– Твоя жена знает насчет сегодняшнего дела, Педро Ливио? – спросил Уаскар Техеда.

– Думает, что я с Хуаном Томасом Диасом смотрю кино. Она в положении, так что…

Он увидел несущийся на огромной скорости автомобиль, за ним, метрах в десяти, другой, в темноте ему показалось, что это «Шевроле» «Бискейн» Антонио де-ла-Масы.

– Это не они, Уаскар? – вглядывался он в темень.

– Фары мигнули? – закричал Техеда Пиментель. – Ты видел?

– Нет, знака не было. Но это – они.

– Что будем делать, Негр?

– Трогай, трогай!

Сердце у Педро Ливио заколотилось так, что он едва" мог говорить. Уаскар разворачивал тяжелый олдсмобиль. Красные огоньки обеих машин удалялись все больше, скоро совсем пропадут из вида.

– Это – они, Уаскар, должны быть они. Какого же черта не было знака?

Красные огоньки уже пропали; впереди был лишь конус света от фар олдсмобиля, а вокруг – глухая ночь: тучи только что закрыли луну. Педро Ливио – полуавтоматический карабин опирался об опущенное окошко – подумал об Ольге, жене. Что с ней будет, когда она узнает, что ее муж – один из убийц Трухильо? Ольга Деспрадель была его второй женой. Они жили замечательно, потому что Ольга – в отличие от его первой жены, с которой семейная жизнь обернулась сущим адом – была безгранично терпима к его вспышкам гнева и во время приступов ярости никогда не перечила ему и не спорила; а дом она вела с таким тщанием, что он был просто счастлив. Она, конечно, страшно удивится. Считает, что он не интересуется политикой, хотя в последнее время и подружился тесно с Антонио де-ла-Масой, генералом Хуаном Томасом Диасом и инженером Уаскаром Техедой, известными антитрухилистами. Еще несколько месяцев назад, когда его друзья принимались плохо говорить о режиме, он молчал, как сфинкс, но его мнения никто и не допытывался. Не хотелось ему терять место администратора Доминиканской фабрики музыкальных инструментов, принадлежавшей семейству Трухильо. До санкций их материальное положение было очень хорошим, но санкции подорвали все.

Разумеется, Ольге было известно, что Педро Ливио имеет зуб на режим, потому что его первая жена, яростная трухилистка и близкая подруга Генералиссимуса, сделавшего ее губернаторшей Сан-Кристобаля, воспользовалась своим влиянием и добилась судебного решения, запрещающего Педро Ливио навещать свою дочь Аданелу, которую суд отдал матери. Завтра Ольга может подумать, что он вступил в заговор, желая отомстить за эту несправедливость. Нет, совсем не по этой причине он со своим полуавтоматическим карабином М-1 гонится сейчас за Трухильо. Причина – Ольге этого не понять – убийство сестер Мирабаль.

– Кажется, стреляют, Педро Ливио?

– Да, да, стреляют. Это – они, черт возьми! Жми, Уаскар, жми!

Его уши умели различать выстрелы. То, что сейчас пропороло ночь, были очереди из карабинов Антонио и Амадито и револьверные выстрелы Турка, а возможно, Имберта; это радостно взбодрило его, измученного ожиданием. Олдсмобиль уже мчался по шоссе. Педро Ливио высунулся в окошко, но не увидел ни «шевроле» Козла, ни его преследователей. Но за поворотом вдруг возник Меркьюри Эстрельи Садкалы, и тут же фары олдсмобиля высветили худое лицо Фифи Пасторисы.

– И мимо Фифи проехали, – сказал Уаскар Техеда. – И тоже забыли подать знак. Какие болваны!

«Шевроле» Трухильо показался всего метрах в ста, он стоял с зажженными фарами у правой обочины. «Вот он!», «Это он, черт возьми!» – закричали Педро Ливио и Уаскар, и в тот же миг снова послышались выстрелы -револьвер, карабин, автомат. Уаскар погасил огни и тормознул олдсмобиль метрах в десяти от «шевроле». Педро Ливио рванул дверцу, вывалился на шоссе и выстрелил. Он больно ударился всем телом и ободрался обо что-то, но тут до него донеслись ликующий крик Антонио де-ла-Масы: «Отбегался сарыч кур воровать», – что-то в этом роде, голоса Турка, Тони Имберта, Амадито, – и он, поднявшись с трудом, бросился к ним вслепую, на голоса. Сделав несколько шагов, услыхал новые выстрелы, совсем близко, и что-то вдруг обожгло, сбило с ног и вцепилось в солнечное сплетение.

