25

Она разделась полностью, а он все еще не снял с себя джинсы.

– Не хочешь меня потрогать?

Они остановились возле реки. Вода текла очень медленно и лишь тихонько журчала.

– Думаю, да.

Он был девственником, так мне кажется, поэтому я так вам и сказал, хотя полной уверенности у меня тоже нет. Мне кажется, что он был девственником, я знаю, что он был девственником, хоть и не знаю откуда – может быть, потому, что я и сам такой.

Она начала расстегивать его джинсы. Думаю, без них он себя чувствовал не очень уютно, главным образом потому, что, снимая джинсы, он должен был снять и сапоги, а я знаю, что он ненавидел расставаться со своими сапогами.

– Тебе нравится?

Она его трогала. Она сама мне сказала. Ее тело действительно хорошо смотрелось, его тоже. Они оба были очень красивые.

Тогда он поцеловал ее, а потом они продолжали трогать друг друга, а потом, я думаю, они это сделали. Она мне сказала, что они это сделали. Она рассказала мне и как они это делали.

У него сначала не получалось – я имею в виду, у него сначала не вставал, но потом все было в порядке, особенно после того, как она взяла у него в рот.

Он знал, что у него остается не так много времени, и он трогал ее повсюду, как трогают то, чего никогда больше не увидят. Она кончила первой, а он намного позже – только после того, как она крикнула ему:

– Выплесни все в твою маленькую шлюху!

Потом он целовал ее – много раз в лоб и повсюду, и он гладил ее волосы, особенно на макушке, пока оба они не заснули.

Сначала заснул он, а чуть позже – она.

Когда они проснулись, она сказала, что ей снилось, что у них маленький домик посреди огромного поля, где растут деревья и цветы, и что небо над ним имеет особый цвет, почти белый, как будто бы скоро повалит снег – несмотря на то что было жарко. Не то чтобы нестерпимо жарко – скорее, чувствовалось приятное тепло, которое ощущаешь, выходя в разгар лета из прохладного кинозала.

Он сказал, что не помнит свой сон, но там было холодно, намного холоднее, чем в кинотеатре с кондиционером, и даже намного холоднее, чем сам снег.

Пока он надевал свои черные джинсы и сапоги, она думала, что из всех мужчин, которые ее трогали, и из всех, кто будет трогать ее после, кто будет засовывать в нее свои члены, он навсегда останется самым важным. Таким, кого все другие будут бояться.

26

– Ты знаешь, я однажды сломал парню руку, когда надевал на него наручники.

Это был умный полицейский. Он снова пришел к нам в дом. Мамы не было, ее позвали на радиопередачу о женщинах, которых бросили мужья. Тем мужьям, кто послушает ее историю, придется хорошо подумать, прежде чем решиться послать подальше своих жен. Глупый полицейский не пришел, поэтому мы говорили один на один. Мы сидели в гостиной, я принес ему пива и себе тоже. Стаканов я не принес. Мы пили прямо из банок.

– Это было несложно. Я уперся ногой ему в спину и тянул руку на себя, пока не услышал треск. Больше всего меня потряс этот звук. У меня переломов никогда не было. Он вопил, словно какое-то животное. Он был из тех типов, что пристают к детям в парке, и я подумал, что перелом руки он уж, по крайней мере, заработал.

– По-моему, это справедливо.

– Ты видишь, в этом есть что-то, чего люди не понимают. Нельзя допускать, чтобы кто-то мог приставать к детям. Дети – это святое.

– Я думаю то же самое.

– Ну конечно, поэтому я и не хочу ловить твоего брата. Он детям ничего плохого не делает.

Я знал, что мой брат никогда не обидит ребенка.

– Он никогда не обидит ребенка.

– Знаю, поэтому мне не хочется стрелять твоему брату в башку, но дело в том, что в нем есть какая-то странность, он малость сумасшедший, то есть он сумасшедший не так, как все, а это уже проблема.

Он надолго замолчал. Смотрел в пол. Потом поднял голову.

– Да, сеньор, это уже проблема.

Я видел, что он сильно разволновался. Думаю, это его всерьез беспокоило. С ним было приятно общаться, и я хорошо понимал все, что он мне говорит.

Я принес еще пару банок. Маме не понравилось бы, что мы вместе выпиваем у нас дома, но, откровенно говоря, мне уже было все равно.

