Дочери Ганга

Ратна отправилась в последний путь; ей предстояло ждать конца истории, которая едва успела начаться. Самым страшным казалось то, что она должна была умереть для своей дочери. Анила вырастет, так и не узнав, какой была ее родная мать!

Заснеженных вершин больше не было видно. Жестокое солнце иссушило речные берега; пейзаж – небольшие рощицы, рисовые поля, пустынное небо, песок и пыль – казался неподвижным.

Плыть пришлось довольно долго; по вечерам они приставали к берегу и ночевали в деревнях, названий которых Ратна не спрашивала. Амит беседовал с хозяевами, а она, отказавшись от еды и питья, лежала в углу, безмолвная и безучастная.

Однажды, когда они вновь очутились у какой-то пристани, Амит сказал, что это и есть конечная цель их путешествия. Огромный город протянулся по излучине левого берега Ганга. Здесь было полным-полно храмов, чьи красочные верхушки вздымались в небо. К зеленовато-коричневым водам реки спускались многочисленные каменные лестницы – гхаты, потемневшие от слоя копоти и древесного угля.

Ветер разносил аромат сандалового дерева, смешанный с запахом сожженной человеческой плоти. Мрачные носильщики опускали на ступени бамбуковые носилки с очередным трупом. Тлеющие угли и обгоревшие человеческие кости с шипением опускались на дно. Слышались молитвы брахманов и позвякивание их колокольчиков. В небе парили коршуны.

– Это Варанаси, – сказал Амит, – самое святое место Индии. Ангрезы[20] называют его Бенарес. Воды Ганга здесь имеют особую волшебную силу, они очищают душу и тело – вот почему по берегам построено столько храмов. Как говорится, если ты не можешь жить в Варанаси, постарайся хотя бы умереть в этом городе!

Он был прав: сотни паломников мылись в зеленой пузырящейся воде, заходя по грудь прямо в сари и дхоти, пили ее и набирали в медные или глиняные сосуды, чтобы унести с собой. А еще в Ганге плавали останки тех, кто не удостоился сожжения, в том числе трупы животных.

Поднявшись по лестнице, Амит отыскал храм, при котором находился приют для вдов.

Мужчины не имели права переступать его порог, потому молодой человек поговорил с одним из храмовых служителей, который пообещал позвать женщину, которая руководила приютом. По всей видимости, вдовья обитель представляла собой некую общину, расположенную на закрытой территории и ограниченную строгими правилами.

Вскоре появилась пожилая, явно многое повидавшая женщина в ослепительно-белом сари.

– Меня зовут Сунита, – сообщила она после приветствия и добавила: – Мне сказали, что вы привезли к нам молодую женщину, однако я вынуждена отказать вам: приют переполнен.

– Но нам негде ее держать. Я состою на службе у англичан, а мой младший брат еще не женат и живет один. У нас нет родственников, которые согласились бы взять к себе вдову.

– Почему, в таком случае, она не взошла на костер?

– Когда ее муж, он же мой отец, умер, она ждала ребенка, – ответил Амит и прямо заявил: – Я сделаю щедрое подношение и храму, и приюту.

Сунита склонила голову набок и внимательно посмотрела на Амита. В ее глазах появился жадный блеск.

– Вдовья обитель нуждается в деньгах. Ведь мы нечистые, да к тому же почти мертвые – нам мало жертвуют. А заработать деньги как-то иначе достаточно сложно.

Когда Амит понял, что Ратну примут, у него вырвался вздох облегчения. С этой минуты он мог забыть об отцовской вдове. Отныне ее судьба была в руках жрецов и этой суровой практичной женщины.

Сжав пальцы девушки в своей твердой ладони, Сунита потянула Ратну за собой. Та пошла, с трудом переступая ватными ногами. Она ничего не сказала Амиту и даже не оглянулась на него.

Молодой человек подождал, пока Ратна скроется за стенами и ворота приюта навсегда захлопнутся за ней, и направился в храм, где состоялась передача денег. Потом он поспешил покинуть Варанаси, чтобы больше никогда не возвращаться сюда.

В приюте было много серого, голого и местами замшелого камня. Ни цветочка, ни деревца, ни травинки. Вдовы рано вставали и поздно ложились, много времени проводили в молитвах, а также занимались работой – носили воду, готовили, стирали. Выходить за пределы приюта позволялось только по делу, да и то далеко не всем.

