– Хорошо, что ты сегодня осталась дома.
– Погода была неважная, – ответила она.
– А если в следующее воскресенье будет тепло, ты уедешь?
– Я пока не знаю.
Он проследовал за ней на кухню, наблюдая, как она готовит завтрак. Она всегда готовила завтрак с вечера, чтобы утром, не отвлекаясь на это, вовремя открыть магазин. Он совсем не интересовался магазином и ничем вообще. Даже сыном Лавинии Джорджем, который появился на свет три недели назад.
– Если будет дождь, как сегодня, я пожалуй, останусь дома и составлю тебе компанию. Тебе ведь будет приятно?
Его губы слегка скривились в саркастической улыбке, он тяжело опустился на один из двух стоящих на кухне стульев и уставился на потухший огонь.
– Не беспокойся обо мне.
– Если тебе все равно, то плевать на погоду, мы поедем гулять!
Она резко повернулась и достала из ящика буфета ножи. Она стала употреблять грубые слова и чувствовала на себе его злобный взгляд.
Ей не доставляло удовольствия злить его. Но он обижал ее все время. Пусть знает, каково ей. Ей самой было больно, что она так обращается с ним. Через неделю ей исполнится двадцать один, и она сможет делать, что захочет, и ходить, куда захочет. Она поклялась себе, что на следующей неделе достанет обручальное кольцо и помашет им перед его носом. И он не сможет помешать ей выйти замуж за Дэвида. И снова… а хватит ли у нее смелости? Или дочерняя любовь и жалость не позволят ей этого сделать?
* * *
Резко зазвонил звонок, и в магазин ворвался Билли Бинз. Его голубые глаза сверкали от возбуждения.
– Там такое происходит, на Уайтчепл Роуд! Повсюду полиция. Толпы народу. На углу Сидней-стрит.
Он теперь частенько заходил, с тех пор как девушка, с которой он гулял, переключила свое внимание на другого. Он встречался с ней года два, не особенно часто, как казалось Летти, пока та наконец не познакомилась с парнем, который показался ей более симпатичным, и не сказала Билли, что их прогулки прекращаются навсегда. Летти подумала, что девушка, живущая на другой стороне Брик Лейн, должно быть, спятила, если считает, что Билли, с его белокурыми волосами и сильным широким лицом, менее красив, чем кто-то другой.
Густые, тщательно подстриженные усы, которые, как подозревала Летти, были отпущены исключительно ради этой девушки, прибавляли его лицу мужественности.
– Сидней-стрит? – переспросила она и вновь принялась оттирать глубоко въевшуюся грязь с золоченой рамы картины, которую только что купила за десять шиллингов и шесть пенсов.
– Ты знаешь, – Билли от возбуждения махал руками, – перекресток Майл Энд Роуд и Кэмбридж Хит Роуд.
– Конечно, знаю, это рядом с больницей.
– Точно. Я как раз туда ходил навещать брата. У него был аппендицит, его уже прооперировали.
Из распахнутой настежь двери, которую Билли, ворвавшись в магазин, оставил открытой, потянуло холодом, и Летти закрыла ее. Выросший в деревне, Билли не чувствовал холода. Летти полагала – это потому, что он очень подвижный. А на улице было холодно. Минуло всего семь дней после нового тысяча девятьсот одиннадцатого года.
Билли с воодушевлением продолжал:
– Говорят, пришлось вызвать войска и министра внутренних дел. Кто-то рассказывал, что видел, как он выходил из своего автомобиля, в цилиндре и с сигаретой во рту. Жаль, что я не видел. Я всегда пропускаю самое интересное. Говорят, они поймали русского анархиста. Держу пари, он охотился за нашим новым королем.
Летти кисло улыбнулась. Она потеряла интерес к его рассказу. Мысли ее блуждали.
Ей нравился Билли. Отец был прав. И если бы она не встретила Дэвида, вполне возможно, что она бы вышла замуж за Билли. «Для кого-нибудь он станет действительно хорошим мужем», – подумала она с горечью, но не потому, что она не его жена, а потому, что в свои двадцать один она все еще не была ничьей женой.
