Услужливая память тут же начала подсказывать Блейду термины, о которых он раньше имел весьма смутное представление. Мачты, начиная с носа: фок, грот, бизань; бушприт с утлегарем и бом-утлегарем; на нем паруса — бомкливер, кливер, фор-стеньги-стаксель. Остальные паруса были спущены, но память не унималась: фок, фор-марсель, фор-брамсель, фор-бом-брамсель, грот, грот-марсель… Блейд цыкнул на нее и заткнул этот фонтан ненужных сведений. Гораздо важнее, что на корабле были сухари, солонина, бобы и пиво. Моряки всех времен и народов просто обожают пиво, и он полагал, что эти не являются исключением. Пиво же богато углеводами и превосходно восстанавливает силы — как у моряков, так и у оголодавших дзен-буддистов.

Он заорал из последних сил, запрыгал и замахал руками. На судне услышали; паруса пошли вниз, за борт был выкинут плавучий якорь и через пять минут небольшая шлюпка отправилась к берегу. Блейд поспешил на пляж.

Ялик шел ходко, направляемый опытными руками, вскоре можно было различить, что его гонят три пары весел. Блейду это показалось странным, потому что над бортом торчали только две головы. Лодка приблизилась, описала полукруг в десяти ярдах от берега и развернулась к нему кормой, словно ее экипаж при первом же признаке опасности собирался дать деру. Сообразив, что суденышко не подойдет ближе, Блейд вошел в воду по пояс и с благостной улыбкой уставился на гребцов. Те, поднявшись на ноги и ловко балансируя в своей утлой лодчонке, с изумлением смотрели на него.

Наконец, один сказал:

— Гля-ка, Пегий, хрыло! Ну, блейдина! Не сойти мне с этого места!

— Не, Косой, — возразил второй гребец, — на хрыло не похож. Здоровый и носатый. Нурешник, что ли?

— Скажешь, нурешник! До нурешника локоть не дотянет! И лыбится… Ты слышал, чтоб нурешники лыбились?

— Почем мне знать? Мы нурешников в жизни не зиркали. А что хрылы говорят, так соврут — недорого возьмут.

Блейд застыл в полном недоумении. Как и в остальные мирах иной реальности, он превосходно понимал язык аборигенов, но смысл этого обмена мнениями ускользал от него. Было ясно, что его воспринимают как существо здоровое и носатое, все прочие термины носили гораздо более оскорбительный оттенок. Он сжал кулаки и, покачиваясь от слабости, шагнул ближе; потом руки его бессильно упали вдоль тела, голова поникла. Нет, он не может ударить… ни этих созданий, болтающих на каком-то тарабарском жаргоне, и никого вообще… Ему даже таракана не раздавить…

Тем временем совещание в лодке продолжалось.

— Нурло! — торжествующе заявил Пегий. — Чтоб меня Зеленый Кит облевал, нурло!

— А что, есть такие? — заинтересованно спросил Косой.

— А ты еще не расчавкал? Эти двурукие греют баб друг у друга когда хотят!

Двурукие! Блейд пригляделся. Раньше ему казалось, что оба гребца, невысокие, коренастые и мускулистые парни, одеты, несмотря на жару, в меховые комбинезоны, стянутые широкими ремнями и подшитые в паху кожей. Теперь он разобрал, что мех являлся их собственным, у одного — пегим, у другого — темно-серым; и всей одежды на них было только эти самые пояса да пропущенная меж ног кожаная лента, прикрывавшая гениталии. Справа на поясных ремнях висели небольшие топорики, по виду — из стали, а с другой стороны — тяжелые ножи в ножнах. Волосы на голове были темными и курчавыми, приплюснутые носы светили розовым над непроходимыми дебрями бород и усов, брови шириной в два пальца почти полностью скрывали узкие лбы.

Этих людей — Блейд не мог подобрать иного слова — можно было бы принять за необычайно волосатых опереточных корсиканских бандитов… Можно было бы — если б не одно обстоятельство.

