Глава 10. Корабль селгов

Айд-эн-Тагра и побережье Полуночного моря, конец месяца Мореходов

(начало июня по земному времени)

В его объятиях лежала женщина. Прижавшись щекой к плечу Блейда, она дышала прерывисто и жарко, словно недавний любовный экстаз вновь посетил ее в сонном забытьи, подарив наслаждение, к которому нельзя было привыкнуть. Для нее, юной и совсем неопытной, страсть еще таила элемент новизны, каждый поцелуй и каждое объятие казались божественным даром, каждое нежное слово — откровением.

Пряди золотых волос ласкали грудь Блейда. Эти локоны были невесомыми и мягкими, как шелк, он не чувствовал их прикосновения, не замечал руки, обнимавшей его шею. Он спал, и лицо странника, едва озаренное пламенем свеч, догорающих в серебряных витых канделябрах, выглядело таким же молодым и безмятежным, как у его златовласой подруги. Темные завитки спускались на лоб, на смуглой и гладкой коже — ни морщинки, твердо очерченные губы хранили свежесть юности, в уголках рта прятался некий намек на улыбку — то беспричинное и щедрое веселье, что приходит иногда к сильным и уверенным в себе мужчинам в поре возмужания. Ибо Ричарду Блейду, пэру Айдена, мирно почивавшему сейчас в своей спальне, в своем наследственном замке близ имперской столицы Айд-эн-Тагры, шел всего лишь двадцать седьмой год.

Прямоугольник массивных каменных стен и зоркая стража берегли его покой. С угловых башен часовые, вооруженные мечами и тяжелыми арбалетами, могли видеть лежавший на севере Имперский Путь, ровную, как стрела, дорогу, уходившую направо, к каналу и к городу, к его улицам, площадям и дворцам, и налево, к полосе леса, темневшей на горизонте. За этой магистралью, которой дозволялось пользоваться только могущественным и знатным, вдавался в сушу прямоугольник гавани, заполненный кораблями и огромными плотами, их весла были подняты, паруса — свернуты, будто крылья птиц, добравшихся до своего гнезда и прилегших вздремнуть до рассвета. Над ними возносилась башня Малого Маяка, и огонь, сиявший на ее вершине, походил на глаз великана, надзиравшего за стаей уснувших птиц.

На юге, за фруктовой рощей, параллельно Имперскому Пути тянулся Большой Торговый Тракт. Сейчас он был безлюден и пуст, так же как и дорога знатных. Кончался месяц Мореходов, когда после весенних штормов в Ксидумен, Длинное море, выходили огромные плоты-садры с товаром; двадцать или тридцать дней в складах торговой гавани накапливались сукна и стеклянные изделия из Стамо, оружие, доспехи и бронзовая посуда из Джейда, вино, парча, бархат, ковры и драгоценные камни из эдората Ксам и Стран Перешейка. Еще немного, и начнется месяц Караванов, тогда Торговый Тракт затопят фургоны и телеги, и грохот их даже ночью будет доноситься до уединенных покоев дворца бар Ригонов.

Но сейчас все было тихо. Древний замок, и раскинувшаяся на западе столица, и весь имперский домен Айдена мирно дремали под светом двух лун, большого серебристого Баста и маленького быстрого Крома, похожего на золотой апельсин. Спали повара и конюхи, ключники и музыканты, служанки и садовники; дремали кони, мулы и шестиногие тароты, цветы в саду закрыли свои чашечки, вода бассейна застыла, похожая на темное зеркало из обсидиана.

Спал и Ричард Блейд, обратив к затянутому шелком потолку лицо, на котором блуждала слабая улыбка Потом губы странника дрогнули, черты стали строже, задумчивей и словно бы старше; он глубоко вздохнул и что-то прошептал.

Ричарду Блейду снились удивительные сны.

В его объятиях лежала женщина. Положив черноволосую головку на плечо Блейда, она дышала спокойно и ровно, будто бы недавний любовный жар, отпылав, покинул ее, излившись негромкими стонами, тихими вскриками, нежным, едва слышным шепотом. Для нее, зрелой красавицы с золотисто-смуглым телом, наслаждение было привычной радостью, счастьем, без которого жизнь казалась бессмысленной и пресной. Но дарила она его немногим.

