XVI. В Сарагосе маркиз д'Авилес, управляющий Арагона, был обвинен перед инквизицией в чтении запрещенных книг. Эта попытка не имела никакого последствия. Епископ Барселоны дом Хосе де Клементе был оговорен перед мадридской инквизицией как янсенист. Трибунал предал забвению этот донос и принял подобное решение по нескольким другим делам того же рода.
      Глава XLIII
      ОБ ИСПАНСКОЙ ИНКВИЗИЦИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ КАРЛА IV
      Статья первая
      СОСТОЯНИЕ ПРОСВЕЩЕНИЯ В ИСПАНИИ. НЕКОТОРЫЕ ПРОЦЕССЫ
      I. Карл IV вступил на престол 17 ноября 1788 года. Он отрекся от короны 19 марта 1808 года вследствие волнений, происшедших в Аранхуэсе, процарствовав в Испании двадцать лет. Он думал сохранить свою жизнь, жизнь своей жены-королевы и Князя мира отречением от своих державных прав в пользу своего старшего сына Фердинанда, принца Астурийского, которого представители нации признали возможным наследником монархии.
      II. Главными инквизиторами в царствование Карла IV были: дом Агостино Рубин де Севальос, епископ Хаэна, умерший в 1792 году; дом Мануэль де Абад-и-ла-Сьерра, архиепископ Силиврии, бывший епископ Асторги, который по приказанию двора принужден был подать в отставку; кардинал-архиепископ Толедо дом Франсиско де Лоренсана [199], отказавшийся от своих обязанностей в 1797 году; дом Рамон Хосе де Арсе [200], сначала архиепископ Бургоса, а затем архиепископ Сарагосы и патриарх Индии.
      III. Просвещение начало проникать в Испанию в царствование Филиппа V; оно сделало некоторые успехи при Фердинанде VI и Карле III и значительно усилилось в правление Карла IV. Два препятствия, мешавшие до сих пор его распространению, не существовали более со времени реформы шести больших коллегий Кастилии и изгнания иезуитов. До этого переворота должности каноников кафедральных соборов и судебные магистратуры давались только членам или преподавателям этих коллегий, и в то же время огромное влияние иезуитов отстраняло от должностей и почестей тех, кто не был их учениками или светскими иезуитами (jesuites de robe courte). Эти два разряда составляли как бы третье сословие Общества Иисуса. Маркиз де Рода был главным виновником этой двойной политической меры, которая навлекла на него ненависть членов коллегий и учеников св. Игнатия. Но имя этого министра заслужило почетное место в истории, потому что, давая всем классам награду по заслугам, он возбудил общее соревнование, результатом чего явилось распространение просвещения и интереса к наукам. Это позволяет сказать, что возрождение испанской литературы было делом маркиза де Роды, который произвел эту удачную перемену в 1770 году применением мер, урегулировавших состояние и способ преподавания в университетах и коллегиях, когда народное просвещение в королевстве вышло из-под власти иезуитов. Я думаю, однако, что можно отнести с большей точностью начало настоящей литературы в Испании ко времени Филиппа V, ибо в это царствование на полуострове показались ростки просвещения, которые произвели вскоре таких людей, как Рода, Кампоманес, Флорида-Бланка и многие другие не менее просвещенные испанцы.
      IV. В течение двадцати лет, предшествовавших восшествию на престол Карла IV, сформировалось множество выдающихся людей, действовавших в царствование этого государя, и их усилия, бесспорно, привели бы Испанию к соперничеству с Францией в хорошем вкусе и совершенстве литературных трудов, если бы одно из самых бедственных событий истории не остановило импульса, данного этими великими людьми. Французская революция породила массу произведений о правах человека, гражданина, народа и наций; эти принципы не могли не встревожить короля Карла IV и его министров. Испанцы с жадностью читали эти произведения, порожденные духом свободы, и новые идеи быстро распространились по всем провинциям. Министерство боялось заражения новым политическим учением; желая остановить его, оно заставило отступать назад человеческий дух. Оно поручило главному инквизитору запретить и арестовать все французские книги, листки и журналы, относящиеся к революции, и рекомендовало всем своим агентам тщательно наблюдать, чтобы воспрепятствовать тайному ввозу их в королевство. Вторая мера, употребленная правительством, состояла в упразднении в университетах и других учебных заведениях кафедр естественного и международного права.
