- Что ты умеешь делать? - спрашивает меня драк. - Мы должны зачислить тебя в команду.
      Я размышляю и отвечаю:
      - Умею убивать и оставаться живым.
      Драк окидывает меня холодным взглядом. В наш разговор вмешивается человек:
      - Наверное, ты умеешь ремонтировать дракское вооружение?
      - И дракское, и человечье.
      Еще один холодный взгляд - на сей раз человечьих глаз. Драк кодирует мой жетон, проверяет коды маленьким фонариком и кивает человеку. Человек говорит:
      - Мой друг повозился с кодами и включил тебя в команду корабля "Тора Соам".
      Оказывается, корабль назван в честь самого опасного предателя-драка, носившего когда-либо Почетное оружие Айдана! Что за безумие - чтить память изменника из изменников!
      - Ты все понял? - Человек торопится.
      - Да. Где корабль?
      - Там. - Видя мою растерянность, он тычет пальцем в иллюминатор. - На орбите, в сотне кликов от станции. Гавей "клик"?
      - Я понимаю.
      Он указывает кивком на черный корабль в ангаре. Рядом с кораблем стоит группа важных лиц в сопровождении помощников.
      - Это один из шаттлов "Соама". Когда команда начнет грузиться, мы познакомим тебя с нашим другом, который проведет тебя на борт и покажет что к чему. Он нашел для тебя вакансию в команде. Если кто спросит, называй свое настоящее имя и говори, что принадлежишь к шестой бригаде обслуживания. Корабль доставит на Драко дипломатов и почту, так что твои услуги никому не понадобятся. У тебя будет свое спальное место и паек. Не лезь никому на глаза, держи язык за зубами - и все будет в порядке.
      Другом контрабандистов оказывается Бинас Пави, офицер с "Торы Соама". Деньги, уплаченные за мой перелет Зенаком Аби, не передаются из рук в руки. Вместо денег человек отдает Пави тяжелый контейнер с единственным экспортным товаром Амадина - "пастилками счастья". С Амадина через всю галактику к Драко тянется цепочка слюнявых грез. У Пави, если воспользоваться человеческим сравнением, дьявольские глаза. Меня стараются никому не показывать, сам я держусь скромнее некуда, но, по-моему, все равно почти вся команда знает, что происходит. Возможно, платы Зенака Аби хватает на всех, а возможно, всем просто на все наплевать. Такого отношения я не понимаю. Те, кто хлебнул Амадина, знают, что смерть неминуемо оставляет кровавые следы. Война рождает собственных детей, чуждых тем, у кого другой родитель. Экипаж орбитальной станции и "Торы Соама" - не воины, знающие с рождения свое предназначение, а специалисты, продающие за деньги свое время.
      Корабельный арсенал представляет собой каморку, мастерскую и каюту ответственного, то есть мою. В мастерской верстак и шкафчики с контрольными приборами, инструментами и всем необходимым. Все инструменты новенькие, коробки с боеприпасами ни разу не открывались, почти все оружие корабля лежит разобранное в мешках, в которых было сюда доставлено. То, что распаковано и собрано, либо не чищено, либо вообще не пригодно для использования. Но мне до этой постыдной неподготовленности нет дела. Задачи "Торы Соама" меня не касаются.
      Я скучаю в своей крохотной каюте и смотрю от нечего делать человечьи и дракские постановки на своем мониторе. Когда это занятие становится мне поперек горла, я приступаю к играм и окончательно дурею. От отчаяния я начинаю распаковывать, чистить и заряжать корабельное вооружение. Это хорошее занятие, в котором я усматриваю больше смысла, чем в своей миссии в Талман-ковах.
      В дипломатической делегации и в команде корабля есть и люди, и драки. Все - и люди, и драки - молоды, слишком молоды, чтобы успеть повоевать на Амадине до установления карантина и покрыться шрамами, как ветераны войны землян с драками. Они служат в дипломатическом корпусе Палаты драков, имеющем цель не выставлять напоказ смертоубийство на Амадине, чтобы политики оставались чистенькими.
