ГЛАВА I. Легкий мотор

— Ну-с, как вам нравится моя игрушка?

— Игрушка? Скажите лучше — великое, чудесное изобретение, самое важное из всех открытий, сделанных за последние пятьдесят лет в области физики. Мотор, приводимый в движение простым часовым механизмом, одновременное колебание которого дает силу, до сих пор получавшуюся лишь путем развития пружины! Да такой двигатель дает силу почти без всяких затрат, почти даром. Это важнейшее в мире открытие. Оно поражает, ослепляет меня своим блеском!

— И, однако, оно так просто. Простая случайность навела меня на мысль о нем!

— Ну, вот еще! Случайность! Вы слишком скромны. Вы, пожалуй, скажете, что случай же надоумил вас изолировать иркон, этот редкий и ценный металл, из которого вы делаете катушки?

— Нет, это не было делом случая. Но знаете, как я узнал о свойствах, отличающих иркон от других металлов, например, меди, к которым он примешан в неисчислимо малом количестве?

— Да, тоже благодаря случайностям, которые даются лишь тем, которые того заслуживают! Вы изолировали иркон и нашли, что этот металл — прекрасный проводник электричества, потому вы и сочли его предназначенным для индукционных катушек!

— Я велел приготовить из нескольких граммов добытого мною металла проволоку, изолировал и намотал ее на катушку. Но мне и в голову не пришла бы мысль соединить катушку со слабым колеблющимся движением, если бы я случайно не положил катушку и магнит на камин в моей комнате рядом с часами. Результатом этого соседства был целый фейерверк искр.

— Галилей также открыл равномерное движение маятника случайно: он сидел в церкви и смотрел на люстру, которая равномерно покачивалась. Ньютон нашел закон тяготения, увидев, как упало на землю яблоко. Случай сыграл большую роль в массе открытий и изобретений, но все-таки его надо было подметить.

— Хорошо, друг мой Вебер, пусть себе я баловень судьбы, пусть себе иркон ожидает блестящее будущее, но теперь все же остается вопрос: какое применение дать моей игрушке?

— Как применить идеальный мотор в сто лошадиных сил, весом всего в два килограмма, приводимый в движение пружинкой часового механизма не толще волоска? Ну, за этим дело не станет!

— Но я положительно затрудняюсь найти это применение и прошу у вас совета!

— Милый Анри, я буду с вами откровенен. Ваш двигатель найдет применение всюду и везде. Будущее за ним. Его будут употреблять на фабриках и для передвижения товарных поездов, экипажей и кораблей; им будут обрабатывать поля, прорывать перешейки, перемещать горы… А пока посредством его вы можете завоевать воздух!

— Вы думаете? Мне самому приходила в голову эта мысль. Управляемый воздушный шар.

— Воздушный шар? Ни за что! Зачем вам этот неуклюжий и непокорный пузырь, который всегда будет игрушкой ветра, как пробка в волнах! Во вселенной есть более дивные создания: мы видим, что птицы, насекомые летают. Нам нужна летающая машина, аэроплан, по возможности простой и легкий, который бы не зависел от ветра, но господствовал над воздушным пространством, управляемый и приводимый в движение собственным мотором!

— Вы обдумали эту задачу?

— Не только обдумал, но и решил. У меня уже готовы чертежи искусственной птицы, стальной птицы, которая упругим и верным прыжком поднимется в воздух, раскроет крылья, рея в пространстве, достигнет места назначения и опустится на землю. Этой птице не хватало одного органа — мозга, я хочу сказать, легкого мотора, который бы заменил моей машине нервную систему, одушевил бы механическую птицу. Шесть лет искал я такой двигатель и не находил. Его нашли вы. Одолжите его мне!

— С радостью, милый Вебер! Но уверены ли вы в своем изобретении и в самом ли деле находите возможным дать ему практическое применение?

— Я всесторонне изучил вопрос. Впрочем, я только слепо подражал природе. Руководствуясь научными трудами профессора Марэ, я постарался искусственно воспроизвести условия птичьего полета. Я воспроизвел крыло во всех деталях строения и формы; полым внутри железом я заменил ост и каучуковыми пластинками бородку пера. Лапки заменены гибкими валиками. Двигательные рычаги размещены таким образом, чтобы им передавалось посредством шатунов и двойных и тройных рукояток биение пульса живого органа. В хвосте я поместил руль машины; в грудной клетке — компас и каюту пассажиров; в черепе с клювом — корму этого воздушного корабля, помещение кормчего и мотор. Мне не хватало мотора, теперь он найден! Но пойдемте, взгляните на мои чертежи, и все сомнения ваши рассеются. Все готово. Надо только собрать несколько цилиндров, обмотать несколько метров стальной проволоки, употребить тридцать килограммов каучуковых пластинок, закалить две большие железные пружины. Через шесть недель моя механическая птица будет действительностью!

— Если дело только за мной, милый Вебер, мой двигатель к вашим услугам.

Разговор этот происходил в одно прекрасное весеннее утро на террасе виллы в Пасси. Перед террасой, по склону берега Сены, раскинулся сад. Отсюда видна была возвышавшаяся на холмистом левом берегу реки башня Эйфеля.

В этой вилле жило семейство французских колонистов, попытавших было счастья в Южной Африке, где они попробовали заняться земледелием и горнопромышленностью, но откуда, во время бедствий Трансваальской войны, им пришлось спасаться бегством в покинутую некогда родину.

Супруги Массе, их сыновья Анри и Жерар, дочь Колетта, пережили в Южной Африке много тяжелых, но немало и счастливых дней. Колетта вышла замуж за молодого ученого Марсиаля Ардуэна; ее малютка, дочурка Тотти, родившаяся на берегах Замбези, начинала теперь учиться на цветущих берегах Сены. Кроме членов семьи, здесь жили делившие с ними и радости, и невзгоды друзья: доктор Ломон, Вебер, дочь которого, Лина, уже была невестой Жерара, отставной матрос Ле Ген со своей дражайшей половиной, Мартиной, которые верой и правдой служили теперь своим господам в Пасси, как некогда служили им в стране Лимпопо.

Эти связанные тесными узами родства и дружбы люди жили общими интересами. Еще недавно все они были глубоко озабочены болезнью госпожи Массе. У нее болели глаза, но удачная операция спасла ей зрение, и теперь можно было бы успокоиться, если бы всех не волновало другое семейное обстоятельство. Сердце старшего сына, Анри, осталось там, в Трансваале! Его прелестная невеста Николь Мовилен продолжала геройски бороться за независимость своего народа.

Анри был грустен, и все старались обходиться с ним с особой заботливостью и добротою. В это утро, когда все собрались уже к завтраку, мать заметила, что Анри нет на его обычном месте.

— Где Анри? — спросила она. — Пожалуй, он не слыхал звонка?

— Может быть, и слыхал, но не обратил внимания по свойственной ученым рассеянности, — отвечал Жерар, накладывая себе на тарелку яичницу.

— Я думаю, что мосье Анри скоро будет точь-в-точь такой же, как мосье Вебер, — вмешался в разговор, с дозволяемой ему в семье фамильярностью, Ле Ген, подавая блюдо. — Он целые дни просиживает в своей лаборатории. Кажется, если бы все рушилось вокруг него от землетрясения, он и этого не заметил бы!

— Позвоните-ка еще раз, голубчик Ле Ген, авось он услышит!

— Сейчас, барыня. Но я уже звонил изо всех сил. Ему и дела нет, что я звоню!

— Постойте, — сказал Жерар, вставая, — я его приведу. Хотите, мамаша?

— Пожалуйста, друг мой, ведь все остынет!

— Ничего, барыня, я поставил блюдо на конфорку!

— А яичницу я в один миг приготовлю свежую, — прибавила Мартина, быстро исчезая на кухне.

Жерар скоро вернулся, ведя под руку старшего брата.

— Вот и виновник беспорядка. Он совсем забыл, что на свете существуют такие ничтожные вещи, как завтрак и голодная семья.

— Извините, матушка, — сказал Анри, целуя руку госпоже Массе. — Но сегодня у меня есть оправдание. Я заинтересовался из ряда вон выходящим открытием. Великая задача воздухоплавания наконец решена!

Анри говорил, по-видимому, спокойно, но блеск его серых глаз выдавал его. Его закидали вопросами.

— Воздухоплавание? Где? Когда? Как? Расскажи нам о новом открытии.

В нескольких словах молодой инженер объяснил все. Еще вчера он показывал изобретенный им легкий двигатель. Теперь найдено применение этому мотору, найдено благодаря Веберу, который сидит тут же и молча, самодовольно посмеивается. Уже много лет у Вебера хранился чертеж искусственной птицы, которой не доставало одного — жизни. Эту жизнь вдохнет в нее иркон! О! Анри уверен в этом. Чертежи и вычисления Вебера не оставляют никакого сомнения. Искусственная птица отныне не фантазия, а действительность. Его самого поразила простота создания механической птицы. Надо только заказать отдельные части машины специалистам-механикам, выстроить в саду, на террасе, временный сарай с маленькой кузницей, чтобы можно было собрать машину. Надо приготовить составные части по мерке, а затем оживить машину вот той катушкой, которая стоит неподвижно на доске камина. На все это понадобится не больше шести недель. А там изобретение будет осуществлено, птица создана! Три или даже четыре пассажира могут подняться на этом приборе сначала над Парижем, а затем над земным шаром.

— Браво! Ура! — закричал Жерар. — Конечно, я тоже буду зачислен в это число трех или четырех пассажиров? Ведь ты дашь мне местечко на твоей птице?

— И тебе, и Веберу, и доктору Ломону, если им хочется. Вы все мои сотрудники. Только сначала я попробую подняться на моей птице один.

— Прошу покорно, я тоже имею право на первый полет! — сказал Вебер. — Пусть вам принадлежит честь изобретения мотора, но над изобретением механической птицы я провел много бессонных ночей. Согласен: вы будете капитаном, я — боцманом во время первого полета и во все последующие.

Госпожа Массе слушала этот спор с тайным страхом. Вдруг она побледнела.

— Анри, дитя мое, — заговорила она взволнованно, — позволь мне один вопрос: конечно, я счастлива, я горжусь тем, что тебе удалось решить трудную задачу; но скажи, эта искусственная птица предназначается для…

— Для путешествия по воздуху, конечно, дорогая матушка! — отвечал, сосредоточенно улыбаясь, Анри.

— Ах! Я так и знала! — вздохнула бедная женщина, откидываясь на спинку кресла и всплеснув руками.

— Неужели, дорогая матушка, вы хотели бы, чтобы я уступил другим право воспользоваться моим изобретением?

— Ах! Боже мой! Я вовсе не требую этого! Строй свою машину, но не поднимайся на ней сам. Довольно мы помучились, довольно терпели. Все вы подвергались страшным опасностям. Наконец-то я успокоюсь, думала я. Нет, нет, я слышать не хочу, что ты поднимешься на аэроплане!

— Я не стану обманывать вас, матушка: если только мне удастся соорудить мою машину, даю вам слово, что я никому не уступлю права подняться на ней раньше меня!

— Значит, решено! — тихо сказала госпожа Массе, и глаза ее подернулись слезами. — Прощай, покой, наступлению которого после стольких волнений я так радовалась. Прощай, покой тихой пристани. Снова перед нами разверзается пропасть, более ужасная, чем волны морские! Я думала, что наступил конец невзгодам. Но, должно быть, наука спасла мне зрение только для того, чтобы я могла видеть, как оба мои сына, поднявшись на высоту, упадут и разобьются у моих ног!

— Зачем представлять себе дело в таких мрачных красках, милая Мари? — воскликнул старик Массе. Его и самого ужаснула нарисованная ею картина, но он не хотел признаться в этом. — Надо уметь смотреть на все спокойно. Аэроплан еще не выстроен. Когда он будет создан, Анри и его друг Вебер не станут действовать бессознательно. Они вовсе не желают сломать себе шею. Помимо нежелания разбиться, они не захотят потерпеть фиаско. Я знаю их хорошо. Уж если они решаются, значит, они уверены в успехе.

— На них можно положиться, — сказал доктор Ломон. — Я лично нисколько не побоялся бы пуститься с ними, ну, не более, как если бы я отправился на пароходе из Гавра в Трувиль. Впрочем, все эти разговоры преждевременны. Мы еще не имеем никакого понятия об этой механической птице. Может быть, ознакомившись с чертежами, мы сами увлечемся этим изобретением.

Госпожа Массе с сомнением покачала головой. Дочь и Лина старались успокоить ее, хотя тоже бледнели при мысли о предстоящем полете.

Анри, наскоро позавтракав, уже вставал из-за стола.

— Если хотите, приходите в лабораторию, я вам все покажу, и вы увидите, как это просто.

— Стоило только сделать изобретение! — добавил Жерар.

— Или лучше не станем терять времени, — сказал Анри. — Сегодня вечером Вебер объяснит вам все. Ведь искусственная птица — его детище! А я похлопочу пока о постройке сарая. Так вы думаете, сколько метров? — спросил он, выходя на террасу.

— Тридцать метров ширины и сорок длины. Для кузницы надо будет сделать пристройку в три квадратных метра, — отвечал Вебер.

Молодой инженер отмеривал уже шагами пространство.

— Тридцать девять… сорок… — считал он. — Прекрасно! Сарай займет только часть террасы. Он не загородит окон столовой. На постройку понадобится не больше пяти-шести недель. Ну-с, приступим к разделению труда. Я дам работу плотникам и поеду на автомобиле к Кабрунья, скупщику старых зданий на сломку, на бульваре Барбес. У него есть готовые домики, которые только нужно поставить. Дня в два он нам поставит сарай. От него я отправлюсь в кузницы на Шантье-Обервиллье заказывать стальные цилиндры. Сколько метров?

— Для остова восемьдесят и столько же для крыльев, ну, скажем, сто девяносто метров всего, чтобы наверняка хватило, — сказал Вебер. — Для грудной клетки и черепа нужно шестнадцать плоских пластинок; я дал рисунок Моризо, он изготовляет их прекрасно. Шатуны, рычаги, сочленения я поручу сделать Жанкуру. Я сам поеду сейчас и закажу каучук. Ну, а пружины придется выписать от Рансена, из Безансона; дней через десять мы их получим. Через месяц машина будет готова.

— Долго, но делать нечего. Идите своей дорогой, а я пойду своей, — сказал Анри.

Они говорили убежденно. Видно было, что они не фантазируют, а идут к верно намеченной цели.

На следующее же утро от Кабрунья пришли фургоны, нагруженные досками, балками, болтами. К вечеру сарай был уже поставлен на четырех огромных столбах, а через тридцать шесть часов его уже покрыли толем и пристроили к нему кузницу. На третий день со стороны Сены поставили огромный парусиновый шатер, в пятнадцать метров вышиной.

Между тем привезли стальные цилиндры, каучуковые пластинки, бочонки клея. В мастерской и в кузнице работали два работника, в преданности которых Вебер был уверен, потому что они уже не раз исполняли его заказы.

Леса, которые должны были поддерживать механическую птицу, мало-помалу поднимались; металлические цилиндры спаивались, приставлялись на места, соединялись в суставы. Каучуковые правильные перья прикреплялись к искусственным крыльям.

Доставлены были от Моризо и составные части машины, которые должны были образовать череп и грудную клетку.

Благодаря стальным брускам, части машины могли двигаться, как члены живой птицы.

— В механизме все связано между собой, — сказал по этому поводу Анри. — Если бы стальные бруски не были изобретены для велосипеда, вы не могли бы теперь заставить вертеться крылья птицы, милый Вебер!

— Ба! В силу необходимости, их изобрели бы теперь!

— Вы так уверены? — улыбнулся Анри. — Но теперь они у нас есть. Остается поработать еще дней двенадцать, и механическая птица будет готова.

Трудно было поверить этому, взглянув на машину, которая пока представляла из себя только огромный скелет. Стальные ребра проходили от полого внутри железного болта, заменяющего спинной хребет, к грудной клетке. Шея состояла из колец, или звеньев. К ней прикреплен был череп, в котором должны были помещаться двигатель и кормчий. Вместо глаз было вделано два полупортика. В хвосте, напоминающем по форме хвост ласточки, должен был находиться руль. Крылья прикреплены к плечам. От хвоста до клюва машина имела двадцать пять метров длины, шириною была в пять метров при сложенных крыльях и тридцать восемь при раскрытых крыльях. Размеры головы достигали пятнадцати кубических метров. Вместимость грудной клетки равнялась ста десяти кубическим метрам. Свет проникал сверху, снизу и с боков, в решетчатые оконца.

Надо было облечь этот скелет покровами непромокаемой парусины и поставить на место детали мотора: шатуны, рычаги, передаточные ремни и тому подобное.

— Как назовете вы свою машину? — спросил Жерар, любуясь сооружением.

— Я предложил бы назвать ее «Альбатросом» , что соответствовало бы величине ее крыльев.

— Это название было бы неточным, — возразил Вебер, — в сравнении с этой механической птицей настоящий альбатрос — сущий воробей. Моделью моей птицы могла послужить гигантская птица из «Тысячи и одной ночи», или та птица, голова которой выставлена в Jardin des Plantes рядом с китом, или мадагаскарская птица «рок», ископаемые яйца которой имеют два метра длины; одним словом, то, что научным термином можно было бы назвать «epiornis».

— «Эпиорнис», то есть «сверхптица» было бы гораздо понятнее, чем «сверхчеловек» Ницше! — сказал Анри, одобрительно кивнув головой. — Ну, что же? Назовем наш воздушный корабль «Эпиорнис». Но главное, надо поскорее устроить машину.

— Мне не очень нравится это название. Оно будет непонятно для профанов. К чему нам латинские названия? Наша механическая птица громадна. Она будет подниматься в воздух, под лазурный свод неба. Назовем же ее попросту — «Лазурным гигантом» !

ГЛАВА II. Капитан Рено. Николь Мовилен

Когда господин Массе вернулся из Африки в Европу, он возобновил знакомство с бывшим своим товарищем по лицею, капитаном Рено, которого в семье Массе все любили за его честный и прямой характер. Капитан Рено вышел в отставку и страшно скучал, когда наши изгнанники вернулись на свое старое пепелище в Пасси. Он узнал, что свобода и досуг, которые кажутся такими желанными в дни, когда человек трудится через силу, до переутомления и начинает роптать на непосильную работу, теперь не удовлетворяют его. Он скучал по своей былой деятельности, по Алжирским полям, среди которых прожил почти всю жизнь; он задыхался в своей маленькой квартире холостяка на бульваре Гувион-Сен-Сир. Когда Массе пришел к нему, он признался ему, что умирает от скуки.

— Отчего бы вам не сражаться за буров? — спросил его раз Массе. — Семьи у вас нет, вы здоровы и бодры, как тридцатилетний мужчина, военное искусство известно вам до мелочей, и вы могли бы принести столько пользы. На вашем месте я решился бы, право!

— Это блестящая мысль! — вскричал капитан, который мог похвастать храбростью, но не воображением.

И он действительно отправился в Трансвааль сражаться за правое дело. Несколько месяцев о нем не было ни слуху ни духу. Наконец в один прекрасный день он вернулся: он потерял в бою правую руку, но был очень доволен походом. Восторженно отзывался он о смелости, выносливости, военной ловкости буров. Члены семьи Массе подметили, однако, что капитан чем-то озабочен.

— Анри! — воскликнул он наконец, найдя предлог, которого, очевидно, искал. — Покажите мне ваши владения. Я думаю, каштановые деревья великолепны в это время года.

— К вашим услугам! — ответил молодой человек, видимо волнуясь, в то' время как все присутствующие переглянулись между собой.

Они сошли с веранды на лужайку, полюбовались цветочными клумбами, заботливо устроенными Ле Геном, Линой и Колеттой, потом прошли в каштановую аллею.

— Я привез вам вести, друг мой, — сказал вдруг капитан, лишь только они удалились настолько, что их нельзя было видеть с веранды, — и вести грустные. Мне казалось, что лучше сообщить их вам с глазу на глаз. Когда видишь сочувствие своему горю на лицах близких и любящих людей, его труднее переносить.

— Капитан! — вскричал Анри, бледнея. — Я боюсь понять вас. Ради Бога, прямо к делу, без предисловий. Благодарю вас за желание пощадить меня, но говорите, да говорите же скорее. Какова бы ни была роковая весть, которую вы мне сообщите, я готов выслушать вас. Я угадал ее и так. Николь… мадемуазель Мовилен?..

Капитан утвердительно кивнул головой.

— Она умерла? — задыхаясь, проговорил молодой человек. Он побледнел и должен был прислониться к дереву, чтобы не упасть.

— Нет! Нет! Тысячу раз нет! — растерянно кричал в отчаянии капитан. — Анри, очнитесь! А я-то хотел его подготовить! Скотина! Анри, послушайте! Она жива, слышите, жива! Она деятельна и энергична, как всегда.

— Жива! — повторил Анри, точно во сне. — Так что же вы хотели сказать?

— Она в плену. Я боялся сказать вам это сразу, но напугал вас своими предисловиями, идиот я этакий! Решительно, я не создан дипломатом.

— Взята в плен? — сказал молодой человек с выражением глубокого горя. — Бедная Николь! Какие лишения она испытывает! Знаю, как грубые враги обращаются с благородными противниками, когда те попадают в их руки. Они мстят женщинам и детям за удары, наносимые их самолюбию горстью героев! Вы уверены, что она попала в плен? — Луч надежды, казалось, загорелся в нем. — Может быть, это ложный слух. Они уже столько раз хвастали, что им удалось захватить в плен кого-нибудь из семьи Мовиленов. Несколько раз Мовилены действительно отдавались в руки врага, но никогда живые. Скажите, капитан, кто вам сказал, что Николь в плену?

— Я видел это собственными глазами! — отвечал капитан.

— Мне казалось, что вы сражались по большей части в Капланде, что вы не были там, где Мовилены как львы боролись за свою независимость, за свой очаг. Если бы я знал, что вы с ними встречались, я давно спросил бы вас о них!

— Два месяца тому назад я попал в самый Трансвааль, на границу Родезии. Там я встретился с этой замечательной девушкой. Мы вместе сражались против врага. Там нас обоих взяли в плен: меня, потому что я лежал без сознания, с оторванной рукой, ее, потому что лишь только кончилось сражение, она стала обходить раненых, как сестра милосердия. Придя в себя в Моддерфонтэнском лагере, я увидел ее как всегда спокойной и деятельной среди этого ужаса и скорби: она заботливо ухаживала за детьми и больными; самые ужасные раны не смущали ее, она перевязывала сама искалеченные пулями дум-дум члены; всем старалась помочь; всех утешала ласковым словом. Мне самому она облегчила самые отчаянные часы страданий. Это ангел, святая, доложу я вам.

Голос изменил капитану, и он, чтобы дополнить сказанное, только показал на свою искалеченную руку. Анри молча и сочувственно пожал ему руку.

— Ах! — сказал Анри. — Так дальше продолжаться не может. Я еду опять туда. Я ничем не связан. Я освобожу ее из плена. У моего отца есть друзья, связи. Надо пустить в ход все пружины. Дальше медлить нельзя. На что это похоже? Брать женщин в плен! Мы должны отомстить за это. Это недостойное цивилизованного народа варварство!

— Гм! — сказал капитан. — Надо быть справедливым: Николь взята в плен с оружием в руках. Все знают, что она стреляет не хуже отца и братьев, что для врага она не менее опасная противница, чем они. Зачем же бы они отпустили ее на свободу? К чему требовать от врага великодушия, которое бы не проявили сами на его месте?

— А вас ведь отпустили же на свободу?

— Тут дело другое. Я выбит из строя, а мадемуазель Мовилен не получила даже легкой царапины, хотя участвовала в двадцати сражениях. У нее есть какой-то талисман, право! Вокруг нее свистят пули, она дышит зараженным лагерным воздухом, и ни нужда, ни усталость не одолевают ее.

— Ах! — прервал его Анри, ломая руки. — Мы здесь свободны, все к нашим услугам, а она там… Капитан, вы точно ничего не скрываете? Здорова ли она?

— Даю вам честное слово, что, когда я уезжал из лагеря в Моддерфонтэн, мадемуазель Николь была совершенно здорова и бодра. Ее хорошенькое личико дышало, как всегда, спокойствием, добротой, отвагой. Впрочем, вот вам доказательство. Утром, в день моего отъезда, ей удалось передать мне вот эту записочку. Прочитайте — вы увидите сами, как она себя чувствует.

— Как? — воскликнул Анри. — У вас есть письмо, а вы томите меня и не показываете его! С вами ли оно, по крайней мере? Ради Бога, дайте мне его, если оно у вас.

— Письмо со мною! — сказал капитан, прикладывая свою единственную руку к сердцу. — Я скорее дал бы себя убить, чем допустить, чтобы его у меня отняли. Я и пришел с тем, чтобы передать его. Но письмо это не вам, а вашей сестре.

— Ну, так отнесем же его ей скорее! Чего еще ждать?

— Постойте минуточку! Не находите ли вы, что сестру вашу нужно было бы подготовить?

— Подготовить? — вспыхнул Анри. — Уж если сердце должно быть разбито, то не все ли равно, одним или несколькими ударами… Да и, наконец, разве вы не знаете, что за женщина Колетта? В мужестве она не уступит даже Николь!

Они быстро направились к веранде, где все с затаенным страхом ожидали их возвращения. Анри коротко сообщил печальную новость. Тогда, наконец, капитан решился вынуть из своего бумажника письмо и передал его Колетте.

Прелестное личико мадам Ардуэн побледнело при сообщении Анри, но она лучше, чем капитан, понимала нетерпение брата, а потому, сделав над собой энергичное усилие, чтобы не расплакаться, вскрыла письмо и тотчас же прочла его вслух:

«Моя милая Колетта! Пишу вам, своей обычной корреспондентке, но то, что я пишу, относится ко всей вашей семье, которая мне дорога, как моя родная семья.

Одновременно с этим письмом вы получите от капитана известие, что я в плену. Не сокрушайтесь очень обо мне, я жива и надеюсь.

В последние месяцы Господь послал нам много испытаний. Отец мой погиб доблестной смертью в Клейнсдорне. Вы, вероятно, уже знаете. Я закрыла ему глаза. Последние его слова были: «Я рад! Бурам нечего краснеть перед судом истории!». И, однако, милая Колетта, в то время, как он говорил это, все его близкие, кровные, кроме меня, один за другим умирали мои взрослые братья убиты в расцвете молодости и сил; младшие — взяты в плен и живут в лагерях, которые со своей лихорадкой, голодовкой, зараженным воздухом опаснее пуль и гранат.

Тщетно писала я, поборов свою гордость (это мне чего-нибудь да стоило), униженно молила известить меня, где находится моя мать, просила, чтобы меня поместили в один лагерь с одним из моих малолетних братьев, если еще они живы; мои мольбы остались без ответа, и я не знаю, какая судьба постигла дорогих моему сердцу людей.Такая неизвестность тяжелее всяких непоправимых несчастий. Вы знаете, на моих глазах была убита пулей, ранившей ее в грудь, моя сестра Люцинда, в то время как она, в качестве фельдшерицы, разыскивала на поле сражения после битвы при Лангелауде раненых, без различия, свои они или враги. Признаюсь, я была возмущена при виде этого юного цветка, скошенного безжалостной рукою. Я готова была роптать на пути Всевышнего, говорить, что они жестоки, несправедливы, бесчеловечны… Моему благородному отцу с трудом удалось тогда заставить меня повторять за ним слова Иова: «Бог дал, Бог и взял». И вот даже такие ужасные несчастья легки в сравнении с неизвестностью. О мертвых можно сказать: «Они перестали страдать, они получили заслуженную награду на лоне Предвечного». Но как утешиться, как примириться с мыслью, что мать страдает где-нибудь, одинокая, снедаемая горем, что дети оставлены без всякой поддержки, лишены, быть может, даже куска хлеба!..

Только усиленной работой мне удается прогнать мои черные мысли. Много страданий вижу я вокруг себя и, стараясь облегчить их, думаю: «Может быть, в эту самую минуту другая женщина ухаживает за моей матерью или за маленькими братьями так, как я за этими несчастными». Это хоть немного успокаивает меня. Меня поддерживает еще одно: я знаю их характер; они будут страдать, умрут даже все до последнего, но не сделают ничего недостойного имени, которое мы носим. Все они родились патриотами и героями, от главы семьи до четырехлетнего мальчугана, у которого в голове-то всего еще дюжина мыслей… Если бы ты знала, милая Колетта, каков наш род!

Вы тоже можете гордиться нами, потому что и наши предки были французы.

Наши враги часто называют нас варварами, мужиками, дикарями, но мы не дикари и не варвары. Мужики, то есть земледельцы, чуждые утонченной роскоши, —пожалуй. Но мы прежде всего люди в высшем значении этого слова. Люди, выросшие в вечной опасности, из которых страдания сделали героев. Я видела этих хваленых англичан, ознакомилась с их историей, прониклась удивлением к их военным подвигам; мне известно, что они неистощимо богаты, страшно спесивы. Как же нам не гордиться тем, что мы — простые мирные земледельцы, ничтожная горсть пахарей, женщин и детей, —заставляем дрожать перед собой этих людей! Они вынуждены были выставить против нас двухсоттысячное войско, лучших своих стратегов, истощить все свои сокровища, и все-таки отступают! Уверяют, что победа все-таки останется за ними. Я не хочу этому верить. Буду надеяться до конца. Есть одно сокровище, которого не отнимут у нас ни силой, ни богатством, ни численностью войск: воспоминания о наших победах, этой блестящей страницы вистории.

Среди массы пленных, томящихся в Моддерфонтэне, я встретила вашего храброго соотечественника, капитана Рено. Сражаясь за буров, он лишился правой руки. Да воздаст ему Бог сторицей завесе, что он сделал для нас! Наш лагерь не представляет из себя госпиталя, но сюда временно присылают раненых и пленных. Когда я узнала, что капитан находится здесь,япопросила разрешения оказать ему помощь. Когда выяснилось, что нельзя обойтись без ампутации руки,яприсутствовала при операции, которую он перенес мужественно, не желая, чтобы его хлороформировали. Он быстро поправился и был отпущен на свободу. Уже одно то, что он француз, много значило в моих глазах; можете судить, как я заинтересовалась им, когда узнала, что он близкий друг семьи Массе, что он знал всех вас еще детьми. Я рассказала ему о вашем пребывании здесь, о самоотверженной деятельности ваших братьев в качестве фельдшеров, —пребывание вашей семьи оставило в сердце буров неизгладимое воспоминание. Я сказала ему также, что страстно желаю переписываться с вами, и он обещал мне, что тотчас же по возвращении в Париж передаст вам это письмо. Остается всего несколько минут до его отъезда. День начался сегодня так печально: много больных и умерших. Хотя мне и жалко, что с отъездом капитана я лишаюсь друга, который напоминает мне вашу веселую, любезную, чисто французскую дружбу, но я рада за него. Мы, скромные земледельцы, утратили грацию светского обращения наших предков. Бедные гугеноты оставили этот внешний лоск вместе с покинутым ими имуществом; уезжая в изгнание, они взяли с собою единственное сокровище — свободу совести. Мы не светские люди, но умеем ценить светское обращение. Вспомните, каким успехом пользовался здесь Жерар; его остроумие и веселость были оценены в грубых палатках буров не меньше, чем в парижских салонах. Ваш уважаемый отец, ваша дорогая матушка, Лина, Тотти… Ах! Разве мы не сумели всех вас ценить, как вы того заслуживаете? Дорогие друзья! Увижу ли я вас когда-нибудь? Передайте им всем мой сердечный привет. Скажите Анри, что если нам не суждено увидеться на земле, я твердо верю, что мы, исполнив свой долг в этой жизни, свидимся в лучшем мире.

Николь Мовилен».

ГЛАВА III. Семейные волнения

Овладевшие Анри во время чтения этого письма гнев и отчаяние не поддаются описанию. Как! Он здесь медлит, откладывает свой отъезд, в то время, как его героиня-невеста и ее семья, которую он так любит, борются, сражаются, умирают!

Долго Жерар ходил с ним взад и вперед по саду, молчаливо выслушивая его горькие сетования и в душе сочувствуя его горю. Когда прошли первые порывы отчаяния, он попробовал заговорить о надежде и терпении. Впрочем, слова его звучали не слишком убедительно.

— Нет, нет, — говорил Анри, — я больше не останусь здесь ни минуты! Я уеду завтра, сегодня вечером, сейчас! Матушка не может требовать от меня такой жертвы. Ты знаешь, чего мне стоило согласиться на ее просьбы и ради нее покинуть Трансвааль, хотя чувство, долг, самолюбие — все повелевало мне остаться там. Мне пришлось сыграть не слишком завидную роль друга, который стушевался в минуту опасности! Я это сделал для нашей матери. Мне так было жаль ее, когда она говорила: «Я хотела бы, по крайней мере, слышать твой голос, опереться на твою руку, если окончательно потеряю зрение…»

— Но теперь она видит. Ее лучистые глаза светятся по-прежнему. Теперь я могу ехать и уеду! Малейшая задержка сведет меня с ума!

— Я поеду с тобою, — решительно сказал Жерар. — Но послушай, мне явилась гениальная мысль. Не уезжай ни завтра, ни сегодня, подожди, когда мы окончим «Эпиорнис»!

— Я не могу без отвращения слышать слово «ждать»!

— Выслушай меня. Сколько времени потребуется, чтобы окончить твою машину?

— О! немного, каких-нибудь пять-шесть дней, если бы только я мог владеть собою. Но разве возможно об этом думать в такую минуту?

— Шесть дней, — прервал его, торжествуя, Жерар. — Прибавь еще дней девять на путешествие, не больше. Это составит две недели. Между тем, пользуясь самыми быстрыми видами сообщения, мы не достигнем театра войны раньше шести недель!

Пораженный справедливостью аргумента, Анри молчал.

— Умерь свое нетерпение, Анри. Если ты послушаешь моего совета, мы, во-первых, выиграем время, во-вторых, ты не оставишь неоконченным изобретения, которым справедливо гордишься и которое даст тебе славу; в-третьих, наконец, пока ты оканчиваешь работу, мы успеем подготовить к нашему отъезду матушку. Ты уже много сделал для нее, Анри, не отказывай ей в этой маленькой жертве. Мы так ей обязаны. Она так много перенесла.

Мадам Массе в душе уже благословляла свою ужасную болезнь, благодаря которой ей удалось удержать около себя сыновей. Онанадеялась, что тем временем Трансваальская война окончится. Но теперь она совершенно поправилась, как говорил Анри, а непобедимые буры все еще совершали чудеса храбрости и все еще стойко выдерживали нападения врага: борьба все продолжалась. Анри и Жерар горели нетерпением вернуться на поле сражений, и бедная мать сознавала, что было бы несправедливо удерживать их долее.

Муж ее, человек решительный и уравновешенный, давно примирился с неизбежным и еще раньше, чем пришло письмо Николь, подлившее масла в огонь, пытался, но не слишком успешно, убедить жену последовать его примеру.

— Мы воспитывали их для жизни, — говорил он ей, — с колыбели мы учили их уважать труд, не зарывать в землю таланты, которые могут принести пользу обществу. Мы предостерегли их от соблазна пустой жизни светских бездельников. Неужели мы теперь откажемся от своих теорий и скажем: «Пусть погибают наши принципы, лишь бы дети не покидали нас!».

— Нет, нет, Боже сохрани! — горячо возражала мадам Массе. — Но надо быть снисходительным ко мне: я колеблюсь, я не могу скрыть своей слабости. Слишком сильные несчастья навсегда поколебали мою энергию. Вспомни, я раз уже чуть не потеряла вас всех. Во время ужасной бури около каждого из вас был если не кто-нибудь из семьи, то хоть друг. Только я была одна, совсем одна, когда очнулась на плывшей по диким волнам шлюпке. Между несчастными, которые стонали вокруг меня, не было ни одного знакомого лица. Не могу забыть до сих пор этого кошмара. Я надеялась, что перенесенные мною невзгоды послужат выкупом на будущее время, дадут мне, по крайней мере, право не разлучаться более с сыновьями, которых я оплакала, как мертвых.

— Надо отказаться от этой надежды, — тихо сказал Массе, взволнованный при виде слез жены, но твердо решившийся поступить по справедливости, чего бы это ему ни стоило. — Любовь к детям никогда не должна переходить в эгоизм! Мы должны не подавлять в них личность и не мешать им при выборе карьеры. В этом отношении я ни за что не решился бы подчинить их своему влиянию. Посмотри на нашего Жерара: он родился, чтобы быть исследователем неизвестных стран, колонистом, пионером. Природа создала его, чтобы он восходил на горные вершины, куда не ступала еще нога человеческая, исследовал недра земли, пускался во всевозможные предприятия. На днях я наблюдал за ним в то время, как он гарцевал на неоседланной лошади. Этот атлет создан не для того, чтобы мирно сидеть у домашнего очага! Разве в каждом его слове не сквозит жажда деятельности? О чем говорит он беспрестанно? О возвращении в таинственную, манящую его Африку, об открытии источников Нила, о сражениях на берегах Нигера. Позже он разобьет в этих краях свой шатер и женится на Лине. Я никогда не видел более определенного призвания, чем это. И затем, милая девушка ничуть не задумывается над опасностью этого полного приключения и случайностей будущего. Она принадлежит к расе храбрых женщин, о которых история умалчивает, но которые скромно и незаметно, полные самоотверженности, принимают участие в основании каждой новой колонии.

— Ах! — вздыхала приемная мать Лины. — Неужели у меня отнимут и эту девушку, мою дорогую воспитанницу, мое утешение?

— Нет еще, нет! Она останется с нами еще год-другой. Но я не кончил того, что хотел сказать, — продолжал Массе. — Если было бы несправедливо мешать Жерару сделаться самостоятельным, что же сказать об Анри? Анри, как и его брат, создан для высокой, независимой деятельности; но душою он далек от Франции; было бы жестоко удерживать его здесь, продлить разлуку, на которую он согласился только из сыновней любви. Мы не должны выражать сожалений при его отъезде. Надо поддержать его, ободрить, снабдить его необходимыми для давно желанного предприятия средствами. Пусть едет, если он желает. Пусть спешит на помощь избраннице своего сердца, нашей будущей дочери, освободит ее. Пусть даже, если нужно, пожертвует своей жизнью для великого дела.

Сердце матери возмутилось при этих последних словах.

— Вспомни ужасный год, — продолжал он тогда. — Как мы осудили бы тогда мать, которая из эгоизма удержала бы сына от участи в отечественной войне. Я как сейчас слышу еще твои слова накануне битвы при Шампиньи.

— Не повторяй их. В то время не помнили, что говорили. За честь родины в то время готовы были пожертвовать и жизнью, и всем, что было самого дорого на свете. Но, признаюсь, я не могу воспламениться так за дело буров! Я не героиня. К чему же судьба требует от меня столько мужества? — улыбаясь сквозь слезы, сказала мадам Массе.

Между тем дело шло своим чередом. Молодые люди спешно готовились к путешествию, и только страх обидеть мать удерживал их от проявления радости. Мать боялась и самого путешествия, и его цели: отважного полета в пространство и прибытия на поле военных действий. Колетта и Лина между тем, несмотря на тайное волнение, разделяли восторг путешественников и сожалели, что не могут последовать блестящему примеру своей будущей нареченной сестры Николь Мовилен. Старик Массе, принимавший в молодости участие не в одной битве, еще охотнее, чем дочери, принял бы участие в африканском крестовом походе. Ле Ген, домоправитель, тоже вспомнил, что когда-то он был марсовым матросом, и по временам вздыхал о военных лаврах, за что удостоился грубой отповеди от своей супруги.