– Не стреляйте, мать вашу, это мы, – закричал Уаскар Техеда.

– Меня ранило, – пожаловался Педро Ливио и тут же, без перехода заорал во всю мочь: – Козел мертв?

– Мертвее мертвого, Негр, – сказал рядом с ним Уаскар Техеда. – Смотри.

Педро Ливио чувствовал, что силы покидают его. Он сидел на мостовой среди обломков и стеклянного крошева. Слышал, как Уаскар Техеда сказал, что поедет за Фифи Пасторисой, слышал, как олдсмобиль тронулся. До него доносились возбужденные голоса товарищей, но кружилась голова, и ответить не было сил; он едва понимал, что они говорили, потому что все его внимание было обращено на жжение в желудке. Горела и рука. Неужели схватил две пули? Олдсмобиль вернулся. Он разобрал слова Фифи Пасторисы:

– Мать твою, Господь велик, мать твою.

– Давайте запихнем его в багажник, – распоряжался Антонио де-ла-Маса с полным спокойствием. – Надо отвезти труп и показать Пупо, чтобы он запустил в действие план.

Он чувствовал, что руки у него мокрые. Эта липкая жидкость могла быть только кровью. Его или Козла? И асфальт тоже мокрый. Дождя не было, значит, тоже от крови. Кто-то положил ему руку на плечо и спросил, как он себя чувствует. Голос был озабоченный. Он узнал Сальвадора Эстрелью Садкалу.

– Кажется, пуля в желудке… – Но вместо слов из горла вышло только хрипение.

Он различал силуэты товарищей, они грузили какой-то тюк в «Шевроле» Антонио. Да это же – Трухильо, черт возьми! Получилось все-таки. Но радости он не почувствовал, скорее, облегчение.

– А где шофер? Никто не видел Сакариаса?

– Тоже – наповал, там он где-то, темно, не видно, – сказал Тони Имберт. – Не теряй времени, не ищи его; Амадито. Надо ехать в город. Сейчас самое главное – показать труп Пупо Роману.

– Педро Ливио ранен, – озабоченно сказал Сальвадор Эстрельа Садкала.

Багажник с трупом был уже закрыт. Вокруг него толпились темные силуэты, лиц он не разбирал, они похлопывали его по плечу, спрашивали: ну, как ты, Педро Ливио? Они пристрелят его, чтобы избавить от мучений? В свое время было решено единогласно. Никогда не оставлять раненого товарища, чтобы он не попал в руки calies Джонни Аббеса и не подвергся бы пыткам и унижениям. Он вспомнил, как они разговаривали об этом в саду у генерала Хуана Томаса Диаса и его жены Чаны, где росли манго и фламбойаны, в этом разговоре принимал участие и Луис Амиама Тио. И все единодушно согласились: не оставлять умирающих. Если их затея не удастся и кто-то будет тяжело ранен, застрелить его, чтобы избавить от мучений. Значит, он умрет? Его пристрелят?

– Внесите его в машину, – распорядился Антонио де-ла-Маса. – Отвезем к Хуану Томасу, там вызовем врача.

Тени товарищей трудились у «Шевроле» Козла, стаскивали его с шоссе. Он слышал, как они тяжело, натужно дышат. Фифи Пасториса присвистнул:

– Ничего себе изрешетили, мать твою.

Когда друзья подняли его, чтобы отнести в машину, боль стала такой сильной, что он потерял сознание. Через несколько секунд, когда он пришел в себя, они все еще не тронулись с места. Он оказался на заднем сиденье, Сальвадор приобнял его сзади за плечи и подставил ему под голову свою грудь вместо подушки. Он разглядел, что за рулем – Тони Имберт, а с ним рядом – Антонио де-ла-Маса. Ну, как ты, Педро Ливио? Он хотел сказать: «Главное – стервятник сдох», – но вышел только беззвучный шепот.

