* * *
      Ночью не спали. При свете электрического фонаря я закончил уточнение исходных данных каждому орудию, проверил знание бойцами порядка огня, другие детали подготовки. Убедился, что задачу все поняли и могут выполнять ее самостоятельно. Теперь можно отдохнуть.
      За множеством забот беспокоила еще одна, отодвигаемая на второй план, но не исчезающая совсем, а уменьшенная до малых размеров. Теперь вот остался с ней наедине. Она носила личный характер, касалась только самого себя, не влияла на ход подготовки и поэтому подавлялась, загонялась в глубь сознания, пока другие заботы заслоняли ее первостепенностью. Когда все сделано, подготовлено и первостепенные заботы отпали - она осталась одна. Она не могла решиться каким-то действием, а соединилась с ожиданием, лишенным действия, и потому разрасталась, занимая все мои мысли. Забота эта, а может быть, боязнь, делала опасной и ячейку, в которой прилег, казавшуюся наиболее и единственно надежной. Побороть боязнь можно только усилием воли, убеждением, что находишься там, где решается судьба более важная, чем твоя собственная.
      От нагретых за день стенок ровика исходит тепло, а под гимнастерку лезет ночная прохлада. Но не прохлада это, не холодок - какой может быть холодок в июле?
      Это пошаливают нервы, подбирается нервный озноб. Оставшись один, затерянный в индивидуальном окопчике, я поддался ознобу ожидания, волнения перед неизвестностью.
      Почему затерянный? Рядом такой же окопчик у телефониста, и телефонист Шустов время от времени проверяет напарника на другом конце провода. О тебе помнят там, на другом конце провода, и здесь - у орудий. А кругом в земле затаились сотни стволов, нацеленных на юг, в сторону поднявшейся луны, и тысячи сердец большого войска готовы к броску... Кто ты есть такой, поддавшийся ознобу? Возьми себя в руки, гвардеец.
      Необычная тишина... Это всего лишь ночная прохлада тревожит тебя. Она всегда есть в июле в такую ясную звездную ночь... Вот и рассвет начинается.
      Звезды гаснут. На светлеющем небе появляются легкие золотистые облачка. Скоро солнце окрасит их в розовый цвет. Какая тишина все-таки? Утро набирает силу, оно проявляет дальние предметы, растворяет холодные краски. Почему мы не любуемся им в другое время, не умеем ценить тихую радость пробуждения дня? В такое утро можно услышать пение птички, если она вдруг появится. Но птиц здесь нет. Они не прижились здесь, в этом опасном даже для птиц месте. Здесь постоянно грохочут громы - днем и ночью, зимой и летом - при любой погоде. Птицы не свили здесь гнезд, не выводят потомства, они улетели отсюда подальше.
      Три часа тридцать минут двенадцатого июля. Зуммер.
      - Ну, как ты там, пятнадцатый? - спрашивает Маркин.
      - Все готово, товарищ десятый, - хриплым голосом отвечаю я.
      - Быть на местах, жди сигнала, - спокойно говорит Маркин.
      - Есть.
      Я прохожу к орудиям, тормошу командиров, говорю им:
      - Звонил комбат. Быть всем на местах, скоро начнем. Пока можно курить.
      Медленно тянутся минуты. Я прохаживаюсь, чтобы размяться, смотрю на записи у орудий. Предупреждаю:
      - Мало ли что может случиться. Огонь вести точно по этим записям. Выдерживать темп.
      - Есть, товарищ гвардии старший лейтенант. Минуты идут. Они идут еще медленно, но уже ускоряют ход. Телефонист Шустов снова зовет к телефону. Подхожу - комбат.
      - Ну как там у вас?
      - Все на местах, товарищ десятый.
      - Жди. Скоро...
      В четыре двадцать утра последовал сигнал - залп "катюш".
      Началось артиллерийское наступление в полосе нашей дивизии, занимающей участок два километра по фронту. Этот участок намечен для прорыва, через него проходит главное направление удара 11-й гвардейской армии.
