Некоторое время спустя прокурор-фискал сделал представление, что безумие подсудимого мнимое и у него только дурное настроение мыслей, от которого его могут вылечить собственные размышления. Вследствие этого акта фискала обвиняемого снова водворили в тюрьму. Адвокат выставил свои возражения, не только касающиеся этого частного случая, но и по принципиальному вопросу. По частному инциденту он возражал тому, что инквизиция должна вступать в процесс, хотя не решено, что обвиняемый был женат на Изабелле, а в принципиальном отношении, даже если брак объявлен существующим, есть возможность для решения в пользу обвиняемого вопроса относительно обвинения в двоеженстве, так как тот не виновен в этом преступлении. Мнения в святом трибунале разделились. Один юрисконсульт выразил мнение, чтобы Наварро появился на первом публичном аутодафе с санбенито и в картонной митре, произнес легкое отречение и был присужден к уплате штрафа в сто дукатов. Епархиальный епископ предлагал отсрочить приговор; но если бы трибунал решил вынести приговор, не откладывая, обвиняемого, по его мнению, не следовало обязывать появляться на публичном аутодафе ввиду его достоинства дворянина и члена муниципалитета Мурсии; можно удовольствоваться назначением ему наказания на тайном аутодафе, в зале заседаний суда: а именно, подвергли бы его отречению как находящегося в легком подозрении и заставили заплатить штраф в сто дукатов. Инквизитор Серрано голосовал за публичное аутодафе, легкое отречение, штраф в сто песо и годичный срок изгнания. Инквизитор Посо требовал аутодафе, отречения, штрафа в сто дукатов и наказания в сто ударов кнута на улицах Мурсии. Как видно, привилегии испанского дворянства не очень импонировали инквизитору Посо. Декан трибунала Кантера подал мнение, что перед окончательным голосованием по принципиальному вопросу надо решить, действительно ли обвиняемый стал помешанным или безумие притворно, потому что от этого зависит его мнение по принципиальному вопросу. Процесс был направлен в верховный совет, который приказал отсрочить окончательный приговор, касающийся брака обвиняемого с Изабеллой; если приговор признает законность брака, следует высказаться насчет истинного или притворного сумасшествия обвиняемого. Если сумасшествие будет признано притворным, следует постановить приговор о двоеженстве, но приостановить исполнение до совещания с верховным советом; в ожидании этого обвиняемого надо отправить домой и держать его там под поручительством. Кажется, что дело не двинулось далее; вероятно, благоразумие совета остановило его на той точке, где мы его видим. Дай Бог, чтобы он постоянно следовал тем же принципам! Мнение инквизитора Посо дышит жестокостью; мнение Серрано не обнаруживает умеренного судьи; мнение епархиального епископа самое справедливое. Что касается поведения верховного совета, то надо сознаться, что оно было очень мудрым. Наблюдение над пятью различными мнениями доказывает с несомненной очевидностью, что произвол есть существенный порок трибунала.
      VIII. В следующем 1576 году монах-диакон произнес легкое отречение; на два года он был запрещен в священнослужении и присужден к безвыходному пребыванию в монастыре на этот срок и занятию последнего места в хоре и на всех собраниях его братства. Его преступление, может быть, не было бы никому известно до самой его смерти, если бы он сам не открыл его инквизиции, хотя легко мог уволить себя, так как не было вопроса о ереси. Этот монах, предприняв путешествие, однажды вечером остановился на ночлег у деревенского священника, духовного брата его ордена. Деревенский настоятель спросил его, не священник ли он. Монах имел слабость ответить утвердительно, нисколько не думая о своих словах и не ожидая никакого действия своего ответа, кроме увеличения внимания к нему в доме сельского пастыря. Последний немедленно выразил ему желание исповедаться у него. Монах, ошеломленный этим заявлением, не осмеливаясь сказать своему хозяину, что он солгал и вовсе не священник, исповедал его и дал ему отпущение. Мучимый в своей совести воспоминанием о грехе, он некоторое время спустя принял решение донести самому на себя мурсийской инквизиции. Я не защищаю монаха; но это настроение не мешает мне заметить в резолюции инквизиторов выдающуюся жестокость, до очевидности противоположную правилам закона и благоразумия. Кто обвиняет себя добровольно и под секретом, может быть подвергнут только тайной епитимье, так, чтобы грех его остался неизвестным. Всякая другая практика может только воспрепятствовать виновным делать добровольные признания. Еще не еретик тот, кто разрешает от греха, не будучи священником, если не верит в действительность такого отпущения грехов. Монах, который, как видно, был очень далек от мысли о действительности данного им разрешения, не прав в доносе на себя. Принуждение его произнести легкое отречение обнаруживает одно из тысяч мошенничеств, употребляемых святым трибуналом. Это суждение предполагает, что обвиняемый квалифицирован как подозреваемый в ереси в малейшей степени, и этот довод единственно был выставлен инквизиторами для оправдания их постоянных узурпации юрисдикции епископов в таких и подобных им делах.
