпутаться. Я предлагал отправить тебя под трибунал по обвинению в государственной измене.

— Готов отвечать за свои действия. — В голосе Чаморро звенело негодование, но что-то в нем уже дрогнуло и подалось, стало проступать сквозь эту непреклонность. — Измены я не совершал, я это заявлю перед любым трибуналом. Мне это не впервой, ты ведь знаешь.

— Я — честный человек и не допущу, чтобы пятнали мою репутацию, — яростно отчеканил генерал Чаморро. — У меня за спиной сплели интригу. Я не позволю! И с вами мне говорить не о чем, позовите генерала Льерену.

— Все высшие чины вооруженных сил подтвердили свою верность режиму, генерал, — сказал он. — Остались вы один. Президент ждет этого шага и от вас.

— Я не позволю клеветать на себя, не позволю ставить мою порядочность под сомнение, — неистово бился в трубке голос Чаморро. — Это подлая, трусливая интрига. Я приказываю, передайте трубку генералу Льерене.

— Заявляю непоколебимой верности правительству и главе государства запятая исполняющему патриотический долг национальному возрождению, подпись — генерал Педро Солано, главнокомандующий войсками первого военного округа, — прочел он. — Главнокомандующий и офицерский корпус четвертого округа выражают полную поддержку патриотическому режиму национального возрождения точка выполним конституционный долг законы. Подписано — генерал Антонио Киспе Бульнес. Подтверждаю решимость исполнять священный долг защите родины конституции законов, подписано — генерал Мануэль Обандо Колома, главнокомандующий войсками второго военного округа.

— Ты слышал, Альберто? — прохрипел Льерена. — Слышал? Или прочесть еще раз?

— Президент ждет телеграммы и от вас, генерал, — сказал он. — Он лично поручил мне передать вам это.

— Может, ты решишься на это безумие в одиночку? — хрипел Льерена. — В этом случае, клянусь тебе, я за два часа докажу тебе, что армия остается верна режиму, хотя Эспина усиленно убеждал тебя в обратном. Если до утра не отправишь телеграмму, буду считать, что ты поднял мятеж.

— Президент доверяет вам, генерал, — сказал он.

— Тебе, наверно, не нужно напоминать, что ты командуешь приграничным округом, — сказал Льерена. — И о том, какая ответственность ляжет на тебя, если спровоцируешь гражданскую войну в двух шагах от Эквадора.

— Вы можете снестись по радио с генералами Киспе, Обандо и Солано, — сказал он. — Президент вправе ожидать от вас не меньшего патриотизма, чем от них. Вот и все, что мы собирались вам сообщить. Доброй ночи, генерал.

— У Чаморро сейчас, наверно, ум за разум зашел, — пробормотал Льерена, утирая платком взмокшее от пота лицо. — Как бы он не выкинул какой-нибудь фортель.

— Нет, сейчас он кроет по матушке Эспину, Солано, Киспе и Обандо, — сказал Паредес. — Может быть, смоется в Эквадор. Но не думаю: не захочет губить свою карьеру.

— К рассвету пришлет телеграмму, — сказал он. — Чаморро умен.

— Если он и вправду спятит и решит выступить, несколько дней сможет продержаться, — глухо сказал Льерена. — Я подтянул туда верные части, но на авиацию особенно полагаться не приходится. Когда я запросил командующего ВВС о возможности бомбового удара по штабу округа, он мне сказал, что у большинства пилотов эта идея отклика не найдет.

— Ничего этого не потребуется, — сказал он. — Заговор погиб: никто себя не обессмертил и не опозорил. Мы всего-навсего не поспали несколько ночей, генерал. Сейчас я поеду в Чаклакайо, нанесу последний, так сказать, штрих. Потом — во дворец. Будут новости — звоните, я дома.

— Сеньора Бермудеса, из дворца, — не входя, сказал лейтенант. — Белый телефон.

— Дон Кайо, это майор Тихеро. — В прямоугольнике окна в плотной непроглядной тьме возникло голубоватое свечение: шубка скользнула к ногам, легла к розовым ступням. — Только что приняли телеграмму из Тумбеса. Ее сейчас расшифровывают, но общий смысл уже ясен. Гора с плеч, дон Кайо, а?