Если бы ей кто-нибудь сказал, что ей придется ждать четыре года, прежде чем она выйдет замуж за Дэвида, она бы решила, что это целая вечность. Если бы ей кто-нибудь сказал, что через четыре года она будет все еще так же далека от замужества, она бы никогда не поверила.
Столько препятствий встало у нее на пути! Простуда отца прошлой зимой сделала его восприимчивым к бронхитам, и это постоянно отнимало у нее много времени. Она поила его с ложки микстурой и пыталась поднять его настроение разговорами о прошлом, что саму ее повергало в уныние.
Ей приходилось столько заботиться об отце и столько делать по дому, что смерть Эдварда VII и коронация Георга V мало интересовали ее. Суматоха прошлогодних всеобщих выборов тоже прошла мимо.
В прошлом июне Винни родила еще одного ребенка – Джорджа, чуть не потеряв его. Сама Винни долго болела, и ребенку пришлось нанять няню. Винни не часто приезжала навестить отца, а Люси, занятая дочкой, и того реже.
Боясь разволновать отца упоминанием о своей женитьбе, о том, что и она, как сестры, покинет его и будет лишь изредка навещать, Летти снова и снова откладывала этот разговор. Она не сомневалась, что рано или поздно выйдет замуж за Дэвида, но продолжала говорить себе: сейчас не время. Она умоляла Дэвида: еще несколько месяцев, еще несколько месяцев. Но месяцы все растягивались и растягивались. Еще пять месяцев, и ей будет двадцать два, а свадьба так и не стала ближе.
– Хочешь, пойдем посмотрим, что там? Она не сразу поняла, о чем говорит Билли.
– Где?
– На Сидней-стрит. Посмотрим, что там происходит.
– Нас все равно близко не пустят. И я не могу оставить магазин.
– Попроси отца присмотреть за ним.
Билли, как и все вокруг, знал, что отец теперь редко спускается в магазин. Люди уже его и не спрашивали. Под ее руками магазин снова процветал и давал доход. Окна сверкали чистотой и привлекали богатых посетителей, которые из любопытства забредали на Роу-стрит.
– Ему сейчас нездоровится, и я действительно не могу уйти. Извини, Билли, – сказала она. Он пожал плечами и помахал ей на прощание рукой.
Закрыв дверь, она поднялась наверх, чтобы натереть отцу грудь зеленым маслом и налить в кастрюлю с кипящей водой несколько капель бальзама Фриарса, чтобы отец подышал над паром. Это уменьшало его кашель.
– Скоро ты избавишься от меня, – прохрипел он, когда она рассказала ему, что Билли Бинз звал ее прогуляться на Уайтчепл. – Когда я умру, у тебя будет вагон времени, и ты сможешь гулять, с кем пожелаешь.
– Не говори глупостей, папа! – Она резко повернулась к нему. – Можно подумать, что ты на пороге смерти. В конце концов, я же с ним не пошла.
– Ты бы пошла, если бы это был Дэвид Бейрон, – пробормотал он, поглядывая на нее. Было время ужина, и Летти накрывала на стол. – Помчалась бы стрелой.
– Папа, ты же знаешь, что это неправда. – Летти со злостью орудовала ножом, нарезая хлеб. – Тебе жалко, если я хоть чуточку времени потрачу на себя.
Я и так делаю для тебя все, что могу. – Она услышала, как он засопел. – Да, папа, и делаю добровольно. Ты не можешь сказать, что это не так. И все, что мне нужно, это молодой человек, как у других девушек, и… О, мне становится плохо от этих вечных разговоров с тобой!
Положив куски хлеба на тарелку, она повернулась к нему.
– Почему ты не можешь найти для него ни одного доброго слова? Ты всегда нахваливал Альберта и Джека, а Дэвид не хуже их. И дело его отца когда-нибудь станет его делом. Но ты не хочешь этого для меня. Ты хочешь, чтобы я принадлежала только тебе. Я работаю за тебя в магазине, и дела там идут очень хорошо. Я понимаю, что буду для тебя слишком дорогой потерей. Но смотри, папа! Однажды я заведу свой собственный магазин, и женится Дэвид на мне или нет, а уйду из дома и займусь собственным делом.