      Глава XXIV
      АУТОДАФЕ, СПРАВЛЕННЫЕ ПРОТИВ ПРОТЕСТАНТОВ И ДРУГИХ ОБВИНЯЕМЫХ ИНКВИЗИТОРАМИ ТОЛЕДО, САРАГОСЫ, ВАЛЕНСИИ, ЛОГРОНЬО, ГРАНАДЫ, КУЭНСЫ И САРДИНИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ ФИЛИППА II
      Статья первая
      ИНКВИЗИЦИЯ ТОЛЕДО
      I. Я уже заметил, что все, что происходило в инквизициях Севильи, Вальядолида и Мурсии, происходило и в других, потому что во всех было одно правило поведения, одна система произвола в толковании и применении приказов, и потому суровость приговора стала правилом, которое одни инквизиторы передавали другим. Для того чтобы показать неоспоримость этой истины, я расскажу историю нескольких аутодафе в разных провинциях с определенным числом специфических особенностей, которые я покажу в своих заметках, извлеченных из подлинных процессов и реестров святого трибунала.
      II. 25 февраля 1560 года инквизиторы Толедо справили аутодафе, на котором несколько осужденных были сожжены живьем, другие в изображении и множество было подвергнуто епитимьям. Они были наказаны как подозреваемые в лютеранстве и магометанстве или по делам о двоеженстве, богохульстве или заблуждениях насчет блуда, который они считали дозволенным, а также как виновные в возвращении к иудейскому культу. Сгорая страстью показать себя столь же преданными государям, как инквизиторы Вальядолида, толедские инквизиторы энергично принялись за приготовления к церемонии, чтобы отпраздновать прибытие новой королевы Елизаветы Валуа, дочери Генриха II, короля Франции. Вследствие трактата, заключенного 3 апреля 1559 года, она была обвенчана в Толедо 2 февраля 1560 года кардиналом, епископом Бургоса, домом Франсиско Мендоса-и-Бовадильей, в присутствии Хуанны, вдовствующей принцессы Португалии, сестры короля, и несчастного дона Карлоса, принца Астурийского, которому новая королева была раньше предназначена в супружество. Некоторые историки утверждают, но неверно, будто имелась большая несоразмерность в возрасте Елизаветы и Филиппа II. Хотя принцессе было тринадцать лет, а дону Карлосу четырнадцать, и этот расчет устанавливает, по-видимому, более подходящее соотношение, можно сказать, что Филипп II не только не был слишком стар для нее, но, имея от роду лишь тридцать три года, был в расцвете своих физических и умственных сил, и принцесса благодаря браку с Филиппом II овладела престолом, которого пришлось бы долго ожидать с доном Карлосом, если предположить, что он жил бы дольше. Историкам скорее следовало бы удивляться печальной церемонии, которой хотели развлечь тринадцатилетнюю королевскую принцессу, прибывшую с французского двора, где она видала блестящие праздники, которые не поражали неприятно ни ее возраста, ни сана. В то время в Толедо происходило собрание кортесов королевства для принесения присяги на верность принцу, предполагаемому наследнику престола. Для торжественного справления аутодафе воспользовались этим собранием, состоящим из грандов Испании, множества прелатов и представителей городов. Кроме количества жертв, это аутодафе поражало своей величественностью по сравнению с самыми знаменитыми аутодафе Вальядолида.