— Я очень рад, Тихеро, — сказал он безо всякого ликования и оглядел ошеломленные лица Паредеса и Льерены. — Вот это я понимаю — человек действия: и получаса не прошло. Будьте здоровы, Тихеро, я приеду часа через два.

— Едем во дворец, генерал, — сказал Паредес. — Поставим точку.

— Ох, простите, дон Кайо, — сказал Лудовико. — А мы разоспались. Эй, Иполито, кончай дрыхнуть.

— Чего, чего тебе? Чего толкаешься? — забормотал Иполито. — Ох, дон Кайо, извиняюсь, задремал.

— В Чаклакайо, — сказал он. — Чтобы через двадцать минут быть там.

— В окнах — свет, дон Кайо, — сказал Лудовико. — У вас, видать, гости. Гляди-ка, Иполито, кто там в машине. Амбросио!

— Простите, что заставил вас ждать, дон Фермин, — сказал он, протягивая руку, с улыбкой вглядываясь в лиловатое лицо, в глаза, опустошенные поражением и многодневной бессонницей. — Сейчас я попрошу, чтобы нам дали кофе, если, конечно, Анатолия не спит.

— Крепкий, черный, без сахара, — сказал дон Фермин. — Благодарю вас.

— Две чашки черного, Анатолия, — сказал он. — Принесешь — и можешь идти спать.

— Я пытался добиться приема у президента, но не смог, поэтому приехал к вам, — машинально сказал дон Фермин. — Что-то серьезное, дон Кайо?

— Да, заговор.

— Еще один? — Он пододвинул пепельницу, сел рядом на диван. — В последнее время недели не проходит, чтобы не раскрыли заговор.

— Военные, — брезгливо уронил дон Фермин. — Несколько гарнизонов. А возглавляют его люди, которых в этой роли и вообразить немыслимо.

— Позвольте прикурить? — Он подался вперед, к зажигалке дона Фермина, глубоко затянулся, выпустил облако дыма и закашлялся. — Вот и кофе. Поставь здесь, Анатолия. Да, дверь закрой.

— Эспина-Горец. — Дон Фермин отхлебнул, сморщился, замолчал, кладя сахар в чашку, медленно помешивая в ней ложечкой. — Его поддерживают гарнизоны Арекипы, Кахамарки, Икитоса, Тумбеса. Эспина сегодня утром уехал в Арекипу. Переворота можно ждать в любую минуту. Они хотели заручиться моим содействием, и я счел благоразумным не отказываться прямо: давал им уклончивые ответы, бывал на кое-каких заседаниях. Главным образом по той причине, что я в дружбе с Эспиной, вы ведь знаете.

— Знаю, знаю, вы — большие друзья, — сказал он, пробуя кофе. — Ведь и нас с вами он познакомил, если помните.

— Поначалу это казалось чистейшей химерой, — сказал дон Фермин, упорно глядя в свою чашку. — А потом мое отношение изменилось: много людей из верхов, политики. Американское посольство было в курсе дела, предлагало объявить выборы не позднее чем через полгода после установления нового режима.

— Вероломный человек этот Горец, — сказал он, кивая. — Мне горько это сознавать, мы ведь с ним тоже старинные друзья. Ему я обязан тем, что занял этот пост.

— Он считал себя правой рукой Одрии и вдруг, как гром среди ясного неба, лишился министерства, — устало проговорил дон Фермин. — Примириться с этим он так и не смог.

— Нет, вы путаете, дон Фермин: вы начали сотрудничать с ним, еще в бытность его министром, стали протаскивать своих людей в префектуры, раздавать вашим друзьям ключевые посты в армии, — сказал он. — Чрезмерные политические амбиции.

— Разумеется, мои сведения для вас давно уже не новости, — сказал дон Фермин с внезапно вспыхнувшим раздражением, а он подумал: хорошо держится, виден класс и опыт.

— Офицеры многим обязаны президенту и, конечно, поставляли нам информацию, — сказал он. — Информацию разного рода, в том числе и содержание ваших разговоров с Эспиной и сенатором Ландой.

— Эспина пользовался моим именем, чтобы привлечь на свою сторону колеблющихся, — сказал дон Фермин с беглой, вялой усмешкой. — Но план во всех подробностях знали только военные. Нас с Ландой держали впроголодь: только вчера я получил более или менее полные данные.

