«До свидания, тетя Летти». Звонкий детский голосок, невинные глаза, так похожие на глаза Дэвида, разрывали ей сердце. Она с трудом подавляла желание схватить его па руки и расцеловать. Поэтому-то никогда и не ездила к Винни. Если Кристофера привозили к деду, она следила за всеми его движениями. Когда приходилось расставаться – с обязательным поцелуем в щечку на прощанье, – она еле сдерживалась, чтобы не прижать сына к себе.
Два года. С трудом верится, что Дэвида нет уже так долго. Боль при мысли о нем была такой же острой, как и вначале. Как-то она была у его матери, но обезумевшая от горя женщина разразилась таким потоком оскорблений, что Летти больше не осмеливалась беспокоить ее, уже не сомневаясь, что Дэвид погиб около Дарданелл.
В воскресенье они с отцом молча пообедали. Винни и Люси должны были приехать около четырех. Пока отец прилег отдохнуть, Летти вымыла посуду и принялась готовить стол, переставив временно горшок с аспидистрой на окно. Глядя на кожистые листья, Летти мельком подумала, что это растение было свидетелем многих трагедий в их семье, повидало и горе, и отчаяние, и любовь, и ненависть.
Отец так и не смог простить ей «позора». Она же выносила его нападки, потому что уехать – означало каким-то образом подтвердить свою вину, которую Летти не признавала. Ее сын был символом любви, красивой и нежной, и вечной, если бы их не разлучила война. Это другие люди говорили о «позоре» – те, кто считал их отношения грязными и постыдными.
Молчание, разделявшее ее с отцом, стало почти постоянным. За завтраком… в течение всего дня. Отец молча просматривал книги, уходил в пивную, не сказав «до свидания». Летними вечерами, выглядывая из окна, он молча попыхивал трубкой. Зимой, скорчившись около камина, он тоже молчал. Тишина царила и когда Летти занималась домашним хозяйством. А ведь она была готова отдать душу, чтобы отец сказал ей хоть одно доброе слово.
Родственники нисколько не помогали, а напротив, только подливали масла в огонь. «Как у нее хватает наглости смотреть людям в глаза?»
А как она должна была вести себя? Позволить публично выпороть себя? Обрить голову или удалиться в монастырь и принять пострижение? Что еще оставалось, кроме того, чтобы жить как прежде, надеясь, что все забудется. Тетя Хетти и тетя Милдред, когда приезжали к отцу, все время бросали на нее косые взгляды. Дядя Билл, явно в сильном замешательстве, старался держаться от нее подальше. Дядя Чарли, все такой же общительный, иногда хитро разглядывал ее, как будто представляя ее в постели с мужчиной. Двоюродные сестры, достигнув возраста, когда уже могли со знанием дела обсуждать, что такое любовь, в ее присутствии все время хихикали.
Летти с трудом выносила их посещения, обычно стараясь потихоньку улизнуть. Она надеялась, что никто из них не захочет присутствовать на дне рождения отца, и была очень рада, что так и получилось и их даже не приглашали.
Люси приехала вместе с Винни и Альбертом около четырех. Извинившись за отца, Летти сама провела их в дом. Она пыталась разбудить его некоторое время тому назад, но отец, проснувшись, сделал вид, что не слышит, так что Летти предоставила ему самому решать, когда выйти к гостям.
– Как тебе удалось приготовить пирог? – спросила Люси с набитым ртом.
Только что вынутый из духовки пирог наполнял комнату необычайным ароматом.
– Ты просто волшебница.
– Рада, что вам понравилось, – ответила Летти, медленно и без аппетита съев свой кусочек.
– Где ты взяла продукты? Мне, например, никогда не везет. Так ужасно, когда ты уже первая в очереди, а они вывешивают объявление, что все закончилось и сегодня ничего больше не будет.
Летти кивнула, пытаясь сосредоточить внимание на Люси и оторвать взгляд от Кристофера, который, в полном неведении о ее мучениях, весело играет со своим «братом», стараясь связать его пальцы кусочком резинки.