      III. В 1561 году происходило другое аутодафе в том же городе. На нем сожгли четырех нераскаянных лютеран живьем и примирили с Церковью девятнадцать человек. Двое из первого разряда были испанские монахи, двое других - французы. Еще двое были приговорены к релаксации, но накануне казни они сознались во всем, чего желали инквизиторы, и были допущены к примирению с Церковью. Среди приговоренных к епитимьям находился королевский паж, уроженец Брюсселя, Шарль д'Эстре. Какой избыток изуверства был в предположении, что среди празднеств и народных развлечений, посвященных браку государя, последний мог находить приятным унижение одного из его пажей и его удручение епитимьями. Может быть, инквизиторы приготовили эту казнь с намерением его спасти. Действительно, королева Елизавета, тронутая состраданием, просила короля даровать помилование юноше в том, что зависело от его власти; она обратила ту же просьбу к главному инквизитору Вальдесу, который присутствовал на аутодафе, и получила полное помилование Шарля д'Эстре, обещавшего твердо держаться католической веры.
      IV. В других главах этой истории можно было видеть, что инквизиторы Толедо постоянно обнаруживали горячее усердие и увеличивали число жертв до бесконечности. Если бы не было других доказательств, было бы достаточно привести большое число семейств, которых излишнее усердие инквизиторов облекло в траур и повергло в слезы в городе Сифуэнтесе (провинция Гвадалахара, епархия Сигуэнсы). Местные жители перестали ходить к божественной службе, стыдясь смотреть на подвешенные к церковному своду санбенито с именами и обозначением должностей предков и родственников почти всех жителей, а также с указанием испытанных ими наказаний и перенесенного позора. Церковный капитул и ружные священники города Сифуэнтеса, видевшие ближе всех дурное действие столь унизительного зрелища, обратились к папе и умоляли его святейшество позволить им уничтожить или, по крайней мере, удалить санбенито. Папа внял справедливости этих жалоб и разрешил 15 декабря 1561 года просимое с тем, чтобы на это согласился главный инквизитор. Папа поставил такое условие, потому что был убежден, что в случае, если эта мера не понравится инквизитору, она не принесет никому пользы, вследствие притворства, с каким испанское правительство всегда горячо принимало сторону инквизиторов, когда им не нравились приказания, шедшие из Рима.
      V. С какой бы стороны и в каком бы смысле мы ни рассматривали инквизицию, в ней всегда можно найти только чудовищное учреждение. Его главные агенты были орудием и поддержкой захватнических тенденций и деспотизма Рима; несмотря на это, инквизиторы всегда умели ловко вывернуться из необходимости повиноваться Риму, когда считали это полезным делу святого трибунала. Их защита перед главой Церкви состояла в утверждении, что указы римской курии были противоположны указам, полученным от испанского короля. Равным образом они обходили указы государя, оправдывая свой отказ мнимой необходимостью сообразоваться с буллами, которые отлучили бы их, если бы они повиновались королевским указам. Они были постоянно готовы противиться той и другой власти, как только главный инквизитор пошлет тайный приказ, от своего ли имени или по соглашению с верховным советом (когда этот акт вероломства казался ему необходимым), вопреки апостолическим законам и королевским указам. Но нас еще больше должно удивлять, что сам глава инквизиции был не всегда уверен в повиновении подчиненных ему людей. Провинциальные инквизиторы предавали забвению указы и декреты верховного совета, если их единодушное мнение противоречило распоряжениям этих декретов и если имелись шансы, что совет не будет уведомлен. Причиной всех этих беспорядков была тайна, в которую все облекалось и злоупотребления которой находили поддержку в самом уставе трибунала. Поэтому, вопреки видимому единению членов святого трибунала, разделение, постоянно бывшее между ними, иногда вызывало анархию и внутренний беспорядок до такой степени, что видимое согласие, соединявшее их исчезало. Легко можно было видеть, как маска спадает с их лица, если бы дух корпорации не сохранял внешнего союза, необходимого для поддержания общего авторитета и той власти, которую они имели над умами людей благодаря этому духу.
      VI. 17 июня 1565 года (в Троицын день) справили новое аутодафе, на котором появилось сорок пять лиц. Одиннадцать было сожжено, тридцать четыре были осуждены на епитимьи. В первом разряде были лютеране, иудействующие, магометане, защитники блуда, двоеженцы, богохульники и некроманты. Среди тех, кого обозначили именем протестантов, одни были известны под именем лютеран, другие под именем верных; был третий вид, которых называли huguenaos, потом huguenots (гугенотами). Я думаю, что последнее имя было сначала дано в Беарне кальвинистам, которые прибыли туда из Гагенау в Эльзасе, и что от имени этого города произошли названия haguenot и huguenot [842].
