Тем временем все мы разместились вокруг разостланной Клерсиной на траве белой скатерти и без дальнейших рассуждений принялись уничтожать имевшиеся у нас запасы. Розетта пожелала занять место подле отца и с особой заботливостью приготовляла для него все куски, которые он затем с трудом подносил левой рукой ко рту, так как правая у него совершенно бездействовала. Удовольствие воспользоваться заботливым уходом своей милой дочери окончательно привело больного в веселое и радостное настроение. Он вдруг крик-нул одного из своих слуг, расположившихся поодаль у ручья. Никто из нас не заметил раньше этого человека, который, вероятно, скромно затерялся в толпе негров, державших лошадей и мулов, или же, по привычке старого солдата, бродил вокруг нашего лагеря на разведке. Это был маленький, сутуловатый, коренастый человек, старавшийся держаться чрезвычайно прямо, с известной военной выправкой, так что ни один дюйм его маленького роста не пропадал даром; все лицо его было исполосовано шрамами и рубцами; одного глаза вовсе не хватало, и даже нос, по-видимому, жестоко пострадал, так как превратился в какой-то бесформенный гриб.

— Эй, Белюш! — крикнул Жан Корбиак, — что ты скажешь про свою заместительницу? Как полагаешь, хуже тебя она сумеет накормить меня?

При этих словах командира отец мой быстро обернулся.

— Белюш! — воскликнул он, вскакивая со своего места. — Возможно ли? Тебя ли я вижу?.. Ну, как я рад! А ведь я думал, что ты давно уже мертв!

— Как видите, не совсем еще похоронен! — отшутился Белюш, подходя к отцу, крепко пожавшему ему руку. — Правда, я уже пятнадцать лет слыву умершим, но от этого ничуть не чувствую себя хуже, даже напротив, здоров, как никогда! А вместе с тем, при случае, это бывает мне очень на руку, и я всегда легко могу укрыться.

— Почему же ты не показался мне сразу и не пришел поздороваться со мной? — спросил отец.

— Ба-а! Да ведь на все есть свое время! — отвечал этот странный человек, упершись взглядом в землю и таким тоном, который свидетельствовал или о самой крайней застенчивости или же о полнейшем презрении и индифферентности ко всем пустым церемониям.

— Да, Белюш не наделает много шума, это давно известно! — сказал Жан Корбиак, любовно глядя на своего слугу, — я часто думаю: что если бы все люди здесь, на земле, так же мало говорили и думали о себе, и так же много делали, как он, то свет от этого только выиграл бы!.. Да, друзья мои, этот славный парень представляет собой воплощенную скромность, преданность, ум и беззаветную смелость, а вместе с тем никто ничего не слышит и не знает о нем, кроме нас, которые видят все это своими глазами и умеют ценить его по его заслугам! — продолжал командир, обращаясь главным образом к нам, к молодому поколению, незнакомому еще с личностью Белюша. — Да полно, не красней же так, Белюш! Ведь тебе, право, давно не пятнадцать лет, а молодой девицей ты никогда не был!.. Налей-ка ты себе стаканчик доброго вина, да чокнись лучше с капитаном Жордасом, а затем закуси ломтиком этой ветчины!

Белюш тотчас же поспешил исполнить это, видимо, очень довольный, затем поспешил удалиться на соседний пригорок. Минуты две спустя я обернулся, чтобы взглянуть на него, но Белюш уже исчез куда-то.

Пять человек черных слуг, то есть негров, состоявших при лошадях, окружили старого Купидона и расположились вместе с ним на пригорке, закусывали копченым салом, распивая свою флягу вина, и мы могли разговаривать, не опасаясь быть услышанными посторонними.

Жан Корбиак объяснил нам, что его настоящее местопребывание представляет собой нечто вроде укрепленного замка, весьма схожего с его фортом Баратария, построенном на островке, в глубине залива Сан-Марко, приблизительно на половине пути между Сабиной и портом Галвестон, а следовательно, на расстоянии приблизительно двадцати часов пути от того места, где мы теперь расположились лагерем. Но он не мог спокойно дождаться нас, сидя у себя дома, зная, что мы уже так близко, так как был вполне уверен, что все его предписания и желания будут исполнены в точности до самых пустячных мелочей. А потому, будучи убежден, что он в своих расчетах не ошибается и что мы должны быть уже близко, он не мог сдержать своего нетерпения и решил двинуться к нам навстречу до Сабины.