Не смотри на него, заклинала она себя, смотри на других. Альберту исполнилось девять лет. Сильный и наглый. Джорджу восемь, Артуру шесть – оба маленькие дьяволы. И все трое обещают вырасти красавцами. Девочки Люси – Элизабет и Эммелин, восьми и шести лет, – симпатичные, одаренные и абсолютно уверенные, что всегда все их желания будут исполняться.
В комнате становилось жарко. Хотя день выдался теплым, отец развел сильный огонь в камине и сейчас сидел, уставившись на языки пламени, как будто намекая, что всем пора по домам.
Люси, обмахиваясь носовым платком, спросила:
– Нельзя ли хоть немного открыть форточку? – И он, не желая отказывать ей, согласно кивнул.
Ее дочки подошли и сели около окна, послушные, как маленькие монахини. Старшие сыновья Винни, заскучав от разговоров взрослых, капризничали, им хотелось или вернуться домой, или спуститься вниз на улицу поиграть с местными детьми.
– Мамуль, можно мы пойдем на улицу?
Но Артур и слышать об этом не хотел. Вынув трубку изо рта, он пригвоздил их к месту достаточно суровым взглядом. Как бы стараясь заслужить одобрение покойной жены, он заявил, что им не подобает унижать себя общением с уличными мальчишками. Его мнение было тут же поддержано Винни, которая бросила на детей выразительный взгляд, пока устраивала поудобнее Кристофера, чтобы он мог насладиться последним кусочком пирога. Летти, следя за ней, молчала.
– Почему ты моя тетя? – Эммелин отвернулась от окна и принялась разглядывать Летти.
Пойманная врасплох, Летти перевела взгляд на девочку. Неужели Люси обсуждала ее в присутствии детей?
– Потому что я сестра твоей мамы, – ответила она ровным голосом.
– Мамочка говорит, что ты незамужняя тетка. А что такое незамужняя тетка?
Эммелин всегда задавала вопросы быстро, выпаливала их не думая – настоящая дочь своей матери. Ответ Летти был таким же откровенным. На прямой вопрос надо и отвечать так же прямо – эту заповедь она усвоила давно.
– Тетя, которая еще не замужем, Эммелин.
– А мамочка говорит, что ты слишком стара, чтобы выйти замуж.
Голос Люси резко ворвался в их разговор.
– Достаточно вопросов, Эммелин, дорогая. И посмотри на свои руки, все грязные там, где ты касалась подоконника. Это настоящий бич Лондона – так все быстро пачкается.
Через узкую щель приоткрытого окна до них доносились крики играющих внизу детей.
Джордж протиснулся между своими двоюродными сестрами и с тоской прилип к стеклу, повторяя свою просьбу:
– Можно мне спуститься, мам?
Внизу стоящие в кружок неряшливо одетые дети считали, кто будет «водить».
– Раз, два, три, четыре, пять, выходи, тебе играть… – Они повторяли это снова и снова, пока их не осталось только двое. – Раз, два…
– Мам, можно… Ну, пожалуйста! Оставшаяся последняя девочка зажмурила глаза, и дети разбежались, прячась в подъездах и за мусорными баками.
– Готово. Иду искать! – раздался на улице громкий крик.
Девочка, костлявые колени которой проглядывали через дырки в черных колготках, а потертое платье превратилось в серый мешок от бесконечных стирок, осторожно отошла от смятой консервной банки, лежащей у ее ног.
Джордж задержал дыхание, увидев, как из-за мусорного бака показалась фигура мальчишки. Ему хотелось крикнуть: «Берегись», но в этот момент девочка заметила другого игрока и пронзительно закричала:
– Я тебя вижу! Вижу тебя, Анна Валлас! Выходи!
Обнаруженная встала. Остальные дети все еще прятались, и мальчик подобрался ближе, внимательно наблюдая за сторожившей жестянку девочкой. Она увидела его слишком поздно и кинулась назад. Он так же быстро бросился вперед, успев схватить банку прежде, чем его осалили.