— Стало быть, все разъясняется, — сказал он. — Половина заговорщиков — столпы режима, все гарнизоны, вовлеченные в заговор, поклялись в верности президенту. Эспина задержан. Остается теперь разобраться с некоторыми штатскими лицами — о себе, дон Фермин, вы мне уже кое-что сообщили.

— И то, что я буду ждать вас здесь, вы тоже знали? — без иронии сказал дон Фермин. На лбу у него заблестела испарина.

— Это моя работа: мне платят, чтобы я знал все, интересующее режим, — сказал он. — Это совсем не так просто, а с каждым днем делается все трудней. Заговор студентов — детские игрушки. Заговор генералов — уже серьезней. И уж совсем серьезно, когда переворот затевают члены Национального клуба.

— Хорошо. Карты на стол, — сказал дон Фермин. Потом после недолгого молчания взглянул на него: — Хотелось бы знать, чего мне сейчас бояться, дон Кайо.

— Буду с вами откровенен, — покивав, сказал он. — Шума мы подымать не хотим, это уронит престиж, зачем трубить на весь мир о расколе и разногласиях? И применять репрессии мы не склонны. Разумеется, если другая сторона проявит ответное благоразумие.

— Эспина — горд и каяться не станет, — задумчиво проговорил дон Фермин. — Представляю, каково ему сейчас, после того как он узнал о предательстве всех своих друзей.

— Каяться он не станет, но и мученического венца не обретет, а просто уедет за границу, получив приличную сумму в долларах, — сказал он, пожав плечами. — Там будет продолжать свои заговоры, чтобы поднять себе настроение и избавиться от мерзкого послевкусия. Впрочем, он понимает, что шансов на успех у него нет.

— Итак, с военными все ясно, — сказал дон Фермин. — А со штатскими?

— Смотря какие штатские, — сказал он. — О докторе Ферро и прочей мелюзге лучше сразу забыть. Их не существует.

— Существуют, к сожалению, — вздохнул дон Фермин. — Так что же с ними будет?

— Мы их подержим и начнем мелкими партиями выпускать за границу, не сразу, конечно, — сказал он. — Не стоит о них думать. По понятным причинам из всех штатских интерес представляют двое — вы и Ланда.

— По понятным причинам, — медленно повторил дон Фермин. — Какие же это причины?

— Вы поддерживали режим с первого дня его существования, вы обладаете влиянием и связями в тех сферах, где мы должны действовать с особой деликатностью, — сказал он. — Полагаю, президент поступит с вами так же, как с Эспиной. Но это мое личное мнение. Последнее слово — за президентом.

— Значит, вы мне тоже предложите заграничное путешествие? — сказал дон Фермин.

— Ну, поскольку все кончилось быстро и, так скажем, удачно, я посоветую президенту не трогать вас. Само собой, при условии полного отхода от политической деятельности.

— Не я был мозгом этого заговора, вам это известно, дон Кайо, — сказал дон Фермин. — Я с самого начала сомневался в успехе. Со мной никто не советовался, мне представили это как решенное дело.

— Эспина утверждает, что вы и Ланда щедро субсидировали планируемый переворот, — сказал он.

— Вам ли не знать, что я не вкладываю средства в сомнительные предприятия, — сказал дон Фермин. — Деньги я давал в 48-м году, я выворачивался наизнанку, убеждая деловых людей поддержать Одрию, потому что верил в него. Надеюсь, президент не забыл об этом.

— Президент — горец, — сказал он, — а у горцев хорошая память.

— Если и вправду переворот замышлял бы я, дело бы не кончилось для Эспины так плачевно, если бы план разрабатывали мы с Ландой, то вовлекли бы в заговор не четыре гарнизона, а десять. — Дон Фермин говорил без всякого высокомерия, неторопливо, со спокойной уверенностью, а он подумал: впечатление такое, будто я впустую тратил слова, а моя святая обязанность — знать все это. — С десятью миллионами солей любой заговор в Перу обречен на успех, дон Кайо.

— Сейчас я еду во дворец, буду говорить с президентом, — сказал он. — Сделаю все от меня зависящее, чтобы расположить его в вашу пользу и уладить дело ко всеобщему удовольствию — по крайней мере, в части, касающейся вас, дон Фермин. Вот и все, что могу сообщить вам в данную минуту.