— Завтра вечером мы уже будем в Сан-Марко, — продолжал он, — и там на свободе обсудим, что нам следует делать дальше. Когда я писал тебе, Жордас, то не знал даже, хватит ли у меня жизни, чтобы дождаться твоего приезда. Поэтому я позаботился оставить тебе все мои распоряжения, изложенные письменно. Но затем мое положение хотя и не улучшилось, но мало-помалу сделалось, может быть, в силу привычки, более сносным. Кроме того, и сила воли много значит! А я хотел, хотел, во что бы то ни стало, дождаться тебя и увидеть еще раз моих детей… В то же время я начал понемногу ликвидировать свои дела. Белюш отвел мои два судна в Каракас и там сумел продать их очень выгодно и удачно. Кроме того, большая часть моих товаров теперь также уже продана, так что тебе не предстоит особенно больших хлопот с моими делами, кроме заботы о моих детях, которых я всецело поручаю тебе. Отвези их во Францию и там займись их воспитанием и образованием.

— Прекрасно! А кто тебе мешает отправиться туда вместе с нами? — воскликнул мой отец, как бы не понимая настоящего смысла слов больного товарища.

Комендант Корбиак ответил ему на это печальной улыбкой и выразительным взглядом, ясно говорившим, что главное препятствие — это сторожащая его смерть, но, вероятно, не желая огорчать дочь, он проговорил:

— Ты знаешь, что мне нельзя вернуться во Францию, даже если бы состояние моего здоровья и позволило мне совершить такое большое путешествие!

— Ба-а! — воскликнул мой отец, — в настоящее время это уже устарелые понятия, друг мой! Ты прекрасно можешь теперь вернуться во Францию, где никто давно уже не помышляет, могу тебя уверить, о делах 1815 года, и где Англия теперь не имеет уже ни малейшего влияния. Что же касается Соединенных Штатов, то если бы даже они узнали, что ты вернулся на родину, то и тогда, вероятно, не подумали бы вспомнить старую историю и требовать твоей выдачи. А затем, ничего не может быть проще для избежания всякого рода опасности, как поселиться где-нибудь в тихом забытом уголке — Бретани или Нормандии, как это сделал я, прожив спокойно и беззаботно все эти четырнадцать лет. Если хочешь послушать совета своего старого друга, то приезжай и живи с нами в Сант-Эногате. Правда, мой домик не велик, но и в нем нам хватит места на первое время, а там мы пристроим к нему один или два флигеля, — и все будет как нельзя лучше. Мы выпишем для тебя лучшего доктора из Парижа, будем ухаживать за тобой, беречь тебя, баловать, и в конце концов ты сам увидишь, что мы поставим тебя на ноги!

— Это прекрасная мечта! — задумчиво проговорил Корбиак, как бы околдованный речью своего старого товарища и невольно поддаваясь ей. — Конечно, я не отказываюсь, если только это окажется возможным…

В этот момент неожиданный возглас Клерсины прервал мечты командира Корбиака и моего отца.

— Смотрите, — вскрикнула она, — можно подумать, что в саванне пожар! — и она указала вдаль, на юго-восток, где виднелась громадная черная движущаяся масса, нечто вроде сплошной черной пелены, которая стлалась над желто-зеленым пространством прерии. Мой отец привстал и посмотрел в указанном направлении.

— Это громадное стадо быков! — сказал он, внимательно вглядевшись в черную массу.

— Ну, в таком случае это, наверное, пожар! — подтвердил комендант. — Когда быки, овцы, кони и дикие животные соединяются в такие громадные стада и бегут сплошной стеной все вместе, перед страшной, грозящей им опасностью, то всегда можно сказать с уверенностью, что прерия горит. Но не бойся, дитя мое, — добавил он, обращаясь к своей дочери, — они и не подумают даже устремиться в лес, а, наверно, свернут вправо от нас, а если пожар дойдет до этого места, то мы во всяком случае успеем отступить перед ним, так что и в этом случае нам не грозит никакой опасности!

— Да я вовсе не боюсь, — сказала Розетта совершенно спокойно.

И в самом деле, не страх так расширил ее прекрасные глаза, а скорее сильное любопытство, тот непреодолимый и весьма естественный интерес, какой невольно должно было возбудить в ней это грандиозное, великолепное, невиданное еще зрелище.

— Ах, как бы я желала увидеть вблизи всех этих бедных животных! — проговорила она.

Тем временем я уже почти влез на толстые ветви одного из тех громадных деревьев, вблизи которых мы расположились лагерем.