– Банка моя! – Услышав этот победный крик, отовсюду появились фигурки детей.
Девочка была в ярости.
– Я тебя осалила! Я тебя коснулась первая!
– Вот уж нет! – мальчишка по-хозяйски прижал банку к груди. – И близко тебя не было!
– Нет, была! Я тебя коснулась! Клянусь!
– Нет, не коснулась!
– Ты жульничаешь! Ты обманщик!
– Корова!
– Не смей называть меня коровой, ты обманщик.
– Корова, глупая корова!
Девочка топнула ногой, вкладывая в это движение весь свой гнев.
– Это нечестно. Я больше с тобой не играю. Ты жульничал, Томми Аткинс!
– Ты вонючка.
Она сильно ударила его по щеке.
Джордж совершенно забыл о своем желании спуститься вниз, он был в восторге от предоставленного ему развлечения.
Оставшиеся дети безмолвно наблюдали, как брошенная жестянка звякнула, упав на землю. Мальчишка протянул руку, но девочка опередила его. Развевающийся, как флаг, фартук, просвечивающиеся через колготки белые колени, двигающиеся вверх-вниз – она неслась по улице, выкрикивая на ходу оскорбления, а за ней бежал безнадежно отставший Томми. Когда они исчезли из виду, дети снова стали в кружок и принялись считать, кто следующий будет «водить».
Джордж вспомнил о своем желании поиграть.
– Мам, можно мне пойти на улицу? К нему присоединилась Эммелин.
– Можно мне тоже, мамуль?
Люси, до того поглощенная разговором с Винни, крайне резко выразила свое неодобрение.
– Нет, нельзя. Ты не можешь играть со всяким отрепьем.
Летти, уязвленная предполагаемыми намеками Люси о том, что она старая дева, бросила на сестру язвительный взгляд.
– Когда-то ты играла с такими же оборванцами. Хотя, я предполагаю, иногда бывает полезно забыть о чем-нибудь.
Люси густо покраснела.
– Надеюсь, моя жизнь изменилась с тех пор. Я старалась стать лучше.
– Хорошо, когда есть возможность изменить свою жизнь к лучшему, – едко заметила Летти, – некоторым из нас повезло не так сильно.
– Никто не просил тебя оставаться с отцом.
Нет, действительно никто не просил. Просто подразумевалось само собой, что именно она останется здесь, лишенная возможности создать свою семью – ведь забота об отце отнимала слишком много времени. А что взамен? Восьмилетняя выскочка называет ее старой девой.
– У некоторых из нас не было выбора, – сказала она медленно, – кроме как стать незамужними тетками из чувства долга по отношению к другому человеку. А ты такая же эгоистка, как и он.
Она немедленно раскаялась в своих словах, заметив, как напрягся отец, зная, что ее слова задели его. Но Люси увидела в этой вспышке только оскорбленную гордость. Около ее губ появились морщины.
– Не понимаю, как ты можешь так говорить! Ты сто раз могла выйти замуж. Неудивительно, что он уехал и оставил тебя! Кому нужна женщина, которая ценит себя так низко, как ты.
– Он меня не оставил. Дэвид убит на войне.
Как она могла так спокойно говорить об этом? Неужели она уже ничего не чувствует? Нет, боль, пустота, ужасная горечь не исчезли, только на этот раз они были вызваны той бездумностью, с которой Люси наносила удары.
Отец набивал табак в трубку, не поднимая головы, не смотря на нее, лицо его было хмурым. Она увидела, как он поднял руку, шаря на каминной полке в поисках спичек.
– Около часов, пап.
Удивительно, что ей удавалось говорить как ни в чем не бывало. Больше всего Летти хотелось бросить эти спички ему в лицо и убежать из дома. Но она вела себя как разумная женщина. Правда, ей тотчас пришлось раскаяться в этом, так как отец взял спички и зажег трубку, сделав вид, что не слышал ее слов.