— Меня арестуют? — сказал дон Фермин.

— Пока нет. В худшем случае вам предложат на некоторое время покинуть страну, — сказал он. — Однако не думаю, что эта мера понадобится.

— Ну-с, а какие же меры будут приняты против меня? — сказал дон Фермин. — Экономические, я так понимаю. Вы ведь знаете, большая часть моих средств вложена в государственные предприятия.

— Постараюсь, чтобы вы этого избежали, — сказал он. — Президент — человек не мелочный и не злопамятный, надеюсь, что вскоре он пойдет на мировую. Больше пока ничего сказать не могу.

— А наши с вами дела, надо полагать, подлежат забвению? — сказал дон Фермин.

— Я бы даже сказал — захоронению, — поправил он. — Я с вами не лукавлю, дон Фермин. Прежде всего, я — человек режима. — Он помолчал и добавил тише и не таким безразличным тоном: — Знаю, вы переживаете сейчас трудное время. Нет-нет, речь не об этом заговоре. Я про вашего сына, того, который ушел из дому.

— А что с Сантьяго? — Дон Фермин стремительно повернулся к нему. — Вы все еще преследуете мальчика?

— Нет, за ним походили несколько дней, сейчас наблюдение снято, — успокаивающе заверил он. — Похоже, это печальное происшествие внушило ему отвращение к политике. С прежними своими друзьями не встречается, вообще ведет себя образцово.

— Вы знаете о Сантьяго больше, чем я: мы с ним уже несколько месяцев не виделись, — пробормотал дон Фермин, поднимаясь. — Что ж, засим позвольте вас оставить, я очень устал сегодня. До свиданья, дон Кайо.

— Во дворец, Лудовико, — сказал он. — А этот увалень опять заснул. Не надо, не надо, не буди его.

— Приехали, — смеясь, сказал Лудовико. — Вот и вас сморило, дон Кайо. Всю дорогу спали, даже похрапывали.

— Доброе утро, наконец-то, — сказал майор Тихеро. — Президент пошел отдохнуть, но генерал Паредес и доктор Арбелаэс ждут вас, дон Кайо.

— Он попросил не будить его, если не случится чего-нибудь чрезвычайного, — сказал Паредес.

— Ничего чрезвычайного, я заеду потом, — сказал он. — Вместе, вместе. Доброе утро, доктор.

— Поздравляю вас, дон Кайо, — с затаенным сарказмом сказал Арбелаэс. — Без шума, без единого выстрела, не пролив ни капли крови подавили мятеж, ни у кого не прося ни совета, ни помощи. Это настоящая победа, дон Кайо.

— Хотел пригласить вас отобедать, я бы вам рассказал все в подробностях, — сказал он. — До последней минуты признаки были весьма неопределенны, а сегодня ночью медлить уже было нельзя, надо было действовать, вот я и не успел ввести вас в курс дела.

— Я, к сожалению, днем занят, но все равно — спасибо, — сказал Арбелаэс. — Теперь уже можно не беспокоиться, дон Кайо, в курс дела меня ввел президент.

— В иных обстоятельствах, доктор, приходится нарушать субординацию, — пробормотал он. — Ночью надо было не докладывать по инстанциям, а принимать решения.

— Разумеется, — сказал доктор Арбелаэс. — На этот раз президент удовлетворил мое прошение об отставке, чему я, поверьте, бесконечно рад. Так что трений у нас с вами больше не будет. Президент намерен пересмотреть состав кабинета — не сейчас, а когда окончатся торжества, но решение уже принято.

— Я буду просить президента изменить его: не принимать вашу отставку, — сказал он. — Вы вправе мне не верить, но мне хотелось бы по-прежнему служить под вашим началом.

— Под моим началом? — Доктор Арбелаэс расхохотался. — Недурно. Будьте здоровы, дон Кайо. Всего хорошего, команданте.

— Поедем, Кайо, выпьем немножко, — сказал Паредес. — На моей машине. Своему водителю скажи, чтоб ехал в штаб округа. Звонил Камино: самолет в одиннадцать тридцать. Ты будешь встречать Ланду?