— Если Нарцисс пожелает тебе помочь взобраться вместе с ним на это дерево, то вы будете видеть все, как в ложе бельэтажа! — заметил на это командир Корбиак.

Громадные ветви могучего кедра спускались почти до земли и представляли собой, так сказать, своего рода лестницу, по которой было весьма легко взобраться.

Розетта с восторгом приняла предложение своего отца; маленький Флоримон также стал проситься к нам. Я не мог отказать ему в этом удовольствии, и спустя три минуты все мы удобно поместились на громадной и толстой ветви кедра на высоте приблизительно шести саженот земли.

Земля под нами дрожала и стонала каким-то глухим стоном, подобным отдаленному подземному гулу, предшествующему землетрясению или раскатам отдаленного грома. Но вскоре среди этих непрерывных раскатов, являющихся результатом топота десятков тысяч ног обезумевших от ужаса животных, стали выделяться отдельные крики, рычание, вой, сливаясь в странный, душу потрясающий концерт. Черная пелена сплошной массой мчавшихся животных растянулась теперь на необозримое пространство и заметно приближалась к нам. Наконец появились и передовые эшелоны громаднейшего стада. То были олени, лани, лоси, черные лисицы, мексиканские волки, рыси, буйволы. Все они мчались одной общей стаей, несясь как ураган, надвигаясь, как морская волна, забывая взаимную вражду, гонимые одним общим страхом и ужасом грозящей им беды. За ними мчались лошади и бизоны, сбившись в одну пеструю кучу, а там были быки и овцы. Все это длилось более получаса и, как предвидел комендант, все они на расстоянии двухсот или трехсот шагов от нашей стоянки вдруг повернули вправо, огибая лес, и помчались в направлении к западу. Вдали, позади их, уже виднелись черные облака дыма и красное зарево пожара.

Увлекшись этим зрелищем, мы не заметили, как маленький Флоримон уполз от нас и взобрался на самую вершину векового кедра. Вдруг его детский голосок, донесшийся до нас с высоты верхних ветвей, заставил нас поднять голову.

— А здесь еще лучше! — кричал он нам, — отсюда видно еще дальше! Иди сюда, милый Нарцисс!.. Посмотри, сколько всадников там мчится, — и все несутся сюда, прямо на нас!..

Опасаясь, чтобы с мальчиком не случилось несчастья, я поспешил взобраться туда, где он находился, и действительно, с первого взгляда убедился, что около сотни всадников мчалось по равнине во весь опор, растянувшись длинной цепью, прямо на тот лесок, на опушке которого мы расположились. Но люди эти не бежали от пожара, а, напротив, мчались скорее навстречу ему…

Что было, кроме того, особенно странно, так это то, что они образовали правильный полукруг и постепенно сближались, стягиваясь ближе друг к другу, как бы снамерением оцепить приютивший нас лесок. Затем, меня еще более поразило то обстоятельство, что в числе этих всадников я узнал Вик-Любена, очевидно, отдававшего приказания остальным, размахивавшего руками и потрясавшего оружием. Да, несомненно, это был мулат в своем громаднейшем сомбреро, тот самый Вик-Любен, встреча с которым так встревожила моего отца.

Я понял, что необходимо было немедленно сообщить ему о моем открытии, и, схватив без дальнейших рассуждений и разговоров своего маленького приятеля Флоримона на руки, поспешил спуститься вниз, крикнув по пути Розетте, чтобы и она тоже скорее слезала.

В тот момент, когда я со своей ношей ступил на землю, мимо меня промчался как стрела Белюш, с разметавшимися по ветру волосами.

— Тревога! — крикнул он. — Командир, вы преданы!.. Отряд вооруженных всадников оцепляет лес с северной стороны и поджег прерию, чтобы преградить нам отступление.

— Вик-Любен во главе этого отряда и, очевидно, предводительствует ими! — прибавил я почти в одно время.

Между тем Розетта с легкостью птички спрыгнула на землю и уже бросилась обнимать и целовать своего отца.

— Что там случилось? — спокойно спросил Жан Корбиак.

Запыхавшийся Белюш едва мог говорить.

— Мы окружены! Человек шестьдесят, если не больше, оцепляют этот лесок… Мне показалось, что вдали блеснул на солнце ствол ружья… Я отправился на рекогносцировку и убедился, что они несутся вон с той стороны, полукругом… Не пройдет получаса, как они окружат нас и всех заберут в плен!..