Верная служанка Мартина, как и ее барыня, не разделяла воинственного настроения семьи. Она никогда не покидала своих господ в дни испытаний и твердо и мужественно переносила все невзгоды; когда было нужно, она смело смотрела в глаза опасности; но отыскивать эту опасность она считала безумием и вовсе не сочувствовала намерению милых детей, которых она вырастила, рисковать жизнью на равнинах какого-то Трансвааля.

— Сражаться за свою родину — дело разумное, — ворчала Мартина, — я сама дралась с пруссаками, не хуже других. Но идти умирать за буров, воля ваша, я в этом не вижу смысла!

Это не помешало, однако, тотчас же дать свое согласие на то, чтобы Ле Ген сопровождал молодых людей.

— Пусть себе едет, — сказала она, — по крайней мере, будет кому позаботиться о моих голубчиках. Поезжай, Ле Ген, да постарайся привезти их обратно целыми и невредимыми.

— Постараюсь, мадам Ле Ген!

Анри скоро согласился с Жераром, что план его практичен, и с помощью главного архитектора «Эпиорниса» лихорадочно работал над сооружением своего шедевра. Через несколько часов все будет готово. По его расчетам, через восемь, максимум десять дней они будут в Трансваале. Кроме необычайной быстроты, в которой ничто не могло сравниться с машиной, «Эпиорнис» представлял еще то преимущество, что давал единственный способ освободить Николь из плена. Капитан Рено уверял, что нельзя рассчитывать, что тюремщики выпустят Николь Мовилен из заключения по доброй воле. Следовательно, надо спасти ее без их ведома, и это возможно будет при помощи искусственной птицы, которая мало-помалу начинает принимать очертания в сарае, на террасе. Они как-нибудь предупредят молодую девушку; затем машина спустится ночью посреди сонного лагеря, и они улетят, послав глубокий поклон британским часовым. Жерар радовался заранее при мысли, что сыграет с ними такую ловкую штуку.

Прошло четыре дня с тех пор, как было получено письмо Николь. Молодые люди уже объявили матери о своем отъезде. Теперь гора свалилась у них с плеч. Решившись на эту новую жертву, мадам Массе первая принялась хлопотать, собирая сыновей в дорогу. Она постаралась даже придать своему лицу выражение решительности. Лина не отставала от нее в самоотвержении и решимости. Когда Анри и Жерар пришли сообщить ей, что Вебер поедет вместе с ними, она спокойно отвечала, что не имеет ничего против и жалеет только об одном — что отец не оставил ей в машине маленького местечка рядом с собою. Под кроткой внешностью Колетты скрывала душа героини. За нее нечего было бояться, что хладнокровие изменит ей в решительную минуту. Молодые люди могли пуститься в опасное путешествие, зная, что мать, сестра и невеста не станут протестовать ни громко, ни в душе, против предприятия, которое они считали своей священной обязанностью.

Лететь на помощь Николь, не оставаться безучастным в то время, как она находится в опасности, было, конечно, вполне понятным желанием Анри. Мадам Массе и сама поняла это, когда согласилась наконец на отъезд сыновей; ей стало даже странно, как это она могла препятствовать законному желанию Анри. Она обвиняла себя в жестокости и эгоизме. Массе, стараясь ободрить ее, в то же время соглашался с нею, что часто самые святые чувства привязанности теряют от примеси к ним эгоизма, и что надо поскорее избавиться от этого последнего.

Что касается Жерара, по-видимому, ему вовсе не было большой необходимости ехать. Но Анри был страшно рассеян, и присутствие около него практичного Жерара было не лишним. Анри шел сражаться за ту, которой он обещал быть верным, которую хотел защитить; в остальном он вовсе не чувствовал призвания к военной карьере. Прежде всего он был ученый; в данный момент он трудился над разрешением одной из задач современной науки; печальная картина человеческой бойни, развалин, опустошений, которую он скоро должен увидеть, не отвечала ни его вкусам, ни стремлениям. У него не было ни одного из качеств, необходимых «ловкому» солдату, и его домашние не без основания дрожали бы за него, если бы он один отправился на войну, эту борьбу совершенно нового типа, в которой каждый участник должен обладать всесторонним знанием ремесла, рассчитывая только на свои силы во время нападения или обороны, добычи припасов, одежды, оружия. Жерар, напротив, обладал всеми этими свойствами и потому сгорал от нетерпения выказать их в военном деле. Он шаг за шагом следил за эпизодами войны. Тысячу раз он готов был бежать на помощь этой горсти патриотов, невероятными усилиями отражавших вот уже два года полчища неприятеля. Успеют ли они прибыть на место военных действий раньше, чем опустится занавес над последним актом этой единственной в истории драмы? Уже ходили слухи о мире. Но всякий раз новое чудо патриотизма опровергало их. Хотя Жерар и желал от души мира, столь заслуженного этим маленьким храбрым народом, ему все-таки было бы жаль, если бы интересный конфликт кончился раньше, чем он успеет испытать на деле свои способности. Вот почему он страшно спешил собраться в дорогу.

В то время, как предусмотрительный Жерар старался захватить с собою все, что может пригодиться солдату во время похода и облегчить ему победу, Анри забирал с собою книги, научные заметки, разные инструменты, какие можно достать только в больших европейских городах. За сборами он немного забыл свое горе, и мысли его приняли обычное направление — он думал о науке.

— Если бы не я, — подсмеивался над ним Жерар, — ты, наверно, позабыл бы взять даже одну смену платья, хоть немножко провизии и оружие. Ты должен быть благодарен, мечтатель ты этакий, что есть кому позаботиться за тебя о материальных нуждах, в то время как ты витаешь в высоких сферах!

Анри был глубоко признателен брату, которого очень любил. Все видели, что молодому ученому пришлось бы плохо без Жерара, и что двойная разлука должна скорее радовать, чем печалить семью.

ГЛАВА IV. Отъезд

Благодаря принятым строителями предосторожностям, устройство механической птицы «Эпиорнис» осталось тайной. Никто ни в Париже, ни где бы то ни было не подозревал о ее существовании. Принимавшие участие в работах двое рабочих первые ревниво оберегали тайну. Постройка сарая в саду не привлекла ничьего внимания. С берега Сены прохожие замечали это сооружение на возвышенности Пасси, но никто не знал его назначения.

Храня тайну, изобретатели хотели избежать расспросов любопытных, чтобы в случае, если первый опыт окажется неудачным, не было бы никаких насмешек и комментариев. Теперь же, когда предполагаемый полет аэроплана принимал политический, военный характер, а целью экспедиции было освобождение военнопленной, требовалась еще большая тайна, и потому последние работы были обставлены еще большими предосторожностями.

Мартина отвадила всех торговцев и поставщиков, под предлогом временного отъезда господ, а сама ходила за покупками на рынок. Ящики со съестными припасами, платьем и другими вещами привозились в закрытых экипажах, и мало-помалу ими нагружена была кают-камера аэроплана. Коробки с консервами, хлеб, сухари, свежие овощи, пресная вода, лекарства, — все было разложено по особым ящикам, чтобы путешественники могли найти все под рукой. Предусмотрительный

Вебер запасся также всем необходимым на случай аварии для починки машины. Над этим складом помещалась пассажирская каюта с кроватями, тростниковыми стульями, складными столиками, буфетом, переносной кухней. Не забыта была даже каучуковая ванна.

Под электрическим мотором был таким же образом устроен череп механической птицы. Туда можно было проникнуть по маленькой лесенке, помещенной в шее птицы. Вместо мозга в черепе были помещены двойные и тройные лопаточки, управляя которыми кормчий мог регулировать направление полета.

Вебер тщательно рассчитал внутреннее устройство машины, чтобы пассажирам оставалось как можно больше места, чтобы все было устроено с комфортом, чтобы машина притом была легка, а двигатель ее силен.

Каждый из четырех членов искусственной птицы — крылья и лапки — изготовлялся совершенно независимо от остального; функцию каждого из них можно было проверить отдельно.

Предварительные испытания прошли так блестяще, что относительно успешного применения всей машины не оставалось и сомнений. Только какой-нибудь несчастный случай мог помешать «Эпиорнису», весом вместе со всеми снарядами, инструментами и пассажирами всего в шесть тысяч килограммов, располагающему двигателем в сто семь лошадиных сил, подняться одним прыжком, распустить крылья и устремиться вперед с быстротой, которую трудно точно определить, но которая, по всей вероятности, достигнет двухсот или трехсот километров в час при тихой погоде или при попутном ветре.

Неохотно уступил доктор Ломон свое место храброму марсовому матросу Ле Гену, практические знания которого в области управления были нужнее, чем услуги врача здоровым пассажирам. Конечно, в конце концов можно было бы захватить с собою и пятого пассажира, но ведь надо же было приберечь место и для Николь, за которой, в сущности, и ехали, а шести пассажиров для аэроплана данных размеров было бы слишком много.

Итак, доктору пришлось отказаться от этой заманчивой экспедиции. По-своему обыкновению, он принял это с философским спокойствием и только шутя пригрозил Веберу и Жерару, что постарается, чтобы они захворали накануне, отъезда, и заменить их на аэроплане. Эти невинные шутки не помешали ему хранить тайну всего происходившего.

Можно только дивиться тому, что тайну удалось сохранить, так как в «заговоре» участвовало четыре женщины и семь мужчин, причисляя сюда же и рабочих. Но ни один не выдал тайны, которая поглощала каждого из них, ни у одного не вырвалось даже намека, вроде тех, о которых говорит своим друзьям Гамлет. Даже Мартина удержалась и не выдала того, что знала, мимикой, жестом или словами: «Well, well, me know… we could talk if we would… if we we line to speak… There be on if they might…» 1.

Конечно, и после таких смутных фраз она могла бы остановиться, вопреки страшному желанию разболтать все, что знала. Добрая женщина вообще была не прочь посплетничать и удивить публику рассказами об ужасных и удивительных событиях, свидетельницей которых она бывала в течение своей долгой жизни Я семье Массе.

Наконец, пришло время отъезда, который был назначен ровно в полночь. Луна скрылась. Отдернули полотняные стены шатра — вот и механическая птица: она еще спит, покоясь на лесах. Ни одна живая душа, кроме собравшейся на террасе дома Массе группы людей, не знает о грандиозном событии. Внизу, среди равнины, лентой извивается Сена. Газовые фонари набережной и мостов отражаются в ее водах. Вдали, над Парижем, стоит полоса света, слышится замирающее жужжание засыпающей ненадолго лихорадочной жизни его. Париж не подозревает, что он еще раз прославится еще одним чудом в области изобретений.

«Эпиорнис» сдвинули по рельсам до края площадки. Пассажирам остается только сесть в каюту и проститься с остающимися.

По мере приближения решительной минуты в сердцах остающихся все более и более растет страх, предчувствия, которые они до сих пор силились побороть. Тщетно отгоняют они воспоминания о целом ряде попыток воздухоплавания за последнее столетие, закончившихся гибелью смелых аэронавтов. Напрасно Массе старается убедить, что мотор Анри безопасен; он и сам этому не верит, да никто и не слушает его: все слишком озабочены, чтобы не выдать себя, своих мрачных предчувствий и не омрачить уезжающих пассажиров. За обедом, последним перед отъездом, почти никто ничего не ел: одни были возбуждены близостью предстоящего опыта, не хотели есть и шутили, говоря, что будут ужинать сегодня в облаках; другие содрогались от ужаса при этих словах и не в силах были дотронуться ни до одного из поданных блюд. Были основания бояться. Эта механическая птица, о свойствах которой можно было судить еще только по теории, унесет все, что может быть близкого и дорогого: горячо любимых сына, братьев, жениха, мужа, отца! Все ли они вернутся из этой опасной экспедиции? Даже оптимист Массе должен сделать над собой усилие, чтобы не выдать своего волнения. Бледная, дрожащая Колетта старается улыбнуться. Мадам Массе прячет свое заплаканное лицо: она обещала выдержать до конца, но не может! Анри пробует утешить ее, но это только вызывает с ее стороны поток слез.

— Анри, мой Анри! Обещай, что ты вернешься и привезешь с собой Жерара, что вы все вернетесь! — в отчаянии лепечет бедная мать.

Это послужило как бы сигналом к общему волнению. Колетта, обвив руками шею Жерара, прижимается к своему дорогому брату, с которым разделила столько бед. Вот она отодвигается от него немного, всматривается в его черты, как будто видит его в последний раз; увидит ли она когда-нибудь блеск его синих глаз, прямую улыбку губ, не знающих, что такое ложь! Неужели этому смелому, умному, доброму человеку суждено погибнуть или во время этого полета, или от пули тех, которые взяли в плен Николь?

И, сама того не замечая, Колетта тоже плачет.

Лина, обняв отца, рыдает на его груди, а старый ученый тихонько гладит ее белокурую головку. Мартина громко всхлипывает, а Ле Ген сморкается, точно трубит.

— Ну, ну! — говорит наконец Массе, откашливаясь, чтобы скрыть свое волнение. — Веселее! Принеси-ка сюда, Ле Ген, бутылку шампанского, мы выпьем за удачу предприятия. Ради Бога! Покажем богине Фортуне веселые лица, она ужасно не любит хмурых!

Ле Ген принес бутылку. Пробка хлопнула. Господа

и слуги пригубили искрящийся, как гений французских изобретателей, напиток и стали несколько бодрее духом.

— За счастливое путешествие! — вскричал Массе.

— И за скорое возвращение! — прошептала мадам Массе.

— Ах! Если бы вы поскорее привезли сюда милую Николь! — сказала Колетта.

— Да, да… — чуть слышно повторяет Лина.

— Слава и многие лета изобретателю легкого мотора! — воскликнул доктор Ломон.

— Честь и слава ученому инженеру, создавшему «Эпиорнис»! — дополнил его тост Марсиаль Ардуэн.

— За здоровье моего доброго Ле Гена! — говорит маленькая Тотти, находя, что среди этих тостов позабыли славного матроса.

— Ангел Божий! — восклицает Мартина, целуя малютку.

Речь девочки, а также и шампанское оживляют Мартину.

— Ну, в час добрый! — говорит она. — Да, главное, смотрите, не сломайте себе шею! Да и поскорее возвращайтесь. Нам будет скучно здесь без вас. Вот уж не думала, что мне придется еще раз расставаться с моими детками. Да как вам не надоела эта Африка?

— Тише, тише! — говорит Жерар, указывая на мать, плачущую в объятиях Анри.

— Сын мой, мой первенец! Обещай мне, что будешь осторожен! Обещай же! И зачем вы родились такими любителями приключений? У других матерей дети всегда остаются с ними, зачем же мои дети не такие, как все?

— Мама, вы на себя клевещете! — говорит Жерар. — Вы сами не захотели бы иметь таких сыновей.

Однако пора; все встают, прощаются, четверо путешественников поднимаются по приставной лесенке в каюту и усаживаются: Анри и Вебер перед мотором, Ле Ген у руля, Жерар на узкой площадке, над каютой.

— Все на местах? — спрашивает Анри.

— Все! — отвечают ему три голоса.

— Ну, значит, с Богом!

Он нажимает одну рукоятку, потом другую, третью. Слышится звон пружины; посыпались искры; винт с шумом режет воздух. С шорохом раскрываются крылья. «Эпиорнис», подпрыгнув на своих стальных ногах, уверенным, величавым движением устремляется вверх, парит несколько минут на высоте пятнадцати-двадцати метров, потом, увлекаемый движением винта, бесшумно улетает, как парусная яхта, уносимая попутным ветром.

Гигантская птица с раскрытыми крыльями сливается уже с темной синевою усеянного звездами небесного свода. Она поднимается все выше и выше, летит, минует башню на Марсовом Поле, возвращается по направлению к Пасси, чтобы послать привет вилле Массе выстрелом из маленькой пушки. Затем, направившись к югу, она окончательно исчезает из виду.

Молча, с замирающим сердцем, стоят зрители, устремив взоры на облака. Они точно прикованы к земле. У всех одна и та же мысль, хотя они и не высказывают ее: ими овладевает непреодолимая уверенность в совершенстве новой машины. Аэроплан так прост по своей конструкции и так силен, что даже мадам Массе почти удивляется, почему это они относились к нему с таким недоверием. В первую минуту она схватила мужа за руку и крепко, до боли, сжала ее. Теперь она выпускает его руку из своей. Бедная мать облегченно вздыхает, и все невольно соглашаются с мнением самого Массе, когда он говорит:

— Да, это проще и безопаснее воздушного шара! Видели, как улетела птица? Точно летать для нее привычные дело. Я, право, не знаю, почему бы ей упасть, раз ее крылья раскрыты. Это настоящее чудо!

— Действительно, чудо! — повторил за ним Марсель Ардуэн. — Поверьте, не жалеть надо наших путешественников, — им можно позавидовать!

— Вам некому и незачем завидовать! — замечает доктор Ломон, указывая на заснувшую на руках отца Тотти. — Вот мне, несчастному холостяку, следовало бы подняться на аэроплане вместо Вебера. Он талантливый человек, а я, право, никому не нужен.

— Не нужен? Это неправда! — запротестовали все в один голос.

В самом деле, разделив с семьей Массе невзгоды кораблекрушений, плена, доктор сделался как бы членом семьи; почти каждому члену ее он спас жизнь в том или другом случае.

— Смотрите! — указал Массе на свою жену, которая снова почти лишилась чувств. — Что бы мы сделали

без вас? Нет, все к лучшему! Милая Мари, будь же мужественна, надейся! — продолжал он, поддерживая жену и уводя ее к дому. — Все кончится хорошо, поверь мне. Неужели ты сомневаешься, что такие смельчаки не добьются своего? Через какой-нибудь месяц они будут здесь вместе с Николь. То-то будет радость, восторги! Они не гонятся за славой, ты это слышала, они нисколько не рисуются, в них нет ни малейшего актерства. «Все на местах? С Богом?» Точно они отправляются в Медон и скоро вернутся. Да с такой машиной оно и не мудрено. Да, они неглупые малые!

— Это герои, — прошептала бедная мадам Массе, — но герои, безжалостные к своей матери!

Между тем «Эпиорнис» летел. Во второй раз он перелетел Сену. Правильным и уверенным движением он следует косвенному направлению на юго-восток. Огромный город сверкает под ним рядом светящихся точек, представляясь какой-то неясной массой. Едва можно различить Триумфальную Арку, Оперу, Собор Богоматери, кладбище Pиre Lachaise, в мирной тишине которого спит столько людей, которые тоже когда-то волновались. Еще миг, и Париж совсем исчезает во мраке. «Эпиорнис» летит все быстрее и быстрее, разрезая грудью и крыльями воздух. Воздух не оказывает никакого сопротивления полету и поддерживает птицу. Поднялся легкий северо-западный ветер, который позволяет аэроплану лететь с еще большей быстротой. Трудно сказать, сколько миль в час делает аэроплан, потому что нет никакого инструмента для измерения. Под ним бегут с головокружительной быстротой долины, горы, и в три часа утра перед путешественниками вырастают снеговой преградой Альпы. Чтобы перелететь через их вершины, надо подняться выше. «Эпиорнис» послушно поднимается по косвенному направлению. Вот они пронеслись над Швейцарией, с ее зелеными на утреннем солнце пастбищами, прозрачными озерами, белыми городами, приютившимися по склонам гор, ледниками и водопадами.

Вот и равнины Ломбардии. Пахарь уже идет за плугом, крестьянин вышел на работу, но никто не замечает гигантской птицы, парящей в воздухе. На такой высоте едва ли можно разглядеть ее очертания, и если даже ее заметят, то примут за орла или детскую игрушку, пущенную на произвол судьбы, и никто не подумает, что это великое научное открытие.

Анри и Вебер сменяют друг друга каждый час, делают они это вовсе не потому, что устают править машиной, а из простой любезности, чтобы доставить друг другу возможность любоваться действием машины, видеть, как «Эпиорнис» послушно поворачивает, делает эволюцию, меняет направление, поднимается и опускается, ускоряет и замедляет ход без малейшего толчка или сотрясения, с грацией и гибкостью настоящей птицы, реющей в небесной лазури. Чувствуется только легкое покачивание, напоминающее качку парусного судна под напором ветра; но наши путешественники все четверо бывалые моряки, морская болезнь не страшна, и эта умеренная килевая качка их не беспокоит.

— Ну, старина Ле Ген, — говорит Жерар, садясь рядом с отставным матросом, — что скажешь об этом кораблике? Я думаю, он не хуже тех, на которых ты когда-то учился своему ремеслу!

— Да я и не жалуюсь, мосье Жерар! — осторожно заметил Ле Ген.

— Еще бы мы стали жаловаться! Да мы тут как какие-то принцы, унесшиеся на седьмое небо! Черт возьми! Нам нечего бояться ни столкновений с другими судами, ни акул. Признайся, «Эпиорнис» лучше всех кораблей, на которых тебе доводилось служить?

— Не в обиду будет сказано, но в этом маленьком ящичке, который, что и говорить, делает честь мосье Анри, все-таки тесновато. Вот на «Карл-Мартел» было попросторнее.

— Я не нахожу, чтобы здесь было тесно. Или тебе пришла фантазия проплясать джиг?

— Гм! Гм! Частенько мы отплясывали, еще когда я был юнгой…

— То-то ты о себе воображал в то время! Как сейчас вижу, как ты фатовато переваливался с ноги на ногу…

— Что ж, были не хуже других! — сказал Ле Ген, убежденный в своих внешних достоинствах. — А один моряк всегда стоит двух чучел, которые век свой, как коровы, ходят по суше. Вот что!

— Так! Ну, а что же можно тогда, по-твоему, сказать о таких молодцах, как мы, которые овладевают воздушным пространством? Каждый из нас стоит, пожалуй, четырех таких чучел?

— Об этом, мосье Жерар, говорить не стану, так как, пусть уж ваша милость на меня не гневается, не полетим ли мы, сломя голову, вниз, судить еще рано.

— Неужели ты так думаешь? — изумился Жерар. — Но, в таком случае, как же ты согласился отправиться с нами, бедняга?

— Видите, мосье Жерар, — отвечал Ле Ген, выпрямляясь и расставив ноги, как истинный моряк, — я умею повиноваться. Когда я был матросом, я всюду следовал за командиром. Если бы он сказал мне: «Ле Ген, мы полезем в чертову пасть», — я ответил бы: «Хорошо, господин капитан!». С тех пор, как я у вас на службе, ваш батюшка, ваш брат, и вы для меня — командиры, да вот еще мамзель Колетта! Куда вы, туда и я за вами!

— Это так просто! — сказал Жерар, дружески похлопывая его по плечу. — Но мне хотелось бы, чтобы ты побольше увлекался «Эпиорнисом». Признайся же, из всех кораблей, на которых тебе случалось ходить по морю, это самый красивый!

— О! Я нисколько не презираю его, — сказал Ле Ген, критически оглядывая аэроплан. — Работа хоть куда. Но у нас в деревне говорят, что похваляться да насмехаться над волком можно только тогда, когда выйдешь из лесу.

— Вот еще! — с неудовольствием заметил Жерар. — Праздник уже на нашей улице! Мы будем в Трансваале раньше, чем ты успеешь чихнуть, а через месяц будем в Пасси.

— Посмотрим, — дипломатически сказал Ле Ген. Вот уже путешественники миновали вечный город, раскинувшийся на семи холмах, Неаполь, Везувий, Этну, всю Италию, и, стрелой перелетев через Средиземное море, «Эпиорнис» оказался в виду африканского берега.

Странное ощущение испытываешь, несясь в беспредельном воздушном пространстве, не чувствуя под собою даже зыбкой поддержки волн. Жерар не в силах был оторваться от чудного зрелища: вокруг него необъятная даль простора; у ног его с головокружительной быстротой развертывается карта всей земли. Он один только и мог наслаждаться вполне этой картиной. Поглощенный управлением, Анри молча направлял свою крылатую машину в воздушном пространстве. Вебер, как всегда, о чем-то мечтал, казалось, только тело его было тут, а мысль унеслась куда-то далеко. Де Ген философски жевал табак, перекладывая его то за одну щеку, то за другую; его делом было повиноваться, больше он ничего и знать не хотел. Если бы Жерар не указывал время от времени ту или другую страну, над которой они пролетали, никто из них не подумал бы оглянуться.

«Эпиорнис» миновал устье Нила. Он уже над древним Египтом. У подножия пирамид дремлют огромные сфинксы и бросают при лунном свете загадочные тени — силуэты. Нил, широкий, как маленькое Средиземное море, к устью постепенно сужается и извивается узкой синей лентой среди зелени берегов, которая даже при неясном вечернем свете резко выделяется на желтизне окружающих бесплодных песков. Река становится все извилистее; ее течение преграждают дикие скалы; образуются водопады; бесчисленные притоки смешивают свои воды с ее течением; сеть их так сложно переплетена, что даже с высоты, на которой находится аэроплан, нельзя видеть главного источника Нила. «Отец рек» таинственно истекает из больших озер, но хранит тайну своего происхождения.

Проходит еще утро, еще вечер, еще день. Огромной сплошной черной массой лежит у ног путешественников материк. Наконец, на пятый день утром они достигли необозримых равнин Трансвааля, гораздо скорее, чем рассчитывал Анри Массе, когда он еще не пробовал подняться на своей машине.

ГЛАВА V. Башня: остановка — двадцать минут

После зрелого обсуждения все четверо путешественников пришли к заключению, что самое верное место, где они могут укрыть до поры до времени свой необыкновенный экипаж, — внутренний двор финикийской Башни, где некогда жила семья Ардуэн. Башни, отразившей нападения шайки бандитов.

Когда торфяное болото было уничтожено взрывом ужасного пороха, изобретенного Вебером, вся долина была потрясена. На месте, где был холм, названный семьей Массе «холмом петуний», образовалась черная пропасть. Вырванные с корнем деревья, обгорелая трава, обуглившиеся скалы красноречиво свидетельствуют об ужасной силе этого взрывчатого вещества. Только Башня осталась незыблемой, несмотря на землетрясение, разорившее всю страну на десять миль вокруг. Изъеденные ползучими растениями, плесенью высокие гранитные стены, пережившие тридцать веков, местами, правда, обвалились, а крыша не выдержала ежегодных зимних ливней, но сама Башня стояла. Ее своды все так же прочны; непоколебим могучий фундамент; толстые стены и глубокие арки по-прежнему могут дать приют от ненастья или тропического зноя. В военное время Башня сыграла роль неприступной крепости, а когда французы покинули ее, она, казалось, могла выдержать, не сокрушаясь, еще столько же веков, сколько уже пережила.

— Если только в Башне никто не поселился, она, несомненно, самое верное место, куда можно укрыть нашу машину. В такое смутное время было бы крайне неосторожно оставить нашу птицу на сохранение у той или другой из воюющих сторон. Помните, буры конфисковали у нас слона, объявив, что он привезен нами «для военных целей»!

— Только этого и недоставало — чтобы англичане отняли у нас механическую птицу, сказав, что она тоже служит «для военных целей»! — воскликнул Жерар. — Если нужно, мы спрячем ее под землею, день и ночь, вооруженные, будем стеречь ее, лишь бы не случилось подобной катастрофы.

— Башня находится в стороне от места военных действий, — сказал Вебер, — и можно надеяться, что «Эпиорнис» будет в ее стенах в совершенной безопасности. Во всяком другом месте легко могли бы завладеть этим полезным изобретением!

— В самом деле, — задумчиво сказал Анри, — было бы более чем непростительно, если бы какой-нибудь генерал завладел нашей машиной: ведь с такого аэроплана можно, находясь в полнейшей безопасности, изучить положение неприятельских войск, послать важную телеграмму; от этого может зависеть тысяча жизней, честь нации, военная слава!

— Пусть-ка попробует! — сказал Ле Ген, сжимая кулаки. — Пусть мне поручат охранять этот самый «Пиорнис», тогда англичане увидят, так ли легко им завладеть!

Было три часа ночи, когда гигантская птица достигла Трансвааля, держась все еще на высоте, чтобы скрыться от глаз любопытных и от пули какого-нибудь охотника. Аэронавты приближались все ближе и ближе к Родезии, где они некогда жили так мирно, счастливо, деятельно, и откуда их изгнала всемирная разрушительница война. Они жадно всматривались, стараясь распознать группу деревьев, знакомый холм, окружавшие их прежнее жилище.

— Вот он, вот Масседорн! — вскричал первый Ле Ген. — Жалкая груда развалин! Только река такая же, как была. Сердце тоскливо сжимается. А мы-то трудились, пахали, пололи, поливали и все для чего? Куда девались розы мамзель Лины? Какие чудные букеты роз срезала она каждый день, чтобы украсить обеденный стол! Право, больно взглянуть!

И матрос смахнул рукавом навернувшуюся было слезу. Остальные молчали, тоже печальные и взволнованные. Сколько труда и усилий, сколько богатств, красоты погребено под этой кучей обгорелых бревен и кирпича! В этом благословенном, но когда-то диком уголке земли, где климат благоприятствует растительности, благодаря трудолюбию и уму одной семьи был создан земной рай; заходившие сюда и встречавшие всегда самый радушный прием странники всегда дивились его красоте и благоустройству. Прошла богиня с кровавым взором и пылающим факелом и в один миг превратила цветущий уголок в пустыню, которая снова сделалась обиталищем диких зверей. Но вот уже исчезли из виду лес магнолий, бывший сад Масседорна, река, и вдали показалась крепкая Башня.

Живут ли в ней? Никакого признака человеческого жилья. В это время дня крестьянин уже в поле, хозяйка успела накормить его горячей похлебкой; но не видно ни плуга, ни телеги, ни тонкой струйки дыма над деревьями; ничто не изобличает жилья и его обитателей. Должно быть, здесь никто не живет.

— Прекрасно! — сказал Жерар, осмотрев в подзорную трубу окрестности Башни. — На пять миль кругом не видно ни души. Не видно даже длинноухого зайца или газели, а между тем, помнишь, Ле Ген, сколько мы их стреляли, охотясь в этих лесах?

— Должно быть, когда подлец Бенони опустошил эту местность, он ничего не оставил, даже дичи! — отозвался Ле Ген.

— Я уверен, что место здесь необитаемое, — продолжал Жерар, откладывая в сторону трубу. — Можно смело спуститься прямо во двор.

— Для большей уверенности, — предложил Анри, — спустимся сначала на полянке, в полукилометре от Башни. Двое из нас могут затем отправиться на разведку. Если в Башне живут, мы полетим дальше, если нет, мы оставим аэроплан на дворе.

— Отлично! — согласился Жерар. — А мы с Ле Геном пойдем на разведку.

— Очень рад, — откликнулся Ле Ген, — а то у меня мурашки пошли по ногам. Хороша ваша коробочка, мосье Вебер, да немного тесна.

Лишь только занимавший наблюдательный пост Жерар наметил место, где «Эпиорнис» мог безопасно опускаться, и подал сигнал, машинист нажал рукоятку, и аэроплан начал опускаться, замедляя скорость, вопреки всяким законам о падении тела, благодаря искусно придуманному механизму. Птица опускается все медленнее и медленнее, вот она уже касается земли, опустившись мягко и эластично, так что сидящие в каюте не ощущают ни малейшего толчка.

— Ура! — вскричал Жерар. Товарищи подхватили его возглас, — Анри, ты настоящий виртуоз. Ты делаешь положительно чудеса! А теперь в дорогу! Скорее, Ле Ген. В один миг мы будем у Башни, пока вы тут стережете наш ковчег.

— Однако, — сказал Ле Ген, когда они тронулись в путь, — все-таки приятно чувствовать под собою землю. У нас на корабле ее в насмешку называют «коровьим полом»! Но, шутки в сторону, на земле все-таки чувствуешь себя лучше, чем где бы то ни было.

— Ты ли это говоришь, старый морской волк? — возмутился Жерар. — Значит, ты вовсе не оценил прелести нашего чудного воздушного полета? По-твоему, лучше было бы совершить поездку на простом пакетботе, а то, пожалуй, еще лучше, в почтовой карете!

— Как сказать, — сконфуженно проговорил Ле Ген, — оно, действительно, в почтовой карете как будто и не так опасно, как на этой махинище-птице, которая возьмет да и поднимет тебя раньше, чем успел опомниться, на пятьсот метров вышины. Право, чувствуешь себя как-то не того…

— Что ж, тем больше чести для тебя, если ты согласился пуститься в такое путешествие! — сказал Жерар.

— Удивительно! — заметил Ле Ген несколько минут спустя. — Кажется, после нашего отъезда никто не заглядывал сюда. Я не вижу ни следов копыт, ни колеи от колес. Должно быть, люди не решились коснуться владений наших господ.

— Не следует заблуждаться на этот счет, — отвечал Жерар, покачав отрицательно головою. — Очень естественно, что Масседорн остался необитаем: во-первых, он находится в стороне от места военных действий, во-вторых, вспомни, какой погром произвел здесь Бенони со своей шайкой. Разломали все, и стены, и мебель, не оставили ни бутылки вина, ни припасов. Если отряд голодных солдат и заходил сюда, они не нашли здесь ничего. Это-то и дает мне надежду, что точно так же необитаема и Башня.

Ожидания Жерара оправдались. Глубокое молчание царило в древней крепости. Единственными обитателями ее, с тех пор, как из ее стен выехал длинный караван, состоявший из членов семьи Массе, их гостей и слуг, были разве только пауки да крысы. Не теряя времени, разведчики возвратились с добрым известием к ожидавшим их товарищам, и снова все разместились на «Эпиорнисе».

Аппарат снова поднялся в воздух, как стрела, пролетел небольшое расстояние, взвился над двором и легко опустился на землю. Было четыре часа дня.

— Нечего терять время! — сказал Анри, выходя из каюты. — Надо поскорее разыскать лошадей и проводника и ехать в Моддерфонтэн. Дорогой Вебер, вы тут поберегите «Эпиорнис», ваше детище, создание ваших рук. Ты же, Ле Ген, позаботишься о мосье Вебере. Вот все, что я хотел сказать вам. А теперь прощайте, я должен действовать, я ухожу.

— До свидания, дети мои, — взволнованно сказал старик. — Спешите. О нас не беспокойтесь. Мы с Ле Геном будем верными сторожами и хозяйничать тоже сумеем. Всего хорошего! Да возвращайтесь поскорее вместе с милой пленницей!

Молодые люди быстро удалились. Местность хорошо им знакома. Сколько раз они охотились здесь! Но теперь они не вспоминают даже своих былых удач на охоте; им нужно выбраться в населенные места, запастись всем необходимым для дальнейшего путешествия. Два года тому назад в десяти километрах от дороги был поселок. В настоящее время это уже целое местечко, где, наверно, можно будет купить лошадей. Зная местные языки и обычаи, братья легко нашли то, что им было нужно. Через четверть часа они уже ехали на приобретенных ими малорослых африканских лошадках, за которых заплатили вдвое дороже, чем они стоили. В восторге от такой выгодной сделки, барышник предложил им в проводники своего сынишку. По его расчетам, Моддерфонтэн находился не более как в сорока милях отсюда, и они, конечно, прибудут туда к вечеру — Сакколо важный ходок.

— Хороший ходок! — воскликнул Анри. — Неужели он может пройти такое расстояние пешком? Он нас задержит!

— Не бойтесь! — засмеялся торговец. — Сакколо бегает, как лучший конь. Недаром он из племени матабелов. А вместо кнута я ему дам пилюльки, глотая которые временами, он пройдет безостановочно часов двенадцать.

Барышник был прав. Сакколо, пятнадцатилетний мальчик-метис, быстро, как вязальными спицами, начал перебирать своими длинными худенькими ножками, опустил голову и побежал. Изумленные всадники рысью скакали вслед за ним уже два часа и не замечали в нем ни малейшего признака усталости. Временами он вынимал из кармана куртки драгоценную лепешечку из колы и с новыми силами продолжал путь.

Проехав километров двадцать, они увидели убогую деревушку.

— Остановимся здесь и покормим лошадей, — сказал Анри. — Эй, Сакколо! Я думаю, ты не прочь перевести дух!

— Я не устал, — отвечал мальчик, да и в самом деле, казалось, путь не утомил его. — Сакколо может бежать двенадцать часов подряд, как обещал отец. А то отец побьет меня.

Такого бесчеловечного исполнения условий братья не хотели и требовать. Они решили отдохнуть и закусить раньше, чем пуститься в дальнейший путь. Но быстрота и выносливость проводника и лошадей были так изумительны, что в шесть часов вечера, значительно раньше, чем рассчитывали, путники прибыли в Моддерфонтэн.

Братья, не теряя ни минуты драгоценного времени, остановились в первой попавшейся гостинице, оставили там, под присмотром Сакколо, лошадей, а сами отправились к лагерю. Они горели нетерпением получить известия о пленнице и дать ей знать, что они близко. Пойти к одному из входов лагеря, попросить пустить их, или поручить стражу передать на словах госпоже Мовилен, что ее друзья узнали о месте ее заключения и шлют ей свой привет, — все это казалось им так просто.

Увы! Они очень ошибались. Не было и следами дисциплинированной стражи, организованной администрации. Лагерь, в котором в страшной тесноте гибли жертвами медленной агонии, страдали от всевозможных лишений и болезней тысячи человеческих существ, был обнесен высоким забором. Изредка попадались грубые ворота с навесом, охраняемые пикетом солдат. Всюду им ответили, что видеть или передать пленнице что бы то ни было невозможно.

Невозможно проникнуть в лагерь! Невозможно войти в переговоры! Невозможно сообщить пленнице что бы то ни было! Невозможно даже узнать, жива ли та, которую они ищут!

На них стали даже косо посматривать. Они услышали слово «шпионство».

— Будем осторожны, — сказал тогда Жерар, увлекая брата, который просто был в отчаянии. — Главное, чтобы нас самих не схватили. Это была бы непоправимая неудача. Ради Бога, Анри, будь осторожен! Понимаю, что тебе не легко! У меня у самого так и чешутся руки поколотить одного из этих грубиянов! Но рассуди сам: что мы можем сделать? О силе и говорить нечего. Убеждением мы тоже ничего не достигнем. Остается хитрость. Что бы они там ни говорили, а в лагерь проникнуть можно. Они упрямо твердят: «невозможно» да «невозможно»! А между тем я уже видел, как в южные ворота проникло одно человеческое существо, это был ни офицер, ни солдат, ни чиновник…

— Кто же, скажи скорее?

— Торговка фруктами со своей тачкой. Она прошла очень просто. Эти скоты часовые только хвастаются своей бдительностью: им даже не пришло в голову обыскать ее тачку.

— Правда. Я тоже видел, но не обратил внимания.

— Ну, так вот же: если эта гражданка может свободно входить в лагерь, значит, суровый закон — пустое слово, как я и думал.

— Да. Но если они настаивают на данном им приказании, ничего не поделаешь. Жерар, я вижу одно средство: перелезть через забор. Я и попытаюсь сделать это сегодня же вечером.

— Можно сделать лучше. Я нашел золотой ключ. Купим тачку, наполним ее фруктами и с нею войдем в лагерь.

— Я не прочь попытать счастья. Но неужели они не заметят, что за тачкой идет не тот торговец?

— Надо переодеться и загримироваться!

— Ты надеешься сойти за эту торговку? — удивился Анри. — Она крошечного роста и горбатая!

— Нет, я этого не думал. Но, может быть, вблизи лагеря найдется разносчик, которого легче будет подменить.

