2

Добравшись до своей квартиры, я исполнил привычный ритуал с автоответчиком. Два бессмысленных писка; один не туда попавший; звонок от друга, прервавшийся на первом же предложении, и, наконец, три звонка от людей, которых я вовсе не хотел слышать, но которым придется теперь перезванивать.

Господи, до чего ж я ненавижу эту хреновину!

Усевшись за письменный стол, я принялся просматривать накопившуюся за день почту. Конверты со счетами я по привычке зашвырнул в сторону корзины, но затем вспомнил, что накануне перенес корзину на кухню, и раздраженно запихал остатки корреспонденции в ящик стола, поставив крест на идее, будто заведенный некогда распорядок поможет разобраться с тем, что творится у меня в голове.

Для громкой музыки было поздновато, так что оставалось лишь одно развлечение – виски. Достав бутылку «Знаменитой куропатки» и стакан, я плеснул себе на два пальца и поплелся на кухню. Разбавив виски водой ровно настолько, чтобы куропатка из «знаменитой» стала «едва знакомой», я вооружился диктофоном и устроился за кухонным столом. Кто-то однажды сказал мне, что размышления вслух помогают сделать многие вещи прозрачнее. Помню, я уточнил тогда: «Даже нерафинированное масло?» – но мне ответили, что, мол, нет, с маслом это не прокатит, но зато получится со всем остальным, что тревожит душу.

Я заправил аппарат пленкой и, щелкнув выключателем, приступил к делу.

– Dramatis personae[1]. Александр Вульф: отец Сары Вульф, владелец изящного георгианского особняка на Лайалл-стрит, Белгравия, наниматель слепых и ужасно мстительных дизайнеров по интерьерам, председатель совета директоров и исполнительный директор компании «Гейн Паркер». Неизвестный мужчина: белый, американец или канадец, за сорок. Райнер: крупный, свирепый, госпитализированный. Томас Лэнг: тридцать шесть лет, квартира «Д», дом 42 по Уэстбурн-Клоуз, в прошлом офицер Шотландского гвардейского полка, с почетом вышедший в отставку в звании капитана. Теперь – факты, в той степени, до которой они нам известны на данный момент.

Сам не знаю, почему это магнитофоны всегда вынуждают меня говорить в подобном стиле, но так уж получается.

– Неизвестный пытается заручиться согласием Т. Лэнга на выполнение заказа, предполагающего совершение противоправных действий в отношении А. Вульфа с целью убийства последнего. Лэнг отклоняет предложение на том основании, что является милым человеком. Принципиальным. Порядочным. То есть настоящим джентльменом.

Я отхлебнул виски и посмотрел на диктофон: интересно, доведется ли кому-нибудь когда-нибудь прослушать запись данного монолога? Купить диктофон мне посоветовал один бухгалтер, уверявший, что это необычайно практичная вещь, так как можно списать его стоимость с налогов. Но поскольку налогов я не платил, в диктофоне абсолютно не нуждался, а на советы бухгалтера мне вообще было глубоко плевать, машинку эту я считал одним из наименее практичных своих приобретений.

Ладно, поехали дальше.

– Лэнг отправляется в дом Вульфа с намерением предупредить последнего о возможной попытке покушения на его жизнь. Вульфа дома не оказывается. Лэнг решает навести кое-какие справки.

Я сделал небольшой перерыв, постепенно переросший в перерыв довольно продолжительный. Отхлебнув еще виски, я отложил диктофон и погрузился в раздумья.

Единственной справкой, которую мне удалось тогда навести, оказалось слово «что». Да и то, не успело оно сорваться с моих губ, как Райнер треснул меня стулом. А больше я, если разобраться, ничего и не сделал – ну разве что избил человека до полусмерти и ушел, сожалея, причем довольно искренне, что не довел дело до конца.

Ну и кому ж захочется сохранять такое на магнитной ленте? Только если точно знать, что делаешь. Удивительно, но именно этого-то я как раз и не знал.

Зато я знал достаточно, чтобы вычислить Райнера. Не стану утверждать, что он следил за мной, но вообще-то память на лица у меня хорошая – что с лихвой компенсирует крайне жалкую память на имена, – а уж такую рожу, как у Райнера, запомнить совсем несложно. Аэропорт Хитроу, пивная с каким-то девонширским гербом на Кингз-роуд, вход в метро на Лестер-сквер – этих пересечений хватило даже для такого идиота, как я.

