Открытых площадок - полян - в нем мало, разместить ОП оказалось делом сложным, а НП пришлось занять в зарослях невысоких деревьев, из-за которых ничего не видно. Перед нами залегла пехота, тоже в лесу. Наблюдательными наши -пункты можно называть только условно. Ничего не видя впереди, мы пользовались информацией пехотных командиров, носившей общий и приблизительный характер, а огневые задачи получили по карте. Обстановка вызывала недоверие. Однако до опушки леса недалеко, и, чтобы начать наблюдение, с первым рывком пехоты мы надеялись выйти на его окраину.
      Копать почти нельзя - сыро. Мы ограничились неглубокими щелями на случай обстрела. Землянок не делали, а жили в палатках, спасаясь от осенней непогоды, от снежной крупы.
      Палатка - рядом со щелью, в ней теплее, но сумрачно. Из нее почти не выходит майор Ширгазин, поддерживая радиосвязь по каналам полк - дивизион батареи.
      В первое утро сигнала на наступление не последовало. А противник интенсивно бил по переднему краю и посылал снаряды в нашу глубину.
      В следующую ночь отметили нарастающий шум моторов, похожий на танковый, внесший тревогу и ощущение сложности предстоящей задачи. Приблизившись, он стал постоянным, растекался вправо и влево, почти не прекращался, затихая ненадолго. Мы не видели машин, а только слышали и не знали, сколько их было. Может быть, армада или несколько единиц, рассредоточившись, ходили по широкому и замкнутому кругу, не выключая моторов, шумели и воздействовали на наше воображение.
      В донесениях не забывали мы упомянуть о подозрительном шуме.
      Донесения последовательно суммировались в полку, в дивизии, в корпусе, доходили до армии.
      Ширгазин выглядел мрачным. Наши донесения поступали к нему, он читал их, отправлял Смердюку. Изложенные факты отрицать и как-то их квалифицировать он не мог, но показать, что обеспокоен ими, - нельзя, на него смотрят подчиненные, он - командир.
      - А шайтан с ними, пиши, что есть, - говорил он Смердюку по телефону. - Пусть оценивают, у них башка повыше нашей сидит.
      Приказ не отменялся. Четыре дня мы стояли в готовности, не очень уверенные в своих силах. А враг демонстрировал свою мощь, опираясь в обороне на цепь Мазурских озер и на такой опорный пункт, как город Гольдап, выдвинутый вперед, теперь укрепленный еще танковой техникой.
      Наступление в ноябре здесь не состоялось.
      Вся 11-я гвардейская армия была выведена во второй эшелон, в резерв 3-го Белорусского фронта.
      В резерве
      Наступило время, событиями небогатое, почти спокойное, приносившее людям отдых.
      Местом размещения выбрали отдельно стоящие полуразрушенные усадьбы и прилегающие к ним леса и рощи. Около полутора месяцев мы занимались боевой подготовкой, приводили в порядок имущество батареи, получали пополнение. Изучая матчасть, пробивали стволы пыжами, удаляли с орудий налет грязи и ржавчины. Так же совмещали теорию с практикой связисты и разведчики, используя часы занятий.
      На территории Литвы, где мы стояли в резерве, встречались дома с русской печью, поставленной у одной из стен. В таком уцелевшем домике удалось разместить взвод управления нашей батареи. Печь занимала около трети комнаты, довольно высокой и светлой.
      С печи высовывается голова черного стриженого человека и спрашивает у Данилова:
      - Как ты думаешь, комбат не прогонит?
      - Прогнать не должен, а вот оформить трудно. Лежи пока.
      - Я ведь добирался до вас, искал...
      - Лежи...
      Комбат не прогнал, а только удивился:
      - Ты откуда, Ахмет? И как попал на печку?
      - Из госпиталя, товарищ гвардии капитан.
      - Ты был ранен?
      - Так точно, зацепило у Алитуса, подлечился вот.
      - К нам в гости?
