Но связи нет. На линию ушел телефонист полчаса назад и не возвращается. Я нервничаю. Подождав еще, отправляю на линию второго телефониста. Тот возвращается скоро:
      - Линия уходит к немцам.
      Вот это номер, думаю я.
      - А ну еще раз - вдвоем.
      Два телефониста, вернувшись, докладывают:
      - Хутор, где были мы ночью, - у немцев. Линия уходит к хутору.
      Петлю на хутор мы действительно сделали. И как не нарвались на немцев? На телефон рассчитывать нечего. Говорю радисту:
      - Давай связь с ОП.
      - Связь есть.
      Я последовательно передаю команды на ОП. Это нудная штука: радист повторяет за мной команду из короткой группы слов, говорит "прием", выслушивает эти слова радиста на ОП и продолжает передавать следующую группу. Добрались до последнего слова - "огонь". Но передать его не успели. Вместо нашей батареи огонь открыла немецкая - по нам. Снаряды ложились перед землянкой, за нею, по сторонам. Содрогалась вся площадь перед сараем. Мы замерли, боясь попадания в яму. Немцы видели здесь движение и правильно выбрали участок - на нем командный пункт полка.
      После первых залпов огонь продолжался минут пятнадцать. Фрицы подошли ближе.
      Я к радисту:
      - Давай!
      Радист крутит ручки, слушает, но не слышит ничего - рация молчит. Потом трогает проводки, осматривает коробки и находит на боковой стороне рации пробоину. Как осколок угодил в рацию? Она находилась в яме.
      Над нами интенсивный огонь из стрелкового оружия. Что делать? Без связи я нелестно думаю о ночном предводителе, по вине которого половину своей линии мы занесли на территорию противника. А соединить концы нечем.
      Карпюку:
      - Как хочешь - организуй связь. Сматывай концы здесь и от ОП, прокладывай линию по прямой. - Видя растерянное лицо командира взвода, добавил: - Это приказ.
      Младший лейтенант шевелится: кого-то отправляет на огневую позицию, с кем-то идет сам позади лежащей цепи пехотинцев. Вернее, не идет - ползет.
      Я тоже ползу от нашей ямы к землянке командира полка. Там Каченко, ему нужно обо всем доложить.
      В землянке восемнадцать - двадцать квадратных метров площади, высота в рост. У дальней стены от входа - командир полка, подполковник. Он в распахнутом полушубке, под которым видны ордена. Каченко стоит справа от него. Увидев меня, спрашивает:
      - Что нового?
      - Связи нет, почти всех отправил на линию. Рация разбита.
      Он ничего не говорит, я не могу понять его реакции, здесь полумрак и много народу.
      При входе слева на земляном полу вверх лицом лежит рослый человек. Он ранен. Ему тяжело - пуля прошла через голову на уровне глаз под основанием черепа сбоку.
      - Это начальник разведки полка старший лейтенант Румянцев, - говорит Каченко. - Схватил пулю в двух метрах от землянки. Наблюдал. Снайперская работа.
      Румянцев бормочет что-то, слов не понять, он без сознания. Около него медицинская сестра хлопочет на корточках. Стоны лежащего бередят нервы всем.
      - Дайте ему водки, что ли, может, очнется, - приказывает подполковник.
      Медсестра уходит вглубь, потом возвращается и в полуоткрытый рот раненого льет из стакана водку. Тот инстинктивно противится, водка стекает по щекам на затылок. Стон усиливается, но сознание не возвращается.
      Я стою у входа напротив Румянцева. Мимо то один, то другой приходят и уходят курьеры из батальонов. Связь с батальонами - через них. Они докладывают обстановку на своих участках и тут же получают распоряжения:
      - Один взвод пулеметной роты на правый фланг...
      - Пэтээровцам занять позиции слева...
      - Саперам заминировать дорогу...
      - Показать цель батарее сто двадцать, пусть поработают...
      И так далее. Как в кабинете председателя колхоза, распределяющего жатки и жнецов во время уборочной страды. Командир почти не обращается к карте, раскинутой на столике адъютантом, голос его четок; сюда приходят и уходят отсюда - как часовой механизм. Люди делают необходимое и привычное дело.