Меня не покидало чувство, что рано или поздно, но мы обязательно должны были встретиться, а потому я решил заранее подготовиться к этому скорбному событию: посетил магазин «Блиц Электроникс» на Тоттнем-роуд, где и выложил аж два восемьдесят за кусок толстого электрического кабеля. Гибкий и увесистый, так что дойди дело до стычки с бандитами и разбойниками – лучше любой дубинки, нашпигованной свинцом. Правда, если кабель лежит нераспакованным в ящике буфета, пользы от него маловато. В этом случае эффективность его практически равна нулю.

Что же до неизвестного белого мужчины, предлагавшего мне заказ на убийство, то я, скажем так, не питал особых надежд когда-нибудь в будущем его отследить. Две недели назад я побывал в Амстердаме – сопровождал одного манчестерского букмекера, которому отчаянно хотелось думать, будто его повсюду преследуют толпы злобных врагов. И меня он, судя по всему, нанял исключительно для того, чтобы поддержать эту свою иллюзию. В общем, я открывал перед ним дверцы автомобилей, проверял окна и крыши на предмет наличия снайперов, заранее зная, что никого там нет и быть не может, и все сорок восемь утомительных часов таскался за ним по ночным клубам, наблюдая, как тот швыряется деньгами налево и направо – куда угодно, но только не в мою сторону. Когда же он наконец выбился из сил, мне больше ничего не оставалось, как завалиться на гостиничную кровать и настроить телик на эротический канал. Вот тут-то и раздался телефонный звонок – помню, как раз шла весьма пикантная сценка – и незнакомый мужской голос предложил встретиться в баре внизу и выпить по стаканчику.

Я убедился, что мой букмекер благополучно упакован под одеяло на пару с уютной, тепленькой шлюшкой, и отправился вниз – в надежде сэкономить сороковник, хлопнув стаканчик-другой за счет какого-нибудь очередного бывшего сослуживца.

Но, как оказалось, телефонный голос принадлежал некоему низенькому толстячку в дорогом костюме, с которым я определенно не был до этого знаком. И собственно говоря, особо-то не стремился знакомиться – до тех пор, пока он не полез в карман пиджака и не вытащил оттуда рулончик банковских купюр толщиной с мою ляжку.

Американских банковских купюр. Принимаемых к обмену на товары и услуги в тысячах и тысячах розничных магазинов по всему миру. Он выложил передо мной стодолларовую банкноту и следующие пять секунд казался мне довольно славным малым, но затем, практически моментально, моя любовь к нему угасла.

Он дал небольшую «вводную» на некоего Вульфа – где тот живет, чем занимается, почему занимается именно этим и сколько со всего этого имеет, – а затем сказал, что у банкноты на столе есть еще тысяча таких же маленьких симпатичных подружек, которые с удовольствием перейдут в мое владение, если с жизнью Вульфа будет аккуратно покончено.

Мне пришлось подождать, пока наш уголок бара не опустеет, но я прекрасно знал, что это не займет много времени. При тех ценах, что они дерут за спиртное, на всем белом свете, вероятно, найдется не более двух десятков людей, кто может позволить себе опрокинуть там по второй.

И когда бар опустел, я наклонился к толстячку и произнес речь. Хотя речь моя и была довольно скучной, он очень внимательно выслушал все до конца. Наверное, потому, что одновременно я довольно крепко сжимал под столом его мошонку. Я пояснил, что за человек сидит сейчас перед ним, какую ошибку он только что совершил и что именно он может подтереть своими банкнотами. После чего мы благополучно расстались.

Вот, собственно, и все. Все, что мне было известно. А рука все продолжала болеть. И я пошел спать.

Мне снилось многое, чем я не хотел бы вас смущать. А под самый конец мне пригрезилось, будто я орудую пылесосом в моей спальне. И вот я все вожу и вожу щеткой по ковру, а пятно все не исчезает и не исчезает.

И тут я сообразил, что не сплю, а пятно на ковре – обычный солнечный луч, пробравшийся в комнату потому, что кто-то распахнул шторы. В мгновение ока мое тело превратилось в сжатую, упругую пружину: кусок кабеля в кулаке, кровавое убийство в сердце. А ну, подходи, кому жить надоело!