      V. Граф Флорида-Бланка был тогда первым министром и государственным секретарем. Это поведение окончательно погубило его в мнении народа. Его упрекали, что он только новичок в административном деле, что он не знает действительных средств к предохранению Испании от революции и умеет употреблять только меры, способные отсрочить зло, но не воспрепятствовать ему, так как, говорили, запрещение не только усиливает любопытство, но и делает более беспокойным и более горячим желание удовлетворить его.
      VI. Инструкции, данные правительством инквизиторам, послужили к тому, что комиссары святого трибунала получили формальный приказ противодействовать ввозу книг, составленных приверженцами новой философии как противных государственной власти, причем в опубликованных указах было сказано, что они осуждаются Священным Писанием, в частности св. Петром и св. Павлом, и было велено доносить на лиц, о которых знают, что они сочувствуют принципам восстания.
      VII. Было бы трудно сосчитать число доносов, последовавших за мерою, которую предприняло правительство Карла IV. Большинство оговоренных были молодые студенты Саламанки и Вальядолида; их было много и в других городах и университетах королевства. Кто любил сочинения о революции, опубликованные во Франции, презирал запрещение инквизиторов и употреблял все средства, чтобы добыть их. Поэтому естественное и международное право тогда изучалось более, чем в эпоху, когда не была упразднена эта часть преподавания. Результатом административной строгости явилось возникновение почти бесчисленного множества процессов против оговоренных, и предварительное следствие по этим делам напрасно отнимало время у комиссаров и нотариусов святого трибунала, потому что процессы приостанавливались за неимением улик, если только не увеличивалось число доносов и свидетелей какого-нибудь разговора, заслуживающего богословской критики.
      VIII. Многие испанцы знатного происхождения или выдающихся познаний явились предметом тайных следствий как подозреваемые в безбожии и философствовании, в частности дон Николас д'Асара, посол в Риме; дон Антонио Ри-кардос, главнокомандующий каталонской армии; граф де Труильяси-Торрепальма; дон Бенито Байльс, профессор математики в Мадриде; дон Луис Каньюэло, адвокат королевских советов; дон Хосе Клавихо Фахардо, директор кабинета естественной истории; дон Томас Ириарте, начальник архива первого секретариата государственного министерства; дон Феликс Мария де Саманьего, барон и сеньор д'Аррайя; дон Грегорио де Висенте, доктор и экстраординарный профессор Вальядолидского университета; дон Рамон де Салас, профессор Саламанкского университета. В главах XXV и XXVI я рассказал историю их процессов.
      IX. Происходили также дознания и тайные опросы свидетелей против множества других испанцев, которые были не менее достойны уважения нации по своему рангу, должностям, талантам и добродетелям и которые были оговорены как янсенисты. В числе жертв этого смешного обвинения отметим дома Антонио Тавиру, бывшего последовательно епископом Канарских островов, Осмы и Саламанки; дома Антонио Палафокса, епископа Куэнсы; донью Марию Франсиску де Портокарреро, графиню де Монтихо, грандессу Испании; дона Хосе де Йереги, наставника инфантов дона Габриэля и дона Антонио дома Хосе де Линасеро, толедского каноника, воспитателя кардинала Бурбона; дома Антонио Куэсту, архидиакона Авилы; дома Херонимо Куэсту, его брата, каноника-пенитенциария той же церкви; дома Хуана Антонио Родригальвареса, архидиакона Куэнсы, брата Мануэля Сентено, августинца, человека выдающихся заслуг. Историю преследования этих знаменитых испанцев читатель найдет в указанных главах.
      X. Процесс марсельца Мишеля Мафра де Рье также относится к царствованию Карла IV. Сюда же принадлежат процессы мадридского хромого, который выдавал себя за чародея, человека, отрицавшего существование демонов (о нем я говорил в главах V и XI), - белого священника, который оказался виновным благодаря своему чересчур нежному, почти любовному разговору во время исповеди невежественных и легковерных монахинь; капуцина, притязавшего на сверхъестественные откровения, о котором я говорил в главе XXI. Было еще много других. Но так как я решил не описывать всех процессов, разбиравшихся в это царствование, я ограничусь теми, которые кажутся наиболее интересными.