Он не говорил ни слова. Расстроенная, она достала с плиты суп и, поставив на подставку, подала на стол.
– Твой ужин, папа! И не говори, что я не кормлю тебя!
Он долго смотрел на нее, потом медленно закрыл глаза. Из его груди вырвался кашель.
– Так вот, что ты думаешь обо мне, Летиция? Что я не ценю тебя?
Услышав его обиженный тон, она сразу смягчилась.
– Папа, я совсем так не думаю.
– Твоим сестрам наплевать, жив я или умер. Мое самое большое желание – видеть тебя счастливой. Только дай мне немножко времени. С тех пор, как я потерял маму…
– Папа! – В ней снова закипела злость. – Когда же ты смиришься с этой потерей? Сколько тебе еще нужно времени? И что за это время случится со мной? Мне почти двадцать два. Сколько лет мне будет, когда ты решишь, что справился со своим горем? Сорок два? Когда я стану слишком стара, чтобы выходить замуж? Ты был женат, папа. А меня ты лишаешь такой возможности.
Она выбежала из кухни, захлопнула за собой дверь спальни и бросилась на кровать. Отец осторожно постучал, она слышала его льстивый голос, но ничего не ответила ему, и он, оставив эту затею, пошел ужинать. Из кухни донесся его раскатистый кашель, и ей стало стыдно за свой срыв.
Она медленно села на кровати и посмотрела на закрытую дверь. Если бы он так не страшился жизни! А что бы она чувствовала, если бы боялась, что ее бросят и никто в мире о ней не позаботится. И наотрез отказывался жить с ней и Дэвидом, когда они поженятся, или чтобы они жили здесь. Отец, всегда считавшийся терпеливым, который и мухи не обидит, на поверку оказался отвратительным эгоистом. Как хорошо она узнала его с тех пор, как умерла мама! Отец, который в детстве казался ей богом, оказался колоссом на глиняных ногах. И при этом… бедный, несчастный отец! Ему, наверное, ужасно плохо. Кашель разрывает его. Она должна постараться облегчить его страдания.
Она покорно вздохнула, встала, открыла дверь и пошла на кухню за зеленым маслом для растирки.
Газеты пестрели заголовками «ПРОИСШЕСТВИЕ НА УЛИЦЕ СИДНЕЙ», а под ними – описание ужасной драмы. Министр внутренних дел вызвал войска, чтобы захватить человека, подозреваемого в причастности к так называемым Хоундсдитчским убийствам. Говорили, что пойманный злодей – сам Петр Пятков, он же Штерн, более известный как Петр Художник. Газеты писали, что ему лет двадцать восемь-тридцать, почти шесть футов роста, худой, с черными усами. Они живописали драматическую картину перестрелки, которая окончилась лишь тогда, когда дом, в котором укрывались трое анархистов, загорелся. На месте пожара были обнаружены два тела, но Петра Художника среди них не было. Репортеры уже сравнивали его с легендарным Джеком-потрошителем.
– Смотри, что ты пропустила, – сказал Билли, показывая ей газету. – Жалеешь, что не пошла со мной?
Летти улыбнулась и отложила газету, потому что в магазин вошла покупательница. Билли ждал в стороне.
– Ты всегда можешь пойти со мной, куда захочешь, – сказал он, когда та ушла.
Летти весело рассмеялась.
– Черт щекастый! Это я уже слышала.
Но Билли не смеялся. Его обычно веселое лицо стало серьезным.
– Прошло несколько лет с тех пор, как ты это слышала последний раз.
Летти тоже стала серьезной, на ее лице отразился легкий гнев, но не на Билли.
– Это мое дело.
Он скептически повел подбородком.
– Мне кажется странным, что двое так долго встречаются и никак не поженятся. Либо ты не любишь его, либо он не любит тебя.