      Но в команде все же есть один ветеран, служивший на Амадине до установления карантина. Это капитан и пилот "Торы Соама", Ореах Вак. Он почти так же стар, как Зенак Аби. Он воевал тридцать лет назад, но глаза у него точно такие же, как у меня. Возраст не позволяет ему выполнять боевые задания, вот он и возит пассажиров с Драко на орбиту Амадина и с орбитальной станции обратно на Драко. Однако его по-прежнему не покидают призраки войны.
      Перед вахтой Ореах Вак обязательно приходит в оружейную комнату, чтобы почистить, смазать и проверить свой автомат и пистолет, который держит в потайной кобуре в голенище сапога. То и другое - человечье огнестрельное оружие. Мне он не позволяет притрагиваться к своему оружию, хотя его чистка и ремонт - моя должностная обязанность. Разбирая автомат для чистки и проверки, он кладет рядом с собой на верстак заряженный пистолет.
      Капитан не отрывает взгляд от оружия, которым занимается, однако я не сомневаюсь, что он знает, где я нахожусь и что делаю. В пятый свой визит он уже не ограничивается обычным коротким приветствием, а говорит:
      - По-моему, мы с тобой знакомы, Язи Ро. Не помнишь, может, мы встречались до этого рейса?
      - Не помню, капитан, - отвечаю я.
      - Странно... Ты, конечно, еще очень молод, но мне кажется, что ты был среди моих товарищей в тзиен денведах, когда мы умирали на Амадине. - Я помалкиваю. Его взгляд, оторвавшись от оружия, останавливается на мне. Ты, случайно, не участвовал в боях с пиратами вокруг Системы Ааквы четыре года назад? - Не дожидаясь ответа, капитан снова переводит взгляд на свое оружие и заканчивает его сборку. - Ходят слухи, будто служба карантинного контроля тайком забирает некоторых людей и драков с Амадина. Тем, кто этим занимается, все равно, кого спасать, лишь бы денежки платили.
      Вак заряжает автомат, ставит его на предохранитель и кладет рядом с пистолетом. Наступает черед пистолета: капитан разбирает его, чистит, проверяет каждую деталь. Я уверен, что он меня раскусил, но полагаю, что ни убивать капитана, ни пытаться сбежать, даже если бы это было возможно, не имеет смысла. Я по-прежнему молчу. Эту игру затеял капитан, ему и делать ходы.
      - Чего ты хочешь, Язи Ро?
      - Чего я хочу, капитан?..
      - Ведь ты не дурак. - Я окончательно убеждаюсь, что он все знает. Отвечай на мой вопрос, Ро. К чему больше всего на свете стремится твоя душа?
      Какая разница, откроюсь я ему или нет? Главное, он все про меня знает. Хотя нет, еще не все: ему невдомек, что огонь Амадина не сумел спалить меня дотла. И я произношу странное для него и для себя слово:
      - К миру. Больше всего на свете моя душа алчет мира.
      Старческие брови лезут на лоб, лицо выражает безмерное изумление.
      - Почему не мести? Разве ты не терял друзей, родных? Ты никого не любил?
      Меня тут же обуревают воспоминания. Терял, как и все: родителей, друзей, Дюжину. Любил - и терял свою любовь.
      Ночной дозор близ Дугласвилла на южном побережье Дорадо. Лота Мин ползет первым, за ним - я. Япу приказал нам прощупать вражеские позиции и отыскать в них слабое место.
      Значит, лицом в грязь, локтей и коленей не жалеть. Но нас подстерегает неудача. То ли один из нас оказался неуклюж и что-то задел, то ли мы слишком приблизились к посту прослушивания Фронта, то ли нам попался дистанционный датчик... А может, не то, не другое и не третье: люди часто палят просто так, чтобы не дать нам передохнуть, а еще на случай, если кто-нибудь приблизится к их позициям. Напрасный расход боеприпасов, конечно, - но в тот раз они нас все-таки застукали.
      В небе вспыхивают ослепительные белые огни, перечеркнутые зелеными пунктирами людских трассеров, от грохота разрывов можно оглохнуть. Полуслепой от вспышек, почти ничего не соображая, я вижу, как Мин заползает в воронку. У него отказали ноги, и он действует одними руками. На меня накатывается безумный рев, я распластываюсь, спасаясь от ударной волны. От ужаса я тоже ползу в воронку, но перевалиться туда не успеваю. Взрыв акустического снаряда - и я теряю сознание.