Винни, полуобняв Кристофера, встревоженно посматривала то на нее, то на Люси. Люси презрительно вскинула голову и, фыркнув, встала. Прошествовав к своим дочерям, она резко закрыла окно, и крики детей на улице мгновенно стали тише.
– Осенью, – сказала Люси, – так быстро налетает холодный ветер. Становится весьма прохладно. Пап, я положу побольше угля, хорошо?
Само внимание, медовый голосок, и отец смотрит с такой гордостью, как никогда не смотрел на Летти. Как все это отвратительно!
Билли вернулся домой, и Летти заглянула к ним узнать, можно ли повидаться с ним.
Его мать как будто усохла, а выражение глаз отца, хотя он и смотрел куда-то за ее плечо, когда говорил с ней, заставило Летти бегом подняться наверх.
Увидев Билли, она схватилась рукой за горло. Одетый в пиджак и брюки, которые казались слишком большими, Билли сидел в кресле около огня – человек, в котором она едва могла узнать того, кто так весело отправился на призывной пункт три года назад.
– Ты выглядишь неплохо, – заметила она слишком бодро. – Я думала, будет хуже.
Внешне он был таким же стариком, как и отец, правда, волосы у того – седые, а у него – все еще светлые, хотя и потерявшие блеск. Старыми были глаза и рот, сжатый так, будто он потерял способность улыбаться. Газ, попавший в легкие, заострил черты лица, сделал их бесцветными. Дышал он хрипло, с присвистом.
– Выглядишь не так уж и плохо, – повторила она. Билли удалось улыбнуться.
– Жаль, что ты видишь меня не в лучшей моей форме, – сказал он со слабой усмешкой. Ему, видимо, не хватало сил говорить долго. Когда он кашлял, это был сухой, не приносящий облегчения кашель. – Надо было подождать несколько недель. Доктора говорят, что я поправлюсь. Несколько недель – и ты могла бы разглядеть во мне и что-то положительное. Могла бы даже потерять голову. Через несколько недель. Летти порывисто коснулась его плеча.
– Я уверена, что со временем тебе станет лучше. Глаза Билли скользнули по ее руке – по ее левой руке – вниз к пальцам. Она уже давным-давно сняла кольцо, подаренное Дэвидом, и убрала его в шкаф. Носить его казалось кощунством.
– Значит, ты тогда не вышла замуж? Летти быстро убрала руку за спину.
– Его призвали в армию. – Она надеялась, что не расплачется. – Он был убит.
Вот! Она сказала это без слез, спокойно глядя на Билли.
Он первым отвел глаза – когда-то ярко-голубые, а сейчас все в красных прожилках.
– Почти два года назад – в пятнадцатом. Губы Билли сложились в какое-то подобие улыбки.
– Значит, у меня есть шанс, хотя я вряд ли сейчас представляю хоть какую-нибудь ценность для девушек.
– Ох, Билли, не говори так! – воскликнула Летти, чувствуя, как по щекам потекли слезы.
Горькие слезы – о себе и сыне, для которого она стала тетей, о молодом человеке, превратившемся в старика, о другом человеке, чье тело лежало непогребенным на залитой солнцем равнине, о бессмысленности всего этого.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
– Как ты себя чувствуешь? Тебе случайно не плохо?
В вопросе звучало скорее раздражение, чем забота. Летти откинулась на спинку кресла, оставив еду нетронутой.
Вздохнув, она покачала головой.
– Может быть, грипп. Не знаю.
Последние дни она чувствовала себя ужасно, но решила все равно продолжать работать в магазине. Дверь открывалась и закрывалась за покупателями, впуская порывы промозглого февральского ветра. И хотя Летти старалась держаться поближе к печке, сейчас ее лихорадило, а голова была словно набита ватой.
– Стоит пригласить этого докторишку, – заметил отец, покончив с ужином и усевшись перед огнем погреться, так как сам тоже кашлял. – Посмотрит нас обоих.
От сильного огня ее щеки покраснели, хотя сама она все еще дрожала.