Они имели четыре руки.

Первая пара произрастала где-то на уровне груди, и эти конечности выглядели потоньше и послабее, вторая, почти не уступающая бицепсам Блейда, торчала там, где положено, у плеч. Плечи же выглядели весьма внушительно. Широкие, могучие, мохнатые, они напоминали два табурета с темными волосяными подушками или гигантские эполеты какого-нибудь латиноамериканского генерала. Насколько Блейд мог разобрать, существа обладали пятью пальцами, и кисть их ничем не отличалась от человеческой. Главное же было в их лицах. Физиономии этих парней без сомнения принадлежали людям; несмотря на избыток шерсти, в них не было ничего обезьяньего, ничего звериного. Просто два исключительно волосатых морских волка. Два весьма хамоватых типа. С шестью конечностями на брата, считая ноги.

Блейд сделал еще один шаг и с максимальным дружелюбием произнес:

— Здорово, моряки! Я не хрыло, не нурешник и не нурло. Зовите меня Ричардом. — Он не рискнул представиться как Блейд, ибо уловил приблизительно такое же звукосочетание в речи четырехруких. И контекст, в котором было употреблено это слово, ему не понравился.

— Ты — нурло, — нагло заявил Пегий, сверля Блейда темными маленькими глазками. — А звать тебя мы станем так, как скажет Рыжий.

«Предводитель шайки,» — отметил про себя Блейд, ощущая сосущую боль под сердцем. В другой ситуации он бы сейчас рявкнул: — «Меня зовут Ричард! И если ты, дикобраз, об этом забудешь, я в два счета выколочу мозги из твоей поганой башки!»

Но вместо этого он примирительно сказал:

— Не стоит спорить по пустякам. Возьмете на корабль? Я отработаю проезд до ближайшего сухого места, где живут двурукие.

Пегий — он, видимо, был старшим — смерил Блейда оценивающим взглядом.

— Здоровый, — повторил он, не то одобрительно, не то с насмешкой. — Отработаешь! Залезай.

Мохнатые короткопалые руки подхватили разведчика и помогли подняться в шлюпку. Пегий кивнул ему на нос и опустился на заднюю банку; первой парой рук он держал длинный румпель, второй — ловко орудовал веслами. Косой, судя по внешности, совсем юный парнишка, но мускулистый и крепкий, был основной движущей силой. Блейд заметил, что весла, предназначенные для задних рук, выглядели массивней и шире остальных. Искусство же обоих гребцов оказалось выше всякой критики — лодка летела стрелой, высокий борт корабля, черный и просмоленный, надвигался с каждой секундой.

Блейд посмотрел на стальные топорики и добротные пояса из толстой кожи, потом перевел взгляд на корабль. Трехмачтовое судно, не меньше четырехсот футов в длину, едва заметно покачивалось на мелкой волне. Плавучий якорь был принайтован на цепи, похоже — бронзовой; с палубы свешивались тали, и над фальшбортом в нескольких местах вытягивали гусиные шеи подъемные краны; на носу и корме торчали орудия, похожие на большие стрелометы. Эти четырехрукие отнюдь не относились к числу дикарей!

Очертаниями корпуса, массивного, прочного и угловатого, судно походило на испанские галеоны конца восемнадцатого века. Сразу становилось ясно, что тут не гнались за скоростью и изяществом линий; скорее — за грузоподъемностью, надежностью и безопасностью. «Купец. — решил Блейд. — или промысловое судно.» Он припомнил, что одни из его спутником упоминал кита, и потянул носом. От корабля действительно несло неистребимым запахом ворвани и рыбьего жира.