– Для начала я познакомлю тебя с Соной, – сказала Сунита. – Она в самом деле настоящее золото[21]. Эта девушка чуть старше тебя, но она одна из немногих, кто умеет читать и писать, а потому ведает расходами приюта. Разумеется, под моим руководством.

Сунита привела Ратну в небольшую комнату с голыми стенами, где на джутовой циновке сидела девушка, чья внешность не оставила бы равнодушным ни одного мужчину.

Хотя волосы Соны были коротко острижены, Ратна легко могла представить ее с длинной толстой, украшенной жасминовой гирляндой косой. Равно как вместо белого вдовьего сари мысленно облачить ее в пурпурное или ярко-синее балучари[22] с широкой, богато вышитой каймой.

– Это новенькая, – сказала Сунита. – Она из Хардвара. Ее зовут Ратна.

– Садись, – приветливо произнесла Сона, и девушка присела на корточки.

– Объясни ей, что к чему, – велела Сунита.

Кивнув, Сона повернулась к Ратне:

– Значит, ты жила в Хардваре? Его еще называют вратами Ганга. Говорят, этот город часто посещают Шива и Парвати[23].

Ратна понятия не имела о таких вещах. Она сразу увидела, что эта девушка намного умнее и грамотнее ее самой. На вид ей было лет восемнадцать; ее речь звучала подобно музыке, а жесты казались такими царственными и плавными, что невольно внушали уверенность и ощущение покоя. Ратна многое отдала бы за то, чтобы подружиться с Соной.

– Давно ты здесь? – осмелилась спросить она.

– Три года.

– Так долго!

– Разве это много? Иные вдовы живут в приюте по тридцать-сорок лет.

По спине Ратны пробежал холодок, и у нее вырвалось:

– Лучше умереть раньше, чем мучиться столько времени!

Сона внимательно посмотрела на нее.

– Об этом не принято спрашивать, но… тогда почему ты не совершила сати?[24]

– Когда мой муж умер, я ждала ребенка. Это девочка, ее зовут Анила, и я была вынуждена расстаться с ней, но никогда не смирюсь с этим! А… ты?

Она произнесла эти слова не просто с отчаянием, а с невольной ожесточенностью и вызовом, тогда как голос Соны прозвучал спокойно и ровно:

– У меня нет детей. Я была третьей женой своего господина, потому на костер взошла его старшая супруга.

Ратна вздрогнула. Перед ней была брахманка! Стало быть, мечтам о дружбе сразу стоит положить конец. Ни одна из представительниц высшей касты даже не приблизится к шудре! Вероятно, эта девушка просто не знает, с кем она разговаривает.

Сона будто прочитала ее мысли.

– Если ты думаешь о кастах, забудь. Мы умерли, потому все равны. В этом – наша единственная свобода.

– Но не для тебя! – вырвалось у Ратны. – Ведь ты выше других, ты – брахманка!

– Здесь, – сказала Сона, – я – никто.

В эту фразу было вложено слишком многое, чтобы Ратна могла возразить.

Глава IV

Со временем Ратна поняла: несмотря на то что в приюте они были вынуждены влачить существование в убийственной духовной пустоте, строгом покаянии, самобичевании и тяжком труде, многое зависело от характера каждой из вдов. А нрав Ратны был слишком живым и непокорным, чтобы она могла смириться с тем, что ей уготовано.

После трех месяцев пребывания в приюте юной вдове позволили выйти за ворота, чему она была несказанно рада. Разумеется, речь шла не о развлечениях, а о работе. Ратна давно заметила, что, невзирая на слова Соны о равенстве вдов, кастовые различия соблюдались даже здесь. Так, например, готовили чаще всего брахманки, дабы не вкушать пищу из рук низших каст, а стирали шудры.

Ратна не ожидала, что так сильно обрадуется, увидев потоки мутной пенящейся воды и алую, как пробор замужней женщины, линию горизонта. Варанаси был расположен на левом берегу Ганга, солнце всходило за рекой, и его первые лучи били в лицо тем, кто явился сюда для молитвы.

На восходе солнца сотни индийцев совершали ритуальное омовение, набирали воду из Ганга, а иные даже окунались с головой. Священная река была главной притягательной силой Варанаси. Жить в этом городе, каждое утро с благоговейным трепетом окунаться в воды Ганга, одновременно приветствуя солнце, – в этом заключался самый прямой и верный путь к духовному спасению.