      Проходит, кажется, целая вечность, прежде чем я открываю глаза. Мое лицо засыпано землей, ноги придавило, в спину врезается что-то острое. Руки почти меня не слушаются, но я кое-как оттираю грязь с глаз. Шлема на мне нет. Я продираю глаза и вижу звезды. Ни вспышек, ни стрельбы, вообще ничего - только легкий ветерок с моря и хриплое дыхание Мина. Видны не все звезды: некоторые загорожены искореженным артиллерийским стволом. Я поворачиваю голову и вижу в воронке разбитый орудийный лафет. Я пытаюсь разглядеть, чем мне придавило ноги.
      Поперек меня лежит Лота Мин. Его голова откинута, глаза закрыты. Я долго извиваюсь, чтобы принять сидячее положение. Я шепчу имя Мина, но ответом мне по-прежнему только его болезненное дыхание. Придерживая ему голову, я вытягиваю из-под него ноги. При этом я молю вселенную, чтобы Мин не вскрикнул. Вселенная мне внемлет: Мин вообще ни на что не обращает внимания. Освободив себе ноги, я опускаю его голову на землю и ползу к краю воронки, чтобы оглядеться.
      Я пытаюсь уловить в темноте малейшие движения, слабые шорохи. Потом пробую понять, что к чему, выглянув из воронки с другой стороны.
      - Ро... - Голос Мина так слаб, что у меня замирает сердце. - Ро?
      Я подползаю к нему.
      - Лежи тихо. Нам надо затаиться.
      В животе у Мина зияет дыра размером с мою голову. Кажется, безжалостная клешня смерти выдрала из Мина органы воспроизводства. В кровавом колодце отражаются звезды. Со слезами на глазах я поднимаю руку и так застываю, не зная, как быть.
      - Язи Ро, мне так больно! Я серьезно ранен?
      - О Мин... - У меня нет даже бинтов. Я снимаю с шеи грязный шарф и накрываю им его рану.
      Серьезно?.. Я уже ничего не вижу от слез. На сей раз силы, ведающие в этом мире соотношением справедливости и безжалостности, просто обязаны дрогнуть и не допустить абсурдной развязки. Но как сказал один человек, имея в виду последствия переговоров: "Если ничего не изменится, то ничего не изменится"...
      - Да, ты ранен, Мин. У тебя... - Этого я не могу произнести, хотя много раз говорил эти слова чужим и друзьям, любимым, даже иногда людям.
      - Я умираю? - шепчет Мин.
      - Да.
      - Когда "пастилка счастья" нужна, ее никогда не бывает, - хрипит он.
      Я кладу руку ему на лицо. Он пытается взять в кулак талман у себя на шее.
      - Не сейчас, - стонет он. - Столько всего не сказано, не сделано... Не сейчас...
      Все, что я могу, - это взять его за руку и сказать то, что еще не говорилось:
      - Ты забираешь с собой мою любовь и мое сердце, Мин.
      - Не оставляй меня, Ро.
      Мне не дает ответить внезапный звук. Это не что-то непонятное, принесенное ветром, а мелодия - нежная, западающая в память. Звуки несутся над полем боя, над трупами и воронками, и каждый пропитан кровью и слезами. Я умираю от печали, но во мне снова просыпается солдат. На волынке играет человек!
      Мин открывает рот, чтобы спросить про звук, но я прикасаюсь к его губам и шепчу:
      - Тихо! Люди совсем близко.
      Музыка прекрасна и полна страдания, музыкант не стесняется слез. Он тоже оплакивает утрату, и я, к своему удивлению, способен ему сочувствовать.
      Музыка становится громче. Мин тянет меня к себе, касается губами моего виска.
      - Моя любовь принадлежит тебе, Ро. А теперь ступай. Ты должен спастись.
      Мин разжимает пальцы. Я тоже касаюсь губами его лица и ползу к разбитому орудию, подобрав по пути свой шлем.