Однако поднявшись по веревочному трапу на высокий борт, он обнаружил, что палуба идеально чиста, медные поручни сверкают, паруса белы, как первый снег, а шлюпки, канаты, связки гарпунов, огромные котлы для вытапливания жира — словом, все принадлежности морского промысла — находятся там, где им положено быть. Он не успел еще сделать и шага, как стоящий у грота четырехрукий (у него была на редкость огромная голова, словно вдавленная в плечи) поднял бронзовый горн. Раздался резкий вибрирующий звук, и дюжина матросов помчалась на нос — выбирать якорь и ставить паруса.

Перед двухэтажной кормовой надстройкой пришельца молча поджидала группа существ довольно сурового пила. Впереди стоял некто с рыжевато-коричневой шерстью, тронутой сединой, в широченном поясе с медными бляхами и тяжелыми бронзовыми браслетами на передних руках. «Рыжий, капитан.» — понял Блейд. Сразу за ним — еще двое, тоже в годах; у одного огромные зубы нависали над нижней губой, у другого из темени проглядывали основательная плешь, пересеченная длинным шрамом. Поодаль находился здоровенный тип с бочкообразным телом и невероятно длинными, до самых ключиц, седыми бакенбардами — ни дать, ни взять, боцман королевского флота времен сэра Френсиса Дрейка. Видно, он и был боцманом, ибо держал в могучей лапе трехфутовый конец каната в палец толщиной и легонько похлестывал себя по ноге. За боцманом столпились полдюжины матросов разных мастей — от черной до светло-коричневой.

Пегий с Косым доставили гостя прямо к капитану, бережно придерживая с двух сторон при этом у них еще хватало рук, чтобы помахивать вытащенными из-за поясов топориками.

— Привезли, Хозяин, — доложил Пегий. — Просится до Восточного Архипелага, обещает отработать. Нурло! А имячко-то! Ни одному честному хадру не выговорить!

Капитан — или хозяин? — осмотрел свое новое приобретение.

— Здоровый, — вынес он вердикт, — но тощий.

— Может, за борт? — заметил тип с выдающимися зубами.

— К чему разбрасываться добром? Откормим, — возразил четырехрукий со шрамом на голове.

— Что-то ты, Лысак, сегодня добрый.

— Будешь добрый… Твоя команда не чистит нужники…

— Нужники, ха! Это дело — не для охотников!

— Заткнул бы ты, Зубастый, пасть… А то окажешься в этом самом нужнике. Расчавкал?

Капитан, казалось, не обратил внимания на перепалку своих помощников. Он по-прежнему разглядывал Блейда, потом вдруг шагнул вперед, ткнул его о грудь кулаком и изрек:

— Носач! Команда Лысака! Три дня кормить, потом — на работу.

Развернувшись, он проследовал к кормовой надстройке и скрылся за маленькой дверцей.

Лысак, бросив торжествующий взгляд на Зубастого, тут же заорал:

— Храпун, сюда!

«Боцман» с бакенбардами подскочил к нему.

— Этого — Носача — во второй кубрик в койку — и жратвы от пуза! Что б через три дни был на ногах!

Потом он шлепнул Зубастого по спине, и оба скрылись за той же дверцей, что и капитан.

Храпун выпятил грудь, подбоченился и замотал бакенбардами. Теперь он был здесь главным начальником.

— Пегий и ты, Крепыш… — от группы матросов подбежал дюжий малый. — В наш кубрик, он легонько хлестну Блейда по ноге линьком, в койку Пузана, который помер третьего дня. Отпускать только в нужник! И по миске каши с мясом четыре раза в день!

Блейд понял, что его бессовестно спускают по инстанциям, однако возражать не стал. Во-первых, в том моральном состоянии, в которое погрузили его доктрины дзен-буддизма, сии возражения не могли быть подкреплены увесистыми аргументами кулаков. Во-вторых, прежде, чем затевать скандал, стоило заглянуть в обещанную миску с кашей — велика ли она и сколько там мяса. Наконец, он не потерял надежды на пиво.