– Похоже, с Негром серьезно, – процедил Имберт.

Получается, что друзья за глаза называют его Негром. Ну и пусть. Они ему друзья, настоящие: никому из них даже в голову не пришло пристрелить его. Они считают нужным посадить его в машину и отвезти к Хуану Диасу с Чаной. И в желудке, и руку жгло уже меньше. Сил совсем не было, и он даже не пытался говорить. Но голова была ясной, и он прекрасно понимал все, что говорили. Тони, Антонио и Турок, по-видимому, тоже были ранены, но легко. Задели пули и Антонио с Сальвадором, первому царапнуло лоб, второму – голову. Носовыми платками они вытирали кровившие раны. Тони гильзой поцарапало грудь, левый сосок, и он сказал, что кровь запачкала рубашку и брюки.

Он узнал здание Национальной лотереи. Значит, в город возвращаются по старому шоссе Санчес из-за того, что там меньше машин? Нет, не из-за этого. Тони Имберт хотел заехать к своему другу, Хулито Сениору, который жил на проспекте Анхелита, и оттуда позвонить генералу Диасу, предупредить условной фразой, что везут труп к Пупо Роману: «Тесто подошло, пора печь, Хуан Томас». Они остановились перед темным домом. Тони вышел из машины. Вокруг ни живой души. Педро Ливио услышал Антонио: его невезучий «Шевроле» изрешетили пули, одна шина спущена. Педро Ливио помнил этот момент: хлопнула шина и застучали пули, каждый звук отдавался в желудке.

Имберт вернулся: в доме Хулито Сениора никого нет. Лучше ехать прямо к Хуану Томасу. Они снова поехали, очень медленно, петляя и объезжая людные улицы.

Сальвадор наклонился к нему.

– Как ты, Педро Ливио?

«Хорошо, Турок, хорошо», – сжал ему руку.

– Потерпи, немного осталось. У Хуана Томаса тебя посмотрит врач.

Какая жалость, нету сил сказать друзьям, чтобы они не беспокоились о нем, что ему хорошо оттого, что Козел мертв. Они отомстили за сестер Мирабаль и за несчастного Руфино де-ла-Круса, шофера, который возил их в крепость Пуэрто-Плата навещать заключенных там мужей; Трухильо приказал убить и его, чтобы фарс с автомобильной катастрофой выглядел более правдоподобно. То убийство так ранило душу Педро Ливио, что после 25 ноября 1960 года он и примкнул к заговору, организованному его другом Антонио де-ла-Масой. Сестер Мирабаль он знал только по рассказам. Но, как и многих доминиканцев, трагедия девочек из Сальседо потрясла его. Вот уже беззащитных женщин убивают, и все смотрят – пальцем не пошевельнут. До такого позора докатились мы в Доминиканской Республике? Не осталось настоящих мужиков, коньо! И он, всегда такой сдержанный в проявлении чувств, услышав взволнованные слова Антонио Имберта о Минерве Мирабаль, в присутствии товарищей разрыдался, единственный раз в своей взрослой жизни. Нет, есть еще настоящие мужчины в Доминиканской Республике. Доказательство тому – труп, который они везли в багажнике.

– Я умираю! – вскрикнул он. – Не дайте мне умереть!

– Подъезжаем, Негр, – успокоил его Антонио де-ла-Маса. – Сейчас будем тебя лечить.

Он силился не потерять сознание. Чуть спустя узнал пересечение Максиме Гомеса с проспектом Боливара.

– Видели казенный автомобиль? – сказал Имберт. – Эта машина – не генерала Романа?

– Пупо у себя дома, ждет нас, – отозвался Антонио де-ла-Маса. – Он сказал Амиаме и Хуану Томасу, что сегодня уже не выйдет из дому.