      XI. Дон Бернардо Мария де Кальсада, пехотный полковник, шурин маркиза де Манка, привлек мое внимание своим несчастием, когда он был арестован герцогом де Мединасели, главным судьей святого трибунала. Я сопровождал его в качестве секретаря, так как секретарь секвестра заболел. У дона Бернарде было много детей, доведенных до нищеты, и я страдал, видя печальное положение их матери. Я предполагаю, что эта дама не забыла того, как я держал себя в эту грустную ночь и при вторичном посещении на другой день. Несчастный Кальсада, которому его жалованья чиновника в военном министерстве не хватало для содержания многочисленной семьи, занялся переводом некоторых французских произведений и составил один труд сатирического характера, доставивший ему врагов в среде фанатиков и монахов, которые под видом горячего усердия к самой строгой морали обнаружили свою нетерпимость ко всему, что не согласно с их мыслями. Они погубили своими доносами эту семью, глава которой, проведя несколько времени в тюрьме святого трибунала, подвергся отречению в легкой степени, которое почти равнялось отпущению, за проступки, касающиеся веры, и был затем изгнан из Мадрида, отказавшись от своей должности и от надежды на повышение.
      XII. Придворная инквизиция проявила большую снисходительность к маркизу де Нарросу. Хотя многие свидетели показали, что слышали, как он поддерживал еретические тезисы Вольтера и Руссо, которых, судя по его словам, он читал, а также Монтескье, Мирабо, барона Гольбаха [201] и других философов той же школы, его избавили от позора тюрьмы и публичного покаяния. Нашли более приличным попросить графа де Флорида-Бланку, бывшего тогда первым министром и государственным секретарем, послать ему через обыкновенного курьера провинции Гипускоа, где он тогда жил, извещение, что король приказал ему явиться в Мадрид по правительственным делам. Маркиз поспешил отправиться ко двору, тем более удовлетворенный получением приказа, что он надеялся на назначение помощником гувернера принца Астурийского, нынешнего Фердинанда VII. Об этом он говорил своему родственнику герцогу де Гранаде, у которого остановился по прибытии в столицу. На другой день он получил приказ о невыезде из Мадрида и о явке, когда получит извещение, в зал заседаний инквизиции. Вскоре он сознался в предъявленных ему обвинениях и даже добавил несколько признаний, заявляя, однако, что не переставал быть настоящим католиком и что желание прослыть за самого образованного человека в стране было единственным мотивом, заставившим его высказать эти тезисы. Он произнес отречение как слегка заподозренный; на него наложили тайную епитимью, и его дело было известно только очень небольшому числу лиц. Если бы трибунал всегда следовал этому правилу, ни один выдающийся человек не опасался бы, что будет опозорен, ибо все явились бы перед судьями, заявляя, как маркиз де Наррос, о чистоте своих намерений. Личного интереса было бы достаточно для избежания диффамации; тогда в числе узников увидали бы только людей из простонародья, которым нечего терять через побег и которые поэтому не решались уезжать из Испании вместо явки в трибунал для ответа на обвинения.
      XIII. Инквизиторы Валенсии привлекли к суду брата Агостино Кавадеса, начальника монастыря ордена милосердия, профессора богословия в университете Валенсии. Он вышел из тюрьмы святого трибунала и произнес отречение. Когда он очутился на свободе, то потребовал пересмотра приговора, и верховный совет признал справедливость его апелляции. Брат Агостино был реабилитирован в своей чести и должности, и вынесенный против него приговор был объявлен недействительным и не имеющим последствий в будущем. Досадно видеть, что совет, следуя духу своего века и прогрессу просвещения, в большинстве процессов не имел мужества предложить королю, чтобы каждый подозреваемый, ответив на обвинение прокурора, освобождался под свое клятвенное ручательство. Нельзя сомневаться, что множество обвиняемых доказало бы свою невиновность и с пользой для себя отвело бы свидетелей предварительного следствия.