Но затем оказалось, что и кабель мне тоже привиделся и что на самом деле я лежу в своей постели и пялюсь на здоровенную волосатую руку прямо у себя перед носом. Затем рука исчезла, оставив вместо себя кружку, из которой поднимался горячий пар и запах популярного настоя, в коммерческой продаже именуемого «Брук бонд». Вероятно, в то же самое мгновение я сообразил и еще кое-что: незваные гости, явившиеся перерезать тебе глотку, обычно не заваривают чай и не распахивают шторы.

– Который час?

– Восемь часов тридцать пять минут. Время утренних хлопьев, мистер Бонд.

С трудом приподнявшись в кровати, я уставился на Соломона. Он был все такой же низенький и жизнерадостный и все в том же жутком коричневом плаще, купленном лет сто назад по рекламному объявлению с последней страницы «Санди экспресс».

– Я полагаю, ты пришел расследовать кражу?

Я принялся тереть глаза и тер их до тех пор, пока перед ними не замелькали белые искорки.

– Какую кражу, сэр?

«Сэром» Соломон именовал всех подряд, за исключением своего начальства.

– Кражу моего дверного звонка.

– Если вы, в свойственной вам саркастической манере, ссылаетесь на мое беззвучное проникновение в ваше жилище, то осмелюсь напомнить вам, сэр, что я все-таки опытный практик по части черной магии. А, как известно, практикам, дабы подтвердить свое право называться таковыми, приходится иногда практиковаться. Ну а теперь будьте паинькой и накиньте на себя что-нибудь. Хорошо? Мы и так уже опаздываем.

С этими словами он исчез на кухне, и скоро до меня донеслось гудение моего допотопного тостера.

Морщась от боли, я заставил себя вылезти из постели, натянул рубашку с брюками и потащился на кухню с электробритвой в руке.

Соломон уже успел накрыть на стол, даже тост подал на специальной подставке. Я и понятия не имел, что она у меня есть. Если только он не притащил ее с собой, но это вряд ли.

– Чаю, командир?

– Опаздываем куда?

– На встречу, командир, на встречу. Галстук-то у вас найдется?

Его большие карие глаза с надеждой посмотрели на меня.

– Даже два, – ответил я. – Один – из клуба «Гаррик», к коему я не имею ни малейшего отношения. Другим к трубе привязан сливной бачок в сортире.

Я сел за стол. Неизвестно откуда, но Соломон даже умудрился раздобыть банку джема. Я никогда не мог понять, как ему это удается. Если понадобится, Соломон способен запросто выудить целый автомобиль, порывшись в мусорном бачке. Очень подходящий напарник для перехода через пустыню.

Возможно, именно туда мы сейчас и намылились.

– И кто же нынче оплачивает счета моего командира?

Соломон с интересом наблюдал за тем, как я ем.

– Я надеялся, что ты.

Джем оказался восхитительный – я даже пожалел, что не могу растянуть это наслаждение до конца жизни. Но я видел, как Соломон ерзает от нетерпения. Взглянув на часы, он исчез в спальне. По донесшимся звукам я понял, что он роется в моем гардеробе в поисках пиджака.

– Посмотри под кроватью, – крикнул я и взял диктофон со стола. Пленка по-прежнему была внутри.

Я как раз заглатывал остатки чая, когда Соломон прошествовал на кухню, неся мой двубортный блейзер, на котором не хватало двух пуговиц. Он держал его на вытянутых руках, словно камердинер. Я не двинулся с места.

– Командир, – сказал он. – Пожалуйста, только не надо ничего усложнять. По крайней мере, пока урожай не собран и мулы еще не в стойле.

– Просто скажи – куда мы едем?

– Вдоль по улице, командир, в большом сверкающем авто. Обещаю, вам понравится. А на обратном пути можем остановиться и купить вам мороженое.

Очень медленно я поднялся из-за стола и недоуменно пожал плечами, намекая на блейзер.

– Давид, – сказал я.

– Слушаю, командир.

– Что происходит?

Соломон поджал губы и слегка нахмурился. Мол, нехорошо задавать такие вопросы. Но я стоял на своем:

– У меня неприятности?

Нахмурившись еще чуть сильнее, он посмотрел на меня – спокойно и невозмутимо.

– Похоже, так.

– Похоже?

– В ящике буфета лежит тяжелый кусок кабеля. Любимое оружие моего юного командира.

– И что?

Он наградил меня вежливой улыбочкой.

– Значит, кое у кого неприятности.

– Да брось ты, Давид! Он валяется там уже несколько месяцев. Просто хотел соединить одну штуку с другой.

– Ага. И чек двухдневной давности. Так в пакете и лежит.