      - Насовсем. Я теперь ничейный, а в запасной полк не пошел, прямо сюда. Со своими воевать лучше.
      - Но ведь ты был в полку у Чарского?
      - В госпитале не считаются, где был. Если примете...
      - Мы не против, Ахмет, даже за. Отдыхай. Что зависит от меня - сделаю.
      Ахмета Гасанова мы знали давно, и давно он просился к нам. Малого роста, по-мальчишески щуплый, он значился первым номером пулеметного расчета и неплохо справлялся с "максимом", но тяжелый станкач на дальних переходах был для него великоват и, по-видимому, изнурителен. В боях за плацдарм на западном берегу Немана он отразил пулеметом две контратаки, был ранен, но продолжал стрелять, пока угроза подразделению не отпала. Прямо от пулемета его отправили в медсанбат...
      Данилов вступается за Гасанова:
      - Товарищ капитан, у нас людей не хватает, нужны разведчики...
      - В пехоте пулеметчики тоже нужны.
      - Но...
      - Я уже сказал. Доложите, чем занимались сегодня.
      Данилов докладывает, а я соображаю: как лучше сделать, чтобы зачислить Гасанова в батарею. На другой день, встретив подполковника Бодренко, заместителя командира полка по политчасти, я подсунул ему рапорт на подпись.
      В рапорте сказано: Гасанова знаю давно, он воевал в пехоте, азербайджанец, комсомолец, в бою под Алитусом был ранен и представлен к награде. Прошу зачислить в 4-ю батарею разведчиком.
      Подполковник Бодренко подписал: зачислить на все виды довольствия.
      - Как у вас проходят политзанятия?
      - По расписанию, товарищ гвардии подполковник. Срывов не было.
      - Хорошо. Я приду к вам.
      Так Ахмет Гасанов стал разведчиком в нашей батарее.
      В конце года
      Получен приказ: таким-то батареям выделить людей дли подготовки огневых позиций в новом позиционном районе и по одному орудию для пристрелки. Утром 22 декабря мы отправились на рекогносцировку под Пилькаллен, а 23 декабря - на пристрелку. В новом районе на северо-запад от прежнего места дислокации командир полка майор Бобков указал точки ОП и наблюдательных пунктов.
      Территория полузаболочена, мелкий кустарник не везде заслоняет район ОП от наземного наблюдения противника. Это - одна из сложностей. Но окопы переднего края оборудованы, и подходы к ним готовы.
      Предварительно работы были закончены через два-три дня, а потом ночью доставлен сюда остальной состав полка и подвезены боеприпасы.
      Помните, в воздушном бою авиаторы капитану Бобкову, тогда еще капитану, послали "привет"?
      Пуля авиаторов пробила полушубок и ватник и дошла до тела. Изумленный капитан показал ее огневикам, удивляясь такому редкому случаю.
      Жиздринская операция в феврале-марте 1943 года закончилась для Бобкова присвоением звания "майор" и серьезным ранением. Он вернулся в полк из госпиталя спустя четыре месяца и выполнял привычные обязанности заместителя, пока не был ранен снова под Витебском. Те бои в белорусских лесах были тяжелы вообще: убит наводчик младший сержант Евгений Горбов, ранены рядовые Охлопков и Дьяков - якуты из моего в прошлом взвода, а потом другие потери - Кувыкин, Постников, Скориков, Романов, Марчук, Агапов, Мосолкин и т. д. После Мосолкина полком командовал подполковник Никитин, погибший при неизвестных обстоятельствах - комиссия для выяснения причин его гибели никаких следов не оставила, в архивах их нет.
      В апреле сорок четвертого к нам прислали нового командира, и увидеть его пришлось лишь однажды, случайно.
      Я возвращался от огневиков на НП и встретил капитана Сидельникова, сопровождавшего незнакомого офицера. Вид незнакомца выдавал тыловика, старая офицерская шинель еле прикрывала колени - она была до смешного короткой. Но звание высокое - подполковник. Этот офицер выглядел каким-то ненашенским, присланным сюда по крайней нужде, но представлен замполитом как командир полка. Я подавил удивление, придерживаясь уставной формы общения.