      Статья вторая
      ПРОЦЕСС, ВОЗБУЖДЕННЫЙ ПРОТИВ ДОНА МАРИАНО ЛУИСА ДЕ УРКИХО, ПЕРВОГО МИНИСТРА И ГОСУДАРСТВЕННОГО СЕКРЕТАРЯ
      I. Дон Мариано Луис де Уркихо, первый министр и государственный секретарь Карла IV, был также предметом преследования святого трибунала. При врожденной необычайной силе духа тщательное образование помогло ему усвоить познания своего века и возвысило его над заблуждениями эпохи. С ранней юности он получил известность благодаря переводу Смерти Цезаря (трагедии Вольтера), опубликованному им вслед за Предварительным рассуждением о возникновении испанского театра и его влиянии на нравы. Это произведение, обнаруживавшее только благородное желание славы и пламенную гениальность его автора, возбудило внимание святого трибунала. Тайные розыски были направлены относительно религиозных убеждений кавалера Уркихо, в глазах которого одна внешняя практика не заменяла добродетели. Трибунал удостоверился, что он обнаруживает большую независимость мыслей и, имея решительную склонность к философии, всецело предается изучению этой науки, которую инквизиция квалифицировала как учение неверующих. Вследствие этого намеревались заключить его в тюрьму, когда граф д'Аранда, первый министр и государственный секретарь, убедившись в его способностях и заметив его имя в списке выдающихся молодых людей, предназначенных к дипломатии графом Флорида-Бланкой, его предшественником, предложил королю приобщить его к государственным делам. Карл IV назначил его в 1792 году чиновником первого государственного секретариата.
      II. Инквизиторы изменили ход ведения дела, видя возвышение человека, которого они наметили своей жертвой. Их политика в эту эпоху внушала им к министерству уважение, которого они не имели в предшествующие века. Постановление о заключении в тюрьму они обратили в другое, названное слушанием улик, по которому кавалер Уркихо должен был тайно являться в трибунал придворной инквизиции по каждому вызову. Приговор свелся к объявлению его слегка заподозренным в разделении заблуждений новых неверующих философов. Он был условно освобожден от церковных наказаний, и на него наложили некоторые духЪвные епитимьи, которые он мог отбыть тайно. Трибунал потребовал его согласия на запрещение переведенной им трагедии и составленного им предварительного рассуждения. Как на замечательное свидетельство уважения, надо указать на то, что он не был назван в указе ни как автор, ни как переводчик. Не захотели довести о нем до сведения толпы, которая вообще мало сохраняет почтения к заслуженным людям, чьи произведения запрещены святым трибуналом.
      III. Если сличить процесс кавалера Уркихо с процессом архиепископа Каррансы, не без удивления устанавливаешь политическую осмотрительность новых инквизиторов и суеверную варварскую тиранию, которую прежние инквизиторы развили против достопочтенного примаса испанской Церкви. Правда, инквизиторы нашего времени редко обнаруживают такую сдержанность, какую они проявили в 1792 году, и надо сознаться, что боязнь оскорбить графа д'Аранду (который ненавидел инквизицию) была тайным мотивом их поступков в этом случае.
      IV. Достойный ученик графа д'Аранды, кавалер Уркихо в царствование Карла IV дошел постепенно до звания первого министра в тридцатилетнем возрасте. Одаренный искусством оценивать эпоху и распознавать людей, полный достоинства и властности, способный повелевать людьми, он приложил все усилия к искоренению всякого рода злоупотреблений и к уничтожению заблуждений, противодействующих прогрессу просвещения и благополучию родины. Гордый, деятельный, непреклонный в отстаивании прав своего народа, он проявлял неустанную заботу о внутреннем порядке: злоупотреблениям некуда было укрыться. Везде он поощрял промышленность и искусство. Мир обязан ему бессмертным трудом барона Гумбольдта [202]. Наперекор всем испанским обычаям, он открыл этому знаменитому путешественнику в 1799 году доступ в Америку и дал ему могущественную поддержку первого министра, увлекающегося науками и искусством. С помощью своего друга адмирала Масарредо он поднял флот. Он первый в Европе составил проект уничтожения рабства. Он ввел в обычай - принцип обмена военнопленных с маврами действующим поныне трактатом, заключенным между королем Испании и султаном Марокко. В 1800 году, когда, по-видимому, судьба покровительствовала французским армиям и французское правительство преследовало династию Бурбонов, он устроил королевский престол в Этрурии [203] для принца этой знаменитой фамилии, женатого на дочери Карла IV, и подписал в Сан-Ильдефонсе трактат с генералом Бертье [204], который после стал принцем Ваграмским.