Летти с трудом улыбнулась.
– Чудесная мы пара. Однако отца это не развеселило.
– Если ты свалишься с инфлюэнцией, то я не смогу один приглядывать за магазином.
Замечание не обидело ее. Она так долго была объектом его презрения, что обида и гнев давным-давно умерли.
– Ты всегда сможешь попросить прийти Аду Холл, – ответила она сухо.
Мысль была стоящая, но он не стал соглашаться. Может быть, к утру ей станет легче. Раздраженно кашлянув, он выкарабкался из своего кресла, думая только о том, как добраться до кровати, не потрудившись даже пожелать дочери спокойной ночи.
Летти наконец выздоровела, но три недели гриппа истощили ее полностью.
– Люди болеют повсюду, – сказала Ада Холл, вызвавшаяся помочь. «Нужна женщина, чтобы ухаживать за больной», – заявила она и предложила свои услуги, к большому облегчению Артура Банкрофта. Он же старался держаться подальше от дочери.
Все дети Винни тоже переболели, и хотя, по ее словам, мальчики уже выздоравливали, в минуты просветления Летти думала только о Кристофере, проклиная себя за то, что ничем не может помочь ему. Люси, со своей стороны, никуда не выпускала дочерей, а мысль поухаживать за Летти даже не пришла ей в голову. Так что оставалась только миссис Холл.
– Ну и наделала же бед эта болезнь, – кудахтала Ада, подавая Летти прописанные врачом лекарства, укладывая под ноги грелку и уговаривая съесть немного супа. – Это придаст сил, – добавила она веско и подбросила угля в камин.
– Уже умерло три или четыре человека в нашей округе. – Новость явно доставила ей удовольствие. – Это называется «эпидемия». На континенте умирают сотни – так пишут в газетах. Оттуда она и пришла. Даже в Соединенных Штатах люди умирают.
Летти, подложив под спину подушки, просматривала газету. Услышав слова Ады, она подумала, что ей повезло – отделалась так легко. Но у нее сильный организм. Она бы не выжила в противном случае.
Все еще чувствуя себя ужасно слабой, она откинулась на подушку, бросив газету на покрывало, и стала смотреть, как Ада Холл суетится в комнате с тряпкой и метелкой для смахивания пыли в руках. Она поднимала мелкие предметы один за другим, протирала их и не слишком бережно ставила обратно.
– Самое лучшее место для тебя – здесь, – проговорила Ада, делая еще один круг по комнате. – На улице ужасно холодно. Хотя, могу поспорить, в районе, где живут твои сестры, намного лучше и чище. Здесь же такая грязь! Пока я сюда дошла, мои ботинки промокли насквозь. Нет, дорогуша, дома намного лучше.
Она еще раз прошлась тряпкой по туалетному столику Летти.
– А в моей комнате повсюду сквозняки. Просто ненавижу то место. Шум снизу, где бар, не дает заснуть всю ночь. Запахи пива и табака. Сплошная вонь. И проникает повсюду.
Летти могла бы рассмеяться, если бы чувствовала себя получше. Ада Холл волнуется, что ее одежда пахнет пивом! – Ее одежда, которая выглядела так, что даже хорошая стирка вряд ли бы помогла ей.
Ада окинула взглядом комнату и взялась за одну из китайских безделушек, чтобы получше рассмотреть ее.
– Мне нравится приходить сюда. Красиво и тепло. Хотела бы, чтобы моя квартира была такая же теплая. Но, пока я нужна здесь, могу не думать о своей квартире, не так ли?
Она продолжала считать себя нужной и через несколько недель, хотя Летти уже давно выздоровела.
– Ей больше не надо беспокоиться, – говорила Летти отцу еще через пару недель, в течение которых Ада каждый день «забегала помочь», как она это называла.
Его мягкость была удивительной.
– Тебе все еще требуется помощь, – сказал он почти так же, как говорил с ней в детстве, – а я уже не молод.