      Стоны раненого бередят душу. Едва ли он очнется, этот красивый белокурый офицер. Ему плохо. Вынести из землянки и доставить его в тыл нельзя - землянка под обстрелом.
      Сколько я пробыл здесь? Час, больше? Пора выходить.
      Ползком - у входа, а затем, согнувшись, - к яме. Там сидят радист, разведчик Загайнов, телефонист.
      - Что нового?
      - Связи нет, - говорит телефонист.
      - Вышел танк только что, - показывает Загайнов.
      Обстановка накаляется, думаю я. Серое пятно танка пушкой обращено в нашу сторону. Не двигается и ждет второго?
      Из стрелкового оружия немцы усиливают огонь. Слева от нас сперва один, потом второй поднимаются пехотинцы и, оглядываясь, не выпрямляясь в рост, начинают бег назад.
      - Куда?! Вашу мать! - поднялся навстречу им командир. - А ну, по своим местам!
      Мы кричим "ура". Как тогда в лесу, под Городком. "Ура" подхватывается всеми, кто рядом. Пехотинцы возвращаются на свои места. Они растеряны: атакующих нет, а кричат "ура".
      Новый огневой налет. "Ура" обрывается, мы прижимаемся к передней стенке ямы. Я смотрю на сарай с пробоиной в крыше. Так вот откуда прилетел осколок в нашу рацию! Полевой сумкой закрываю голову, остальные части тела не столь существенны.
      Налет кончился. Мы отряхиваем с себя землю.
      На сарае новых пробоин нет. Рядом с ним стоит 76-миллиметровая полковая пушка. Но она молчит, расчета не видно.
      Я сваливаюсь в землянку, говорю капитану Каченко:
      - Там вышел один танк. Пехота может дрогнуть.
      - Никуда не убежит пехота, - говорит капитан.
      Медсестра, сев на запятки, прислушивается к раненому. Он затих.
      - Скончался, - говорит сестра. Весть принимается молча.
      - Отмаялся, - дрогнувшим голосом произносит сестра. Она складывает ему руки на грудь.
      Я ухожу. Делать здесь мне нечего.
      Из ямы снова смотрю на полковую пушку. Для чего поставлена - для мишени?
      В яме появляется Карпюк.
      - Связь восстановлена? - с надеждой спрашиваю его.
      - Не хватило провода, - Карпюк смотрит куда-то в сторону.
      - И что же: не могли найти, занять, украсть в конце концов? ожесточаясь, начинаю ворчать. - Кто за вас будет это делать? Дядя?
      - Я ранен, имею право покинуть...
      Я удивляюсь: ранен, а ходит.
      - Куда?
      - Вот, - показывает на царапину над бровью.
      Да, осколочное ранение, но не серьезное, даже не требует перевязки. Мелкая царапина, какую можно получить, продираясь через кусты. Во мне закипает злость: улизнуть хочет с переднего края, негодник. Хотя формально прав. Да и польза от него какая?
      Подавляя себя, почти спокойно говорю:
      - Валяй отсюда...
      Младший лейтенант исчезает с глаз.
      Я вспоминаю: Протопопов 13 июля прошлого года, стреляя прямой наводкой по танкам, тоже был ранен вот так же - царапина над бровью. Он не ушел с батареи - герой. О Карпюке этого не скажешь.
      А почему молчит пушка у сарая? Она стоит близко. Я преодолеваю разделяющие пятнадцать-двадцать метров броском. За сараем - расчет, четверо в белых халатах. Вполне боеспособный расчет. Но артиллеристы прячутся за бревенчатыми стенами в стороне от пушки с опущенным козырьком щита.
      - Что же не бьете по танку, ребята?
      - Не возьмешь нашим снарядом в лоб.
      - А вы попробуйте в гусеницу - порвет.
      - Подойти не дают... Снайперы...
      От пушки до сарая два метра. Если проскочить их быстро, снайпер не успеет нажать на крючок.
      - Попробуйте, - говорю, - только быстро.
