Ж.ЛОНГЕ, Г.ЗИЛЬБЕР
      ТЕРРОРИСТЫ И ОХРАНКА
      ПРОВОКАТОРЫ И ПРАВЯЩИЕ
      Правительства всех стран и всех времен в их борьбе против революции никогда не останавливались ни перед какими средствами. Самым бессовестным, самым преступным из этих средств является, несомненно, пользование агентами-провокаторами. Сплошь и рядом в прошлом столетии правители Франции, Германии, Италии прибегали к этому бесчестному средству, чтоб раздавить революционное движение или воспрепятствовать успехам грозных заговоров. Роль темных правительственных сообщников в тайных обществах в эпоху реставрации, во время царствования Луи Филиппа, во время Второй империи и в наши дни служит яркой иллюстрацией того, что политическая полиция, даже в благоустроенном буржуазном государстве, вся насквозь проникнута духом провокации.
      Франция по справедливости может считаться колыбелью современной политической полиции. Система сыска и провокации возникла и развилась в ней с чрезвычайной пышностью и быстротой. Этому способствовали особые условия ее общественно-политического развития после Великой революции. Крайняя обостренность внутренних конфликтов, нарушенное равновесие общественных сил, находившихся в состоянии постоянного брожения, неустойчивость политических режимов, быстрая смена правительства не могли не создать благоприятной почвы для развития и усилений полицейского начала в государстве. Шаткость общего положения, сознание недолговечности, чувство неуверенности, тревоги, страха перед готовой смести их революционной стихией, политическая беспринципность, всегда отличающая временную, случайную, беспочвенную власть, заставляли правящих быть не особенно разборчивыми в средствах борьбы со своими противниками. В интересных записках бывшего начальника сыскной полиции Канлера приводится богатый перечень случаев провокации, имевших место во время Реставрации. Провокация, пишет сыщик, была возведена в постоянную систему и преследовала две цели: придать видимую законность репрессивным мерам и обнаруживать и подвергать наказанию за преступные мнения отдельные лица и группы... Эта система разжигала дурные инстинкты некоторых агентов. Привлечь внимание начальства можно было только раскрытием какого-нибудь заговора. Если усердный розыск ни к чему не приводил, оставалось самому изобрести какую-нибудь подлую махинацию, вовлечь в нее какого-нибудь благочестивого отца семейства, никогда не помышлявшего ни о каких конспирациях, выдумать сообщников, наметить на эту роль людей невинных и затем всех выдать полиции. Провокаторы, которыми тогда кишела страна, действовали во всех слоях общества, среди рабочих, купцов и в особенности среди военных, подозреваемых в приверженности Наполеону I. В буржуазной среде подвиги провокаторов немало способствовали нарождению вражды и озлобленности против Бурбонов. Наиболее известным фактом провокации этого периода является дело генерала Бертона и подполковника Карона, поплатившихся своей жизнью за слишком доверчивое отношение к темным проходимцам... Другим типичным, ярким примером того, к каким приемам прибегала тогда полиция, вдохновляемая свыше, может служить "подвиг" провокатора Л., который организовал покушение с бомбами против герцогини Беррийской. Взрыв бомбы должен был смертельно перепугать беременную герцогиню и вызвать у нее выкидыш. Таким образом старшая линия Бурбонов временно прекратилась бы... Провокационные приемы применялись также полицией Реставрации и к массовым движениям, к уличным демонстрациям, ко всякого рода оппозиционным выступлениям, которые переодетые шпионы старались превратить своим подстрекательством в резко бунтарские беспорядки, чтоб оправдать и узаконить беспощадную расправу над толпой. В записках только что упомянутого Канлера приводятся любопытные факты из этой области.
      В царствование Луи Филиппа полиции не приходилось больше выдумывать заговоры. Она насилу справлялась с настоящими подлинными заговорами, грозившими самому существованию мещанской монархии. Барбес, Бланки, Коссидьер и другие много лет заставляли дрожать правительство. Для провокации создавалось широкое поле действий. Успешная борьба с заговорщиками почти немыслима была без проникновения в самый центр тайных организаций. Правительство поддерживало с ними постоянную связь через посредство предателей и провокаторов. Самым знаменитым из них был Делагод, участвовавший почти во всех тайных обществах той эпохи и бывший одним из деятельнейших помощников Бланки и Барбеса. В продолжение десяти лет (1838-1848) он осведомлял полицию обо всех планах и замыслах революционеров, предавал полиции своих товарищей и расстраивал решительно все их предприятия. Его измена была раскрыта случайно. После февральского восстания Коссидьер прямо с баррикады отправился в префектуру и занял ее "именем самодержавного народа". Один из чиновников префектуры назвал ему революционное имя предателя, наносившего такой страшный вред в последние годы. Разоблачение произвело ошеломляющее впечатление. В Люксембургском дворце немедленно был созван революционный суд из наиболее известных вождей тайных обществ.