      Это была самая мощная артиллерийская подготовка из всех, в которых довелось участвовать нашему полку на войне.
      По участку обороны немцев шириной два километра били около пятисот орудий и минометов в течение двух часов, а общая продолжительность с огневым валом - 165 минут. Расход снарядов был намечен по два боекомплекта с предельной технической скоростью во время огневых налетов, но потом выяснилось - мы израсходовали больше. Соседи справа и слева от нашего участка тоже присоединили голоса своих оглушительных орудий.
      Стоял сплошной грохот. Пламя вырывалось из земли, извергаясь отовсюду, в воздухе повис дым, перемешанный с пылью, небо потемнело, стали собираться тучи. Они не пришли откуда-нибудь, а собрались из ничего, вот тут, на месте, конденсируя влагу из воздуха.
      Следя за временем, я пытался подавать команды и кричал изо всех сил, но голос мой никто не слышал. Я не слышал свой голос сам, он походил на комариный писк в шуме низвергающегося водопада. А водопад этот был из огня и металла.
      Стоя на краю окопчика, я энергично махал рукой, и командиры орудий принимали этот жест за очередную команду и меняли установки - они хорошо знали мои жесты. Как артист из пантомимы, движением тела я доносил до них содержание слов, перекрываемых гулом орудий. Они наперед знали, что я должен сказать и что потребовать, все это было у них записано.
      Ожившая земля, заговоривший металл, заметавшееся в воздухе пламя влили в людей исполинскую энергию, они работали, забыв обо всем, открывая очередной ящик со снарядами, один за другим посылая снаряды в дымящийся казенник, собирая извергнутые горячие гильзы. Работали с вдохновением, включившись в единовременный коллективный труд нескольких тысяч людей, выполняющих свою страшную работу. Эти люди, солдаты своей Родины, знали, что труд их совершенно необходим, что здесь они сейчас для того и находятся, чтобы стрелять, стрелять, стрелять...
      Мы вели огонь более чем два с половиной часа, включая огневой вал. Израсходовали на половину боекомплекта{3} больше нормы. Программу "перевыполнили". Теперь остановились.
      Связи с НП нет - линия перебита.
      На ОП появился майор Радостев, начальник штаба артиллерии дивизии. Грузный майор вытирал платком лицо, он разогрелся от непривычно быстрой ходьбы.
      Я доложил:
      - Вторая батарея закончила артиллерийскую подготовку и сопровождение огневым валом. Связь с НП отсутствует...
      - Так что же вы стоите? Пехота ушла в атаку, она прошла третью траншею. Немедленно снимайтесь и вперед! Немедленно!
      - Отбой! Вызвать на батарею "передки"! Майор ушел в район наблюдательных пунктов, а мы торопились, укладывая имущество и снаряды. Кони нетерпеливо перебирали ногами.
      Наш полк стоял, а батарея вытянулась в походную колонну, вышла на грунтовую дорогу, потемневшую от выпавшего кратковременного дождя. По дороге прошли повозки и кухни оторвавшейся от нас пехоты. Мы тронулись следом к проходам на правом фланге.
      Вперед!
      Бывший передний край представлял собой страшную картину - я не нахожу другого слова. Здесь было сплошное черное поле, изрытое воронками. От июльской травы не осталось и следа, ее сняло с земли и унесло куда-то в сторону, или сожгло бушевавшим пламенем разрывов, или засыпало. Земля была поднята на воздух, многократно перевернута, раздроблена, продута, просеяна и теперь лежала периной и пухом под телами погибших солдат.
      Справа и слева от проходов через минные поля - рваная путаница проволочных заграждений. Вот наброшенная на проволоку шинель, а на ней, сникнув, лицом вниз, так и не успевший одолеть эту колючку, наш солдат, остановленный пулей.
      Атаковавшие лежали головой вперед, в сторону противника. После гибели они продолжали атаковать, направлением тела показывая, куда нужно идти остальным, кто не остановился, сраженный, кого обошла пуля, не задел рваный осколок металла.