Прошел век, прежде чем машина остановилась. Из разговора друзей он понял, что они подъехали к дому генерала Диаса, к черному ходу. Кто-то открыл калитку. Въехали во двор, остановились у гаража. В слабом свете от уличных фонарей и освещенных окон он узнал цветущий сад, за которым так ухаживала Чана, куда он столько раз приходил по воскресеньям, один или с Ольгой, и они вкусно обедали, для друзей генерал сам готовил креольские блюда. Почему-то ему казалось, что он – это не он, а кто-то другой, кто со стороны наблюдает за всей этой передрягой. Днем, узнав, что дело назначено на сегодняшнюю ночь, он, прощаясь с женой, сказал, что вечером пойдет смотреть кино именно в этот дом; Ольга сунула ему в карман песо и попросила, чтобы он принес ей шоколадно-ванильное мороженое. Бедняжка! Из-за беременности у нее появлялись маленькие прихоти. От переживаний она может потерять ребенка! О, нет, Боже мой, нет, нет. Это, наверное, будет девочка, сестричка их двухлетнему Луису Мариано. Турок, Имберт и Антонио уже вышли из машины. Он остался один, лежал в полутьме на заднем сиденье «Шевроле». И думал, что никто уже и ничто не спасет его от смерти, и он умрет, не узнав даже, кто победит в матче по баскскому мячу, в котором сегодня команда его фабрики «Ударные инструменты – Геркулес» играет против «Доминиканской авиационной компании» на бейсбольном поле «Доминиканского национального пивоварения».

Во дворе громко заспорили. Эстрельа Садкала ругал Фифи, Уаскара и Амадито, только что подъехавших на олдсмобиле, за то, что оставили на шоссе машину Турка:

– Идиоты, болваны. Вы что, не понимаете? Вы же меня выдали с потрохами! Езжайте обратно, заберите ее.

Как странно: чувствовать, что ты тут и тебя тут нет. Фифи, Уаскар и Амадито успокаивали Турка: в спешке они очумели и никто не вспомнил о его машине. Какая теперь разница, генерал Роман сегодня ночью возьмет власть. Им нечего бояться. Вся страна выйдет на улицы чествовать их, казнивших тирана.

Они забыли о нем? Властный голос Антонио де-ла-Масы навел порядок. Никому не надо возвращаться на шоссе, там наверняка уже полно calies. Главное сейчас – найти Пупо Романа и показать ему труп, как он требовал. Но возникла проблема: Хуан Томас Диас и Луис Амиама только что были у него дома – Педро Ливио знал этот дом, он находился рядом, на другом углу, – но Мирейа, его жена, сказала, что Пупо ушел с генералом Эспайльатом, «потому что, кажется, что-то случилось с Хозяином». Антонио де-ла-Маса успокоил их:

– Не волнуйтесь. Луис Амиама, Хуан Томас и Модесто Диас пошли за Бибином, братом Пупо. Он нам поможет его найти.

Да, они забыли о нем. Видно, он так и умрет в продырявленном пулями автомобиле, рядом с трупом Трухильо. Ярость охватила его, ярость, которая была бедой его жизни, однако на этот раз он тотчас же успокоился. Что проку яриться в такой момент, болван?

Он прикрыл глаза, потому что в лицо ударил свет – прожектор или сильная лампа. Он узнал склонившиеся над ним лица зятя Хуана Томаса Диаса, дантиста Бьенвенидо Гарсии, Амадито и, кажется, Линито. Да, Линито, врач, доктор Марселино Велес Сантана. Они склонились над ним, ощупывали его, подняли рубашку. Что-то спросили, он не понял, что. Хотел сказать, что боль утихла, спросить, во скольких местах его продырявили, но голоса не было. Он старался открыть глаза пошире, чтобы знали, что он жив.

– Надо везти в больницу, – решительно сказал доктор Велес Сантана. – Он истекает кровью.

У доктора стучали зубы, как от лютой стужи. Они не были настолько близкими друзьями, чтобы Линито так дрожал из-за него. Его била дрожь оттого, что он узнал: они убили Хозяина.

– Внутреннее кровоизлияние. – И голос у него тоже дрожал. – По меньшей мере одна пуля – в области сердца. Его надо немедленно оперировать.

Они заспорили. Ему было все равно, умрет ли он. Несмотря ни на что, он был доволен. Бог наверняка простит его. За то, что он оставил Ольгу на шестом месяце и маленького Луиса Марианито. Бог знает, что ему лично смерть Трухильо никакой выгоды не сулила. Наоборот: он был управляющим на его предприятии, считался привилегированным. А приняв участие в этой затее, он ставил под удар и свою работу, и безопасность семьи. Бог наверняка поймет его и простит.