– Я помолвлена, Билли, – отрезала она. Кольцо, наконец, красовалось у нее на пальце. И хотя его теперь все могли видеть, она понимала, что упустила момент, когда об этом можно было торжественно объявить, снискав удивленные возгласы и поздравления. Все уже давно пришли к мысли, что у нее есть кольцо, и не было смысла поднимать шумиху. – Всему свое время. Скоро будет и золотая лента. Как только позволят обстоятельства, которые тебя не касаются, Билли Бинз.
Он медленно отложил газету.
– Не тяни слишком долго, Лет. – Его голос был тих и серьезен. – До встречи.
Она предпочитала не замечать, искренне или нет, как давно она встречается с Дэвидом. Никто больше не приставал с расспросами, когда она выйдет замуж, и она сама старалась не думать о том, что Дэвид последнее время не говорил об этом.
Он часто бывал так страстен, как будто они уже были женаты, и она, в свою очередь, отбросила опасения, которые когда-то были у нее. Он был ей нужен так же сильно, как и она ему. В темных закоулках они не стеснялись друг друга, но всегда вовремя останавливались, опасаясь последствий. В такие моменты он, дрожа всем телом, просил ее выйти за него замуж, а она вся в слезах бежала домой. К черту чувство долга, она любит его!
Она разозлилась на себя из-за того, что простая фраза Билли всколыхнула в ней все эти воспоминания. Она по-детски прижала руки к лицу – ведь в магазине никого не было, – и немедленно ее застигла врасплох вошедшая в магазин пара. Она поспешно опустила руки и постаралась улыбнуться.
– Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Мы ищем свадебный подарок, – услышала она в ответ.
– Пожалуйста осмотритесь, – сказала она как можно спокойнее и занялась делом.
Она больше не чувствовала себя неуверенной, когда в магазин приходили люди что-нибудь купить или продать. Она посетила другие магазины подержанных вещей и купила там то, что потом можно будет продать состоятельным клиентам, забредшим на Роу-стрит.
– Я должна сделать вид, что купила у них вещь за ту цену, за которую они сами хотели, – говорила она отцу, который хитро улыбался, как человек, прошедший через это, но вышедший с пустыми карманами.
– Мы же не на проклятой Оксфорд-стрит.
– Может, однажды мы окажемся там, – отвечала она.
Покупатели обычно спрашивали качественные вещи за приемлемую цену: изящный фарфор, красивую мебель, картины, особенно с чувствительными сюжетами. Она уже разбиралась, что удастся продать, а что нет, как сбить цену, когда она покупала, и как ее поднять, когда продавала; как продать не слишком дешево, чтобы покупатели не подумали, что им продают старый хлам, и не слишком дорого, чтобы не отбить охоту купить. Она обнаружила, что в ней проявляются какие-то мамины черты: она могла быть одновременно упорной и вежливой, твердой и очаровательной. Она не особенно этим гордилась, полагая, что это дар, который она получила от матери и от отца, с его любовью к красивым вещам. И она была ужасно благодарна им обоим. В ее голове рисовались картины, как она открывает свой магазин в Вест-Энде. «Однажды, – думала она, – однажды…»
Минул еще год. Всю неделю она работала в магазине, ухаживала за отцом, следила за квартирой и мечтала о выходных, когда приходила миссис Холл, чтобы посидеть с отцом. Отец жаловался, что ему плохо с миссис Холл, которая неустанно тарахтит о своем бедном Фреде.
– Старый болван дал ей собачью жизнь, – говорил отец.
Зима сменилась весной, которая быстро перешла в жаркое лето. Мужчины парились в рубашках, закатав рукава. Женщины тоже закатывали рукава и обмахивались газетами. Птицы на Клаб Роу больше не пели, а прятались в углах своих клеток, их крылья поникли, клювы были разинуты, маленькие пушистые грудки тяжело дышали. Многие птички умирали, и их выкидывали на помойку, откуда их и выуживали мальчишки и, привязав к веревке, крутили над головой.