      V. Смерть папы Пия VI послужила для него благоприятным случаем ослабить в некоторой степени зависимость Испании от Ватикана. Благодаря ему король подписал 5 сентября 1799 года декрет, возвращавший епископам пользование правами, узурпированными римской курией вопреки канонам. Этот декрет освобождал испанский народ от ежегодной траты многих миллионов на получение брачных льгот в близких степенях родства и других булл и бреве.
      VI. Этот смелый шаг должен был привести к преобразованию инквизиции, этого бича человечества, которая своим устарелым и чудовищным устройством противоречила духу Евангелия и принципам Церкви и противодействовала государственному благу и благополучию народа. Министр хотел было упразднить ее совершенно и ее имущество отдать на учреждения благотворительности и общественной пользы. Он заготовил декрет и представил его к подписи Карла IV. Если это великое дело и не было тогда совершено, то министру, по крайней мере, удалось убедить монарха в необходимости урегулировать власть святого трибунала по принципам, более согласным с правосудием, запретив этому трибуналу арестовывать кого бы то ни было без королевского соизволения и разрешив узникам после судебного допроса получать всякое сообщение и предъявление всех документов их процесса и свидетельских показаний, как это бывает в других судах.
      VII. В числе многочисленных мудрых решений, внушаемых кавалером Уркихо королю, есть одно, которое нельзя опустить в этой Истории. Это решение было опубликовано 11 октября 1799 года в форме указа о свободе и независимости всех книг, бумаг и вещей иностранных консулов, поселившихся в приморских портах и торговых городах испанских владений. Указ был издан по случаю опрометчивого обыска, произведенного комиссарами инквизиции Аликанте в доме Леонгарда Стука, покойного голландского консула, и в Барселоне у французского консула.
      VIII. Эти счастливые мероприятия испанского двора прервались с падением министра, который был их инициатором. Жертва интриги, он испытал судьбу, выпадающую на долю великих людей, которым не удалось уничтожить заблуждения и предрассудки, против которых они боролись. Своекорыстие, тщеславие, низкие страсти, задетые разоблачением и подавлением злоупотреблений, ничего не прощают тому, кто поднял завесу, а еще менее тому, кто, никогда не произнося слов предательства или лжи, встречает их ухищрения с откровенностью и мужеством безупречной души. Кавалер Уркихо был заключен и постоянно содержался в строжайшей тайне в сыром застенке Памплонской крепости. Лишенный всего, не имея возможности добыть книги, чернила, бумагу, огонь, свет, он претерпел в долгом заточении беззаконное обращение.
      IX. Фердинанд VII при своем вступлении на престол объявил несправедливым и незаконным все сделанное относительно его в минувшее царствование. Кавалер Уркихо, забыв ужасы восьмилетнего гонения, благословил в Фердинанде государя, который желал необходимых реформ и добровольным актом положил предел испытанному им ужасному обращению. Он отправился в Витторию, когда государь, направляясь в Байонну, остановился в этом городе. Он все пустил в ход, чтобы отвратить короля от этого гибельного путешествия. Письма, написанные им по этому поводу его другу генералу Куэсте от 13 апреля, 8 мая и 5 июня 1808 года (вечный памятник проницательности и глубины взглядов этого действительно государственного человека), содержат точное предсказание всех несчастий, постигших Испанию, и указывают средства, которые могли бы их предупредить {Эти письма находятся во втором томе Мемуаров по истории испанской революции дона Хуана Нельерто, под э 34, 59 и 67. (Под Нельерто следует разуметь того же Льоренте. - Ред.)}. Личные советники Фердинанда отвергли эти мудрые предостережения, предохранившие бы монархию от бедствий, которые навлек этот неосторожный шаг.
      X. Полный привязанности к испанской королевской фамилии, кавалер Уркихо отказался явиться в Байонну, вопреки троекратному приказу Наполеона, пока не появились акты отречения Карла IV, Фердинанда VII и принцев его семьи.
      Только после того, как все эти королевские особы покинули этот город, он прибыл туда. Он любил свою родину; он ничего не упустил, чтобы убедить Наполеона не приводить в исполнение его планов в отношении Испании, но его энергичная логика не имела успеха.