      Удивляться пришлось дальше - голос зазвучал вкрадчиво и ласково:
      - На НП путь держим, уважаемый? Ножками переступаем? Постреливаем в лесу между сосеночками, миленький? Делаем пиф-паф, дорогой?
      За словами чудился подвох, еще непонятая форма издевательства.
      Я не знал, как отвечать, - ни к "миленьким", ни к "дорогим" себя не причислял.
      - И мажем почем зря, - продолжал он, - делаем вид, что пользу приносим, садим в белый свет, как в копеечку! - За сладким голосом послышалось недоброе продолжение. - Все вы тут одинаковы - развели канитель, рассиделись! Я вас зажму, скручу в тонкую веревочку, вы у меня затанцуете! Будете прыгать, мест под собой не найдете! - и начал поливать меня отборными словами, приписывая батарее возможные и невозможные грехи.
      Малахольный какой-то, вяло думал я. А Сидельников вдруг заступился, стал утверждать, что четвертая батарея и ее командир не на плохом счету. Подполковник остановился как-то сразу и перешел на прежний тон:
      - Воевать надо, миленький... Приходится воевать, ничего не поделаешь... Надо, милейший, дорогой, миленький... Надо, надо...
      Я попросил разрешения идти и продолжил свою дорогу. А с НП, еще не успокоившись от встречи, позвонил Сергееву:
      - Наведи на ОП самый тщательный порядок - может заглянуть "миленький".
      Этот подполковник, извлеченный на свет божий из какого-то сомнительного угла, явно не соответствовал назначению, и от нас его убрали очень скоро. Даже фамилия не запомнилась. Атмосфера в полку испортиться не успела.
      Вернувшийся затем из госпиталя майор Бобков вступил в обязанности командира полка и утвержден был в этой должности.
      В новогоднюю ночь Ефим Федяев, комбат-5, читал стихи. Мы сошлись вместе в моем блиндаже - два комбата и капитан Каченко, тогда еще заместитель у Ширгазина. Каждый ждал Новый год, как дома.
      Что-то готовое лежало на столике, и заранее, за десяток минут до полуночи, мы подняли солдатские кружки к колеблющемуся огню над расплющенным краем противотанковой гильзы, заправленной фитилем и бензином с солью. На орудиях - установки по участкам подавления немецких позиций, и назначено по четыре снаряда беглого - Новый год будет отмечен достойным образом.
      - За что? - спросил Федяев, поглядывая на Каченко как на старшего по должности.
      Сдержанный, суховатый с офицерами, капитан и сегодня продолжал держаться прямо, столбиком. Но внутренне смягчился, отпустил невидимые тормоза, стал менее строг к тому, что не относится к службе.
      - Давайте за мир в наступающем году.
      - Может быть, за победу?
      - Нет, за мир - это точнее. Мир - значит жизнь без войны. А к нему придем только через победу. Наступит мир, тогда получим все: любимую работу, благополучие, личное счастье.
      - Принимается.
      Глухой стук алюминиевых кружек, неторопливое их осушение, потом еще одна сверка часов.
      Не сговариваясь ни с кем, в 24. 00 наши батареи - с полком и с другими стоящими здесь артиллерийскими частями - почти одновременно открыли огонь: сперва залп, а потом беглый... Пусть знают немцы: россияне отмечают Новый год! У противника он на два часа позднее - по берлинскому времени. Снаряды ложились на передовые позиции гитлеровцев.
      - Отговорила роща золотая, - иронически замечает кто-то.
      - ...березовым веселым языком, - подхватили за ним и хором закончили: - И журавли, печально пролетая, уж не жалеют больше ни о ком.
      - Ха-ха! Немцы чешут теперь пониже спины, придерживают закуску на столах...
      - А где-то отмечают сейчас по-настоящему.