      Вся моя надежда на то, что музыкант, поглощенный игрой, пройдет мимо. Укрывшись за лафетом, я нахлобучиваю шлем, включаю датчик и впиваюсь взглядом в кромку воронки. Вскоре появляется голова: судя по тому, что она неуклонно растет, путь музыканта лежит в сторону воронки. Вскоре я вижу его уже по пояс. Это мужчина в полном боевом облачении. Его бронежилет и остальные доспехи покрыты царапинами и вмятинами и разрисованы разноцветными полосами. На шее у бойца болтается маленький, украшенный бисером мешочек с вышитой на нем птичкой, на спине висит дракский энергонож. Его пальцы скользят по деревянной дудочке. От дудочки тянется надетый на шею ремешок.
      "Если бы я только был вооружен..." - шепчу я. Увы, мое оружие и оружие Мина выброшено за пределы воронки и наверняка повреждено так, что уже не починишь. Я стараюсь не дышать и надеюсь, что Мин тоже не издаст ни звука. Возможно, у человека не работает или не включен датчик в шлеме, а может, он от горя не обращает внимания на его показания. Есть надежда, что он все-таки пройдет мимо.
      Но печальная песня внезапно обрывается. Человек резко бросает свою дудочку, повисающую на ремешке. Молниеносное движение - и энергонож оказывается у него в руках.
      Он видит Мина. Я совсем перестаю дышать и шарю вокруг себя в поисках хоть какого-нибудь оружия. На глазах выступают слезы отчаяния: я не могу нащупать даже камня.
      В скорченного Мина бьет луч фонаря. Между станинами лафета мне видно, что делает человек. Он опускает энергонож и что-то говорит не на английском языке. Он обращается к Мину, потом воздевает руки к звездам и обращается к ним. Поговорив со звездами, он снова берет свой музыкальный инструмент и, причудливо пританцовывая, наигрывает что-то совсем уж странное.
      Мой страх постепенно ослабевает: я уже надеюсь, что этот человек колдун или целитель, пытающийся помочь моему боевому товарищу и любимому. Но не успеваю я перевести дух, как песня и танец обрываются, человек снова поднимает энергонож и с его помощью отрезает Мину правую ногу в области лодыжки. Потом, опять запев, он приступает к левой ноге. Дальше наступает очередь кистей, кусков плеч и бедер размером с кулак... Мой товарищ визжит от боли. Вскоре он, к счастью, теряет сознание, но человек не прекращает своего мясницкого занятия и не унимается до тех пор, пока на дне воронки не остается груда мяса в луже крови.
      Удовлетворившись содеянным, человек шагает дальше, и его флейта продолжает оглашать поле битвы пронзительными звуками. Я выползаю из воронки с красными от ярости глазами. Я даю Мину торжественную клятву, что отныне буду не просто убивать людей, а непременно превращать каждого в верещащее от боли кровавое месиво.
      Месть. Кровавая, безжалостная, всесокрушающая месть!
      О да, я принес кровожадному большинству немало жертв. Я замучил до смерти достаточно людей, чтобы навсегда заселить свои сны чудовищными кошмарами.
      - Капитан, - отвечаю я Ореаху, - я задыхаюсь от жажды мести. Она пожирает меня живьем. Но твой вопрос - чего я хочу больше всего. Так вот, больше всего, капитан, я хочу положить всему этому ужасу конец. Хочу стать свидетелем его прекращения. Я хочу мира. Он должен наступить. Должен!
      Я чувствую на щеках слезы и стыжусь их. Вак, не спуская глаз с пистолета, собирает его, заряжает, прячет в кобуру. Встав, он глядит на меня и говорит:
      - Язи Ро, я побывал на твоем рабочем участке и убедился, что ты чистишь и следишь за исправностью вверенного тебе оружия. Может быть, ты согласишься остаться в моем экипаже? Это, конечно, не ахти какой дом, но будь у тебя лучше, ты бы тут не очутился.