Многочисленные прачки волокли тюки грязного белья, а потом били его о гладкие камни и раскладывали вдоль берега под палящим солнцем белые дхоти и пестрые прямоугольники сари. Что-то светлое, радостное и непередаваемо земное исходило от людей, для которых река была не только священным, но и удобным местом для стирки.

Ратна держалась в стороне – вдовы считались нечистыми; согласно поверью, встреча с ними могла принести несчастье.

Она долго стирала белые сари, стараясь выполнить работу как можно лучше. А пока одежда сохла, присела отдохнуть.

Здесь, на берегу священного Ганга, перед Ратной словно представала вся Индия с ее крайностями – чрезмерным богатством и ужасающей нищетой, поразительной красотой и непередаваемым уродством. Она видела бритоголовых брахманов, распевавших молитвы, и жалобно стонущих калек; в ноздри бил запах мочи, перемешанный с ароматом благовоний.

В какой-то миг Ратна заметила спускавшегося по лестнице юношу, который показался ей прекрасным, как Кришна [25], хотя, в отличие от темнокожего бога, он обладал достаточно светлым для индийца лицом. Его тело поражало гибкостью и стройностью, большие миндалевидные глаза мерцали, как угли на ветру, а кудри были похожи на охапку черных цветов. Ему была свойственна неуловимая утонченность, но при этом в нем угадывалась мужская сила.

Ратна бессознательно любовалась его красотой, а он, подойдя к воде, опустился на колени и принялся плескать себе в лицо, не заботясь о том, что мутные брызги попадают на новую и чистую одежду.

Как всякая индианка, девушка достаточно хорошо разбиралась в жестах, чтобы понять: этот человек не благодарит небесную реку[26], он пытается что-то смыть – вину, отчаяние или позор. Когда он повернулся, Ратна увидела, что его глаза обведены темными кругами, а губы бледны. Его красота уже не казалась ей столь чистой и совершенной.

По дороге в приют она задавалась вопросом: кто он? Если он богат, то почему пришел один, без слуг? Следуя привычке, Ратна приписывала благородную внешность представителям высших каст, а некрасивую – низших.

О том, как выглядит она сама, девушка старалась не думать. В приюте не было зеркал, да и какой от них толк, если голова обрита, а тело обернуто тканью цвета смерти!

Ратне очень хотелось с кем-то сблизиться, подружиться, поговорить о своей дочери, но на прошлую жизнь, как и на тесное общение вдов, был наложен негласный запрет. Каждая обитательница приюта была вынуждена предаваться воспоминаниям и переживать свое горе в одиночку. Общими были только хозяйственные дела да забота о немощных старухах. То был дом скорби – вся его суть отражалась в названии.

Девушке по-прежнему нравилась Сона, но, несмотря на всю приветливость, та держалась отстраненно; впрочем, не только с Ратной. У этой юной красивой вдовы было много хлопот, на фоне которых стирка и приготовление пищи казались чем-то простым, не требующим особых способностей или ума.

Сона ежедневно ломала голову над тем, как прожить на скудные средства, причем не только ей, а всем вдовам. Ратна это знала и потому очень обрадовалась, когда ей представилась возможность пополнить приютскую казну. Однако она ошиблась в том, что золотая дорожка станет путем к сердцу Соны.

Солнце выплыло из-за горизонта, коснулось водной глади и принялось подниматься по невидимой лестнице, чтобы к полудню залить пламенем храмы, вознесшиеся своими верхушками к небу в вечной безмолвной мольбе. Ветер пел свою бесконечную песню, волнуя кроны деревьев. Густые клубы дыма от погребальных костров струились вдоль Ганга.

Протащив тяжеленную корзину по ступенькам, Ратна решила передохнуть и тут увидела запомнившегося ей юного красавца. Сегодня на нем была другая одежда, но его жесты и выражение лица были такими, как в первый раз.

Девушка с любопытством наблюдала за ним и, когда он поднялся с колен, не успела отвести взгляд.

– Простите, господин, – пробормотала она, верная врожденной привычке преклоняться перед высшими кастами.

– Почему ты назвала меня господином? – медленно произнес он и, не дождавшись ответа, спросил: – Ты живешь в приюте при храме?

– Да.

– А сколько тебе лет?

– Пятнадцать.

– Всего лишь?! И много вас там?

– Да, много. И молодых, и старых.

Юноша смотрел на груду застиранных сари у нее в корзине.

– Вы, вероятно, бедствуете?