      VII. Хотя инквизиторы Толедо ежегодно справляли аутодафе, как и другие инквизиции, с более или менее значительным числом жертв, я не нахожу ни одного известного лица среди осужденных до аутодафе, бывшего 4 июня 1571 года, на другой день Троицына дня. Два человека были сожжены живьем и трое в изображении как лютеране. Тридцать один человек был подвергнут епитимьям. Один из погибших в огне достоин особого упоминания. Его звали доктором Сигизмондо Аркелем; он происходил из города Кальяри в Сардинии. Он был арестован в Мадриде в 1562 году как учитель лютеран. Промучившись долго в толедской тюрьме, он при помощи ловкости и терпения достиг того, что скрылся из нее; но он не успел уехать из королевства. Его приметы были сообщены на все пограничные пункты; он был арестован и снова попал в руки своих судей. Аркель упорно отрицал приписываемые ему факты до тех пор, пока ему сообщили извлечение из оглашения свидетельских показаний. Под тяжестью улик он признался во всем и утверждал, что он не только не еретик, но лучший католик, чем паписты, и взялся доказывать это чтением своеобразной апологии на ста семидесяти листах, которую написал в тюрьме. Он был приговорен к передаче в руки светской власти. Хотя были сделаны попытки вернуть его к учению Церкви, он упорствовал в своей системе, выдавая себя за мученика, и надругался над увещевавшими его священниками. Поэтому ему вложили в рот кляп во время аутодафе, и кляп находился у него во рту до тех пор, пока он был привязан к столбу. Видя, что он претендует на славу мученика, лучники пронзили его ударами копий в то время, когда палачи зажигали костер, так что Сигизмондо Аркель погиб и от огня и от железа.
      VIII. Другие осужденные принадлежали к разным классам, названным мною, кроме иудействующих. Среди утверждавших, что простой блуд дозволителен, был заметен Хуан Мартинес из Алькараса, который простер свое безумие до того, что сказал, будто это действие, совершенное человеком с его матерью, не является смертным грехом, если оно не было повторено больше трех раз; только в этом случае получалась преступная привычка. Далее Мартинес говорил, что он не сочтет себя виновным, если уступит желаниям своей собственной матери, раз она того потребует.
      IX. Меньше нелепости можно найти в мнении Педро Иепеса, который старался убедить жителей Иепеса, своей деревни, что напрасно приносить хлеб и вино мертвым и святым, которые не пользуются этими дарами, служащими только к употреблению священниками.
      X. Педро Руис, из местности Эскалонилья, говорил следующее: "Если бы католические священники женились, как это практикуется среди протестантских пасторов, то следовало бы одобрить этот обычай как предпочтительный в сравнении с безбрачием; ведь потому-то священников соблазнительного поведения в Испании больше, чем в странах, где служители религии имеют право заключать браки".
      XI. Редко не встречался на аутодафе какой-нибудь человек, осужденный за то, что присваивал себе звание служителя инквизиции, - неоспоримое доказательство преимуществ, которыми пользовались действительны инквизиторы. На аутодафе, о котором я говорю, был некий Диего Каванъяс, хромой нищий из деревни Робледо. Он выдавал себя за чиновника инквизиции в Толедо и приказал альгвасилу другого местечка арестовать Педро Фернандеса и предоставить в руки смотрителя тюрьмы святого трибунала этого города под страхом штрафа в двадцать тысяч мараведи. Так как этот проступок имел последствием увеличение числа узников, трибунал удовлетворился изгнанием Каваньяса на четыре года с угрозой ста ударов кнута, если бы он нарушил свое изгнание. И мы видели в других случаях это наказание увеличенным до четырехсот ударов и сопровождаемым галерами, хотя виновные никого не приказывали арестовывать. Это показывает испытываемое инквизиторами удовольствие в умножении числа их жертв.
      Статья вторая
      ИНКВИЗИЦИЯ САРАГОСЫ
      I. Инквизиция Сарагосы также справляла ежегодно свои аутодафе. На них сжигали несколько осужденных живьем или в изображении; человек двадцать бывали примиряемы с Церковью. Большинство были гугеноты, покинувшие Беарн, чтобы поселиться в Сарагосе, Уэске; Барбастро и других городах в качестве купцов. Было также несколько морисков-магометан, очень небольшое число иудействующих и два или три педераста, которых святой трибунал Арагона имел право судить в силу булл папы Климента VII от 24 февраля 1524 года и от 15 июля 1530 года (вопреки конвенциям, подписанным штатами королевства и Фердинандом V в Монсоне, Лериде и Сарагосе) и других апостолических булл, рекомендовавших их исполнение. Этот род привилегии не принадлежал инквизиторам Кастилии. Когда некоторые инквизиторы принялись устанавливать ее в своей местности, их глава и верховный совет воспротивились этому указом от 6 мая 1568 года.