Я подал ему пиво, он откупорил банку, а потом я открыл свою.

– Спасибо. У вас очаровательная семья, и вы все такие красивые, вы все действительно красивые. Твоя мать – красавица, если тебя не обижают мои слова.

– Нет, с чего бы?

Мне хотелось казаться одним из тех, кто уже ничему не удивляется. Хотя в принципе так оно и было: мой брат стрелял в людей, а я ничему не удивлялся.

– Да, очень красивые, и ты тоже. Вы все очень красивые, а он самый красивый из всех. И мне совсем не улыбается его убивать.

Он опять надолго замолчал. Обхватил голову руками – казалось, он вот-вот заплачет. Он снова вынырнул на поверхность:

– Слушай, а еще пиво есть?

Я допил одним глотком содержимое своей банки. Залез в холодильник и достал еще по одной.

Вернулся с пивом. Мы пили молча. Он больше ничего не сказал, но, уже стоя в дверях, посмотрел на меня так, словно мы – старые друзья. Он мне нравился, я слегка захмелел и чувствовал себя хорошо. Мне нравилось думать, что у меня есть друг, который может сломать руку любому, кто меня обидит.

– Вот что, парень, клянусь тебе, мне не нравится, совсем не нравится то, что я должен буду превратить твоего бедного брата в решето.

Он положил мне руку на плечо, как будто мы когда-то учились в одном классе. И даже больше того: работали в одном полицейском участке.

– Я знаю, вы не беспокойтесь.

Мне показалось, он действительно так думал.

27

– Если кто-нибудь достанет нож и захочет меня убить, что ты будешь делать?

– Я убью его из моего пистолета.

– Если кто-нибудь трахнет меня спереди и сзади, а потом заставит меня все проглотить, что ты будешь делать?

– Я убью его из моего пистолета.

– Если кто-нибудь сильно меня обидит, так сильно, что я в тысячу лет не смогу этого позабыть, что ты будешь делать?

– Я убью его из моего пистолета.

По обеим сторонам шоссе росли деревья, а электрические провода летели со скоростью машины. Кроме этого, больше не было ничего – ничего иного, ничего нового и ничего старого, ничего впереди и, разумеется, ничего, абсолютно ничего позади.

Только это.

28

Они остановились посреди леса. Шоссе здесь сужалось, над ним нависали деревья. Дождь перестал, но все вокруг было еще сырым. Ночь была где-то рядом, и в этот час все выглядело вполне естественно и в то же время очень загадочно.

Они вылезли из машины и пошли пешком. Она немного замерзла, поэтому он снял свою черную рубашку и отдал ей. Сам остался в черной майке. Влажная трава цеплялась за ее ноги. Влажная трава цеплялась за его сапоги.

– Если бы у тебя оставалось всего одно желание, что бы ты сделал?

– Ничего.

– Ничего?

– Вот именно, ничего.

– И что же в этом хорошего?

– То, что в этом нет ничего плохого.

Мне кажется, она его не понимала: она смотрела на его тело под черной майкой с вырезом и думала, что он очень красивый, но не понимала, что все, чего он на самом деле хочет, – это чтобы его оставили в покое. Остаться в стороне от всех обещаний и обязательств, от всего хорошего и всего плохого.

– Ничего, именно так, господа, все, чего я прошу от жизни, – это ничего.

– Совсем ничего?

– Ничего, ничего, ничего, ничего, ничего, ничего, ничего, ничего, ничего, ничего, ничего и еще раз ничего.

Иногда он становился невыносим. Как раз тогда она отыскала дорогу, и они начали подниматься – сначала по высоким каменным уступам, потом по мокрой деревянной лестнице, старой, кривой и извилистой. Настолько извилистой, что, казалось, никто не мог бы остаться довольным, сколотив такое абсурдное сооружение. Настолько извилистой, что построить подобное можно было только со зла. Настолько извилистой, что, как подумала она, кто бы ни жил наверху этой лестницы, он наверняка сумасшедший.

Наверху оказался дом, деревянный дом посреди леса, такой же убогий, как и лестница. Казалось, стоит чихнуть – и он рухнет. Там были цветные занавески, и цветы, и большой перепуганный пес. Впечатление было такое, что все это в любой момент готово развалиться.

Была там и вывеска «Дом продается», написанная от руки и почти уже смытая дождями. В конце лестницы их ожидали мужчина и женщина.