— Но это чистая нелепость, — проговорил Жан Корбиак, — мы здесь, в Техасе, на нейтральной территории, где приговоры новоорлеанского суда не имеют ни силы, ни значения…

— Да, да, — сказал Белюш, — но вы не забывайте, командир, что за вашу поимку назначена награда в пятьдесят тысяч долларов. Это постановление вот уже четырнадцать лет, как опубликовано. Такая сумма, право, заставит не заметить такой маленькой незаконности, как переход через границу. Да если бы даже Мексика и возбудила вопрос об этой незаконности, кто обратит на это внимание?.. Ну, в крайнем случае, ей дадут какое-нибудь удовлетворение, а вы тем временем будете уже повешены… Вот что!..

— Он прав, — проговорил мой отец, — тем более, если Вик-Любен участвует в этом деле. А ты не ошибаешься? Ты вполне уверен, что видел его? — обратился он уже прямо ко мне.

— Так уверен, как нельзя более!

— Ну, в таком случае нам не остается ничего более, как приготовиться к обороне! — сказал мой отец… — Женщин и маленького мальчугана надо будет запрятать в тростники, в русло ручья… А сколько у нас ружей?

— У меня при себе свое ружье, отец!

— И у меня свое, — сказал он, — а у тебя, Белюш, ведь тоже есть ружье?! Ну, значит, три, а дальше?..

Но других ружей не было. Жан Корбиак, не предвидя возможности нападения, не позаботился вооружить своих слуг для этой прогулки. Только случайно у одного негра оказалось какое-то старое охотничье ружье, а у двух других — по пистолету. Считая вместе с нашими двумя ружьями, у нас в распоряжении было всего семь или восемь выстрелов.

Этого было далеко не достаточно. Отец мой был человек находчивый в полном смысле этого слова, но по лицу его я сразу увидел, когда он тщательно заряжал свое ружье, что он считал это дело проигранным и вполне безнадежным. И Жан Корбиак также понял это.

— Друзья мои, — сказал он совершенно спокойным, твердым голосом, — вы не можете спасти меня, это совершенно ясно. И если эти люди действительно хотят овладеть моей персоной и с этой целью явились сюда, то всякое сопротивление будет бесполезно… А я положительно не хочу допустить бессмысленной резни и избиения тех, кто мне дорог… Пусть же эти негодяи явятся сюда… Я сдамся… в первый раз в своей жизни!

— Жан Корбиак! — сурово крикнул мой отец, — знаешь ли, кому ты говоришь это?

— Да, Жордас, знаю! Я говорю это самому смелому, самому преданному и отважному из людей, каких я только знал. Говорю это человеку, которого люблю и уважаю больше всего на свете, и он послушает меня, он исполнит мою разумную волю, чтобы заменить отца моим бедным детям!

— Нет, Жан Корбиак, я не послушаюсь тебя! — отвечал отец, — теперь ты в резерве, а командую я!.. Знай, что во что бы то ни стало я сумею защитить тебя своей грудью и скорее соглашусь, чтобы эти негодяи вырвали мое сердце из груди, чем допущу, чтобы они сделали тебя своим пленником!

— Жордас, я тебя умоляю… подумай о моих бедных детях!

— У них есть мать, Клерсина! Довольно, незачем попусту терять слова… Нарцисс, ты встанешь вон к тому стволу со своим ружьем, опустись на одно колено, вскинь ружье и держи патроны наготове у себя под рукой… Ты, Белюш, встань вон к этой скале… Я встану здесь… Женщин и коменданта спрятать в русло ручья… мальчугана тоже. Ты, с ружьем, влезай на дерево повыше… на этот кедр… А где же пистолеты? Здесь! Ну, теперь пускай каждый делает свое дело, и может быть, мы все-таки уложим человек десять или больше этих мерзавцев!

Он был теперь совершенно спокоен и отдавал свои приказания тем же невозмутимым тоном, так просто и толково, как некогда при абордажах с капитанского мостика на «Геркулесе».

— Погодите! — вдруг воскликнула Розетта, до этого момента не отходившая от своего отца. — У меня появилась мысль!.. Выслушайте меня… Прошу вас, ради Бога, выслушайте меня!

Стоя подле отца и выпрямившись во весь свой рост, она держала одной рукой руку коменданта, а другой нервно сжимала свой хлыст, поднятый ею с травы. Девушка была бледна, но лицо ее дышало такой решимостью, такой несомненной отвагой, что один вид ее невольно возбуждал восхищение; кроме» того, лицо ее светилось победной, лукавой улыбкой, как видно, под влиянием той мысли, которую она хотела сообщить всем нам.