Ратна замялась, не зная, что сказать. Заметив это, он протянул ей кошелек, не забыв приложить другую руку к груди и слегка поклониться. Его манеры показались девушке столь изысканными, что ее душа затрепетала.

– Едва ли это облегчит вашу скорбь, но наверняка немного поможет приюту.

Ратна приняла подношение и долго смотрела вслед юноше, жалея, что не осмелилась спросить, кто он такой. В то утро она стирала небрежно, потому что спешила вернуться обратно.

Девушка застала Сону в ее каморке – та склонилась над какой-то книгой. Умение читать и писать казалось Ратне чем-то священным: она не понимала, как можно извлекать слова из всех этих черточек и закорючек, похожих на букашек и червячков!

Увидев девушку, Сона поспешно спрятала переплетенный в кожу том. Ратна знала, что в числе прочего в приюте запрещено держать книги. Все, что должны были знать вдовы, им говорили жрецы на ежедневных молитвах.

– Вот, – сказала Ратна, кладя кошелек на циновку, – это для приюта.

В ее взгляде светилась гордость за то, какую пользу она, оказывается, способна принести обители скорби. Сона взяла кошелек без удивления и улыбки и раскрыла его. Выражение ее лица изменилось.

– Где ты это взяла?

Ратна набрала в грудь побольше воздуха. Вот она, разница! Вечно голодная шудра просто примет деньги, а благородная брахманка непременно поинтересуется, откуда они взялись.

– Мне дал один человек. Там, на берегу, когда я стирала белье.

Взор собеседницы похолодел.

– Разве ты не знаешь, что вдове запрещено разговаривать с посторонними? Это был мужчина?

– Да, – пролепетала Ратна.

Сона поджала губы.

– Ты совершила серьезный проступок.

– Я просто хотела помочь приюту. У нас мало денег. Мне кажется, этот человек пожертвовал их от чистого сердца.

– Почему ты уверена, что он их не украл?

– Он не был похож на вора. Очень красивый и хорошо одетый молодой господин.

Сона едва заметно усмехнулась.

– Это ни о чем не говорит. Нельзя судить о людях по внешнему виду. А если он хотел помочь приюту, то пусть бы отнес деньги в храм.

Ратна молчала, однако ее взгляд был красноречивее всяких слов. Многое ли из пожертвованного храму доставалось вдовам? Как и другие люди, жрецы считали их нечистыми и выделяли им ровно столько средств, чтобы те не умерли с голоду.

Она не понимала Сону. Неужели в угоду правилам эта прекрасная девушка готова есть чечевицу, в которой кишат черви!

– Что я должна сделать? – наконец спросила она.

– Отнести их обратно.

Ответ прозвучал, как удар грома, и Ратна прижала руки к груди. В этом жесте были несогласие, мольба и горькое непонимание шудры, для которой даже мелкая монета была подарком судьбы. И у нее против воли вырвалось:

– Нет!

– Почему?

– Потому что на эти деньги можно купить муку, чечевицу и рис. И новую ткань для сари.

Хотя взгляд Соны по-прежнему оставался строгим, Ратне почудилось, что в душе брахманки зародились сомнения.

– А как я объясню это Суните?

– Не надо ничего объяснять. Спрячем деньги и будем брать понемногу – никто не заметит.

– Ты предлагаешь лгать?

Ратне почудилось, что Сона ее испытывает, но она все же сказала:

– Я не вижу другого выхода. Я знаю, что это очень поможет приюту. Ведь у нас много пожилых, больных, истощенных женщин. А одежда некоторых так прохудилась, что я не представляю, как ее стирать!

– И все же я не уверена, что можно принять эти деньги, потому что не знаю, каким способом они заработаны.

– Тогда пойди со мной и сама поговори с тем, кто их дал.

– С мужчиной?

– Это просто человек, который захотел нам помочь, – ответила девушка и добавила: – А мы вовсе не женщины, мы – вдовы. Никто не смотрит на нас иначе.

Ратна не была уверена в том, что ей удастся уговорить Сону, но, к ее радости и удивлению, та все-таки согласилась.

Следующим утром они отправились на берег. Здесь уже пробуждалась яркая, многоцветная жизнь. Несколько примостившихся на лестнице женщин деловито и ловко плели гирлянды. Их окружал цветочный аромат, а темно-красные, кремовые, шафрановые и солнечно-желтые краски радовали глаз. Однако закутанная в белое Сона не обратила на них никакого внимания. Ратну в очередной раз поразила ее холодная отстраненность истинной брахманки.