Жерар, как всегда, сразу напал на верное средство. Почти все смелые предприятия удавались ему. Едва он сделал несколько шагов, как ему попался навстречу разносчик, какого он искал.

Это был человек довольно высокого роста и неопределенных лет. По алчному взгляду его глаз можно было догадаться, что за один соверен от него можно добиться всего.

Жерар решительно подошел к нему и предложил ему продать его платье за фунт стерлингов и одежду товарища в придачу.

Сначала торговец разинул рот от удивления, подумав, что над ним смеются. Потом он подмигнул и сказал:

— Понимаю. Господа придумали какую-нибудь «шутку» — як вашим услугам.

Быстро поменялись платьем, и разносчик весело сунул в карман полученную им золотую монету.

— Сколько стоят фрукты вместе с тачкой? — спросил тогда Жерар.

— Ого! Вот оно что! — сообразил разносчик, не желая упустить счастливого случая. — Пять фунтов, джентльмены! У меня семья, маленькие дети — не обидьте.

— Вот тебе пять фунтов! — сказал Жерар, вынимая просимую сумму из бумажника.

Торговец схватил деньги и бросился бежать со всех ног.

— С Богом! В час добрый! — прошептал брату Жерар. — Охотно отправился бы я сам, но не смею лишить тебя радостной встречи.

Сумерки благоприятствовали предприятию. Анри надвинул на лоб фуражку и за тачкой прошел в ближайшие ворота между рядов солдат, которые только что отказались его пропустить. Никто не остановил его, не бросил на него даже подозрительного взгляда. Часовой рассеянно взглянул на его товар, да, правду сказать, несколько дюжин гнилых бананов, за которые он только что заплатил сто двадцать пять франков, и не стоили большого внимания.

Анри ускоряет шаги, спешит к переулкам, где стеснены, загнаны, как скот, несчастные военнопленные. Инстинктивно сдвигает он на затылок шапку, которую только необходимость могла заставить его надеть. Часовой не видит его.

— Послушай, братец, ты не торопись! — слышит он чей-то разбитый голос. — Покажи-ка свои фрукты.

Этот голос поразил его. Он узнал его. Он подходит ближе. Так и есть: эта старая военнопленная — одна из друзей дома Мовиленов. Она вынянчила на своих руках малютку Тотти.

— Тетушка Аника!..2

Она тоже узнала его.

— Боже милостивый! Мосье Анри!

— Молчи, ради Бога! — сказал молодой человек. — Я пришел освободить Николь. В какой части лагеря мне искать ее? Говори скорее, тетушка Аника!

— Николь! — бедная женщина заплакала. — Ах! Бедное дитя, ее здесь нет.

ГЛАВА VI. В лагере военнопленных. Катастрофа

— Что вы хотите сказать? — спросил Анри, в душу которого закралось страшное подозрение.

— Увы!

— Скажите, ради всего святого, что с ней?

В это время солдат в форме цвета хаки, с коричневой большой войлочной шляпой на голове, с перекинутым через плечо патронташем, подошел к ним развалистой фатоватой походкой. Англичане поняли, что яркие цвета на войне носить опасно, и во время бурской войны стали подражать бурам, одеваясь в темные или вообще малозаметные цвета.

— Ну, ну, — дерзко заметил солдат, — разве нельзя купить на один пенни гнилых фруктов без таких долгих разговоров?

— Это мои-то фрукты гнилые? — обиженно запротестовал мнимый разносчик, на чистейшем английском наречии лондонского предместья. — Посмотри-ка. У себя дома ты таких еще не едал!

— Сам ты, нищий, не видывал, какие фрукты созревают в моем Йоркшире! — сердито возразил солдат. — Эти «кукнеи» ужасно нахальны!

Очень довольный тем, что его приняли за «кокни» (прозвище, данное жителям лондонских предместий), Анри собирался продолжать прерванные солдатом занятия, торгуясь со старой Аникой, но солдат положил ему руку на плечо.

— И чего такой развязный малый занимается торгашеством? — сказал он с невольным выражением презрения военного к «штафирке». — Взял бы ружье на плечо, да револьвер и сражался бы, как мы, это лучше, чем таскать эту дрянную тележку!

— А уж это не твое дело! — отвечал Анри, стряхивая с плеча руку солдата. — Если бы я хотел служить, то уж никак не «пешкой», как ты! Мне подавай коня, молодец, вот что!

— У тебя губа не дура! Не желаешь ходить на своих двоих?

— Не желаю. А если захочу поступить в армию, то не у тебя стану спрашивать позволения. Ну-ка, служивый, посторонись. Мне надо хлеб зарабатывать, а не

заниматься пустяками, как расшитые галунами бездельники!

Польщенный тем, что его приняли за «расшитого галунами», тогда как у него не было даже и самой маленькой нашивки на рукавах, солдат, самодовольно улыбаясь, ушел. Анри поехал со своей тачкой дальше, следуя за старой Аникой, которая убежала во время спора, и оборванное платье которой он видел вдали. Наконец они дошли до узкого переулка, где могли укрыться от глаз сторожей. Страшно озабоченный, Анри закидал вопросами старую крестьянку, впавшую, казалось, в слабоумие от перенесенных ею горя и страданий. Из ее неясных ответов он понял, что Николь перевели из Моддерфонтэна за попытку к бегству.

— Но где же она? Куда ее перевели? — в отчаянии спрашивал Анри. — Постарайся вспомнить, тетушка Аника! Ты ведь, наверное, слышала название места, куда ее должны были отвезти. Может быть, в Порт-Наталь? Или в другой лагерь?

— Ах, милый барин, право, я не знаю… Мне кажется, что ее увезли в Англию.

— Зачем же в Англию? Туда, кажется, не посылали никого из военнопленных. Подумай хорошенько, тетушка Аника, умоляю тебя. Почему ты думаешь, что она в Англии?

— Да ведь Англия — остров?

— Да, есть Великобританские острова. Так что же из этого?

— Говорили, что Николь будет за… за… кажется, заключена… так ведь говорят?

— Заключена, верно, но где же, ради Бога?

— На острове, — повторяла несчастная старуха, напрягая все свои умственные способности, чтобы вспомнить. — Говорили, что ее отвезут на остров Лондон, показать королеве.

— Остров… какой же это может быть остров? — повторял Анри. — Лагеря для военнопленных есть на нескольких островах: Св. Елены, Цейлоне…

— Цейлон! — вскричала радостно старуха. — Он самый. Цейлон, близ Лондона, там, где у короля выстроен Виндзорский дворец!

— Ах, тетушка Аника, ты наверное помнишь, что называли именно Цейлон?

— Увы! Добрый барин, — заговорила старая пленница, и слезы заблестели на ее поблекшем лице. — Я говорю вам все, что знаю. Я уж из ума выжила после всех несчастий, которые пережила. Сыновья мои… вы их помните, мосье Анри?

— Как не помнить! Такие молодцы и настоящие буры по храбрости!

— Да, настоящие… Они все погибли. И сыновья, и внуки!

Несчастная в отчаянии ломала руки.

— Все, даже мой мальчик Ало, ему было всего одиннадцать лет.

— Ало тоже умер?

— Сражаясь рядом с отцом и дедом. Ему было одиннадцать лет, сыну — тридцать пять, а мужу — семьдесят. Все трое сложили свои головы под Коленсо.

— Бедная тетушка Аника! А остальные?

— Двое убиты при Моддерфонтэне, один — при Спионскопе… — Слезы помешали несчастной докончить печальный перечень.

— Дорогая моя тетушка Аника! — повторял Анри с болью в сердце. — Они умерли славной смертью за родину!

— Вот я и осталась одна. Дочери и невестка не вынесли лишений, а я все еще живу… Господь забыл меня!

— Не говори так, тетушка Аника. Ты еще можешь быть полезна на земле. Может быть, благодаря тебе я найду Николь.

— Да хранит Господь эту святую девушку. Она так же добра, как красива. Но под этой кроткой внешностью скрывается львиное сердце. Да, у мадам Гудулы были тоже хорошие дети. Но где они теперь все? Пути Господни неисповедимы…

— Не знаете ли вы чего-нибудь о всех этих близких нам людях? Был ли здесь, кроме Николь, кто-нибудь и из ее семьи?

— Нет, она была здесь одна-одинешенька. Да и в живых-то осталась почти что одна она. Отца и двух младших братьев убили при Моддерфонтэне. Все младшие сестры умерли. Вы слышали, как умерла бедненькая Люцинда?

— Да, да, — перебил ее Анри, чувствуя, что долгая, скорбная исповедь старухи подавляет его. — Расскажи мне о тех, которые спаслись. Ты только что сказала, что Николь перевели в другую тюрьму, потому что она пыталась бежать на помощь матери; значит, мадам Гудула жива? Скажи, жива ли она?

— Мадам Гудула осталась одна со своим младшим сыном среди развалин своей сожженной фермы. Мне так рассказывали, а я не помню, случилось ли это в то же время, когда Николь взяли в плен с оружием в руках. Память у меня слаба стала. Знаю только, что мы благословляли день, когда ее привели сюда к нам. Она забывала себя ради других, готова была поделиться последним куском хлеба, последней каплей воды с голодными и больными. Она никогда не падала духом, всех утешала, умирающим закрывала глаза, плакала вместе со страдальцами. Мы многого лишились с ее уходом. Но она ушла не в погоне за личным счастьем. Она узнала от приведенного в наш лагерь нового пленника, что мать ее тяжело больна, она решилась на побег ради нее, но ее поймали. В лагере тут были беспорядки, и вот, будто бы, чтобы защитить ее, они сослали ее на какой-то остров.

— А ты наверно помнишь, что это остров Цейлон?

— Да, да. Как вы только назвали остров, я тотчас же узнала.

— Ах, если бы можно было знать наверное! — подумал Анри вслух.

— Это не трудно. Все могут подтвердить вам это. Какая-то женщина, иссохшая, худая, призрак, а не

женщина, проходила в это время мимо.

— Послушайте, фру де Бург, — окликнула ее Аника, — подойдите-ка сюда. Не знаете ли вы, куда увезли от нас Николь Мовилен? Вот этот господин хочет узнать.

Пленница взглянула на Анри покрасневшими от слез глазами.

— Николь Мовилен? — проговорила она рассеянно.

— О, скажите, если вы знаете, умоляю вас!

— Извините, — сказала старуха, проводя рукой по лбу, — все ужасы, свидетельницей которых я была, которые сама испытала, помутили мой ум. Но мы все здесь помним Николь Мовилен. Милая девушка! — сказала она, подумав. — Они ее сослали на Цейлон!

— О, благодарю вас! — воскликнул Анри, почтительно целуя морщинистую руку старухи. — Я пришел сюда, чтобы спасти мадемуазель Мовилен из плена. Она моя невеста. Благодаря вам и вот тетушке Анике, я теперь знаю, где мне ее искать. Но скажите, не могу ли

я что-нибудь сделать и для вас? Я вижу, что вы в ужасной нужде…

— Что значат личные лишения в сравнении с потерей очага, близких, родных, гибелью родины? — сказала фру де Бург. — Мне, право, все равно, где доживать свои жалкие дни, в тюрьме или во дворце. Но вам я не советую очень мешкать здесь. Я вижу, вы проникли сюда под видом разносчика, спешите же выбраться из лагеря, не оставайтесь даже поблизости! Если откроют, кто вы, все ваши планы рухнут. Поезжайте на Цейлон, и да поможет вам Бог! Если вам удастся освободить свою невесту, и вы женитесь на ней, вы будете сторицей вознаграждены за все испытанные вами лишения и самоотвержение, — Николь редкая девушка.

Сказав это, пленница удалилась.

— На ее глазах расстреляли ее мужа и двух сыновей, — шепотом объяснила Аника. — Это были знатные, богатые люди, делавшие много добра, а теперь у нее нет куска хлеба.

Анри отдал все содержимое своей тачки Анике, дал ей денег и направился к выходу. Сердце его сжималось от боли.

Он вышел из лагеря так же легко, как и проник туда. Жерар ждал его, страшно взволнованный. Ему стоило больших усилий удержаться, чтобы не последовать за братом в лагерь.

В нескольких словах Анри передал ему все. Братья решили, что следует немедля отправиться на Цейлон.

— Слава Богу, нам не надо ждать ни поезда, ни пакетбота, не надо хлопотать о паспорте! — воскликнул Жерар. — Скорее же в путь, нечего терять время!

— Только бы полученные мною сведения оказались верными, — озабоченно заметил Анри. — Вдруг мы уедем из Африки, а Николь останется здесь?.. Но как узнать наверно? Трудно доверять словам двух старых несчастных женщин.

— Правда. Но ведь они обе сказали одно и то же, не сговорившись, так что есть основание предполагать, что они не ошибаются. Очевидно, все в лагере хорошо знали нашу смелую Николь. Ее судьбой все интересовались и, конечно, всякий, и старый, и малый знает, куда ее заточили. Ошибки быть не может!

— Может быть, англичане не отказали бы нам в справке относительно местопребывания Николь? — нерешительно спросил Анри. — Почему бы им не дать простую справку?

— Как же! Жди! Пуля в лоб научит тебя собирать справки. Не суйся не в свое дело. Послушай, Анри, не впутывай никого в наш замысел. Поедем прямо на Цейлон!

Лошади терпеливо ожидали всадников, пощипывая траву. Оба брата сели на лошадей и поскакали к финикийской Башне. Полдня ехали они галопом и, прибыв, застали Вебера и Ле Гена за их любимыми занятиями: первый делал вычисления, второй — тер и чистил все, что на воздушном корабле поддавалось чистке.

— Так, — сказал он, кланяясь молодым людям. — Всякая вещь любит чистоту, будь то хоть медная пуговка или лицо крещеного. Не правда ли, мосье Жерар?

— Не спорю. Только смотри, не попортил ли ты мне чего в машине?

— Это я-то попорчу? Ну, нет. Машина тоже знает человека. Когда я был юнгой на «Быстром»…

— Тебя там научили наводить чистоту! Знаем, — сказал Жерар. — Ты хорошо сделал, что отполировал машину, пока нас не было, потому что мы сейчас должны лететь дальше.

— Дальше? — озабоченно спросил Ле Ген. — А мамзель Николь?

— Ее здесь нет. Ее перевели на Цейлон, куда мы и должны отправиться!

— Вот как! Я не смел показать виду, а только у меня озноб пробежал по коже, когда я увидел, что вы возвратились без нее. Ее перевезли на Цейлон? Уж не проведали ли эти англичане, что мы приехали?

— Не думаю, друг мой. Ее увезли, вероятно, еще когда мы были в Париже.

— В Цейлон, так в Цейлон. Только бы нам ее застать там.

— Только бы она была там! — внутренне содрогаясь, проговорил и Анри. — О, что бы я дал, чтобы быть уверенным, что мы найдем ее.

— Все, что мы можем сделать, это отправиться поскорее и убедиться в этом лично! — отвечал Жерар.

— Ты прав. Ну, так летим же!

Снова механическая птица устремилась на юг. По-настоящему, следовало бы держаться северо-восточного направления, прямо на Индостан. Но Анри все не хотелось расставаться с Трансваалем; он смутно все еще на что-то надеялся. Жерар понял его мысль и ничего не сказал о таком отступлении от прямого пути.

Он смотрел вниз, на огромную, когда-то зеленую и счастливую равнину, теперь усеянную печальными развалинами мирных очагов многих счастливых семей. Вот идут отряды солдат. Вот сеть блокгаузов, организованная неприятелем с целью помешать движению бурских войск. Сверху видны траншеи, глубокие, вырытые зигзагами рвы, в которых можно укрыться от неприятельских выстрелов. Рвы эти находятся на расстоянии пяти-шести метров друг от друга, длиной в двадцать пять метров, и напоминают ямы для хранения — внизу они шире, чем вверху. Они довольно хорошо защищают от взрывчатых гранат. Единственное неудобство, что из них трудно быстро выбраться.

Жерар внимательно рассматривал эти траншеи, за которыми бедный бур отважно защищает свою независимость. Но вот он видит группу всадников. Это буры, он узнал их. Не остается никакого сомнения: это их одежда, оружие, лошади.

— Анри! — вскричал он. — Спустимся, непременно спустимся! Это друзья! Я в этом уверен!

— Буры? — спросил Анри и тотчас же сделал необходимый маневр, чтобы спуститься.

— Буры! Я узнал их по гордой осанке, по быстроте их маленьких лошадок. К луке привешены меха с водой, на ремне прикреплен запас патронов и сушеного мяса.

Буры ехали по высокой траве и очень удивились, когда голос сверху заговорил с ними на их родном языке. Последовал короткий разговор.

— Гей! Несколько слов, пожалуйста.

— Кто вы такие? — спросил удивленный начальник отряда.

— Друзья! — послышался звонкий голос Жерара. — Может быть, кто-нибудь из вас знавал моего отца, владельца Масседорна?

— Я, Иоганнес Смит, знал его! — сказал один из них.

— Не знаете ли вы также Мовиленов?

— Как же! Мир им, храбрым честным патриотам!

— Не знаете ли, где Николь Мовилен?

— Сначала она была в плену, в Моддерфонтэне, теперь ее перевезли в Цейлонский лагерь.

— Благодарю вас. Мы только это и хотели знать. Прощайте. Желаем вам удачи!

Раньше, чем удивленные буры успели сообразить, «Эпиорнис» снова поднялся под облака.

Теперь Анри точно знал, где находится Николь, и аэроплан мог окончательно оставить пределы Трансвааля и лететь на северо-восток. Чтобы наверстать потерянное время, он летел с головокружительной быстротой. Звезды, казалось, бежали навстречу. Слышен был только странный шорох движущейся в беспредельном пространстве машины. Через три часа они миновали берег земли Наталя. Путешественники уже потеряли из виду землю, они несутся над движущейся равниной Индийского океана. Вдали, на юго-востоке, как легкие облака, обрисовываются вершины Мадагаскара. «Эпиорнис» стремится на северо-запад, к Цейлону. Повинуясь воле кормчего, механическая птица, как ласточка, резвится в воздухе, то почти касается волн, то поднимается на высоту, чтобы можно было окинуть взглядом горизонт и убедиться, что нигде не видно корабля. Тихо. Но вот Жерар заметил в волнах какую-то быстро двигающуюся вперед черную массу. Должно быть, кит.

— Кит, — крикнул он в рупор, — прямо под нами. Спустимся, чтобы разглядеть его.

Добродушный Анри в угоду брату тотчас же опустил аэроплан.

Черная масса растет, показывается на поверхности моря.

— Это не кит, а подводное судно и, вероятно, английское. Так и есть, на корме красуется надпись: «Union jack». Беда! Поднимемся повыше!

Но едва Жерар успел сказать это, а Анри исполнить его команду, как на спине мнимого кита открылся железный клапан, высунулась какая-то грозная черная труба, сверкнула молния, послышался выстрел. Граната попала прямо в «Эпиорнис» и разбила ему правое крыло.

Анри упал от страшного сотрясения. Он сделал, однако, энергичное усилие и встал. Каюта накренилась на правый бок. Только левое крыло послушно взмахивает. Увы! Все испорчено!

— Мы летим вниз, как камень! — вскричал Жерар. Они почувствовали сильный толчок. Послышался лязг металла, затем чьи-то крики, проклятия. «Эпиорнис» упал на корму подводного судна.

ГЛАВА VII. «Сом»

«Эпиорнис» упал на корму подводного судна, и за этой катастрофой последовал страшный взрыв. Падая, механическая птица сломала винт английского корабля. Сама она зацепилась и повисла, как летучая мышь: левое крыло ее продолжало биться; между тем слышался шум испорченной машины, проклятия и приказания, отдаваемые капитаном среди скрипа стали и человеческих стонов.

Четыре француза лежали без чувств после такого сотрясения и ничего не слышали.

Их высвободили из-под обломков аэроплана, перенесли на носовую часть корабля, в лазарет. После усиленных растираний и нескольких ложек коньяку, насильно влитого в рот, они все четверо пришли в себя, еще не отдавая себе ни в чем отчета, но без особенных повреждений. К своему великому удивлению, они, очнувшись, увидели, что целы и невредимы.

— Ничего не сломано, джентльмены! — сказал толстый рыжеволосый англичанин, который растирал Анри. Ему помогал маленький юнга, судя по наружности, индус, которого он временами поощрял тумаками.

— Хорошо, хорошо, — отвечал Анри по-английски же, — но к чему же тереть так сильно? Спасибо, голубчик. Да вот еще, зачем это вы бьете беднягу, он так старается!

— Англичане? — самодовольно сказал рыжеволосый субъект. — Я так и думал. Французы не бывают такие молодцы. «Едоки лягушек» — все малорослые и безобразные, как гусеницы.

— Сам ты гусеница! — гневно крикнул Ле Ген. Во время долголетнего плавания он тоже научился кое-как говорить по-английски. — А ты, пудинг ты этакий, посмотри-ка на себя в зеркало и увидишь, что ты за обезьяна. Проваливай-ка отсюда! Я и без тебя сумею ходить за своими господами.

— Уйду! Уйду! — испуганно заторопился англичанин. — Есть из-за чего сердиться, что я сказал такого особенного?

Англичане, давшие французам прозвище «frog eaters», то есть едоков лягушек, очень обижаются, тем не менее, когда их называют «mangeurs de pudding».

— Что это ты, Ле Ген? — сказал, приходя в сознание, Жерар. — Едва успел глаза открыть, как уже ссоришься с англичанами?

— Терпеть их не могу. Только погляжу на них, а уж мне хочется их поколотить!

— Умерь свой воинственный пыл! — продолжал Жерар, собирая мало-помалу свои мысли. — Наше положение и без того незавидное, чтобы его ухудшать еще ссорами. Очевидно, мы попали на английский корабль, который обязан нести полицейский надзор за побережьем. Наш бедный «Эпиорнис» сломан и в плену, да и сами мы не знаем, когда нас выпустят.

— Ах! — воскликнул в отчаянии Анри. — Я и сам то же думаю. Зачем мы были так неосторожны, так легкомысленны? Надо было предвидеть, что Южная Африка хорошо защищается англичанами. Нам надо было оставаться на высоте. Как я был глуп, не обдумав своих поступков.

— Уж очень нам везло в первую половину путешествия, — отвечал Жерар, — ну, мы и думали, что так будет продолжаться. Однако мы все-таки были непростительно неосторожны. Впрочем, виноват во всем один я.

— Бесполезно казнить себя за это, — заметил Вебер. — Никакая предосторожность не может предотвратить иных случайностей. Современные орудия стреляют так далеко, что мы все равно не избежали бы опасности. Нам пришлось бы подняться на такую высоту, что нам нечем было бы дышать. Угадать присутствие подводного судна тоже невозможно. Ведь для вас, вероятно, не тайна, что мы попали именно на подводный корабль.

— Это по всему видно, — сказал Жерар, указывая на своеобразные очертания каюты, отсутствие полупортиков, электрическую лампу в потолке. — А я-то принял его за кита!

В эту минуту постучали в дверь, и рыжеволосый матрос доложил о приходе командира.

В лазарет вошел капитан корвета — важный надменного вида человек с багрово-красным лицом. Он постоял минуту на пороге, бегло оглядел всех четырех больных и, решив по седой шевелюре Вебера, что это, вероятно, самый главный из них, старший, обратился к нему без всяких принятых правилами о вежливости предисловий.

— Если вы оправились настолько, чтобы отвечать на мои вопросы, говорите.

— Виноват, милостивый государь, я говорю только по-французски! — сухо ответил старый ученый, знавший в совершенстве пять или шесть языков, но не желавший выказывать своей обычной любезности человеку, который так бесцеремонно с ним обошелся.

— Ах! — смутился англичанин. — А эти господа?

Анри и Жерар знаками отклонили от себя честь объясняться с командиром на его родном языке, так что ему пришлось припомнить все познания французского языка, усвоенные им некогда на школьной скамье.

— Я требую у вас ваших бумаг! — выговорил он, напрягая все свои лингвистические способности.

— Каких бумаг?

— Паспорта, чековые книжки, все документы, удостоверяющие личность.

— Если бы даже у нас были все перечисленные вами документы, — сказал решительно Анри, — мы не сочли бы нужным предъявить их по требованию первого встречного.

— Как первого встречного? Я здесь начальник. Я капитан Марстон, командир Ее Величества судна «Сом»! — отвечал моряк, выпрямляясь во весь рост.

— Вот это-то вы нам и позабыли сказать, — спокойно возразил Жерар. — И мы тоже имели бы право требовать у вас документы, удостоверяющие вашу личность.

— Вы, потребовать у меня бумаг? — возмутился командир и вытаращил глаза.

— Чем же подобное требование было бы более обидно, чем ваше? Мы не подчиненные ваши. Мы люди свободные. Мы свалились к вам на палубу с неба, и произошло это по вашей же вине!

— Вы мои пленники! — грубо прервал капитан. — Вы занимались контрабандой в наших морях! Вы должны будете ответить за это! Это вам даром не пройдет!

— Контрабандой? Ваши моря? — горячо возразил Жерар. — Мы не допустим такого обращения с нами. Мы были в воздухе, когда ваша граната коварно попала в наш аэроплан. Это мы вас можем привлечь к ответственности за порчу нашей собственности и нанесенный нам лично ущерб.

— Вы не имеете права привлекать меня ни к какой ответственности, и я оправдываться перед вами не желаю.

— Вот как, это переходит всякие границы! — окончательно вышел из себя Жерар. — Позвольте заявить вам, милостивый государь, что я больше не желаю с вами разговаривать!

— А я вам говорю, что вас заставят отвечать на мои вопросы!

— Неужели? Каким же способом? Уж нет ли на вашем корабле застенка?

— У нас есть военные суды недалеко отсюда.

— Мы не подлежим вашим военным судам! — протестовал Анри.

— Вы попали в линию блокады…

— Это вы утверждаете!..

— И я не отпущу вас иначе, как передав вас в руки военной юстиции.

— По какому праву? Как смеете вы совершать такие насилия над свободными гражданами?

— По праву сильного. Вы в моей власти, и я не выпущу вас! — ревел капитан вне себя от злости.

— После подобного заявления, — сказал с достоинством Анри, — я присоединяюсь к моему брату и отказываюсь продолжать с вами разговор.

— И я также! — совершенно спокойно произнес Вебер.

— Как вам угодно. Но вы за это поплатитесь. Англичанин ушел. Через некоторое время явился лейтенант и сказал путешественникам, что они арестованы и должны до прибытия в Дурбан оставаться безвыходно в лазарете; в Дурбане же их передадут в руки военного суда. Обломки аэроплана будут тщательно собраны и сохранены для предъявления суду. Они должны будут объяснить назначение этой машины и причину своего нахождения в области действий английских военных сил.

Все это было написано на большой бумаге, скрепленной подписями Горация Марстона, командира подводного судна Ее Величества, «Сома», и Чарльза Вильсона, который и прочитал эту бумагу.

— Вот так кашу заварили! — воскликнул Жерар, когда лейтенант Вильсон удалился. — Как мы ее будем расхлебывать? Что ты посоветуешь, Анри?

— Что же я могу посоветовать? — сказал уныло молодой инженер. — Постараемся мужественно перенести крушение всех наших надежд!

— Нет, нет, не говорите так, друг мой, — возразил Вебер. — Человек должен надеяться, пока он жив. Мы как-нибудь выберемся сухими из воды. Это уже не первое несчастье, которое постигает нас.

— Сколько человек может быть на этом корабле? — думал вслух Жерар. — Человек шесть-восемь, не больше. Я знаю, что подводные суда не имеют многочисленного экипажа. Нас четверо, если бы мы решились…

— Прикажите только, что делать, мосье Жерар, — навострил уши Ле Ген. — Напасть на них? Только слово скажите, и я проглочу этого мерзавца, который величает нас «лягушкоедами». Плевать я хотел на их арест! Я и с этим толстым капитаном справлюсь, и с его поджарым лейтенантом. Только прикажите, мосье Жерар!

— Успокойся, — сказал Жерар. — Не болтай так много. Кажется, стучат? Войдите!

Вошел тот же ненавистный Ле Гену матрос с подносом. Он стал расставлять все на столе, причем ему помогал тот же индусский мальчик, на котором он, по-видимому, вымещал все свое неудовольствие: как и тогда, каждое приказание, для ясности, сопровождалось пощечиной или пинком ноги. Это вывело из терпения Жерара.

— Скоро ты, скот этакий, перестанешь бить мальчика? Не стыдно тебе? Ведь он по сравнению с тобой мошка. Посмей только еще, я тебя сам проучу!

— Вот тебе и на! — удивился Джек Тар. — Не смей колотить мальчишку! А как же его учить-то прикажете? Когда я был таким, меня тоже старшие кормили подзатыльниками.

— То-то ты и вышел хорош! — сказал Жерар, взглянув на тупое, красное лицо матроса, изобличавшее в нем пьяницу. — Было бы тебе известно, что я больше не желаю видеть подобной расправы. Не то берегись.

— Ладно! Ладно! — ворчал матрос.

— А если послушаешься, вот тебе за послушание! — показал ему Жерар серебряную монетку.

Маленькие синие глазки матроса сделались круглыми, он пожал плечами, как бы желая показать, что решительно не понимает этих господ французов.

Ле Ген между тем воспользовался случаем и на этот раз поддержал ненавистного англичанина:

— Ах, мосье Жерар, не думайте, что маленького юнгу воспитывают, как сахарное яичко, в ватку завертывают! Этот дылда прав: если не дать мальчишке подзатыльника, из него не выйдет проку!

— Полно, — сказал Жерар, — я не верю, чтобы грубость и удары давали хорошие результаты. Я уверен, что сам ты, например, никогда не обращался так с новичками, которые были у тебя под началом.

— Ошибаетесь, мосье Жерар! Меня били, и я бил, в свою очередь. Да как же иначе и воспитывать настоящих моряков? Да всякому порядочному моряку стыдно было бы признаться, что его не колачивали как следует!

— Какой вздор! Разве ты не видел слез этого бедного ребенка, полного ненависти взгляда, который он бросил на своего палача?

— Ну, вот об этом народе не берусь судить. Ведь вы сказали, что это индиец? С этими язычниками мне не доводилось иметь дела! — возразил важно Ле Ген.

В эту минуту все почувствовали сильный толчок. Что-то ударило по корпусу корабля так сильно, что все, что не было прикреплено к полу и стенам, полетело. Растянулся во весь рост и защитник системы «за битого двух небитых дают». Едва устояли на ногах и другие пассажиры. Наверху раздался пронзительный, точно зовущий на помощь свисток. Последовал второй, еще сильнейший толчок. Лампа сорвалась с потолка и разбилась вдребезги. В каюте, среди страшного разгрома, воцарилась абсолютная темнота. Снаружи слышались раскаты грома, свист ветра, борьба стихии. Так продолжалось два часа.

Наконец буря начала утихать. Пленники, вынужденные, чтобы не разбиться, все время держаться за мебель и крепкие стены каюты, наконец могли разогнуть судорожно сжатые пальцы.

— Вот так шквал! — сказал Жерар. — В первый раз довелось мне пережить такой сильный. И отчего этот дурацкий капитан остается на поверхности, а не идет под водой, ведь корабль и построен для этой цели? Тогда нас не бросало бы так волнами!

— Должно быть, нельзя? — откликнулся Вебер со своей койки.

— Почему это?

— Верно, машина испорчена.

Кто-то постучал в дверь.

— Можно! Можно! — крикнул Анри.

Ключ щелкнул в замке. Вошел маленький индус с фонарем.

— Я пришел узнать, не нужно ли сагибам света?

— И даже очень. Да что там такое случилось?

— Шквал, — отвечал мальчик.

— Я так и знал. Но почему судно не идет под водой?

— Не может. Большая птица, на которой прилетели сагибы, падая, что-то попортила. Командир очень сердится!

Злорадный огонек блеснул в глазах маленького восточного человека.

— Так им и надо. Не надо было нас трогать! — проворчал Ле Ген.

— Но мы тоже наказаны, — сказал Анри. — Нет больше сил терпеть!

Снова началась качка. Затихшие было волны заревели с новой яростью.

— Есть у вас на корабле инженер или механик? — спросил Жерар, держась за койку, чтобы не слететь.

— Кажется, нет, сагиб!

— Значит, машину и не думают чинить?

— Кажется, нет!

— Что же они делают?

— О! Им приходится очень плохо. Один матрос уже упал в море.

— В море? — вскричали в один голос четыре француза. — И его не спасли?

— Даже не пробовали.

— В какой вертеп злодеев и идиотов попали мы? — возмутился Жерар. — Я сейчас же пойду и скажу этому Марстону…

— Меня прибьют, сагиб! — испугался мальчик, загораживая ему дорогу. — Уже больше часа, как Паркер утонул.

— Брось, Жерар! — повелительно сказал Анри. — Пусть мальчик исполняет приказания своего начальства, не следует навлекать на него несправедливое наказание. Подумаем лучше о том, что нам делать.

Но обсуждать и обдумывать не пришлось. Буря всю ночь бушевала с такой яростью, будто во время короткого затишья набралась новых сил.

Утром ветер утих, и, пользуясь относительным покоем на море, маленький слуга снова явился с подносом и едой.

— Что там происходит наверху? — спросил измученный до полусмерти Жерар. — Да скажи нам, как тебя звать?

— Джальди, ваш раб! — отвечал мальчик, с трепетом целуя рукав платья молодого француза.

— Мой раб? Знай, Джальди, что рабство улетает, как зловещая птица, отовсюду, куда является француз!

— Тогда ваш слуга! Сагиб заступился за Джальди, когда его бил Джек Тар. Джальди этого не забудет!

— Благодарность — хорошее чувство! — сказал Жерар, ласково гладя мальчика по голове. — Ну, как дела там, наверху, дружок?

— Все так же плохи, сагиб!

— Что же, машину все еще не починили?

— Хуже!

— Говори, что такое?

— Еще один матрос утонул…

— Нет, Анри, не удерживай меня больше! — вскричал он в негодовании. — Что же, мы будем сидеть здесь сложа руки, в то время как наверху борются не на жизнь, а на смерть? — Вдруг удачная мысль осенила его. — Он должен уступить нам, этот идиот капитан. У них нет на корабле механика-инженера, но ты и Вебер можете помочь ему. Если бы даже вы не могли исправить повреждений судна, вы, как компетентные люди, можете сказать, велики ли они. Так как дело идет о спасении или гибели, будь что будет, я пойду к Горацию Марстону, и он должен будет меня выслушать!

ГЛАВА VIII. К Южному полюсу

Отстранив стоявшего на дороге Джальди, Жерар выбежал из каюты на палубу. Капитан Марстон, поглощенный борьбой с разбушевавшейся стихией, не выразил никакого удивления при виде его.

— Капитан, — сказал Жерар, — я узнал, что вы потеряли уже двух матросов. Не находите ли вы, что в подобном случае несправедливо держать под замком четырех сильных и здоровых людей, тогда как вы могли бы воспользоваться их рабочими руками?

— О! — сказал пораженный доводом капитан. — Вы умеете исполнять работы на корабле?

— Если даже не умеем, то охотно научимся, чтобы помочь вам. Кроме того, не стану скрывать от вас, что мой брат и господин Вебер — прекрасные инженеры. Их услуги могут оказаться не лишними. Кажется, падая на ваш корабль, наш аэроплан причинил ему не меньше повреждений, чем себе?

— «Сом» так же поврежден, как и ваша машина! — отвечал флегматично англичанин.

— Доказательство, что не следует делать другим того, чего не желал бы себе! Сознайтесь, капитан, для вас же было бы лучше, если бы вы оставили нас в покое!

— Выстрелить в контрабандную машину — был мой долг!

— Контрабандную! Хорошо, что мой брат не слышит вас!

— Я употребил это слово в том смысле, которое мы ему придаем по-английски!

— Понимаю, — в смысле непрошено явившийся. Однако позвольте, капитан, мы с вами никак не сойдемся в одном: я не могу согласиться с вами, что воды, в которых вы находились, принадлежат англичанам, еще меньше могу допустить, чтобы небо могло принадлежать той или другой державе!

— Мой долг…

— Виноват, капитан! Мой долг — спросить вас, намерены ли вы держать нас в заключении в нашей каюте, вопреки всякому праву и справедливости, и дать нам в случае кораблекрушения утонуть, как крысам в трюме? Такое намерение кажется нам безумным, и мы требуем, чтобы вы дали нам возможность, в случае несчастья, спасаться, как мы можем!

Капитан был в нерешительности.

— Представьте себя в нашем положении! — продолжал Жерар. — Вы заперли нас, ссылаясь на право сильного, но я ни минуты не сомневаюсь, что вы считаете себя не вправе осудить нас на смерть!

— Если вы дадите мне слово, что не попытаетесь бежать…

— Вот этого уж мы никак не можем обещать. Напротив, прямо говорю вам, лишь только представится случай бежать с этого судна, мы им немедленно воспользуемся!

Капитан невольно улыбнулся при виде открытого, оживленного лица Жерара.

— Ну, чего же вы хотите?

— Разрешения свободно ходить по кораблю, и если возможно, помочь вам выпутаться из беды!

— Это маловероятно…

— Аварии так серьезны?

— Очень. Вы сломали винт и руль!

— Так мы идем на произвол судьбы?

— Куда глаза глядят…

— И вы не знаете, где мы находимся?

— Не знаю!

— С тех пор, как началась буря, вы не могли определить направления, в котором мы идем?

— Это было невозможно!

— Судя по моему карманному компасу, мы плывем по воле ветра и течения к югу. Так вот, капитан, позвольте нам разделить вашу участь; сидеть в нестерпимо душной каюте прямо невыносимо… Я сейчас приведу сюда товарищей…

Приняв молчание капитана за согласие, Жерар мигом сбегал в каюту и вернулся в сопровождении Анри и Вебера. Что касается Ле Гена, он прямо отправился на нос к остальному экипажу. Его спокойный и уверенный вид заставил прекратить всякие недружелюбные толки.

Вебер и Анри осмотрели винт и нашли, что поправить повреждения можно, только вытащив судно на берег.

— Капитан, — сказал Анри, — мне очень хотелось бы взглянуть на обломки моего аэроплана, который вы приняли на свой корабль так же, как и нас!

Капитан, понимая положение дела, приказал свести молодого изобретателя в кают-камеру, где, сваленные в груду, лежали жалкие обломки «Эпиорниса».

Анри увидел, что беда непоправима. Бомба повредила правое крыло механической птицы, а при падении на корму «Сома» произошло также повреждение остова и органов передачи движения. Вероятно, искалечили машину и «спасавшие» ее матросы: составные части были разрублены топором, чтобы легче было поднять на корабль.

Впрочем, с тщательностью, свойственной их ремеслу, матросы собрали все до последнего обломка и сложили их, как кучу хвороста, в кают-камере. Анри невольно сравнил эти груды с погребальными кострами, на которых сгорели все его надежды. В левом углу он увидел сломанную грудную клетку, в правом — огромный череп своей погибшей птицы.

В углу трюма он заметил маленькую железную лесенку, приставил ее и влез в череп. Он тотчас же распознал, что толстый металлический футляр спас от гибели мотор, и последний, сам по себе, впрочем, не слишком хрупкий, нисколько не пострадал. Только часовой механизм, приводивший мотор в движение, отделился от индуктивной катушки и остановился. Вероятно, это случилось в момент падения машины на корму «Сома». Благодаря этому разъединению, электрическая сила более не вырабатывалась, и это обстоятельство следовало считать счастливым, потому что в противном случае потерпевшие крушение воздухоплаватели были бы убиты на месте.