      Эти неизвестные герои, многие из которых так и останутся Неизвестными, призывали, показывали, застыв навечно в последнем своем рывке, что нужно идти вперед, бить и гнать врага с родной земли, за которую они отдали свою жизнь.
      Траншеи пройдены. Дорога вела в просторную котловину, на дальнем краю которой темнели рассыпавшиеся по сторонам от дороги конные повозки, походные кухни, двигались фигурки солдат. Это наша пехота, она вела бой, подавляя очаги сопротивления.
      Батарея свернула влево, ушла от дороги метров на двести, с ходу развернулась.
      - К бою!
      Отсюда, не имея связи с комбатом, можно стрелять самостоятельно прямой наводкой. Расстояние около -тысячи метров. Стоим высоко, видна панорама местности и все происходящее на ней.
      В непосредственной близости, не более десяти метров от нас, сзади встала батарея 37-миллиметровых зенитных пушек.
      Мятинов с наводчиками построил веер. Взяв лопату, я копал ровик.
      Устроившийся в большой воронке радист дозвался до своей "Березы".
      - Доложи "Березе": стоим на участке 130, - сказал я радисту.
      Впереди показался "юнкерс". Он пошел вдоль фронта, обстреливая передовые подразделения, но свернул, наткнувшись на огонь зенитных пулеметов, набрал высоту. Позади нас открыли по самолету огонь пушки зенитчиков.
      Я следил за трассами уходящих снарядов, за вспышками разрывов. Вспышки возникали справа и слева, выше и ниже, но... Самолет пошел в атаку на зенитчиков. Снижающиеся трассы его снарядов устремились на меня - один из них черканул по брустверу не дорытого мной окопа на уровне живота. Срикошетив, снаряд ударился в опорную часть зенитки. Нервная дрожь прошла по моей спине. Развернувшись, зенитчики проводили выходящего из пике "юнкерса". Он не появился больше.
      Осмотрев борозду на бруствере, я не пожалел, что нагнулся, окопчик меня спас.
      - Стрелять первому орудию! - возвысил голос радист - он передавал команды комбата. - По пулемету, гранатой, взрыватель осколочный!
      Пулемет был подавлен одним орудием. Мы видели свои разрывы. Они возникали километрах в полутора от нас - бна вершине гребня, куда уходила пехота.
      Комбат вызвал к рации:
      - Пятнадцатый, я десятый. Мы с хозяином идем вперед, снимайтесь и следуйте за нами. Связь по рации каждые тридцать минут.
      К дороге, пересекающей котловину, стягивались все виды транспорта, разбросанного по полю. Навстречу нам шли легко раненные с белыми повязками. Поравнявшись с нами, остановилась конная повозка - из взвода управления нашего дивизиона.
      - Лопатин! Товарищ гвардии старший лейтенант!
      Подхожу - на повозке, застланной сеном, лежит капитан Денисенко, командир дивизиона. Он ранен. Подошли Мятинов и Абрамов.
      - Здравствуйте, товарищ гвардии капитан! Капитан ответил взмахом век и слабым движением кисти правой руки.
      - Вот... к медикам еду, - болезненно улыбаясь, объяснил Денисенко. Ему трудно было говорить, пуля прошла через грудь, свалила в первый день боя.
      - Поправляйтесь, товарищ капитан, не забывайте нас.
      - Как можно... забыть. Не хочу... расставаться. - Он говорил через силу, морщась. - Прощайте... друзья, - и слабо помахал той же рукой. На его глазах заблестела влага. Нам стало неловко.
      - До свиданья, - сказали мы и заторопились. Повозка тронулась, мы еще оглянулись, посмотрели вслед...
      В этот день капитан Денисенко находился с батальоном пехоты. Когда ранило одного из командиров рот, он встал на его место, поднял роту в атаку. Пехотинцы пошли за артиллеристом, да вот - потеряли и нового командира.
      Капитана представили к ордену Красного Знамени. Но Денисенко к нам не вернулся. Не знаю, остался ли он жив.