Тяжелый воздух почти не двигался, зажатый между узкими улицами. Босоногие дети сновали тут и там, мальчики в потертых штанах, девочки в коротких выцветших платьях, год которыми были видны черные дырявые чулки и черные панталоны. Двери многоквартирных домов были распахнуты в надежде на сквозняк. Жильцы выносили стулья на тротуар и затевали беседы, сосед с соседом, стараясь не замечать вони помоек и уличных туалетов.
В воскресенье Дэвид повез Летти в Брайтон. Солнце ярко освещало запруженные толпами туристов аллеи.
На Летти было серое узкое платье, которое она сама сшила на маминой машинке «Зингер» из легкой хлопчатобумажной материи, всего по три пенса за ярд. Она строго следовала моде: край платья достаточно поднимался над землей, чтобы были видны ее щиколотки. А широкую соломенную шляпу с белыми маргаритками и красными розами ей купил Дэвид на Регент-стрит. Она была страшно дорогая. Тогда Летти, конечно, ужасно протестовала, но сейчас сияла от удовольствия.
Они шли в обнимку. Она разглядывала берег с купальщиками в матерчатых шапочках или соломенных шляпках, купальные машины, колеса которых были наполовину в воде.
Когда она впервые увидела море, от сверкающей глади, тянущейся до самого горизонта, у нее захватило дух. Ошеломленная, она схватила Дэвида за руку:
– О, как это красиво!
Она пила сок, наслаждаясь теплыми лучами солнца, проникающими через платье, а Дэвид в ответ сжал ее руку. Она была счастлива и готова молиться на миссис Холл, которая согласилась посидеть с отцом весь день. Отец, жаловавшийся на боль в груди, также ворчал, что ему не нужна миссис Холл, которая только суетится вокруг него. На самом же деле, ему просто было надо, чтобы Летти ухаживала за ним, а не ездила на прогулку с Дэвидом.
– Как бы мне хотелось, чтобы мы снова куда-нибудь поехали, – вздохнула Летти в поезде по дороге домой.
– Не вижу, почему мы не можем этого сделать, – улыбнулся ей Дэвид. Она сидела в душном вагоне, тесно прижавшись к нему, среди усталых пассажиров и надоедливых детей.
Она не ответила. Даже сейчас Дэвид по-настоящему не понимает, что значит смотреть отцу в глаза, видеть его сердитый взгляд, выносить его долгое молчание после ее возвращения с прогулок. Тень пробежала по лицу Дэвида.
– Твой отец…
Он сказал это таким тоном, что у нее испортилось настроение.
– Нет, – резко ответила она, отодвигаясь от него, насколько позволяла полная женщина, сидящая рядом. Они больше не сказали друг другу ни слова, за исключением коротких фраз, когда поезд приехал на станцию Виктория, и в метро, довезшем их до Ливерпуль-стрит. Только когда они в сумерках сели в трамвай, Дэвид нарушил молчание.
– Ты слишком беспокоишься о своем отце, – сказал он, когда они сели рядом на длинное сиденье, качаясь из стороны в сторону в такт трамваю. – Выслушай меня, – сказал он твердо, предупреждая ее попытку прервать его. – Я старался быть терпеливым, но пришло время выяснить, что ты хочешь от жизни. Нет, Летиция, пожалуйста!
Он взял ее за руки и сжал так крепко, что она вздрогнула.
– Ты говорила, что, когда тебе исполнится двадцать один, ты будешь свободна. За это время отец свыкнется со смертью матери. Но ты все еще ухаживаешь за ним, как за малым ребенком!
– Он нуждается во мне, – прошептала она.
– И я нуждаюсь в тебе, Летиция. Мне нужно, чтобы ты стала моей женой. Прошло столько времени, что я имею на это право. Я хочу, чтобы у меня была семья и дети, и я хочу, чтобы это дала мне ты. И никто другой!
Он был прав. Летти виновато прильнула к нему. Дэвид прижал ее, его голос стал тише.
