Фонарщик Сэмьюэл Хемминг, будучи свободен от вахты и лежа на койке у себя в кубрике, услышал странный шипящий звук, раздававшийся из форпика — ближайшего к носу суда отсека. Хемминг вскочил, подошел настолько близко к носу судна, насколько это было возможно, и обнаружил, что шипение вызвано воздухом, выходящим из цепного ящика. Где-то внизу вода поступала в отсек настолько быстро, что вытесняемый ею воздух вырывался из цепного ящика под огромным давлением.

Старший кочегар Чарлз Хендриксон, находясь в следующем от форпика отсеке, где располагался кубрик кочегаров и грузовой трюм Э1, тоже был разбужен странным звуком, источником которого в данном случае был не воздух, а вода. Когда Хендриксон приблизился к чугунному винтовому трапу, спускавшемуся к проходу и соединявшему кубрик кочегаров с котельным отделением, он увидел, что нижние решетчатые ступени омывает, образуя водовороты, сплошная масса забортной воды.

В третьем от носа отсеке Карлу Джонсону, пассажиру третьего класса, довелось испытать еще более неприятные ощущения. В этом отсеке находились самые дешевые помещения для пассажиров — наиболее близко расположенные к днищу и носу судна. Когда Джонсон встал, чтобы узнать причину суматохи снаружи, его ног коснулась просочившаяся из-под двери вода. Он решил одеться, и к тому времени, когда он стоял одетый, вода в каюте поднялась выше его башмаков. С бесстрастным, почти академическим интересом Джонсон отметил, что уровень воды в каюте везде одинаковый. Находившийся поблизости пассажир третьего класса Дэниел Бакли действовал не столь проворно, и, когда в конце концов он выскочил из койки, его ноги с плеском погрузились в воду по щиколотки.

У пятерых почтовых клерков, работавших в четвертом от носа отсеке, ноги промокли еще сильнее. Почтовая кладовая «Титаника» располагалась на двух палубах; почта с багажом пассажиров первого класса хранилась на самой нижней палубе, и сортировали ее выше, на палубе G. Эти две палубы были соединены широким железным трапом, который доходил до палубы F обеспечивал сообщение почтовой кладовой с остальными частями судна. Не прошло и пяти минут, как почтовые служащие, перетаскивавшие 200 мешков с заказной корреспонденцией по трапу в более сухое сортировочное помещение, оказались по колено в плещущейся воде.

Однако они могли бы и не утруждать себя переноской почты — в течение последующих пяти минут вода достигла верхних ступенек трапа и дошла до уровня палубы G. После этого клерки вовсе оставили почтовую кладовую и по трапу отступили на палубу F.

Поднимаясь, они заметили, что являются объектами пристального внимания со стороны какой-то супружеской пары. Это были мистер и миссис Норман Кемпбелл Чеймберз из Нью-Йорка, которые, предприняв безрезультатную вылазку на прогулочную палубу и возвращаясь к себе в каюту, заинтересовались шумом, доносившимся из почтовой кладовой. Теперь Чеймберзы и почтовые клерки вместе наблюдали за происходящим, обмениваясь шутками о промокшем багаже и гадая, что могло содержаться в письмах, которые плавали в покинутой почтовой кладовой.

Время от времени к этой группе ненадолго присоединялись другие люди — четвертый помощник капитана Боксхолл, помощник второго стюарда Уит и один раз даже сам капитан Смит. Но Чеймберзы тогда ни на минуту не могли предположить, насколько опасно то, что они видят.

В пятом водонепроницаемом отсеке от носа находилось котельное отделение Э6. Именно отсюда выпрыгнули кочегар Бэрретт и помощник второго механика Хескет, когда после столкновения с айсбергом закрылась водонепроницаемая дверь. Другие не успели проскочить в дверь и стали карабкаться по аварийным трапам наверх. Несколько человек осталось внизу, через минуту к ним спустились некоторые из тех, кто полез было наверх.

Откуда-то раздались крики: «Закрыть заслонки!», «Гаси топки!». Кочегар Джордж Битчем работал с лихорадочной быстротой в то время, как вода через угольный порт и листы съемного настила затопляла отсек. Через пять минут он стоял уже по пояс в воде, черной и скользкой от машинного масла. Воздух был насыщен паром. Битчем так и не узнал человека, прокричавшего долгожданную команду: «Довольно!». Он был рад-радешенек исполнить это приказание, от кого бы оно ни исходило, и вскарабкался по аварийному трапу, чтобы уже больше не возвращаться в этот отсек.