– Но я чувствую себя гораздо лучше, – настаивала она, стараясь говорить потише, несмотря на доносившиеся из кухни звуки льющейся воды и фальшиво напеваемых песен. – Мы не должны злоупотреблять помощью чужого человека.
По правде говоря, Летти стало казаться, что Аде слишком многое позволялось в их доме. Она запросто заходила в магазин и, бросив весело: «Доброе утро!», прямиком шла наверх.
– Ее присутствие здесь не требуется. У отца потемнело лицо.
– Она очень помогла мне. И меньшее, что мы можем ей позволить – это приходить в любое время. Ада очень одинока. И к тому же в ее компании мне веселей.
Было время, подумала Летти печально, сдаваясь и возвращаясь в магазин, когда он больше думал о ее компании – в ущерб ее свободе. Правда, надо благодарить Аду, что отец немного повеселел, да и бронхит сразу куда-то исчез. Проводя почти все вечера с Адой, он просто на глазах становился другим человеком.
Надо благодарить или нет, но Летти никак не могла заставить себя полюбить эту женщину. Выносить ее – да, но любить… Особенно, когда та устраивалась в кресле напротив отца, отодвигая Летти на кушетку. Достаточно удобную кушетку, но все же… Она также заметила, что Ада принарядилась, как это уже было несколько лет назад. Тогда все закончилось ничем, и Ада вновь вернулась к старому образу жизни. На этот раз она действовала намного решительней.
Обычно растрепанные волосы стали более ухоженными, одежда наряднее. Она чаще меняла свой фартук, а ее пухлые щеки с красными прожилками стали еще краснее от мыла, употребление которого, как подозревала Летти, было для Ады в новинку. Вспоминая маму, всегда аккуратно выглядевшую, даже когда она скребла линолеум, Летти негодовала, так как Ада посягнула на обязанности ее матери, которые все последние годы по мере сил выполняла сама Летти.
Не то чтобы Ада была ленива. Нет, она бралась за любую работу – терла линолеум и мыла горшки, полировала драгоценный фарфор ее отца с такой яростью, будто хотела его раздавить, оставляя для Летти только воскресную стирку, как объедки для собаки.
– Я сама все поглажу. Ты посиди, наверное, намаялась в магазине. – И Ада хваталась за утюг.
– Давайте я буду платить вам, – предложила однажды Летти. Был уже апрель, а Ада и не собиралась покидать их.
Женщина замерла, словно пораженная громом.
– Не надо. Это самое меньшее, что я могу сделать для твоего отца. Он был так добр ко мне.
– Но любая работа должна оплачиваться.
– Нет уж, спасибо. Я рада была помогать вам. Твой отец иногда приглашает меня выпить в баре – этой оплаты мне достаточно.
Артур Банкрофт действительно приглашал Аду с собой – и довольно часто. Правда, они никогда не засиживались допоздна, шла война – пиво стало жидким, а цены высокими, поэтому уже в одиннадцать приходилось уходить из бара. Но, оставаясь одна и чувствуя себя брошенной, Летти не могла не вспоминать, какой скандал обычно устраивал отец, когда она уходила на свидание с Дэвидом.
– Слава Богу, я могу приходить и разговаривать с тобой, – заметила она как-то, устроившись на софе в комнате Билли в один из вечеров в середине мая. В знак протеста она взяла за правило уходить к Билли всякий раз, как только ее отец собирался в пивную.
Билли улыбнулся все той же вымученной улыбкой, что заставляло ее сердце сжиматься. Он сидел у окна, подставив себя теплым лучам солнца, которые хоть немного облегчали его страдания.
– Рад, что и я на что-то гожусь, – заметил он сухо, и в замешательстве Летти поторопилась исправить допущенную бестактность.
– Я имела в виду… – Но он только рассмеялся, и это заставило его тело долго содрогаться от кашля. Летти беспомощно смотрела, как Билли старается побороть кашель. В конце концов, он откинулся на спинку кресла, задыхаясь.