      Ничего не подозревавший Делагод явился в числе других. Вначале он пытался отпираться, ссылался на свои прежние заслуги и отрицал принадлежность ему доносов, подписанных не его именем. Но когда Коссидьер предъявил ему собственноручное письмо, в котором он предлагал в 1838 г. свои услуги полиции, предатель, уничтоженный, бледный, дрожащий, во всем признался. Ему протянули пистолет, потом яд, предлагая самому покончить с собою, но жалкий, подлый трус отказался искупить своей смертью совершенные им преступления. От страха он еле держался на ногах и, наконец, повалился на диван. Кто-то бросился на него с криком: "Негодяй! Если ты не покончишь с собою, то я убью тебя собственными руками". Но тому не дали выполнить угрозу. Провокатора отправили в тюрьму Консьержери, где он содержался несколько месяцев до 15 мая 1848 г. Он сделался впоследствии простым агентом, однако его полицейская карьера была бесцветна и малоинтересна.
      Золотым веком провокации был, бесспорно, период царствования Наполеона III. "Полиция Второй империи,- пишет один из историков французского сыска,была специально приспособлена к шпионству и провокации"1.
      Тайный агент, доносчик, предатель, вездесущие и невидимые, стали оккультной силой, внушающей непреодолимый страх и отвращение всему населению. В глазах общества конспирация и провокация превратились чуть ли не в тождественные понятия, до того многочисленны и обычны стали подстраиваемые полицией заговоры2. И в этом отношении совершенно прав развязный бытописатель полицейских нравов, когда характеризует эту эпоху следующими насмешливыми словами: "Тинтимарр советовал строить пушку по следующему способу: возьмите дыру и окружите ее затем бронзой. Составить заговор еще легче: возьмите шпиона, окружите его десятком-другим дураков, прибавьте к ним парочку болтунов, привлеките несколько недовольных, одержанных честолюбием и враждою к правительству, каково бы они ни было,- и у вас будет ключ ко всем заговорам"3.
      Даже редкие заговоры настоящих революционеров не обходились в эту эпоху без участия наполеоновской полиции. Государственный переворот 1854 г. предварительно ознаменовался провокаторским трюком. Марсельская полиция искусно состряпала "обширный" заговор против жизни президента Республики Луи Бонапарта. "Глава" заговора Гайар был, конечно, арестован, и взяты вещественные доказательства мнимого покушения: страшная адская машина. Вся страна заволновалась. Печать подняла кампанию против опасности слева, настаивая на необходимости беспощадной расправы с врагами народа. Все было пущено в ход, чтобы напугать уставших от пестрого калейдоскопа политических событий последних десятилетий крестьян и буржуа и создать благоприятную атмосферу для плебисцита. Когда же ничтожный племянник великого дяди "единодушной волей народа" был избран императором французов, о заговоре пресловутого Гайара как-то забыли; забыла о нем, главным образом, полиция: мавр сделал свое дело.
      Наполеон III, сделавшийся, по свидетельству начальника охраны Клода, "главным шпионом над своими возлюбленными подданными", умел окружать себя достойными помощниками. Главным провокационных дел мастером был при нем Легранж, бывший рабочий, разоблаченный как предатель после 1848 г. Легранж имел в своем распоряжении около 40 000 списков с именами, биографиями, характеристиками и всякого рода "нужными" сведениями наиболее неблагонадежных лиц в империи. Приемы сыска и провокационные трюки были доведены им до крайней степени совершенства, до утонченнейшего искусства. Легранж почти каждую неделю докладывал своему императору о важнейших делах и получал от него инст
      1 "Causeries sur la Police" par D. В.-Paris, 1885.-P. 13.
      2 Ibid.
      3 Charles Virmaitre. Paris - Police.
      рукции. Влияние Легранжа было громадное. Наполеон III очень дорожил им и всецело доверял, поручив ему фактическое руководство всей политической полицией. Легранж располагал значительными денежными средствами и большим штатом агентов и провокаторов. У него были свои люди в главнейших городах Европы: Лондоне, Берлине, Турине и др. Во время Коммуны многие из его сотрудников, раскрытые Раулем Риго, были расстреляны. Его знаменитая шпионская энциклопедия был сожжена в первые дни восстания.