      Крепкий дядя, похоже - наводчик, первым направляется к пушке. Идет по-крестьянски степенно, по-хозяйски. Звучит выстрел снайпера. Наводчик отпрянул назад, схватился за грудь. Он ранен. Кто-то смотрит на меня осуждающими глазами. Меня неправильно поняли: "быстро" не значит немедленно. Только теперь разница значений этого слова дошла до меня.
      - Так нельзя, - говорю я. - А вы вот так. - Я делаю рывок к пушке, снайпер не успевает выстрелить.
      Наклоняюсь к прицельному прибору у щита. Внизу под щитом до земли щель сантиметров двадцать. По ногам едва ли будет бить снайпер - не догадается. Как пушка управляется, я еще не разобрался. Я не видел полковую пушку вблизи и не изучал ее. Она отличается от дивизионной: вместо панорамы визир, по-другому расположены рукоятки.
      - Видите, проскочить можно, если быстро. А ну, кто-нибудь ко мне!
      - Сейчас, товарищ капитан, - говорит один.
      Он завысил мое звание, но я не поправляю - погон на полушубке нет, не все ли равно, кто я.
      - Давай, - поощряю его.
      Он так же перебегает два метра. Два других возятся с раненым товарищем. Секунды в моем распоряжении, чтобы понять. Под визиром - прицел, ниже - поворотный механизм и педаль спуска. Мой помощник заряжает пушку, я навожу перекрестие в основание танка. Если снаряд не долетит - увижу.
      Нажимаю на спуск - выстрел. Снаряд перелетает яму, где сидят мои хлопцы, и рвется на ее краю - как только в них не угодил! У меня проходит мороз по коже.
      - Стрелки! Зарядишь - соединяй стрелки! - подсказываю своему помощнику.
      - Есть! - Он заряжает.
      Теперь я жду, когда он сведет стрелки подъемным механизмом. Ствол приподнимается.
      Делаю выстрел. Разрыв у танка. Или по танку, или перед ним? Как лучше? Делаю два выстрела еще. В прибор вижу - танк зашевелился, сейчас должен ответить.
      - В укрытие! - командую своему помощнику. Мы исчезаем за углом сарая.
      Я не знаю, что стало с танком, он остался стоять. И осталась целой пушка - танк не ответил. Может, что заклинило у него, - нам какое дело? Возможно, мы поторопились или даже струхнули, преждевременно уйдя в укрытие?
      Но лица у солдат расчета повеселели, хотя один из них ранен.
      - Пустяки, - заверяют меня новые друзья, - пуля прошла под ребрами, легкие не задела. Через месяц он поправится, товарищ капитан, - кивают в сторону раненого.
      Тот мотает головой тоже, у него почти счастливое лицо - так легко отделался. Он соглашается: да, через месяц поправится.
      - Хорошая у вас пушка, ребята, - сказал им напоследок. - А танк никуда не уйдет - мы разбили ему лапти.
      Они поверили в свою пушку, думаю я, уходя в свою яму.
      В яму нам принесли обед с ОП.
      Успокоившись, я перекусил. Стало клонить ко сну. Там же, в яме, я привалился к стенке.
      - Товарищ старший лейтенант, - трогает меня кто-то. Открываю глаза передо мной телефонист, пришедший с батареи. - Вас вызывает командир нашего полка. Я провожу вас на его КП.
      Зачем я ему понадобился? - размышляю по дороге. Ничем вроде не провинился, а со связью сегодня не получилось. Из-за отсутствия связи могу получить разгон основательный: батарея не сделала ни одного выстрела. Я на всякий случай думаю, как выкрутиться. Возглавлял нашу группу капитан Каченко, отвечать будем вместе.
      - Давайте знакомиться, - сказал командир полка, протягивая руку. Подполковник Никитин.
      Глаза смотрят мягко, нет той заносчивости, что отталкивала нас от Мосолкина. Мосолкина нет - он ранен.
      Пожав руку, Никитин пригласил сесть. У меня отлегло от сердца: вежлив.
      - По моим каналам связи, - продолжал Никитин, - мне доложили из стрелкового полка...