      - Но нигде не отмечают, как мы. Да и нам едва ли еще придется так. Громче никто не встречает Новый год и не провожает старый. Сила!
      - Уж лучше бы не знать такой силы.
      - Я вот собирался ребятишек учить в школе...
      - Хо-хо! Повзрослели твои ребятишки за это время...
      - Итак, на чем мы? Как там у Есенина дальше?
      Ефим ушел в воротник полушубка, прищурил глаза, прислонился к темной стене землянки. И продолжил:
      Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник
      Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.
      О всех ушедших грезит конопляник
      С широким месяцем над голубым прудом.
      - Не празднуют сейчас! Какой праздник, если ежедневно ждут вестей.
      - Послушаем Ефима...
      Не обгорят рябиновые кисти,
      От желтизны не пропадет трава.
      Как дерево роняет тихо листья,
      Так я роняю грустные слова.
      И если время, ветром разметая,
      Сгребет их все в один ненужный ком...
      Скажите так... что роща золотая
      Отговорила милым языком.
      - Браво!
      - Виват преподавателю русского языка и литературы из Улан-Удэ!
      - Спасибо. Не успел еще я в школе... - Федяев замолкает, собираясь с духом.
      Мы неравнодушны к Есенину, но в нашей памяти сохранились отдельные строки, а тут - весь, без пропусков.
      - Что помнишь еще, Ефим?
      - Слушайте вот:
      Не жалею, не зову, не плачу,
      Все пройдет, как с белых яблонь дым.
      Увяданья золотом охваченный,
      Я не буду больше молодым.
      Ефим воспроизводил строки Есенина, а принимали мы их применительно к себе. Не знали мы, почему о литературном герое думалось с грустью, и завораживались звуком слов, стройностью повествования, сожалением о прошедшем времени неизвестного человека. Чем-то похожи мы на него, только едва ли сидел он в окопах и ждал гибели от снаряда и пули. Он скорбел по другим причинам: оттого, что подвергся влиянию времени, спокойному и неизбежному естественному увяданию. Нам этого пока не дано.
      ...Будь же ты вовек благословенно,
      Что пришло процвесть и умереть.
      Оптимистическая тирада: что должно произойти, то и случится.
      Грустные строки великого поэта трудно найти на книжных полках библиотек и частных собраний) и совершенно невозможно - в окопах переднего края, а у филолога они хранились в емкой памяти.
      Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.
      На перекличке дружбы многих нет.
      Я вновь вернулся в край осиротелый,
      В котором не был восемь лет.
      Кого позвать мне? С кем мне поделиться
      Той грустной радостью, что я остался жив?
      Здесь даже мельница - бревенчатая птица
      С крылом единственным - стоит, глаза смежив.
      Есенин писал о себе и своем времени, а похожими чувствами откликались наши души, запрятанные в землянки, окруженные другими условиями. Он откровенен с нами, как с друзьями или приятелями, готовыми понять его.
      Несмотря на негласный в то время запрет, любовь к Есенину не ослабевала. Мы просили Ефима еще и еще читать стихи поэта, извлекать их из памяти и могли слушать без конца. Федяев знал много, даже уверял нас: знает всего. Мы не перечили, а наслаждались плавным слогом и яркими неожиданными сравнениями.
      Но тут действительность напомнила о себе - послышался залп многих орудий со стороны противника, разрывы окружили землянку грохотом, сотрясая стылую землю и стенки нашего убежища, - в Берлине наступил новый, 1945 год.
      - Вот черт - тоже отмечают...
      Ответный залп немцев внес ощущение реальности того, где мы находимся. Он не испугал, а насторожил, и настроение было потеряно. Плотность огня мало отличалась от нашей, даже трудно было уловить разницу, хотя мы готовились наступать. Но никто ничего не сказал об этом.
      Мы не ответили немцам на их залп: каждый встречал Новый год как умел. И салютовал ему имевшимися средствами.
      На наших часах стрелки показывали уже два ночи.