— Что ж мне еще остается? — сказал он. — Если до тех пор не свалюсь. Еще три часа?

— Как побеседовали с акулой? — сказал Паредес.

— Савала — настоящий игрок: умеет проигрывать, — сказал он. — Ланда меня тревожит сильнее. У него больше денег, а стало быть, спеси. Ну, не будем загадывать.

— А каша-то заваривалась крутая, — зевнул Паредес. — Если б не полковник Кихано, пришлось бы расхлебывать.

— Да, можно считать, строй уцелел благодаря ему, — кивнул он. — Надо бы, чтоб Конгресс поскорей утвердил его производство.

— Два апельсиновых сока, две чашки двойного кофе, — сказал Паредес. — И поскорей, а то мы сейчас уснем.

— Ну, так что тебя беспокоит? — сказал он. — Вымолви, наконец.

— Савала, — сказал Паредес. — Твои с ним дела. Думаю, на этом он тебя и ущучит.

— Нет, — потянувшись, сказал он. — Сто раз пытался, но ничего так и не вышло. Предлагал мне и долю в прибылях, и пай, и купить акции, чего только не предлагал. Ничего не получил.

— Не об этом речь, — сказал Паредес. — Президент…

— Президент знает все досконально, — сказал он. — Есть то-то и то-то, но никто не сможет доказать, что эти контракты были заключены при моем посредничестве. Комиссионных я получал столько-то, в наличных. Деньги мои — за границей, на текущем счету. Мне уйти в отставку, покинуть Перу? Нет. А что мне надо сделать? Погубить Савалу. Слушаюсь.

— Вот уж это сделать ничего не стоит, — улыбнулся Паредес. — Учитывая его пристрастие к…

— Не учитывая его пристрастие, — сказал он, посмотрел на Паредеса и снова зевнул. — С этой стороны как раз к нему подбираться не стоит.

— Да, ты мне как-то говорил об этом, — улыбнулся Паредес. — Порочность — это единственное, что ты ценишь в людях.

— Его состояние — дом на песке, — сказал он. — Его лаборатория существует только за счет поставок армии. С этим покончено. Его строительная фирма держится на прокладке шоссе и «Унидадес Эсколарес». С этим — все, льгот больше не получит, и ссуды тоже. Наоборот, казна потребует погасить взятое ранее плюс огромные проценты. Не то чтобы он сразу разорится, но ущерб будет весьма ощутимый.

— Не думаю. Дерьмо всегда выплывет, — сказал Паредес.

— Это правда насчет смены кабинета? — сказал он. — Надо, чтобы Арбелаэс остался министром. Предаст, конечно, в любую минуту, но с ним можно работать.

— Перетасовка в кабинете — дело обычное, внимания к себе не привлечет, — сказал Паредес. — А с другой стороны, у бедняги Арбелаэса есть все основания злиться. Сложности могут возникнуть с каждым, кто бы ни сел на его место. Никто не захочет быть простым статистом.

— Я не мог посвящать его в мои дела: слишком рискованно — он очень близок к Ланде, — сказал он.

— Я тебя понимаю и не осуждаю, — сказал Паредес. — И именно по этой причине портфель должен получить ты. Отказываться сейчас ты не имеешь права. Льерена очень настаивал, чтобы в кресло Арбелаэса сел ты. Да и других членов кабинета тревожит, что у нас два министра: один — фиктивный, другой — настоящий.

— Сейчас я скрыт от глаз, никто не может загубить мою работу, — сказал он. — А министр — на виду и, значит, уязвим. Назначив меня министром, окажете большую услугу моим врагам: им только того и надо.

— После этого разгрома их можно в расчет не принимать, — сказал Паредес. — Теперь они притихнут надолго.

— Знаешь, уж друг другу-то мы можем мозги не крутить, — смеясь, сказал он. — Сила режима была в поддержке определенных групп. Теперь все изменилось. Ни Национальный клуб[58], ни армия, ни америкашки прежней страстью к нам не пылают. Пока они раздроблены и распылены, но когда объединятся — объединятся против нас, — можно будет собирать чемоданы. Если твой дядюшка не предпримет мер немедленно, все пойдет к черту.