Она не ждала столь счастливого совпадения, но оно свершилось: юноша был тут. Ратна без колебаний подошла к нему и поклонилась.

– Господин! Со мной Сона-джи. Она ведает расходами приюта и хочет знать, где вы взяли деньги, которые дали мне вчера.

Взглянув на Сону, юноша поразился. Он увидел то, что был способен увидеть человек, умеющий чувствовать: чистую душу, жаждущую света, однако замкнутую в стенах, не имеющих выхода. Тоскливую рассеянность и странную усталость, порождающую медленную походку; суровую определенность, угнетающую до пронзительной боли. Вместе с тем эта девушка была красива той красотой, какую не способно победить даже время, а только смерть. Причем настоящая, а не мнимая.

Он взволнованно произнес:

– Я их не украл, если вы имеете в виду именно это! Я служу у белых господ и получаю жалованье. Пожалуйста, примите мое подношение. Мне будет приятно, если эти деньги послужат добру. Я просто хочу помочь приюту.

Услышав, что он всего лишь слуга, Ратна испытала разочарование. Неужели перед ней шудра? Нет, его манеры опровергали это. С другой стороны, любой простой индиец, поступающий на службу к белым, мнит себя выше своих собратьев по касте. Украдкой взглянув на руки юноши, Ратна решила, что едва ли он зарабатывает деньги тяжким трудом.

– А почему? – не сдавалась Сона.

– Потому что все это несправедливо. Вы не сделали ничего дурного. Вы страдаете безвинно.

В его словах было что-то пронзительное и искреннее, заставившее Сону содрогнуться и, возможно, впервые усомниться в том, что она считала незыблемым.

Кошелек остался у юных вдов. Всю обратную дорогу Сона молчала, а Ратна думала о том, что слова юноши перекликаются с ее собственными мыслями. Не случайно она ни единой минуты не посвятила тому, чтобы попросить у богов прощения за свои прегрешения. Те самые прегрешения, о коих ее спутница ничего не знала, а узнав, наверняка пришла бы в ужас.

Подумав, что ей нечего терять, Ратна спросила Сону:

– У тебя есть родители? Где они?

– Были. Они живут в Матхуре, на родине Кришны.

– Они умерли?

– Нет. Это я умерла для них.

– Почему ты не осталась в своей семье?

Наступила пауза, во время которой слышалось лишь тихое шуршание шагов босых ног по раскаленным каменным плитам.

Потом Сона ответила:

– Они слишком сильно меня любили. Они никогда не смогли бы соблюсти то, что пристало содержанию вдовы.

– И они согласились отправить тебя в приют?!

– Это было нашим общим решением.

Ратна подумала, что, будь ее воля, она бы ни за что не поехала во вдовью обитель! В отличие от брахманов, шудра рождается только однажды и может воплотить свои желания лишь в этой жизни. Увидеть и обнять свою дочь, а быть может, еще раз насладиться запретной лаской мужчины, который так и не сумел стать ее защитником, но которого она еще не забыла.

– Ты любила?

Это вырвалось против воли. Сона изумилась.

– О чем ты?!

– Ты любила мужчину? – повторила Ратна и, испугавшись, что позволила себе слишком многое, добавила: – Своего мужа?

– Господина? Я уважала его, как и принято, но… что такое любовь?

Ратна вспомнила древний как мир восторг от слияния душ и тел, порождавший нечто более сильное, чем совесть и здравый смысл.

Вероятно, в супружеской жизни Соны не было ни радости, ни глубины, а ее поведение объяснялось вовсе не скорбью по умершему супругу – она всего лишь следовала обычаям. И вместе с тем она тоже осмелилась нарушить запрет: под ее циновкой была спрятана книга.

Ратне было приятно, что отныне их, брахманку и шудру, соединяет некая тайна, хотя сама Сона наверняка не придавала этому особого значения.

Ратна сочла возможным и даже нужным еще раз поблагодарить юношу. После этого случая они всегда здоровались и иногда болтали, хотя это и было запрещено.

– Как тебя зовут? – как-то спросил он.

– Ратна. А вас?

– Обращайся ко мне запросто, я не сахиб[27]. Меня зовут Арун, и ты можешь обращаться ко мне Арун-бхаи[28].