Она надеялась, что скоро наступит улучшение. По крайней мере, уговаривала она себя, он не на фронте и остался жив – в отличие от Дэвида.
Война продолжалась. В апреле в нее вступила Америка, но ожидаемых изменений не произошло. Во Франции и Турции все еще тысячами гибли люди.
Летти часто думала о Дэвиде. Она хорошо понимала встречавшихся ей на улицах женщин в черных платьях с бледными лицами. Спущенные в знак траура шторы были почти в каждом доме.
Военнообязанными стали почти все мужчины. Каждый, кто мог стоять и был в своем уме, считался годным к фронту.
В июне призвали Альберта. В июле он уже был во Франции. Винни, которая, по мнению Летти, была самой стойкой в семье, совершенно потеряла голову.
– Как я теперь буду жить? – причитала она, бросаясь в объятия отца, когда Люси привела ее к ним. – Если с ним что-то случится…
– С ним ничего не случится, – заверил отец, поглаживая ее по голове.
– У меня дети, а я совсем одна.
– Ты совсем не одна, – сказала Летти, – если у тебя есть дети.
У меня и того не осталось, подумала она горько.
– Не могу поверить, что его нет дома, – плакала Винни. – Всю ночь мне снилось, что он рядом, а когда я поняла, что это только сон… Как будто рядом призрак. А мне нужен Альберт!
Летти чувствовала горе сестры как собственное. Она села около открытого окна, перебирая свои воспоминания. Звуки, доносящиеся с рынка, Дэвид, прокладывающий путь через толпу. Высокая худая фигура, гордая осанка – человек, принадлежащий другому миру, не тому, бурлящему внизу.
Бурлящему? Уже давно все вымерло. Единственными мужчинами были калеки, передвигающиеся на костылях или с пустыми рукавами. И их так много! И это не считая тех, кто не мог выйти из дома. С ампутированными ногами, ослепшие или наглотавшиеся отравляющего газа, как Билли. Рабочие места пустовали или были заняты стариками и женщинами.
– Четыре мальчишки и я одна, – прорыдала Винни, и внимание Летти было снова привлечено к сестре.
Бедная Винни верила, что Артур никогда не оставит ее одну. Людям, как она, не готовым к суровым реалиям жизни, сейчас приходилось туго. А ее жизнь до этого всегда была слишком легкой.
Летти искренне жалела сестру, но в уме у нее вдруг промелькнула мысль, что Винни может отказаться от Кристофера. Может быть, даже решит вернуть его. Мальчику еще нет трех лет, не слишком большой возраст, чтобы долго переживать о женщине, которую он называл «мама». И он привыкнет к другой матери, ведь так? В конце концов забудет Винни. А что касается обстоятельств его рождения, то их можно объяснить и потом. Она расскажет ему о любви, которая была между ней и его отцом, о смерти Дэвида. И Кристофер поймет.
Летти прихлебывала чай, полностью поглощенная своими мыслями, сочувствие к Винни потихоньку вытеснялось надеждой.
– Если что-нибудь случится с Альбертом, – говорила Винни, – то я не знаю, что мне делать.
– Слава Богу, Джек в безопасности. – Люси поставила пустую чашку на стол. – Его не пошлют на передовую, так как он занимается чем-то очень важным. Я, конечно, не знаю чем – ему не разрешают рассказывать. Но очень важным. Расшифровка и тому подобное. Он однажды намекнул. По крайней мере Джек не в такой опасности, как твой Альберт, слава Богу.
В глазах Винни вновь появились слезы. Летти захотелось предупредить Люси, что любой может погибнуть, неважно, какую ценность он представляет, но она решила не опускаться до такой бестактности. Да и к тому же не хватало, чтобы и Люси расплакалась.
Отец, однако, не был настолько тактичен.
– Советую не слишком в это верить, – заметил он, выбивая трубку, – нет незаменимых людей.
На этот раз слезы хлынули уже из глаз Люси.
– Жестоко так говорить, – взорвалась она, – можно подумать, ты хочешь, чтобы Джек оказался на передовой.