      Надо отдохнуть до рассвета, до мутного туманного утра и вступления в полные права нового, незнакомого нам года.
      Дивизия вступает в бой
      Артиллерийская подготовка атаки планировалась продолжительностью 1 час 45 минут.
      - А погодка-то ведь дрян-ная, - нажимая на конец слова, сказал Ширгазин.
      - Погода не снимает с нас ответственности за результаты. Твои цели находятся между первой и второй траншеями, а пехота вошла только в первую своих не заденешь. Налеты делать по второму варианту, в глубину.
      - Ничего не видно - туман...
      - Ну, дорогой, пора перестать ему удивляться, через час-второй развиднеется.
      - Вас понял: работаем по второму варианту. - Да.
      Разговор этот состоялся до артподготовки, начавшейся в 9 часов утра.
      А погода действительно никуда. Безветрие и туман. Зимняя промозглая сырость.
      Прошедший с вечера дождичек, впитавшийся в верхнюю корочку снега, сменился легким морозцем. Наползла муть, растворившая дальние предметы, сделавшая все одинаково серым, невидимым, превратившая нас в слепцов, она досадой заползала в наши души. Перестрелка, редкая в такое время, затихла совсем, перестала беспокоить людей в ранние, сладкие для сна часы, все остановилось, примолкло, ожидая приближения рассвета.
      Тишина, однако, была обманчивой. Нельзя верить тишине и покою на переднем крае - покоя не было. Утром, в 6 часов, пехота бесшумно проникла в первую траншею немцев и не обнаружила там никого. Первая траншея была пуста! Не видя, мы могли зря бить по первой траншее, бессмысленно тратить снаряды. Поэтому вступал в действие вариант номер два, исключавший из зоны огня первую немецкую траншею.
      В первый день боя, 13 января, главную полосу обороны противника прорвать не удалось.
      Мы устремились тогда за пехотой, поднявшейся в атаку, и подошли к своей цели номер тридцать. Кирпичная стена дома, где находилась цель, была разрушена - все живое рядом не могло уцелеть.
      За второй траншеей пехота попала под пулеметный огонь и залегла. Мы заняли подвал, а сохранившиеся обломки стен использовали как прикрытие для наблюдения. В этот день продвижения не было, безуспешен был и день второй. Огневые позиции не менялись. На третий день после спланированного огневого налета пехота поднялась и захватила деревню...
      Деревня стояла в глубине обороны и разрушению не подверглась. Строения выглядели целыми, в них сохранилось еще тепло от протопленных печей, хотя двери не везде прикрыты. В большом одноэтажном доме, бывшем офицерском клубе, мы рассматривали немногие предметы, оставшиеся после немцев, и фотопортрет Гитлера под стеклом, висевший на торцевой стене. Там мы получили по радио команду: остановиться и вернуться обратно. Полк свою задачу выполнил. Мы вернулись в распоряжение родной дивизии, находившейся в резерве.
      Наша дивизия введена в бой с рубежа реки Инстер только 20 января. Пилькаллен, захваченный в первые дни, был пройден, а вновь введенные части устремились на юго-запад...
      Через два дня узнаем о взятии Инстербурга и о поспешном бегстве немцев из Гумбиннена, оказавшемся в тылу нашей армии. 23 января левый сосед дивизии завязал бой за Велау.
      Теперь мы редко видели огневиков. Огневые взводы существовали независимо от командира батареи. Они следовали со старшим офицером батареи, оставляя комбату роль стрелка и корректировщика. Он двигался с пехотой и выполнял задачи переднего края. Он не всегда знал положение ОП, не имел точных координат, и только приблизительность района позволяла ему назначать исходные данные. Поймав простым глазом или биноклем разрыв своего снаряда,, пристрелкой определял ОП. Данные пристрелки с поправками на метеоусловия давали топографическое положение батареи. Расходовалось чуть больше снарядов, но исключалось несколько этапов подготовительной работы.