      Начинается, думаю я.
      - Доложили, что вы сегодня... стреляли из полковой пушки. Да, стреляли - в пехоте говорят об этом.
      - Только четыре выстрела, товарищ гвардии подполковник. Первый был неудачным - не успел освоиться.
      - Значит, все-таки стреляли. Хорошо сделали, показали пример пехоте. Артиллеристы не могут не стрелять из пушек. Этот танк подбит - спасибо за вашу работу. Но с утра вышел один танк, а сколько выйдет еще - мы не знаем. Поэтому сейчас возвращайтесь на ОП - и всей батареей на прямую наводку. Ни одного танка не пропустить - это моя просьба. Ни одного.
      - Постараюсь... - совсем не по-военному бормочу я.
      - Я надеюсь на вас, - продолжал командир полка. - Если и дальше будете действовать в том же духе, обещаю орден. Договорились?
      Я встаю.
      - Слушаюсь, товарищ гвардии подполковник.
      По дороге на ОП размышляю: приятно, когда просят, не приказывают, а просят. И обращаются чуть ли не по имени-отчеству. Это стиль командира, или не успел еще стать он другим?
      Еще светло, незамеченным не подъедешь, элемент внезапности исключается, и - уцелеет ли батарея? Шишек насобирать можно. Но приказ есть приказ, хотя и выглядит просьбой. Его надо выполнять. И не за обещанную награду, а по обязанности.
      Чувствую: устал, разболелась голова, снова заныла правая рука. Первый после госпиталя день показался трудным. Обычный в общем-то день. Сумею ли в таком состоянии? Буду действовать по обстановке.
      На ОП народ бодрый - бездельничали весь день, не устали. С ними Карпюк, без повязки, - хоть этим-то не смешит людей.
      Сергееву:
      - Снимайтесь на прямую наводку. Сейчас. Но кто-то бежит из дивизиона, предупреждает:
      - Не торопитесь. Обстановка меняется.
      Задачу выполнять не пришлось. С наступлением темноты немцы оставили позиции. Мы выстроились на дороге в походную колонну и двинулись следом.
      Я не знаю, кто вел колонну на этот раз - капитан Каченко или кто-то другой. Я спал всю дорогу.
      Пятый удар
      1944 год ознаменовался серией сокрушительных ударов Красной Армии, к этому времени полностью овладевшей инициативой. Освобождение Белоруссии и Литвы последовало в ходе операции, названной ударом пятым{5}. На западе 6 июня союзники высадились в Арденнах - наконец-то был открыт второй фронт!
      Участок мы заняли правее автомагистрали Москва - Минск, километров двадцать северо-восточнее Орши. Орша - в руках неприятеля. Поблизости населенных пунктов нет. Ориентировались по большому торфяному болоту с пометками на карте - Осинстрой и Ласырщики. От немногих дворов, составлявших Осинстрой и Ласырщики, не осталось видимого следа, местность казалась совершенно безлюдной, но от осевших в блиндажах и окопах чужеземцев велся методический огонь. Мы не рисковали ходить открыто.
      Наблюдательные пункты на глинистом косогоре значительно выше болота, но и они на сыром месте. На глубине метр-полтора начинала сочиться вода, заливая окопы. Вода вычерпывалась и сливалась за бруствер. В траншеях сухой ногой не пройдешь. Но не везде - мой НП на сухом месте.
      * * *
      Передний край посещался большим начальством.
      Под комбинезонами цвета хаки выделялись жесткие погоны, на головах фуражки с золотыми кокардами. Это генералы. Офицеры не носили тогда кокард, а на фронте и фуражек, считавшихся признаком щегольства.
      Посетители ходили по тем же траншеям, что и мы, подвергались одинаковым опасностям. По-человечески трудно сохранять хладнокровие под огнем, неся в памяти многое из того, чего не знали простые солдаты.