В соседнем, расположенном в корму отсеке помощник второго механика Хескет делал все возможное для того, чтобы восстановить нормальное функционирование котельного отделения Э5. Поток воды продолжал хлестать из пробоины. Наконец помощники механика Харви и Уилсон запустили насос, и он начал откачивать забортную воду быстрее, чем она поступала в отсек.

Какое-то время кочегары стояли поблизости, бесцельно наблюдая за тем, как механики возятся с насосом; затем из машинного отделения кочегарам по телефону велели отправиться на шлюпочную палубу. Они гурьбой полезли по аварийному трапу, но с мостика им скомандовали снова спуститься вниз, и, сбитые с толку бюрократией громадного судна, они в течение некоторого времени толклись в рабочем коридоре на палубе Е — ни там ни сям, гадая, куда им опять прикажут идти.

Между тем в котельном отделении Э5 потух свет. Помощник механика Харви приказал стоявшему позади него кочегару Бэрретту принести фонари из расположенного ближе к корме машинного отделения. Поскольку все двери между отсеками были закрыты, Бэрретту пришлось подняться по аварийному трапу, дойти до машинного отделения и спуститься в него. К тому времени, когда он вернулся, электрическое освещение было исправлено и необходимость в фонарях отпала.

Затем Харви велел Бэрретту остановить работу котлов — давление, поднятое в них для развития лайнером полного хода, теперь открыло предохранительные клапаны, и из котлов начал вырываться пар. Снова Бэрретт вскарабкался по аварийном трапу наверх и забрал с собой 15 или 20 кочегаров, без дела слонявшихся по палубе Е. Все они с топотом спустились в котельное отделение и принялись заливать топки. Это был каторжный труд — перекрыть доступ воздуха в топочное пространство котлов, закрыть дымовые заслонки, чтобы прекратить выработку пара. Кочегар Кемиш до сих пор не может равнодушно вспоминать об этом:

— Гасить проклятые топки — это был ад кромешный, а не работа…

В котельном отделении бушевали клубы пара, люди истекали потом. Но постепенно все пришло в норму. Ярко горело электрическое освещение, вода из отсека была откачана, и ситуация, казалось, была взята под контроль, во всяком случае в котельном отделении Э5. К тому времени, когда разнеслась весть о том, что люди, которые должны заступить на вахту с 0 до 4 ночи, перетаскивают койки на палубу для отдыха, поскольку их кубрики затопило водой, в этом отсеке царила атмосфера бодрой уверенности. Несшие вахту с 20 до 24 часов прервали работу и, решив, что весть о перетаскивании коек — славная шутка, от души посмеялись.

А наверху, на мостике, капитан Смит пытался на основании отрывочных сведений представить себе общую картину бедствия. Никто на судне не был более компетентен для выполнения этой задачи, чем он сам. Имея за плечами 38-летний стаж службы в компании «Уайт Стар Лайн», Смит являлся не просто старейшим капитаном. Это был бородатый патриарх, которого одинаково почитали как члены экипажа, так и пассажиры..Им нравилось в нем абсолютно все — в особенности поразительное сочетание твердости характера и светскости манер. Качества эти как нельзя лучше проявлялись в его отношении к сигарам.

— Сигары, — рассказывала его дочь, — были для него наслаждением. Когда он курил, в его комнате позволялось присутствовать лишь тем, кто мог сидеть абсолютно тихо, чтобы клубы дыма над головой отца оставались неподвижными.

Капитан Смит был прирожденный руководитель. Дойдя до рулевой рубки сразу после того, как произошло столкновение с айсбергом, он задержался там лишь настолько, насколько было необходимо, чтобы побывать на правом крыле мостика и посмотреть, все ли еще виден айсберг. Капитана сопровождали его первый помощник Мэрдок и четвертый помощник Боксхолл; в течение нескольких мгновений все трое пристально вглядывались в ночную тьму, и Боксхоллу показалось, что он видит вдали за кормой темные очертания айсберга, но полной уверенности не было.