      23 января вечером мы остановились на северном берегу реки Прегель. Командиры пятой и шестой батарей получили задачу от комдива раньше, а меня он задержал:
      - Твоя работа сегодня особая - пойдешь с батальоном пехоты. Пехота переходит реку Прегель, захватывает фольварк Редерсбрух и удерживает его до подхода главных сил. Связь по радио с батареей и со мной. Готовность через 30 минут.
      Вопреки моим ожиданиям немецкие траншеи на южном берегу реки никем не охранялись - мы не встретили там никого. Батальон бесшумно прошел траншеи, приблизился к фольварку, окружил и вошел в него. Там нас не ждали.
      Пожилая хозяйка лет 65-ти, еще энергичная женщина, зажгла керосиновую лампу (электричество не действовало), предоставила обширную комнату и большой стол русским.
      Над картой склонились командир батальона и его помощники. Радисты устроились рядом. Я воспользовался светом, чтобы сориентироваться и подготовить данные для первых выстрелов.
      Батальон занял круговую оборону.
      Рядом проходил проселок, соединявший фольварк с Велау и Патерсвальде на востоке, а на западе, выходя на шоссе, - с Фришенау. Железная и шоссейная дороги на склонах к реке были нами пройдены и не просматривались. Для связи немцы использовали проселок, на котором видны свежие следы транспорта. Мы контролировали несколько дорог, идущих из Велау и Патерсвальде на запад.
      К северному торцу дома под углом буквой "Г" примыкал сарай, между домом и сараем оставался проход. На стыке, в 15-20 метрах от прохода, оказалась выемка, яма, где я устроился со своими управленцами.
      Ночь, а пристрелка необходима. Управляя по радио, одним орудием я нащупал проселок в сторону Велау и записал там неподвижный заградительный огонь (НЗО). Затем перенес огонь на другую сторону фольварка, ограждаясь с двух сторон от возможных атак противника.
      Мы с радистом ушли в избу - на улице холодно. Связь поддерживается непрерывно, штыревая антенна рации раскрыта. В избе отогреваемся, наблюдаем за действиями пехотного штаба.
      Привели пленного немецкого солдата в белом халате. Он ранен в живот, а насколько серьезно - не видно под халатом. Немца сняли с вездехода, направлявшегося из Велау на запад. Водитель убит, а его попутчик сидит с нами рядом. Его допрашивают. Он отвечает на все вопросы майора Жукова через переводчика, говорит о нумерации и численности обороняющихся здесь частей. Он не запирается, и видно, как страдает от раны, с трудом удерживаясь на деревянном табурете. Его пакет будет изучен позднее.
      Мне любопытно, как легко выкладывает немец сведения, составляющие военную тайну, не придавая им значения.
      Допрос окончен. Его сведения нужны командиру батальона заранее, хотя еще ничего не началось. Он прикидывает, каким станет бой, как сложится "представление".
      Немецкий штаб не дождался прибытия вездехода и не получил пакет. Там подняли тревогу и приказали атаковать фольварк.
      Атака началась со стороны Велау.
      - Давай сюда, комбат, - приказал Жуков. Моя батарея - "Волга" открывала огонь из всех орудий. Вместе с ней огонь пулеметчиков батальона положил немцев на землю. Последовала контратака и дружное "ура" наших, обративших врага в бегство. Человек пять взято в плен. Этих людей разместили в яме рядом с моими управленцами.
      Соседство неприятное. Но пленным солдатам давно надоело воевать.
      Последовала атака с запада - батарея снова включилась в работу.
      Долговязый немец высунулся из ямы и энергично грозил кулаком атакующим.
      - Вот еще помощник нашелся. Зетц! - прикрикнул я на него. Тот испуганно сполз вниз.
      Атака была отбита.
      Жуков был рядом и наблюдал за работой.
      - Теперь атаку можем ждать отсюда, - сказал он и показал на север.