      XI. Избранный секретарем хунты испанских нотаблей, собравшихся в Байонне, и вслед за тем назначенный министром и государственным секретарем, Уркихо принял эту должность. На его благородных намерениях незачем долго останавливаться: они известны всем. Он видел, что монархия низвергнута и погружена в анархию. Тогда, уступая насилию, воспламеняясь надеждой с пользой послужить нации, он отдал ей свое просвещение и пожертвовал своим покоем. Он всячески старался отвратить бедствия, которые готовы были обрушиться на нее. Он хотел предупредить народные восстания, осквернение храмов, разрушение городов, пожары домов, разорение семей - одним словом, вырвать страну из бедствия гражданской и международной войн, удержать целость ее границ и сохранить за ней то высокое положение, которого требовала национальная честь.
      XII. Находясь на этом высоком посту, в каждом несчастном он видел своего брата, и среди бед, каких Испания не испытывала никогда, этот министр (в чьем характере было чувство презрения ко всему бесчестному и неразумному и в котором серьезное отношение к своим обязанностям и любовь к общественному благу горит пожирающим пламенем, подавляющим другие страсти или соединяющим их в одно чувство) стал не менее известен своими дарованиями, которые развил размышлением и трудом, чем своей прежней крайней филантропией. Наконец, он имел счастие видеть во время своего министерства появление декрета, упразднявшего страшный трибунал святой инквизиции и объявлявшего его посягающим на государственную власть.
      XIII. Похвала этому великому человеку только что сделана энергичным и откровенным пером. Публика прочтет ее с удовольствием и интересом. Я ограничусь тем, что скажу, что в течение четырех лет кавалер Уркихо жил в Париже среди знаменитых друзей, которых он очаровал, судя по их сожалениям в связи с его смертью. Смерть прервала его жизненную карьеру после шестидневной болезни. Он умер, как жил, полный мужества и необыкновенной безмятежности, философии и глубокого чувства добродетели, которые свойственны честному и мудрому человеку. Его тело было похоронено 4 мая 1817 года на восточном кладбище Пер-Лашез, где поставили из белого каррарского мрамора великолепный памятник в виде круглого храма, украшенного восемью колоннами. В центре над могилой стоит кенотафий [205] со следующими надписями.
      На южном фасаде главная надпись по-французски:
      "Ici repose
      Marianno Louis de Urquijo,
      Ancien ministre
      Et premier secretaire d'Etat
      D'Espagne,
      Decede a Paris le 3 Mai 1817,
      Age de quarante neuf ans,.
      Vrai philosophe chretien;
      Modeste dans la prosperite,
      Fort dans l'adversite,
      Politique eclaire,
      Savant,
      Protecteur des sciences et des arts,
      Bon fils,
      Fidele a l'amitie
      Compatissant pour les malheureux.
      Ses amis,
      La famille desolee,
      L'humanite entiere,
      Particulierement l'Espagne,
      Sa bien-aimee patrie,
      Le regretteront toujours.
      Terre, sois lui legere".
      На северном фасаде та же надпись по-испански:
      "Aqui Descansa
      Don Marianno Luis de Urquijo,
      Antiguo ministro
      Y Primer secretario de estate
      De Espana.
      Fallecio en Paris as 3 de мауо 1817,
      De e dad de 49 anos.
      Verdadero filosofo cristiano;
      Modesto en la prosperidad,
      Tuerte en la adversi dad,
      Politico illustrado,
      Sabio, Protector de ciencias у artes,
      Buen hijo,
      Fiel a la amistad,
      Compasivo con los infelices.
      Sus amigos,
      Su familia descon solada,
      La humanidad entera,
      Particularmente Espana,
      Su mui amada patria,
      Sentiran siempre su falta.
      I tierra, sele ligera!"
      To есть: "Здесь покоится Мариано Луис де Уркихо, бывший министр и первый государственный секретарь Испании, умерший в Париже 3 мая 1817 года, сорока девяти лет от роду. Истинный христианский философ; скромный в благополучии, твердый в злополучии, просвещенный политик, ученый, покровитель наук и искусств, добрый сын, верный друг, сострадательный к несчастным. Его друзья, его безутешная семья, все человечество, особенно Испания, его любимая родина, будут всегда сожалеть о нем. Да будет ему легка земля".
      На восточном фасаде:
      "A la memoire
      Du chevalier de Urquijo",
      то есть: "Памяти кавалера Уркихо".