      Промышленность огромного континента по обе стороны фронта поставляла всякие виды средств уничтожения, которые стреляли, рвались, вздымали землю. Теоретические расчеты штабов, справки и карты с нанесенной обстановкой здесь обретали зримую осязаемость, реальную угрозу всем, кто попадал в зону их действия. Штабные выкладки дополнялись яркой картиной увиденного и прочувствованного за короткие часы посещений.
      У немцев из недалекого тыла стреляло орудие большого калибра. Это была гаубица или мортира.
      - Опять трамвай полетел, - говорили в окопах.
      Снаряды неведомого нам калибра выворачивали воронки глубиной до двух метров и походили на те, что оставляли после себя крупные авиационные бомбы.
      Одна большая воронка неподалеку после прошедших дождей заполнилась водой. Воды много и в землянках, но эта - чище, хотя и мутна от глинистого раствора. Ее использовали для умывания и других нужд. Ни ручьев, ни колодцев поблизости не было, а болото - на пятьсот метров вправо - было сомнительной чистоты.
      Какой-то солдатик из пехоты, как предполагали мы потом, был подстрелен у воронки и плашмя упал в нее. Раненый, он захлебнулся, наверное. Солдатские ботинки и ноги в потемневших обмотках погрузились в глинистое ложе воронки, постепенно исчезли в ее глубине. Еще долгое время брали оттуда воду, пока не показались подошвы солдатских ботинок. Посещение этого водоема прекратили.
      Назначена разведка боем. За день до нее нас изгнали со своего НП - в нем поселилось большое начальство. Не велика шишка, сказали мне, посидишь и в траншее. Примерно так обосновано это распоряжение.
      Было обидно. Пехота успела приспособиться, вычерпывая из землянок жижу, перекрывая чем-то канавки, куда вода стекала, а мы приспособиться не успели. Мы только отрыли пару ячеек, кое-как избавляясь от возникавшей в них грязи и вспоминая прежний свой сухой НП и прочный на нем блиндаж.
      Нам еще раз напомнили об очень скромном положении в многоступенчатой служебной иерархии. Да и боевая единица наша представлялась теперь величиной, стоящей в конце десятичной дроби после нескольких уменьшающих нас нулей. Она стала ничтожной в сравнении со всем, что здесь поставлено. Мы не видели отсюда ни своих, ни противника, а только небольшой кусок земли, уходящий вверх к немецким позициям.
      А перед началом разведки пробарабанили по ранее пристрелянным участкам - именно так подумалось о залпах батареи - и, не увидев ничего нового и даже того, что видели раньше, эту разведку не могли считать эффективной. Наша доля в огневом налете по гитлеровцам была лишь частичкой в общей канонаде, крупицей, расчищающей путь для атаки. Мы сами шли за атакующим батальоном и сделали все, что, было по силам.
      Враг огрызался всеми средствами, и атака не принесла успеха.
      Батарейцы чудом уцелели тогда, так как попали под огонь минометов со стелющимися по земле осколками и, заскочив в плохо перекрытую неглубокую яму, пересидели в ней. А потом пошли дальше, разматывая за собой кабель.
      Навстречу, утопая в жидкой грязи по локоть и по карманы порванных шаровар, полз на четвереньках раненый - ноги его были окровавлены, и встать на них он не мог. Он выбирался наружу и спрашивал дорогу, одолевая лабиринт нескончаемых окопов...
      Не были успешными и первые дни - 23 и 24 июня, когда началось наступление, - бои увязли в первой полосе обороны.
      Но слабое место было найдено - справа, на границе с болотом. В эту горловину вошел наш полк и другие наступающие части. Здесь мы вырвались в тылы тактической зоны оборонявшихся, устремились в оперативную глубину. 78-я пехотная дивизия врага оказалась под угрозой окружения и снялась со своих позиций. Ее остатки пошли параллельными дорогами следом за нами.
      В апреле дивизион первым в полку получил американские автомобили фирмы "студебеккер", дополнив наш лексикон новым словом. Мощные грузовики стали артиллерийскими тягачами, заменили лошадок, переданных в освобожденные колхозы. Теперь орудие петлей станин набрасывалось на крюк "студебеккера", длина транспорта укорачивалась. Ящики со снарядами складывались в кузов, расчет садился на сиденья по бортам кузова. Батарея стала компактной, скорость передвижения возросла. По просохшим рокадам мы приобрели навыки вождения машин в колонне.