– Хотите посмотреть дом?

Вперед вышел крепкий мужчина в синем заношенном свитере и линялых джинсах.

У женщины, стоявшей позади, были очень короткие черные волосы и синяк под глазом.

– Поднимайтесь, будьте столь любезны.

Им было забавно услышать такое официальное приглашение – пусть даже от человека, который не умеет строить ни дома, ни лестницы.

– Это все наше, но может стать вашим.

Вокруг дома был огороженный участок, заросший и пустой. Позади дома начинался лес.

– Это вы построили?

– Да, молодой человек, я сам, вот этими руками.

Мужчина поднял ладони вверх, и все какое-то время на них глядели. Его жена тоже. Она была маленькая, но казалась такой же перепуганной, как и их большой пес.

– Пойдемте внутрь.

Они вошли в дом. Пол под ними трещал, как корабельная палуба, окна были маленькие, как корабельные иллюминаторы, и темно было, как в корабельном трюме.

– Похоже на корабль.

– Да, сеньора, похоже, но это не корабль.

Ей казалось странным, что ее называют «сеньора», – ей было семнадцать лет. Мужчина был ненамного старше, лет двадцати семи или двадцати восьми.

Женщина смотрелась на пятнадцать, хотя, скорее всего, ей было лет тридцать.

– Мы прожили здесь очень счастливо.

Сразу при входе находилась маленькая комнатушка, где стоял обеденный стол, телевизор, а на нем видео. На кассетах были записаны мультфильмы и спортивные передачи. Потом все перешли в темную спальню. На кровати лежало полосатое, как зебра, покрывало.

Она прошептала ему на ухо:

– Это мне напоминает детский домик на дереве.

В этот момент из шкафа вылез ребенок. Маленький светловолосый мальчик, похожий на хозяина дома, но такой же перепуганный, как хозяйка и пес.

– Пойдемте в гостиную, чего-нибудь выпьем.

Они вернулись в первую комнатушку и расселись вокруг стола. Телевизор был включен. Изображение на экране дрожало, и невозможно было ничего разглядеть.

– Он сломался. Это единственная вещь, которая в этом доме не работает, все остальное в идеальном порядке.

Испуганная смуглая женщина с очень короткими волосами улыбнулась, а сильный мужчина поставил на стол три стакана и налил вина. Каждому досталось по стакану, кроме хозяйки.

– Ну что, вы берете дом?

Они не знали, что сказать в ответ: все это было слишком странно, как почти всегда и получается. Они выпили вина, а потом хозяин налил еще. Они снова выпили и пили, пока бутыль не опустела.

– Думаю, нам пора уходить.

– Значит, он вам не понравился?

– Да нет, он нам нравится, возможно, мы еще вернемся и тогда обо всем договоримся, – ответил он.

– А цена вас не интересует?

Дом был такой крохотный, что вопрос о цене застал их уже снаружи.

– Нет, у нас никогда не будет таких денег.

Они спустились по кривым деревянным ступенькам. Потом – по кривым каменным ступенькам. Когда они вернулись к машине, она сказала:

– Тебе нужно было его убить.

Он знал, что ему нужно было убить хозяина. Он чувствовал себя так неловко, что ничего не ответил. Он залез в машину, включил зажигание и на полной скорости рванул прочь от этого места. Он не хотел ничего знать ни о доме в лесу, ни о жестоком мужчине, ни о его маленькой жене, ни о ребенке, которого держат в шкафу.

29

– Бог не на нашей стороне.

Он знал, что удача его скоро покинет.

– Тут никогда не скажешь наверняка.

Она вообще ничего не понимала.

– Бог не может встать на сторону убийцы, он никогда не был с убийцами, он предпочитает, когда подставляют другую щеку.

– Ты говоришь про Иисуса. Бог успел поубивать кучу людей, пока не пришел Иисус. Вспомни о казнях египетских, и о Вавилоне, и о потопе – нам никогда не убить столько народу, сколько Он утопил за один раз.

Она была не очень сильна в Ветхом Завете. Разве что пролистала какую-нибудь Библию для детей, когда была маленькая. Потом-то она все прочитала: и Библию, и Коран, и книжку про буддизм, и много книжек про черную магию. Она все еще пишет мне черт знает откуда. Рассказывает о своих успехах, а еще рассказывает про моего брата и про их путешествие, о том, что они делали, и что говорили, и что она чувствовала все это время. Теперь она очень далеко, но это совсем другая история.