      II. Скоро возник вопрос, имеют ли право инквизиторы Сарагосы идти дальше предварительного опроса в представившемся исключительном случае. Дело шло о доносе против двух женщин, виновных в некоторых непристойностях. Верховный совет, обсудив это дело 20 марта 1560 года, запретил арагонскому трибуналу им заниматься.
      III. Судопроизводство по делу о педерастии в трибунале Сарагосы навлекло на него со стороны верховного совета упреки, содержащиеся в письмах от 17 мая и 18 июня 1571 года. Его порицали за то, что он не уважает гражданских законов королевства, которые высказывались по этому роду проступков и были в противоречии с законами инквизиции. Те же письма гласили, что инквизиторы сделали две ошибки, а именно: 1) приступили в праздничный день к ратификации свидетельских показаний; 2) увещевали обвиняемого объявить свое преступление, обещая обходиться с ним с состраданием, которым святой трибунал имеет обычай пользоваться по отношению к виновным, чистосердечно признающим свои преступления. Этого обещания они не могли законно давать, потому что, если проступок доказан, они не имеют права устранять обвиняемого от наказания, определяемого законом. Впредь они не должны обещать узникам ничего другого, кроме ускорения рассмотрения и решения дела. Несчастный, привлеченный к суду, умер до осуждения и был сожжен с большим числом еретиков, явившимся на аутодафе этого года. Подробности этого судопроизводства кишат неправильностями и являются новым доказательством того, что произвол и беспорядок являются двумя существеннейшими пороками инквизиции.
      IV. Когда мы говорим о гугенотах или кальвинистах, не следует изумляться, что инквизиция Сарагосы преследовала их с такой энергией, потому что соседство Беарна заставляло гугенотов переходить в большом количестве в Испанию. Эти успехи доказываются указами верховного совета, в которых читаем: "Дон Луис де Бенегас, посол Филиппа в Вене, сообщил главному инквизитору 14 апреля 1568 года, что он узнал из частных донесений, что кальвинисты поздравляют себя с подписанием мира между Францией и Испанией и надеются, что их религия не меньший успех будет иметь в Испании, чем во Фландрии, Англии и других странах, потому что большое число испанцев, принявших ее тайно, имеет возможность Через Арагон поддерживать общение с протестантами Беарна". Я сказал в главе XIII, что испанский посол в Париже писал на этот счет, равно как и уполномоченный, которого инквизиция держала с этой целью в Перпиньяне. Эти донесения заставили инквизиторов удвоить усердие и наблюдение. Этот приказ был возобновлен в 1576 году, когда узнали от графа Састаго, вице-короля Арагона, что один дворянин, французский протестант, хвастал, что все испанцы скоро будут кальвинистами, потому что их уже много и они получают все книги нового учения.
      V. Из всех фактов, которые я рассказываю в этой Истории для доказательства несправедливости и жестокости инквизиции, ни один так не возмущает, как появление на аутодафе Сарагосы в 1578 году человека, присужденного как подозреваемого в ереси к двумстам ударам кнута, пяти годам галер и штрафу в сто дукатов за то, что он переправил лошадей из Испании во Францию. Это дело заслуживает некоторых подробностей. Начиная с царствования Альфонса XI, короля Кастилии [843], в XVI веке ввоз лошадей из Испании во Францию был запрещен под страхом смерти и конфискации имущества. Неизвестно, какие особенные обстоятельства заставили установить наказания, столь несоразмерные с проступком. Однако наказание это было возобновлено 15 октября 1499 года Фердинандом V, католиком {Свод законов. Кн. 12. Отд. 18; кн. 6.}. Никто не осмелится оспаривать компетенцию светских судов для подавления этого рода контрабанды, и всякий согласится, что только таможенным досмотрщикам принадлежит право ареста правонарушителей. Но из-за гражданских войн, возникших во Франции между католиками и протестантами, и по причине успехов, сделанных последними рядом с испанскими границами, Филипп II решил, что им найдено более легкое средство воспрепятствовать этой контрабанде, а именно: прибегнуть для борьбы с этим к инквизиции, состав которой равнялся службе ста тысяч человек пограничной стражи. Вместе с тем можно было заинтересовать в этом деле религию путем выдачи каждого контрабандиста за подозреваемого в ереси или пособничестве еретикам, согласно специальной булле папы, гласившей, что всякий, кто будет снабжать еретиков оружием, боевыми припасами и другими средствами войны в ущерб католической, апостольской и римской религии, считается пособником еретиков и еретиком. Эта булла и звание еретиков, гугенотов, кальвинистов и врагов святой Церкви, данное французам Беарна, подданным принцессы Жанны д'Альбре, королевы Наварры [844], были более чем достаточны, чтобы заслужить богословскую квалификацию, всем, кто осмеливался заниматься запрещенной торговлей лошадьми. Филипп II поручил инквизициям Логроньо, Сарагосы и Барселоны следствие по всем проступкам, имевшим своим предметом ввоз испанских лошадей во Францию.