Миска была велика. Блейд опростал ее в пять минут, запил теплой горьковатой жидкостью, действительно напоминавшей пиво, и завалился в койку. Он провел в лежачем положении два дня, отлучаясь только по нужде — под бдительной охраной Крепыша и Пегого. Все остальное время он ел, пил и спал, почти не обращая внимания на то, что происходит в кубрике. Изредка пробуждаясь, разведчик обводил сонным взглядом низкий потолок, приткнувшиеся вдоль стен топчаны да длинный невысокий помост посреди каюты. Он видел мохнатые спины, согнувшиеся над этим подобием стола, слышал азартные выкрики и негромкий стук. Похоже, там шла игра. В кости? В карты? Веки его смыкались, он снова засыпал.

На утро третьего дня силы его восстановились. Каша походила на рисовую и оказалась весьма питательной; мяса — вероятно, китового — не жалели; горьковатого напитка, называвшийся клан, тоже давали с избытком. Однако заглянув в очередной раз в свою миску, Блейд обнаружил недостачу — порция была ополовинена. Он посмотрел на Крепыша, притащившего завтрак, и тот, криво ухмыльнувшись, отвел блудливые глаза.

Блейд доел остатки, прилег и погрузился в размышления. Спать ему не хотелось, и он начал решать следующую проблему: как без драки и крови поставить на место наглеца. Среди дюжины жильцов второго кубрика Крепыш был самым здоровым, и остальные обращались к нему с явным почтением; что касается парнишки Косого, то им Крепыш просто помыкал.

Наконец он поднялся, подошел к столу, сел на табурет и отодвинул стопку каких-то квадратных жетонов — вероятно, их использовали в игре. Расчистив место, разведчик выставил вперед руку, оперев локоть о столешницу. Восемь свободных от вахты обитателей кубрика с интересом уставились на него. Пошевеливая пальцами и поигрывая мускулами, Блейд объяснил правила индейской борьбы. Он не сомневался, что хадры клюнут на приманку, ибо главным их врагом была скука. Как видно, свободного времени у них хватало, и они убивали его сном, едой, пересказом нескончаемых баек и той самой игрой с квадратиками, которую Блейд уже не раз наблюдал.

Измерив задумчивым взглядом бицепс противника, Крепыш проворчал:

— Пустое дело. Одна лапа не устоит против двух. Вон, молодой… — он подтолкнул к столу Косого, — побрыкайся с ним.

Блейд пожал плечами. Косой, глаза которого смотрели в разные стороны, присел напротив, заложил переднюю руку за шею — чтоб не мешала, и стиснул задней ладонь разведчика. Силенка у парнишки была, но Блейд только усмехался, глядя на его старания и поздравляя себя с тем, что изыскал такой хитроумный способ доказать свое превосходство. Подобное бескровное состязание никак не противоречило доктринам дзен-буддизма.

Взглядом спросив у соперника разрешения. Косой обхватил пальцами первой руки запястье Блейда и теперь старался, по выражению Крепыша, в две «лапы». Его нос, торчавший словно розовая картофелина среди темной поросли усов, покрылся капельками пота; широченные брови ходили ходуном. Блейд слегка напряг мышцы и припечатал обе его правые руки к столу.

Крепыш хмыкнул и пробормотал что-то насчет юнцов, которые умеют только спать, жрать да отсиживаться в нужнике.

— Ну-ка, ты. Пегий! — приказал он. — Да держись, чтоб у тебя шерсть повылазила!

Но Пегий тоже проиграл — примерно через сорок секунд. За ним последовали еще два крепких парня, Канат и Борода — с тем же результатом. Блейд повернулся к Крепышу и мягко сказал:

— Мне кажется, друг мой, пришла твоя очередь.

Минуты через полторы, прижав ладони противника к столешнице, он наставительно добавил:

— Видишь, дело не в том, сколько лап у каждого из нас, а какие это лапы… Теперь тебе ясно, что я могу с тобой сотворить, если ты еще раз заглянешь в мою миску?