– Ты знаешь, я дам тебе все, что ты хочешь. Но ты должна оставить отца. Я не могу ждать вечно.
– О нет! – Она вся напряглась. – Не оставляй меня, не надо!
Привлеченные ее криком, пассажиры с любопытством поглядывали на них и смущенно отворачивались.
– Не говори так, Дэвид, – прошептала она, овладев собой, хотя сердце ее бешено колотилось.
– Господи, я больше не могу! – Его голос был хриплым, словно ему сдавили горло. Он с силой сжал ее в объятиях. – Но что будет с нами, если ты не оставишь его? Если он откажется отпустить тебя… Дорогая, если у тебя нет сил разорвать все сейчас, когда же они у тебя будут?
– У меня есть силы, – шептала она. – Но я не хочу быть жестокой. Он так одинок.
– Он не одинок. У него есть Винни и Люси. Пора и им уделить немного внимания отцу.
– Как? У Винни двое детей. А Люси снова беременна. Я единственная, кто свободен, чтобы…
– Ты единственная рабыня, – оборвал он ее. – У них обеих есть прислуга. А ты прислуга в собственном доме. Я уверен, что ваша миссис Холл была бы счастлива заработать несколько пенсов, присматривая за отцом, и тебе не нужно будет просить ее посидеть с ним, когда ты устанешь до того, что еле передвигаешь ноги.
– Магазин не дает нам столько денег, чтобы платить сиделке.
– К дьяволу твой магазин! Ты можешь нанять ее за половину той цены, которую твои сестры платят прислуге, и она будет счастлива. Но для твоего отца это будет означать, что он теряет тебя. Летиция, разве ты не видишь, что он просто старый эгоист…
– Нет, я так не могу! – Ее отчаяние сменилось гневом. Она вырвалась из его объятий. – Я не хочу, чтобы вы оба тянули меня в разные стороны. Я не хочу, чтобы меня толкали, как резиновый мяч…
Пассажиры в вагоне смотрели на нее, но ей было все равно.
– Как ты не понимаешь? Мне никогда не будет хорошо, если я уйду от отца. Даже если, как ты говоришь, у меня будет все, что я захочу, все равно, оставив его одного, я никогда…
– А как же я, Летиция? – повысил голос Дэвид, не обращая внимания на посторонних. – Как же я? Тебе будет хорошо, если ты оставишь меня одного?
– Я люблю тебя! – в безумии простонала она.
– Тогда выходи за меня замуж! В следующем месяце выходи за меня!
– А как же папа? Я не могу…
– Отлично! Нянчись с ним, пока он не умрет, и оставайся старой девой, которой никто не скажет спасибо за ее жертвы, во всяком случае, не твои сестры, живущие в прекрасных домах, когда ты в своем доме живешь, как рабыня. И твоему отцу, и им наплевать, счастлива ты или нет.
– Это неправда! – крикнула она в отчаянии.
– Нет, это правда! – сказал он в ответ.
Народ в трамвае вздыхал и хихикал, наблюдая за ссорой влюбленных, а прыщавый юнец с первого сиденья крикнул:
– Давай, выходи за этого голубчика! Осчастливь его, и черт с ним, с папашей!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
От жары корсет и лифчик под муслиновой блузкой прилипли к коже, узкая юбка мешала Летти идти. Но Дэвид, в рубашке с мягким воротником и серых в полоску брюках, с перекинутым через руку пиджаком выглядел свежим и неутомимым. Как хорошо быть мужчиной: тебя не связывают ни мода, ни узкие платья!
– Давай присядем на минутку, – попросила Летти и была удивлена, увидев облегчение на его лице.
– Я уже начал думать, что ты никогда не устанешь, – засмеялся он, помогая ей опуститься на покрытый галькой берег, и тут же сел сам. – Я решил, что ты хочешь дойти до края земли!
Она поняла, что он устал, как и она, но гордость не позволяла ему сказать об этом первым. От этой мысли ей стало легче, и она, засмеявшись, прильнула к нему и игриво постучала по его груди кулачками.