      Из многочисленных "дел" Легранжа наиболее известны "заговор 14-ти", в котором принимали участие Мио и Вассал, и так называемый "заговор 25 000 адресов" (участниками его предполагалось разослать 25000 прокламаций по адресам, взятым из "Весь Париж"), в который провокаторам удалось втянуть Бланки, приговоренного за участие к четырем годам тюрьмы.
      После неудачных заигрываний Наполеона III с возникшим во Франции Отделом Международного товарищества рабочих Легранж обратил свое усиленное внимание на опасное сообщество и попытался ввести туда своих провокаторов. Ему это отчасти удалось. В рядах Интернационала были впоследствии обнаружен" несколько предателей: Шуто, Вальтер Ван-Эдагем, Сварм-Дантрег и др. Последние два играли довольно крупную роль и оказались на редкость подлыми и грязными негодяями1.
      Но самым интересным эпизодом из провокационной деятельности Легранжа является без сомнения "история с биноклем". Эта хитроумная и запутаннейшая интрига, которую мы излагаем по рассказу префекта полиции Андрие, представляет наиболее типичный продукт полицейского творчества, в котором, во всем их отталкивающем и обнаженном безобразии, отразилась нравы, обычаи, приемы и психология охранников.
      В Париж приехала известная авантюристка Флориани, прославившаяся своим шумным успехом в Петербурге, откуда она была выслана за слишком громкую связь с слишком важной особой, супруга которого не на шутку переполошилась и приняла серьезные меры к удалению соперницы. Флориани по дороге познакомилась в Лондоне с французскими эмигрантами и сошлась с небезызвестным революционером Симоном Бернаром.
      Об этом узнал Легранж. Чутье сыщика подсказало ему, что Флориани может оказаться настоящим кладом в руках умелого провокатора. Он случайно познакомился в театре с интересующей его авантюристкой, которая сразу сдалась на его ухаживания, но за любовными Объяснениями Легранж не забыл, конечно, своих политических целей. Он, между прочим, сообщил своей новой знакомой, что он богатый провинциальный коммерсант, что он всеми силами души ненавидит Бонапарта и готов был бы пожертвовать половиной своего состояния, чтобы избавить свою родину от тирана. Ничего не подозревая, Флориани обрадовалась тому, что случай или провидение столкнуло ее с человеком, который сможет оказаться полезным ее лондонским друзьям. Она сейчас же написала Симону Бернару, что нашла в Париже богатого сочувствующего; Бернар ответил благодарно радостным письмом, в котором сообщил, что среди эмигрантов в последнее время поднимался вопрос о цареубийстве, но что главным препятствием, тормозившим дело, было отсутствие денег. Содержание переписки не было, конечно, скрыто от Легранжа, который немедленно вручил Флориани крупную сумму денег и отправил ее в Лондон с тем, чтоб там приступили к осуществлению проекта. Флориани обязалась подробнейшим образом осведомлять "Покровителя" о ходе дела.
      В Лондоне Флориани была встречена с большой радостью единомышленниками Симона Бернара. Питавшие к ней полное доверие конспираторы посвятили ее во все тайны своего заговора. Она узнала, что ими изготовляется своеобразная смертоносная машина, имеющая вид бинокля; Заговорщик, проникший в театр, должен был направить этот бинокль на особу императора и при помощи особого механизма метнуть в него скрытый в одной из трубок разрывной снаряд. Но изготовление бинокля-бомбомета подвигалось очень медленно вперед; после каждого опыта требовалось что-нибудь изменить или усовершенствовать. Все это время революционеры широко пользовались помощью мнимого коммерсанта. Наконец, бинокль был готов, и Флориани отправилась в Париж.
      Но тут вмешался неожиданный случай и перепутал все карты: хитросплетенная интрига разрешилась злым И веселым фарсом, в котором обманывающий оказался обманутым и искусившийся в "сих делах" обер-охранник, жестоко одураченный и общипанный, вместо ожидаемых лавров очутился в глупейшем положении.
      1 Подробности о роли провокаторов в первом Интернационале читатель может найти в кн.: Guil1aume J. L'internationale, Paris, 3 vol.