Некоторое время мы пристально смотрели друг другу в глаза. Наконец Соломон сказал:

– Простите, командир. Черная магия. Давайте лучше трогаться.

Авто оказалось «ровером», то есть служебной машиной. Ну посудите сами: какому нормальному человеку придет в голову разъезжать на этих идиотских «снобовозках», с целой кучей дерева и кожи, вклеенных, причем паршиво, в каждый шов и каждую щель салона? Разве что деваться человеку просто больше некуда. А деваться у нас некуда только нашему правительству, да еще правлению самого «Ровера».

Я не хотел мешать Соломону вести машину: его отношения с автомобилями всегда были несколько нервозными, и вывести его из равновесия могло даже бормотание радио. Соломон облачился в водительские перчатки, водительский шлем и водительские очки, даже выражение его лица было какое-то напряженно-водительское. Руки на руле он держал как все нормальные люди – до тех пор, пока не сдадут экзамен на права. И все же – мы как раз нагнали гарцующую конную полицию, отчаянно кокетничая со скоростью в двадцать пять миль в час, – я решил рискнуть.

– Правильно ли я понимаю, что у меня нет ни малейшего шанса узнать, что же такого я натворил?

Соломон сквозь зубы втянул воздух и покрепче вцепился в руль, яростно сосредоточившись на особенно трудном участке широкой и совершенно пустой дороги. И только проверив скорость, обороты, уровень топлива, давление масла, температуру, время и свой ремень безопасности, причем дважды, он, видимо, решил, что может позволить себе немного отвлечься.

– Что вы должны были сделать, командир, – процедил он сквозь плотно стиснутые зубы, – так это оставаться таким же хорошим, благородным человеком. Каким были всегда.

Мы въехали во дворик позади здания Министерства обороны.

– И я этого не сделал?

– Бинго! Паркуемся. Приехали.

Несмотря на огромный плакат, утверждающий, что все объекты Министерства обороны находятся в состоянии, приближенном к боевой готовности, охрана на входе даже не взглянула в нашу сторону.

Британские охранники, насколько я заметил, ведут себя так всегда и по отношению ко всем. Кроме тех, кто работает в охраняемом ими здании. Вот тогда-то вас точно обшмонают с головы до ног – начиная от зубных пломб и заканчивая брючными манжетами, – желая убедиться, что вы действительно тот самый человек, что вышел купить сэндвич четверть часа назад. Однако, если вы совершенно посторонний, вас без вопросов пропустят внутрь: согласитесь, охранникам ведь будет ужасно неловко, если они доставят вам пусть даже малейшее беспокойство.

Вам нужна нормальная охрана? Наймите лучше немцев.

Наше с Соломоном путешествие включало три лестничных пролета вверх, полдюжины коридоров плюс поездку на лифте вниз, а по дороге нам еще приходилось постоянно останавливаться и расписываться в разных журналах. Так продолжалось до тех пор, пока мы не добрались до двери с табличкой «С 188». Соломон постучал. Изнутри раздался женский голос, прокричавший сначала «секундочку», а затем «входите».

Мы открыли дверь и уперлись в стену. Между стеной и дверью, в этой узкой щели, мы обнаружили девушку в лимонной юбочке, сидевшую за письменным столом: компьютер, цветок в горшке, стаканчик с карандашами, какая-то мохнатая зверушка и стопка оранжевых бумажек. Просто невероятно, чтобы кто-то или что-то вообще могли функционировать в таком, с позволения сказать, пространстве. Все равно что вдруг обнаружить у себя в ботинке многодетное семейство выдр.

Если вы, конечно, понимаете, о чем я.

– Вас ждут, – сказала девушка, нервно вцепляясь в стол обеими руками, словно боялась, как бы мы чего-нибудь ненароком не стащили.

– Спасибо, – ответил Соломон, с трудом протискиваясь мимо нее.

– Агорафобия? – спросил я у девушки доброжелательно.

Будь тут достаточно места, я бы точно заработал по первое число: наверняка она выслушивала эту шутку раз по пятьдесят за день.

Соломон постучался в следующую дверь, и мы проникли внутрь.

Каждый квадратный фут, потерянный секретаршей, нашелся в кабинете ее босса.

Высокий потолок и окна по обе стороны, занавешенные казенным тюлем, а между ними – письменный стол размером с небольшой теннисный корт. Над столом сосредоточенно склонилась чья-то плешивая голова.