Он почувствовал страшный спазм в желудке и закричал.

– Спокойно, спокойно, Негр, – просил его Уаскар Техеда.

Он хотел ответить: «Сам ты негр, и мать твоя – негритянка», – но не мог. Его вытаскивали из «Шевроле». Совсем близко было лицо Бьенвенидо – зятя Хуана Томаса, мужа его дочери Марианелы, – и доктора Белеса Сантаны, он все еще клацал зубами. Он узнал Мирито, шофера генерала, и Амадито, тот прихрамывал. Со всеми предосторожностями его перенесли в «Опель» Хуана Томаса, стоявший рядом с «Шевроле». Педро Ливио увидел луну: они сияла на уже безоблачном небе, над манговыми деревьями и цветущими тринитариями.

– Едем в Интернациональную клинику, Педро Ливио, – сказал доктор Велес Сантана. – Потерпи, потерпи еще немножко.

Чем дальше, тем безразличнее ему все становилось. Он был в «Опеле», за рулем – Мирито, Бьенвенидо сидел впереди, а сзади, рядом с ним, доктор Велес Сантана. Линито дал ему понюхать что-то, сильно пахнущее эфиром. «Запах карнавала». Дантист и врач подбадривали:

– Уже подъезжаем, Педро Ливио». Ему безразлично было то, что они говорили, и то, что, похоже, так беспокоило Бьенвенидо и Линито.

– Куда же запропастился генерал Роман?

– Если он не появится, дело – дрянь.

Вместо мороженого Ольга получит сообщение, что ее мужа оперируют в Интернациональной клинике, в трех кварталах от дворца, после того, как покарали убийцу сестер Мирабаль. От дома Хуана Томаса до клиники – всего несколько кварталов. Почему же так долго едут?

Наконец «Опель» остановился. Бьенвенидо и доктор Сантана вышли. Он видел, что они стучали в дверь, над которой светились и искрились буквы: «Приемный покой». Вышла сестра милосердия в белом сестринском головном уборе, появились носилки. Когда Бьенвенидо Гарсиа с Белесом Сантаной поднимали его, боль стала чудовищной: «Уморите, коньо!» Он заморгал, ослепленный белизной коридора. Поднимались в лифте. Теперь он лежал в стерильно-белой комнате, в изголовье – образ Пречистой Девы. Бьенвенидо и Вел ее Сантана куда-то ушли; две сестры раздевали его, молодой мужчина с усиками наклонился к самому его лицу.

– Я – доктор Хосе Хоакин Пуэльо. Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, хорошо, – прошептал он, счастливый, что получилось выговорить. – Плохо дело?

– Я дам вам таблетки от боли, – сказал доктор Пуэльо. – Пока мы вас готовим к операции. Надо вытащить из вас эту пулю.

Из– за плеча доктора выглянуло знакомое лицо -широкий лоб, пронзительные глаза: доктор Артуро Дамирон Рикарт, владелец и заведующий хирургическим отделением Интернациональной клиники. Однако на этот раз он не выглядел улыбчивым добряком, как обычно, доктор был заметно растерян. Бьенвенидо и Линито все ему рассказали?

– Мы тебя готовим к операции, Педро Ливио, сейчас сделаем укол, – предупредил он. – Не бойся, все будет хорошо. Хочешь позвонить домой?

– Только не Ольге, она в положении, боюсь напугать. Лучше – моей свояченице Мари.

Голос, похоже, окреп. Он сказал им номер телефона Мари Деспрадель. Таблетки, которые его заставили проглотить, укол и дезинфицирующая жидкость – сестры вылили несколько пузырьков ему на руку и на живот -подействовали. Голова больше не кружилась, дурнота отступила. Доктор Дамирон вложил ему в руку телефонную трубку.

– Алло, алло?

– Это Педро Ливио, Мари. Я в Интернациональной клинике. Несчастный случай. Не говори Ольге, не пугай ее. Меня будут оперировать.

– Боже правый, Боже правый! Я еду к тебе, Педро Ливио.