Ее темные блестящие пряди мешались с волосами Блейда, чуть тронутыми сединой. Эти локоны были невесомыми и мягкими, как шелк; он не чувствовал их прикосновения, не замечал руки, обнимавшей его шею. Он спал, и лицо странника, озаренное огоньком ра-стаа, тонкой несгораемой лучинки, казалось много старше, чем у его черноволосой подруги. Она была женщиной в расцвете лет, и самый придирчивый ценитель женской красоты не дал бы ей больше тридцати; Блейд же выглядел на все сорок пять. Возможно, даже на пятьдесят, хотя и такая оценка его возраста являлась бы комплиментом: всего несколько дней назад ему стукнуло пятьдесят семь. Он был еще крепок и силен, но лоб уже пересекли морщины, и смугловатая кожа обветрилась; твердо очерченные и крепко сжатые губы придавали лицу суровое и грозное выражение, упрямый подбородок казался высеченным из камня. То был мужчина в осенней поре, в тех годах, когда уверенность в своей силе, в своем опыте и власти достигает апогея, за которым начинается неизбежный упадок; он походил на вершину, с которой все дороги ведут вниз.

Под ним чуть заметно колыхалось днище надувной палатки, стены ее сходились вверху шатром, полупрозрачная зеленоватая ткань напоминала застывшую морскую волну. Северная ночь была темной, и потому никто не смог бы различить еще один купол, накрывавший и палатку, и всю небольшую поляну в дремучем хвойном лесу; только громадный вороной тарот, бродивший по этой маленькой прогалине в поисках травы, иногда тыкался широкой рогатой мордой в невидимую преграду.

В самое глухое и темное время из леса выскользнули две тени, подкрались к барьеру, уставились на тарота голодными алчными глазами. Потом когтистая волчья лапа царапнула воздух, вслед за ней поднялась рука второго существа, не то обезьяны, не то человека — почти такая же, как у зверя, мохнатая, со скрюченными пальцами. Эта тварь видела тарота и палатку, чуяла два теплых и беззащитных тела, погруженных в сон, но некое странное колдовство, гораздо более сильное, чем у Повелителей Волков, не позволяло приблизиться к жертвам ни на шаг.

Пришелец, раздраженный, тихо заворчал, и волк, его покорный спутник, оскалил клыки. Почему они не могут вступить на поляну? Воздух, словно упругая пленка, отталкивал их.

Шестиногий тарот с презрением фыркнул, угрожающе покачивая рогом. Он не боялся этих ночных бестий; он был слишком огромен, быстр и могуч, чтобы с ним могла справиться даже стая волков, а чары волосатого лесного пришельца на него не действовали. Вдобавок он знал, что у хозяина, спавшего сейчас в шатре, есть длинные и острые стальные клыки и летающие шипы, способные покончить с любой нечистью. Но будить его было сейчас ни к чему, ибо лесные твари не могли подобраться к палатке.

Тарот снова фыркнул, чуть громче, и тут на его необъятном мохнатом крупе зашевелилась какая-то тень. Небольшое существо, неразличимое в темноте, приподняло голову, затем серия звуков разорвала тишину, скрежет взводимого арбалета, резкий щелчок тетивы, жужжание смертоносного стального болта. Волк и его спутник испуганно отпрянули, с крупа тарота донеслось хихиканье.

Этот маленький концерт, однако, не разбудил Ричарда Блейда. Он спал, обратив к полупрозрачному потолку лицо, суровое и спокойное, на котором даже сейчас, во сне, читалась несокрушимая уверенность в собственных силах. Потом губы странника дрогнули, черты стали мягче, задумчивей; казалось, невидимая рука феи огладила его щеки и лоб, убрав единым движением десять или пятнадцать лет. Он глубоко вздохнул и что-то прошептал.

Ричарду Блейду снились удивительные сны.

«Следят», — сообщил Дракула. Как всегда, он расположился на левом плече Блейда, обхватив его за шею гибким подвижным хвостом. Странник иногда морщился — мех щекотал кожу, — но уже не пытался пересадить зверька на горб Тарна. Маленький ата желал ехать на плече хозяина и умел настоять на своем.

«Следят, — настойчиво повторил он. — Хотят есть. Могут броситься. Злые! Черные!»

Черные означало высшую степень неодобрения, и Блейд потянулся к арбалету. Огромные северные волки, которых вели обезьяноподобные существа, заросшие рыжими волосами, преследовали путников едва ли не со дня высадки. Несколько раз они пытались атаковать, но Блейд с Сариномой были слишком хорошо защищены: кроме франа и арбалета, у них имелись ринго и мощный палустар, способный накрыть защитным силовым коконом и палатку, и огромного тарота.

— Приготовься, — не оборачиваясь, Блейд похлопал свою подругу по колену. — Дракула говорит, что они готовятся к нападению. Будем отбиваться, как всегда, я держу левый фланг, ты — правый.

Саринома завозилась сзади, поудобнее устраиваясь в седле Она убивала только волков; на волосатых туземцев, столь похожих на людей, рука у нее не подымалась. Что касается странника, то он отстреливал и тех, и других.

«Идут, — сообщил Дракула. — Рядом! Идут светлая сторона, идут темная сторона».