Крепыш подавленно кивнул и в обед приволок такую порцию, что Блейд осилил ее с трудом. Тем не менее, посудина была очищена, но матрос не торопился обратно на камбуз; он нерешительно поглядывал на недавнего соперника и, видимо, был не прочь поболтать. Блейд развалился на мягком тюфяке, набитом сухими водорослями, и хлопнул ладонью по краю койки, приглашая Крепыша присесть.

Этот парень ему определенно нравился. Из сотен противников, с которыми Блейду довелось иметь дело (и которые после этого остались в живых), большая часть начинала ненавидеть его, остальные же — боялись. В редких, очень редких случаях его сила внушала не злобную зависть и страх, а восхищение. Сейчас, находясь под влиянием буддийского дурмана, он со стыдом и отвращением вспоминал о своих прежних смертоубийственных подвигах, но поединок с хадрами не давил тяжким грузом на его совесть. Судя по всему, матросы были существами простодушными и уважали телесную мощь; что же касается офицеров, то Блейд сомневался, что сумеет поладить с ними, предложив тур индейской борьбы. Тут был необходим более тонкий подход.

Крепыш опустился на постель и с интересом уставился на Блейда.

— Никогда не зиркал такого сильного хрыла, — сообщил он. — А уж я-то их повидал немало.

— Я не хрыло, — деликатно заметил Блейд. — Я — из совсем других краев.

— Откуда же? Ну, даешь, блейдина!

Лицо Блейда перекосилось. С минуту он лежал молча, потом внушительно произнес:

— Я буду тебе очень обязан, друг мой, если ты перестанешь употреблять это мерзкое слово.

— Какое? Блей…

— Вот именно. Его.

Крепыш недоуменно засопел и погрузился в размышления. Наконец он сказал:

— Ладно. Клянусь членом Зеленого Кита, дерьмобол или дерьмодав ничем ни хуже! Либо, к примеру…

— Хватит, хватит, — Блейд похлопал собеседника по волосатому колену. — Сойдемся на дерьмоболе.

— Сойдемся, чтоб у тебя шерсть на заднице повылазила!

Блейд пошарил рукой ниже поясницы, состроил огорченную мину и сообщил:

— Уже.

— Что — уже?

— Повылазила, Крепыш.

Секунд десять матрос с удивлением смотрел на него, потом гулко захохотал.

— Ну, Носач… ну, даешь… шутник дерьмоболов… — бормотал он между приступами смеха, поминая Зеленого Кита и все его органы по очереди. Потом подергал бурые заросли на своем подбородке, заглянул Блейду за спину и с восторгом убедился, что тот не обманывает; жалкая поросль на крестце в счет не шла.

— Значитца, ты не хрыло и не нурешник, — подвел итоги Крепыш. — Откуда же ты взялся, Носач?

— Из стран отдаленных, приятель.

— Из каких таких отдаленных? — брови матроса поднялись, закрыв лоб. — На Катразе, — важно произнес он, и Блейд понял, что слово «Катраз» упомянуто именно с заглавной буквы, — есть только океан, острова, архипелаги — ну, и еще тот здоровый остров, на котором живут нурешники. Но там я не был, — добавил он после некоторого раздумья. — Нурешники к себе не пускают. Ну и еть их в печенку! У ихних берегов мало рыбы и нету китов. И холодно!

Блейд разглядывал низкий потолок каюты, обшитый гладкими, отлично обработанными досками. В нескольких фразах Крепыш сообщил ему чрезвычайно важные сведения, описав, по сути дела, всю географию этого мира, Катраза. Океан, острова, архипелаги, большой остров…

— А остров этих нурешников действительно так велик? — спросил он, с интересом ожидая ответа.

— Нууу… — Крепыш развел руками, словно пытался показать размеры этого участка суши. — Хрылы болтают, что любое из наших корыт обогнуло бы его за пятьдесят-семьдесят дней…

Континент, понял Блейд. И большой — не меньше Африки! Может ли там найтись неизвестная страна, населенная этими… как их… нурлами!