      * * *
      Бои проходили в глубине тактической зоны. Сопротивление противника слабело. Пехота овладела деревенькой, стоящей на взгорье, рядом с которой раскинулось немецкое кладбище с ровными рядами крестов, с вкраплением косо повешенных касок. Могил было несколько сотен.
      Мы прошли мимо безмолвного немецкого кладбища, вышли на автомагистраль. Дорога пока пустынна.
      Собравшись дивизионом, катимся в сторону Борисова. Это уже "оперативный простор".
      Через несколько километров попадается танк Т-34. Его ремонтируют ставят трак. Танкист, старший лейтенант с орденом Красного Знамени на гимнастерке, без комбинезона и без шлема, чем-то напоминает Василия Теркина в иллюстрациях О. Верейского - те же веселые голубые глаза, белозубый рот и русый чуб на вспотевшем лбу.
      Обмениваемся несколькими словами.
      Смелее, артиллерия, дорога очищается доблестными танкистами!
      Майор Ширгазин и начальник разведки дивизиона лейтенант Швенер с группой солдат пересели в открытую легковую машину, оставленную немцами, и укатили вперед. За баранкой - лихой Швенер. Машина обвешана людьми, как гроздьями.
      Колонна движется, рассекая освещенное солнцем пространство. Давно не ездили с таким ветерком, тем более днем, по асфальту. Наши "студеры" ненасытно подминают мили отличной дороги, в их животах булькает бензин. Они бегают не хуже, чем мустанги по прериям. За кузовами катятся легко подпрыгивающие пушки и гаубицы.
      Попадается колонна разбитого немецкого обоза. Не колонна, а то, что от нее осталось. От разбитых догорающих останков, превращенных в хлам, поднимается вверх дымок. Мусор разбросан на добрую сотню метров вдоль дороги. Со старшим лейтенантом Сергеевым проходим вперед, чтобы представить, что произошло. Немцы удирали из этих мест поспешно, теряя пожитки и награбленное, еле успевая уносить ноги...
      Навстречу торопится мужичок неопределенного возраста в темной ветхой одежде. Наш интерес к учиненному разгрому отвлекается словами подошедшего селянина, не по времени года бледно-желтого, будто вышедшего на свет благоухающего июня из постоянных сумерек и тени:
      - Дорогие... Освободители наши... Заждались вас... Низкий вам поклон.
      - Здравствуйте, отец. Пришли, конечно. Долго собирались... но вот... Спасибо за встречу.
      - Фашисты столько извели нашего народу, сгубили...
      Он готов рассказать много или даже все, но мы поглядываем на свои машины. Лицо этого взволнованного человека выражает сложные чувства радости и пережитого горя, в которые мы пока не вникаем. Тяжело смотреть в его лицо, хотя ни вины перед ним, ни личных заслуг мы не чувствуем. Прощаемся. Мужичок этот, местный житель, будет стоять здесь и ждать наше войско, его большие силы, которые следуют где-то за нами. А нам вперед теперь, только вперед!
      Командир дивизиона получил радиограмму: "Обеспечить захват и удержание станции С. до прихода главных сил". Указаны координаты.
      - Интересно сказано: обеспечить. Не захватить, а обеспечить. А кто будет захватывать? Пехота? А где она? - кипятится Ширгазин. - Пошли. Возможно, она ждет нас.
      Вперед послали Швенера и его разведчиков. Сами на малой скорости покатились следом, свернув на поселок влево от шоссе. Впереди четвертая, затем шестая и пятая батареи.
      Шесть километров прошли, не услышав ни выстрела.
      На станции у переезда справа - подготовленные для обороны двойные заборы из бревен с помостами. Немцы соорудили их, готовясь дать бой русским, но мы опередили.
      Ни немцев, ни нашей пехоты нет. Четвертая батарея развернулась за переездом, шестая - у него, а пятая осталась по другую сторону железной дороги. Дивизион сел на перекресток двух дорог: железной и проселочной.