Погруженный в созерцание этих жалких обломков, молодой человек не обращал внимания на все, что происходило вокруг, он только машинально подчинялся движению корабля, который по-прежнему несся с неудержимой быстротой, увлекаемый шквалом. Корабль бросало, как бочонок, в пенистых волнах. Волны хлестали его» заливали палубу, уносили все, что попадалось на пути. Подводное судно сделалось игрушкой разъяренного моря, которое то вздымало его на вершину водяных гор, то низвергало в водную пропасть. Управлять кораблем не было ни малейшей возможности. Надо было предоставить его судьбе. Полуразбитое, с неподвижной машиной, с бесполезным балластом, со сломанными рулем и винтом, задраенное наглухо судно, точно огромная железная сигара, плыло к Южному полюсу.

Путешественники знали только одно — что они идут с неудержимой быстротой на юг. До некоторой степени это было даже хорошо, потому что в этом направлении не встречается подводных скал, редко попадаются там и корабли, — так что не было опасности столкнуться с другим судном. Нельзя было даже приблизительно сказать, где они находились. Ветер бушевал восемь дней и столько же ночей, так что немыслимо было выйти на наружную площадку. Небо было беззвездно. Солнце все время скрывалось за облаками. Только постоянное и правильное понижение температуры свидетельствовало о том, что корабль вышел за пределы Мадагаскарского канала и идет к Южному полюсу.

Общая опасность временно приостановила враждебные отношения между моряками «Сома» и его невольными пассажирами, они забыли свои распри и несогласия или отложили их до более благоприятного времени. Сам капитан, которому Жерар напомнил его младшего сына, оставшегося в далекой Англии, стал гораздо мягче и почти фамильярно относился к молодому человеку и другим непрошеным гостям, свалившимся на «Сом» так некстати. Лейтенант Вильсон оказался очень образованным и воспитанным молодым человеком. Во время общего несчастья все старались оказывать друг другу услуги, насколько это было возможно среди разбушевавшейся стихии.

На девятый день буря стала наконец утихать. Волны утратили свой мутный колорит. Сильная зыбь еще стремительно гнала маленький корабль, но по разным признакам уже было видно, что буря затихает.

В полдень пробился сквозь облака бледный луч солнца, и капитан определил благодаря этому место судна на карте.

Сделав вычисления, он вышел из каюты и подошел к четырем стоявшим на площадке французам:

— К моему великому удовольствию, джентльмены, сегодня я могу сказать, где мы находимся: на 5° 2

— Кергеленские острова! Кажется, ни вы, ни мы не имели намерения очутиться в этих краях… Не правда ли, капитан?

— Другой раз будете знать, как валиться нежданно и негаданно людям как снег на голову! — пошутил капитан Марстон.

— Ах, капитан! Как вы несправедливы. Вы же на нас напали, а теперь всю вину сваливаете на нас!.. Вот подождите, когда мы вернемся в Европу!

— Что тогда будет?

— Мы затеем против вас процесс, в котором обвиним вас в нанесенных нам, вследствие гибели нашего аэроплана, потерях и убытках!

— Ни один британский суд присяжных не решит его в вашу пользу!

— Разве нет иных судов, кроме британских? Затем капитан, держу пари, что адмиралтейство не похвалит вас за гибель подводного судна!

— Оно погибло не по моей вине!

— Неужели?

— Нет. Это вы сломали винт, вы и заплатите за порчу!

— О! О! Вот это мне нравится! Мы же, может быть завели с вами и ссору?

— Вызвали!

— Ну, да, вызвали — по-английски!

— Понимаю — как бы раззадорили нас? Мы раздразнили вас своей воздушной прогулкой, и наше высокомерие вынудило вас, к сожалению, нарушить нашу экскурсию!

— Именно так!

— Великолепно! — от души засмеялся Жерар. — Признаюсь, капитан, я склоняюсь перед удивительной, присущей вашей нации ловкости, с которой вы умеете обратить все в свою пользу и к своей выгоде. Вы нам причинили непоправимый вред, а между тем виноваты мы! Зачем очутились у вас на дороге? Это рассуждение совсем в духе англичан. Подождем же военного суда! Хотя, конечно, раз ваши противники французы…

— Да, да. Военный суд будет на моей стороне…

— Более чем вероятно… Но предупреждаю вас, мы постоим за себя. Даю вам слово, что вы узнаете, чего стоит удовольствие разрушить аэроплан!

«Только бы нам вернуться в Европу, чтобы решить наш спор, а это еще вовсе не доказано! — подумал Жерар, взглянув на взбаламученное море и на разломанный кораблик. — И надо же зайти именно в эти края! И что нам нужно на этой лодочке? Еще хорошо, если мы не разобьемся о ледяные глыбы айсбергов! Однако будь что будет!»

Вечером, действительно, на западе появилась целая флотилия айсбергов, величественно плывших в своих владениях. Увлекаемый течением «Сом» скоро был окружен этими белыми призраками; малейшего толчка громадных ледяных глыб было бы достаточно, чтобы разбить его, как ореховую скорлупу.

Полночь была светлая, лунная. Подводное судно прошло почти вплотную мимо ледяной глыбы, которая с глухим шумом, разрезая волны, пронеслась со страшной быстротой.

Красота этой ледяной глыбы, вершина которой достигала облаков, не поддается описанию. Холодные лучи ночной красавицы луны переливались на блестящей поверхности льда тысячью огней. Розовый, зеленый, синий цвета сливались, переходили в разные оттенки, точно электрические лучи, и будто целые потоки бриллиантов сверкали, как брызги сказочно прекрасного водопада. Дивно великолепная глыба подвигалась вперед, как вдруг ей навстречу пронеслась, вращаясь, точно в бешеном танце, другая: вероятно, глубинные течения кружили и вертели ее. «Сом» оказался между этих двух глыб. Гибель казалась неминуемой. Все оцепенели от ужаса и ждали, судорожно стиснув зубы, ужасного толчка; но оба айсберга встретились, разбились друг о друга со страшным грохотом и погрузились в водоворот. «Сома» со страшной силой отбросило волнами. Он мог, казалось, разбиться вдребезги. Но нет, он снова выплыл на поверхность волн, среди ледяных обломков айсбергов.

— Пронес Бог беду! — сказал, придя в себя, капитан. — Это чудо, что нас не раздавило льдом!

— И едва ли такие чудеса будут повторяться! — отвечал Анри.

— В самом деле, господа: ввиду угрожающей нам гибели предлагаю описать наше положение, занести в список имена всех находящихся на «Соме», запечатать бумагу в бутылку и бросить ее в море, чтобы наши родственники хоть случайно могли узнать о постигшей нас судьбе!

Жерар написал под диктовку капитана по-французски и по-английски небольшой документ с перечнем всех находившихся на «Соме» лиц и описанием обстоятельств, при которых корабль попал в эти негостеприимные места.

Море между тем успокоилось. Навстречу плыли все новые и новые айсберги, но никто не смотрел уже на них: они утратили интерес новизны. Так как во время бури никто не спал, все едва стояли на ногах, и потому весь экипаж, за исключением часовых, лег спать.

Жерару казалось, что он только что сомкнул глаза, тогда как на самом деле он проспал уже несколько часов, когда его разбудил ужасный толчок.

Так как он спал не раздеваясь, встать и очутиться на палубе было для него делом одной минуты. Здесь он застал брата, Вебера, капитана Марстона и нескольких матросов. Все они прибежали в смятении, спрашивая, что случилось.

Тут путешественники увидели перед штирбортом страшный призрак айсберга. Ударившись о подводное судно, ледяная глыба оторвала у него пять или шесть метров обшивки. Все более и более разрушаемый, представляя из себя уже только три четверти корабля, «Сом» напоминал жалкий обломок, которого ожидает впереди неминуемая гибель. Несчастные пассажиры, казалось, были осуждены на верную смерть.

Вдруг Жерар, всмотревшись в даль, воскликнул:

— Капитан, земля!

Взгляды всех обратились на запад, куда указывал Жерар. Какое-то сероватое облачко виднелось между небом.

— Опять айсберг! — прошептал капитан.

— Нет, капитан, я уверен, что это земля. Взгляните, какая разница между ее очертаниями и айсбергами, которые мы встречали все время!

— Зрительную трубу! — приказал командир. Матрос тотчас же подал, и он стал всматриваться в даль.

— В самом деле, это остров, — сказал он наконец. — Но что это нам дает, раз у нас нет возможности подойти к берегу. Спасательную шлюпку унесло волнами…

— Капитан, — заметил Жерар, — позвольте изложить вам мой план. Не знаю, практичен ли он, но мы все же можем попробовать!

— Ну, скажите нам свой план! — сказал капитан, недоверчиво улыбаясь.

— Он очень прост. Оставаться здесь — значит ждать верной смерти. При первом препятствии, вновь встреченном на пути, наш бедный корабль пойдет ко дну. Но и покинуть судно значило бы порвать последнюю связь с жизнью, к тому же оно может нам быть еще полезно.

Отчего бы не попробовать отвести его на буксире к берегу? Нас десять человек, мы все здоровые, ловкие люди. Выстроим плот, которым можно будет править, гребя веслами. В материале недостатка не будет. А таким образом мы можем тащить за собой «Сома» до острова. Как ни мало гостеприимен кажется этот остров, все же он лучше этих осужденных на гибель обломков, особенно если еще нам удастся вытащить «Сом» на мель вместе с припасами, может быть, окажется даже возможным поправить судно!

— Верно! — согласился капитан Марстон. — Но нельзя терять ни минуты времени. Живее за дело!

Под командой капитана все принялись сколачивать всякие доски и бревна, какие оказались на «Соме», и скоро плот был готов. Канаты, багор, весла, медные перила, столы, — все пошло в дело. Плот спустили на воду с левого борта. Жерар первый прыгнул на него и вместе с Ле Геном подвел его к носовой части «Сома». Им подали конец. Все перешли на плот; устроили кое-как руль, захватили с собой припасов; наконец капитан скомандовал отправляться.

Восемь пар весел опустились в воду. Плот тронулся. Заскрипел и натянулся канат. Подводное судно медленно заколебалось, потом послушно последовало за плотом, направляясь к острову.

У всех вырвался радостный крик. Наклонившись над плоским бортом, капитан отдает приказания; гребцы стараются изо всех сил, ловко обходят всякие препятствия, лавируют между айсбергами, продвигаясь вперед. Земля принимает уже ясные очертания. Это скалистый островок, увенчанный конусообразной горой. Пот льет градом с неутомимых гребцов, хотя воздух холоден, как лед. Медленно, но верно идет плот, а за ним, к радости гребцов, «Сом», который, как им казалось, осужден был скитаться по морю.

День клонился к вечеру, когда они вошли в песчаную бухточку острова.

Еще одно, последнее усилие, и со смехом и криками восторга все попадали со своих мест. Киль «Сома» вонзился в песок, корабль сел на мель.

Ура! Ура! Ура!

ГЛАВА IX. Необитаемый остров

Берег, к которому подошел плот, был покрыт валунами. В ста метрах от места, где белела обледенелая пена прибоя, поднимались высокие утесы, делавшие остров недоступным. Вид этих скал, серого неба, всей природы был суров и грозен. Ни группы кустарников, ни травинки, ни мха на мрачной гранитной стене, которая, казалось, отталкивала непрошено явившихся гостей. Но как ни неприветлив был остров, потерпевшие кораблекрушение были рады и этому убежищу.

После ужасной недели, проведенной ими среди разъяренных волн на железной скорлупке полуразрушенного корабля, самый жалкий приют казался измученным скитальцам земным раем. Уж одно то было облегчением, что под ногами у них была твердая почва.

Они весело сошли на берег, потом молча взглянули на море, жадные волны которого, казалось, еще старались догнать ускользнувшую от них добычу, и на враждебно скрывавшие от пришельцев остров гранитные стены. У подножия скал пингвины тяжело взмахивали своими недоразвитыми крыльями. Они не обнаруживали ни малейшего страха при виде людей, вероятно, они никогда ранее не видели человеческого существа.

Матросы спокойно сидели на крутом берегу, ожидая приказаний командира, как вдруг лейтенант Вильсон заметил, что с шумом разбивавшиеся о валуны волны приближаются.

— Смотрите! — вскричал он. — Как бы прилив не застал нас у подножия береговых скал.

— Да, это было бы печально! — отвечал капитан Марстон. — Но где же нам скрыться? — И он смерил взглядом возвышавшийся за ними гладкий крутой обрыв.

— Не может же быть, чтобы утесы беспрерывной сплошной массой окружали весь остров, — сказал Анри. — Обойдем его; мы, наверно, найдем где-нибудь проход!

— Если искать, то надо искать сейчас же, — горячился Жерар, — а то море догонит нас!

Он оглянулся.

— Как будто вот там виднеется какая-то извилина, точно вход в пещеру! — указал он налево на темное пятно на скале.

Он тотчас бросился бежать в указанном направлении, скрылся, потом снова показался, знаками давая знать товарищам, что не ошибся.

Все поспешили за ним и очутились у входа в пещеру, находившуюся в нескольких метрах над покрытой валунами прибрежной отмелью.

— Это большая пещера, где мы можем укрыться, — сказал Жерар. — Судя по стенам и полу, морской прилив не заливает ее. Кроме того, в глубине ее есть проход, ведущий в другую, еще более безопасную пещеру. Во всяком случае, по-моему, благоразумнее всего было бы поднять сюда «Сома»!

— Да, если мы не хотим, чтобы его окончательно разбило волнами! —• согласился капитан. — Живее, ребята!

Они вернулись к кораблю и схватились за конец. Волны прибоя приподнимали «Сома» и облегчали дело людям. Наконец судно протащили по прибрежью и подняли в пещеру, где оно уже было в безопасности.

— А вот и коридор! — указал Жерар на узкий, извилистый проход, уходивший вглубь под гранитным сводом пещеры.

— Будь осторожен! Может быть, это берлога какого-нибудь зверя! — удержал брата Анри.

— Надо же осмотреть! Впрочем, я возьму револьвер и выстрелю, если встречу какого-нибудь четвероногого или двуногого врага. Посмотрим, что он на это скажет!

— Захватите с собой спички, — сказал капитан, подавая ему заряженный револьвер. — Там темно!

Убедившись, что у него есть спички, и взяв револьвер, Жерар проник в узкий коридор.

Это была естественная галерея, пол которой постепенно поднимался. Молодой человек пробирался ощупью и без особого труда. Несколько раз, впрочем, он довольно больно ударился лбом о низкий потолок. Но вот он почувствовал, что выбрался на простор. Чиркнув спичкой, он увидел, что находится в огромном гроте, высокий свод которого терялся во мраке. В теплом воздухе грота дышалось легко — должно быть, в скале где-нибудь была расщелина, дававшая доступ свежему воздуху. Жерар не мог удержаться от радостного восхищения.

— Браво! Лучшего пристанища для нас и наших запасов нечего и желать! Море не застигнет нас здесь, и мы спокойно можем выждать время, когда, починив «Сома», пустимся в обратный путь, или случая, когда какой-нибудь проезжий корабль примет нас в число своих пассажиров… Ба! Да это жилище хоть куда! — продолжал он, чиркая второй спичкой. — Конечно, это не луврский дворец! Но a la guerre, comme la guerre… Уж если приходится жить троглодитами, мы должны радоваться, что нашли такую просторную пещеру. Здесь поместился бы целый полк!

Жерар поспешил вернуться и сообщить товарищам о своем открытии.

Матросы остались следить за приливом, а также, чтобы приготовить все к ночлегу, а капитан, его помощники, Вебер и Анри пошли с Жераром осматривать пещеру. Все оценили ее по достоинству. Жерар зажег фонарь и начал осматривать блестящие от слюды стены, желая убедиться, не скрывается ли в какой-нибудь трещине опасный или неприятный сожитель.

— На острове есть обитатели! — вскричал он вдруг. — И к тому же художники!

Все сбежались на его окрик. Жерар указал выгравированные на граните грубые и, по-видимому, давнишнего происхождения изображения животных, людей, орудий. Вот целая процессия исполинских птиц, лосей с огромными рогами, диких бизонов, а за ними люди: мужчина, женщина и ребенок — вся семья. Мужчина вооружен копьем и топором. Женщина вся согнулась под тяжелой ношей — она несет убитую дичь, домашнюю утварь и поддерживает в то же время ребенка. Дитя сосет пальчик — неведомый ваятель трогательно передал эту наивную деталь.

— Остров, без сомнения, обитаем! — повторил Жерар.

— Скажи лучше, на нем когда-то жили люди, — возразил Анри. — Возможно, что и теперь здесь есть жители, однако эти рисунки относятся к отдаленной эпохе, по крайней мере, несколько столетий, если даже не тысячелетий тому назад!

— Итак, до нас в этой пещере жили люди каменного века?

— Именно. Не поражает ли вас, господа, сходство этих изображений с теми, которые найдены в пещерах?

— Действительно, я видел нечто подобное в Нортумберленде!; — сказал капитан.

— Странно, что на таком расстоянии стремление к идеалу, потребность воспроизводить то, что человеку казалось прекрасным, выразились у этих бедных существ почти одинаково! — продолжал Анри. — Вот доказательство, что существовали антарктические люди, и это может послужить нашему успокоению. Как ни сурова кажется эта земля, если на ней жили люди, можем жить и мы!

— Нет, вы только полюбуйтесь на физиономию этой женщины с ребенком! — расхохотался Жерар. — Ее череп напоминает сахарную голову! А между тем, может быть, это была первая красавица своего времени!

— Признаюсь, современные женщины нравятся мне больше! — засмеялся и Вильсон.

— Однако их прабабушки были все вот в этом роде. Самая прелестная из наших мадонн наверно происходит вот от такого бедного существа. Да и мы сами тоже, — сказал Анри, внимательно разглядывая голову доисторической женщины. — Хоть это и кажется невероятным, на самом деле оно так!

— Это не слишком лестно для нас, — отвечал Жерар, — но если человеческая раса идет вперед такими шагами, как ушли мы от этих людей, наше потомство не проиграет: это будут, несомненно, все Аполлоны и Венеры.

— Однако люди мельчают, каждый год для воинского рекрутского набора уменьшают требования, предъявляемые в отношении роста солдат! — заметил капитан.

— В таком случае, мы достигли апогея, а наше потомство будет вырождаться. Жаль. Было что-то утешительное в этой мысли о совершенствовании расы в силе и красоте… Но что я вижу? Еще выход…

— Посмотрим! — сказал лейтенант.

Молодые люди направились в противоположную от входа сторону подземелья и, действительно, вышли через какой-то просвет в другую пещеру, меньшую по размерам. Из второй они проникли в третью, с отверстием наружу. Оба они, хотя худощавые, с трудом пролезли в это отверстие и очутились на половине высоты прибрежных утесов.

Внизу прилив уже дошел до половины отмели. Осмотревшись, они увидели направо неправильные ступени, созданные или природой, или рукой человека, и ведущие опасной тропинкой до вершины утеса. Ловко вскарабкались они по этой лестнице и очутились на гребне гранитной стены, которая скрывала от них сам остров.

Сердце замирало в груди. Что увидят они с этого наблюдательного пункта? Есть ли на острове жители, и, вероятно, в таком случае дикари, которые враждебно встретят непрошеных пришельцев, или же здесь живут лишь морские чайки да пингвины?

Они всматриваются вдаль. Куда ни поглядишь — только бесплодные скалы, нагроможденные друг на друга словно рукой титанов. Глыбы вулканического происхождения ясно вырисовываются на фоне стального цвета неба. Остров со всех сторон омывается морем, по которому плывут айсберги. На острове царит безмолвие. Ни деревца, ни травинки на поверхности высоких скал. Нет и признака человеческого жилья. Всюду только гранит, море да небо.

Они одни на пустынном, печальном острове, которому нет названия.

— Брр! — сказал Жерар, стараясь стряхнуть с себя навеянное первым осмотром острова грустное впечатление. — Невесело здесь, месье Вильсон!

— Да, не особенно. Я еще никогда не видел ничего более безотрадного, как эта скала!

— Хорошо, что на «Соме» есть припасы, за исключением разве свежих яиц, потому что едва ли мы здесь нашли бы себе пропитание!

— Посмотрим завтра. Может быть, набредем на менее унылые места.

— Едва ли. Остров не настолько велик, чтобы на нем можно было ожидать значительного разнообразия. Впрочем, может быть. Хорошо, что мы подошли к острову как раз против этой отмели! Повсюду утесы круто спускаются к морю!

— Нас принесло течением!

В самом деле, гранитная стена берегового утеса круто поднималась из самой морской глубины. При беглом осмотре острова наши молодые исследователи не открыли ничего, кроме беспорядочно нагроможденных . скал. Ввиду наступления ночи они спустились в пещеру, на этот раз по несколько более удобному откосу, чем доисторическая лестница.

Прилив достиг уже полной высоты, но не доставал ни «Сома», ни входа в пещеру. Матросы перенесли в грот койки, стулья, провизию. Кок уже вскрыл несколько ящиков сухарей и поставил их на каменный стол.

После скромного ужина командир обратился к механику, который тем временем уже успел ознакомиться с повреждениями подводного корабля и нашел, что исправить их, при ограниченных средствах, имеющихся в его распоряжении, нет возможности. Корабль погиб окончательно и может выйти в море только с помощью буксира, после тщательной починки. Материал, из которого было сделано подводное судно, не давал возможности сделать ремонт, кроме пола и деревянных перегородок, которые уже пошли на устройство плота, — все на нем было из железа и меди.

Оставалась одна надежда, что какое-нибудь случайно зашедшее в эти воды китобойное судно спасет потерпевших крушение.

Но и это маловероятно. Кто зайдет по доброй воле на этот островок, лежащий далеко в антарктических морях? Восемь дней судно неслось на юг и не встретило ни одного корабля. Все знали это и потому мало надеялись на освобождение из этого плена, однако никто не высказал вслух своего сомнения, и все делали вид, что ждут проходящего корабля.

— Вильсон, — сказал капитан, — возьмите на себя, пожалуйста, надзор за расходованием запасов. Может быть, не лишне будет выдавать пищу порциями, чтобы провизии хватило на как можно большее время!

— Завтра же я сделаю список всего, что у нас есть! — отвечал молодой человек.

— Я думаю, мы не будем делать разницы между нашим столом и столом матросов, а станем делить всеприпасы поровну. Согласны?

— Конечно же, капитан! — отвечали французы.

— Не худо бы зажечь на вершине прибрежных утесов костер из водорослей, чтоб проходящие мимо суда знали, что на острове есть люди!

— Это хорошая мысль, но сегодня слишком поздно!

— Правда, люди совсем сбились с ног и будут рады заснуть!

— Вильсон, прикажите матросам ложиться спать. Дела отложим до завтра!

Лейтенант свистнул в свой серебряный свисток и отдал людям приказание идти на покой.

Здесь не было ни каюты, «и жилой палубы, ни гамаков, однако четыре матроса и Джальди тотчас же удалились в отведенную им часть пещеры, улегшись вповалку, и тотчас же заснули.

Начальство последовало их примеру, и через несколько минут французы и англичане, забыв свое печальное положение, спали крепким сном.

ГЛАВА X. Первые впечатления

Жерар проснулся около четырех часов утра, привстал на своем ложе и вспомнил все обстоятельства только тогда, когда оглянулся вокруг.

Сначала он удивился.

— Неужели все это правда, а не тяжелый кошмар? Нас выбросило на далекий бесплодный утес среди антарктических морей. На спасение мало надежды, нас, вероятно, ожидает смерть. Бедная матушка! Как не хотелось ей отпускать нас, и как она была права! Она не узнает даже, что сталось с ее сыновьями. Она оплакивает нас уже второй раз. И зачем небо второй раз посылает ей такие испытания? А Лина, Колетта? Несчастный отец! Как перенесут они ужасные сомнения и неизвестность о нашей судьбе? Есть от чего сойти с ума! Наша дружная, счастливая семья распадется. Ах! Зачем, зачем оставили мы тихую пристань, которой достигли после стольких гроз!..

Так думал молодой человек, несмотря на свою обычную энергию, в эту минуту невзгод. Но он не дал отчаянию вконец овладеть собой. Лишь только он заметил, что начинает падать духом, как тотчас же принялся журить себя.

«Это еще что за новости! Неужели я дошел до того, что спрашиваю, зачем мы уехали из дому? Этого требовал долг, вот и все. Не плакать же и не производить себя в герои из-за подобных пустяков. Мы поступили так, как должны были поступить, и случилось то, что могло случиться с каждым. Нечего жалеть и сетовать! Не мы первые, не мы последние страдаем на этом свете. Допустим даже, что нас постигла далеко не ординарная неудача, но об этом не стоит говорить, а надо только мужественно бороться!»

Он быстро встал, оделся и, не разбудив товарищей, вышел из пещеры и сошел по крутой тропинке на берег. Он побежал к ключу, из которого накануне черпали воду для питья, и выкупался в небольшом бассейне, образовавшемся при впадении ключа в море. Он с детства привык к холодной воде, и после купанья мужество, казалось, вернулось к нему.

«Ну, вот, — говорил он мысленно, — чего мне еще надо? После такого купания чувствуешь себя, как говорила Мартина, на два су ценнее. Что бы сказала добрая Мартина, если бы видела нас в этом положении. Однако нечего киснуть! Надо смотреть на вещи веселее. Хорошо, например, уж и то, что на этом неприветливом острове есть такая прозрачная, чистая вода. По крайней мере, не приходится купаться в песке, как делают мусульмане. Хорошо также, что вода эта пресная и пригодна для питья. Но как объяснить, что этот ключ свободно бьет, когда вокруг все замерзло? Анри все знает, он объяснит мне это явление. Кстати, надо позаботиться о брате, кажется, уж он клянет себя за то, что поставил меня в такое положение!»

Вернувшись в пещеру, Жерар увидел, что брат его уже проснулся и сидел, подперев голову руками, в довольно-таки скверном настроении. Косые лучи бледного антарктического солнца проникали в узкое отверстие пещеры и освещали довольно печальную картину вчерашнего разгрома: наполовину распакованные тюки валялись в беспорядке, на кое-как расставленных кроватях спали тяжелым сном истомленные, бледные люди, побежденные морем.

— Ты точно Марий на развалинах Карфагена! — сказал Жерар, стараясь скрыть волнение, овладевшее им при виде брата. — Я только что выкупался, советую то же сделать и тебе. Это очень освежает. Потом, не разбудив никого, мы закусим. Вся принадлежащая нам лично провизия сохранилась на «Эпиорнисе». А затем, если не имеешь ничего против, отправимся на разведку. Ах! Я было совсем позабыл маленького индуса! Как поживаешь, Джальди? Хорошо спал?

Помня, что французы взяли его под свою защиту, юнга инстинктивно жался к ним, и накануне вечером, когда англичане и французы выбрали для ночлега противоположные части грота, он приютился поближе к братьям.

— О, да! Хорошо спал! — отвечал Джальди. — Здесь хорошо, гораздо лучше, чем на противном «Соме», — добавил он шепотом. — Джальди рад, очень рад, что он здесь с французскими сагибами!

— Ну, и слава Богу! — сказал Жерар, подавляя вздох. — По крайней мере есть хоть один человек, довольный своей судьбой!

— Джальди будет служить французским сагибам. Всегда! Всегда! — восторженно говорил мальчик. — Французские сагибы пожалели Джальди, защитили его, дали ему монетки, и Джальди все сделает для них!

— Спасибо, малютка! — отвечал Жерар. — А пока постарайся помолчать, чтобы не разбудить своей болтовней вот тех людей, которые так сладко спят. А если ты готов слушать нас во всем — пойди-ка вон к тому ключу и вернись сюда чистенький и блестящий, как новая монетка. Французские сагибы терпеть не могут грязи, нечистоплотных слуг им не нужно. Вот тебе кусок мыла, ступай, помойся!

— Слушаю и повинуюсь! — отвечал маленький индус, в знак почтения поднося мыло ко лбу, и помчался к ключу.

— Бедняжка! — заметил Анри. — Ни наше доброжелательство, ни протекция не помогут ему!

— Отчего же? — возразил Жерар. — С ним грубо и дурно обращались, это должно было пагубно отозваться на его характере. Но я думаю, что нам удастся сделать из него честного человека. Я попрошу капитана…

— Честного человека, — с горечью перебил его старший брат. — Ты забываешь, в каком печальном положении мы находимся. На что ты надеешься? Нам едва-едва хватит припасов на два месяца!

— В два месяца много воды утечет. Наконец, может быть, мы найдем возможность пополнять наши запасы новыми! Вот хоть бы этот ручей, вода которого пригодна для питья, для нас чистая находка. Может быть, будут другие сюрпризы, каких мы не ожидаем!

— В самом деле, надо доискаться объяснения этому любопытному явлению природы, — сказал Анри; натуралист и геолог заслонили в нем в эту минуту человека, потерпевшего крушение. — Вчера вечером я не обратил на него внимания. Мне подали стакан чистой пресной воды — чему же тут удивляться? Однако в этой местности, как ты справедливо заметил, это действительно роскошь, ценная находка!

— На какой широте находимся мы, по твоему мнению?

— Сказать наверное трудно. Но, судя по обилию айсбергов, по косой линии солнечных лучей, мы должно быть, находимся на пятьдесят пятой параллели, то есть приблизительно на уровне мыса Горн и Фолклендских островов, гораздо южнее юга Африки. С тех пор, как мы попали в это проклятое Мадагаскарское течение, все время дул северный ветер. Мне страшно хочется поговорить обо всем этом с капитаном Марстоном и нашим другом Вебером… Когда же, наконец, наши ученые мужи соблаговолят проснуться?

— Пусть спят, они счастливы, потому что ничего не сознают во сне, — возразил Жерар. — Отдыхает также и наш славный Ле Ген. Спите, бедняги! А мы пойдем исследовать нашу новую родину, посмотрим, что она нам даст хорошего, каких врагов мы в ней можем встретить, каким путем найдем возможность бежать?.. Прежде всего отыщем самую высокую вершину и разведем на ней костер, который будем поддерживать постоянно, чтобы издали могли заметить огонь и прийти нам на помощь…

— Ты прав, — сказал Анри. — Необходимо сделать это. Я уже заметил на берегу массу сухих водорослей. Они будут гореть ярким пламенем…

— В самом деле? Ну, так пока ты тут одеваешься, мы с Джальди наберем кучу этих сухих водорослей и отнесем ее на вершину утеса, над нашей пещерой. Сначала сделаем это дело, а потом уже пойдем исследовать остров. Случай может представиться каждый день. Корабль может пройти в виду острова сегодня, завтра, каждый день… было бы непростительным упущением тотчас же не развести костра…

Четверть часа спустя, вооружившись револьверами, братья отправились осматривать остров, а Джальди поручили поддерживать сигнальный огонь, что очень льстило его самолюбию. Они прошли пять километров по берегу, у подножия утесов, непрерывно опоясывавших остров высокой стеной; но вот в этом естественном валу оказалась брешь в виде беспорядочно разметанных каменных глыб.

— Стена обрушилась здесь, — сказал Анри, осматривая эти огромные обломки гранитных скал. — Прибрежные утесы, должно быть, некогда образовали одну сплошную стену!

— Только бы при нас не повторился такой переворот, следы которого мы видим!

— О! Это разрушение относится к далекому прошлому, — отвечал Анри, постукивая по одной скале своим молоточком геолога. — Несколько тысяч лет прошло с тех пор. Нам нечего бояться!

— Тем лучше! А вот лестница, сделанная будто для великанов. Воспользуемся ею, чтобы взглянуть сверху на наши владения!

Прихотью природы во время обвала образовалось действительно грубое подобие лестницы. Прыгая с уступа на уступ, братья достигли самой высокой вершины гористого острова. С этой обсерватории они увидели, что действительно находятся на острове, и на очень маленьком. Тусклое зеленое море окружало со всех сторон остров, резко выделяясь на сером фоне скал. Далее они убедились, что на острове существуют две совершенно различные температуры. Сторона острова, обращенная к экватору, сторона, на которой они вышли на берег, была доступна солнечным лучам и представляла хотя и холодную, но сносную температуру; другая, обращенная к южному полюсу часть острова, куда, встречая преграду в высоких гранитных стенах, не проникали даже бледные лучи солнца, где постоянно дул резкий ледяной ветер, — было вечное царство стужи и печали.

— Незачем идти дальше, — сказал Анри. — Мы не станем вовсе посещать эту печальную область. Там нет ни деревца. Птицы не залетают туда. Берег там еще выше и неприступнее этих скал. Пусть костер наш пылает на месте, которое мы для него выбрали сегодня утром. Было бы бесполезно переносить его на другое место…

— Как, ты уже собираешься возвращаться? — спросил Жерар. — Но я не видел и половины того, что хотел видеть. Взгляни вниз: там словно терраса какого-то созданного природой замка. Вот колоннада галереи, ниже столбы огромных ворот. Все эти очертания, конечно, грубы, но все вместе поражает своим величием. Может быть, это дворец угрюмого волшебника, которому принадлежат эти владения. Видишь, Анри?

— У меня нет ни твоих глаз, ни твоего воображения, — смеясь, отвечал Анри. — Здесь холодно. Я не прочь вернуться туда, где потеплее. К тому же, я проголодался!

— Изволь, — отвечал Жерар, вынимая из кармана сухарь и спускаясь по крутой тропинке, по которой они пришли на вершину. — Я обо всем забочусь!

— Спасибо. Только, пожалуй, нехорошо быть таким лакомкой, — упрекнул себя Анри. — Наши припасы — якорь спасения для нас. Их следует расходовать очень и очень бережливо…

— Ешь, сколько захочется, брат. Я сумею пополнить наши запасы, когда они истощатся! — развязно заявил Жерар.

— Неужели?

— Конечно же. Мы будем охотиться!

— Не на чаек ли и пингвинов?

— Должно быть, жить на острове вовсе не так уж худо, если эти птицы, которые могли бы ведь и улететь, остаются здесь. Они помогут нам разнообразить наше меню. Впрочем, у меня есть еще и другой замысел, но я хотел бы сделать тебе сюрприз…

— Говори уж, чего там! Если сюрприз, то я удивлюсь ему сейчас!

— Правда? Я собираюсь угостить вас рыбой; надо только сделать сеть!

— Какая рыба может водиться среди этих айсбергов? Ты шутишь, Жерар?

— Нисколько. Я видел ее своими глазами! Сегодня утром, ныряя в воде, как раз в том месте, где ключ впадает в море, я видел большие, жадные до добычи круглые глаза и дал себе слово, что эта рыбка попадет ко мне на сковородку!

— Где ты возьмешь сковороду? Я думаю, кухонная утварь порядком пострадала во время бури!

— Не будет сковороды — изжарю рыбу между двух камней. Ле Ген поможет мне, он мастер стряпать!

— Какой ты молодец, Жерар! — заметил Анри, когда они уже достигли подножия утеса. — Сколько в тебе мужества, энергии, изобретательности. Без тебя я совсем пропал бы!

— Твое дело — открытия, изобретения, чудеса, на то ты и родился. Устрой-ка себе лабораторию, кабинет для занятий, работай вместе с нашим другом. Вебером, найди способ исправить разломанную машину. Тогда мы будем спасены. А тем временем мы, мелкая сошка, будем заботиться о низменных вопросах жизни, занимаясь добыванием пищи!

— Собственно говоря, — сказал Жерар после минутного молчания, — существование рыбы в этих водах ничуть не удивительнее того, что здесь бьет ключ. Одно вытекает из другого. Вода ключа, хотя и холодная, все-таки теплее по сравнению с морской водой, и рыба может жить в ней!

— Но как объяснить само нахождение ключа среди этой застывшей бесплодной природы?

— Холод захватывает только тонкую кору земного шара, под ней же скрыт вечно пылающий очаг. Где бы мы ни находились, даже на полюсах, огонь не очень далеко от нас. Этот ключ, может быть, еще недавно кипел, охлаждаясь по мере просачивания сквозь почву, он еще остыл не так, как окружающая атмосфера; он остынет окончательно, лишь смешавшись с огромным соленым пространством. Вот единственное объяснение, какое я могу дать, но за верность его не ручаюсь…

— По-твоему, мы стоим здесь над вулканом? — сказал Жерар. — Нечего сказать, не очень-то удачно выбрали мы остров!

— На всей поверхности земного шара нельзя ручаться, что не находишься над вулканом! Земная кора так тонка по сравнению с той громадной расплавленной массой, которая скрыта под ней, что еще удивительно, как мало бывает землетрясений. Если думать об этом постоянно, никогда нельзя уснуть спокойно!

— Ну, так не станем об этом и разговаривать! — воскликнул Жерар. — Наши уже встали. Пойди, доложи о результатах нашего осмотра. А я попытаюсь раздобыть какое-нибудь блюдо к обеду!

ГЛАВА XI. Эпидемия сумасшествия

Пять дней прошло с тех пор, как потерпевших крушение выбросило на этот негостеприимный берег, а никакой корабль не показывался вдали. Тщетно всматривались они в беспредельную водную пустыню и днем, и ночью жгли костер на высоком прибрежном утесе. Никто не проходил мимо.

Согласно правилам морской дисциплины, принятым во всех европейских флотах, капитан Марстон собирал каждый день весь оставшийся в живых экипаж «Сома» и трех французов для совместного обсуждения событий дня и мер, которые надлежало принять.

На этот раз речь шла о трудности доставать необходимый для поддержания огня горючий материал.

— Нужен ли, в конце концов, этот сигнальный огонь и днем, и ночью? — спросил Анри. — Положим даже, что какое-нибудь несчастное судно зайдет в эти края в погоне за китами, — что маловероятно, так как за все время нашего пребывания здесь мы не видели ни одного кита, — но кто нам поручится за то, что наш огонь не примут за извержение вулкана? А в таком случае корабль поспешит даже удалиться. И кому придет в голову мысль, что на этом острове живут люди?

— Но все-таки кому-нибудь эта мысль может прийти, — горячо возразил Жерар, — и мне кажется, что, как ни мало шансов, мы должны поддерживать огонь. Подумайте только, как мы будем проклинать себя, если по нашему упущению какое-нибудь судно пройдет мимо, не заметив нас!

— Конечно, — сказал и капитан, — как ни мало шансов, не нужно никогда упускать случая!

— Еще бы! Я не дождусь минуты, когда мы оставим этот ненавистный остров. Здесь невыносимая тоска! Что касается «начертаний» в пещере, хотя они представляют несомненный интерес, я нахожу, что в достаточной мере насладился их созерцанием. Кроме того, если желаете знать мое мнение, кто знает, дождемся ли мы желанного корабля, а тем временем не мешало бы подумать об изыскании других способов спасения!

— Да, но какие могут быть способы? — вскричал капитан. — Назовите нам хоть один, мы примем его с радостью. — Механик объявил, что не в состоянии исправить здесь повреждения «Сома», иных же способов я, право, не вижу!

— Ну, уж эти специалисты вечно таковы, страшные рутинеры! — горячо воскликнул Жерар.

— Хотел бы я знать, что бы вы делали на моем месте? — обиженно возразил капитан.