      Мы шли по дороге, никуда не сворачивая, выдерживая общее направление. Мы не знали, где находимся, - у командиров взводов в то время карт еще не было. Но на глазок определили - километров пять прошли, начался район огневых позиций артиллерии немцев.
      Трудно не остановиться, не посмотреть на своих противников-дуэлянтов. Ведь еще только вчера эти батареи крепко по нам лупили!
      В закрытых проволочной сетью окопах (маскировочные сети немцы делали из тонкой проволоки) оставались разбитые 75-миллиметровые пушки. Такие ремонту не подлежали. Они были тяжелы на вид, мы невольно сравнивали их со своими, примерно равными по калибру. Наши были легче и маневренней. Следы крови и обрывки бинтов свидетельствовали о понесенных немцами потерях. Наши огневики сегодня обошлись без потерь.
      Дорога здесь была сухой, утренний дождь не выпадал и не смочил колею. По такой дороге катиться легче, но следы от колесного транспорта пехоты исчезли, и мы не видели, куда она прошла. Потом исчез другой ориентир звуковой: выстрелы затихли, а рядом никого не было. Мы следовали одни, полагаясь на интуицию.
      Интуиция - чутье или догадка - складывалась из попадавшихся примет и вместе с тем из разноречивых предположений, заставлявших смотреть вокруг обостренно - надо не пропустить ничего необычного, оценивать все на ходу, а также прислушиваться, отмерять расстояние и прикидывать возможность встречи с противником. Пока ничто не угрожало, тревожные признаки все исчезли, а впереди никого не было по-прежнему. Пехота оторвалась от нас: или отвалила в сторону, или могла отставать. Если так - мы сами лезем в пасть противнику, и ему останется сомкнуть челюсти.
      Мы держались настороже, а заложенная в нас инерция к продвижению вела батарею дальше - не торопила, а поторапливала. Лучше быть рядом со своими, чувствовать их соседство, и если понадобится - опору, но и без них мы что-то значим. А вдруг они пройдут другой дорогой, и мы окажемся в хвосте? Едва ли. Ведь мы рванули за пехотой раньше всех, в этом уверены, только бы не уклониться, не сбиться с пути.
      Еще километров десять одолели, не останавливаясь нигде, на ходу прожевывая сухари - о кухне вспоминать было некогда, перевалили через большую отлогую высоту. Впереди дорога упиралась в ручей, перемахивала через подозрительный мостик и поднималась в гору. На половине склона высоты мы остановились.
      Моста через ручей не оказалось, он был разобран противником, а досок нет. Попытки восстановить его ни к чему бы не привели. Да и дело это не наше, а саперов. Метрах в четырехстах впереди навстречу застрочил автоматчик - переднего края еще нет, но не зря предупреждает своим огнем автоматчик на той стороне ручья. Развернувшись, мы выбрали удобную для себя позицию.
      Слева находился глубокий овраг, недоступный для танков, уходивший к ручью параллельно нашему движению. Перед нами - низина с заболоченной поймой и крутым противоположным берегом.
      Хороший обзор позволял визуально контролировать лежащую впереди местность. Далеко справа, откуда течет ручей, прозвучали выстрелы. Свои где-то рядом, но они не видны. Радиостанция молчала.
      Земляные работы вели весь вечер и закончили затемно. Мы предусмотрели по возможности все, что нужно для ведения боя в одиночку.
      Глубокая ночь. Работы закончены - можно от" дохнуть.
      Часовой с карабином - младший сержант Горбов - прохаживался недалеко от моего окопчика. Я лежал, завернувшись в новую немецкую шинель, издававшую незнакомый запах. Она извлечена из вещевого склада, обнаруженного в овраге, и теперь заменяет одеяло. Вторую шинель оставшийся за старшину командир отделения тяги сержант Ефимов передал четвертому расчету. Там - Канаев, ему 45 лет, он старше всех по возрасту. Пусть отдохнет в тепле после тяжелых земляных работ.
      Поспать не удалось.
      Минут сорок я находился в полузабытьи, продолжая прислушиваться к тому, что происходит вокруг, оставаясь как бы рядом с часовым. Но чего-то не уловил. Шаги часового, подошедшего к моей ямке, воспринял не сразу.