      Батарейные кухни, пользуясь остановкой, раскочегарили свое производство. По избам испуганные женщины не переставали удивляться откуда взялись? Были немцы, а теперь русские.
      С юга, миновав ржаное поле, по проселку подошла группа юношей и подростков с немецкими автоматами, человек двенадцать. Старший из них похож на звеньевого в колхозе - на нем кепка, вельветовая куртка, брюки типа галифе, сапоги. Но здесь он - командир партизанского патруля.
      Обмениваемся информацией. Они тоже не знают, где противник, - все стронулось, обстановка меняется ежечасно. Они повернулись и исчезли. Пока все тихо - мы обедаем. После обеда собираемся вернуться на шоссе, укладываем в машины имущество и снаряды, кто-то подцепил пушку на крюк "студебеккера", другие готовятся это сделать.
      Находясь в сутолоке сборов, я обратил внимание на женщину, бегущую к нам от места на проселке, где встречались с партизанами.
      Она протягивает вперед руки и кричит:
      - Немцы!
      Одно только слово:
      - Немцы!
      Сзади, нагоняя ее, катит грузовая машина, битком набитая солдатами. Серые комья солдат облепили машину и с боков, как репей, удерживаясь на ее крыльях и на подножках.
      - К забору! - крикнул я своим из взводов управления четвертой и шестой батарей, находившимся рядом. Огневики продолжали сборы.
      Немцы остановились. Они не знали, кто мы, не определили. От них до нас - не более ста метров. Управленцы встали за двойным забором из бревен.
      - Огонь!
      Кто-то выстрелил. Потом еще.
      Немцы соскакивают, прячутся за кузов, машина их прикрывает. Но в кузове еще много. Управленцы поняли, что это за встреча, но огонь их неэффективен.
      Сбоку... сбоку от машины, справа, - мое орудие, оно почти рядом! Почему не видит расчет? Туда!
      Подбегаю:
      - Огонь!..
      Кто-то заряжает, я у панорамы ставлю угломер 30-00, навожу в центр кузова, нажимаю на спуск...
      Снаряд рвется в двадцати шагах, а до машины пятьдесят. Эх! Чего же там копошатся остальные?
      - Стрелки! Где второй номер? Соединяй стрелки!
      Немцы разбегаются. А такая компактная цель была - человек тридцать плюс машина!
      Второй снаряд посылает уже расчет, он поджигает машину, угодив в бензобак. Но фрицы от машины ушли, залегли во ржи.
      Я к другим:
      - К бою! Не видите?
      Короткое замешательство: только что собирались, и...
      За первой немецкой машиной к станции подошла целая колонна. Сколько их? Много.
      Они тоже еще соображают: что происходит?
      По голове колонны открыла огонь гаубица капитана Сурмина, не успевшая сняться с позиции. Задние попятились, свернули с дороги, пошли в обход станции по полю.
      Но теперь четвертая батарея готова, все орудия ведут огонь.
      Я к забору опять - не очень-то активны управленцы.
      - Огонь! Чего ждете? Дай-ка карабин, Иванов. Иванов дает карабин. Я прицеливаюсь в серое пятно во ржи, слева от горящей машины. При выстреле пятно приподнимается и тут же падает: есть!
      - Видели? Прицеливайтесь спокойно. Управленцы усиливают огонь, бьют по перебегающим фигурам.
      Иванов вдруг сникает. Пуля попала ему в голову.
      Немцы катят направо, под огонь моей батареи. Я туда.
      - Обходят, товарищ капитан!
      Сам вижу, что обходят.
      - Бейте по легковушке - впереди. А потом по задним.
      Командиры орудий сами выбирают цели перед рощами на расстоянии 400-500 метров. Там экипажи покидают машины, скрываются в кустах. Теперь огонь переносим на заросли, чтобы не дать очухаться, собраться...
      Что делается сзади и на левом фланге - я не вижу, я слышу работу батарей Федяева и Сурмина. У них тоже "весело". Между выстрелами возникает такое естественное:
      - Ура-а-а-а!..