— Что еще он, по-твоему, должен сделать? — сказал Паредес. — Кто вымел из страны коммунистов и апристов? Кто дал военным то, чего у них отродясь не было? Кто позвал этих господ из Национального клуба в министерства и посольства, кто разрешил им хозяйничать в казне? Кто во всем потрафлял и потакал американцам? Неужели этим сволочам мало? Чего им не хватает?

— Они не хотят, чтобы он менял курс, хотя сами, захватив власть, поменяют его тут же, — сказал он. — Они хотят, чтоб он ушел. Они его позвали, чтоб он выморил тараканов в доме. Теперь, когда это сделано, хотят, чтобы вернул им дом, ведь дом-то, как ни крути, — их.

— Нет, — сказал Паредес. — Президент завоевал народ. Понастроил ему школ и больниц, дал закон о страховании рабочих. Если он изменит конституцию и захочет, чтобы его переизбрали, выборы пройдут как по маслу. Посмотри, какие толпы собираются, когда он ездит по стране.

— Эти толпы собираю я, — зевнул он. — Заплати, и такие же манифестации пройдут в твою честь. Нет, по-настоящему популярна у нас только АПРА. Если апристам кое-чего пообещать, они отлично уживутся с режимом и будут ему опорой.

— С ума сошел? — сказал Паредес.

— АПРА теперь не та, что раньше, и коммунистов ненавидит сильней, чем ты, и Штаты ее больше не чураются, — сказал он. — Если к апристским массам добавить государственный аппарат и верных представителей правящих групп, Одрия действительно победит на выборах.

— Ты бредишь, — сказал Паредес. — Одрия — и АПРА. Перестань, ради бога.

— Лидеры АПРА одряхлели и упали в цене, — сказал он. — В обмен на статус легальности и еще кое-какие подачки они согласятся на это.

— Вооруженные силы никогда не пойдут на сделку с АПРА, — сказал Паредес.

— Так их воспитали правые: внушили, что нет врага страшнее, — сказал он. — Однако можно ведь и перевоспитать, объяснив, что АПРА преобразилась. Она даст военным любые гарантии.

— Знаешь что, — сказал Паредес, — не езди в аэропорт встречать Ланду, а сходи-ка ты лучше, Кайо, к психиатру. После этих бессонных ночей ты слегка повредился.

— Вот увидишь, в пятьдесят шестом году президентом станет какой-нибудь барин, — зевнул он. — А нам с тобой предложат передохнуть. Ну и прекрасно будет. Не знаю, для чего мы затеяли этот разговор. Высокая политика — не нашего ума дело. У твоего дядюшки есть советники. Всяк сверчок знай свой шесток. А который, кстати, час?

— У тебя еще есть время, — сказал Паредес. — А я поеду спать, эти два дня меня доконали, в постоянном напряжении, нервы как струны. А ночью возьму девицу, отведу душу. Не желаешь составить компанию?

— Не-е, дон Кайо, он так с самого Чаклакайо и не просыпался, — сказал Лудовико, показывая на Иполито. — Вы не смотрите, что так медленно едем, мне самому как песку в глаза сыпанули, боюсь, стукнемся. Не беспокойтесь, дон Кайо, в аэропорту будем вовремя.

— Самолет через десять минут, дон Кайо, — хриплым, измученным голосом сказал Лосано. — Я пригнал две машины с людьми. Самолет-то пассажирский, я не знаю, как бы его поаккуратней взять…

— Ланда не арестован, — сказал он. — Я сам его встречу и отвезу. Уберите своих, что они выстроились, как на парад? Все прочее — в порядке?

— Всех взяли, — сказал Лосано, позевывая, растирая небритое лицо. — Вот только в Арекипе небольшой прокольчик случился. Доктор Веларде, сочувствующий АПРА. Кто-то его предупредил, он смылся. Будет, наверно, пробиваться в Боливию. Пограничников предупредили.

— Ну и ладно, можете идти, — сказал он. — Вы посмотрите на Лудовико с Иполито: опять задрыхли.

— Они просили о переводе, — сказал Лосано. — Как прикажете, дон Кайо?

— Ничего удивительного, им надоели бессонные ночи, — улыбнулся он. — Ладно. Подыщите мне других, только чтоб были не такие сони. До свиданья, Лосано.

— Может быть, хотите пройти внутрь, присядете? — сказал, отдавая ему честь, лейтенант.