      Я чувствую странную боль в груди. В шкафчике у моей койки лежит пакет от Зенака Аби для джетаи диеа Талман-коваха. Что обязывает меня доставить его по назначению? Данное слово? Иллюзия мира? Что стоит бросить пакет в мусор, забыть о нем, превратиться в космического скитальца? Получив рекомендации на "Торе Соаме", я бы смог поступить на корабль, отправляющийся на какую-нибудь загадочную, экзотическую планету. Война станет для меня неприятным воспоминанием. И что такое труд Зенака Аби, если не очередная иллюзия? Даже величайшие ученые, штудирующие и проектирующие пути обстоятельств, никак не додумаются, как добиться мира на Амадине. Как же отступнику, изменнику, джетаху без всякого оборудования, зато с пистолетом за поясом, найти заветный ответ? Еще одна достойная сочувствия, беспочвенная мечта в мире иллюзий...
      - Подумай, Ро, - говорит капитан напоследок и выходит.
      Я не успеваю ни поблагодарить его, ни о чем-либо спросить. Вырывающийся у меня вздох звучит очень по-человечьи. Раздумывать мне не о чем. Сначала выполнить поручение джетаха, а потом уже мечтать об удобной койке на космическом корабле и о новой жизни... Пока что я, как прежде, принадлежу Амадину. Я дал там слово и сдержу его.
      8
      Таможенники Синдиеву считывают коды с моего жетона и просвечивают пожитки. Потом Бинас Пави передает одному из таможенников маленький сверток, и ко мне моментально теряют интерес. Я стараюсь не гадать, как далеко простирается коррупция. Миновав таможню, я спрашиваю направление, закидываю сумку за плечо и бреду по улицам Синдиеву, сказочного города из стекла и серебра. Я не позволяю себе слышать и видеть, до того боюсь собственных чувств. Зависть и гнев, которые обязательно мной овладеют при виде процветающего, мирного города, - это, наверное, больше, чем я в состоянии пережить. Я иду туда, куда мне указали, упорно глядя себе под ноги. Потом поднимаю глаза на уличный указатель - и понимаю, что нашел то, что искал. Как я ни бодрился, с этой минуты мной владеет страх.
      Талман-ковах - приземистое строение с разноцветными стенами под большим белым куполом. У главных дверей суета драков, людей, представителей других рас, причем каждый, судя по всему, полон ощущения собственной значимости. Я стою на краю красивого парка, тянущегося на юг, спускающегося по склону к широкой реке, обрамленного цветущими деревьями. Отсюда в разные стороны разбегаются улицы, на которых торгуют едой, одеждой, подарками, мебелью, книгами, домашней техникой, игрушками, земельными участками. Многие магазины принадлежат людям либо предлагают товары людских стандартов. Я вижу много плакатов с изображениями людей и драков, застывших в дружеских объятиях. Здесь царит мир, достаток и благолепие, достигнутые путем отсечения Амадина от остальной вселенной. Меня преследует мысль о том, какие разрушения я мог бы посеять в этом беззаботном мирке, пустив в ход свой энергонож. Я прислоняюсь к дереву с гладкой корой, ароматные ветви которого создают для меня тень, пряча от жарких лучей солнца Драко.
      В парке я вижу человека. Он очень темен кожей, очень стар, весь скрюченный, на голове серебрятся длинные волосы. Он сидит в кресле на колесиках лицом к коваху. Над его головой красуется плакат, штанги которого вставлены в держатели за ручками кресла. На плакате одно слово: "Помните". Мимо человека пробегают трое дракских детей, со смехом выкрикивающих в его адрес обидные слова. Человек не обращает на них внимания - наверное, привык.
      Давно ли он здесь сидит? С самого установления карантина? Неужели это все, что осталось от мощных демонстраций тридцатилетней давности? Или это одна из печальных жертв "пастилки счастья"? Не пойму, почему он меня раздражает.
      Чтобы больше его не видеть, я отворачиваюсь и вижу двух влюбленных, бредущих по тропинке среди деревьев, покрытых синенькими цветочками; под деревьями теснится кустарник, весь в каплях смолы, сверкающих на солнце, как драгоценные камни. Я вдыхаю головокружительный аромат жизни. Двое драков выходят из ворот коваха, переходят улицу и присаживаются на краю фонтана у входа в парк. Они над чем-то смеются и что-то едят, запуская руки в пакет. Один косится через плечо на инвалида и сразу отворачивается. Смех возобновляется. Человек знай себе сверлит взглядом вход в ковах.