— Значитца, ты с архипелага или острова, — продолжал Крепыш, — потому как на нурешника не похож. Мы их в глаза не видели, но хрылы болтают, что…

— Существует мнение, что я — нурло, — наугад забросил удочку Блейд.

— Ха, нурло! — Крепыш презрительно встопорщил усы. — Бабьи сказки! Нурлов этих никогда не было и нет!

— А откуда же тогда я взялся? — вопросил искушенный в силлогизмах Блейд, предоставив собеседнику самому отвечать на этот скользкий вопрос.

— Хмм… — Крепыш потер ладонью левой передней руки нос, одновременно почесывая обеими задними мохнатую грудь. — Может, ты выродок… с какого дальнего архипелага… вон, силищи-то сколько!

— Заметано. Так и будем считать. Расчавкал? — Блейд быстро осваивал местный жаргон.

— Расчавкал. Выродок! Хо-хо-хо! — Крепыш опять утробно расхохотался.

Блейд подождал и задал новый вопрос:

— Где ваш архипелаг?

— Наш? — матрос вылупил свои маленькие темные глазки, и Блейд понял, что попал впросак. Деваться, однако, было некуда, и ему пришлось повторить:

— Я имею в виду место, где живут хадры, хадритские жены и хадритские детишки.

— Мы живем здесь, — Крепыш обвел одной из рук кубрик, опрятный и довольно просторный. — Бабы с ребятней — на своей посудине. Что за дерьмодавы на твоем острове, Носач? Не слыхал про хадров?

Пораженный Блейд только помотал головой, потом выдавил:

— Но ваш корабль… его же кто-то построил…

— А хрылы на что?

— Даром?

— Хрылы, еть их в печенку, за просто так даже спину тебе не почешут. Мы китов для кого бьем? Расчавкал?

На следующий день Блейд приступил к исполнению служебных обязанностей. Чистка гальюнов оказалась делом весьма непростым, и занимался он ею под руководством Пегого и Косого. Правда, оба хадра тоже трудились, не покладая рук.

После вчерашних бесед в кубрике Блейд уже знал, что находится не на купеческом или промысловом судне — и, собственно говоря, не на судне вообще. Под его ногами покачивалась суверенная территория клана Зеленого Кита — единственное место на скудном сушей Катразе, которое это хадритское племя считало своим домом. И ветры Катраза несли этот рукотворный остров по безграничному океану вслед за стадами китов, косяками огромных акул и тюленьими стаями, пока он, лет через сорок или пятьдесят, не приходил в негодность. Тогда из сундука с корабельной казной извлекалось несколько сотен увесистых квадратных золотых монет, имевших хождение на всех архипелагах, и клан приобретал новый корабль. Если же добыча прошлых десятилетий не позволяла сразу обзавестись судном, то хадры либо гибли в пучине в очередной сильный шторм, либо сходили на берег и, трудясь в тоске и печали на верфях двуруких судостроителей, отрабатывали стоимость своей новой посудины. Смерть в море считалась чрезвычайно почетной; жизнь на суше, среди «хрылов» — великим позором.

Клан Зеленого Кита включал три сотни особей мужского пола и разделялся на три примерно равных по численности фратрии. Глава племени. Рыжий, не был ни капитаном, ни навигатором, ни даже владельцем корабля; он просто являлся безраздельным владыкой жизни и смерти каждого члена своего рода. Он мог сбросить за борт любого — или продать в рабство хрылам, что иногда практиковалось в качестве наказания. Случалось также, что род, не сумевший наскрести нужную сумму на новый корабль, «доплачивал» двуруким десятком-другим молодых парней.