— Почем я знаю? Попробовал бы, быть может, восстановить «Эпиорнис», чтобы выслать разведчиков…

— «Эпиорнис»! — печально сказал Анри. — Неужели ты думаешь, что мы с Вебером забыли о нем? Да я только и мечтаю о нем! Но у нас нет ни материала, ни необходимых для починки инструментов. Я внимательно осмотрел бесформенные обломки несчастного аэроплана. Остов изломан, винт не действует, правое предплечье раздроблено, механизм сломан, крыло повреждено. Только левое крыло сравнительно мало испорчено. У нас нет ни меди, ни алюминия, ни чугуна, ни молота, чтобы выковать необходимые части. Из гранита ведь не сделаешь остов. Будь у нас остов, остальное я сделал бы с помощью кузницы «Сома» и имеющихся на нем материалов. Мотор цел, но и мотор ни к чему, когда нет рычага!

Все угрюмо молчали, сидя кружком на песчаном полу пещеры.

Вдруг Жерар, сидевший лицом к морю вскочил с радостным криком.

— Нет, я не ошибаюсь!.. Смотрите!.. Парус!..

Все вскочили со своих мест и посмотрели в указанном Жераром направлении.

Вдали, на темном горизонте, что-то смутно белело.

— Корабль!.. Наверное корабль! — повторял Жерар. Потом он выбежал из грота и, тысячу раз рискуя сломать себе шею, как серна, вскарабкался на утес, где стоял приставленный для поддержания огня часовой.

— Скорее костер побольше!.. Корабль!.. Ради Бога, скорее!.. — кричал он.

И, не теряя времени, он сам сгребал сухие водоросли и подбрасывал их в горевший уже костер, раздувал пламя, в то время как матрос неподвижно уставился на горизонт.

— Where about, sir, where?.. (Где? Где?) — спрашивал он, и лицо его судорожно подергивалось от волнения.

Когда он наконец увидел вдали белое пятнышко, радость выразилась у него странным образом. Он упал на колени, простирая руки к кораблю, и крупные слезы катились по его смуглому лицу. А другие матросы внизу пели, плясали, обнимали друг друга, как в бреду. Для моряка пет ничего более ужасного, как быть выброшенным на пустынный остров. Они уже отчаялись получить помощь, а теперь, видя эту возможность так близко, несчастные потеряли голову. Жестикулируя, как сумасшедшие, они друг за другом взбирались на утес.

Вебер и Анри последовали за ними. Вот они все— сосредоточенно ждут спасителей. Сердце так и бьется в груди. Капитан и Вильсон, держа наготове винтовки, собираются выстрелить, когда корабль подойдет ближе, чтобы привлечь внимание экипажа.

Хотя корабль был еще далеко, с каждой минутой он виднелся все яснее и яснее. Капитан не отрывался от подзорной трубы. За маленькой группой людей белым пламенем в тихом воздухе спокойно горел костер. Черный дымок взвивался над ним. Издалека этот огонь должен был казаться каким-то призраком, одним из тех явлений природы, которые так часто встречаются в океане, что моряки под конец привыкают к ним и относятся к ним безразлично.

Корабль все приближался, его серебристый парус выделялся на голубом небе и синеве волн.

Потерпевшие крушение ожидали молча, они, казалось, все обратились в зрение…

Вдруг корабль как будто изменился, он удлинился, должно быть, повернулся боком, потом снова превратился в точку и медленно-медленно, как призрак, стал удаляться.

— Ушел!..

Этот крик вырвался из груди всех, как неудержимый вопль. Капитан и лейтенант выстрелили из ружей. Эхо повторило звук. Потеряв всякое самообладание, люди стонали, кричали, с проклятиями потрясали кулаками, умоляли, угрожали, требовали, чтобы корабль вернулся.

В эту минуту с «Сома» раздался выстрел. Это Жерар бросился на корабль и выстрелил из пушки.

Увы! Это была современная пушка с бездымным порохом, и выстрел ее делал меньше шума, чем ружье. Его не услышали.

Корабль продолжал удаляться и наконец исчез вдали.

Капитан, офицеры и французы стояли бледные и, стиснув зубы, смотрели вслед уходившему судну. Но вот трагический инцидент заставил их прийти в себя. Несчастные матросы были вне себя от бешенства и отчаяния. Один из них, Гарри Лоджен, неразвитой и тупой от природы малый, бросился с высоты утеса, крича, что он вплавь догонит корабль и воротит его. Несчастный черепом ударился о скалу и, как бомба, был отброшен в море, на пятьдесят метров от берега. Зрители увидели, как его тело выплыло уже через несколько М1шут на поверхность. Вокруг него расплывалось красное пятно. Волны уносили труп, как разломанную игрушку…

— Молчать! — приказал капитан, окинув суровым взглядом группу шумевших матросов. — Пусть пример этого несчастного научит нас мужественно вынести жестокое разочарование!

Он пошел большими шагами к берегу; матросы виновато шли за ним, как послушное стадо овец.

— Вы правы, — сказал Анри, — они приняли наш костер за огнедышащую гору и повернули обратно!

— Могли же они вглядеться внимательнее! Есть же у них на корабле подзорные трубы, черт возьми! — сердито ворчал Жерар. — Но вооружимся терпением: если один корабль приблизился к берегу, может подойти и другой… Будем надеяться, что пассажиры следующего корабля едут с научной целью и заинтересуются этим явлением!

— Будем надеяться! — повторил Анри, пожав плечами.

Наученные этой первой неудачей, потерпевшие крушение решили временно погасить огонь, который не только не привлекал, но еще пугал случайно зашедшие в эти воды корабли. Трудно было особенно рассчитывать, что придут другие суда. Эти островки в антарктическом море не могли привлекать китобоев.

Но сильна надежда в сердце человека! Все изгнанники то и дело вглядывались в горизонт, остававшийся по-прежнему пустынным. Откуда ждать спасения? Как обратить на себя внимание, если покажется вдали корабль? Вот единственные мысли, которые гвоздем засели в голове каждого.

Но дни проходили за днями, а помощь все не шла. Съестные припасы должны были вскоре мало-помалу истощиться. Что станут они делать тогда? Один за другим они умрут от болезней и голода. Как ужасна будет участь того, кто последний переживет своих товарищей! Дисциплина уже ослабела среди матросов. Только железная воля капитана могла еще сдерживать их. Страшная тоска по родине овладела ими. Долгими часами просиживали они на берегу, блуждая безумным взглядом по неумолимому морю, окружавшему их со всех сторон. Скоро они стали передавать друг другу легенду: тень Лоджена появляется по ночам и знаком зовет за собой того, чья очередь настала умереть. На десятый день после смерти Лоджена бросился в море другой матрос, Белли Смит, крича, что Гарри Лоджен зовет его. Он также разбился о скалы и упал у подножия утеса бездыханный. Ле Ген покачал головой и сказал Жерару, что недалеко то время, когда все оставшиеся в живых таким же образом лишатся рассудка.

ГЛАВА XII. Охота и рыбная ловля

После испытанного жестокого разочарования невольные пленники изменили свой образ жизни. На первых порах они не хотели и думать об устройстве своего жилища для продолжительного пребывания. Они жили, как на бивуаках: тюки не развязывались, некоторые ящики оставались не раскрытыми; утром, когда они вставали, койки складывались, одеяла свертывались, приготовлялись тюки, как бы к приезду поезда по назначению, с минуты на минуту ждали возможности уехать…

Но желанное освобождение все не приходило. Вид корабля, этого уголка цивилизованного мира, причинил им минутную безумную радость, чтобы повергнуть их в еще большее отчаяние.

На помощь извне не оставалось надежд. Придет корабль — тем лучше, но жить в вечном напряжении ожидания нельзя. На судьбу, на счастье рассчитывать нечего, остается рассчитывать только на свои личные силы, смелость, изобретательность, настойчивость, с этой стороны не может быть разочарований. Надо работать, искать способы бегства; но в то же время не мешает как можно лучше обставить жизнь, потому что Бог знает, удастся ли когда-либо покинуть остров.

Итак, начали расставлять вещи. Вебер тщательно осмотрел «Сома» и подтвердил мнение механика, что повреждения подводной части корабля непоправимы. Нечего было, значит, оберегать неприкосновенность судна. Капитан приказал матросам перевести с корабля всю мебель, оружие и утварь в грот. Дикая пещера приобрела вид довольно уютного жилья. Печальная действительность, обнаруживающая обыкновенно самые сокровенные черты характера людей, которые уже перестают притворяться, в данном случае только сблизила товарищей по несчастью. Не было и следа обычной между англичанами и французами враждебности отношений. Нельзя было опасаться и случающихся в подобных условиях мятежа и открытого неповиновения со стороны матросов, потому что их оставалось только двое, а начальства шесть человек. Авторитет капитана ничуть не ослабевал. Так, один из матросов, Джо Фрост, которому поручено было перенести с «Сома» в грот бочонок коньяка, решил было, что настали разгульные дни, и залпом влил в себя огромное количество желанного напитка. Такое неумеренное угощение имело печальное последствие: Джо Фрост упал, как безжизненная масса, в момент, когда входил в грот с бочонком в своих объятиях.

Вторым последствием этой невоздержанности было лишение провинившегося в течение трех дней обычной порции рома. Этого наказания было достаточно, чтобы восстановить дисциплину.

В свою очередь, изобретатели осмотрели кают-камеру «Эпиорниса» и нашли в ней многое, что им пригодилось Анри и Вебер нашли книги и карандаши, так что могли погрузиться в свои научные вычисления. Ле Ген отыскал плиту, которую и поставил в пещере. Корабельный кок принялся стряпать, а Жерар, капитан Марстон и лейтенант Вильсон увлеклись охотой. Единственную добычу составляли, впрочем, морские птицы, жесткое, жирное мясо которых не особенно украшало стол, и повар часто жаловался на то, что расточает свои таланты над таким неблагодарным материалом.

Жерар не забывал своих планов рыбной ловли. У него не было только под руками из чего сделать сеть. Но он вспомнил случайно, что как-то раз он поспорил с Колеттой, Мартиной и Линой. Тогда он смеялся над массой лишних, по его мнению, предметов, которыми женщины снабжали путешественников в дорогу.

— Иголки! Нитки! Наперсток!.. Булавки! Ножницы! Да ты меня за портниху, что ли, принимаешь, Лина? Я, право, не умею обращаться с этими вещами!

— Каждый должен уметь пользоваться иголкой и нитками, — отвечала Колетта. — Помнишь, как нам не хватало всего этого у Матабелов; мы ходили в лохмотьях, а с нами не было ни Мартины, ни ее искусной иглы, чтобы починить платье. Каждый солдат должен брать с собой ящичек со всеми этими принадлежностями и должен уметь шить. Хочешь, я и тебя научу? Ты так хорошо плетешь сети, я уверена, легко научишься шить!

— Отчего бы мне не научиться прясть? Плести сети — это занятие мужское. Но шить!..

— Чистейший предрассудок! — возражала Лина. — Маршал Гош, прежде чем на его долю выпала военная слава, вышивал жилеты в Версале. Разве он, по-твоему, потерял от этого?

— Сознаюсь, мои возражения глупы. Посвящайте же меня скорее в тайны шитья, учите меня подрубать, стегать, пристрачивать…

Урок шитья начался при общем смехе. Теперь Жерар не мог сдержать свое волнение, свои сожаления, вспоминая эти мирные и счастливые часы, прелюдию ужасных бедствий. Но вот, развернув пакетик со швейными принадлежностями, он чуть не вскрикнул от радостной неожиданности: он нашел все нужное для изготовления сети — большой моток шнурков и челнок.

— Это добрая волшебница! — воскликнул удивленный Жерар.

Джальди, с восхищением разглядывавший эти сокровища, был того же мнения. С того момента, когда Жерар отнял Джальди из рук колотившего его Джека Тара, мальчик стал верным сеидом молодого француза, служил ему, как раб, и следовал за ним повсюду как тень.

— О, сагиб! Какие красивые вещи! Точно на базаре. Теперь у нас все есть. А что в этих флакончиках? Это можно пить?

— Нет, но если у тебя сделается лихорадка, здесь найдется лекарство против нее. Это наша дорожная аптека. Моя мать составляла ее. У тебя тоже ведь есть мать, Джальди?

— Есть. И отец тоже, и братья, и сестры, — задумчиво сказал ребенок, — только они не такие, как твои, сагиб!

— Чем же они не похожи?

— Не знаю. Они все думают, думают, зевают. И когда злые люди увезли Джальди, я уверен, что они даже не горевали. Они не умеют также приказывать, как вы. У них нет таких инструментов и книг, как у сагиба Анри… Он очень ученый, не правда ли? Ученый, как бонза, да? — спросил ребенок, смотря на Жерара наивными детскими глазами.

— Как несколько бонз, вместе взятых! — отвечал Жерар. — Ты не можешь составить себе ни малейшего понятия о его знаниях в механике!

— Знаю, — кивнул головой Джальди, — это он дал жизнь огромной птице, которую убила граната «Сома»!

— Да. Если бы на этом несчастном острове были хоть какие-нибудь средства под руками, мой брат и Вебер снова выстроили бы «Эпиорнис», дали бы ему, как ты говоришь, жизнь, и мы улетели бы отсюда…

— Я вижу, что они волшебники! — серьезно заявил Джальди, не выражая ни малейшего удивления, потому что в этом возрасте волшебники и волшебницы кажутся вещью заурядной.

— Пожалуй, можно их назвать и так: они все время трудятся и думают, как бы вырвать у злых гениев, которые хотят оставить людей краснеть в невежестве, их самые сокровенные тайны!

— Ах! Зачем же они тогда не велят всем материалам, которые им нужны, явиться по мановению волшебной палочки? — спросил Джальди, крепко задумавшись.

— Волшебники не могут создать что-нибудь из ничего. Ты слышал, как одна волшебница превратила тыкву в карету (или паланкин, по-твоему). Эта сказка есть у всех народов. Должно быть, и к нам она пришла из Индии, твоей колыбели. Так вот, видишь, даже этой сильной чародейке нужно было из чего-нибудь сделать карету!

— Правда! — согласился Джальди.

Между тем сеть была сделана. Жерар, Ле Ген и Джальди отправились рано утром на берег моря. Жерар нес на плече сети, Ле Гея — оставшиеся от вчерашнего ужина куски жареных пингвинов, а Джальди — корзину для пойманной рыбы.

Ручей до своего впадения в море образовывал большой, почти круглый бассейн приблизительно площадью в пятьдесят квадратных метров. С двух сторон его огибали утесы, так что он представлял из себя род маленькой гавани.

— Сядь на этом мысе, — сказал мальчику Жерар, — и бросай время от времени остатки мяса по нашему направлению. А мы с Ле Геном будем сидеть на противоположном мысе. Да смотри, сиди тихо, не шуми!

Довольно долго сидели они неподвижно и внимательно смотрели в воду. Маленький индус молча бросал приманку. Прошло десять минут, четверть часа, двадцать минут, в воде не замечалось ни малейшего волнения. Джальди уже реже бросал кусочки мяса, боясь, что скоро израсходует весь запас. Жерар и Ле Ген были опытные охотники и рыболовы, в Африке им доводилось подстерегать всякого рода дичь и рыбу; они знали, что рыба очень подозрительна, но в то же время и очень жадна, и доверчиво ждали теперь, когда же наконец жадность восторжествует над осторожностью.

Случилось то, чего они и ожидали. Долго куски мяса плавали на поверхности воды. Рыба, вероятно, наблюдала алчными глазами, спрятавшись за какой-нибудь камень, но не трогала их. Наконец одна не выдержала: послышался всплеск воды, большой, точно стеклянный глаз уставился на наиболее заманчивый кусок; рыбья пасть раскрылась, но промахнулась, и рыба испуганно метнулась прочь. Секунд через двадцать снова покушение на мясо, на этот раз более удачное: кусок быстро проглочен. Ободренные примером, являются и другие охотники на готовую добычу, они убедились, что это сходит им безнаказанно. Но это не нравится разведчику, он самый сильный, самый смелый, как и самый жадный среди товарищей, которых и принимается разгонять ударами хвоста… Некоторых рыбок поменьше он даже проглатывает. Теперь-то можно закинуть сети!

Ловким движением, не спеша, Жерар развертывает сети и бросает их в воду. Вся компания рыб попалась. Продолжая борьбу, они погружаются в воду, а сеть оцепляет их непроницаемой стеной… Вот рыболовы притянули сеть к берегу. Жерар и Ле Ген вместе едва вытащили невод: так много в нем было рыбы. Мелких рыбок побросали обратно в воду, чтобы не истреблять бесполезно драгоценную пищу, оставили только крупную рыбу, но и той было так много, что рыболовы гнулись под ее тяжестью, когда победоносно Несли домой свою добычу.

Кок был в восторге. Он так грустил, что ему не над чем показать свое искусство! Тщетно изощрялся он, поджаривая пингвинов и чаек: гримасы, с которыми господа ели за обедом его стряпню, доказывали ему, что из такой дичи хорошего жаркого не приготовишь. Богатый запас рыбы обрадовал его.

— Не радуйся преждевременно, — предостерег Жерар. — Сначала надо убедиться, не ядовито ли мясо этих рыб?

— Ядовито! — сказал метрдотель не без иронии. — Сейчас видно, сударь, что вы не повар. Поверьте, едва ли вам часто случалось есть более здоровое и нежное блюдо!

Обед был целым торжеством для всех участвовавших в рыбной ловле. Рыба разных сортов и различно приготовленная оказалась превосходной. Но особенно вкусным оказалось какое-то морское чудовище, со страшной вилообразной губой.

ГЛАВА XIII. Находка

Несмотря на все старания потерпевших крушение, положение с каждым днем становилось все более и более ужасным. Как вырваться из этой антарктической тюрьмы, из этой могилы, как вернуться снова к людям? Никто не мог решить эту задачу. Спасаться морем — нечего и думать, потому что нет корабля или лодки. «Эпиорнис» сломан — нельзя искать спасения и на нем. Ближе к полюсу больше льда, можно было бы пуститься вплавь на льдине, но здесь, вокруг гранитного островка, даже льда мало. Оставалось только ждать, что случайно придет китобойное судно или выбросит какой-нибудь обломок разбитого волнами корабля.

Питая все еще тайную надежду, Жерар взбирался на вершину утеса, как он это проделывал каждодневно.

«Ничего не поделаешь, — думал он, поднимаясь по скалистому крутому склону, — мы пропали. Не может быть никаких иллюзий. Спасти нас может только чудо. Но почему бы оно случилось? Почему непоколебимые законы природы изменились бы ради нас? Потому только, что нам хочется жить, увидеть близких нашему сердцу людей, не хочется умирать в этой трущобе, как загнанной лисице. Причины уважительные! Но ведь миллиарды человеческих существ, предшествовавших нам в вечности, с тех пор, как земной шар вращается в пространстве, так же, как и мы, жаждали жизни, любили своих ближних, не желали бесследно исчезнуть с лица земли. Они должны были преклониться перед неизбежностью. Болезнь ли, или насильственная смерть, славная смерть на поле битвы, или безвестная смерть на одре, все равно уносит каждого человека. Расставаться с жизнью приходится помимо собственного желания, как и рождаться. Никакие протесты не помогут, надо покориться. Да и не все ли равно, в конце концов, когда смерть схватит свою добычу, немного раньше, немного позже, через неделю или через сорок лет? Если этот конец — единственное, что мы наверное знаем в нашей жизни, встретим его хладнокровно, без детских жалоб…

…Но все же не легко!..

…Да, мне трудно примириться с мыслью, что я не увижу никого из моих родных, ни мать, ни отца, ни милую сестру. Мне жаль видеть, как погибнет брат, перестанет биться его благородное сердце, не станет работать его светлый ум, раньше чем он успел исполнить свою задачу. Кажется мне, что и сам я мог бы сделать что-нибудь полезное».

— Ну, все равно, пусть я мало жил, зато жизнь мою никто не назовет заурядной! — продолжал Жерар уже вслух, достигнув вершины гранитной скалы и опускаясь на какую-то глыбу, чтобы перевести дух: подъем был крутой, а воздух холодный, так что ему стиснуло виски и грудь, как в тисках. — Не всякому доводится в пятнадцать лет объехать всю Африку, а в двадцать три года погибнуть на каком-то необитаемом антарктическом острове. А между тем я мог бы быть нотариусом, адвокатом, судьей, доктором, купцом, как многие мои школьные товарищи, которые сидят теперь в конторе или в судейских креслах и даже не думают обо мне и моих приключениях!

…Откровенно говоря, я им не завидую, не завидую их спокойной судьбе. Только бы мне еще раз обнять мою бедную матушку!..

Жерар почувствовал, что слезы навернулись у него на глаза, но он решительно встряхнул головой:

— Ну, что еще за нежности! Нечего распускать себя! Посмотрим-ка на море!

Он окинул взглядом горизонт. Море казалось беспредельным. Вдали однообразной процессией плыли айсберги. Вокруг острова образовалась блестящая ледяная кора. Казалось, остров находится в центре окаменелого мира.

«Кончено. Мы умерли для света и скоро будем окончательно погребены в этих льдах! — думал Жерар, скрестив на груди руки. — Ах! Если бы нам крылья, чтобы улететь отсюда!..»

Оглянувшись, он вдруг отступил на несколько шагов с невольным криком.

Направо он увидел большую нишу, должно быть, опустевшее орлиное гнездо, а в глубине ее виднелось что-то неподвижное, какой-то огромный призрак, белевший, как слоновая кость, на фоне серого гранита.

Когда Жерар пришел в себя, он бросился к пещере и, разглядев хорошенько свое открытие, смутился.

То был прекрасно сохранившийся, совершенно целый скелет какой-то исполинской птицы. Могучая грудная кость выдавалась вперед, как киль большой лодки. Крылья были раскрыты и, казалось, готовы были объять пространство. Огромные согнутые лапы придавали ископаемому вид сидящего великана. Череп был несоразмерно велик даже относительно тела этого огромного животного и поддерживался длинной шеей, сильные позвонки которой непрерывной цепью шли от хвоста до затылка, без малейшего повреждения. Ребра закруглялись к груди. Казалось, птица вот-вот полетит.

Жерар, несмотря на свой высокий рост, казался маленьким мальчиком перед этим огромным скелетом. Он любовался размерами величественного гиганта, который дремлет здесь уже много столетий, и ни разу человеческий глаз не нарушил его покоя.

— Ископаемый Эпиорнис! — прошептал Жерар. — Наверное, Эпиорнис! И каких размеров! Он вполне заслуживает названия сверхптицы. Вот бы доставить этот экземпляр в Jardin des Plantes, если только мы когда-нибудь…

Вдруг он ударил себя по лбу.

— Доставить! — воскликнул он, уже сам не свой. — Доставить?.. Какой же я олух, однако, не мы его доставим, а он нас доставит домой!.. Невозможно найти более прочный, лучше приспособленный для полета аэроплан!.. Ах, наконец-то мы у цели!.. Эврика!.. Мой бедный Анри ломает себе голову, из чего бы ему выстроить новый аппарат!.. Вот он, готовый аэроплан — приди и возьми! Сама мать природа создала его, чтобы выручить нас из беды… Ура!.. Да здравствует Эпиорнис! Да здравствует Франция! Мы спасены! Мы выйдем сухими из воды! Ура! Ура! Ура!..

Так кричал Жерар, упоенный восторгом и надеждой.

Вдруг страх овладел им. А что как эта диковинная птица развалится, лишь только прикоснешься к ней? Вот было бы несчастье. Раньше, чем звать сюда других, недурно убедиться самому…

Жерар, дрожа от волнения, приближается, взбирается на уступ ниши, в глубине которой приютилась ископаемая птица, дотрагивается опасливо до гигантского остова. Окаменевшие кости, затвердевшие как камень хрящи неподвижны под его рукой. Он трогает их уже посмелее, пошатывает, трясет, они остаются непоколебимы в своем мраморном оцепенении. Одним прыжком он вскакивает внутрь птицы, усаживается на одном из ее ребер. Он смерил глазами размеры скелета и находит, что в нем прекрасно могут поместиться четыре человека со всеми необходимыми припасами и инструментами. Эта птица ничуть не меньше искусственной птицы Вебера. Жерар, не помня себя от радости, замечтался: «Это спасение, — думает он о своей находке. — Достойный предок современных птиц! Если даже ты сыграешь с нами злую шутку, если мы упадем вместе с тобой и сломаем себе шею, сознаюсь, я предпочитаю такую смерть медленной агонии здесь, на острове… Впрочем, я ничего не страшусь! Ты, кажется, здоровенный и, наверно, сам будешь радешенек снова полетать, так зачем бы тебе губить нас, старина?.. Но какой же я, однако, эгоист! Я здесь упиваюсь своим открытием, а брат тем временем ждет меня… До свидания, Эпиорнис! До скорого!.. Ты думал, что твоя карьера кончена, нет, еще поживем! Придет и на нашу улицу праздник!..»

Жерар бегом пустился в обратный путь. Скоро он прибежал в пещеру, где Анри, тщетно помучившись над неразрешимой задачей, сидел и молча курил.

Жерар влетел как бомба, бросился брату на шею и стал душить его в своих объятиях. Тот ничего не понимал. Тогда, отстранив от себя Анри и положив ему руки на плечи, Жерар обратился к нему:

— Прости, не сердись! — сказал он, а глаза его так и блестели, улыбка озаряла лицо. — Но ты сейчас поймешь, почему я так взволнован… Я пришел сказать тебе, чтобы ты собирался уезжать отсюда! Да, сударь, мы улетим из этого заколдованного места. Локомотив уже топится, и я надеюсь, что мы не опоздаем к поезду…

— Я тебя не понимаю, — сказал Анри, невольно побледнев, — корабль?.. Наконец-то!..

— Эпиорнис, милый мой!.. Подлинный Эпиорнис, такой, какого никогда не видывал в музее, о каком им там никогда не снилось!.. Окаменелый остов исполинской птицы, гигант, говорю я тебе, точно нарочно созданный для нас!.. Это идеальный остов для твоего мотора! Мы искали материала для устройства аэроплана, а между тем воздух и солнце, очистив и отполировав в течение нескольких сот лет остов птицы, любезно предоставили его к нашим услугам. Я нашел скелет Эпиорниса, назови меня кретином, если я ошибаюсь!..

— Эпиорнис! — сказал Анри. — Совсем целый и достаточных размеров, чтобы вместить нас всех?

— Ах, нет! Он не настолько велик, чтобы в нем могли усесться и мы, и англичане. . Будем благоразумны, милый… Но он может вместить трех или четырех пассажиров. Он почти такой же, как наша искусственная птица. Самый великолепный ископаемый экземпляр, какой можно себе представить. Да ты только посмотри сам!..

— Ах, если бы нам это удалось! — воскликнул Анри. — Пойдем скорее, я хочу видеть его своими глазами.

В эту минуту к ним подошел капитан.

— Что случилось? — спросил он. — Матросы говорят, что вы, милый Жерар, как сумасшедший, сбежали с горы с сияющим лицом; они убеждены, что у вас есть какая-то добрая весть!

— А вот какая новость, капитан, — почтительно отвечал Жерар, обращаясь к старику. — Я нашел там наверху, скелет допотопной гигантской птицы, который может, пожалуй, заменить весь или отчасти сломанный остов нашего авиатора, так что несколько человек могли бы подняться на аэроплане, достигнуть цивилизованных стран и позвать людей на помощь остальным!

— Если это только возможно, вы сделали ценное открытие, друг мой! — воскликнул капитан. — А каково мнение нашего ученого инженера? — обратился он к Анри.

— Я должен прежде лично осмотреть скелет, капитан. Брат только что собирался показать мне его, когда вы к нам подошли!

— Так пойдемте же скорее, Жерар покажет нам дорогу!

Жерар тотчас же повел Анри и капитана к опустевшему орлиному гнезду, где, как неподвижный страж, Эпиорнис уже несколько столетий стоял на часах.

Посетители были поражены. Своими орбитами, в которых не было глаз, животное смотрело вдаль. Могучие крылья, казалось, трепетали от желания раскрыться и унести в пространство пигмеев, которые с удивлением разглядывают его, величавого и безмолвного очевидца прошлых веков.

— Спасены! — сказал наконец Анри, почти шепотом. — Спасены благодаря странной, непонятной, почти чудесной случайности. Целый остов, приспособленный для полетов, в сто раз лучше, чем все, что могли придумать люди. Он заменит, по крайней мере, наиболее поврежденные части нашей машины: плечевую кость, ребра. Мы спасены!

— Однако, — заметил капитан, — всем нам не поместиться в вашей машине, даже если вам удастся ее восстановить!

— Да, хотя птица и очень внушительных размеров, всем нам в ней было бы тесно, — улыбаясь, отвечал Анри. — Но те, которые улетят, прежде всего позаботятся послать помощь оставшимся!

— Вы, конечно, рассчитываете подняться на аэроплане первый?

— Понятно. Я один только и умею управлять мотором!

— Вы, разумеется, захотите взять с собой брата? — вздохнул капитан.

— Брат — мой первый помощник!

— Откровенно говоря, я был бы не прочь оставить его здесь. О, не думайте, что я вам не доверяю! — возразил он, заметив нетерпеливое движение Анри. — Но вы знаете, в каком состоянии мой экипаж. Если они увидят, что вы улетаете одни, они будут убеждены, что вы оставите их на произвол судьбы. Они, пожалуй, даже попытаются удержать вас. Они близки к сумасшествию, и только железная дисциплина сдерживает их!

— Я, кажется, понимаю вас, капитан. Вы хотели бы оставить брата в качестве заложника?

— Боюсь, что придется поступить так!

— Но мне нужен по крайней мере один помощник. Нас было четверо, когда мы оставили Париж: мой брат, Вебер, Ле Ген и я!

— Всех отпустить невозможно, — возразил капитан, — придется выбрать кого-нибудь из них. Повторяю, что я предпочитаю, по многим соображениям, оставить здесь вашего брата!

— Это условие?

— Непременное, единственное, на котором я согласен предоставить все, что имеется на «Соме», в ваше распоряжение для починки вашей машины!

— Хорошо, — сказал, подумав, Анри, — я согласен, капитан; хотя, позвольте заметить вам, от французов не нужно требовать заложников, чтобы заставить их сдержать данное слово…

— Никто не сомневается в вашей честности! — запротестовал капитан. — Но я не могу поступить иначе. Это мой долг!

— Помните, однако, что от успеха моего путешествия зависит спасение всех. Если из-за недостатка помощников экспедиция не удастся!..

— Если вам нужны руки, располагайте всем экипажем. Вы можете взять с собой Вильсона или даже механика, если желаете!

— Позвольте же и мне высказать мои условия, капитан: мое изобретение составляет пока тайну, и я допущу на аппарат только француза!

— Тогда возьмите Вебера или Ле Гена!

— Хорошо, — ответил Анри. — А теперь за дело! У нас нет ни минуты лишнего времени!

ГЛАВА XIV. Приготовление к бегству

Отправились разыскивать Вебера, чтобы поделиться с ним новостью и заручиться его помощью. Без него немыслимо было бы строить новый аэроплан.

— Куда он девался? — говорил молодой инженер, спускаясь по крутому склону от гнезда Эпиорниса, — Надо не медля приступить к работам!

— Где он? — сказал Жерар. — Хлопочет над устройством внутренности нашего жилища, изготовляет мебель, утварь и прочее. С тех пор, как капитан Марстон узнал его способности, он не дает ему ни минуть покоя. Наверно, и сейчас он устраивает какую-нибудь печку или сковородку собственного изобретения!

Жерар угадал: повернув за угол скалы, где под естественным гранитным навесом была устроена кухня, они застали Вебера в оживленных переговорах с поваром по поводу устройства котла высокого давления для выварки жирного мяса пингвинов. В настоящем его виде никто не переносил мяса этой птицы, и повар просто не знал, что делать, чтобы приготовить его более прилично.

Анри и Жерар попросили Вебера отложить это важное дело и последовать за ними. Они сообщили ему о своей находке. Ученый пришел в восторг при виде этого ископаемого существа давно минувших лет. Даже мысли с возможности личного освобождения он обрадовался меньше. Он почти не замечал опасностей, лишений, бедствий, которыми сопровождалось их предприятие. Он почти не сознавал, где он находится, жил как-то вне времени и пространства, мечтал, делал вычисления или же работал над мелкими изобретениями на пользу окружающих. На этом печальном утесе он чувствовал себя почти так же хорошо, как среди утонченной роскоши.

— Вот важное открытие, дорогой Жерар! Редкая находка! — сказал он, когда, взобравшись с трудом на вершину утеса, все трое остановились перед скелетом. — Сейчас же напиши заметку для отчетов Академии наук. Это твоя привилегия. Потом ты можешь подарить эту птицу музею, у которого есть только череп Эпиорниса. Было бы несправедливо хранить такой чудный экземпляр, не сделав его общественным достоянием!

— Для частной коллекции к тому же он немного велик, — засмеялся Жерар. — Но для меня главное достоинство птицы заключается в том, что она может унести нас из этой трущобы!

— В самом деле, этот скелет удивительно подходит для нашей цели, — сказал ученый, сдвигая очки на лоб и осматривая будущий аэроплан. — Мой аэроплан был очень похож на эту птицу. Но природа искуснее нас. Наш «Эпиорнис» — неуклюжее создание в сравнении с этим великаном. Череп точно создан, чтобы быть вместилищем мотора Анри. Взгляните на эту грудную кость, созданную, чтобы встречать отважно бурю, победоносно разрезать облака, на это могучее крыло, которое может перелететь безбрежное море, не отдыхая. Дивно! Дивно! Слепой случай дал нам совершенный образец экипажа, который был нужен нам, чтобы выбраться отсюда!

— Напрасно только тот же случай забросил нас сюда! — отвечал Жерар.

— Ба! Все хорошо, что хорошо кончается! — воскликнул Анри. — Примемся за дело! Прежде всего, надо принести сюда все необходимые для работы материалы, так как не станем же мы перетаскивать этого гиганта к подножию утеса!

— Ни в каком случае! — решительно сказал Вебер. — Это значило бы рисковать успехом дела. Я препарирую этот скелет и через несколько дней скреплю его кости, связки, сухожилия. Рыбьего клея у нас вдоволь. Немного времени и труда, и я ручаюсь, что сделаю этот скелет прочным, но нужно принять известные предосторожности!

— Знаете что? — сказал озабоченно Анри. — Мне, право, неприятно, что Веберу придется по нескольку раз в день взбираться на эту вершину. Я видел, как вам трудно было подниматься, когда мы шли сюда!

— Ну, что еще выдумали! — весело отвечал ученый. — Об этом не беспокойтесь. Я привыкну подниматься в гору. Ко всему можно привыкнуть. Да как же и быть иначе? Ну, вот, значит, все решено!

— Есть способ, — возразил Жерар. — Вы только что говорили о благодетельном случае, этот случай предоставил в наше распоряжение не только этот скелет, но также и жилье, расположенное поблизости, и тропинку, ведущую сюда. Осмотрите внимательно пещеру, в которой спрятался Эпиорнис, когда почувствовал приближение смерти. Она защищена навесом и стенами с трех сторон. В ней строители могут укрыться от дождя, снега непогоды. Когда аппарат будет готов, его легко будет выдвинуть вот на эту площадку, с которой можно будет подняться в воздух!

— Право! — согласился Вебер. — Как же мы этого не заметили раньше? — Мы можем принести сюда необходимый материал, матрацы и палатку, расположиться лагерем у ног Эпиорниса и спать под его крылышком.

— Под крылышком без перьев, на ветру и холоде, рискуя заполучить ревматизм! — закончил Жерар. — Нет, нет! Я придумал лучше. Я вам только что говорил о тропинке и жилье, следуйте за мной!

Он повел товарищей. Направо от ниши, где гигантская птица спала вековым сном, была маленькая извилистая тропинка, которая очень скоро привела их к грубых очертаний портику, поддерживаемому четырьмя симметрично расставленными колоннами.

— Это напоминает произведение какого-то неумелого архитектора! — воскликнул Анри. — Вот эта большая каменная плита, поддерживаемая четырьмя колоннами, если бы она была немного ровнее, могла бы служить террасой, на которой обитатели этого дворца могли бы по вечерам пить кофе, как итальянцы. Странно, что в хаосе обвалов и землетрясений могла возникнуть сама собой, без помощи человеческих рук, правильная постройка, так как трудно ведь предположить чтобы над ней действительно трудились люди!

— Такие ли еще чудеса делают сталактиты! — отвечал Жерар. — Не стану говорить о любопытных причудливых подвесах, образовавшихся из слипшихся каменных частиц во многих гротах, но когда я был в гроте Брандо, я видел там прелестную статую женщины, закутанной в покрывало. Тогда я был еще ребенком, и это удивительное явление природы меня не поразило. Позже я видел статую Полимнии, и она напомнила мне виденную мной известковую статую; тогда я действительно удивился. Но войдем под портик. Вы увидите, что, хотя жилье и не так великолепно, как можно ожидать после этого величественного входа, но оно даст, по крайней мере, верный кров. А что нам еще нужно?

— Опять пещера! — сказал Анри, входя в отверстие скалы. Пещера, сначала в двадцать метров вышиной, суживалась в узкий коридор, так что приходилось подвигаться ползком.

— Еще пещера! — повторил Жерар. — На этом острове только это и есть. Когда мы представим свой доклад в Географическое общество, мы можем назвать этот остров Пещерным островом]

— И эта пещера очень пригодна для жилья, — сказал Вебер. — Пол ее покрыт мелким» сухим песком. Жаль только, что здесь ничего не видно!

— Это поправимо! — откликнулся Жерар, выбив кремнем искру (спички уже давно были все израсходованы) и зажигая фонарь, лампочка которого была наполнена пингвиньим салом.

— Мы пришли к цели. Смотрите! — сказал он, поднимая фонарь. — Это ли не гостиница!

— Прекрасная! — похвалил добряк Вебер.

— Стены чистые, — подтвердил и Анри, — пещера просторная. Должно быть, зверей здесь никаких нет. Тепло. Мы прекрасно будем спать здесь!

— Великолепно! — сказал Жерар. — Перетащим сюда сегодня же все, что нужно для ночлега, и примемся поскорее за работу!

— Ты нам не рассказал еще, — заметил Анри, — благодаря какой счастливой случайности ты открыл эту удобную пещеру?

— Ах, ты знаешь, я ужасно люблю исследовать местность. Я всюду сую свой нос. Помнишь, в первый день, когда мы с тобой поднялись на эту высоту, я тебе показал вдали нечто вроде грубо сооруженного дворца и предложил тебе поближе посмотреть эту крепость? Было страшно холодно, ты весь дрожал от стужи, и тебя не соблазнило мое предложение. Но меня тянуло сюда, я несколько раз возвращался к этому дворцу, не подозревая даже, что с противоположной стороны дворца, . в нише, дремлет наш освободитель…

Было три часа дня. Рассчитав, что до наступления ночи они успеют сделать все необходимые приготовления, Жерар пошел за Ле Геном, в то время, как оба механика с удивлением разглядывали Эпиорниса.

Когда он вернулся час спустя, с Ле Геном, оба гнулись под тяжестью кроватей, инструментов, которые несли. Они застали обоих ученых за делом: те замеряли, чертили планы, продолжали восхищаться остовом будущего летательного аппарата и не замечали холода, который пронизывал их на этой вершине.

— Они так увлеклись своими учеными разговорами, что даже не замечают, что мерзнут и умирают от голода! — воскликнул Жерар, бросая на землю свою ношу. — Ле Ген, разведи-ка им костер из этих доисторических водорослей, которые висят повсюду. А вы, друзья мои, когда пообогреетесь и подкрепите силы, скажите, что нам еще надо перетащить сюда из вашего багажа. Конечно, вы возьмете с собой только самое необходимое!