После этого приступили к делу. Капитан Смит послал Боксхолла оперативно обследовать состояние судна. Через несколько минут тот вернулся и доложил, что прошел в нос судна до конца пассажирских помещений третьего класса и не обнаружил признаков повреждений. Это были последние добрые вести, полученные капитаном в эту ночь.

Все же беспокойство не оставляло капитана Смита, и он приказал Боксхоллу:

— Ступайте вниз, разыщите плотника, и пусть он проверит обшивку.

Не успел Боксхолл спуститься с мостика по трапу, как его чуть не сбил с ног мчавшийся наверх судовой плотник Дж. Хатчинсон. Протиснувшись мимо Боксхолла, он, задыхаясь, сообщил:

— Большая течь!

По пятам за плотником спешил почтовый служащий Яго Смит. Он тоже направлялся к мостику и, проходя мимо Боксхолла, выпалил:

— Почтовый трюм быстро затопляется!

Следующим появился Брюс Исмей. Он напялил поверх пижамы костюм, надел суконные комнатные туфли и поднялся на мостик выяснить, не случилось ли чего-нибудь такого, о чем полагается знать владельцу пароходной компании. Капитан Смит сообщил ему о столкновении с айсбергом. Исмей спросил у него:

— Вы считаете, что судно получило серьезные повреждения?

Капитан помолчал и потом медленно произнес:

— Боюсь, что так.

Скоро они узнают об этом наверняка. Послали за Томасом Эндрюсом, директором-распорядителем построившей «Титаник» верфи «Харланд энд Вулф». Как строитель «Титаника» Эндрюс находился на борту в качестве наблюдателя, чтобы потом исправить недостатки, выявленные в ходе первого рейса судна. Эндрюс являлся, несомненно, единственным на «Титанике» человеком, который мог полностью понять всю степень серьезности сложившейся ситуации.

Это был удивительный человек. Как судостроитель он, разумеется, разбирался в мельчайших деталях устройства «Титаника». Но этим его характеристика не исчерпывается. Ничто для него не было чересчур большим или слишком незначительным, на все обращал он внимание и, казалось, мог предугадать, каким образом судно будет реагировать на любую ситуацию. Суда он понимал так, как некоторые знатоки понимают лошадей.

Так же хорошо он разбирался и в людях. Все они обращались к Эндрюсу со своими проблемами. Вчера это мог быть первый помощник капитана Мэрдок, распоряжение которого отменил старпом Уайлд. В другой раз к нему, как к верховному арбитру, могли обратиться две рассорившиеся между собой стюардессы. В описываемый вечер шеф-пекарь Чарлз Джуфин испек ему особый каравай хлеба.

До сих пор работа Эндрюса на борту «Титаника» шла свои чередом. Весь день-деньской он бродил по судну, исписывая целые тома заметок. Каждый вечер в 18.45 он переодевался к обеду и, как правило, садился за стол к пожилому доктору О'Локлину, судовому врачу, который тоже пользовался авторитетом у стюардесс. Затем Эндрюс возвращался в свою каюту A-36, заваленную чертежами, таблицами и синьками. Там он обычно составлял сводку своих замечаний и вырабатывал рекомендации.

Сегодня вечером его занимали обычные вопросы: неполадки в гладильном прессе на камбузе ресторана, слишком темная окраска гальки, нарисованной на личных прогулочных палубах, чрезмерное количество шурупов на вешалках для шляп в каютах. Кроме того, возник план переоборудования части салона-читальни в две каюты. Салон-читальня первоначально планировался отчасти как помещение, куда дамы могут удаляться после обеда. Но шел XX век, и дамы больше не желали оставлять мужчин за столом одних. Ясно, что можно было обойтись меньшим помещением для салона-читальни.

Полностью поглощенный работой, Эндрюс едва ли заметил происшедший толчок и оторвался от своих чертежей только после того, как посыльный от капитана сообщил ему, что его ожидают на мостике.

Через несколько минут Эндрюс и капитан Смит совершали обход судна — вниз по трапу для экипажа, чтобы привлекать к себе поменьше внимания, по лабиринту проходов в нижних частях судна, мимо корта для игры в сквош, где вода подступала уже к штрафной черте, нанесенной на торцевой стенке.