Первая группа, над которой начальствовал Трехпалый (с ним Блейд познакомился несколько позже) состояла из навигаторов, рулевых и марсовых; они вели корабль, сменяясь на вахтах трижды в сутки. Вторая фратрия, гарпунеры и охотники, находилась под рукой Зубастого, а третьей — «командой стюардов», как обозначил ее Блейд, — руководил Лысак. Эти готовили еду, производили ремонт, а также мыли, чистили и скребли. Корабль был велик, и основная часть клана с удобствами размещалась в двадцати просторных кубриках, однако в условиях подобной скученности населения тщательная уборка оказывалась жизненной необходимостью. Хадры были поборниками чистоты, обожали купаться и содержали свои шкуры в безупречном порядке; это спасало их от повальных эпидемий.

В жизни клана существовали моменты, когда все три фратрии трудились бок о бок — во время штормов и кренгования судна, при разделке и переработке добычи, в период разгрузки и погрузки. Все — в той или иной степени — умели обращаться с парусами и гарпуном; все были превосходными гребцами и грузчиками (за что, собственно говоря, рабы-хадры высоко ценились на всех архипелагах).

Кто знает, сколько таких черных кораблей-селений носилось в океане Катраза, в бесконечном круговороте огибая южное полушарие планеты с запада на восток? Сколько тысяч — или миллионов — хадров провели жизнь на мерно качавшихся палубах, под плеск волн, гудение снастей и свист ветра? Скольких китов поразили их гарпуны, сколько бочек жира, кип кожи и прочных костей продали они обитателям суши? Сколько старых судов пошло на дно во время свирепых осенних бурь, сколько родов навсегда поглотило ненасытное море?

Хадры, однако, жили и исправно плодились, в чем Блейду вскоре предстояло убедиться лично. Пока же он смиренно чистил нужники, считая это епитимьей за прежние кровавые злодейства.

На судне ничего не пропадало, и экскременты, должным образом высушенные и переработанные, были отличным топливом. Раз в три дня с подветренной стороны выдвигалась большая деревянная платформа, на которую следовало перетаскать тонны полторы пахучего груза. Потом за дело принимались солнце и ветер: ассенизаторы помогали им, вороша рассыпанное ровным слоем добро.

Храпун, помощник Лысака в команде «стюардов», частенько прохаживался неподалеку, наблюдая, как двурукий чужак отрабатывает проезд. Случалось, он добавлял резвости Блейду, весьма чувствительно постегивая его линьком по ногам и спине. Хотя по судну гуляли истории о турнире индейской борьбы во втором кубрике, и хадры, драчливые, как все моряки, старались не задевать нового члена экипажа. Храпуна подобные соображения не волновали. Он был хозяином положения и умел это показать; к тому же, чужак ему не нравился.

Пожалуй, неприязнь боцмана была единственным обстоятельством, отравляющим Блейду жизнь. Его новый взгляд на мир позволял примириться почти с чем угодно, непротивление насилию, прощение зла и боли, причиненных ему, воспринимались уже как привычные и неоспоримые нормы. Не то, чтобы он окончательно превратился в мазохиста, однако был довольно близок к этому. И лишь звероподобная физиономия Храпуна, когда тот, тряся бакенбардами и размахивая плетью, надвигался на Блейда, еще будила в его душе какой-то жалкий и полузабытый отзвук ненависти.

Однажды, когда Блейд, Пегий и Косой, перетаскав высушенные фекалии в кладовую рядом с камбузом, драили свою навозную площадку, прозвучал резкий сигнал горна.

— Ну-ка, позиркай, молодой, чего там, — Пегий подтолкнул Косого в бок.

Парень поднял голову, вглядываясь в слепящий морской простор.

— Никак киты! Бурые! И много!

— Эй, дерьмодавы! По местам! Быстро! — сзади свистнул линек в лапе Храпуна, и оба хадра бросились к низкой надстройке между фоком и гротом. Блейд, не зная, где его место по боевому расписанию, ринулся следом.

Помещение, в которое они ворвались, было оружейным складом. Там уже металась дюжина хадров, которыми командовал Крепыш. Заметив Блейда, он сунул ему в руки связку из трех гарпунов с тяжелыми бухтами канатов и крикнул:

— Эти — к корме по правому борту! Скорее, етьперееть!