Как прекрасно после всех проблем очутиться здесь! После всей нервотрепки с отцом…
Отец испугался, когда она сказала, что собирается уехать с Дэвидом на несколько дней, и стал совершенно невыносим.
– Репетируешь свой отъезд навсегда? – зло спросил он, но ей не хотелось препираться с ним. Она ехала с Дэвидом в Брайтон, вот и все.
Она много сделала ради этого, сидела в магазине допоздна и уговорила миссис Холл приглядеть за отцом, особенно вечерами, что было отнюдь не легко.
Миссис Холл полагала, что это не совсем удобно, чтобы вдова оставалась на целый день в квартире с одиноким мужчиной. Днем это было нормально, тем более что Летти уходила всего на несколько часов; но на весь день, особенно когда темно – это неприлично. Летти пришлось долго ее уговаривать. А отец, по-видимому, больше переживал не из-за того, что останется один, а что его дочь уедет куда-то на неделю со своим молодым человеком, и в этом было все дело. С тех пор, как умерла мама, она была его единственной любовью, и он не хотел делить ее ни с кем, боялся расстаться с ней хоть на минуту.
– Я знаю, чего ты хочешь, – шумел он. – Ты хочешь, чтобы он овладел тобой. Ты грязная, ты отвратительная. Если ты уедешь, я больше не желаю знать тебя! Ты слышишь?
Это был чистый блеф, и его слова нисколько не меняли дела. Ей уже двадцать два. Она взрослая женщина. Она может делать все, что ей хочется.
Сегодня, кстати, был день ее рождения. Такого жаркого дня она не помнила за всю свою жизнь. Наверное, было ошибкой отправляться так далеко в такую жару, но они были здесь уже три дня, а видели только Павильон и гуляли вдоль пирса, а все остальное время сидели рядом, поглощенные друг другом.
Они заказали отдельные комнаты. Может, это было и неправильно, но она не хотела притворяться перед метрдотелем, что они муж и жена, хотя у Дэвида, который был заметно старше ее, это, наверное, получилось бы. Но двери никогда не были барьером для влюбленных, и Летти впервые познала удовольствие нежных ласк. Она отвечала на прикосновения мужчины, такие осторожные, что поразилась, чего она боялась все эти годы, хотя, конечно, приличные девушки так не поступают. И что бы сказал отец, если бы узнал?! А он наверняка отлично знал или, во всяком случае, догадывался, что может произойти. Но этого не произошло. Это могло бы все разрушить, сделать грязным, греховным, но Дэвид вел себя так осторожно, что она чувствовала себя в полной безопасности.
В двадцать два года она была зрелой женщиной, но именно Дэвид дал ей это почувствовать. Ей казалось, что она замужем, она могла гордо поднять голову и сказать: «Дэвид любит меня, он никогда меня не бросит». Все, что оставалось, это благословение церкви. Хотя, возможно, не все. Еще больше ей было нужно благословение отца, но она боялась, что именно его и не получит.
– Мы еще ничего не видели в городе, – сказала она, когда они вышли из своего уединенного мира последних двух дней. Взявшись за руки, они бродили по лабиринту узких улиц, смеялись, когда заблудились и пытались узнать дорогу у таких же, как и они, туристов.
Возвращаясь с прогулки по дальним окрестностям города, они свернули на берег моря. Дэвид опустился на гальку, а она присела на него. Дэвид слегка вскрикнул: крупные камни впились ему в спину.
– Ты раздавишь меня!
Он обхватил ее, и она, притворно вскрикнув, со смехом повалилась на землю. Они покатились, пока он не оказался сверху.
Берег был пуст. Никому не приходило в голову гулять так далеко по такой жаре, когда можно было пройтись до пирса, где были продавцы мороженого, и чайные палатки, и магазины. Только вдалеке виднелась одинокая фигура рыболова, склонившегося над ведром с омарами. Стояла тишина. Был слышен лишь легкий плеск волн, набегавших на берег, и шелест гальки, увлекаемой волной в море.