Тут только добрый и вечно рассеянный Вебер оторвался от скелета и перевел внимательный взгляд на молодого человека.

— Что ты говоришь, Жерар? Ты говоришь, что мы возьмем с собой то или другое. А ты разве не с нами?

Тогда Жерар, умышленно умалчивавший об этом до сих пор, рассказал об ультиматуме капитана и причинах, по-видимому, оправдывавших его.

— Прекрасно! — сказал Вебер. — Требование его имеет основания, я согласен подписаться под ним. Но они ошибаются в выборе заложника. Заложником буду я!

Братья возражали, но он оставался непоколебим.

— Но ваше присутствие на аэроплане необходимо! — сказал Жерар.

— Не знаю насколько. Мое дело приготовить остов. Когда я это сделаю, без меня можно будет обойтись!

— А в случае новой катастрофы?

— Мы примем все меры предосторожности. Не настаивайте, пожалуйста, Жерар и Анри. Я останусь здесь!

Вебер редко высказывал свои желания. Спокойный и уступчивый, всем довольный, он обыкновенно был кроток как ягненок, но все знали, что раз он заупрямился, его никак не уговоришь отказаться от своего решения.

Братья замолчали, им неприятно было думать, что старый друг их останется здесь, когда они вырвутся из плена, но почтенный ученый не хотел слышать никаких возражений.

Ле Ген возмутился в свою очередь, когда ему рассказали, в чем дело. Он очень обрадовался, узнав об открытии Жерара, и теперь он тоже стал протестовать:

— Есть над чем задумываться! Очень нужно оставлять заложниками месье Жерара и Вебера! Я останусь. Это само собой понятно. С какими глазами явитесь вы к мадемуазель Лине без ее отца и жениха?

— А ты думаешь, Мартине приятно будет видеть, что мы возвратились без тебя? — спросил Жерар.

— Мартина? Да она меня на чем свет изругала бы, если бы я приехал в хорошем экипаже в то время, как мои господа остались на пустынным острове. Да я ей на глаза показаться не посмел бы!

— В конце концов, никто не хочет ехать со мной! — сказал Анри несколько дней спустя, работая над восстановлением машины, которую на этот раз хотели сделать несокрушимой. — Если вы не перестанете спорить, мне, пожалуй, придется ехать одному!

— Я думаю, лейтенант Вильсон не отказался бы сопровождать тебя, — заметил Жерар. — Да вот еще Джальди охотно отправился бы с тобой. С тех пор, как мы открыли Эпиорниса, он не дает мне покоя: «Сагиб, возьмите меня с собой! Сагиб! Я ненавижу англичан! Сагиб! Я буду вам верным слугой, я буду слушаться во всем». Я ему доказывал, что он останется не с одними англичанами, что здесь будут и два француза заложника или, по крайней мере, один, он все твердит свое.

— Бедняжка! — сказал Вебер. — В конце концов, ему немного места надо.

ГЛАВА XV. «Эпиорнис № 3»

Через двадцать дней упорного труда начал принимать ясные очертания «Эпиорнис № 3», помесь допотопного гиганта и механической птицы из Пасси.

Оказалось, что, судя по одному лишь черепу Эпиорниса, выставленному в Jardin des Plantes рядом со скелетом нормандского кита, Вебер верно угадал размеры доисторической птицы. Он точно соразмерил грудную клетку, крылья, позвоночный столб. Благодаря этому сломанные части механической птицы удалось заменить частями скелета настоящей, как то и предвидел Жерар.

Таким образом были заменены правая плечевая кость, части крыла, ребра, некоторые позвонки.

То, что в цивилизованных странах могли дать лишь специальные заводы, то дала здесь, на необитаемом острове, сама природа.

Собрать машину, покрыть ее было легко, потому что в кают-камере разбитого аэроплана нашелся запас листового каучука и крепкого клея. Удалось даже настолько размягчить в кипящем сале морской свиньи правый сустав крыла ископаемой птицы, что он мог сгибаться и действовать. Искусственный череп был заменен настоящим, хотя это уже был просто каприз механика — череп механического Эпиорниса был цел и невредим.

Погнувшийся винт выпрямили, и он оказался еще годным к делу, хотя не был так хорош, как новый.

Труднее всего оказалось установить помятую ось машины.

— Ну, ничего, — шутил Жерар, — хотя горбатый, но все-таки Эпиорнис!

В самом деле, «Эпиорнис № 3» хотя и уступал в красоте своему живому предку и даже величественному искусственному предшественнику, все-таки мог делать соразмерные, гармоничные движения и оправдывал возлагаемые на него надежды. Анри отрегулировал свой мотор. Оставалось только перенести на аппарат припасы и пуститься в путь.

Вопрос о пассажирах окончательно выяснился. Анри просил капитана отпустить с ним Джальди, которому так хотелось уехать, и который не представлял собой чрезмерной тяжести для машины, но получил решительный отказ: раз он поставил условие, что на аппарат поднимутся только французы, так и должен взять с собой или Вебера, или Ле Гена. Решили, что поедет Вебер, потому что матрос со своими элементарными понятиями о механике оказался бы мало полезным.

Вебер неохотно согласился на требование капитана, он долго спорил с ним и доказывал, что Анри должен взять с собой Жерара. Капитан и слушать не хотел. Убежденный, что Анри скорее позаботиться об освобождении англичан, если с ним останется его брат, Марстон решил не отпускать Жерара.

Он плохо знал Анри, его честность и гуманность. Но в жилах Марстона текла шотландская кровь, и он унаследовал от своих шотландских предков свойственную им осторожность.

Все готово: припасы, платье, одеяла, все на месте. Присев на стальные лапки, возрожденный «Эпиорнис» ждет только первого сигнала, чтобы подняться в воздух вместе со своими отважными пассажирами. Вебер и Анри готовятся к отъезду. Англичане окружили машину и с изумлением рассматривают это соединение природы и искусства. Они завидуют счастливцам, которые улетят от них, хотя сердце самых отважных из них сжимается от страха при мысли отдаться на волю этой машины, на произвол воздуха и моря.

Вебер, поправив очки на носу, еще раз обнял Жерара. Ему не хочется расставаться с ним. Ему кажется преступлением оставить его на острове. Жерар нашел ископаемого Эпиорниса, ему, молодому, предприимчивому, полному жизни человеку, надо бежать отсюда. Старым людям, карьера которых окончена, надо оставаться и ждать. Противный капитан. Ненавистная дисциплина! Ах, зачем друзья уговорили Вебера подчиниться требованию! Он охотно возмутился бы! Но они уговорили его.

— Ну, друг мой, садитесь! Счастливого пути и скорого возвращения! — говорит Жерар, пожимая в своих руках обе руки капитана. — Вас ждут.

— Ну, уж если так нужно! Прощайте, дитя мое. Прощайте, господа.., где же мои очки? Ах, да, на носу! До свидания, капитан… Вильсон… Дорогой мой Ле Ген, как бы я хотел, чтобы вы были на руле. Впрочем, ничего не поделаешь…

Старый ученый уже направился к «Эпиорнису», как вдруг что-то мелькнуло перед ним. Это Джальди промчался, как ураган, и бросился к ногам капитана:

— Капитан! Прошу вас, о! Очень, очень, прошу, пустите меня с добрыми сагибами! Я хочу улететь на большой птице!

Капитан сердито оттолкнул мальчика, тем более, что Джальди в своей стремительности сшиб с ног Вебера. Ученого поспешили поднять, он ушибся, очки разбились. Падая, он вывихнул, а может быть, даже и сломал себе правую руку и она висит, как плеть.

Как тут быть? Отложить отъезд до выздоровления Вебера? Но припасы уже истощаются. Надо спешить за помощью. Капитан увидел, что придется отпустить Жерара. Пробовал он было предложить Ле Гена, но тот решительно отказался, говоря, что не умеет управлять машиной. Вильсон, знакомый с хирургией и медициной, обещал оказать Веберу необходимую врачебную помощь. С тяжелым сердцем Анри и Жерар простились со своим старым другом и сели в аэроплан. Между тем капитан громко звал Джальди для заслуженного наказания. Но маленькая обезьянка, воспользовавшись замешательством, забилась куда-то и не отвечала.

— Готово? — спросил Анри, стоя перед мотором в то время, как Жерар нервным движением схватил колесо. — До свидания, господа, до скорого!

Он надавил рукоятку, и возрожденный гигант, взмахнув могучими крыльями, величавым прыжком поднялся в воздух с шумом, напоминавшим полет тысячи фазанов.

Резкий и холодный воздух щиплет лица путешественников. В полминуты они поднялись на восемьсот метров, до них уже не долетают крики, которыми их приветствуют оставшиеся внизу товарищи. Остров обрисовывался с высоты, как географическая карта. «Эпиорнис», быстрый и легкий, как ласточка, полетел на север.

Через несколько минут остров скрылся уже из глаз. Они одни в беспредельном пространстве. Над ними небесная синева, под ними необъятное, безмолвное синее море.

Тихо все вокруг. Только шум крыльев «Эпиорниса» нарушает величественное безмолвие.

Проходит час.

Устремляя взор то на мотор, то на небо, Анри, погруженный в свое дело, оставался неподвижен как статуя; слегка нажимая рукоятку, он правил машиной, тем временем Жерар сидел на корме и смотрел в пространство.

Ему наконец надоело молчать, и он стал описывать брату местность, над которой они пролетали.

— Впрочем, трудно и описать что-либо, — говорил он. — Нигде ничего не видно. Однообразие полное. Всюду только море и море. Хоть бы островок какой попался, вроде нашего. А где-то он теперь? Исчез, давно исчез… Нигде ни клочка земли. Бедный остров! Довольно мы его проклинали, а между тем какое счастье, что мы попали именно на него. Бог знает, есть ли еще где-нибудь на свете другой скелет эпиорниса?

— Едва ли! — сказал Анри, не отрывая взора от мотора.

— Этот аппарат — прекрасный экипаж. Он движется так плавно. Ты не находишь?

— Признаюсь, я на это не обращал внимания. Теперь, когда ты сказал, и я замечаю, но мне все равно, плавно он летит, или с толчками, лишь бы он был прочен и слушался руля!

— Боже мой! Что это такое? Что-то шевелится под одеялом!.. — воскликнул вдруг Жерар.

— Под одеялом? — повторил Анри.

— Да, вот опять! Черт возьми! Кто-то туда забрался!

Жерар быстрым движением отдернул одеяло… Свернувшись клубочком, смеясь сквозь слезы, там лежал маленький индус. Он сложил с мольбой руки.

— Джальди! Мартышка ты этакая! Ты как сюда попал? — вскричал удивленный Жерар.

— Джальди боится капитана. Джальди очень жаль, что он ушиб старого сагиба… Пока все были заняты старым папашей, маленький Джальди спрятался в брюхо большой птицы…

— Ах, ты хитрец! Тебе хотелось уехать, а так как тебя не брали, ты пустился в дорогу зайцем! Каково!

— Джальди будет умный! Будет сидеть спокойно! Не станет шуметь. Джальди очень, очень любит французских и ненавидит английских сагибов. Джальди — худенький и ест очень мало…

— Ах ты, комар этакий! Уж какой в тебе вес, да и ешь ты мало. Но понимаешь ли, что ты дурно поступил, уехав без разрешения капитана? Ты потому вот и спрятался, что сознаешь, что дурно поступил, Джальди. Тебе этого никто не объяснял?

Мальчик опустил голову.

— Простит ли великий сагиб Джальди? Не бросит его вниз? — спросил он, боязливо взглянув на Анри, которого боялся.

— Бросить тебя вниз? Да ты нас за людоедов считаешь, что ли? — воскликнул с ужасом Жерар. — Послушай, конечно, ты останешься с нами, только смотри, не мешай. Сиди себе тихонько в уголке, не шевелись, чтобы не нарушить равновесие большой птицы, за борт не смотри, вообще будь благоразумен, чтобы заставить забыть твое непослушание!

— Да, сагиб! Джальди будет умником! — покорно отвечал ребенок.

Забившись, как маленький уистити, в уголок, уставившись на своего любимого Жерара-сагиба, убаюкиваемый ровным и плавным движением летательного аппарата, Джальди скоро уснул.

Мальчик переживал наяву одну из тех сказок, которую рассказывают детям во всех странах, и в которых могущественный волшебник уносит вас на ковре-самолете с одного конца света в другой. Правда, тут сагибы выстроили птицу, но, в сущности, это одно и то же. Он жил в сказочном мире и ни о чем не заботился, он спокойно дремал, пока не приедет. Куда? Это ему было безразлично, лишь бы сагибы были с ним.

— Мы, конечно, летим на Цейлон? — спросил после долгого молчания Жерар.

— Разумеется! Я не счел нужным отдавать отчет капитану, но это, конечно, единственная цель нашего путешествия!

— Ничего не может быть легче, как послать помощь нашим джентльменам, раз мы будем на британской территории!

— Вот именно. Достаточно телеграфировать, лишь только мы выберемся в цивилизованные края, чтобы им немедленно выслали помощь. Ах, как мне хочется поскорее спасти Вебера и Ле Гена!

— Да, ужасно тяжело было расставаться с ними!

— А ведь это любопытно, что ехать со мной все-таки пришлось тебе!

— Не правда ли? Это была чистейшая неожиданность. Если бы дело было не так серьезно, я охотно остался бы вместо него.

— Только бы Вильсон вылечил ему руку!

— С ним Ле Ген, он живо вылечит его!

— Я не знал за ним таких талантов!

— О, он делал чудеса во время наших африканских странствий. Негры считали его колдуном. Он вылечивал такие вывихи, над которыми задумались бы наши медицинские факультеты!

— Дай Бог, чтобы он помог и Веберу. На меня произвела сильное впечатление его беспомощно висевшая рука!

— Да, этими руками он делает чудеса, а тут вдруг такой несчастный случай. Однако, Анри, ты стоишь у машины уже скоро два часа. Пора мне сменить тебя. Отдохни, а я пока стану управлять мотором!

— Нет, Жерар, на это ты не рассчитывай!

— Не думаешь ли ты до конца путешествия не есть и не спать?

— Есть я буду. Когда я проголодаюсь, ты мне подашь сюда чего-нибудь!

— А спать не будешь?

— До тех пор, пока мы не достигнем какой-нибудь земли. Не спорь и не возражай! С таким хрупким инструментом я не могу не соблюдать всех предосторожностей. Я не хочу рисковать нашей жизнью ради минутного отдыха. Ленив я никогда не был. Успею выспаться. Люди и без того слишком много спят!

— Что значит слишком много? Час в день?

— Мне и того много, это роскошь!

— Хорошо. Умирай на моих глазах. Я не прекословлю. У каждого свой вкус! — сказал Жерар сердито.

— Не сердись, старина! — засмеялся Анри. — Вздремни-ка сам хоть немного. Ты сам устал, работая, как вол, эти последние дни!

— Спасибо. Я не сурок. Если ты не спишь, могу не спать и я!

— Как угодно. Мой принцип ты знаешь: чтобы каждый поступал, как ему хочется, но чтобы и мне не мешали делать, что я хочу. И что за беда, что мы не будем спать хотя бы двое суток?

— Беда, конечно, поправимая!

— Мы отдохнем, лишь только завидим землю, даю тебе слово!

— Буду помнить твое обещание. А теперь пора обедать. Вот тебе сэндвич. Удивительно, как свежий воздух возбуждает аппетит, — сказал Жерар, грызя черствый, как камень, сухарь и закусывая куском жесткого, как подошва, сушеного мяса. — Я голоден, как будто никогда ничего не ел в своей жизни. А мальчика-то я и забыл! Я думаю, он тоже проголодался. Эй! Джальди! — закричал он. — Хочешь есть? Нет?

Подойдя к углу, где под кучей одеял спал Джальди, он положил около него его порцию, чтобы, проснувшись, он тотчас же нашел ее.

Сумерки надвигались. Солнце уже село. Но на востоке еще брезжил свет. В полусвете Жерар заметил, что Джальди нет на прежнем месте.

— Вот чудо, — сказал он вполголоса, перебирая еще теплые одеяла. — Решительно некуда было ему и спрятаться!

Вдруг он побледнел.

— Уж не упал ли несчастный ребенок за борт, желая взглянуть вниз?

Кровь застыла в его жилах при этой мысли. Жерар высунулся из каюты и взглянул на безбрежную морскую пучину. Сердце его сжималось в ожидании увидеть на гладкой поверхности океана точку, жалкое человеческое тельце. Море между тем изменило свой вид в несколько минут. Оно уже не представляет из себя спокойной зеркальной поверхности, это уже взбаламученное, мрачное море, по нему блуждают, сталкиваются, разбиваются ледяные горы айсбергов.

Если Джальди упал, он разбился насмерть и исчез в бурных волнах.

Но вот он взглянул поближе, вокруг себя, и волосы стали у него дыбом, сердце замерло в груди.

Под килем «Эпиорниса», прицепившись ногами, руками, зубами, когтями, вплотную прижался к корпусу Джальди. Жерар боялся движением или возгласом испугать маленького индуса, который мог разжать руки и упасть. Мысль Жерара работала с быстротой молнии, изыскивая средства спасти несчастного. Мальчик откинул голову, взгляд его дико блуждает, личико бледно…

Вот он встретился взглядом с Жераром, который перегнулся через стальной борт.

На бледных губах мальчика промелькнула нежная, любящая улыбка. Она перевернула всю душу молодого француза. Губы Джальди шевелятся, он силится произнести: «Добрый сагиб!»

— Да, да, милый малютка, только держись покрепче! Добрый сагиб сделает все, чтобы спасти тебя! — шепчет он, потом, обращаясь к Анри, говорит:

— Джальди упал за борт, он держится за «Эпиорнис», — надо спуститься!

Взглянув еще раз на Джальди, он видит его висящим над бездной, он держится только своими худенькими ручками.

Анри, хладнокровный и решительный, как всегда, нажал рукоятку. Он хочет опуститься на один из айсбергов, чтобы схватить мальчика и посадить его в корзину аэроплана. Маневр трудный и опасный.

Жерар с лихорадочной поспешностью привязывает ремни, канаты, как вдруг раздается разрывающий душу крик:

— Сагиб! Сагиб! Я упаду!

Жерар уже больше не рассуждал, он бросается за борт, ногами цепляется за ремни, соединяющие разные части грудной клетки, а руками хватает за волосы Джальди в ту самую минуту, когда он, разжав руки, падает в пропасть. Вот они оба висят в пространстве. Жерар, вниз головой, сжимает, как в тисках, бесчувственное маленькое тело. Эта человеческая группа страшно качается на высоте пятисот метров над бурным морем…

Анри не потерял, однако, присутствия духа. Он не упустил из виду ничего из разыгравшейся на его глазах драмы. Он ни на минуту не отошел от своего мотора, но он все слышал: отчаянный крик мальчика, почувствовал сильный толчок прыжка Жерара. Он уже ожидал, что вот-вот послышатся два крика, затем аэроплан станет заметно легче — это будет сигналом окончательной катастрофы. Прошло несколько секунд, показавшихся вечностью! Аппарат не стал легче, он колеблется по-прежнему — еще не случилось ничего непоправимого!

Вот он слышит несколько хриплый, задыхающийся, но веселый голос Жерара:

— Анри, ты слышишь? Держи направо! Тише, тише! Айсберг! Можно будет опуститься!

Со всевозможными предосторожностями Анри следует указаниям брата, держит направо, опускается по косой линии и, несмотря на опасность, невольно любуется совершенством своей машины.

Но вот слышится крик, сильный толчок, и аэроплан, как бы освобожденный от груза, поднимается выше.

Анри бросает одну из рукояток, наклоняется через борт над пропастью и видит направо огромный айсберг. На площадке, такой узкой, что на ней едва есть место для ног одного человека, прилепившись вплотную к скользкой стенке плавучей горы, стоит Жерар.

Уже смеркается, и править аэропланом становится труднее, а тут еще надо спускаться, приблизиться к айсбергу настолько, чтобы Жерар мог прыгнуть в каюту. Анри не мог различить, держит ли Жерар по-прежнему в своих объятиях Джальди, да и, правду сказать, грозившая брату опасность заставила его позабыть о самом существовании ребенка.

Ровным и плавным движением машина опустилась еще раз. Айсберг, увлекаемый волнами, сокрушает встречные ледяные глыбы. Вот Анри почти на уровне площадки, на которой стоит брат. Наступает ужасная минута. Должен ли Жерар оставить свой ненадежный приют и сделать прыжок в пространство, рискуя упасть

и быть раздавленным на глазах у брата двумя встречными ледяными глыбами? Фантастическая гигантская птица, точно живая, взмахивает крыльями и вьется вокруг.

Наконец Жерару удалось ухватиться за прикрепленный им к ребру птицы ремень. Авиатор страшно накренился. Однако, Жерару удается бросить неподвижное тело Джальди в каюту. Но, сделав резкое движение, он подскользнулся и упал с ледяного выступа. Тогда Анри бросил все, чтоб только схватить его, привлек его, крепко прижал к себе и, рискуя упасть вместе с ним, поднял его. Они оба покатились в глубину каюты и несколько секунд не могли прийти в себя. А механическая птица тем временем, никем не управляемая, беспомощно металась, хлопая крыльями, среди ночного мрака.

Толчок заставил их очнуться. Анри уже на своем месте, хватается за рукоятки, и аппарат взвивается на пять или шесть метров в высоту в то время как два айсберга, которые неминуемо раздавили бы его, столкнулись, разбились и со страшным шумом исчезли в пучине.

ГЛАВА XVI. Циклон и баобаб

После пережитого потрясения Джальди заснул крепким сном, задремал и Жерар. Только один Анри бодрствовал и спокойно управлял аппаратом, после этой тревоги. Он рад был за брата, что тот уснул, а о том, что он сам устал, он забыл и думать.

Так прошло несколько часов. «Эпиорнис» пролетел тысячи километров. Температура значительно изменилась. Вместо сурового холода пятидесятых широт подул мягкий ветерок умеренного пояса. Едва молодой инженер успел насладиться этим прохладным дыханием, как начавший долетать знойный ветерок дал почувствовать о близости жаркого пояса.

— Что это, соя? — спросил Жерар, просыпаясь и сбрасывая с себя одеяло, которым брат заботливо укрыл его. — Что-то жарко, даже очень жарко! А ведь четверть часа тому назад мы были среди айсбергов. Что это? Солнце? Сколько же времени ты дал мне проспать?

— Десять часов! — сказал Анри, взглянув на часы. — Теперь пять часов утра, и, по моему расчету, мы находимся на сорок третьей параллели!

— Двенадцать градусов в восемнадцать часов. Но ведь мы летим вдвое быстрее, чем на первом «Эпиорнисе». Что ты сделал со своим мотором? Это что-то чудесное!

— Мы с Вебером несколько усовершенствовали мотор. Но быстротой этой мы главным образом обязаны твоей птице. Недаром Вебер говорил, что никакая машина, сделанная руками человеческими, не может поспорить с летательным аппаратом, созданным самой природой. Никогда прежний «Эпиорнис» не выдержал бы вчерашнего испытания!

— Прекрасно! — отвечал Жерар. — Но все это служит лишним доказательством того, что я могу заменить тебя, пока ты отдохнешь хоть немного. Смотри, ты едва стоишь на ногах. Ты должен заснуть!

— Я согласен, — сказал старший брат, с усилием стряхивая с себя навеянную чрезмерной усталостью сонливость. — В самом деле, это глупо — воображать, что только один я могу управлять своей машиной. Это дело — совсем простое. Видишь этот металлический диск, черные и белые рукоятки, приделанные к нему, с отметками против них: восток, запад, север, юг, верх, низ и тому подобное. Нажимай их поочередно покрепче, если хочешь ускорить полет; послабее, если желаешь замедлить его. Вот и все!

— Да, это не хитро. Я сумею справиться. Это легче, чем «сыграть Sonate pathйtique]

— Конечно, — улыбнулся Анри, — но каждая фальшивая нота может иметь в данном случае неприятные последствия!

— Ладно, ладно! Будем осторожны. Ложись ты, Бога ради, спать! Что это такое там на закате? Точно два солнца, но одно из них встает на западе?

В самом деле, налево, вдали, странный свет залил небо и распространялся все больше и больше. Скоро море зажглось красным заревом. Послышался глухой грохот. Молния зигзагами несколько раз прорезала облака.

В воздухе удушливо жарко. По всем признакам, приближалась гроза.

— Гроза! — воскликнул Жерар. — А я уже грустил — два месяца мы не видели грозы. Это первая!

— Да, прекрасная гроза, как у нас на родине в то время, когда спеют хлеба! — сказал не без удовольствия маленький индус, который между тем проснулся.

— Боже сохрани! — сказал Анри, просыпаясь. — Если гроза застанет нас, мы погибли!

— Как же быть? — спросил Жерар.

— Надо лететь на зюйд-зюйд-вест!

— Как, обратно? Но разве это так необходимо? Я думаю, доисторический эпиорнис выдерживал и не такие бури, как эта! — воскликнул Жерар, не желая возвращаться.

— Может быть. Но я не знаю, может ли механическая птица Вебера соперничать во всех отношениях с доисторическим эпиорнисом, а потому не хочу рисковать!

Молодой инженер нажал специальный рычаг, аэроплан замедлил ход; Анри тронул еще какой-то ключ, и аппарат сделал поворот; тогда, пустив в дело третий регулятор, Анри заставил его лететь с прежней быстротой на юго-восток.

Все это было сделано как раз вовремя. Со страшной быстротой буря разразилась на том самом месте, где только что был «Эпиорнис». По счастью, она шла полосою, и, подавшись на юг, аэроплан оказался вне этой полосы. Но все же порывы ветра, град, дождь долетали до них по временам, как отголоски неистовой бури, да слышались все более и более отдаленные раскаты грома. Они избежали большой опасности.

«Эпиорнис» между тем достиг более спокойной области. Небо прояснилось. Легко дышалось в прохладном воздухе.

— Хорошо, что ты нас выручил из беды! — сказал Жерар. — Какой грохот! Какая иллюминация! Если бы мы попали в этот циклон! Зато теперь мы очень далеко от намеченной цел». Да и как нам быть, чтобы пройти эту полосу бурь? Если придется поворачивать назад при каждой грозе, мы недалеко уйдем!

— Придется лавировать. Ничего не поделаешь. Немножко терпения, и мы сумеем обойти препятствие!

— Будем же терпеливы! — вздохнул Жерар. — Одному можно порадоваться, Анри, — продолжал он уже весело, — что твой мотор послушен, как хорошо выдрессированный чистокровный конь!

— Ты во всем всегда сумеешь найти хорошую сторону! — отвечал Анри, польщенный похвалой брата.

— Да мне что же? Я чувствую себя прекрасно. Если бы не желание поскорее отправить телеграмму, я бы оставался здесь хоть вечно. Но довольно об этом. А теперь ты должен уступить мне свое место, я требую этого! Я внимательно смотрел, как ты управляешь машиной; я не левша; глаз не сведу с компаса и даю тебе слово, что разбужу тебя при малейшем намеке на опасность. Что тебе еще надо?

— Хорошо. Я уступаю, — отвечал Анри, чувствовавший страшную усталость. — Садись, я тебя проэкзаменую. Надо направить аппарат на север. Ну, действуй — я буду смотреть. Да не бойся, смелей!

— Я не боюсь! — с уверенностью сказал Жерар.

И он стал управлять аэропланом. «Эпиорнис» послушно замедлил ход, повернулся на 180°, поднялся немного выше и величаво полетел дальше, в то время как Анри вошел в каюту, лег и тотчас же заснул крепким сном.

— Закутай его хорошенько в одеяло, Джальди! — сказал Жерар, не оглядываясь и, верный своему обещанию, не сводя глаз с мотора.

— Исполнено, сагиб. Я надвинул также ему на глаза капюшон, чтобы его не беспокоила вечерняя роса!

— Отлично, малютка. Береги его. Если заметишь по его лицу что-либо особенное, тотчас же скажи мне!

— Великий сагиб очень бледен! — продолжал Джальди несколько времени спустя.

— Он ничего не ел от усталости. Ему надо бы подкрепиться. Возьми бутылку водки и налей полчарки. Лишь только он проснется, дай ему, только смотри, не буди. Понял?

— Слушаю и повинуюсь! — отвечал индус обычной своей поговоркой, которая не мешала ему, однако, быть иногда непослушным. Он был понятливый мальчик и, усвоив приказание Жерара, исполнил то, что ему было предписано. Наполнив наполовину чарку, он сидел почти три четверти часа около бледного Анри, терпеливо выжидая, когда он проснется. Анри проговорил во сне несколько неясных слов. Джальди ловко выбрал момент, приподнял голову спящего и поднес стакан к его губам.

— К вашим услугам, сагиб! Извольте!

Анри показалось, что он действительно сам потребовал это лекарство, проглотил его и снова заснул.

— Сагиб выпил! — доложил Джальди.

— Прекрасно. Ты молодец, Джальди. Ну, как теперь выглядит мой брат, лучше? — спросил Жерар немного погодя.

— Сагиб очень хорошо выглядит, — торжественно заявил Джальди, — теперь он уже не так бледен!

— Хорошо, хорошо. Смотри за ним. Когда он проснется, можешь отдохнуть и ты!

Они находились почти на той же широте, где были, когда их застал ураган. Анри открыл глаза и увидел, что маленький индус сидит около него. Жерар, наклонившись над диском, держится все того же направления, какое придал аэроплану Анри, когда ложился спать.

— Теперь наверно пять часов, — сказал Анри, взглянув на небо, — а мне кажется, что я проспал всего каких-нибудь четверть часа. Однако я совсем бодр!

— Ура! — отвечал Жерар. — Советую тебе хорошенько пообедать, и, ты увидишь, усталости как не бывало!

— Зато ты, я думаю, устал, — продолжал старший брат, спешно закусывая, чтобы поскорее сменить брата. — На какой высоте находимся мы?

— Мы летели быстро, и, пожалуй, миновали сорок третью параллель, на которой находились в момент, когда пришлось повернуть обратно. Теперь все спокойно. Но земли нигде не видно. С тех пор, как пустились в путь, я не видел ни одного островка!

— Может быть, сегодня вечером нам посчастливится! — возразил Анри, становясь у мотора.

— Да и что за беда в том? — спросил его брат. — Ведь мы знаем, что скоро должны достигнуть Цейлона. А до тех пор запасов хватит. Вот только вода вся выпита, к сожалению. — Он потряс бочонок, который при отъезде был наполнен водой. — Ни капли воды! Жаль, мне как раз страшно хочется пить!

— А мне хочется спуститься на землю по другой причине, — сказал озабоченно Анри. — Я замечаю в машине небольшое отклонение. О, ничего серьезного, но в таком деле нужно быть страшно осторожным; ведь машина эта — совершенно новое изобретение. Признаюсь, я очень был бы рад возможности остановиться!

— Уж не по моей ли вине это произошло?

— Нисколько! Это неизбежный результат трения. Подумай о неслыханной затрате двигательной силы в течение тридцати с лишним часов. Я предвидел, что , это может случиться, и у меня есть все необходимое для починки. Но заменить стершуюся часть новой можно только при полной неподвижности машины, при полете это немыслимо!

— Я не сомневаюсь, что ты решишь эту задачу со временем!

— А теперь будем внимательно следить, не виднеется ли где-нибудь земля. Я буду наблюдать!

— А разве ты не хочешь тоже хоть немного отдохнуть?

— Потом, потом. Теперь я вовсе не хочу спать!

На самом деле его так и клонило ко сну. Жерар поборол свою сонливость, вооружился морской подзорной трубой и, сев на корме, напряженно всматривался в обширное пространство вод. Вдруг он радостно закричал:

— Земля! Земля!

— Где? — спросил Анри, схватывая подзорную трубу. — Я ничего не вижу!

— Не с этой стороны! На юго-востоке. Мы, не заметив, пролетели мимо. Она была скрыта в тумане. Но вот облако рассеялось, и ты можешь ее различить очень ясно. Это совсем маленький зеленеющий островок. Повороти назад, Анри! Я не ошибаюсь. У меня ведь хорошие глаза. Повороти, и мы через десять минут достигнем острова!

Анри не возражал более. Он, отложив, подзорную трубу, повернул рукоятку; аэроплан описал полукруг и полетел обратно. Скоро Анри увидел простым глазом то, что десять минут тому назад брат разглядел в подзорную трубу, — зеленый, залитый солнечным светом островок среди синего моря.

— Положительно нам везет! — кричал Жерар со своего наблюдательного поста. — Отсюда мне этот островок кажется маленьким Эдемом. Вот ивы купают в водах свою серебристую листву. Тополи возвышаются горделивыми пирамидами над зеленою чащею. Найдем ли мы только подходящую площадку, чтобы опуститься? Никогда ни топор, ни коса не касались этой богатой растительности, которая кажется непроницаемой. Точно гнездо дрозда! Неужели нам придется сесть на верхушку дерева? Вот было бы оригинально! Впрочем, для эпиорниса это должно быть делом привычным!

Они были как раз над островом. Анри замедлил ход машины, и они уже два раза облетели вокруг острова, а Жерар все еще не мог найти в густой зелени хоть малейшую поляну.

— Ну, так и есть! — сказал он, когда аэроплан уже в третий раз начинал кружиться над островом. — Не видно ни пяди земли. Придется сесть на ветку, как настоящей птице, или искать другой остров!

— Ни за что! — решительно возразил Анри. — Машина не может продолжать работать даже десяти минут, не подвергая нас опасности. Выбериместо, и мы спустимся. Я буду ждать сигнала!

— Можно! — сказал Жерар. — Я вижу исполинское дерево, простирающее свои ветви во все стороны. Это, должно быть, баобаб. Я узнаю его по широким листьям. Рискнем! Левее! Еще немного… Довольно. Теперь подадимся метров на десять вперед. Прекрасно. Теперь спускайся. Кажется, мы найдем достаточную точку опоры. Затем предстоит еще задача: как слезть с этого насеста?

— Сначала только бы сесть на него!

«Эпиорнис» тихо опускался, как парашют, и без резкого толчка упал на широко раскинувшуюся листву огромного дерева.

ГЛАВА XVII. Старый бонза Джальди

«Лазурный гигант» опустился на вершину дерева, как будто бы делал это всю свою жизнь. Ветви чуть поколебались под его тяжестью. Он очутился на вершине баобаба, как в гнезде. Переплетенные ветви, казалось, только и ждали его прибытия.

— Великолепно! — воскликнул Жерар, боязливо наблюдавший за малейшим движением аэроплана. — А теперь привяжем нашу птицу, чтобы она не улетела без нашего ведома, и ты можешь на досуге заняться починкой!

— Да, я не стану терять времени! — отвечал Анри. Зацепились якорем за ветви и крепко привязали машину.

— Пока ты тут работаешь, — сказал Жерар, — я пойду, осмотрю местность. Может быть, разыщу пресной воды, чтобы наполнить наш бочонок, не то нам потом придется плохо!

— О, сагиб, возьми меня с собой! — взмолился Джальди.

— Нет, — решительно отказал Жерар. — Может быть, чаща — непроницаема. Ты не вынесешь долгой ходьбы. Кроме того, ты должен остаться здесь, чтобы указать мне место, где мы остановились. Иначе как же я его найду? Вот тебе колокольчик, звони каждые пять минут, это и будет сигналом. Видишь, ты необходим здесь!

— А главное, без шалостей, и будь послушен! — строго сказал Анри. — Я буду работать, а ты оставайся там, куда тебя поставит сагиб Жерар, и исполняй его приказания!

— Слушаю и повинуюсь! — отвечал Джальди, принимая колокольчик.

Колокольчик этот остался после крушения на «Соме» и Жерар, разыскав его случайно в своем багаже, быстро придумал ему употребление.

Определив место маленькому часовому, Жерар попробовал слезть с дерева. Он сидел верхом на ветви.

— Ух! Это не очень-то легко. Ветви переплелись между собой, как змеи. Ну, нечего делать, придется, может быть, получить несколько царапин. Смелее! Ай! Моя бедная голова! Гоп! Вот так!..

Продравшись сквозь листву, протискиваясь и ногами, и руками, Жерару удалось выбраться из ветвей дерева, переплетенных еще лианами, которые обвили ствол непроницаемой завесой за сто метров вышины. Он очутился на мягком, как бархат, ковре из мха.

Всюду росли исполинские деревья. Их корни ползли по земле, как чудовищные змеи. Густой мрак, абсолютная тишина царили в этом девственном лесу. Должно быть, на острове не было птиц или они не пели в это время года, но ни малейший крик или щебетание не нарушали молчания. В удушливом воздухе пахло смолою и еще каким-то сильным ароматом. Защищаясь, сколько возможно, от шипов остролистных и стреловидных растений, заграждавших путь, Жерар отважно проник в чащу, убежденный, что среди такого обилия растительности непременно должен быть источник.

Он с трудом подвигался вперед, заботливо поглядывая по временам на свой компас, чтобы не заблудиться. Впрочем, звон колокольчика доносился до его слуха, и он надеялся, что сумеет найти дорогу к приютившему их дереву.

Целый час бродил он по лесу, с усилием прокладывая себе путь, и не встретил ни малейшего признака ручья. Выбившись из сил, тяжело дыша, весь исцарапанный, с окровавленными руками, Жерар уже начинал сомневаться в успехе своего предприятия, как вдруг до его слуха долетело слабое журчание. С криком радости бросился он через чащу кустарников, перелез через поросший травою откос и стрелою добежал до ручейка, мирно катившего свои прозрачные воды по белым, гладким камнем. Жерар быстрым движением сбросил с себя куртку, облил себе голову водой, с жадностью напился и умылся.

Потом он наполнил бочонок водой и пустился в обратный путь. Ему жаль было расставаться с прохладным ручьем, но он боялся, что долгое отсутствие обеспокоит брата.

Пробираться через лес с полным бочонком было еще труднее. Однако пробитая им в чаще тропинка значительно облегчала обратный путь и он нашел бы дорогу даже без колокольчика Джальди, звон которого, по мере приближения к баобабу, раздавался все яснее и яснее.

Вдруг правильный звон сменился пронзительным, неистовым, беспорядочным, тревожным звоном.

Что случилось?

Жерар спешит, но бочонок мешает ему; с каждым шагом он запутывается в цепких лианах, обвивающих вековые деревья. Наконец он преодолел все препятствия, пробился через чащу. Колокольчик безумно звонит. Вот Жерар у подножия баобаба. Он взглянул наверх и остановился, пораженный.

Спиной к нему, согнувшись, сидит Джальди. Обеими руками он обхватил какого-то гиганта с белой бородой, который мечется, как черт, и потрясает в воздухе колокольчиком.

Жерар быстро сообразил, в чем дело. Одним прыжком он очутился около дикого жителя острова, с которым не побоялся помериться силами Джальди. Дикарь обернулся и издал несколько нечленораздельных звуков.

Жерар, увидев это красное, обросшее белой как снег бородою, лицо, тотчас же признал гамадрила, или серого павиана, — самую большую и самую свирепую породу обезьян, какие только существуют. Стиснув зубы, животное одной рукой потрясало с каким-то упоением колокольчиком, а в другой держало огромную палицу — должно быть, какой-нибудь сломанный бурей сучок, которым павиан инстинктивно вооружился. Увидав Жерара, павиан отступил и глухо заворчал.

— Джальди, — сказал вполголоса Жерар, — пока я его отвлеку, скорее взбирайся выше. Да торопись же!

— Мой колокольчик! — простонал Джальди. — Злой старик взял мой колокольчик! Вор!..