      VI. Вследствие этой меры совет инквизиции прибавил к ежегодному указу о доносах оговорку, которая обязывала каждого христианина, испанского католика, доносить святому трибуналу на лиц, известных покупкой лошадей и переправкой их во Францию на службу протестантам. Это добавление появилось 19 января 1569 года. В первый раз политика воспользовалась непосредственно инквизицией в своих частных целях. Хотя этот пример возобновлялся впоследствии неоднократно, я далек от принятия мнения некоторых писателей, думающих, что этот мотив побудил Фердинанда V основать инквизицию. Не следует смешивать своекорыстные виды, которые могли сопутствовать мысли об учреждении ее, как, например, конфискация имуществ, с проектом превратить инквизицию в жандармский корпус, в корпус политических альгвасилов. Эта затея принадлежит Филиппу II.
      VII. Постоянным правилом инквизиции было: пустите меня в такое-то дело; я сумею хорошо устроиться. Этот дух сделал из нее горячо любимое законное дитя римской курии. Поэтому она вскоре расширила свое усердие до поручения инквизиторам Сарагосы, Логроньо и Барселоны преследовать всех испанцев, которые захотели переправить лошадей во Францию, даже если не было достоверно известно, что они отправлены протестантам этой страны. Новое распоряжение, от 1 июня 1574 года, приказывает инквизиторам арестовывать и судить как еретиков тех, кто будет замечен в нарушении нового указа, обязывать их излагать свою генеалогию, чтобы увериться, не происходят ли они от евреев, мавров, лютеран, кальвинистов или лиц, осужденных инквизицией.
      VIII. Кроме побуждений совести, о которых напомнили жителям, чтобы обязать доносить на виновных, их усердие возбудили обещанием награды. Происшествие 1575 года вызвало споры в верховном совете. Несколько жителей, которые думали о своей выгоде не меньше, чем о службе инквизиции, задержали четырех лошадей, которых переправляли во Францию, и потребовали у инквизиторов Сарагосы половину цены захваченного за оказанную службу. Верховный совет в ответ на запрос предоставил решение этого дела благоразумию арагонской инквизиции. 15 ноября того же 1575 года снова обнародовали указ о доносах, к которому присоединили статью, гласящую, что донос применяется к тем, кто продает лошадей или содействует их провозу во Францию. Она была изложена следующим образом: "Вы должны объявить своему духовнику, не слышали ли вы речей о том, что кто-нибудь продал, отдал или предложил лошадей, оружие, военные или съестные припасы неверным, еретикам или лютеранам; способствовал тому, чтобы у них все это было, и для этого перевел или помог перевести означенных лошадей, боевые и съестные припасы через дороги и порты Беарна, Франции, Гаскони и других стран; продал, купил или содействовал этому. Наказание, определяемое тем, кто узнает об этих проступках и не донесет на них, будет равно тому, какому подвергнутся пособники еретиков".