Арун – «красота восходящего солнца!» Его имя как нельзя лучше подходило к его внешности. Ратне хотелось верить, что душа юноши тоже светла и чиста.

– Разве это возможно? Я вдова, и нас все презирают! – с некоторым вызовом произнесла девушка.

Он задумался.

– Прежде я относился к вам, как и все другие индийцы. Но потом услышал, что говорят об этом белые. Они не всегда неправы. Вы не должны страдать только из-за того, что ваши мужья умерли раньше вас!

Ратна опустила голову.

Я шудра, и меня не испугаешь лишениями. Я могу питаться хоть каньджи[29]. Я мучаюсь, оттого что меня разлучили с дочерью.

– У тебя есть дочь?!

Арун выглядел потрясенным до глубины души.

– Да. Ее взял к себе старший сын моего покойного мужа.

– Как можно отнимать у женщины ребенка!

Они помолчали, глядя на тихие воды Ганга, великую колыбель жизни, реку, на берегах которой границы, отделяющие мир живых от мира мертвых, стираются и теряют свой смысл. Потом Ратна промолвила:

– Не будем об этом. Лучше скажи, у тебя есть семья?

– Родители, братья и сестры. Они живут не здесь. Я тоже не из этого города. Я пришел в Варанаси в поисках лучшей доли.

– Ты нашел ее?

– Как сказать? Я могу отсылать родным достаточно денег, чтобы они не нуждались. Мои сестры могут выйти замуж, потому что теперь у них есть приданое.

Ратна чувствовала, что Арун не хочет говорить о себе. Девушка не могла отделаться от подозрения, что за блистательным ореолом, окружавшим этого юношу, скрывается некая тайна, причем не очень красивая.

А еще она догадывалась, что он вспоминает Сону. Когда он впервые ее увидел, его изумленный и просветленный взгляд сказал довольно много.

Как-то раз он и в самом деле спросил о ней:

– Как поживает твоя подруга? Почему она не приходит на берег?

– Мы не подруги, потому что она брахманка. И нам запрещено покидать приют просто так.

– Эта девушка слишком красива, чтобы коротать свою жизнь в обители скорби! – отрезал Арун.

В его тоне звучало глубокое сожаление, но не было и тени смирения. Ратна поняла, что в жизни Соны появился человек, готовый во что бы то ни стало избавить ее от вдовьей доли. К сожалению, это казалось невозможным.

А потом в приют пришла болезнь. Конечно, они недоедали, пили плохую воду и спали на циновках, сквозь которые ощущался голый пол, но, вероятнее всего, кто-то из них заразился за воротами приюта и принес смертельный недуг в его стены. Все начиналось с недомогания и тошноты, а заканчивалось кровавым поносом, жаром, потерей сознания и смертью.

Храмовые жрецы прочитали молитвы, но они не помогли. Сона купила у почтенного брахмана каких-то толченых корней, но и они не возымели действия.

Когда Ратна пожаловалась Аруну на неожиданное бедствие, он сказал:

– Надо попробовать английские лекарства.

– Но они дорого стоят, да и где их взять?

– Не думай об этом. Я принесу. Только у меня одна просьба.

– Какая?

– Пусть за ними придет… Сона-джи.

– Я постараюсь ее уговорить.

– Я буду ждать! Приходите вместе.

Ратна быстро шла по каменному помещению, разделенному деревянными перегородками. В душных тесных закутках с соломенными подстилками, глиняными плошками и ветхим тряпьем ютились вдовы. Клетушки никогда не пустовали: стоило кому-то умереть, как это место тотчас занимала новая женщина.

Сона была у себя. Она всю ночь возилась с больными и теперь решила немного передохнуть. Когда Ратна вошла, девушка привычным жестом набросила край сари на свои короткие волосы. Ратна вновь поразилась прекрасной форме ее кисти, длинным пальцам и бледно-розовым овальным ногтям.

В других закутках чаще всего пахло так, как обычно пахнет там, где живут неопрятные, опустившиеся люди, одолеваемые болезнями и телесными нуждами. Но в жилище Соны витал легкий аромат благовоний, и здесь было чисто, хотя ей и приходилось убираться самой, чего в миру представительницы высшей касты почти никогда не делали.

Ратна охотно прислуживала бы брахманке, но не решалась об этом сказать. Зато она рассказала о лекарствах, и, к ее радости, Сона не стала возражать. Вероятно, в чем-то и она была способна дойти до точки и уповать на разум и чувства, а не на долг.