      - Товарищ старший лейтенант, - негромко, полушепотом, обратился он.
      - Товарищ старший лейтенант...
      - Да.
      - Посмотрите - это, наверное, танки.
      Как пружиной выбросило меня из ямки.
      - Где?
      Он показал чуть правее разобранного моста на темный противоположный бугор. Было еще сумеречно, но на фоне светлеющего неба рисовались черные силуэты. Они медленно выползали из-за крутого берега напротив и скатывались направо. Доносился шум моторов. Сомнений не было - это танки. Девятнадцать единиц! Для одной батареи, пожалуй, многовато.
      - Я - к радисту:
      - Вызывай "Березу"!
      Но "Березы" в эфире не существовало. Ни на своей волне, ни в других уголках диапазона. Спит "Береза", подумал я, ее надо будить выстрелами. Я взял у радиста наушники, сам крутил ручки, но также безуспешно. Управленцы Дозорова спали. Появившиеся танки, наверно, только мы одни и видели. А доложить об этом надо во что бы то ни стало.
      - Подъем! К бою!
      Люди встали. Командирам орудий я показал цели.
      - Танки справа!
      Оставаясь в окопах, пушки развернулись направо. Интервалы между ними при этом сократились до пяти метров. Положение не уставное, но деваться некуда. Передо мной сразу встали вопросы, о которых не подумал раньше.
      Каково расстояние? Я не определил расстояний до ориентиров днем, а теперь пришлось гадать. Утренний туман делал их обманчивыми. Здесь максимум полтора километра. Траектория не превысит цели, если наводить в основание. Чем бить? Бронебойных мало, а гранат - в достатке. Решение созревало.
      - По танкам!
      - Первому по головному! Остальным - в порядке номеров!
      - Угломер 30-ноль, прицел 30, гранатой, взрыватель фугасный!
      - Наводить в основание!
      - Первому один снаряд - огонь!
      Наводчик Корнев первым же снарядом угодил в борт. Танк загорелся. Противник, не подозревая о нашем соседстве, подставил нам правые борта. Выбор гранаты правильный! Это вселило уверенность.
      Огонь других орудий не был столь точным, как у Корнева, их наводчики торопились, наверное, и нервничали. Но вторым, третьим, четвертым выстрелом каждое из них накрывало цель. Еще не задымленное поле подставляло батарее свои мишени. Вскоре горели четыре танка.
      Это сейчас так кажется - вскоре, а тогда счет времени был потерян. И не каждая пораженная цель загоралась, но мы увидели четыре факела, издали сравнимые с горящей свечой.
      Немцы убрали борта из-под удара, повернули к нам лбы. Теперь наши пушки били по ходовой части танков. Правый сосед тоже открыл огонь значит, есть у нас сосед! - танки угрожали ему непосредственно.
      Взошло солнце. Появился начальник разведки полка старший лейтенант Каликов.
      - Куда стреляете?
      - Смотри вон на зажженные свечи...
      - Вижу.
      - А где наши? - спрашиваю его.
      - Сейчас будут.
      Вскочив на оседланную лошадь, Каликов умчался навстречу полку. Полк был где-то сзади.
      Из тыла подошли наши танкисты. Это была, наверное, рота - несколько машин КВ. Она с ходу включилась в канонаду. У меня отлегло на душе: сил наших стало больше.
      Мы не получали пока ответных выстрелов, оставаясь незамеченными, а теперь оказывались в зоне ответного огня - немцы били по КВ.
      Загорелась одна наша машина. Огромная, она пылала долго, потом мощным взрывом с нее сорвало башню и бросило рядом - взорвались боеприпасы. Зачадила другая.
      Подошла пятая батарея полка, она стала правее, на дороге.
      - К вам на помощь, - это подбежал старший на батарее-5.
      - Выбирай, целей на всех хватит.
      Не окапываясь, только укрепив сошники, пятая открыла огонь, уплотнив боевые порядки танковой роты. Незавидным было положение пятой - разрывы вздымались рядом, кого-то задело осколком, а старшего на батарее, кажется, тоже царапнуло. Но артиллеристы не снижали активности.