Соломон уверенно потопал к центральной розе на персидском ковре, я же занял позицию за его левым плечом.

– Мистер О'Нил? – начал Соломон. – К вам Лэнг.

Ноль реакции.

О'Нил – если это и вправду было его настоящее имя, в чем я лично очень сомневался, – выглядел точь-в-точь как все люди, сидящие за большими письменными столами. Говорят, что собачники рано или поздно становятся похожими на своих питомцев, но, по-моему, то же самое можно сказать и о письменных столах и их хозяевах. Физиономия у О'Нила была большая и плоская, обрамленная большими и плоскими ушами. Даже отсутствие растительности как нельзя лучше соответствовало ослепительному блеску французской полировки. Одет О'Нил был в дорогущую рубашку, но вот пиджак нигде поблизости не маячил.

– Кажется, мы договаривались на девять тридцать, – сказал О'Нил, не поднимая головы и даже не взглянув на часы.

Это был какой-то абсолютно неправдоподобный голос. Изо всех сил стремившийся к патрицианской вялости, но не дотягивавший до нее добрую милю, а то и больше. В голосе звучала такая вымученность, что при других обстоятельствах я, возможно, и посочувствовал бы мистеру О'Нилу. Если это и вправду его настоящее имя. В чем я лично очень сомневался.

– Пробки, – ответил Соломон. – Мы и так спешили изо всех сил.

И уставился в окно, словно давая понять, что на этом его миссия окончена. О'Нил внимательно посмотрел на него, мельком глянул на меня и вернулся к представлению под названием «Очень-очень важные бумаги».

После того как Соломон благополучно доставил меня по адресу и неприятности ему более не грозили, я решил, что пора бы заявить о себе.

– Доброе утро, мистер О'Нил, – произнес я идиотски громким голосом. Звук рикошетом от скочил от дальней стенки. – Мне очень жаль. Наверное, сейчас не самое удобное время. У меня, вы знаете, то же самое. Может, моя секретарша договорится с вашей на другой день? А может, они и пообедают где-нибудь вместе? В самом деле, почему бы и нет? А я, пожалуй, пойду.

Скрежетнув зубами, О'Нил впился в меня тем, что ему, очевидно, казалось пронизывающим взором.

Явно перестаравшись, он отложил бумаги в сторону и оперся ладонями о стол. Но тут же спрятал их под стол, явно выведенный из себя интересом, с каким я наблюдал за его манипуляциями.

– Мистер Лэнг, вы хоть понимаете, где находитесь? – И О'Нил отработанным движением поджал губы.

– Разумеется, понимаю, мистер О'Нил. Я нахожусь в комнате номер С188.

– Вы в Министерстве обороны!

– Хм… Тоже неплохо. А стулья здесь имеются?

Еще раз опалив меня взглядом, он дернул головой в сторону Соломона, который мигом выволок на середину ковра нечто стилизованное под английский ампир. Я не двинулся с места.

– Присаживайтесь, мистер Лэнг.

– Спасибо, я постою.

Вот теперь он был ошарашен по-настоящему. В свое время мы не раз проделывали этот фокус с нашим учителем географии. Ровно через два семестра он покинул нас, став священником где-то на Гебридских островах.

– Скажите, что вам известно об Александре Вульфе?

Снова опершись о стол, О'Нил слегка подался вперед, и я уловил блеск очень золотых часов. Чересчур золотых для настоящего золота.

– О каком именно?

Он нахмурился.

– Что значит «о каком именно»? Скольких Александров Вульфов вы знаете?

Я пошевелил губами, словно подсчитывая в уме.

– Пятерых.

О'Нил раздраженно выдохнул через нос. Ну-ну, солдатик, зачем же так нервничать?

– У Александра Вульфа, о котором я говорю, – продолжил он тем особым тоном саркастического педантизма, на который рано или поздно скатывается любой англичанин, сидящий за письменным столом, – собственный дом на Лайалл-стрит, в Белгравии.

– Ах, на Лайалл-стрит, – забормотал я. – Ну конечно же. Тогда шестерых.

О'Нил стрельнул взглядом в Соломона, но поддержки не получил. Тогда он опять уставился на меня, лицо его исказила устрашающая ухмылка.

– Я еще раз спрашиваю вас, мистер Лэнг что вам известно об этом человеке?

– У него собственный дом на Лайалл-стрит, в Белгравии. Это вам как-то поможет?