Пробираясь обратно к мостику, они проходили через фойе палубы A, в котором все еще толпились пассажиры. Все изучающе глядели на них, пытаясь обнаружить на лицах этих двух мужчин признаки добрых или дурных вестей, но тщетно — на их лицах ничего нельзя было прочесть.

Зато некоторые другие члены экипажа не были столь осторожны. Когда миссис Хенри Слипер Харпер из каюты D-60 попросила доктора О'Локлина убедить ее больного мужа не вставать из постели, пожилой врач воскликнул:

— Мне сказали, что сундуки в трюме уже плавают, так что вам уж лучше выйти на палубу!

В каюте С-51 сидели молодая гувернантка по имени Элизабет Шют и ее подопечная, девятнадцатилетняя Маргарет Грэм. Увидев, что мимо двери их каюты идет кто-то из должностных лиц, мисс Шют спросила его, не грозит ли им какая-нибудь опасность; тот бодро ответил, что не грозит, но потом она услыхала, как он, пройдя дальше по коридору, сказал:

— Еще какое-то время мы продержимся.

Мисс Шют взглянула на Маргарет: та нервно пощипывала бутерброд с цыпленком, рука ее дрожала так сильно, что кусочки куриного мяса непрестанно сваливались с хлеба.

В рабочем коридоре на палубе Е никто не задавал вопросов. Этот широкий проход служил кратчайшим путем из одной оконечности судна в другую и среди командного состава завоевал прозвище «Парк-лейн», а команда называла его «большой шотландской дорогой». Теперь на этой «дороге» толпились и суетились люди. Среди них находились и кочегары, изгнанные забортной водой из котельного отделения Э6, но в большинстве своем это были пассажиры третьего класса, медленно пробиравшиеся по направлению к корме, таща с собой коробки, сумки и даже сундуки.

Им не нужно было говорить, что существует опасность. Для тех, кто размещался глубоко внизу по правому борту, столкновение не казалось «неясным скрежещущим звуком». Они услыхали «невероятный грохот», заставивший их выскочить из постелей.

Миссис Селини Ясбек — новобрачная с пятидесятидневным стажем супружеской жизни — выбежала со своим мужем из каюты в коридор. Они не стали совершать долго похода на одну из верхних палуб — причину всполошившего их звука легче было найти внизу. Как были, в ночных одеяниях, они подошли к двери, ведущей вниз в котельное отделение, и, взглянув в нее, увидели механиков, изо всех сил старавшихся ликвидировать последствия столкновения и пустить в ход насосы. Супруги Ясбек оказались понятливыми и тотчас опрометью ринулись обратно к себе в каюту, чтобы одеться.

Несколькими «этажами» выше них на палубе A Лоренс Бизли, пассажир из второго класса, отметил любопытное явление. Возвращаясь к себе в каюту, он стал спускаться по трапу и почувствовал, что ступени «не совсем на месте». Внешне они казались вполне горизонтальными, однако его ноги почему-то ступали не так, как им полагалось. Что-то увлекало их вперед, лишая его равновесия, как будто ступени трапа склонились по направлению к носу судна.

Майор Пошан тоже заметил это. Стоя с мистером Хейсом на носовом конце палубы A и наблюдая, как внизу пассажиры третьего класса играют кусками льда в футбол, он почувствовал незначительный уклон палубы.

— Почему судно накренилось? — воскликнул он, обращаясь к Хейсу. — Оно не должно крениться! Ведь море абсолютно спокойно, а судно стоит.

— Не знаю, — безмятежно отвечал мистер Хейс. — Наше судно невозможно потопить.

Почувствовали крен палубы и другие, но вслух говорить об этом казалось бестактным. В котельном отделении Э5 кочегар Бэрретт решил ничего не сообщать об этом механикам, трудившимся над насосами. Аналогично прореагировали на замеченный ими крен и полковник Грейси с Клинчем Смитом, находившиеся наверху в фойе на палубе A. На мостике приборы показывали, что «Титаник» имеет небольшой дифферент на нос, а крен на правый борт составляет 5o.