      Своих я предупредил:
      - Беречь снаряды. Стрелять только наверняка. Мы основательно освободились от груза снарядов, но следовало подумать и о самообороне.
      Кто-то прибежал от ездовых:
      - Товарищ старший лейтенант, лошадей побило...
      Я бросился к оврагу.
      Там группа лошадей, сбившись в кучу, тряслась нервной дрожью у дальнего берега оврага. Две коняги лежали, пораженные осколками в живот, еще у одной, стоявшей неподалеку, сочилась кровь из мякоти задней ноги. Такая беспечность!
      - Увести отсюда лошадей! - Я не сдержался и обругал ездовых.
      Сержант Ефимов засуетился, заторопил ездовых.
      Мой подседельный Орлик смотрел на меня, ожидая помощи. До чего же выразителен взгляд у лошади, не умеющей говорить! Но как я могу помочь раненому, другим раненым? Широкая пробоина на животе перекрывалась выпятившимся серым пузырем внутренностей. Другая лошадь ранена не менее тяжело. Третью увели. Дело безнадежное.
      - Извини, дружок, - я погладил Орлика по мордахе.
      - Этих... добить, - с трудом выдавил я. - Из карабинов в затылок.
      И отошел в сторону, отвернулся, чтобы не видеть печальную акцию.
      Залетевшие в овраг снаряды предназначались не лошадям. Лошади пострадали по безрассудной неосмотрительности отделения тяги. Но теперь не до разбирательств.
      Подошедшие свежие силы, открывшие огонь с ходу, отвлекли от нас внимание противника. Батарея стреляла редко и, менее других заметная, утопленная в землю, становилась целью второстепенной. Ответный огонь немцев велся правее центра батареи, а некоторые снаряды перелетали, били по оврагу. Надо быть мудрее, чтобы понять и оценить это сразу. Сержант Ефимов, к сожалению, мудрецом не был.
      Я подошел к четвертому орудию. У панорамы стоял Канаев. Он следил за полем на стороне противника. Цели заслонялись фонтанами разрывов, пылью и копотью, поднявшимися по ту сторону ручья.
      - Только по бортам, Канаев. В лоб не бить.
      - Мало снарядов, - доложил командир орудия сержант Борьков.
      - Старайтесь экономить, - ответил я коротко. У панорамы третьего стоял Горбов. Еще двое, склонились к сидящему на ящике из-под снарядов товарищу, накладывая повязку на его голову. Рядовой Хромов ранен и поддерживает конец длинного бинта. Младший сержант Погорелов, припав к брустверу, всматривается вперед запавшими темными глазами.
      - Серьезно? - спрашиваю у раненого.
      - Царапнуло, - не меняя положения головы, отвечает он. - Но терпимо пока.
      - Держись, солдат, - говорю я Хромову.
      - Горбов, не торопись, - советую наводчику. - Будь внимателен, как на занятиях.
      В привычном окружении среди огневиков я стал успокаиваться.
      У второго орудия лейтенант Мятинов и сержант Банников выжидающе наблюдали. Рядовой Филипчук тряпочкой протирал стекла панорамы - этакая предусмотрительность в такой обстановке! Впрочем, он молодец - стекла запорошены землей, самое время привести их в порядок.
      - Эти гитлеровцы отсюда не выберутся, им каюк.
      - Успокаиваться рано, жди еще новую волну, сержант. Немцы на этом не остановятся.
      Здесь все нормально, я пошел дальше.
      У первого орудия ефрейтор Корнев сохранял внешнее спокойствие, наблюдая в окошечко панорамы. Он не нуждался в особых подсказках.
      - Спасибо, Корнев, за первый танк. Жди новую атаку. И не спеши.
      - Что с лошадьми? - спросил Абрамов. Я ответил.
      Абрамов крякнул, но ничего не сказал.
      - Впереди день, расходовать минимум. И не зевать - бить наверняка.
      - Есть.