На этот раз О'Нил решил применить другую тактику. Он сделал глубокий вдох и очень медленно выдохнул, что, должно быть, означало следующее под его пухлой оболочкой скрывается хорошо смазанная машина для убийств, так что еще одно мое слово в том же тоне – и он одним прыжком преодолеет разделяющее нас расстояние и вышибет из меня весь дух. Но зрелище получилось откровенно жалкое. Тогда О'Нил выдвинул ящик стола, извлек оттуда папку буйволовой кожи и принялся злобно листать ее содержимое.

– Где вы были вчера вечером, в половине одиннадцатого?

– Занимался виндсерфингом у берегов Кот-д'Ивуара, – быстро ответил я, даже не дав ему закончить фразу.

– Я задал вам серьезный вопрос, мистер Лэнг. И советую вам – настоятельно советую – дать мне такой же серьезный ответ.

– А я говорю, что это не вашего ума дело.

– Мое дело… – начал было он.

– Ваше дело – оборона! – Внезапно я перешел на крик, причем совершенно искренне. Краем глаза я успел отметить, что Соломон повернулся и с любопытством наблюдает за нами. – И зарплату вам платят именно за то, чтобы вы защищали мое право делать то, что мне вздумается, а на всякие дурацкие вопросы я отвечать не обязан. – РЇ немного сбавил обороты. – Что-РЅРёР±СѓРґСЊ еще?

О'Нил не ответил, так что я развернулся и зашагал к двери, бросив по пути:

– Пока, Давид.

Соломон тоже промолчал. Я уже поворачивал дверную ручку, когда О'Нил вдруг снова заговорил:

– Лэнг, вы должны знать: я могу сделать так, чтобы вас арестовали в ту же секунду, как вы покинете это здание.

Я обернулся:

– За что?

Мне вдруг все это перестало нравиться. � прежде всего потому, что О'Нил вдруг стал спокойным и расслабленным.

– Заговор с целью убийства.

В комнате внезапно стало очень тихо.

– Заговор?!

Ну, вы-то наверняка знаете, каково это, когда нормальный ход вещей вдруг сбивается. В обычном состоянии слова направляются мозгом к языку, и где-то на полпути вы улучаете мгновение, дабы убедиться: именно эти слова вы и заказывали, в аккуратненькой обертке с красивым бантиком. � лишь тогда разрешаете словам двигаться дальше, к кончику языка, а уже оттуда – вперед, на волю.

Но когда нормальный ход вещей вдруг сбивается, проверяющая часть может завалить все дело.

О'Нил произнес всего четыре слова: «Заговор с целью убийства».

Для меня было бы правильнее с недоверием вскрикнуть: «Убийства?!» Наверное, очень небольшая группа населения с явными психическими отклонениями заинтересовалась бы предлогом «с». Но из этих четырех слов одно я не должен был выбирать ни под каким видом – слово «заговор».

Конечно, заведи мы нашу беседу по новой, я сделал бы все иначе. Но этого не случилось.

Соломон смотрел на меня. О'Нил смотрел на Соломона. А я уже вовсю орудовал вербальным веником, помогая себе вербальным совком:

– Что за бред вы тут несете?! Вам что, больше заняться нечем?! Если вы намекаете на то, что произошло вчера вечером, то вам – если вы, конечно, прочли мои показания – должно быть прекрасно известно, что я видел этого человека впервые в жизни, что я защищался, подвергнувшись противозаконному нападению, и что в ходе борьбы он… ударился головой.

До меня вдруг дошло, сколь неуклюжей получилась фраза.

– Полицейские, – продолжил я, – заявили, что полностью удовлетворены моим объяснением, и…

Я заткнулся.

О'Нил непринужденно откинулся на спинку стула и сцепил руки за головой. Под каждой из подмышек проступало пятно размером с десятипенсовик.

– Ну естественно, они заявили, что полностью удовлетворены вашим объяснением. А как вы думаете – почему? – спросил О'Нил с ужасно самоуверенным видом. Он подождал моего ответа, но поскольку в голову мне ничего подходящего нелезло, я позволил ему продолжать. – Да потому, что в тот момент им было неизвестно то, что известно сейчас нам.

РЇ РІР·РґРѕС…РЅСѓР».

– О господи! Честное слово, я в таком восторге от нашей милой беседы, что боюсь, как бы у меня кровь носом не пошла. Ну и что же такое офигенно важное вы узнали? С какой стати вам понадобилось тащить меня сюда силком в такое, мягко выражаясь, нелепое время суток?