      Это майор Ширгазин повел в атаку взводы управления. Они бегут вдоль проселочной дороги,, скрываются за домами во ржи.
      Взводы управления выполняют роль пехоты: очищают и рожь, и остальную местность от живой силы врага.
      Появляется сержант Загайнов, приводит первых пленных: трое. Один ранен. Он смеется - такой веселый немчик - и прихрамывает. Он еще разгорячен боем - и беготней, и переполохом.
      - Санинструктор, перевяжи, - говорю я Кирюхину.
      Кирюхин занимается перевязкой, а Загайнов уходит к своим.
      Связисты и разведчики при столь мощной поддержке своих батарей отлавливают укрывшихся во ржи фрицев:
      - Хенде хох!
      Фрицы покорно встают, поднимают руки:
      - Гитлер капут...
      Это вроде пароля между двух враждующих армий. Они сдаются в плен.
      Солдатик из шестой батареи, я не знаю его фамилию, небольшого роста, ведет с карабином наперевес дорожного фельдфебеля с сумкой через плечо - он и выше и толще солдатика раза в два.
      Останавливаются около нас. Солдатик считает дело оконченным, лезет в карман за кисетом. Но его пленник вдруг пускается наутек.
      - Хальт! - кричит ему солдатик и устремляется следом. И стреляет не целясь. Тот падает.
      - Дурак! - заключает солдатик.
      Пуля прошла через затылок.
      Теперь управленцы возвращаются к огневым позициям с пленными. У каждого по несколько человек. Но наши отличились: мы насчитываем девятнадцать. А всех дивизион взял более тридцати. Куда с ними?
      Майор Ширгазин приказывает:
      - Лейтенант Карпюк! Пленных отвести на шоссе, сдать под расписку.
      Карпюк берет трех автоматчиков, по одному от каждой батареи, и уводит невеселую процессию. Не так уж невеселы пленники, некоторые, наоборот, рады.
      Огневики - у орудий. А управленцы исследовали уже содержимое машин, несут оттуда трофеи. Особенно богаты они в головной легковушке, осевшей на поврежденное колесо. В ней набор вин и крепких напитков. Ехало командование...
      Кто-то говорит:
      - Там слышен рокот моторов...
      Сообщение вносит тревогу. Что там, подходят танки?
      Ширгазин докладывает обстановку командиру полка и просит поддержку танкистов. Появляется капитан Каликов, начальник разведки. Ему говорим то же.
      Наше внимание уже растрепано, нам кажется трудным собрать себя и дать отпор танкам врага. Снарядов осталось мало. Пусть помогут танкисты. Шесть километров - не расстояние. Мы остаемся в готовности и... угощаемся трофеями - в горле в общем-то пересохло.
      Хорошие вина оказались в машине батальона 78-й пехотной дивизии, французские и венгерские.
      Подошел танк - огромный КВ. Поутюжил землю на станции. Никаких танков врага поблизости нет. Ну что ж, они поурчали в стороне и ушли в другое место. Там с ними и встретимся.
      Шумный день переходил в неспокойную тишину, в неулегшуюся тревогу летнего вечера. Танк постоял около нас, потом прошелся несколько раз взад-вперед, поурчал мотором. И ушел.
      Мы хоронили погибших. На месте гибели, у дороги. Шесть человек, шесть солдат. Почти весь расчет гаубицы, преградившей путь колонне немцев, и один - гвардии рядовой Иванов - из взвода управления. Солдаты попали под огонь сбоку, когда подъехала машина немцев, артиллеристы не успели развернуть тяжелую гаубицу, прикрыться ее щитом...
      Мы постояли над холмиком. На маленьком обелиске с фанерной звездой перечислены воинские звания, фамилии.
      Доблестные сыны Родины. Были вы добросовестны и неутомимы на своем солдатском пути, выполняя воинские обязанности. И заплатили самую большую цену за всех нас - станция в наших руках. Хорошее название у нее, ставшей для вас последним пристанищем. Доблесть и отвага, окрылявшие ваш ратный труд, соединены в одном слове, в названии станции - Славное.