      Я обращался к наводчикам в первую очередь - от них зависело многое. Эти слова наставника и распорядителя слышат все. В них - главное, самое необходимое, все другое оттеснено на задний план. Мне нужно убедиться в том, что все в порядке, из-за этого прошел по окопам. Наставник нуждался в общении с мужиками-солдатами - от их настроения и веры в собственные силы теперь зависел он сам. Моральная поддержка нужна самому командиру. Он обязан найти ее и одолеть свою неуверенность, если она появилась. Но причин для нее нет, люди на местах и знают свое дело.
      Я устроился опять в ровике позади первого орудия.
      На занятиях мы отрабатывали сложные варианты стрельбы, когда танки идут на большой скорости и возникает необходимость упреждений. Эти варианты сегодня не пригодились. Танки не шли, а выползали. Они удивляли не скоростью, а осторожным появлением. С расстояния чуть более километра они смотрелись мишенями - выбирай, бей, как на учебном поле.
      Я нервничал в первые, самые трудные ожиданием минуты боя - первая встреча с танками. Противная дрожь - плохая помощница. Еще ничто не определилось - предстояла проверка людей делом, их выучки и качества подготовки. А потом почувствовал себя на равных. Нервы не улеглись, ибо решался вопрос: кто - кого. Контратакующие танкисты, конечно, уверены были не более. Мы не так встали и не все предусмотрели хорошо. Но первый успех окрылил и вдохновил.
      К полудню в бою участвовал весь полк. Новая волна танков натыкалась на огонь артиллерии. Трижды повторенная контратака немцев закончилась их разгромом. Уцелевшие машины, отстреливаясь, уползли за бугор. Наши потери были незначительны.
      За бой 13 июля нашей батарее зачли четыре танка, сожженных в одиночном бою, и десять - в групповом. Для одной батареи это неплохо - из 27 танков, подбитых в этот день полком.
      Огневики батареи были представлены к наградам.
      Преследование
      Началось упорное преследование врага, изматывающее силы. Днем мы вели бой с заслонами, с арьергардными подразделениями, а ночью шли, пока не встречали новый очаг сопротивления.
      Вечером и в ночь на 14 июля после боя с танками прошли по дорогам километров сорок, в следующую ночь - еще тридцать. Такое продвижение радовало.
      Но утомление сказывалось. На отдых времени почти не оставалось. На марше, механически передвигая ногами, солдаты умудрялись вздремнуть на ходу, держась рукой за рядом идущий транспорт. В изнуряющих ночных маршах, развертываниях с ходу и в ведении прицельного огня каждая пауза, каждое затишье означали отдых. Отключиться на часок, свернувшись калачиком в воронке, - это принималось за сладкую возможность.
      Маршрут первых дней пролег через населенные пункты Ульяново, Светлый Верх, Крапивна, Чухлово, Ржевка. На рубеже Афанасьево - Троянов, встретив сопротивление, полк развернулся. К 12.00 14 июля Афанасьево взято, бой ведется за рубеж Поляков - Панов, которым овладели в 16.00.
      15 июля - битва за переправу через реку Вытебеть. К исходу дня переправами овладели, заняли Крутицы, Подлесную Слободу, Фондеевку, Дворики, Ягодное.
      Двигались вперед не только ночью. Дневные атаки тоже нередко приводили к успеху, так что средства обеспечения не всегда успевали за наступающими.
      Капитана Маркина мы видели редко, но его голос по телефону всегда был требовательным:
      - Давай, давай! Торопитесь! Огонь нужен сейчас. Пехота собирается в атаку.
      Или:
      - Какого черта вы там копаетесь? Пехоту контратакуют! Немедленно! Я поснимаю вам головы!
      Разумеется, мы торопились. И не потому, что опасались снятия голов, а потому, что знали - в боевых делах батарея играет не последнюю роль.
      Путь дивизии от исходного рубежа до села Знаменское был сильно пересечен долинами, оврагами; долины чередовались с высотами, достигавшими 140 метров. После Знаменского начнется рельеф средний, менее пересеченный.