И он дал несколько пинков ногой обезьяне, стараясь внушить ей, что чужое добро впрок не идет.

— Какая важность твой колокольчик!.. — пробормотал Жерар, приближаясь к животному, которое показало ему два ряда страшных зубов. — Ах, так ты гримасничаешь! Но я тебя не боюсь…

Отступая шаг за шагом перед сверкающим взглядом Жерара, огромная обезьяна скрежетала зубами, дико вращала глазами, испускала хриплые, неприятные звуки и махала палицей. Очевидно, ей хотелось размозжить череп своему противнику, но в то же время она боялась его. Но вот павиану вдруг пришла в голову иная мысль: с торжествующим криком он отбросил дубинку, схватил Джальди, как перышко, перекинул его через плечо и, прыгая с ветки на ветку в четырех-пяти метрах над землей, продолжал левой рукою звонить в колокольчик.

Джальди вскрикнул. Павиан тотчас же наказал его, шлепнув по голове, и поскакал дальше. Он уже исчезал в листве, как вдруг послышался выстрел. Пуля попала ему в голову. Он испустил почти человеческий крик и упал в предсмертных судорогах к ногам Жерара. В это время показался на дереве и Анри. Он легко спрыгнул и очутился рядом с убитым павианом, сжимавшим в своих объятиях мальчика.

Джальди спешно осмотрели, он оказался цел и невредим. Отложив до более удобного момента вполне заслуженный выговор Джальди, все трое отправились к «Эпиорнису». Джальди, как только его поставили на ноги, вспомнил о своем милом колокольчике. Он тотчас же бросился к окровавленному телу павиана, перевернул его тяжелый труп и вырвал из судорожно сжатой руки предмет раздора — колокольчик. Затем он последовал за братьями, которые ловко взбирались по ветвям, таща за собой бочонок. Джальди не отставал от них. Скоро они достигли аэроплана. Прежде всего они напились. Хорошо закупоренная в бочонке вода была прохладна и прозрачна и освежила их.

— Ну, теперь отвечай, Джальди! — сказал Жерар. — Как ты очутился внизу?

Джальди виновато опустил голову.

— Главное, не лукавь, — строго заметил Анри. — Не лги! Ты дурно поступил: признайся в своей вине, и тебе скорее простят!

— Я буду говорить правду, сагиб. Мне стало скучно сидеть на дереве. Ах, как скучно! Ты работал и забыл обо мне. Жерар-сагиб тоже не возвращался несколько часов. Тогда я решил, что можно спуститься на ветку пониже и посмотреть, не идет ли он?

— Хорошо ты слушаешься. Ты ушел со своего места. Ну, дальше?..

— Потом я подумал, что если я спущусь еще пониже, он лучше услышит колокольчик…

— И с ветки на ветку спустился на землю?

— Потому что я увидел внизу Жерара-сагиба.

— Меня? Не может быть!..

— Мне так показалось. А это был…

— Павиан! Благодарю! Очень лестно узнать, что я так похож на обезьяну!

— Ну, — продолжал Джальди, — а потом оказалось, что это был не ты! Это был. старый-престарый сагиб. Я подумал, что это один знакомый почтенный бонза, но нет, это, оказалось, презлой старик… Он отнял у меня колокольчик и принялся трезвонить. Чем громче я кричал ему, чтобы он отдал мне его, тем сильнее он звонил…

— Так что, услышав шум, я пошел посмотреть, что случилось, и пришел как раз вовремя, чтобы спасти эту мартышку из когтей его сородича, — сказал Анри. — Положительно, Джальди, ты так непослушен, что когда-нибудь подведешь нас. Ты вот все говоришь, что любишь Жерара-сагиба и благодарен ему, а между тем ты уже два раза чуть не погубил его!

Слезы навернулись на глаза маленького индуса.

— Джальди любит Жерара-сагиба и великого сагиба тоже! Любит всем сердцем! — всхлипывал он. — Джальди — несчастный! Верь мне, великий сагиб! Джальди не лжет. Это только рабы лгут! Верь мне, великий сагиб!

— Ну, полно, — успокоил его Жерар. — Ну, как же тебе верить, когда ты то и дело не сдерживаешь своих обещаний? Обещал сидеть на месте, а чуть я только скрылся из виду, ты слез с дерева. Пойми ты, как это неприятно великому сагибу, который всегда во всем держит слово!..

— Когда Джальди вырастет большой…

— Нет, милый мой. Дело не в возрасте. Сдерживать слово можно и в десять лет, и в сорок!

— А если Джальди всегда будет послушен, будут ли добрые сагибы любить его? Будут ли они ему верить?..

— Даже уважать его будут! — сказал Жерар, хлопая его по плечу. — Ты понимаешь, что значит уважение, Джальди?

— Да!.. Жерар-сагиб, например, уважает великого сагиба.

— Верно.

— А великий сагиб уважает Жерара-сагиба, это видно по глазам!

— И это верно! — повторил Анри, бросив на брата взгляд, полный гордости и братской любви. — Вот старайся во всем подражать ему, Джальди, и ты будешь честным человеком!

— Ну, — сказал Жерар, — а что поделывает «Эпиорнис»? Как подвигается работа?

— Мы могли бы отправиться дальше; но не лучше ли нам отдохнуть эту ночь?

— Только бы гамадрилы не вздумали посетить нас. Впрочем, мы можем по очереди дежурить!

— Джальди тоже!.. Сагибы позволят ему дежурить? — просил ребенок.

— Да, — отвечал Жерар. — Ты будешь дежурить первый, как только мы пообедаем. Вот тебе часы. Ровно через два часа разбуди великого сагиба. А он меня разбудит через два часа. Я же подниму вас обоих, когда пора будет собираться в дорогу!

После скромного обеда оба брата заснули под охраной Джальди, хрупкий силуэт которого виднелся на фоне голубого неба, как бронзовая статуэтка. Неподвижно устремив глаза в пространство, маленький индус предался размышлениям о всем, что он пережил в течение дня. Вспоминая свою короткую жизнь, ребенок принял одно из тех решений, которые навсегда определяют цель человеческой жизни в стремлении к доброму и прекрасному. Пример обоих братьев, их спокойное мужество, взаимная любовь и уважение, не покидавшие их даже в минуту самых страшных испытаний, пробудили в нем желание подражать им. Слова Жерара глубоко запали в душу маленького дикаря. Ребенок может сделаться честным человеком!.. Он может заслужить уважение этих добрых, гордых сагибов! Маленькое жалкое человеческое существо чувствовало нравственное величие, истинное, не показное достоинство этих двух характеров. Ум его внезапно просветлел. Он понял, что уважение не заслужить ни принадлежностью к высшим кругам общества, ни богатой одеждой, что самый смиренный может быть достоин уважения. Еще раз в истории человечества благородный пример, братски протянутая рука зажгли святую искру, которая таится в сердце каждого, и которой немного нужно, чтобы она разгорелась в яркое пламя и осветила всю жизнь.

Время шло быстро. Джальди разбудил, как было приказано, Анри и заснул с сознанием, что исполнил свой долг.

Ночь прошла без приключений.

Рано утром Жерар разбудил товарищей и приготовил завтрак. Потом развязали канаты, которыми был привязан аэроплан, все сели на свои места, и «Эпиорнис» поднялся ввысь.

Скоро «Остров обезьян» снова принял вид зеленой непроницаемой чащи. Они покинули его без сожаления, и скоро он совсем исчез в беспредельной синеве.

День был тихий. Ни циклонов, ни падающих метеоров. Не встретили они также и земли. Только к вечеру зоркий глаз Жерара разглядел внизу большой корабль. Но было невозможно разглядеть, был ли то неприятельский или дружественный корабль. Наученный горьким опытом, Анри нажал рукоятку. Гигантская птица поднялась на триста метров выше и должна была казаться на такой высоте точкой. Корабль плыл в противоположную сторону и скоро исчез в тумане наступавшей ночи.

Звезды зажглись одна за другою вокруг аэроплана. Миллионы созвездий выступили на темном небе, как бриллиантовый дождь. Луна взошла, светлая, как опал, и снова зашла. А фантастическая птица все летела по неведомым воздушным равнинам, унося своих пассажиров.

Забрезжил день, и Жерар увидел в нескольких километрах на севере зеленеющую землю.

— Цейлон!.. Цейлон!.. — разбудил он веселым криком спавших товарищей.

ГЛАВА XVIII. Благоухающий Цейлон

«Остров пряностей» расстилался перед путешественниками, как корзинка цветов. До них долетал аромат, как от огромной коробки с духами; сладкий запах роз, жасминов, тубероз, лотосов, лилий, померанцевых, лимонных, гранатовых деревьев смешивался с едкими испарениями перечника, каперсового куста, гвоздичного дерева и сотней других ароматов, по смеси которых узнаешь остров Цейлон за несколько миль.

Решили выждать наступления ночи, чтобы спуститься в надежное место. Тем временем Анри, несмотря на овладевшее им нетерпение, старался держаться как можно выше. Жерар тоже сдерживал себя. Но Джальди, лишь только завидев остров, казалось, совсем сошел с ума. Перегнувшись через борт, он приветствовал свою родину, которую покинул из любопытства и любви приключений. О, как он проклинал тот несчастный день! Он рассказывал все подробности событий этого дня. В Коломбо пришел большой пакетбот; он шел в Китай. Джальди пришел в гавань с отцом и захотел осмотреть красивый корабль. Отцу его, бедному переводчику и проводнику, было не до посещений судов, и он не обратил внимания на просьбу Джальди. Мальчик был упрям, он непременно хотел видеть большой корабль, и вот, воспользовавшись моментом, когда отец, повстречав знакомого бонзу, рассыпался перед ним в изъявлениях вежливости, мальчик, как угорь, скользнул по людной гавани и пробрался на пакетбот.

О, скольких слез стоило ему это непослушание. Сколько слез пролили, вероятно, в жалкой хижине переводчика!

Корабль между тем снялся с якоря и, когда Джальди вылез из своего угла, где спрятался, чтобы его не поймали раньше времени, был уже в открытом море. С этого времени начались побои и колотушки! Переходя С места на место, он очутился на «Соме», сделавшись козлом отпущения для Джека Тара и всего экипажа. Он уже потерял всякую надежду увидеть когда-либо отцовский дом, родную землю, которых лишился по своей вине.

Теперь он был как в бреду, не помнил себя, кричал, взывал. Слезы текли по его бронзовому личику. Он наверное опять выпрыгнул бы за борт, если бы стоявший у руля Жерар не ухватил его вовремя за блузу.

— Мне пришла мысль, — сказал Жерар брату, прислушиваясь к рассказу Джальди, — что отец мальчика может помочь нам. Он профессиональный проводник и переводчик. Нам нужны и тот, и другой. Он беден, и желание заслужить хорошую награду придаст ему рвения. Кроме того, он, должно быть, хороший человек — посмотри, как любит его этот непослушный сорванец.

Джальди кричал между тем все громче и громче.

— Вот, вот здесь! Сагиб, вот моя родина, дом отца! Я узнаю его!.. Ах, если бы вышли моя мать и братья!.. О, сагиб, опустимся, опустимся скорее!..

— Лишь только стемнеет. Потерпи немного… Нам тоже очень хочется прибыть скорее. Покажи хорошенько, где твой дом?

— Вот он, сагиб, вот!.. Видишь под деревом эту белую хижину, точно пчелиный улей. Там живет мой отец — человек справедливый — он ожидает путешественников и провожает их на пути из Кандии в Коломбо, потому что эта дорога опасная!

— Твой отец — проводник?

— И переводчик. Я тоже помогал ему иногда, потому что знаю дорогу и говорю немного по-английски и по-французски. Я часто показывал иностранцам гроты!

— Гроты? Как ты думаешь, нельзя ли нам спрятать в одном из них нашу птицу?

— Их можно было бы спрятать десять тысяч. Сами духи выкопали эти гроты! — с гордостью отвечал Джальди.

— Смотри, Жерар, — сказал вдруг Анри, — мы, кажется, находимся над лагерем военнопленных. Вот там, левее, большая, обнесенная забором площадь, повозки, кое-как сколоченные хижины, толпа, шумящая, как муравейник!

— В самом деле, это лагерь… Но можно ли держать такую толпу на таком клочке земли? Неужели нет места? Это значит презирать всякие санитарные правила!

— Те, которые совершают такие преступления без всякой необходимости, с холодным расчетом, дадут ответ за погубленные ими жизни. Когда же мы узнаем, жива ли несчастная девушка, вынесла ли она этот ужасный плен!

— Успокойся, — сказал Жерар. — Николь выдержит это тяжкое испытание. Она мужественна. Под хрупкой внешностью ее скрывается здоровье, которому могли бы позавидовать многие, более сильные на вид. Вспомни, что рассказывал капитан Рено о том, как она легко переносила лишения. Он прав — у нее есть какой-то талисман!

По мере того, как наступала ночь, «Эпиорнис» стал описывать все меньшие и меньшие круги, постепенно опускаясь над островом. В нескольких местах лагеря зажглись тусклые фонари: одни были привешены к столбам, другие поставлены просто на земле, на перекрестках улиц, образуемых хижинами и полуразвалившимися повозками.

Раскаленный, удушливый, пропитанный лихорадкой воздух поднимался из лагеря, как из Дантова ада. Немного дальше воздух был наполнен ароматом цветов и фруктов, а здесь несчастные страдали в зачумленной атмосфере.

Несколько жалких теней вышли из хижин в надежде, что хоть ночь принесет немного прохлады. Но с наступлением вечера над лагерем поднялся густой пар и скрыл от злополучных пленников звезды, небесный свод, вид которых мог хоть на минуту заставить их позабыть горесть окружающего.

Сквозь густой туман путешественники не могли уже ничего различать в лагере. Но они уже успели засветло снять планы, отметить место и численность сторожевых постов, все, что могло способствовать или помешать осуществлению их предприятия.

Лагерь был под усиленной охраной. Не только у входов стояли часовые, но и внутри лагеря по улицам и переулкам импровизированного города ходили взад и вперед, с винтовками в руках, солдаты, которых легко можно узнать по мундирам цвета хаки. Присутствие в лагере вооруженных солдат делало неисполнимым первоначальный план Анри, рассчитывавшего спуститься на «Эпиорнисе» посреди лагеря и вырвать Николь из плена. Приходилось хитрить, прятаться, войти тайком в переговоры с пленницей. А пока нечего было медлить на высоте, с которой ничего больше не видно на земле, но на которой их могли заметить: это значило подвергаться опасности, что их машину вторично повредят и захватят.

«Эпиорнис» снова поднялся и, по указаниям Джальди, направился к пещерам, где братья надеялись его спрятать. У ног их расстилалась обширная рисовая плантация, обсаженная бамбуком, банановыми деревьями, совершенно лишенным листьев, но покрытым яркими огненными цветами хлопчатником, напоминающим днем зажженные факелы. На краю плантации стоит хижина отца Джальди. В прибрежных утесах острова много пещер; в них-то и спрячут до поры до времени «Эпиорнис».

Месяц ярко светил. Путешественники спустились на круглую песчаную, окаймленную утесами, площадку, выбрали, по совету Джальди, пещеру и спрятали в ней аэроплан, искусно замаскировав его хворостом. Затем они пошли к дому переводчика.

Вне себя от радости и нетерпения, Джальди прыгал по камням утесов, как дикая козочка. Он кричал, что каждый камешек, каждый куст травы ему здесь знаком. Он легко найдет дорогу к гроту. Они шли широкой лесной дорогой, вдыхая чудный аромат. Ползучие растения перекидывали свои цветущие ветки с дерева на дерево. Все образцы растительного царства, которое так богато на острове Цейлоне, налицо: ficus elastica (резиновое дерево) с переплетающимися, как змеи, корнями, покрывающее иногда тенью своей листвы полдесятины земли; пальма путешественников, из ствола которой, если надрезать кору, вытекает свежая и чистая вода; бетелевое, кофейное, хинное, тюльпанное, кокосовое деревья и тысячи других смешивают свой пряный запах с благоуханием цветов. И среди этого рая страдают и умирают тысячи женщин и детей, невинные жертвы безжалостной войны. Воспоминание о зараженной миазмами атмосфере лагеря заставляет содрогнуться…

Вот, наконец, они достигли жилища проводника-переводчика. До них долетают грустные звуки местной гитары. Джальди одним прыжком очутился у ног высокого цейлонца с густым шиньоном на затылке. Это был отец Джальди. От неожиданности он выронил из рук гитару.

Он не верил своим глазам. Неужели это вернулся его блудный сын, которого он давно похоронил, думая, что его съел тигр или крокодил?! Когда Джальди объяснил ему, какая тесная дружба связывает его с молодыми французами, он бросился к ним, стал целовать им руки, готов был целовать даже ноги, если бы они допустили.

На шум сбежались мать и дети. Младшему ребенку всего полтора года и, вместо всякой одежды, на нем была гирлянда из жасмина. Все ликовали и радовались.

Проводник и его жена пригласили путешественников в свое жилище. Домик мал, но чистенький, и радушные хозяева готовы были отдать в распоряжение гостей все, что в нем есть.

Убедившись, что они имеют дело с честными и добрыми людьми, Анри сообщил им цель своего путешествия и посоветовался о том, как бы проникнуть в лагерь.

Гула-Дула покачал головой. Это очень трудно, для французов даже невозможно. Но, может быть, мальчику удастся пробраться в лагерь и вступить в переговоры с Мем-сагиб (белой дамой).

Сначала братья не хотели и слышать о том, чтобы Джальди подвергался опасности. Но отец и мать уверяли, что сын их может, не подвергаясь никакой опасности, проникнуть в лагерь в качестве разносчика, как тысячи других маленьких индусов. Только надо быть осторожным. Анри и Жерар наконец согласились и научили Джальди, как он должен поступать.

На следующее утро, повесив на плечо корзинку с бананами, персиками и гранатами, Джальди отправился в лагерь и представился часовым. Никто не отнимет у него тайного послания! Он твердо заучил и запомнил то, что ему поручено передать на словах, а в недостатке желания помочь добрым сагибам, которые любят его, как брата, упрекнуть его нельзя.

Как и предвидел Гула-Дула, никто не воспрепятствовал мальчику войти в лагерь. С ним вместе пришла целая толпа маленьких и больших туземцев с разного рода товарами. Все они хотели протискаться первыми, чтобы воспользоваться жалкими грошами пленников раньше своих конкурентов.

Джальди почти бегом пустился по извилистым дорожкам и гадким переулкам, предлагая товар, вглядываясь в лица, стараясь найти ту, внешность которой ему так тщательно описали. Довольно долго он бродил, тщетно стараясь найти среди ужасных человеческих фигур женщину или девушку, которая хоть немного походила бы на Николь. Большинство несчастных были страшно истощены, состарились раньше времени, отупели от голода и лишений, не могли, казалось, ничего предпринять, чтобы бежать из заключения. Маленький индус наткнулся на тяжелую сцену: перед жалкой палаткой, на жесткой постели лежала в предсмертной агонии девочка — живой труп. Из-за запекшихся губ виднелись желтые зубы. Ноги и руки иссохли — кожа да кости! Когда Джальди подошел, глаза девочки заблестели; она жадно взглянула на фрукты, которые он нес. Несчастная девочка умирала от голода.

Выбрав самый роскошный фрукт, Джальди дал его ей, но бедняжка была так слаба, что не могла поднести его к губам.

Женщина стояла, склонившись над ребенком. Она сама была почти так же слаба, как дочь. Она взяла плод и поднесла к губам девочки. Слабая улыбка мелькнула на лице больной, а бедная мать взглянула на Джальди полным безмолвной благодарности взором.

Сердце Джальди сжалось от жалости, и он медлил уходить от кровати больной, надеясь, что вот-вот ей станет хоть немного лучше. Вдруг низкий приятный голос заставил его вздрогнуть.

— Здравствуй, фру Фрика, о, как я рада, что твоей Янике принесли сегодня свежих фруктов!

Это говорила высокая, стройная девушка, одетая во все черное. Что-то благородное и кроткое сквозило в ее умном, утомленном, бледном лице. Большие серые лучистые глаза выражали глубокую жалость. Белокурые волосы обрамляли голову. Джальди показалось, что это ангел, когда она, опустившись на колени у кроватки девочки, стала утешать Янику.

И вдруг он узнал в этой девушке Николь Мовилен.

— Яника очень рада, — сказала мать со слезами на глазах. — Но чем мы заплатим за эти фрукты? У меня нет ни одного пенни!

— У меня тоже, — отвечала девушка. — Но маленький торговец добр, я вижу это. Он подарит нам эти фрукты или подождет, пока мы заплатим долг! — Говоря это, она улыбнулась такой очаровательной улыбкой, что Джальди пожалел, что у него не десять корзин с фруктами, — он отдал бы ей их все. Но надо было осторожно начать разведывать.

— Я вам отдам все эти фрукты, если хотите, или, если предпочитаете, продам их вам в долг. Я поступлю так, как поступили бы на моем месте уважаемые сагибы Анри и Жерар Массе!

Он говорил, не возвышая голоса, но отчетливо выговаривая каждое слово. Девушка вздрогнула.

— Что ты сказал, мальчик? Какие слова ты произнес?..

— Анри-сагиб и Жерар-сагиб! — произнес он тише.

— Ты их знаешь? Видел их? — воскликнула она, отводя его в сторону.

— Еще сегодня утром. А ты, барышня, Мем-сагиб Николь?

— Да, меня зовут Николь Мовилен… Говори, говори скорее!.. Они тебя прислали? О, Боже милостивый!

— Они ждут тебя недалеко от лагеря. Сами они не могут сюда проникнуть, но прислали меня сказать тебе, что ты можешь бежать отсюда. О, они сильны и добры, они много могут сделать! — восторженно вскричал ребенок. — Чтобы спасти тебя, они соорудили большую волшебную птицу, на которой мы и прилетели сюда…

— Слава Богу! Слава Богу! — повторила набожно девушка. — Но скажи, дитя, они тебе объяснили, как они проникнут сюда и помогут мне бежать? Повтори мне точно то, что тебе велено передать мне!

— Мы с тобою должны выбрать место, куда, когда стемнеет, может опуститься большая птица. Сама ты должна быть готова бежать при первом сигнале!

— Воздушный шар?.. Управляемый аэростат?.. — задумчиво говорила Николь. — Что же тут удивительного?.. Анри мог сделать это изобретение. Способ бегства придуман отличный, лишь бы только патрульные не помешали замыслу. Слушай, — сказала она, подумав, — птица должна опуститься на крыше вагона, в котором я живу. Если ночь будет темная, может быть, солдаты, которые ежеминутно снуют в переулках, не увидят нас. Ночью никто, кроме часовых, не смеет ходить по улицам!

— Сагибы сказали, что прибудут в самое темное время ночи. Покажи мне, где стоит вагон, Мем-сагиб. Боже сохрани ошибиться!

— Иди за мной на некотором расстоянии, — сказала Николь, — и не разговаривай. Солдаты страшно подозрительны. Ты подойдешь, когда я дойду до моего жилища. Я сделаю вид, что покупаю у тебя фрукты, а ты делай вид, что не сходишься со мной в цене. Понимаешь?

— Да, да. Будь покойна, Мем-сагиб! Я буду сердиться, как настоящий солдат! — весело возразил Джальди.

Николь пошла мимо хижин и оборванных палаток, останавливаясь по временам, чтобы сказать ласковое слово кому-нибудь из товарищей по несчастью. Все встречали ее с выражением любви и благодарности. Дети хватались за ее платье, целовали ей руки. Наконец она подошла к старому бесколесному вагону, вошла в него на минуту и тотчас же вышла оттуда.

ГЛАВА XIX. Сестра милосердия пленников

Джальди шел, зевая по сторонам.

— Поди сюда, торговец! — позвала она его. Английский солдат, лениво расхаживавший взад и вперед, остановился, опершись на винтовку, и приготовился слушать разговор.

— Хорошие персики у тебя, мальчик! Почем они? — начала Николь.

— Где тебе покупать мои персики, — высокомерно отвечал маленький торговец, бросив презрительный взгляд на жилище покупательницы. — Двадцать четыре ана за полдюжины!

Мелкая медная монетка.

— Правда, это мне не по карману, — с сожалением сказала она. — Дай мне хоть сколько-нибудь на четыре ана!

— Я продаю по полдюжине!

— Значит, я не куплю у тебя персиков!

— Отлично: воздержание — великая добродетель, за нее ждет воздаяние на том свете!

— А если ты хочешь заслужить награду на небесах, — тихо сказала Николь, — будь щедр, отдай свои фрукты даром этим бедным больным, которые умирают от жажды…

— Так ты для них просишь?

— Да, я молода и сильна. Мне довольно и куска хлеба. Но сердце обливается кровью, когда смотрю на этих детей и стариков, лишенных всего необходимого!

— Если вы оставите это для себя и обещаете не раздавать нищим, я заплачу за всю корзинку! — вмешался тут солдат, слышавший весь разговор.

— Благодарю вас, — спокойно возразила Николь. — Мне лично ничего не нужно. Но если вы отдадите фрукты больным, Бог наградит вас за это!

— Еще бы! Стану я раскошеливаться для каких-то лентяев! Нет. А вот вы не разыгрывайте недотроги. Я угощаю! Я и сам не откажусь попробовать!

Он вырвал у мальчика корзинку, поставил ее на телегу и стал рыться в фруктах, выбирая лучшие и надкусывая их.

— Что же вы не едите? — спросил он, облизывая пальцы, по которым тек сок.

Николь между тем ушла в вагон.

— Ешь хоть ты! — сердито крикнул солдат маленькому торговцу. — Мне скучно есть одному. Я люблю компанию!

— Спасибо, я не голоден!

— Вот они все такие. Нищие, а горды невесть как! — проворчал солдат, раздосадованный своей неудачной попыткой щедрости.

Вынув из кармана горсть монеток, он выбрал самую мелкую и бросил ее торговцу.

— Эй! Черномазый! Бери деньги и убирайся со своей корзиной. Довольно ты здесь вертелся!

— Один ана!.. Только один ана за все, что ты сожрал! — завизжал Джальди.

— Ты, наверно, украл где-нибудь эти фрукты, так будет с тебя и этого!

— Я не вор! Эти фрукты из сада моего отца, а мой отец не то что твой — он честный человек!

— Гадина! Я тебе покажу, как разговаривать!..

Но, схватив корзинку, Джальди пустился бежать со всех ног, довольный результатом своей экспедиции. Он хорошо приметил место, где стоял вагон, расстояние от него до сторожевого поста, запомнил разные признаки, по которым можно было разыскать его. Недалеко от вагона он заметил более просторный, чем все остальные, домик, на котором развевался флаг с красным крестом. О, теперь он запомнил, где находится жилище Николь! Он расскажет все подробно Анри, и тот не ошибется, спускаясь на своем аэроплане.

С легкостью серны добежал Джальди до выхода из лагеря без дальнейших приключений, если не считать приключением того, что другие солдаты расхватали остаток его фруктов, не предложив ему даже ана. Но маленький индус не обратил на это внимания. Гордый успехом своей миссии, он спешил успокоить своих друзей.

С какой радостью встретили они его, завидев издали по его славному смуглому личику, что он несет хорошие вести. Родители гордились своим сыном. Они понимали, как тяжело молодым людям сидеть целое утро в бездействии, доверив столь живо интересовавшее их дело в чужие руки.

Но теперь они успокоились. Николь жива. Лишения не сокрушили ни ее мужества, ни здоровья. Она знает, что спасение близко. Какое счастье после стольких горьких испытаний! Анри и Жерар заставляли Джальди несколько раз повторять рассказ о свидании с Николь, а Джальди с удовольствием рассказывал, как хороша Меб-сагиб, которую он принял было за ангела, как добра она к больным и несчастным, как дети целуют ей руки…

По лицу матери Джальди текли слезы при этих рассказах. А когда вечером молодые люди простились с гостеприимным домиком и оставили хозяевам на память о себе значительную сумму денег, последним показалось, что они расстаются с друзьями. Неутешен был главным образом Джальди. Анри и слышать не хотел брать с собою мальчика в предприятие, которое могло окончиться ружейными выстрелами. Мальчик привык не только к обоим братьям, но страстно полюбил и «Эпиорнис», потому решение Анри глубоко опечалило его.

Дождались, когда луна взошла и зашла. Долго братья смотрели на небо, с нетерпением выжидая наступления глухой ночи. Джальди и его отец проводили их к гроту, где был спрятан «Эпиорнис». Уже за полночь месяц скрылся за горизонтом, и только мириады звезд сверкали на темном небе.

Пора. Анри и Жерар потребовали, чтобы проводники оставили их одних. Джальди зарыдал, но они остались непоколебимы и не взяли его с собой.

«Эпиорнис» вывели из засады, вот он свободно взвился в воздух. Анри направил его полет прямо к лагерю, положение, форму которого тщательно описал ему Гула-Дула. Хотя было темно, Жерар, благодаря великолепному зрению и длинной морской подзорной трубе, увидел белый флаг с красным крестом. Он радостно сообщил об этом брату, и «Эпиорнис» начал медленно опускаться.

Вот уже они в ста метрах над походным госпиталем. Развевавшийся дотоле флаг повис, потому что в воздухе стало тихо; ночь стала еще темнее. Перегнувшись через борт, Жерар отсчитал, по указанию Джальди, хижины от госпиталя. Анри правил так, что они опустились как раз над вагоном, где жила Николь.

Но что это? Жерар колеблется с минуту, потом спешит предупредить брата.

— Анри, держи немного левее. Я сосчитал верно, это восьмая хижина, но перед нею нельзя спуститься — перед нею стоит фонарь, свет его ярко падает на вагон. Что это значит? Неужели Николь была так неосторожна, что зажгла фонарь, думая указать нам путь к своему жилищу?

— Ни в каком случае, — отвечал Анри. — За нею, верно, следят, или же это просто неприятная случайность. Нет ли где-нибудь поблизости площадки, на которой мы могли бы выйти?

Жерар наугад выбрал место. Они спустились.

Но вот в тишине ночи послышалось фальшивое, грубое пение патриотической песни. От воинственного сюжета певец перешел к излюбленному солдатами сентиментальному романсу:

The girl I left behind me… 3

Пел он с самым отчаянным акцентом лондонского предместья:

The girl I left behind me.

Солдат продолжал петь, нарушая ночной покой и своей грубой веселостью мешая спать несчастным больным.

— Часовой услаждается пением! — проворчал Жерар.

— Он совсем близко от вагона Николь, не правда ли?

— Он стоит как раз против ее двери, опираясь на винтовку и поставив перед собой фонарь. Черт возьми! Она не может шевельнуться, чтобы он не заметил!

— Придется с ним расправиться! — решил Анри.

— Без этого не обойтись!

Братья вылезли из каюты, бесшумно подкрались к часовому, который все продолжал орать. Жерар быстрым движением набросил ему на лицо большую фетровую шляпу, обмотал голову фланелевым кушаком и, бросив его на землю, скрутил ему руки за спину, раньше чем он успел сообразить, в чем дело, и позвать на помощь.

Затем Жерар опрокинул фонарь, загасил его и, подбежав к вагону, тихонько постучал в дверь. Она тотчас же открылась. На пороге показалась темная фигура.

— Это вы, Николь? Скорее! Нельзя терять время! Взяв девушку за руку, он помог ей выйти из вагона и уже увлек ее к месту, где находился, по его мнению, «Эпиорнис», но второпях ошибся, запутался в темноте и наткнулся на собаку, которая залаяла.

— Где же госпиталь? — спросил он, останавливаясь.

— На север от моего вагона! — отвечала спокойно девушка. Ни словом, ни движением она не выдала волнения, страха или отчаяния.

— Против входа?

— Да!

— Значит, Анри остался сзади нас. Сумеете ли вы найти дорогу к госпиталю?

— Попытаюсь, хотя не отдаю себе отчета, где мы находимся!

В это время послышались проклятия, крики.

— Help!.. The camp is attacked!.. Help, boys!.. Mercy! The devil is on us!4

Испуганная криком собака залаяла еще громче. Послышались шаги. Прибежали патрульные с фонарями. Заслонив собою Николь, Жерар встал в тени перед хижиной. Ах, если бы он мог выстрелить из винтовки, выхваченной им у часового!..

Между тем солдаты засуетились около своего товарища, которому удалось распутаться. Они поставили его на ноги, окончательно высвободили его.

— Где твое ружье? — спросил старый унтер-офицер, командовавший патрулем.

— The devil has token it (Черт отнял у меня его!) — отвечал тот испуганно.

— Non of your sauce! (He лги!) Где ружье?

— Не знаю… Оно было тут… Но черт подкрался ко мне сзади и украл его…

— Берегись, военный суд не похвалит тебя за то, что тебя застали на посту без оружия… Кто тебя отделал так?

— Не знаю… Должно быть, черт…

— Ты ничего не слышал?

— Нет!

— Ты, верно, спал?

— Никак нет, не спал!

— Что же ты, дурак, делал?

— Пел!

— Пел… Полюбуйтесь, братцы, на соловья! Но нечего болтать… Надо разыскать ружье и того, кто его украл… Скорее, ребята, обыщите все!..

Солдаты— бросились по всем переулкам, проникали без всяких предупреждений во все хижины, обыскивая и разрушая все, что попадало под руку… Жерар и Николь не растерялись. Они шаг за шагом отступали перед патрульными, прячась за хижины. Девушка двигалась неслышно, как тень. Жерар, одевший, по совету Гула-Дулы, туфли, тоже ступал бесшумно. Не найдя никого, солдаты отступили; но унтер-офицер поставил на месте прежнего часового двух солдат, а провинившегося приказал отвести в карцер. В лагере снова водворилась тишина.

Спрятавшись за палаткой, беглецы стояли на коленях и, сдерживая дыхание, выжидали, когда все успокоится.

Наконец они встали и оглянулись, чтобы знать, где они находятся. Вот они увидели вдали белый флаг госпиталя и отправились по его направлению, остерегаясь, как бы не наткнуться на что-нибудь в темноте и не наделать шуму.

Так шли они две-три минуты. Вдруг новая тревога! На повороте одной из улиц им навстречу вышел патрульный с фонарем в руках.

— Кто тут ходит? Отвечай, или я выстрелю! — повелительно закричал он.

— Молчите! — сказала девушка. — И не показывайтесь. Я знаю, что надо делать. Это я — Николь Мовилен! — сказала она спокойно, выходя к патрульному.

— А! Сестра милосердия пленников! — сказал тот с уважением. Потом, вспомнив приказ, добавил, — разве вы не знаете, что запрещено ходить ночью по лагерю?

— Знаю, но сами же вы пропустили меня несколько часов тому назад, когда я шла к умирающему ребенку, бедной Янике, которая звала меня… Вы сами позволили несчастной матери прийти за мною…

— Ну, хорошо, хорошо! — проворчал унтер-офицер. — Так и быть, на этот раз позволю. Только проходите скорее!

И, повернувшись на каблуках, он удалился вместе с солдатами, ворча про себя, что ему надоела роль тюремщика.

Николь вернулась к стоявшему прислонившись к палатке Жерару, и оба, держась за руки, снова пошли по извилистым темным улицам.

Иногда им приходилось перешагивать через человеческие тела: это были пленники, вышедшие, вопреки запрещению, из своих отвратительных жилищ, чтобы подышать хоть немного свежим воздухом. Одни из них спали, другие, может быть, уже умерли. Но и вне жилищ воздух был тяжелый, удушливый. Казалось, все пролитые слезы, все стоны, вырывавшиеся днем и ночью из этой мрачной тюрьмы, нависли тяжелым облаком над лагерем.

Наконец Николь остановилась. Они обошли госпиталь и пришли на площадку, где, по словам Жерара, должен был находиться «Эпиорнис». Но увы! Его не было…

Вероятно, произведенная в лагере тревога заставила Анри подняться в воздух и летать над лагерем, пока все не утихнет.

Но найдет ли он прежнее место? Конечно. Ведь белый флаг с красным крестом остался все там же и укажет ему условное место встречи.

— Здесь? — спросила Николь.

— Да, — отвечал шепотом Жерар. — Вот там, прямо против нас, два часовых с фонарем. Мы, должно быть, находимся как раз на месте, где мы спустились. Но какая тьма!.. Если бы можно было позвать… Гм! Гм! — кашлянул он тихонько.

После некоторого молчания левее и как будто откуда-то сверху послышалось в ответ такое же сдержанное покашливание.

— Прекрасно! — весело сказал Жерар. — Он здесь. Как бы только нам встретиться?

Николь и Жерар пристально всматривались в темноту. В то же время Жерар увидел какое-то густое облако. Послышался какой-то шелест, Жерар протянул руку и схватил ремень.

— Это «Эпиорнис»! Мы здесь, Анри! Спеши!

Он схватился рукой за обшивку и притянул левой рукой механическую птицу к земле, а правой поднял Николь. Анри, со своей стороны, помог девушке войти в каюту.

Жерар уже готовился последовать за нею, как вдруг яркий, ослепительный свет электрического рефлектора упал на «Эпиорнис», осветив его в малейших подробностях.

Жерар вскочил в каюту, и птица мгновенно поднялась под облака. Но свет фонаря продолжал освещать ее, преследовал ее, а затем послышались сначала ружейные, потом и пушечные выстрелы.

В лагере поднялась тревога.

ГЛАВА XX. Приготовление к бою

Анри Массе не растерялся в эту ужасную минуту. Каждая граната могла разрушить «Эпиорнис», как некогда уже и случилось при встрече с «Сомом». Итак, надо было подниматься все выше, выше, постоянно меняя направление, ни минуты не оставаясь в одной точке. Надо было действовать так, чтобы аэроплан не представлял из себя постоянной цели для стрельбы. Анри делал чудеса, управляя птицей.

И все-таки гранаты свистели вокруг летательного аппарата. Попади одна из них в цель, и все пропало. А электрический рефлектор ни на минуту не упускал из виду «Эпиорнис», преследовал его своим светом.

Вдруг пуля попала рикошетом в борт аэроплана, затем электрический свет погас, точно его кто задул.

Выстрелом из своей маузеровской винтовки Жерар угодил прямо в рефлектор.

— Я вас отучу смотреть туда, куда не следует! — сказал он.

Раздались крики, шум, смятение. Почти одновременно с тем, как разлетелся вдребезги электрический фонарь, разорвалась граната у одного из сторожевых постов.

Пальба продолжалась еще несколько минут, потом смолкла. «Эпиорнис» был уже вне опасности, в пятнадцати метрах над лагерем.

Но из трех пассажиров «Эпиорниса» только одна Николь осталась невредима.

Анри получил рану в затылок и лежал без чувств перед диском мотора. Жерар, вскакивая в каюту, вывихнул себе левую руку и ушиб лоб. Он бросил в сторону винтовку и стал, как умел, управлять аэропланом.

Когда прошло первое волнение, Николь стала приглядываться к темноте, стараясь разглядеть силуэты своих товарищей и понять, каким чудом ее спасли из плена.

— Анри! Жерар!.. Вы здесь? — произнесла она.

— Ах, Николь!.. Вы живы, не ранены? — отвечал Жерар. — Поищите налево. Там должен быть зажженный потайной фонарь. Только осторожнее, чтобы не увидели снизу!..

Николь нащупала фонарь и открыла его. Крик ужаса вырвался у нее при виде бледного, окровавленного Лица Анри. Он лежал с закрытыми глазами и казался мертвым.

— Убит! — воскликнула она, падая на колени около него.

— Нет, кажется, только ранен, — сказал Жерар. — Скорее. Николь, там есть дорожная аптечка. Мне самому невозможно отойти от диска! Видите направо красный ящичек?