      Я смотрю на сверток у меня в руках - доказательство обоснованности претензий Зенака Аби на роль действующего джетаха. Какая чепуха - призрак, гоняющийся за тенью! Меня непременно вышвырнут из коваха, и десятилетия стараний Зенака Аби перекочуют в мусорную корзину, на Амадине будет по-прежнему литься кровь, а безымянный калека в инвалидном кресле будет по привычке смотреть на Талман-ковах, наивно надеясь, что призрак изловит тень...
      Нет, говорю я себе, мне не за что злиться на этого беднягу. Меня злит то, что держит его перед входом в Талман-ковах. Я отталкиваюсь от дерева и решительно шагаю к входу.
      В приемной будке меня встречает Хидик Ибисох, чиновник в одежде студента - серебряной ниспадающей мантии. Будка расположена посреди просторного сияющего холла. Здесь должно разноситься гулкое эхо, однако вместо этого властвует тишина, не слышно даже моих шагов. Чиновник внимательно разглядывает меня и мою одежду, потом впивается взглядом в сверток Зенака Аби. Вводя одной рукой сведения в машину, он неприязненно трогает сверток двумя пальцами другой руки, словно я выловил его из ямы с нечистотами.
      - Чему посвящена работа этого неведомого джетаха? - спрашивает Ибисох, не глядя на меня.
      Мне хочется ответить попространнее и пожелчнее, но я беру себя в руки и отвечаю просто:
      - Войне.
      - Скажите пожалуйста! - Чиновник смотрит на меня с удивлением. - А сам ты чем занимаешься, Язи Ро? - Каждый звук его вопроса пронизан снисходительностью.
      - С удовольствием познакомил бы тебя со своими занятиями.
      - Скажите пожалуйста! - повторяет он, хмуря лоб. Потом передо мной снова вырастает стена высокомерия. - Почему же джетаи диеа должны заинтересоваться этим трудом о войне?
      С каким наслаждением я швырнул бы этого высокомерного болвана под гусеницы танка Фронта Амадина! Вместо этого я отворачиваюсь, борюсь с гневом, смягчаю его до состояния обычной враждебности.
      - Подозреваю, единственное, что может представлять для вас интерес в труде Зенака Аби, - это энергетическая ценность его обертки. Тем не менее выдай мне справку, что труд принят и зарегистрирован.
      В глазах чиновника мелькает страх, быстро вытесненный презрением. Его пальцы скользят по панели с клавишами, я вижу разноцветные огоньки, потом клочок прозрачной пленки. Чиновник протягивает клочок мне. Я обнаруживаю посередине клочка одну-единственную дырочку.
      - Что это?
      - Твоя справка. - К чиновнику возвращается высокомерие. - Можешь прочесть ее с помощью любого современного компьютера или считывающего устройства.
      Я тычу пальцем в величественный письменный прибор у Ибисоха на столе.
      - Лучше черкни пару словечек на бумаге. Тот, перед кем я должен отчитаться, не имеет ни компьютера, ни считывающего устройства.
      Чиновник удивленно смотрит на письменный прибор и сгибается от смеха.
      - Язи Ро, уважаемый посетитель, этот антикварный каменный монумент просто украшение. Правда, красиво?
      Я больше не пытаюсь скрыть свое раздражение.
      - Не очень. Напиши чем-нибудь еще, Хидик Ибисох. Или среди твоих разнообразных способностей нет умения писать?
      - Может быть, я смогу чем-то помочь? - раздается у меня за спиной учтивый голос. Я оборачиваюсь и вижу высокого драка в темно-синей одежде с серебряной отделкой. На пальце у драка кольцо - подражание людям. На лице читается спокойствие и желание оказать услугу. За его спиной стоят еще четверо драков: двое держат в руках по серой коробке, двое вооружены.
      Хидик Ибисох поспешно вскакивает, отвешивает поклон.