      Мы прошли первую часть пути. Развернулись на вспаханном поле, место высокое, впереди крупное село, которое нужно взять с ходу.
      Проложив направление по буссоли, подгоняемый командами с НП, я предоставил Абрамову принимать их с голоса телефониста, а сам, помогая расчету, срывал кочку под колесом орудия. Все происходило быстро, в течение одной-двух минут. Я еще долбил лопатой, когда раздался выстрел. Меня оглушило - я оказался впереди щита. Левое ухо перестало воспринимать звуки, в нем стоял звон, не прекращавшийся несколько суток. Неосторожность моя была наказана.
      Теперь, разговаривая по телефону, я прикладывал трубку к правому уху.
      - Это - барабанная перепонка, - объяснил санинструктор Лукьянов.
      Подумав, он успокоил:
      - Зарастет через неделю...
      * * *
      Дивизия миновала Болхов, оставшийся далеко слева. Это был первый на нашем пути крупный населенный пункт Орловской области. Эти места подарили русской культуре великого писателя И. С. Тургенева.
      По земле, с ее знакомым по книгам многообразием, по которой идет теперь очищающая лавина боев, ступали ноги писателя или катилась кибитка, увозящая его в Европу, во Францию.
      Мы вот тоже держим путь в Европу, хотя путь наш обещает быть извилистым и не столь простым. Однако до Европы должны добраться, обязаны. Стыдно не добраться до Европы, дорогой Иван Сергеевич.
      Капитан Маркин шел слева, критически на меня посматривал, что-то говорил. Неудобно, когда немножко недослышишь. Я запнулся за сухую кочку на дороге, нагнулся посмотреть на подметку, приотстал. Потом перешел на другую сторону от комбата, пошел рядом.
      - Извините...
      - Так вот, я говорю, что охрана наблюдательного пункта полка возлагается на нас, на нашу батарею. Забирай свой взвод и сегодня ночью обору-дуйся на прямую наводку. Лейтенант Мятинов со взводом останется на закрытой ОП.
      - Есть.
      Я понимал, что, проявляя сочувствие, комбат предоставляет мне возможность отдохнуть, не говоря об этом прямо. НП командира полка - почти в тылу, охрана его будет скорее моральной и едва ли понадобится. А открытое проявление сочувствия у нас не принято - неизвестно, чем оно может обернуться.
      С высоты, где взвод осел в землю, открывалась широкая панорама. Справа от нас - окоп сложной конфигурации, годный для пулеметчиков, но здесь стереотрубы. На дне окопа - телефонисты с аппаратами. Это НП подполковника Мосолкина и командира стрелкового полка.
      Почти в створе с НП за крутой обочиной высоты внизу, в километре от нас, видна деревенька. в ней разместился штаб нашего дивизиона и его тылы. Левее и дальше - еще деревня. Там проходит передний край, деревню нужно брать. Еще левее - поле, нами плохо просматриваемое, но там стрелковые батальоны, которые мы поддерживаем.
      Поднимающееся солнце обещало жаркий день.
      Оставив бодрствовать наблюдателя, я предоставил расчетам отдых.
      С друзьями-студентами любили мы смотреть на ударника, исполняющего соло на барабанах. Это был гвоздь программы джаза, играющего в большом зале с колоннами местного ресторана "Сибирь". Чего только не выделывал он! Начиная ритмическую мелодию как бы нехотя, как бы прихрамывая, он убыстрял ее темп, превращал в сплошную россыпь, успевал при этом вторить на большом барабане: бум... бум. Он переходил с одной тональности на другую, снова возвращался на прежнюю, включал в мелодию звон медных тарелок, заливистое треньканье треугольника, шарканье металлической кисти. А сам бесновался у своих барабанов и барабанчиков, у прочей навешанной амуниции, его руки с палочками мелькали то тут, то там, ноги наступали на невидимые от нас, из зала, рычаги, он, кажется, задевал что-то локтями, и это что-то тоже издавало звуки. Гвоздевой номер эффектно заканчивался ударом тарелками дзин-нь!