Тут же рядом Эндрюс и капитан Смит быстро производили кое-какие расчеты. Вода в форпике, в трюме Э1, в трюме Э2, в почтовой кладовой, в котельном отделении Э6, в котельном отделении Э5… За первые десять минут после столкновения везде, кроме котельного отделения Э5, вода поднялась на 4 м. Все вместе эти факты свидетельствовали о том, что судном получена пробоина длиной свыше 90 м. и первые пять отсеков безнадежно потоплены.

Что же в конце концов это означает? Эндрюс спокойно объяснил. «Титаник» может оставаться на плаву при затоплении любых двух из его 16 водонепроницаемых отсеков. Он может также сохранять плавучесть в случае затопления любых трех из первых пяти отсеков. Непотопляемость лайнера обеспечена даже при затоплении всех первых четырех отсеков. Но если вода затопит все пять первых отсеков, судно, как это ни прискорбно, не сможет держаться на воде.

Переборка между пятым и шестым отсеками доходит лишь до палубы Е. В случае затопления первых пяти отсеков нос судна погрузится в море настолько, что палуба Е над шестым отсеком войдет в воду и через ее люки отсек будет затоплен. Вслед за этим непременно будут последовательно затоплены остальные отсеки. Это ясно видно из расчетов, ничего другого просто не может быть.

И все же такой вывод казался чудовищным. Ведь «Титаник» считался непотопляемым — и не только в рекламных брошюрах. Сугубо технический журнал «Шипбилдер» («Судостроитель»), освещая в специальном выпуске за 1911 год систему деления «Титаника» на отсеки, подчеркивал: «Капитан может простым нажатием электрического выключателя мгновенно закрыть все водонепроницаемые двери и сделать судно практически непотопляемым».

И вот все выключатели нажаты, а Эндрюс заявляет, что теперь это не имеет ровно никакого значения.

Смотреть таким фактам в лицо было трудно, в особенности капитану Смиту. Ему было 59 лет, после этого рейса он должен был уйти на заслуженный отдых. Он мог уйти на покой и раньше, если бы не традиция, в соответствии с которой честь командования вновь построенными судами, совершающими свой первый рейс, компания «Уайт Стар Лайн» всегда предоставляла капитану Смиту.

Всего шесть лет назад, по окончании первого рейса «Адриатика» — новехонького лайнера этой компании, Смит заявил: «Сейчас трудно вообразить какую-нибудь ситуацию, могущую привести к гибели корабля, и я просто не могу представить себе какое-нибудь бедствие, которое могло бы вызвать потопление этого судна. Современный уровень судостроения не допускает кораблекрушений».

Теперь он стоит на мостике лайнера, вдвое большего, чем «Адриатик», еще более безопасного для мореплавания, а построивший его человек говорит, что этот лайнер должен пойти ко дну.

В ноль часов пять минут — через 25 минут после того, как произошел толчок, сопровождаемый глухим ударом и скрежетом, — капитан Смит приказал своему старшему помощнику Уайлду расчехлить шлюпки, первому помощнику Мэрдоку — созвать пассажиров к местам сбора, шестому помощнику Муди — достать шлюпочные расписания, четвертому помощнику Боксхоллу — разбудить второго помощника Лайтоллера и третьего помощника Питмана. Сам капитан прошел к радиорубке, расположенной рядом с мостиком.

В радиорубке первый радист Джордж Филлипс и второй радист Хэролд Брайд не проявляли никаких признаков того, что понимают опасность происходящего на судне. Они провели тяжелый день. В 1912 году радиотелеграф еще был непривычным новшеством; дальность радиосвязи была невелика, радисты не обладали достаточным опытом, и «ловить» радиосигналы было нелегким делом. Приходилось прибегать к помощи промежуточных приемопередающих станций, многократно повторять сообщения; значительную часть радиообмена составляли пустые переговоры между частными лицами. Элемент новизны делал это последнее чудо техники привлекательным в глазах пассажиров, и они не могли противиться искушению посылать радиограммы друзьям домой или на другие пароходы.