      По северному полю я пристрелялся дивизионом. По дороге из Велау наползало серое пятно. Бронированная машина. После нескольких выстрелов "Волги" снаряд бьет по броне. Машина остановилась.
      Жуков доволен, я это чувствую, не глядя на него.
      - Хорошо, комбат. Нужна справка за цель?
      - Не надо.
      К нему подходят. Он отдает распоряжения:
      - Дорогу на Фришенау заминировать.
      - Пэтээровцев и САУ - в сторону леса.
      - Сорокапяткам бить только наверняка.
      - Закрепиться всем: не к теще на блины пришли.
      Потом отбивались с двух сторон: с востока и запада одновременно. Немцы, должно быть, договорились. Зазвучал весь дивизион, а батальон ощетинился. Немецкая батарея открыла огонь по нам. Снаряды рвались на территории фольварка, какие-то угодили в дом и сарай, разбросали черепицу на их крышах. Теперь укрыться можно только в наспех отрытых щелях, постройки опаснее. Назначив необходимое число снарядов, мы отсиживались в ячейках.
      Враг не прошел, он уткнулся в землю.
      Сидеть в окружении и отбиваться от наседающего врага - необходимая и осознанная задача. Других задач Жуков не ставил. Залезть в землю и устоять - теперь это стало для нас главным.
      Стрелковые полки на северном берегу отрезаны от нас - их атаки последуют, но скоро ли?
      Наступил полдень. Не вылезая из ячеек, мы следим за противником. У него перерыв - обед.
      Мы тоже грызем сухари, доставая их из вещмешков, из полевых сумок.
      С неба, окрашенного в желтовато-серый цвет, падает колючая крупа. Но видимость лучше, чем утром. У леса вспыхивают и затихают стычки, они обстановку не меняют.
      Открытое поле на севере просматривается не на всю глубину, мы видим пространство метров на 300 перед собой. Траншеи не видны.
      Нас обстреляли немецкие артиллеристы, а потом началась атака с севера, поддержанная двумя танками. Танки остановились перед нами и в упор били по пятнам на земле: по сараю, по торцу кирпичного дома фольварка. Стропила на сарае рушатся, крыша оседает кособоко, неуверенно, от торца дома поднимаются дым и кирпичная пыль. Немецкие танки рушат немецкие постройки, не нанося существенного урона нам.
      Тяжелыми снарядами шестой батареи я веду огонь по танкам. Танки и атакующая пехота находятся между мной и батареей - я стреляю на себя. Гитлеровцы падают в снег, а танки хотят уйти из-под огня гаубиц. На немцев налегают "Днепр" и "Волга". Танки горят.
      Очень важный для немцев нажим не принес им успеха.
      Занятые отражением отчаянных атак на своем участке, мы не обращали внимания на гул орудий у соседей. Стреляли везде, военные действия проходили по всему фронту, и каждый решал частную задачу. Левый сосед справился с задачей раньше нашей дивизии, разрядил обстановку не только у себя, но и облегчил положение нашего батальона.
      По открытому полю от Велау на нас шла цепь пехоты. Подпустив ее ближе, по каким-то признакам определили: свои. Наши встали в рост и, подняв руки с оружием, кричали "ура!". К нам прорвался левый сосед дивизии.
      В тот день, 24 января, противник потерял до 250 человек убитыми и ранеными и 4 танка сожженными, был отброшен, а части дивизии овладели Зиллаке и фольварком Фришенау{6}.
      Батальон Жукова вечером заменили, а я подождал своих. Жуковцев оставили во втором эшелоне, на развитие успеха ввели другой батальон со свежими силами.
      Позднее я спрашивал в пехоте: где гвардии майор Жуков, командир стрелкового батальона?
      - Убит при штурме господского дома под Кенигсбергом.
      Перейдя реку Прегель, дивизия наступала по южному берегу в общем направлении на запад.
      За фольварком Фришенау, взятом еще батальоном Жукова, из деревни Ромау стреляли засевшие там немцы. Свежий батальон оставил одну роту с фронта, две других пошли в обход и ударили по немцам с флангов. Противник был опрокинут и потеснен. Собравшись, гитлеровцы контратаковали, но безуспешно.