В один миг Николь нашла ящик и в нем все необходимое для перевязки. Она осмотрела рану: выстрелом обожгло затылок и челюсть, однако в ране нет никаких осколков; крови тоже вытекло много, что очень хорошо, так как меньше опасность воспаления. Сознание он потерял, вероятно, от сильного сотрясения. Николь промыла рану, ловко наложила повязку на голову Анри, дала ему понюхать спирту и влила в рот несколько капель эфира, но он все еще не приходил в себя. Дыхание, однако, было ровное — он точно спал.

— Жерар, я не могу его привести в чувство! — сказала Николь со слезами на глазах.

— Это сотрясение мозга, — отвечал Жерар. Он участвовал во время Трансваальской войны в Красном Кресте и имел некоторые познания в медицине. — Пусть отдохнет, он очнется сам собой. Ай!.. — крикнул он и закусил губу. Неосторожное движение, сделанное левой рукой, причинило ему боль.

— Что с вами?.. Да вы тоже ранены? — воскликнула Николь.

— Я вывихнул себе руку, когда взбирался на аэроплан… Посмотрите, пожалуйста, когда будет время…

— Покажите скорее!..

Девушка взяла его за больную руку и бережно ощупала ее от кисти до локтя и от локтя до плеча.

— Перелома нет, а только вывих, который можно вылечить массажем и компрессом с арникой! — сказала она. — Как же это с вами случилось?

— Не спрашивайте!.. Я такой неловкий… Я ушибся, когда влезал в каюту!..

— А меня вы так ловко подняли! Бедный Жерар! Но что же нам делать? Путешествовать при таких условиях невозможно… Надо спуститься!..

— Чтобы нас поймали англичане?.. Благодарю покорно!.. Этого удовольствия мы им не доставим!

— Но…

— Нет, нет, Николь. Начали, так надо действовать! Теперь они увидели птицу и только и думают, как бы захватить нас.

— Но остров — велик! Разве нельзя спрятаться где-нибудь в холмах?

— Будьте уверены, что англичане всюду телеграфировали. И хотя бы мы спустились в ста милях от лагеря, «Эпиорнис» встретят гранатами и нас возьмут в плен, если только не убьют!

— Нельзя ли спуститься где-нибудь в другом месте?

— В Индии?.. Та же опасность!

— Но в части Индии, принадлежащей французам?

— Это значило бы тратить время попусту, вместо того, чтобы ехать в Трансвааль. Нет, Николь, с вами вдвоем мы справимся с «Эпиорнисом». Я в этом убежден. Я и забыл вам сказать, что мы телеграфировали еще сегодня утром в Европу и Калькутту, чтобы немедленно распорядились посылкой помощи потерпевшим крушение. Впрочем, ведь вы ничего не знаете! Вы и понятия не имеете об острове и потерпевших крушение… Расскажу все по порядку…

Пока Николь массировала больную руку, Жерар вкратце рассказал ей, каким образом он с братом очутился на Цейлоне, где оба получили один рану, другой повреждение.

— Будьте покойны, Николь, — закончил свою речь Жерар, — мы оба поправимся. Я сейчас наблюдал за Анри; обморок перешел в сон. Пусть спит. Сон — лучшее лекарство после того, как вы перевязали ему рану!

— Но как же вы будете управлять машиной одной рукой, Жерар? Вы скоро устанете! Это немыслимо!

— Я попрошу вас помочь мне. Это совсем не трудно! Видите этот диск, буквы, означающие части света, рычаги, рукоятки. Повернув эту рукоятку, мы поднимаемся, тронув другую — спускаемся, вот так — мы поворачиваем направо, так — налево. Еще удобнее управлять, когда есть кто-нибудь на руле. Наш гигант летит плавно и быстро… Попробуйте править!

— Давайте!.. Только бы мне не испортить дело!..

— Я буду смотреть. Ну, возьмитесь за рукоятки! Отлично! Поднимемся теперь! Прекрасно! Спустимся! Великолепно. Ну, теперь задам вам задачу потруднее: поверните направо. Налево!

Умная и ловкая Николь сразу усвоила механизм управления аэропланом. Хотя в ее руках было меньше силы, и птица неслась не так стремительно и быстро, тем не менее, полет ее был направлен прямо к цели.

— Дело в шляпе! — воскликнул Жерар, снова становясь перед диском, в то время как Николь возвратилась к Анри, прислушиваясь к его дыханию и пульсу. — Мне положительно везет, — продолжал он, — во время путешествия по Африке у меня был такой прекрасный товарищ, как сестра Колетта, теперь у меня такой добрый спутник, как вы, сестра Николь!

— Такие хорошие братья, как вы, — тоже редкость, — с улыбкой отвечала девушка.

— Однако расскажите мне о своих братьях, милая Николь. Мы давно ничего не слышали о них!

Две слезинки блеснули в больших серых глазах девушки и скатились по ее худеньким щечкам.

— Знаете ли, сколько нас осталось в живых из всей нашей многочисленной и когда-то счастливой семьи? — отвечала она. — Нас было пятнадцать братьев и сестер. С отцом и матерью нас садилось за стол семнадцать человек. Когда меня взяли в плен, в живых, кроме меня, оставались только мать и младший брат, ему было немногим больше года. Все умерли. Все пали честно в бою, от старшего брата Агриппы до сестры Люцинды. Ее тоже во цвете лет скосила английская пуля.

— Бедная Николь! Каким чудом спаслись хоть вы?

— Сама не знаю. Я не боялась смерти! — просто сказала девушка. — Верно, не судьба была умереть. Я участвовала в двадцати сражениях, в засадах и атаках. Вокруг меня падали убитые буры и англичане, родные братья и враги, я перевязывала раны тех и других и, однако, пули пощадили меня!

— Николь — вы героиня! Вы, такая молоденькая, геройски защищали свое отечество! — воскликнул Жерар, взглянув на хрупкую фигуру девушки, казавшуюся, в простом черном платьице, с роскошными, немного растрепавшимися белокурыми волосами, почти ребенком.

— Кажется, я еще молода, то есть была молода, когда началась ужасная война.

— Молодость снова вернется к вам, когда вы будете в нашей семье. Как обрадуются вам мама, Колетта,

Лина, когда вы и ваша матушка, мадам Гудула, приедете к нам!

— Когда это будет, Жерар? Бог знает, что сталось с матерью и братом за долгое время разлуки? Пока я в силах, я не покину родины. Когда вы меня привезете в Африку, я снова стану ухаживать за ранеными. Дай Бог, чтобы буры могли еще долго продержаться!

— Каков бы ни был исход, — воскликнул Жерар, — война эта останется навсегда памятной геройскими подвигами буров! Каких-нибудь пятнадцать-двадцать тысяч человек три года борются с несметной силой англичан, унижают их! Это великолепно, Николь! Даже ваши противники признают это!

— Увы! Ничто не вернет нам убитых отцов и братьев, опустошенные жилища, разрушенные очаги!..

— Никто не в силах возвратить вам тех, которых мы оплакали; но разве не утешение думать, что они умерли как герои, за великое дело?

— Да, мои близкие пали за великое и правое дело… Но подумайте, Жерар, как одинока моя мать. И сколько таких осиротелых матерей! Тысячи бурских женщин потеряли мужей и детей! Мать так гордилась своей семьей, своими сыновьями, их силой и красотою!

— Вы одна замените ей их всех! — горячо воскликнул Жерар. — А когда все успокоится, мы постараемся воспитать вашего младшего брата, чтобы он был достоин своих старших братьев. Мы сделаем из него человека, настоящего Мовилена! Мы внушим ему уважение к имени отца!

Николь печально покачала головой. Но по ее усталому, бледному личику промелькнула, казалось, легкая тень надежды.

«Эпиорнис» продолжал свой бесшумный полет. Усталый и опечаленный разговором с Николь, Жерар задремал, склонившись над рукояткой мотора. Анри по-прежнему лежал. На щеках его выступила краска, он метался и бредил.

Николь неподвижно стояла перед диском. Она видела, как солнце встало во всем своем великолепии над океаном. Как во сне, сжимала она своими маленькими ручками рычаги, которые поддерживали фантастический экипаж на высоте и не давали ему погрузиться в шумевшие внизу волны. Менее сильная натура не выдержала бы такого напряжения, ответственности, чувства одиночества. Она одна между небом и бурным морем. Ни земли, ни корабля. Товарищи ее оба ранены — один, быть может, умирает уже, другой в случае беды — не помощник. Но в жилах девушки текла спокойная кровь голландских предков, а от гугенотов она унаследовала мужество. Склонив головку над диском, она не смотрела ни направо, ни налево, думая только о том, чтобы верно держаться указанного направления. Она, казалось, забыла все окружающее, даже саму себя.

Но вот Жерар вздрогнул и проснулся. Он увидел Николь перед мотором и разметавшегося в лихорадке Анри.

— Николь! Простите! Я заснул!

— Охотно прощаю. Я очень рада, что вы вздремнули!

— Пустите меня к машине, а сами позавтракайте; вам нужно поддерживать силы. Вот наши припасы.

Николь отошла от диска, уступив свое место Жерару, послушно исполнила его совет и, позавтракав, снова подошла к Анри. Она переменила повязку, промыла рану, освежила водой виски больного. Какова же была ее радость, когда он открыл глаза и пришел в себя.

— Николь!

— Да, это я! И Жерар тоже здесь, милый Анри!

— Где? Что случилось? Где мы?

— На «Эпиорнисе», в тысяче метров высоты, над океаном!

— «Эпиорнис»?

Анри хотел приподняться, но бессильно упал.

— Не шевелитесь! Вы скорее поправитесь, если будете лежать спокойно и неподвижно!

— Но разве я болен?

— Вы получили ожог от выстрела, по счастью, пуля пролетела мимо. Теперь у вас лихорадка, и вам нужен покой. Если будете тихо лежать — скоро выздоровеете!

— Но я не могу править!

— Править будем мы с Жераром, — отвечала Николь.

— Вот беда-то! Мне не везет!

— И у меня тоже неудача! — отозвался Жерар. — Влезая в каюту «Эпиорниса», я вывихнул себе руку!

— Вывихнул руку?

— Ив придачу ушиб голову!..

— Так зачем же мы поднялись? Надо было остаться на Цейлоне!

— Чтобы английские солдаты преследовали нас по пятам? Слуга покорный! Мы и то чудом спаслись от них. Мне не хотелось попасть в их руки, и я продолжал путь!

— Но с нами теперь Николь! Еще если бы мы были одни!

— Николь — прекрасный воздухоплаватель. Я должен сознаться, что заснул, и это она правила все время!

— Неужели? Но где мы? Вы уверены, что мы не сбились с дороги? — спросил Анри, стараясь приподняться, чтобы взглянуть на компас.

— Будь спокоен и не волнуйся — это тебе вредно. Мы летим прямо в Трансвааль и одним духом доставим тебя туда. Не правда ли, Николь?

— Я в этом уверена. Но надо слушаться и быть спокойным! — сказала девушка, проводя свежей рукой по голове раненого.

— Хотел бы я вас видеть на моем месте! — ворчал Анри. — Не могу же я лежать так, без дела! Ведь это с ума можно сойти!

— Подождите, — сказала Николь, — мы вас положим так, чтобы вы могли видеть диск и убедиться, что мы верно управляем аэропланом!

С этими словами Николь устроила из подушек и одеял нечто вроде кресла, сидя в котором Анри, несмотря на головокружение и тошноту, которые испытывал при малейшем движении, мог наблюдать за мотором.

Николь, как ангел-хранитель, стояла на коленях около Анри, смачивала ему виски, давала пить, говорила о том, что видит на небе и на море. Видя, что его спутники так спокойны, Анри энергичным усилием воли поборол в себе лихорадочное волнение, которое уже начинало им овладевать.

По очереди сменяя друг друга у машины, послушно исполняя приказания своего начальника, Жерар и Николь направляли мощный полет «Эпиорниса», как будто это было самым простым, заурядным делом.

ГЛАВА XXI. Последние взмахи крыльев

Через двое суток Анри настолько оправился, что уже был в состоянии править аэропланом. Несмотря на остатки лихорадки, невзирая на просьбы брата и невесты, он настоял, чтобы ему позволили быть у машины, и это ему не повредило. Опухоль на руке Жерара тоже прошла, и он чувствовал боль, только когда делал рукой неосторожное движение. Анри воспрянул духом, он надеялся скоро встать совсем. Может быть, чистый кислород, которым они дышали, способствовал такому быстрому выздоровлению. На этой высоте воздух имел особую живительную силу. Жерар, видя целебные свойства воздуха, уже мечтал о замене практикуемого ныне лечения чахотки горным воздухом путешествиями на аэроплане и уже с презрением отзывался о воздухе Энгадина и Гималаев. Что значит их горный воздух в сравнении с бодрящей чистотой окружающей их атмосферы? Николь расцвела как роза. После лишений и невзгод лагерной грубой жизни, ей казалось, что она в раю. Жерар устроил для нее «дамскую каюту», отгородив часть общей каюты одеялами; но она согласилась пользоваться каютой только при условии, что ею будут пользоваться все по очереди во время отдыха. Жерар и Анри требовали, чтобы она отдыхала по крайней мере десять, двенадцать часов в сутки. Энергичная девушка с негодованием отвергла это и настояла, чтобы все дежурили по очереди и поровну. Таким образом, каждый отдыхал по четыре часа, пока два помощника правили аппаратом. Обеды и завтраки были очень скромные, но удовлетворительные. Недостатка в воде не ощущалось, потому что Жерар старательно наполнял водой все чашки и всю бывшую на аэроплане посуду каждый раз, как они пролетали вблизи облака. Николь и Жерар уверяли, что эта вода в тысячу раз вкуснее той, которую они пили на земле. Но Анри не видел никакой разницы между дождевой водой и ключевой.

За свое краткое пребывание на Цейлоне, благодаря услугам Гула-Дулы, братья успели запастись свежими припасами. Джальди и его мать дали им полную корзинку фруктов, не забыв положить и плодов хлебного дерева, которые сохраняются свежими целыми неделями и напоминают собой продаваемые булочниками «подковки». Жерару очень нравился этот сочный плод. Какое сравнение с пищей, которую они получали на острове: сухие, как камни, сухари и еще более твердое сушеное мясо. Правда, у них была рыба, но все-таки какое мясо можно сравнить с фруктами? Николь разделяла его мнение. С наслаждением ела она эти сочные душистые плоды, которых, вследствие непростительной строгости военной администрации, была лишена во все время своего пребывания в лагере, хотя последний был разбит среди земного рая. Здоровая пища возвращала ей свежесть и силы.

Анри тоже быстро оправился от лихорадки и приписывал это тому, что пил лимонный сок. Догадливый Джальди положил в каюту «Эпиорниса» целый мешок лимонов. Лишь только пассажиры чувствовали жажду, они протягивали руку и пили сок этих золотистых фруктов, прекрасно утолявших жажду. Николь по этому поводу рассказала, что один из ее родственников, захворавший в Сенегале желтой лихорадкой, вылечился исключительно лимонами, без всяких других лекарств.

Когда на четвертый день «Эпиорнис» пролетал над островом Занзибаром, никто не предложил остановиться, потому что все спешили в Трансвааль.

— Мы залетим к вам в другой раз! — шутя крикнул Жерар, наклонившись над большим морским портом. — Сегодня нам некогда, но у «Эпиорниса» здоровые легкие, и мы скоро вернемся!

С птичьего полета Занзибар со своими лесами, своими великолепными лугами, прохладными реками представлял из себя цветущий уголок. Но и тут властвовали англичане, и не было возможности остановиться.

Миновав остров, «Эпиорнис» снова очутился между небом и землей.

На шестой день, рано утром, Жерар завидел вдали материк, из-за которого теперь борются пришедшие с запада люди, вытеснившие первоначальных темнолицых его обитателей.

— Земля! Земля! Анри! Николь! Вот Африка!

— Мы достигли цели! Это Африка, — повторил Анри, вглядываясь в черную полосу земли на юго-западе.

— Африка! — прошептала Николь с затуманившимся взором. — Здесь моя мать, одна, оставшаяся в живых, если только за это время не случилось чего-нибудь и с нею!

— Не надо сомневаться, Николь, — ласково сказал Анри, — она жива.

— И как рада она будет, когда, если позволите так выразиться, вы свалитесь к ней с неба! — воскликнул Жерар.

— Увы! Может ли уже чему-нибудь радоваться бедная мать, несчастная вдова! Простите меня, друзья! Не думайте, что я неблагодарная, я помню, с каким трудом вам удалось освободить меня из плена…

— Упрека в неблагодарности вы не заслужили, Николь… Сегодня вечером мы будем в Трансваале. Скажите нам, в какой части Африки вы рассчитываете встретить вашу матушку? — возразил Анри. — Целый день мы будем держаться на высоте, чтобы не привлечь к себе внимания, а ночью спустимся как можно ближе к жилищу мадам Гудулы!

— Вы помните, что еще до начала военных действий отца моего преследовали и гнали из одной местности в другую. Когда отца и трех старших братьев убили при Моддерфонтэне, мать с остальными детьми удалилась в покинутую всеми ферму на запад от города. Там меня и схватили в плен. Там, вероятно, находятся теперь мать и младший брат!

— Итак, мы направим «Эпиорнис» в Моддерфонтэн! Вынув из кармана карту Трансвааля, которую всегда носил при себе, Анри отметил, по указанию Николь, место, где должна была находиться ферма.

Направив аэроплан как можно точнее, Анри поднялся на две тысячи пятьсот метров высоты. Паря высоко в воздухе, «Эпиорнис» пересек воздушное пространство Африки.

Быстро пронеслись путешественники над Дурбаном и Наталем. Как детские игрушки, мелькали внизу города, деревни, поезда железной дороги. Но вот картина изменилась: ужасный бич — война уже начала свое дело опустошения. Поля не вспаханы, видны следы сгоревших домов — жалкие развалины. Всюду видны отряды солдат, всюду соединенные между собой колючей проволокой блокгаузы. Когда-то эта страна была счастливой, теперь не слышно ни звука песен, ни радости; царит глубокая печаль.

Склонившись над бортом аэроплана, Николь и Жерар старались разглядеть, что происходило внизу. Анри стоял у мотора, когда Жерар вдруг спросил его:

— Это ты нарочно спускаешь аэроплан, Анри?

— Не понимаю, что ты говоришь. Разве мы спускаемся?

— Вот уже пять минут, как спускаемся. Смотри, предметы увеличиваются, растут!

Анри бросился к борту и взглянул. Сомнения нет. «Эпиорнис» падает; вероятно, его уже можно разглядеть снизу.

Анри схватился за рукоятку, над которой стояла надпись «верх». Аэроплан послушно поднялся, но тотчас стал снова опускаться…

Не оставалось ни малейшего сомнения: гигантская птица еще летела, но что-то испортилось в ее механизме, и она уже не могла удержаться на высоте, она падает и скоро, несмотря ни на какие усилия, будет на земле.

— Понимаю, — сказал Анри, — необходимо сделать такую же починку, какую мы делали на «Острове обезьян». Надо опуститься на землю где-нибудь в безопасном месте!

— Но нас, кажется, уже увидели! — возразил Жерар.

В самом деле, внизу шел полк, он остановился, и солдаты приготовились стрелять.

Анри ускорил полет аэроплана, «Эпиорнис» устремился вперед, но в то же время все более и более приближался к земле…

Полк стал преследовать его. Послышались выстрелы, но пули не достигали «Лазурного Гиганта». Вот-вот ему удастся ускользнуть. К несчастью, навстречу шел другой отряд. Сообразив, в чем дело, солдаты выстрелили. «Эпиорнис», находившийся всего в двухстах метрах от земли, получил рану в грудь.

Содрогнувшись от удара, аппарат продолжал, однако, лететь. Солдаты исчезли уже из виду. Путешественникам казалось, что они спасены, но вдруг Николь, которая нисколько не испугалась, заметила огонь.

— Горим! — сказала она.

Анри и Жерар оглянулись. В самом деле, скелет, иссохшие хрящи ископаемой птицы, воспламенившись от искры, тлели, как трут. От сильного движения пламя разгорелось, и через несколько секунд авиатор уже летел над землей, как огненный метеор, как горящий факел.

Анри оставалось только одно — нажать рукоятку и спуститься на землю. К счастью, местность была пустынная.

Первой высадили Николь. За нею вышел Анри с закоптевшими волосами, со слезящимися от едкого дыма глазами. Жерар почти упал на траву. А «Эпиорнис» с шумом и треском подпрыгнул на земле; его огненный остов некоторое время выделялся еще на фоне светлого неба и наконец рассыпался в пепел…

Остолбенев от ужаса, путешественники смотрели на гибель «Гиганта». Самая заветная надежда Анри рухнула на его глазах. Исчезла навсегда самая совершенная машина, которая когда-либо была в распоряжении человека. В первую минуту все они забыли, что избежали ужасной опасности, мысль их была занята исключительно гибелью «Эпиорниса», фантастического существа, которое они полюбили, как живого друга.

— Кончено… — сказал Жерар, подходя к тлеющему пеплу. — Бедный старый Эпиорнис прожил столько тысячелетий, а теперь!..

— Но он исполнил до конца свое назначение! — воскликнула Николь. — Он не только доставил нас в Африку, но еще спас нас последним усилием от преследования врага. Утешьтесь, Анри! Машина погибла, но секрет ее известен вам. Вы доказали, до чего может дойти наука, вы решили великую задачу!

— Вы правы, Николь. Секрет изобретения известен мне! — согласился Анри, проводя рукой по голове, как бы желая отогнать от себя мрачные мысли. — Но, признаюсь, потеря аэроплана тяжела мне. Я его полюбил. Кроме того, механика никогда не будет в состоянии заменить нам этот «Эпиорнис», наполовину созданный природой. А теперь мы без всяких средств, безоружные в наводненной врагами стране. Как спасемся мы в другой раз от врага без «Эпиорниса»?

— Чему нельзя помочь, то надо терпеть, говорит одна английская поговорка, — сказал Жерар. — «Эпиорнис» мы не воскресим. К чему же напрасные сожаления? Постарайся обойтись без него!

— Ты прав, — вздохнул Анри. — Я рассчитывал, что мы прибудем в Моддерфонтэн часов в пять вечера. Теперь четыре. Так как нам придется добираться иным способом, мы достигнем места назначения не раньше, как через два-три дня. В течение этого срока мы непременно встретим какую-нибудь из воюющих сторон. Если мы попадем к бурам — имя Николь спасет нас; если наткнемся на англичан…

— Мы выдадим себя за туристов, приехавших осмотреть поле военных действий! — подсказал Жерар.

— Хороши туристы — без багажа, без слуг, без запасной смены белья!

— Ба! Всякие случайности бывают во время войны… А, впрочем, у меня есть деньги, — весело прибавил Жерар, вынимая из кармана туго набитый бумажник. — Хотя я и не отличаюсь бережливостью, я не истратил и двадцатой доли суммы, которую мне ссудил при прощании отец!

— Прибавь, что на Ледяном острове некуда было тратить денег, а то они не залежались бы у тебя… У меня тоже есть кое-что, — сказал Анри, вытаскивая свой портфель и заглядывая в него. — Лишь бы нам нанять какой-нибудь экипаж, и мы доедем до жилища вашей матушки, Николь!

— Одна я — нищенка, — отвечала девушка. — У меня ничего нет, кроме этого роскошного платья.

И она указала на свое поношенное темное платье, которое еще больше оттеняло красоту ее золотистых волос.

— Это не мешало вам помогать другим пленным! — воскликнул Анри.

— Да, да, мы много слышали о вас, Николь, — отвечал Жерар. — Знаем, как вы во всем отказывали себе, как исполняли самые грубые работы, чтобы заработать несколько ана на покупку фруктов или лекарств для больных, а сами умирали от голода и лишений!

— Я делала то, что делали и другие, — отвечала Николь, скромно опуская глаза. — Однако мне кажется, что я узнаю эту местность. Прежде тут было много ферм. Поищем, может быть, мы и найдем лошадей и повозку!

— Итак, идем? — сказал Анри, вздыхая. — Прощай милый «Эпиорнис»!

— Прощай, верный товарищ! — прибавил Жерар.

— Подождите! — сказала Николь.

Она встала на колени, взяла горсть пепла от «Лазурного Гиганта» и, взяв у Анри листочек из его записной книжки, завернула и надписала: «Драгоценные останки».

— Это для Колетты! — сказала она.

Ни одному из ее товарищей не пришло в голову улыбнуться такому сентиментальному поступку.

Путешественники пошли на восток. Полчаса шли они по опустошенной местности и наконец пришли к полуразвалившейся ферме, стоявшей посреди необработанного поля. На зов их вышла худая и грустная женщина с ребенком на руках. Она так ослабла и физически, и нравственно, что, казалось, едва понимала, о чем ее расспрашивали французы. Наконец она сказала, что может дать им повозку, если только они за это заплатят. В проводники она предложила им свою тринадцатилетнюю дочь.

— У нас больше ничего нет… даже хлеба, — сказала она, — если вы отнимете у нас и лошадь…

— Отнимем? — возмутился Анри. — Сохрани Бог! Скажите, сколько стоит ваша лошадь, мы тотчас же заплатим!

— Я такая же бурская женщина, как и вы, — прибавила Николь. — Я тоже всего лишилась во время войны!

— Неужели правда, барышня? И мы потеряли все напрасно! — с отчаянием проговорила бедная женщина.

— Как напрасно? — воскликнул Жерар.

— Разве вы не знаете печальной вести?

— Мы ничего не знаем…

— Говорят, что мир заключен и война окончена! Мы — английские подданные. Обещают вновь выстроить сожженные фермы, заплатить за понесенные нами потери. Но кто возвратит нам наших убитых мужей, сыновей? Разве такие раны можно залечить деньгами?

— Мир! — воскликнула Николь, бледнея.

— Не жалейте, Николь! — сказал Анри. — Вы сделали все, что было в человеческих силах, чтобы отстоять независимость! Честь спасена! Сознаюсь, я рад, что могу увезти вас подальше от этого кошмара. Вы храбро боролись до конца. Геройство маленького бурского народа никогда не забудется. Ободритесь, Николь! Поедем скорее к вашей матушке, которая страдает и плачет в одиночестве!

— Вы правы, Анри: надо покориться воле Провидения и благодарить его за спасение хоть немногих братьев-буров, оставшихся в живых. Но все же жаль сознавать, что все наши страдания пропали даром! Мы одержали столько побед, а теперь теряем свою независимость! Это слишком жестоко…

— Рано или поздно вы ее вернете, Николь! — горячо вступился Жерар. — Я не считаю вас побежденными. Англия должна заключить мир на почетных условиях, должна дать Трансваалю автономию. Вы же исполнили свой долг, и симпатии всех честных людей будут на вашей стороне!

Жерар по-братски обнял девушку.

ГЛАВА XXII. Заключение

Женщина провела путешественников через свой убогий дом, где жила одна со своими детьми. Крыша была наполовину сорвана, стены местами обвалились, сад и поле зачахли, необработанные. Вихрь честолюбия пронесся над скромным очагом и разрушил это бедное гнездышко навсегда. Четырех членов семьи расстреляли на глазах женщины.

— Вот тут! — указала она трагическим жестом на уголок двора. — Сначала они убили мужа, потом сына, зятя, а затем и дочь мою Анерль, за то, что она ругала солдат. А я стояла в кухне, у окна…

Она не плакала. Взгляд ее мутных неподвижных глаз, казалось, не видел ничего окружающего.

С болью в сердце путешественники молча шли за нею. Они прошли через холодную мрачную кухню — в ней давно не стряпали. На столе лежал кусок черного заплесневевшего хлеба и стояла чашка воды — должно быть, единственная пища несчастных. Истощенный вид ребенка и матери свидетельствовал о том, как плохо они питались в течение многих месяцев.

Фермерша приоткрыла ведущую во двор дверь.

— Розен! Розен! — позвала она. — Поди сюда! Сначала никто не отвечал. Затем кто-то зашевелился в кустах, отделявших двор от поля, и показалась тринадцатилетняя девушка, рослая и широкоплечая, как двадцатилетняя, европейской наружности, одетая в короткое и слишком тонкое платье.

— Поди сюда, Розен! — повторила мать. — Не стыдись, это добрые люди!

Молодая девушка остановилась в нерешительности. Николь побежала к ней навстречу с распростертыми объятиями.

— Я тоже бурская девушка! Как и вы, я лишилась на войне отца, братьев, сестер!

— А теперь говорят, что все кончено, что подписан мир! — произнесла молодая крестьянка. — Скажите, вы верите, что мы все потеряли, чтобы стать английскими подданными?

— Нет! — воскликнула горячо Николь. — Бог, который вложил в нас любовь к свободе, не допустит этого…

— Ведь мы сделали все, что могли, чтобы быть свободными!.. Да если бы можно было десять раз умереть за родину и свободу, мы не пожалели бы жизни!.. К чему же было все это? Неужели лишь для того, чтобы сложить оружие и признать себя побежденными?..

Николь гордо подняла голову, и по ее личику, в ее серых глазах промелькнуло выражение несокрушимой энергии.

— Да, да, — прошептала Розен, как бы отвечая на ее мысль. — Вы правы. Придет и наша очередь торжествовать. Надо терпеть. Пути Господни неисповедимы. Зачем вы звали меня, матушка? — спросила она мать.

— Вот эти господа хотят нанять у нас повозку, чтобы доехать до Моддерфонтэна, где осталась мать этой барышни. Ты могла бы их проводить. Они хорошо заплатят!

Девушка покраснела.

— Было время, когда мы даром предложили бы вам и лошадей, и экипаж, — сказала она печально. — Теперь мы не можем оказать даже простой услуги. Мы должны продавать то, что прежде сделали бы даром!

— Вы нам все-таки окажете услугу! — воскликнула Николь. — Вот и у меня тоже ничего нет. Если бы не эти друзья, я не могла бы возвратиться к матери!

Грустно покачав головой, Розен направилась к кустам и тихонько свистнула; послышался топот, и из-за плетня показалась голова маленькой лошадки со спутанной гривой и блестящими глазами. Она нервно втягивала в себя воздух. Лошадь паслась на свободе.

— Она видит, что здесь чужие, — сказала фермерша. — Она тоже не любит «красные затылки»!5

Жерар подошел к пони и потрепал его по голове. Животное вытянуло шею и пофыркивало.

— Жаль, что мне нечем тебя угостить, — сказал молодой человек. — Постой, у меня в кармане, кажется, есть банан!

В это время он заметил, что ребенок смотрит на лакомство жадными глазами. Он снял кожицу с банана и отдал ее лошади, а плод подал ребенку, который потянулся к нему.

— Извините его, — смутилась Розен, — он еще так мал, что не понимает, что просить нельзя. К тому же у нас давно нет ничего, кроме хлеба, даже для ребенка!

— А где здесь можно купить все необходимое? — спросил Жерар. — Я охотно заплачу вам вперед!

— Да хранит вас Господь! — сказала мать. — За деньги все можно достать. Розен купит и привезет из города все, что угодно!

— В таком случае, чем скорее мы отправимся, тем лучше. Если ваша дочь может…

— О, мои сборы не долгие, — отозвалась Розен. — Жаль, что наша одноколка в довольно плохом состоянии, но знаете, с тех пор, как перебили всех наших мужчин, руки у нас опустились…

С этими словами девушка выкатила из-под навеса старую тележку. С помощью Жерара она впрягла лошадь, которая сама пришла и встала между оглоблями. Анри вручил фермерше крупную ассигнацию, сказав, что даст столько же Розен на покупки. Путешественники уселись в тележке вместе с Розен и поехали крупной рысью, сопровождаемые напутствиями бедной женщины.

Дорога была плохая, а между тем уже наступала ночь. Но Розен хорошо знала местность, а лошадка бежала бодро. Жерар хвалил пони, а Розен рассказывала, как умна и смела их лошадка, как ненавидит она «красные затылки».

Они ехали среди опустошенной неприятелем местности, разоренных полей, сожженных ферм. Местами виднелись остатки рельс: здесь была прежде железная дорога, но ее разрушили динамитом. Попадались длинные, неправильные, вырытые бурами траншеи и английские блокгаузы с колючей проволокой. Встречавшиеся отряды не задерживали повозки: весть о мире облегчала путешествие по стране, хотя многие и не верили еще в заключение мира, а считали его лишь временным перемирием.

Около полуночи они прибыли в маленький городок Дисфонтэн. Розен привезла путешественников в дом своих родственников. Отказаться от гостеприимства значило бы обидеть Розен, к тому же надо было дать отдохнуть до утра Треку — так звали пони — да и самим им не мешало подкрепить свои силы пищей и сном. Было уже темно, когда они постучали в двери дома. Им тотчас же открыли, и хозяева приняли их с обычным у буров серьезным радушием. Дома были только женщины: старуха бабушка, ее сноха, три дочери и служанка. После легкого ужина молодые девушки отвели Николь и Розен в предназначенную для них комнату. Жерара и Анри поместили на первом этаже. Трека поставили в конюшню.

На следующий день, чуть свет, пустились в дальнейший путь. Уезжая, Анри щедро расплатился со служанкой и поблагодарил хозяек.

— Имя Николь Мовилен всегда открыло бы вам наши двери, но мы рады и лично вам! — отвечала бабушка. И это были не праздные слова, потому что гостеприимство буров вошло в пословицу.

В полдень они подъехали к жалкой лачуге, которая стояла на месте когда-то прекрасного дома Мовиленов. Вместо цветущей фермы, плодородных полей, многочисленного штата слуг, стоял ветхий домик с полуразобранной соломенной крышей и покосившимися стенами. Когда хлопнула дверь, бледная, с ввалившимися от слез глазами, женщина, в которой трудно было признать счастливую некогда, чтимую мать и жену, окруженную многочисленной семьей матрону, испуганно вскочила: казалось, она только и ждала от жизни новых ударов.

При виде Николь у нее вырвался раздирающий душу крик… Обе женщины упали друг другу в объятия и зарыдали. Николь первая тихонько высвободилась и взглянула на мать.

— Мама, а где же малютка? — дрожа, прошептала она.

— Умер, дочь моя, он тоже умер! Я похоронила его третьего дня. Ах, жаль, что тебя не было здесь раньше!

Николь заплакала. Томясь в плену, в одиночестве, она так часто мечтала об этом ребенке, который избежал общей участи. Она мечтала воспитать его в любви к родине, сделать его достойным его погибших братьев! Увы! Он тоже угас. Еще одна невинная жертва печального конфликта. Эта девушка, не уступавшая в мужестве самым храбрым мужчинам, не выдержала и, припав к груди матери, плакала как дитя.

Плакали также Анри, Жерар и Розен. Тяжело было видеть горе этих двух женщин.

Мало-помалу друзьям удалось успокоить, уговорить их, осушить их слезы. Николь в коротких словах передала матери, как спасли ее друзья. Мать горячо благодарила молодых людей. Между тем Розен собралась уезжать — она спешила домой.

Николь тотчас же принялась хозяйничать в доме. Она нашла кусок черного хлеба, небольшую чашку молока на завтрак гостям. Жерар вышел потихоньку из дома и пошел обтирать соломой, чистить скребницею Трека. Он напоил пони, дал ему свежей травы. Животное, признав в нем друга, ласкалось к нему. Мадам Гудула и Николь поцеловали Розен, которую успели полюбить за ее открытый характер. Анри передал ей обещанную сумму; она села в повозку и уехала, но долго оглядывалась на своих новых друзей, вышедших провожать ее на крыльцо.

Когда повозка исчезла из виду, начали обсуждать семейные дела. Ничто не удерживало больше мадам Гудулу и ее дочь на бурской территории, и Жерар и Анри настаивали на немедленном отъезде их в Париж. Им надо было набраться сил, поправиться. Кроме того, страна, разоренная войной, еще долго будет нежелательным местопребыванием для одиноких женщин. Впоследствии, когда водворится спокойствие, быть может, вся семья Массе возвратится в страну, которую она полюбила, как вторую родину. Мадам Гудуле было нелегко эмигрировать, оставив в родной земле прах похороненных ею дорогих людей, но она чувствовала, что должна сделать это ради Николь, и уступила просьбам Анри.

— Пусть будет по-вашему, сыновья мои, — просто сказала она. — У нас никого не осталось на свете, кроме вас. Делайте с нами, что хотите!

Решено было ехать немедленно, отложив хлопоты по вознаграждению вдовы и дочери Мовилена за потерянное ими имущество до более удобного времени.

У мадам Гудулы были еще две лошади. Они паслись на свободе, на соседнем лугу, но прибежали по первому зову. Их впрягли в стоявшую за домом старую фуру, дом заперли на замок и отправились к Моддерфонтэну, находившемуся в нескольких милях. Проезжая мимо свежей могилки последнего дорогого покойника, мать и дочь сорвали на память немного зелени с могильного холмика.

Закупив в городе самое необходимое для своих спутниц, молодые Массе доставили их в Дурбан, а через неделю все отбыли в Европу.

Еще с Цейлона была послана в Пасси телеграмма, которая должна была успокоить остававшихся долго без всяких известий родителей.

Теперь госпожа Массе не верила своему счастью: она увидит снова своих сыновей!

Наконец наступил желанный день. Мартина, вся сияющая и счастливая, подала телеграмму с марсельским почтовым штемпелем:

«Приедем завтра девять часов. Все здоровы.

Анри».

Колетта решительно отказывалась ждать дома. Правда, Анри не любит публичных демонстраций, но пусть себе сердится, она поедет навстречу, чтобы обнять дорогих путешественников часом раньше. Марсиаль Ардуэн и Лина остались дома, а Колетта с отцом поехали на вокзал и лихорадочно ожидали поезда.

Вот он! Стелется длинное облако дыма. Слышен резкий свисток. Наконец-то! До последней минуты ожидавшие боялись катастрофы. Колетта видит загорелое лицо Жерара — он высунулся из окна.

— Я так и знал — она приехала! — весело воскликнул он.

— Кто? Колетта? Они все приехали? — спросил Анри.

— Нет, успокойся! Только отец и Колетта. Я знал, что она приедет.

Поезд еще не совсем остановился, а Жерар уже выпрыгнул на платформу и порывисто обнял любимую сестру, которая спрятала свое лицо у него на плече. Но вот все немного успокоились, овладели собой, приветствовали потрясенных свиданием мадам Гудулу и Николь, сели в карету и поехали в Пасси.

О, сколько они расскажут нового друг другу о находке ископаемого эпиорниса, бегстве Николь, гибели авиатора, а также об известиях, полученных стариком Массе через посредство правительства о потерпевших крушение. С корабля, отправленного на необитаемый остров, получена депеша:

«На острове все благополучно. Потерпевшие возвратятся в конце месяца».

Все хорошо, что хорошо кончается. Мадам Гудула и Николь делали героические усилия, чтобы скрыть свою грусть и не омрачить общей радости.

Приехали в Пасси. Как светло было на душе у госпожи Массе, когда она обняла дорогих сыновей, снова возвращенных ей судьбою!

1

«Ладно, ладно, знаем… если бы мы хотели говорить, мы многое могли бы рассказать… Есть люди, которые могли бы…». «Гамлет». Акт I. Сцена V.

2

Так принято в Трансваале почтительно называть старых людей.

3

Подруга, которую я покинул на родине.

4

Караул!.. Нас атаковали! Сюда, ребята!.. Боже милостивый!.. Да это черт!..

5

Так буры называют англичан.