Светлая сторона означала запад, темная — восток. Были еще холодная и теплая стороны, соответственно север и юг. Ата мыслил очень конкретно и не признавал синонимов; к примеру, любая постель была для него не диваном, ложем, койкой или кроватью, а «местом, чтобы спать». Обычно он выражался с еще большей краткостью — «место спать», — игнорируя все части речи, кроме существительных и глаголов.

— Вижу, — сказала вдруг Саринома.

— Что — серое или рыжее?

Серыми были волки, рыжими — их Повелители.

— Рыжее.

— Ну, стреляй! — Блейд мотнул головой, напряженно всматриваясь в лесную чащу.

— Не будем торопиться. Луч ринго — не лучший метод убеждения.

— Анола. Два луча или десять устрашили бы их больше.

— Ах, лайо! — Саринома грустно вздохнула, — Тебе еще не надоело убивать? Они ведь тоже имеют право на жизнь!

— Но не за мой счет.

Странник поднял свое оружие. Щелкнул спусковой рычаг, коротко прогудела тетива, раздался предсмертный визг, и огромный волк с седоватым мехом перекувыркнулся через голову и застыл в траве. Почти сразу же дважды блеснул синий луч ринго, звери, попавшие под него, не успели даже рыкнуть.

— Кам, — сказал Блейд, — хорошо! Жаль, что ты не можешь взять с собой шкуры, вышла бы отличная шуба. Или в твоем мире женщины не носят шуб?

— Ну почему же? Если женщину не интересуют наряды и украшения, это уже не женщина… Но счастье, милый, не в этом.

— А в чем? — с любопытством спросил Блейд. Его очень интересовала концепция счастья у паллатов; хотелось сравнить ее с той, о которой ему толковали в Уренире. Обе эти цивилизации намного обогнали земное человечество, и если что и стоило у них заимствовать, так это понятие о счастье.

Но Сари в ответ только вздохнула и игриво укусила его за мочку уха. Вероятно, ей хотелось тем самым намекнуть, что речь идет не о счастье вообще, а о его женском варианте.

«Уходят, — сказал Дракула. — Злые! Уходят. Боятся».

— Отбой, моя красавица, — произнес Блейд и погладил ата по мохнатому боку. — А сколько их было, парень?

Дракула всерьез задумался. Он выучил числительные только до десяти и сейчас, видимо, соображал, как бы поточнее обозначить число врагов.

«Ты спрашивать серый, рыжий?» — поинтересовался он.

— Давай по порядку, — предложил странник. — Сколько было серых с зубами и хвостами?

«Десять и два. Три теперь умереть».

— А рыжих без хвостов?

«Два. Живой! Остались живой».

Ага констатировал это с явным сожалением; ни волки, ни их Повелители симпатий ему не внушали. В первые дни он пытался поговорить с ними, но ничего не вышло. Впрочем, даже харр не позволил связаться с этим странным волосатым народцем; как с удивлением выяснила Сари, у Повелителей была идеальная телепатическая защита. Вероятно, они общались лишь с теми, с кем желали — с волками, например. Эти серые бестии были их главной боевой силой.

Наверное, неприятно расстаться с жизнью в их зубах, подумал Блейд. Последнее время он все чаще размышлял над тем, какой из способов отделаться от старой плоти был бы наименее болезненным. Он не боялся боли; боль являлась постоянной спутницей его странствий. Боль от ран, смертельная усталость, жуткие страдания, связанные с процессом перехода в иную реальность… Нет, боль не страшила его, но ему не хотелось выскользнуть из своей телесной оболочки каким-нибудь особо мучительным способом. Лучше всего было бы заснуть и не проснуться… Но такое относилось к разряду пустых мечтаний.

Уже две недели они блуждали в лесах, забираясь все дальше и дальше к северу. Странствия эти казались Блейду несколько хаотичными, но Сари уверяла его, что взяла след. У нее имелось некое устройство, что-то вроде детектора, способного на огромном расстоянии определить большую массу металла, и этот приборчик уверенно показывал на северо-северо-запад. Если ратонские карты были точны, там начинались горы, поросшие все тем же хвойным лесом, довольно невысокие и не слишком крутые; вероятно, Тарн мог преодолеть их склоны. Но действительно ли там находился корабль селгов? Возможно, детектор Сариномы вел их к рудной жиле?

Она утверждала, что этого не может быть; ее устройство позволяло различить рудное месторождение и искусственно обработанный металл. Скорее всего, она была права; приборы паллатов отличались дьявольским совершенством. Если так, думал Блейд, то их маршрут верен до последнего шага. В этих диких местах, на краю света, никто — ни северяне, ни ратонцы — не стали бы строить крупное металлическое сооружение. Кроме того, обитателям Хайры или Ксайдена это было не под силу, а ратонцам просто не нужно… Так, методом от противного, он убеждал себя, что их маленькая экспедиция движется верным курсом.