Они с Дэвидом лежали на берегу. Она ощущала тяжесть его тела. Он посмотрел ей в глаза, и смех, как по команде, замер на их губах.
– Я люблю тебя, Летиция, – услышала она его голос и ощутила его дыхание.
Ее руки были обвиты вокруг его шеи. Она притянула его к себе, его губы прижались к ее губам в долгом, нежном поцелуе. Внезапно его поцелуй стал требовательнее, дрожащими пальцами он расстегивал пуговицы ее блузки и лифчика, и через мгновение его губы коснулись ее груди. Летти ощутила теплоту его языка и услышала свой голос: «О, еще, Дэвид!»
Сознание опасности и риска – ведь где-то на берегу сидит рыболов, не ведающий о двух влюбленных, который в любую минуту может встать и оказаться свидетелем этой сцены, – доставляло им утонченное удовольствие. Заниматься любовью на пустынном берегу, быть наполовину раздетой, так что Дэвид мог касаться ее, она об этом никогда и не мечтала. Ее тело желало его, она больше не боялась последствий.
Удивительное, звенящее чувство разлилось по ее телу, волнующее и ошеломляющее. Но он не злоупотребит ее доверием, ей нечего опасаться. Она инстинктивно знала это и ни о чем не думала. Она лежала, глядя в лазурно-голубое небо над собой.
Приподнявшись на локти, он посмотрел на нее:
– Выходи за меня замуж, Летиция.
Сегодня был день ее рождения – ей исполнилось двадцать два. Предыдущий день рождения, как и все после смерти матери, прошел едва ли кем-то замеченный, за исключением Дэвида. Он повез ее в Вест-Энд в ресторан, подарил цветы, и они даже распили бутылку шампанского, которое оказалось не таким вкусным, как она ожидала.
Если бы мама была жива, уж она бы отметила ее двадцать первый день рождения как подобает. По традиции этот праздник для тебя должен устраивать кто-то другой, и она решила вообще не отмечать его. Она не хотела привлекать внимания к тому, что ей бы все пришлось готовить самой.
Дэвид же сделал его незабываемым. Он купил ей прекрасный золотой медальон и шкатулку из черепаховой кости, украшенную жемчугом. Они сходили в студию и сфотографировались, чтобы поместить свою фотографию в медальон. А в этом году он повез ее отдохнуть, не став выслушивать доводов ни ее, ни отца, поселил в Гранд Отеле, водил гулять. И он любил ее.
Он был с ней уже четыре года. Иногда она удивлялась, на что ушли эти годы. Все это время он был верен и терпелив. А сейчас он, склонившись над ней и оперевшись на локти, посмотрел на нее и внезапно попросил:
– Выходи за меня замуж, Летиция.
Он так давно не заговаривал с ней о женитьбе, смирившись с их положением, что она вздрогнула. Ее радость мгновенно угасла, она знала, чем все закончится. Этим всегда завершались его просьбы выйти за него замуж. Она знала, что сейчас скажет. Проклиная себя, она выдавила:
– Дэвид… я не знаю. Я понимаю, что должна сказать «да», но…
«Но ты должна подумать об отце», – скажет он за нее, кисло подумала она, но он легко поцеловал ее, встал, отряхивая с брюк камни и водоросли. Сощурившись от яркого света, он посмотрел на солнце.
– Пора идти. Нам еще шагать и шагать. Словно ничего и не было сказано. Словно ее ответ стал ритуалом. Но что-то изменилось в их отношениях.
Не говоря ни слова, Летти поднялась, теми же движениями отряхнулась и просто ответила:
– Да, пора идти.
По дороге в отель они почти не разговаривали, молча съели завтрак, спокойно провели полдень на солнечной лужайке, перекинувшись лишь парой фраз, пообедали и прогулялись перед сном. В этот вечер Дэвид не пришел к ней в комнату, и в следующие тоже.
Оставшиеся дни отпуска они провели, как друзья. Когда они вернулись домой, он на прощание небрежно поцеловал ее, сказав, как он был рад провести эти дни с ней. Такие слова говорят после ничего не значащих знакомств.