При появлении девушек Арун вскочил со ступеней. Ратна смотрела то на него, то на Сону. Два юных прекрасных необычных человека могли бы стать друг для друга волшебным зеркалом, если б Соне пришла в голову хотя бы тень подобной мысли. Что касается юноши, Ратна без труда уловила в его взоре особый огонь – отражение жара любящего сердца.

Арун передал девушкам какие-то порошки и объяснил, как их нужно принимать.

– Жаль, что мы не можем вас отблагодарить, – произнесла Сона со своим обычным отстраненным видом.

Он встрепенулся.

– Нет, сможете! Обещайте, если лекарство подействует, вы придете сюда еще раз. Я буду ждать каждый день в этот час.

– Я вдова, и мне запрещено общаться с посторонними.

Он сложил ладони.

– Простите, если я вас обидел, но мне бы очень хотелось узнать, помогут ли порошки.

Ничего не сказав, Сона повернула обратно, а Арун послал Ратне просительный, почти умоляющий взгляд. Она едва заметно кивнула.

Лекарства подействовали. Жизнь нескольких вдов была спасена, а поскольку зараза перестала распространяться, то же самое можно было сказать обо всех остальных.

Ратна вошла к Соне поздним вечером. Огонек в углу ее клетушки напоминал крохотного светлячка, угнездившегося на просторах ночи. Сона склонилась над раскрытыми страницами. На сей раз она не стала прятать книгу под циновку, лишь заложила страницу сухим цветком и подняла глаза на гостью.

– Что это? – спросила Ратна.

– Одна из книг «Махабхараты»[30], сказания о тех временах, когда жизни людей и богов свободно пересекались. Это единственное, что я взяла с собой из родительского дома.

– Книга тебе помогает? – догадалась девушка.

– Да. Благодаря «Махабхарате» я все еще не сошла с ума. Читая эту книгу, я переношусь в ее волшебное царство.

– Там есть про любовь?

– Да, есть. Но больше про стойкость и верность долгу, – ответила Сона и вдруг сказала: – Я знаю, что нарушаю правила.

– Я делала это намного чаще, – заметила Ратна. – Просто я шудра, нам приходится постоянно бороться за жизнь.

– Я поняла, что ты намного смелее меня. В моем мире все и всегда решали только мужчины.

– Тогда почему бы тебе не подчиниться воле и желанию одного из них?

– Кого ты имеешь в виду?

– Аруна. Он просил тебя прийти.

– Я не обязана это делать. Он чужой для меня.

– Но он нам очень сильно помог. Будет невежливо не откликнуться на его просьбу.

– А если Сунита узнает, что я разговаривала с мужчиной, да еще не однажды, меня ждет суровое наказание. И тебя тоже.

– Разве ты не сказала ей про лекарства белых?

– Нет. Я давала их женщинам под видом порошка из кореньев, купленных у индийского лекаря.

Неожиданно для себя Ратна несказанно обрадовалась. Несмотря на внешний аскетизм, Сона была обычным живым человеком, способным принимать рискованные решения и уклоняться от правил.

А еще Ратна поняла, что Арун и Сона похожи не столько своей красотой, сколько одной особенностью: ни он, ни она никогда не улыбались. В глазах обоих застыла давняя печаль. Но если поведение девушки было вполне объяснимо, то о юноше Ратна ничего не знала.

Утром они с Соной пошли к Гангу. Прохладная вода была розовой, как лепестки нежнейших цветов, тончайшая рябь походила на зари[31], а шелест легких волн напоминал шепот приложенной к уху раковины. В высоком небе медленно таяли облака и кружились птицы. Люди непрерывным, но пока еще редким потоком спускались к реке. Аруна среди них не было.

– И где же он? – спросила Сона.

– Не знаю. – Ратна выглядела расстроенной. – Он обещал прийти!

– Почему ты ему веришь?

– Он сделал для нас то, чего не делал еще никто, причем бескорыстно.

– А если нет? Может, ему что-нибудь нужно?

– Что именно?

Сона не нашлась что ответить.

Девушки присели на ступеньку. У их ног плескался Ганг, река, которая великодушно принимает и очищает все, в зеркале которой можно прочитать ответ на любой вопрос.

– По утрам он всегда находил время прийти на берег, – сказала Ратна. – Странно, что он не был занят в доме.

– Быть может, он не слуга, а скажем, музыкант или танцовщик?