      11-я гвардейская армия обошла Кенигсберг с юга и к исходу дня 29 января левым флангом перерезала автостраду на Эльбинг, вышла к заливу Фриш-Хафф на участке от Кенигсберга до устья реки Фришинг. Сухопутные связи гарнизона города с войсками, действовавшими к югу от него, были прерваны. Но 30 января из района Бранденбург немцы нанесли удар по левому флангу армии, оттеснили ее от побережья залива и восстановили прерванные связи.
      Город был близок.
      Огневики четвертой в ночь на 30 января заняли открытую ОП всей батареей. Они подготовили орудийные окопы, ровики для снарядов и для личного состава. Поддерживая атаку, батарея била по дзотам и по другим огневым точкам, пока сама не стала желанной целью. По пушкам Сергеева открыли огонь вражеские зенитчики калибром 100 миллиметров. Раньше не приходилось попадать под огонь зенитчиков. Снаряды рвались не на земле, а в воздухе наподобие бризантных. Люди ушли в укрытие. Несколько метких воздушных разрывов в пяти-десяти метрах над землей вывели из строя всю матчасть батареи.
      Попытка штурмовать Кенигсберг с ходу оказалась неудачной.
      В этот день дивизия и вся 11-я армия временно перешли к обороне.
      Дальнейшие действия носили частный характер.
      В полку Яблокова
      В свите подполковника Яблокова, командира 252-го гвардейского стрелкового полка, я ходил вместе с Ширгазиным как командир подручной батареи. Такие батареи обязаны были иметь артиллерийские начальники от командира дивизиона до командующего артиллерией корпуса{7}.
      Командир полка года на два старше меня. До войны он стал кадровым офицером, командовал минометным батальоном, был начальником штаба полка. Находясь рядом, я видел на груди Яблокова, под полушубком, ордена Красного Знамени, Александра Невского, Красной Звезды.
      Яблоков - веселый и энергичный человек с крепко посаженной на плечи светловолосой головой. Легкость, с какой он решал сложные вопросы, была кажущейся - напряженная внутренняя работа внешне не проявлялась и воспринималась как особенность естественная.
      Запомнилось несколько моментов от пребывания в этом полку.
      Был февраль. Войска разрушали внешний оборонительный пояс вокруг Кенигсберга.
      Продвигались медленно. Высокая насыпь перегородила путь. Ее крутой откос понижался влево, заканчиваясь у небольшого поселка. Широкая полоса асфальтированной дороги на насыпи уходила дальше.
      Поселок был взят. А после атаки во фланг противник оставил насыпь и бежал. С нее открывался хороший обзор, но занимать НП не надо сопротивление ослабло, а перестрелка затихла.
      - Далеко не уйдет. Глядя на ночь, в болото не полезем, - сказал Яблоков.
      Он отдал необходимые распоряжения, а потом предложил:
      - Давайте перекусим.
      Кухни отставали. Группа офицеров устроилась между уцелевших стен полуразрушенного дома, доставая из сумок взятые с собой припасы. Это был отдых, временное затишье, может быть, даже ночлег.
      Мы хорошо поели и разогрелись.
      Меня влекла к себе насыпь - туда должны подойти связисты, снимавшие линию при перемещении. Их не было. На обусловленном месте стоял Ахмет Гасанов, разведчик и мой ординарец.
      Под насыпью на снегу валялись фаустпатроны. Один из них лежал сверху у полотна шоссейной дороги.
      Загадочное и внешне примитивное средство - обернутая в жестяную оболочку взрывчатка, принявшая коническую форму снаряда, - могло соперничать с нашими пушками в противотанковой борьбе. Оно удивляло простотой. Я взял большую дулю снаряда, нацепил, куда положено, а ствол упер в плечо и прицелился в разбитый бронетранспортер. Оставалось нажать крючок.