Все это воскресенье в радиорубке росла стопка текстов телеграмм для отправки. Их количество могло подействовать на нервы любому человеку, работающему по 14 часов в сутки за 30 долларов в месяц, и Филлипс не являлся исключением. Пришел вечер, а донышка корзинки для телеграмм, которые нужно отправить, все еще не видать, по-прежнему раздражают надоедливые помехи. Всего час назад — как раз тогда, когда, наконец, он установил хороший контакт с радиостанцией мыса Рейс — в радиообмен вклинился радист парохода «Калифорниэн» со своим сообщением о каких-то айсбергах. «Калифорниэн» находился где-то настолько близко, что его сигналы разве что не оглушили Филлипса. Не удивительно, что в ответ он отстучал не очень вежливо:

— Отстаньте! Я занят, я работаю с мысом Рейс!

День был настолько тяжелым, что второй радист «Титаника» Брайд, очередная вахта которого должна была начаться только в два часа ночи, решил сменить Филлипса в полночь. Он проснулся в 23.55 и, отдернув зеленую занавеску, отделявшую спальное помещение от аппаратной, спросил Филлипса, каковы его успехи. Первый радист ответил, что он только что закончил радиообмен с мысом Рейс. Брайд вернулся к своей койке и снял пижаму. Филлипс крикнул ему, что, по его мнению, судно каким-то образом повреждено и они, наверное, вернутся в Белфаст.

Через пару минут Брайд был одет и взял наушники. Не успел Филлипс скрыться за зеленой занавеской, как в рубке появился капитан Смит.

— Мы столкнулись с айсбергом, и сейчас я занимаюсь тем, что выясняю, не причинил ли он нам повреждений. Так что будьте готовы послать просьбу о помощи, только не передавайте ее до тех пор, пока я вам не скажу.

Капитан ушел, но через несколько минут снова вернулся в радиорубку.

— Передайте просьбу о помощи.

Филлипс, к тому времени вернувшийся к аппарату, спросил капитана, должен ли это быть предусмотренный правилами сигнал бедствия. Смит ответил:

— Да, и передайте его немедленно.

Он дал Филлипсу листок бумаги, на котором были записаны координаты «Титаника». Филлипс взял у Брайда наушные телефоны и в ноль часов пять минут начал выстукивать буквы CQD — принятый в то время международный сигнал бедствия7, а потом буквы MGY — позывные «Титаника». Снова и снова, шесть раз подряд эти сигналы с треском уходили в холодную, иссиня-черную ночь Северной Атлантики.

В десяти милях от «Титаника» Гроувз, третий помощник капитана парохода «Калифорниэн», сидел на койке радиста Сирила Ф. Эванса. Гроувз был молод и любознателен, его всегда интересовало все, что происходит в мире. После работы он любил зайти к Эвансу в его радиорубку и расспросить последние новости. Любил он и повозиться с радиостанцией.

Со стороны Эванса это не вызывало возражений. На третьеразрядных судах немногие из командного состава интересовались событиями за пределами судна, а уж до радиотелеграфа и вовсе никому дела не было. На пароходе «Калифорниэн» всем этим интересовался один только Гроувз, поэтому Эванс всегда был рад его приходу.

Но не сегодня. Сегодня выдался тяжелый день, а второго радиста, который бы подменил Эванса, на судне не было. К тому же около 11 часов вечера его грубо оборвали, когда он пытался передать на «Титаник» сообщение о льдах, блокировавших «Калифорниэн». Поэтому сегодня вечером он не стал медлить и закрыл свою радиостанцию ровно в 23.30 — официальное время окончания его работы. Он до изнеможения устал и не был расположен болтать с кем бы то ни было. Гроувз предпринял безнадежную попытку завязать с ним разговор:

— Ну что, искровик, с какими судами поблизости была связь?

— Только с «Титаником», — Эванс едва поднял глаза от журнала, чтением которого был занят.

Для Гроувза это сообщение не явилось новостью. Он вспомнил, что когда показал капитану Лорду остановившийся в пределах видимости странный лайнер, капитан сказал ему:

— Это, должно быть, «Титаник», совершающий свой первый рейс.

В поисках чего-нибудь интересного Гроувз взял со стола наушники и надел их. Он уже довольно хорошо понимал морзянку несложных радиотелеграфных сообщений, но в аппаратуре разбирался слабо. Магнитный детектор в приемнике их парохода работал от часового механизма. Гроувз не знал, что его нужно заводить как часы, и поэтому ничего не услышал в наушниках.

Отказавшись от попыток послушать чей-нибудь радиообмен, он положил наушники на стол и отправился искать более веселую компанию.