С каждым днем ему становилось все ясней, что без Сариномы он мог бы блуждать в этих дремучих лесах до скончания веков. Тут не было аборигенов — если не считать волосатых рыжих монстров, не желавших идти на контакт; следовательно, не у кого справиться о дороге, выбив нужную информацию силой или хитростью. Безбрежную тайгу, что простиралась на севере Хайры, не сумели бы подробно изучить и тысячи пеших или всадников; эта задача требовала совсем иной техники. Скорее всего, Блейду-младшему пришлось бы прислать сюда флаер… если только к тому времени плоть его старшего собрата не очутилась бы в волчьих желудках.

Нет, появление Сариномы поистине стало Божьим даром! Даром светлого Айдена, если учитывать местную специфику. Она не только любила его и вела к цели, но и сделала оба эти процесса весьма комфортабельными. Чего стоила одна лишь палатка с упругим теплым полом! И силовой барьер, позволявший им спокойно спать ночью после сладостных вечерних хлопот!

Положа руку на сердце Блейд мог сказать, что процедура избавления от плоти тревожит, но не печалит его. Печалило совсем другое — расставание с Сари, надвигавшееся с каждым шагом, сделанным к северу. Впрочем, он ведь не собирался умирать; он хотел лишь утвердиться окончательно в одном-единственном теле, как и положено всем созданиям Божьим. И, поскольку тело это было молодым и полным жизненных сил, новые встречи с Сариномой отнюдь не исключались.

Воспрянув духом при этой мысли, странник прицепил арбалет к седлу и повернулся к своей подруге.

— Что ты собираешься делать, когда мы найдем корабль ттна?

Она недоуменно вскинула тонкие брови.

— Что я собираюсь делать? Смотреть, разумеется!

— Смотреть, и только? Ты не будешь его исследовать, не попытаешься разобраться с двигателями, с их приборами, с энергетическими установками?

Саринома нежно улыбнулась ему.

— Ах ты, мой дикарь… Во-первых, двигатели и приборы — не по моей части… это могло бы заинтересовать керендра, да и то вряд ли… А во-вторых, разве технические устройства, — она скорчила презрительную гримаску, — могут рассказать о главном?

— Смотря что считать главным.

— Твои соотечественники слишком увлечены материальными благами…

— Конечно. У нас их так мало, — ввернул Блейд.

— Только ваша глупость, неуступчивость и жадность мешают иметь больше! Прости, лайо, но это так!

— Не извиняйся, дорогая, это я знаю и сам.

— Истинно разумные существа ищут другие ценности… Любовь, плотскую и духовную… покой и смену впечатлений, украшающих жизнь, словно вышивка — ткань… радости бытия… мудрость, наконец…

— А что ищешь ты? В данном случае? Что надеешься обнаружить в корабле этих селгов, мертвом уже тысячу лет?

На губах Сариномы по-прежнему играла улыбка, как будто ей приходилось растолковывать общеизвестные истины малому ребенку. В сущности, так оно и было, и Блейд не обижался на нее.

— Я хочу понять их взгляды на жизнь, лайо. Разве это не самое важное? Ты рассказал мне о селгах все, что тебе известно… все, что слышал в Хайре и Ратоне… Подумай сам, как они отличны от нас! Негуманоиды, покрытые шерстью… существа, лишенные инстинкта убийства… создавшие высокую культуру… Казалось бы, они могли достичь счастья в творчестве, в любви, в размышлениях — в том, что кажется столь естественным для нас, людей. Жить в радости на своей планете и, как это делаем мы, отправляться в странствия к звездам… ради любопытства и в поисках новых впечатлений… — Она сделала паузу. — А что мы видим на самом деле, лайо?

— Да, что мы видим? — повторил Блейд; этот разговор интересовал его все больше и больше.

— Они построили корабли и устремились в космос, чтобы помочь другим разумным существам. Это стало целью и смыслом их жизни! В этом они находили счастье!

— Хм-м… — странник нахмурился, задумчиво погладил начавшую отрастать бородку. — Разве нам, людям, не свойственны такие же благородные порывы?

— Отдельным людям, которых вы называете святыми, но не расе в целом. Ты же знаешь нашу точку зрения на этот счет.

Разумеется, подумал Блейд. Паллаты считали, что помогать дикарям — чем бы те ни размахивали, дубинкой или атомной бомбой — бессмысленно. Более того, безнравственно! По их мнению, знания не могли заменить мудрости, и в качестве партнеров по контакту паллатов интересовали лишь зрелые культуры, способные отличить добро от зла. Это прямо вытекало и из Закона о Невмешательстве, и из принятой у них классификации озинра, мыслящих существ.