Врачи осматривали его, переворачивали, а он не чувствовал их рук. Безмерный покой наполнил его. Он совершенно отчетливо понимал, каким бы другом ни был Дамирон Рикарт, он не может не сообщить в СВОРу, что к нему поступил человек с огнестрельным ранением, это обязаны были делать все больницы и госпитали, в противном случае врачам и сестрам грозила тюрьма. А значит, скоро сюда нагрянет СВОРа и начнется дознание. Нет, нет. Хуан Томас, Антонио, Сальвадор уже показали Пупо Роману труп, и тот уже поднял войска, и уже объявили, что власть переходит к военно-гражданской хунте. Возможно, как раз в эти минуты верные Пупо Роману военные арестовывают или ликвидируют Аббеса Гарсию с его бандой убийц, ведут в камеры братьев и приспешников Трухильо, а народ, наверное, высыпал на улицы – по радио объявили, что тиран мертв. В колониальном городе, вокруг Национального дворца бушует, наверное, карнавал, празднуют свободу. «А ты, Педро Ливио, лежишь на операционном столе, вместо того чтобы плясать, какая жалость».

И тут он увидел заплаканное, испуганное лицо жены.

– Что такое, любимый, что случилось, что с тобой сделали?

Он целовал ее, пытался успокоить («Несчастный случай, любимая, не пугайся, меня будут оперировать»), потом увидел свояченицу Мари, ее мужа Луиса Деспрадель Враче. Он был врачом и теперь расспрашивал доктора Дамирона Рикарта насчет операции.

– Зачем ты это сделал, Педро Ливио?

– Чтобы наши дети жили свободными, любимая. Она засыпала его вопросами и все плакала, плакала.

– Боже мой, ты весь в крови.

И он дал волю чувствам, которые так долго сдерживал, сжал ее руку и, глядя ей в глаза, воскликнул:

– Он мертв, Ольга! Мертв! Мертв!

Было похоже на кино, когда изображение застывает и время прерывается. Ему захотелось смеяться, видя, с каким недоверием смотрят на него Ольга, родственники, сестры милосердия, врачи.

– Замолчи, Педро Ливио, – зашептал доктор Дамирон Рикарт.

Все обернулись на дверь, потому что в коридоре раздался громкий топот вопреки всем табличкам на стенах, просившим соблюдать тишину. Дверь распахнулась. И в толпе военных Педро Ливио сразу узнал рыхлое лицо с двойным подбородком и глаза с набрякшими веками – полковник Джонни Аббес Гарсиа.

– Добрый вечер, – сказал он, глядя на Педро Ливио, но обращаясь к остальным. – Будьте любезны выйти. Доктор Дамирон Рикарт? Вы, доктор, останьтесь.

– Этой мой муж, – заплакала Ольга, обнимая Педро Ливио. – Я хочу быть с ним рядом.

– Выведите ее, – приказал Аббес Гарсиа, не глядя на Ольгу.

В палату уже вошли люди – calies с револьверами у пояса и военные с автоматами «Сан-Кристобаль». Сквозь прикрытые веки он видел, как уводили плачущую Ольгу («Не трогайте его, я жду ребенка»), Мари; свояк сам пошел за ними, не пришлось и подталкивать. Люди вокруг смотрели на него с любопытством и немного брезгливо.

Он узнал генерала Феликса Эрмиду, полковника Фигероа Карриона, которого знал по армии. Говорили, что в СВОРе он был правой рукой Джонни Аббеса.

– Как его состояние? – обратился Аббес к врачу тягуче-лениво.

– Тяжелое, полковник, – ответил доктор Дамирон Рикарт. – Пуля, по-видимому, находится вблизи сердца, в области эпигастрия. Мы дали ему лекарства, чтобы остановить кровотечение и оперировать.

Многие курили, и палата наполнилась дымом. Как хотелось курить, вдохнуть ментоловый дым «Салема» с освежающим запахом, эти сигареты курил Уаскар Техеда, и ими всегда угощала в своем доме Чана Диас.

Над ним нависло, почти касаясь, отечное, с упавшими черепашьими веками лицо Аббеса Гарсии.

– Что с вами произошло? – услышал он мягкий, вкрадчивый голос.

– Не знаю, – ответил он и сразу пожалел, глупее ответа не придумать. Но другого в голову не пришло.

– Кто в вас стрелял? – продолжал Аббес Гарсиа тем же тоном.