      Дело происходило таким образом. Известный "деятель" Феликс Та, разыгравший в Лондоне второго Бланки, с которым у него не было ни капли сходства,революционный балагур и буйный фельетонист, как его метко охарактеризовал Герцен,- поручил уезжавшей Флориани письмо для своей возлюбленной, госпожи Люэнь. По приезде в Париж Флориани немедленно отправилась к Люэнь, которая ее очень радушно приняла. Люэнь познакомила ее со своим новым поклонником, Саблонье, рабочим, игравшим раньше видную роль в революционных клубах, о чем никто тогда не подозревал, состоявшим тайно на службе у Легранжа. В дружеской беседе Флориани все выболтала. Саблонье сразу догадался - по описанию Флориани,- кто такой был ее таинственный провинциальный покровитель. "Да знаете ли вы, в чьи лапы вы попали? Ведь ваш пресловутый богач-революционер не кто иной, как начальник сыскной полиции,- объявил он ошеломленной, собеседнице.- Впрочем, дела не следует прекращать. Нужно использовать этого мерзавца до конца. Обирайте его немилосердно, затягивая и откладывая покушение. А потом, в последнюю минуту, вы уедете в Лондон".
      План Саблонье привел в восторг обеих женщин, в глазах которых он неимоверно вырос как опытный революционер, сумевший не только спасти своих товарищей, но еще извлечь для них пользу из козней врагов. Однако Саблонье не забыл и себя: он в тот же день сообщил Легранжу, что ему удалось попасть на след крупного заговора. Это сообщение не очень обрадовало Легранжа. Ему не особенно улыбалось вмешательство в затеянную им провокаторскую махинацию такого ловкого пройдохи, как Саблонье. Но делать было нечего. Пришлось против воли щедро вознаградить своего тайного агента и поощрить его к дальнейшим разведкам. Саблонье не ограничился этим успехом. Он сообразил, что извлечет для себя еще большую выгоду, если предложит свои услуги соперничавшему с Легранжем начальнику частной охраны императора Ирвуа. Его расчет оказался правильным, и в историю с биноклем попал также и Ирвуа.
      Флориани, известившая о своем приезде Легранжа, мастерски выполняла план Саблонье. Она каждый день выдумывала новые препятствия, выманивая у сыщика крупные суммы денег. Наконец, терпение последнего дошло до крайних пределов, и он заявил, что дела его требуют немедленного возвращения в провинцию и что с покушением необходимо поторопиться. Флориани поняла, что тянуть с развязкой опасно, и назначила день покушения. Легранж обо всем тогда донес своему начальнику Пьетри, уверив его, что все меры приняты и что преступники будут взяты на месте преступления с уличающим их снарядом.
      Наступил день покушения. Император со своей семьей явился в театр. Вся полиция была на ногах. Но спектакль прошел спокойно. Заговорщика с биноклем в зале не оказалось...
      Легранж бросился в гостиницу, в которой остановилась Флориани. Но ему там заявили, что эта особа накануне вышла из своей комнаты с маленьким чемоданчиком и больше не возвращалась. Перед ее уходом на ее имя был получен тяжелый ящик. Легранж приказал вскрыть тот ящик - в нем оказались камни и солома.
      Несчастному сыщику пришлось еще, в довершение всех бед, заплатить в гостинице по счету своей... возлюбленной.
      Дело, конечно, замяли. Но оно обошлось казне довольно дорого. Легранж на "открытие заговора" истратил сорок тысяч, а Ирвуа - десять тысяч франков.
      Эта неудача, впрочем, не отразилась на дальнейшей карьере доверенного шпиона Наполеона III. Он продолжал свою сыскно-правокационную деятельность вплоть до падения Второй империи.
      О роли провокации в Третьей республике мы здесь не говорим, так как нам придется подробно остановиться на атом периоде в связи с делом Ландезена-Гартинга.
      Такова была политическая полиция во Франции, послужившая прототипом всех полицейских учреждений на Западе, а также и в России.
      Но нигде, ни в одном европейском государстве, ядовитый цветок провокации не распустился с такой пышностью, как на благоприятной почве русского царизма. Агенты-провокаторы в России являлись неизменными спутниками всякого революционного движения, направленного против самодержавной власти.
      Декабристы в 1825 г. опрометчиво допустили в свои ряды некоего Шервуда, который их подло предал, подав докладную записку о тайном сообществе Александру I. В вознаграждение за свою измену Шервуд получил, между прочим, право именоваться впредь, вероятно в насмешку, Шервудом-Верным. Как большинство предателей, он оказался преступным во всех отношениях субъектом, и несколько лет спустя, несмотря на все его услуги, он был приговорен за мелкое мошенничество к тюремному заключению.