– Бог поначалу был порядочным гадом.

– А потом они вроде как решили поменять политику, и начались эти разговоры насчет другой щеки. Казнями-то и потопами настоящей популярности не добьешься.

Она попыталась представить, какое у Бога лицо. В какой-то момент ей показалось, что это должна быть немолодая женщина с очень добрыми, широко распахнутыми глазами, а не какой-то там мужлан-ариец с бородищей до земли.

30

Его разбудили ее поцелуи. Она целовала его: сначала в натренированный живот, потом в грудь и в конце концов в губы. Он спал, не снимая джинсов и сапог. Жара стояла страшная. Он понятия не имел, сколько сейчас времени. Часов одиннадцать или двенадцать или, может быть, раньше. Она спала в футболке с Майклом Джексоном. Под футболкой ничего не было. Моему брату очень нравился Майкл Джексон. Он и мне нравится. Мы никогда не верили в эту историю с мальчиком[12]. Он долго рассматривал футболку. Словно вместо того, чтобы спать рядом с ней, он спал с Майклом.

– Значит, ты женился.

Он имел в виду, что Майкл женился на дочке Элвиса[13].

– Да, сеньор, я женился на дочке короля.

– Ну что ж, теперь у тебя есть все: песни «Битлз» и дочь Элвиса Пресли[14]. Я думаю, никто в мире не поднимался так высоко.

Она снова начала его целовать, и тогда он проснулся окончательно. Он понял, что разговаривал с ней, и спал с ней, и что она – это все, что у него есть.

31

Машина проехала мимо огромного завода, где производили цемент, или известку, или что-то вроде этого. Это было огромное здание, все в трубах, покрытое белой пылью. Там была куча рабочих, покрытых той же белой пылью. У рабочих был обеденный перерыв или наступала новая смена. Машина промчалась мимо них так быстро, что мой брат не смог ничего сделать, чтобы помочь им, да и у них не было возможности хоть как-то помочь ему.

Когда они обратили на него внимание, он уже просто-напросто уехал.

32

Близилась ночь. Облаков не было. Домов тоже не было. Не было ничего.

– Где мы будем спать?

Он обернулся и с удивлением посмотрел на нее. Он был уверен, что едет в машине один.

33

Мы с мамой были в доме одни. Телевизор работал, но почти без звука, так что я ничего не слышал. Показывали дрессированных собак. Сначала они выделывали всевозможные домашние фокусы – приносили газету, и тапочки, и всякое такое, но потом решили показать зубы и набросились на мужчину в специальном прорезиненном костюме. Мама листала свой ежедневник. Мы получали десятки приглашений на участие в самых разных теле– и радиопередачах, а ведь были еще газеты и журналы. Один журнал дошел до того, что предложил маме за деньги сниматься обнаженной. Она, разумеется, отказалась. Мне она об этом даже не рассказала – я узнал про их предложение, когда они позвонили во второй раз, за ответом. Маме приходилось выстраивать наше расписание и говорить, на какие передачи идти, а на какие нет. Я просил ее сказать, что я заболел. Это, конечно, была неправда, просто теперь телевидение, радио и газеты меня не сильно развлекали – я немножко устал. О моем брате уже столько наговорили, что он стал превращаться в незнакомца. Я подумал, что, если бы мы снова встретились, я чувствовал бы себя как брат рок-звезды. Как кто-то, кого он оставил позади и теперь почти уже не помнит. Что-то вроде брата Мадонны.

Мама занималась еще и тем, что аккуратно собирала газетные статьи и записывала на видео все наши телевыступления. Думаю, к этому времени она уже сошла с ума. Телефонный звонок прозвучал поверх приглушенного лая дрессированных собак. Мама не двинулась с места, поэтому подошел я.

– Извини, парень, но мне пришлось его убить.

Я повесил трубку. Мама закончила очередную запись в своем ежедневнике и подняла голову. Поинтересовалась, кто звонил.

– Это был мой друг, полицейский. Он сказал, что уже убил моего брата.

Собаки в телевизоре немного успокоились, но продолжали смотреть на человека в резиновом костюме с легким недоверием.

Лучшие хиты Господа Бога