      - Прими мои извинения, овьетах. Лицезреть тебя - большая честь. Этот... посетитель требует письменную справку, но мне нечем составить подобный документ.
      Овьетах! Всего один драк на свете вправе носить этот титул - мудрец из мудрецов, джетах-председатель джетаи диеа, Первый джетах Талман-коваха. Один из его предшественников даровал тридцать лет назад Амадину незавидную судьбу. Двое вооруженных драков следят за каждым моим движением. Овьетах протягивает руку, и один из ассистентов подает ему современный пишущий инструмент, который могущественный драк в синих одеждах передает жалкому чиновнику, принимающему подношение трясущимися пальцами.
      - Бумагу?
      - Да, овьетах, буду чрезвычайно признателен. Благодарю.
      Ибисох так растерян, что вот-вот хлопнется в обморок. Один из ассистентов овьетаха дает чиновнику блокнот и разрешает оставить себе его и другую невидаль - пишущий инструмент.
      Ибисох кланяется еще разок, садится и начинает выписывать справку, краснея от усердия. Овьетах переводит взгляд на меня, тоже кланяется, хоть и едва заметно, и говорит:
      - Меня зовут Джерриба Шиген. Как сказал бы дядюшка Уилли, добро пожаловать в мою лавочку.
      При слове "дядюшка" я хмурюсь: люди называют так брата родителя. Тем не менее я почтительно склоняю голову и представляюсь:
      - Язи Ро.
      - Тебе нелегко даются приветствия, Язи Ро.
      - На Амадине не в чести поклоны.
      Кажется, будто всех моих собеседников ударило электрическим током. Охранники наставляют на меня оружие. Я вижу, как они неуклюжи: мне бы ничего не стоило их испепелить. Джерриба Шиген смотрит на чиновника, тот показывает пакет от Зенака.
      - Язи Ро прибыл, чтобы передать для джетаи диеа труд джетаха Зенака Аби. Труд посвящен войне, - докладывает Ибисох, запинаясь.
      Овьетах изучает меня взглядом, подходит к стойке и протягивает руку. Чиновник отдает ему пакет.
      - Зенак Аби жив?
      - Был жив, когда я покидал Амадин. Не знаю, каково состояние здоровья джетаха сейчас. На Амадине всякое случается.
      - Амадин - самая ненадежная точка во Вселенной, Язи Ро. - Джерриба Шиген открывает пакет и пролистывает страницы, исписанные мелким почерком.
      - Ручное письмо, - говорит овьетах. - Ничего подобного я не видел с детства, когда жил в пещере у дяди. Отсутствие электричества... Где ты остановился? - спрашивает овьетах меня.
      - Нигде. Моя задача - передать эту стопку бумаги и проследить, чтобы Зенаку Аби был переправлен экземпляр "Кода Нусинда".
      Овьетах удивленно приподнимает брови.
      - Странно, что кто-то знает о существовании "Нусинда"... Еще более странно, что между Амадином и остальной галактикой налажено свободное сообщение.
      - Зенак Аби знает о новой книге, поэтому о ней знаю я. Не могу сказать, есть ли другие знатоки. Что касается сообщения с Амадином, то перед деньгами ничто не устоит.
      - Да, все продается и все покупается... - Овьетах с улыбкой продолжает листать страницы. - Еще одна присказка дядюшки Уилли. - Отдав стопку листов ассистенту, Джерриба Шиген обращается ко мне: - Хочешь ты этого или нет, Язи Ро, но тебе придется задержаться на несколько дней. Надо же раздобыть для твоего джетаха экземпляр "Кода Нусинда"! Сейчас отпечатанные экземпляры отсутствуют, а ему, полагаю, нужен именно печатный.
      - Да. - Я отворачиваюсь от Шигена, беру у Хидика Ибисоха ручку, вытаскиваю из кармана листок бумаги. - Я записываю имя офицера с "Торы Соама": Бинас Пави. Корабль пробудет здесь еще несколько дней. Отправьте экземпляр на Амадин с этим офицером, и он попадет к Зенаку Аби. - Я отдаю листок овьетаху. - Надо только хорошо ему заплатить.
      - Заплатить?