Педро Ливио молчал. Невероятно, что за все эти месяцы, пока готовились убить Трухильо, они ни разу не подумали о ситуации, в которую он теперь попал. Приготовить алиби или легенду на случай допроса. «Какие болваны!»

– Несчастный случай. – И снова пожалел, отговорка получилась глупой.

Аббес Гарсиа не выказывал нетерпения. Повисло густое молчание. Педро Ливио чувствовал на себе тяжелые, Враждебные взгляды стоящих вокруг людей. Кончики сигарет, когда они подносили их ко рту, полыхали красным.

– Расскажите мне про этот несчастный случай, – сказал начальник СВОРы тем же тоном.

– Когда я выходил из бара, в меня выстрелили, из машины. Не знаю, кто.

– Из какого бара?

– Из бара «Рубио», на улице Пало Инкадо, у парка Независимости.

Конечно же, через несколько минут calies убедятся, что он врет. Не медвежью ли услугу оказали ему друзья, нарушив уговор пристрелить тяжелораненого товарища?

– Где Хозяин? – спросил Джонни Аббес, и голос выдал волнение.

– Не знаю. – Горло начинало сжимать; силы снова покидали его.

– Он жив? – спросил начальник СВОРы и тут же: – Где он?

И хотя кружилась голова и мутило, как перед обмороком, Педро Ливио понял, что спокойствие начальника СВОРы – только видимость, а на самом деле он кипит от нетерпения. Рука с сигаретой двигалась неловко и не сразу находила рот.

– Надеюсь, что в аду, если ад существует, – услышал он свой голос. – Мы его отправили туда.

Лицо Аббеса Гарсии, чуть затянутое дымом, не дрогнуло и на этот раз, но рот раскрылся, как будто ему не хватало воздуха. Молчание стало еще гуще. Потерять бы сознание – и все дела.

– Кто? – спросил полковник совсем мягко. – Кто отправил его в ад?

Педро Ливио не ответил. Ему смотрели в глаза, и он выдерживал взгляд, как бывало в детстве, в Игуэе, когда они в школе играли в гляделки. Рука полковника поднялась, взяла изо рта горящую сигарету и вдавила ее в лицо Педро Ливио, под левым глазом. Педро Ливио не закричал, не застонал. Закрыл глаза. Прожгло болью, запахло горелым мясом. Когда он открыл глаза, Аббес Гарсиа был все еще здесь. Значит, началось.

– Такие вещи если не делать хорошо, то лучше вообще не делать, – услыхал он. – Знаешь, кто такой Сакариас де-ла-Крус? Шофер Хозяина. Я только что говорил с ним в госпитале «Марион». Он еще тяжелее, чем ты, пули прошили его с головы до ног. Но живой. Видишь, не получилось. Ты влип. Ты тоже не умрешь, Будешь жить. И расскажешь мне, как все происходило. Кто был с тобой на шоссе?

Педро Ливио поплыл, подступала тошнота. Разве Тони Имберт с Антонио не говорили, что Сакариас де-ла-Крус тоже мертвее мертвого? Аббес Гарсия лгал ему, чтобы вытянуть из него имена? Какие дураки. Они должны были убедиться, что шофер Козла тоже мертв.

– Имберт сказал, что Сакариас мертвее мертвого, – возразил он. Как интересно: вроде ты – это ты и в то же время не ты.

Лицо начальника СВОРы склонилось над ним. Он слышал его пропахшее табаком дыхание. Видел маленькие черные глазки в рыжем окружье. Как бы ему хотелось иметь силы, чтобы вцепиться зубами в эти пухлые, рыхлые щеки. Или по крайней мере плюнуть в них.

– Ошибся, он только ранен, – сказал Джонни Аббес. – Какой Имберт?

– Антонио Имберт, – объяснил он в беспокойстве. – Что же – он меня обманул? Какое блядство.

Он отметил движение, кто-то вышел, другие плотнее столпились у постели. Лица растворялись в дыму. Он задыхался, как будто ему наступили на грудь.

– Антонио Имберт и кто еще? – говорил ему в самое ухо полковник Аббес Гарсиа. У него кожа леденела при мысли, что на этот раз он может прожечь ему сигаретой глаз и он останется без глаза. – Имберт командовал? Он организовал это?