– Ну, конечно же нет, – по привычке кинулась на защиту отца Летти.
Все ее внимание было сосредоточено на Кристофере, который играл на полу с парой ложек, сложив их одну в другую. Когда ложки звякали, он заливался веселым смехом. Летти вспомнила, как похоже смеялся Дэвид – звук был низким и сдержанным, будто это была шутка, понятная только ему. Как ей нравился этот смех. Ее сердце сжалось.
– Нет, он сказал назло мне! – Сварливый голос сестры отвлек ее. Люси лихорадочно копалась в ридикюле в поисках носового платка. – А как вы думаете, что я должна чувствовать, когда Альберт уже на фронте, когда его могут в любой момент убить или ранить…
– Люси!
Услышав резкий окрик Винни, Летти отвлеклась от своих собственных мыслей и бросила предупреждающий взгляд на Люси.
– Возможно, стоит переменить тему разговора.
– Но это правда. Людей на фронте все время убивают…
– Ради Бога! Сейчас не время об этом говорить! – Голос Летти стал пронзительным. Люси задела и ее рану. – Почему ты не можешь хоть немного подумать, прежде чем что-либо сказать.
– Но я думаю. Я всегда думаю.
Носовой платок был наконец найден, и Люси в лихорадочной спешке прикладывала его к уголкам глаз.
– Я приехала сюда из-за Винни, а вовсе не для того, чтобы ты меня ругала. Ты ревнуешь, потому что у меня есть Джек, а у тебя никого нет. Ты просто озлобленная старая дева. Все думают, что я не сочувствую Винни, а она сама радовалась, когда Джека забрали, а Альберт остался дома.
Люси вскочила на ноги, собираясь уйти.
– Не понимаю, что я такого сказала, что огорчила вас! Лучше я пойду домой и больше сюда не вернусь. Тогда вы…
– О Боже, сядь на место! – гневно приказала Летти. – Не глупи!
Напоминание Люси о ее положении задело ее сильнее, чем она могла представить, но что толку затевать новую ссору.
– Все, что нужно Винни, это немного спокойствия, – сказала она как можно более ровно. – Просто постарайся ее больше не расстраивать.
– Как будто я только этим и занимаюсь, – раздраженно парировала Люси, продолжая тереть глаза платком.
Но она снова села, все еще в подавленном настроении, но уже передумав уходить, тем более что Винни сама попросила ее остаться.
Август выдался солнечным, тогда как год назад начавшиеся в это время дожди тянулись всю осень и зиму.
– Погода должна помогать им во Франции, – заметила она Билли.
Воскресенье. Отец с Адой отправились на прогулку по парку, которая должна была закончиться выпивкой в ближайшей пивной, если, конечно, та была открыта. Ее они не приглашали. Летти и не ожидала, но, если бы и пригласили, она скорее всего, отказалась бы.
Однако она почувствовала себя одиноко и решила навестить Билли. В конце концов, хоть какое-то занятие.
Было очень приятно, когда его родители откровенно обрадовались ей, хотя у них гостили две замужние сестры Билли и его свояченица, муж которой был сейчас на фронте. В этом доме чувствовалось настоящее тепло между людьми. Так непохоже на ее дом, остававшийся холодным, несмотря на все прилагаемые усилия.
Летти сидела на софе, обмахиваясь газетой и время от времени поглядывая на заголовок:
«НАСТУПЛЕНИЕ СОЮЗНИКОВ ПО ВСЕМУ ФРОНТУ – ВЕНГЕРСКАЯ АРМИЯ РАЗБИТА». Это внушало оптимизм, но уж слишком часто надежды не оправдывались.
– Надеюсь, на этот раз что-нибудь получится, – заметила она, как обычно переходя на привычный для Билли говор кокни. – Бог знает, чем все кончится, уже середина восемнадцатого года. Если мы снова отступим, как в марте…
Родители Билли согласно закивали, но он лишь усмехнулся.