      - Соблюдение карантина привело к разгулу коррупции, овьетах. Диаграммы не показали этого, когда Талман-ковах обрек наших предков и людей на кошмар Амадина?
      Джерриба Шиген смотрит мне прямо в глаза.
      - Ты останешься на планете до тех пор, пока этот труд не будет проанализирован. Сообщи Хидику Ибисоху, где тебя искать, если ты нам понадобишься. Это приказ. - Джерриба Шиген резко поворачивается и уходит по одному из коридоров.
      Я смотрю на чиновника.
      - Овьетах вправе приказывать?
      - Язи Ро, Язи Ро... - Ибисох качает головой. - Джерриба Шиген овьетах Талман-коваха. Если он вздумает тобой полакомиться, то коваху, диеа и населению планеты останется только должным образом тебя приготовить, приправить и подать на подходящем блюде в подходящую трапезу. - Вдоволь похихикав над собственной шуткой, Ибисох заключает: - Если ты нам понадобишься, мы тебя найдем, можешь не сомневаться.
      Я покидаю ковах и радуюсь, что снова вижу калеку-человека с плакатом-напоминанием. Я перехожу улицу, шагаю по парковой аллее, останавливаюсь перед инвалидным креслом и говорю калеке по-английски:
      - Я только что передал им план мира на Амадине, придуманный одним безумцем. Пока они будут его переваривать, мне придется находиться в этом городе. Судя по всему, ты способен подсказать, где искать ночлега посланцу безумия.
      Человек изучает меня и смеется - кажется, впервые за много лет.
      - Ты попал в точку, приятель. - Он разворачивает свое кресло на запад. - Идем, я знаю как раз такое место.
      Мы оказываемся на окраине Синдиеву, на берегу сточного канала, которым пользуются сразу несколько промышленных предприятий. Над головой ежеминутно проносятся с ревом летательные аппараты: здесь проходят трассы космопорта и обоих городских аэропортов. По берегам канала теснятся шаткие домишки и лачуги, сколоченные из чего попало, - Амадин, только не воюющий.
      Здесь ютятся нищие, некоторое количество людей и множество драков-вемадах, отказавшихся сражаться. Не все вемадах старики; их дети охотно живут в изгнании, надеясь, что в будущем страдания родителей будут отомщены. Старика в инвалидной коляске зовут Матопе. Когда-то он был профессиональным военным, служил сержантом в пехоте Соединенных Штатов Земли и лишился на Амадине обеих ног. Он находит любопытным то, что люди поступают со своими увечными ветеранами так, как драки - со своими изменниками: те и другие оказываются на обочине жизни, в компании с отбросами общества. Он разрешает мне разместиться в углу каморки, которую делит с бездетным драком по имени Кобок. Мне выделены подушки и чистое одеяло.
      Кобок был когда-то седьмым офицером тзиен денведах - прославленной воинской элиты драков. Теперь Кобок слеп; он по-прежнему не снимает красный китель, давно выцветший и истертый до дыр. До войны Кобок учился в Талман-ковахе на джетаха, но доучиться не успел: получив предложение вступить в армию, он избрал военную карьеру вместо клейма вемадах. Получив звание седьмого офицера, он пришел к выводу, что война не отвечает талме, и согласился на участь вемадах. Когда он находился в Мадах на Драко, какой-то разъяренный гражданин набросился на него и плеснул в глаза кислотой. Как потом выяснилось, нападавший лишился на Амадине родителя и брата. Кобок не стал подавать на него в суд. Он декламирует перед театрами стихи собственного сочинения о мире в надежде на просвещение заблудших и на милостыню. Зенак Аби - один из кумиров Кобока: он требует, чтобы я рассказал ему в мельчайших подробностях все, что знаю об этом мудреце. Я повинуюсь и заодно рассказываю о себе.
      Получив плату за службу на корабле, я покупаю еду. Ночь напролет мы разговариваем об Амадине, о погибших, об изувеченных, о надеждах выживших. Кобок интересуется, кто научил меня английскому. Я рассказываю о своем родителе, его сокровищах - книгах на английском языке. В детстве родитель учился английскому у пленных бойцов Фронта, чтобы читать эти книги.