– Нет, у нас нет командиров, – забормотал он, боясь, что у него не хватит сил закончить фразу. – А если бы были, командиром стал бы Антонио.

– Какой Антонио?

– Антонио де-ла-Маса, – пояснил он. – Если бы были, конечно, стал бы он. Но у нас нет командиров.

Снова наступило долгое молчание. Ему что – дали пентонал натрия, что он так легко говорит? Но от пентонала засыпают, а он – ни в одном глазу, бодрый, и хочется все рассказать, выложить все секреты, которые раздирают ему внутренности. И он ответит на все, что ни спросят, черт подери. Вокруг него перешептывались, по плитчатому полу заскользили шаги. Уходят? Дверь открывалась, закрывалась.

– Где сейчас Имберт и Антонио де-ла-Маса? – Начальник СВОРы выдохнул дым, и Педро Ливио показалось, что дым вошел ему в глотку, в нос, до самых кишок.

– Ищут Пупо, где же им еще быть. – Хватит ему сил закончить фразу? Изумление Аббеса Гарсии, генерала Феликса Эрмиды и полковника Фигероа Карриона было так велико, что он сделал сверхчеловеческое усилие и объяснил им то, чего они не понимали: – Он, пока не увидит труп Козла, пальцем не шевельнет.

Они таращили глаза, недоверчиво, с ужасом.

– Пупо Роман? – Теперь и Аббес Гарсиа потерял самоуверенность.

– Генерал Роман Фернандес? – отозвался эхом Фигероа Каррион.

– Военный министр? – взвизгнул генерал Феликс Эрмида и побледнел.

Педро Ливио не удивился, когда та же самая рука снова расплющила горящую сигарету о его рот. Горечь табака и пепла на языке. Не было сил выплюнуть вонючую гадость, прожигавшую десны и нёбо.

– Он потерял сознание, полковник, – услышал он шепот доктора Дамирона Рикарта. – Если его не оперировать, он умрет.

– Это вы умрете, если не оживите его, – с глухой яростью отчеканил Аббес Гарсиа. – Сделайте ему переливание крови, все что угодно, но он должен прийти в себя. И говорить. Оживите его, не то я всажу в вас весь свинец, что есть в этом револьвере.

Раз они так говорят, значит, он не умер. Нашли наконец Пупо Романа? Показали ему труп Козла? Если бы революция началась, ни Аббес Гарсиа, ни Феликс Эрмида, ни Фигероа Каррион не стояли бы сейчас у его кровати. Они были бы арестованными или покойниками, и братья, и племянники Трухильо – тоже. Он попробовал попросить их объяснить ему, почему они не арестованы и не покойники, но ничего не получилось. В желудке больше не болело, горели веки и рот от ожогов. Ему сделали укол, дали понюхать ватку, которая пахла ментолом, как сигареты «Салем». Он увидел пузырек с сывороткой рядом, у кровати. Он их слышал, а они считали, что не слышал.

– Правда ли это? – Фигероа Каррион казался больше испуганным, чем удивленным. – Военный министр замешан в такое? Невозможно, Джонни.

– Удивительно, нелепо, необъяснимо, – поправил его Аббес Гарсиа. – Но не невозможно.

– Почему, зачем? – распалялся генерал Феликс Эрмида. – Какая ему от этого выгода? Он обязан Хозяину всем, что имеет. Этот болван называет нам имена, чтобы запутать.

Педро Ливио дернулся, пытаясь подняться, чтобы они знали: он не потерял сознания и не умер, и все, что сказал им, – правда.

– А ты, Феликс, не думаешь, что Хозяин разыграл комедию, чтобы проверить, кто ему верен, а кто – нет? -сказал Фигероа Каррион.

– Уже – нет, – огорченно признался генерал Эрмида. – Если эти сукины дети на самом деле его убили, тут такое начнется.

Полковник Аббес Гарсиа ударил себя по лбу:

– Теперь понимаю, зачем Роман звал меня в Центральные казармы. Ну, конечно, он замешан! Хотел заманить всех близких к Хозяину людей, чтобы запереть до начала переворота. Пойди я туда, был бы уже покойником.

– Просто не верится, коньо, – все повторял генерал Феликс Эрмида.