      На западном фасаде:
      "Il fallait un temple a la vertu, un asile a la douleur",
      то есть: "Нужен был храм для добродетели, убежище для скорби".
      На карнизе:
      "Concession a perpetuite,
      XVI Metres, l'an MDCCCXVII",
      то есть: "Уступленное навеки место, 16 метров, 1817 год".
      Статья третья
      ПРОЦЕССЫ, ВОЗБУЖДЕННЫЕ ПРОТИВ КНЯЗЯ МИРА И ДРУГИХ ЛИЦ
      I. В 1792 году сарагосские инквизиторы получили донос и заслушали свидетелей против дома Агостино Абад-и-ла-Сьерры, епископа Барбастро. Он был оговорен как исповедующий янсенизм и одобряющий принципы, послужившие основанием для гражданской конституции французского духовенства во время Учредительного собрания [206]. Пока это дело находилось в руках сарагосских инквизиторов, брат епископа дом Мануэль де Абад-и-ла-Сьерра был назначен главным инквизитором. Сарагосские судьи не осмелились продолжать следствие и оставили процесс под сукном. Когда дом Мануэль был отставлен от должности главного инквизитора, он сам был оговорен как янсенист, лжефилософ и макиавеллист. Однако против него не было затеяно процесса.
      II. Епископ Мурсии и Картахены дом Викторин Лопес Гонсало был также оговорен в 1800 году перед инквизицией как подозреваемый в янсенизме и некоторых других ересях за то, что одобрил и разрешил защищать в своей семинарии тезисы о приложении святого таинства литургии и некоторые другие аналогичные богословские пункты. Процесс епископа не пошел далее сокращенного дознания, потому что, узнав об интригах некоторых схоластических докторов иезуитской партии, он защитил себя перед главным инквизитором с такой энергией и ученой эрудицией, что остановил движение, которое совет хотел дать его делу. Торжество епископа было, однако, непродолжительно, так как члены верховного совета велели продолжать процесс против тезисов, когда заметили, что они благоприятствуют другим выводам о чудесах, защищавшимся 1 и 2 июля 1801 года в семинарии, против коих высказались почти все квалификаторы.
      III. Дело янсенизма возбудило необычайное брожение в королевстве. Иезуиты, вернувшиеся в Испанию в силу разрешения, данного им в 1798 году, вскоре приобрели для своей партии множество друзей, обзывая янсенистами тех, кто не принимал их мнений и ультрамонтанских правил. Присутствие их нарушило спокойствие, в котором находилась страна со времени изгнания иезуитов. Их поведение было так неполитично, что их принуждены были вторично изгнать из королевства. За короткое время, которое они провели в Испании между одним изгнанием и другим, их интриги посеяли раздор на целое столетие и наполнили святой трибунал доносами. Они были виновниками преследования, направленного против графини де Монтихо, епископов Саламанки, Куэнсы и Мурсии, каноников Родригальвареса, Линасеро и других вышеназванных лиц. Епископ Куэнсы дом Антонио Палафокс в 1801 году нанес удар их интригам. Родригальварес и Посадас, каноники Св. Исидора в Мадриде, в том же году возмутились поведением своего собрата дома Бальдассара Кальво, который имел наглость донести в церкви на мнимое сборище янсенистов и местом их собрания назвать дом графини де Монтихо, который нельзя было не распознать по обозначенным им признакам. Действия брата Антонио Герреро, настоятеля монастыря Четок в Мадриде, были почти так же дерзки. К сожалению, Пий VII, плохо осведомленный своим нунцием Кассони, послал братьям Кальво и Герреро бреве, в котором хвалил их усердие к католической религии, радовался их преданности святому престолу и убеждал быть стойкими в своих усилиях на пользу доброго дела. Гордые этим свидетельством, которое ложные донесения вырвали у верховного первосвященника, они увеличили свою активность до такой степени, что трудно сказать, насколько бы разгорелся зажженный ими пожар, если бы Князь мира не принял мер, помешавших продолжению беспорядка.
      IV. Обвинение в янсенизме братьев дома Антонио и дома Херонимо де ла Куэста, которых приговорили к заключению в тюрьму и о которых я писал в главе XXV, повлекло за собой предание суду инквизиции дома Рафаэля де Мускиса, архиепископа Сант-Яго, духовника королевы Луизы, жены Карла IV.