Блейд потащил гарпуны на корму и свалил рядом с охотниками, выстроившимися вдоль фальшборта. Он видел, как на крыше кормовой надстройки группа четырехруких под руководством Башки, «боцмана» гарпунеров, разворачивала большой стреломет. Подбежал Пегий, швырнул свою ношу под ноги охотникам и рявкнул:

— Не зевай, — хрыло!

Когда Блейд притащил четвертую вязанку гарпунов, корабль уже очутился среди стада. Огромные бурые спины горбатились вокруг подобно окатанным прибоем скалам, могучие хвосты вздымали тучи брызг, гигантские пасти цедили потоки воды, заглатывая планктон, трепещущие струи фонтанов извергались в небеса. Животные, будто сознавая свою необоримую мощь, то скользили медленно и неторопливо, то погружались в глубину в водовороте пены, то с гулким громовым шумом выныривали на поверхность и со свистом втягивали воздух. Их глаза, удлиненные, влажные и неожиданно кроткие, отливали изумрудным сиянием, вдоль хребта тянулись три черные полосы, словно прорисованные глянцевитым лаком.

Блейд, потрясенный, застыл, глядя на эту величественную картину. Он впервые видел так близко океанских исполинов, почти уничтоженных на Земле. Конечно, киты Катраза слегка отличались от земных, и разведчик, используя новые возможности своей памяти, мог бы назвать довольно много непривычных черт, однако эти чудовищные животные были, несомненно, теплокровными и млекопитающими. Судно находилось теперь в самой середине стада, там, где кормились самки с детенышами, забавными игривыми созданиями футов тридцати длиной Некоторые из них покачивались у материнского бока — видимо, сосали молоко.

Над головой Блейда свистнула шестифутовая стрела, почти до половины погрузившись в глаз ближайшего животного Выстрел был явно удачным, и стоявшие вдоль борта хадры радостно завопили. В следующий миг, когда судно подошло на расстояние хорошего броска, полетели гарпуны. Вероятно, метатели знали, куда целить, почти инстинктивно выбирая места меж прочных ребер, не менее десятка копий с длинными стальными наконечниками остались торчать в гигантском теле. Теперь с борта сталкивали большие пустые бочки, к которым на канатах были привязаны древки гарпунов; раненый кит уже исчез в глубине.

Через пару минут торжествующий рев потряс корабль — добыча всплыла в сотне ярдов и, видимо, находилась при последнем издыхании. Осторожно лавируя между равнодушными гигантами, черное судно приблизилось к киту, и второй снаряд из стреломета прикончил его.

Следующие сутки запомнились Блейду как непрерывный кровавый кошмар. Подтянув кита к борту, хадры спрыгнули ему на спину и начали разделывать прямо в воде. Они прорубали топорами толстую шкуру; тяжелыми, окованными железом колотушками сокрушали хрящи; резали мясо и жир, набивая спущенные сверху бадьи белыми пластами. Храпун собирался послать на эту работу и Блейда, но тот решительно отказался; он не мог терзать плоть еще недавно живого существа. Презрительно взглянув на «двурукое хрыло», боцман огрел его пару раз плетью и приставил резать жир, который сразу же перетапливался в котлах. Изнемогая от отвращения, Блейд, подхлестываемый линьком, рубил и резал плотные тяжелые полосы восемь часов подряд, пока их группу не сменила очередная вахта. В этот день он не мог есть и, вымывшись, завалился в койку, терзаемый раскаянием. Но что он мог сделать? Этот клан хадров верил в Великого Зеленого Кита, и не стоило даже пытаться обратить их души к дзен-буддизму.

К тому же, став буддистами, они несомненно вымерли бы. Хадры вылавливали и ели все, что водилось в океане, но на одних водорослях больше месяца им было не протянуть.