      IX. 26 ноября 1575 года было приказано подвергнуть виновных наказанию ударами кнута; хотя закон был изложен в общих терминах, намерение его авторов, несомненно, состояло в применении его к тем правонарушителям, власть или влияние которых не имеет ничего страшного. Происшествие 1576 года ясно доказывает, что ни инквизиторы, ни верховный совет не считали обязательными законы, налагавшие это наказание. Вот факт. Уполномоченный инквизитор встретил слугу вице-короля Арагонского, который ехал во Францию с двумя лошадьми; он захватил лошадей, предоставил проводнику свободу продолжать свой путь и отчитался во всем инквизиторам. Они одобрили то, что он не арестовал слугу, и уведомили об этом верховный совет, который поддержал их поведение. Но инквизиторы готовились писать вице-королю, чтобы получить объяснение поведения его слуги, когда верховный совет приказал им не заходить так далеко, предвидя, что их выходка будет неприятна вице-королю. Этот факт доказывает, что инквизиторы не были чистосердечны, налагая долг совести с угрозой отлучения, осуждая на наказание кнутом и наименовывая еретиками или пособниками еретиков людей без власти и без протекции, занимавшихся контрабандной доставкой лошадей.
      X. Инквизиторы не ограничились описанными нарушениями и 31 августа 1589 года применили закон к тем, кто был заподозрен в совершении проступка контрабанды, если факты установили хотя бы простое подозрение. 26 марта и 21 августа 1590 года этому закону подчинили равным образом тех, кто этим поступкам благоприятствовал. 21 марта и 6 мая 1592 года Филипп II велел дать более точные приказы, чтобы как можно строже соблюдали этот закон.
      XI. 12 мая 1607 года Филипп III поручил инквизиторам давать награды всем жителям, которые пресекают этот род торговли. Но вскоре народу был внушен большой ужас перед лошадиной контрабандой, а занимавшиеся ею стали весьма ненавистны, и правительство было обязано объявить, что несчастие быть наказанным за улику в этом проступке не влечет за собою потери почестей и должностей. Поэтому некоторое время спустя разрешили представить осведомление о чистоте крови сына одного осужденного, искавшего места в коллегии Св. Иакова в Уэске.
      XII. Инквизиторы, всегда внимательные к расширению своей юрисдикции, решили подчинить ей также все процессы по контрабанде селитры, серы и пороха. Это доказывают указы верховного совета от 21 декабря 1572 года и от 20 февраля 1616 года. Но эта попытка им не удалась. Она послужила причиной того, что правительство отняло у них право выносить приговоры за проступки, касающиеся контрабандной торговли лошадьми: скандальный образчик лицемерия Филиппа II и его инквизиторов, способный дать почувствовать нелепость отлучений святого трибунала.
      XIII. У меня перед глазами информация, полученная инквизиторами Сарагосы 4 апреля 1591 года против дона Диего Фернандеса де Эредиа, владетеля деревни Барболес, брата и предполагаемого наследника графа де Фуэнтеса, обвиненного в отправке лошадей для Франции. Показания были допущены по приказу главного инквизитора дома Гаспара де Кироги, вследствие доставленного ему 20 марта доноса. Это дело было приостановлено по причине смятений, волновавших город Сарагосу, о которых я расскажу в истории Антонио Переса, государственного министра Филиппа II.
      Статья третья
      ИНКВИЗИЦИЯ ГРАНАДЫ
      I. Город Гранада также ежегодно имел свое аутодафе, на котором появлялось, по крайней мере, двадцать человек осужденных. Решено было обращаться очень кротко с мориска-ми, доносившими на себя святому трибуналу, - согласно апостольским буллам и королевским декретам, примиряя их с Церковью посредством легкой епитимьи, не имевшей для них ничего позорящего. Однако находилось немало таких, кто отказывался обвинять себя из боязни, которую внушала им суровость инквизиции, и убеждения, что уверявшие в очень кротком обращении с ними не осмеливались говорить правду и не стали бы огорчаться при виде, что другие несчастные разделяют их печальную участь. Другие, эмигрировав в Африку, вернулись обратно в Испанию из-за влечения, которое они испытывали к своему прежнему отечеству, не думая об опасности, угрожавшей им арестом по приказанию инквизиции. Это привело мориска Луиса Абоасела де Альмунекара к выдаче в руки светской власти инквизиторами Гранады на аутодафе 1563 года вместе с несколькими другими эмигрантами, которые по прибытии в Африку отступили от христианства. Затем они были арестованы наместником берегов Средиземного моря, получившим 13 октября 1562 года указ Филиппа И, контрассигнированный Гонсале Пересом, государственным секретарем, отцом знаменитого Антонио Переса, история которого должна занимать важное место в этом труде.
      II. 27 мая 1593 года в Гранаде состоялось очень значительное аутодафе: на нем пять человек было сожжено живьем и пять в изображении; число епитимийных было восемьдесят семь.