      На всем протяжении XIX столетия, вплоть до последних дней самодержавия, "Царство провокации" не прекращалось в России. Власти беспрерывно осыпали своими милостями тайных "сотрудников", являвшихся самыми надежными столпами старого строя. Средства, употреблявшиеся на их содержание и на усиление их темной деятельности во всех сферах общественной жизни, поглощали большую часть бюджета, ассигнованного на тайную полицию.
      От первой до высшей ступени бюрократической лестницы можно открыть следы их подвигов. К их помощи прибегают и министры и простые начальники охранных отделений. Ими пользуются не для одних только государственных надобностей, их употребляют и для сведения личных счетов.
      Роль провокатора двойная. С одной стороны, он является обыкновенным шпиком, на котором лежит обязанность присутствовать на всех собраниях революционеров, проникать на конспиративные квартиры, за всем следить, ко всему прислушиваться, обо всем докладывать; он должен, вкравшись в доверие товарищей, осторожно выпытывать обо всех готовящихся предприятиях и затем давать своим начальникам подробные отчеты о собранных им сведениях. Но это только часть и, если можно выразиться, наиболее почетная часть его темной работы. Власти требуют от него не только всестороннего внешнего осведомления о деятельности революционеров. Они советуют ему вступать в партийные организации, где он, для того чтобы зарекомендовать себя, всегда является сторонником самых крайних мнений, самых опасных планов, самых рискованных действий. Он не ограничивается одним "освещением". Он искусно добивается преждевременной развязки (провокации) событий в условиях, благоприятных или предусмотренных правительством, которому эти внезапные выступления или покушения нужны для того, чтобы навести ужас на население и тем оправдать худшие репрессивные меры торжествующей реакции. Азеф бесспорно является самым крупным провокатором, какого когда-либо знала Россия и даже Западная Европа. Но прежде чем мы перейдём к биографии великого предателя, мы должны мимоходом остановиться на любопытной фигуре его предшественника в русской революции - на Сергее Дегаеве.
      История дегаевского дела представляет тем больший интерес, что оно, несмотря на свой меньший размах, уже дает нам картину того полицейского разгула, который обнаружился четверть века спустя с разоблачением Азефа и вызвал настоящую бурю в общественном мнении России.
      ПРЕДШЕСТВЕННИКИ АЗЕФА СЕРГЕЙ ДЕГАЕВ
      Дегаев принимал близкое участие в деятельности "Народной Воли" почти с самого начала ее возникновения. Оказанные им партии крупные услуги, быстро выдвинули молодого революционера, и его имя стало известно даже исполнительному комитету. Его ценили, ему верили и нередко ему давали довольно важные поручения. Но Дегаева его положение в партии не удовлетворяло. Обладая от природы безмерным честолюбием, он стал мечтать о высшей руководящей роли и все свои усилия направлял на то, чтоб проникнуть в таинственный исполнительный комитет, слава о котором гремела на всю Европу, и точный состав которого не был известен даже самым выдающимся и испытанным деятелям. Это было не легко. И Дегаеву пришлось дать много доказательств своей преданности, прежде чем он заслужил доверие главных вождей "Народной Воли".
      Значение Дегаева сразу выросло после разгрома "Народной Воли", последовавшего за убийством Александра II, когда наиболее видные члены партии погибли на виселицах, а остальные оказались или в тюрьмах, или в далекой Сибири.
      Особое рвение в борьбе с террористами в это время проявлял жандармский подполковник Судейкин, скоро ставший в действительности чрезвычайно опасным для уцелевших частей "Народной Воли". Судейкин, происходивший из мелкой дворянской семьи, добился личной энергией крупного бюрократического поста. Он отличался всеми пороками выскочки. Бездушный и умный карьерист, он прекрасно видел те препятствия, которые возникали на его пути, и тот страх и зависть, которые вызывали в начальстве его способности. Он решил выдвинуться какой угодной ценой.
      Судейкин был не только предприимчивым, ловким и изобретательным сыщиком. Он сумел возвести провокацию в целую самодовлеющую полицейскую систему. Он обладал неподражаемым искусством завязывать сношения с революционерами, перед которыми выдавал себя за либерала и даже за радикала и которых, от уступки к уступке, завлекал все дальше и Дальше и доводил, наконец, до безвыходного положения. Обыкновенная его тактика заключалась в следующем: он добивался от политических заключенных согласия принять без всяких условий деньги или предоставлял некоторым свободу, ничего не требуя взамен, создавая таким образом специфическую атмосферу недоверия, подозрительности и интриги вокруг своих жертв, чем вносил глубокую деморализацию в революционные ряды.
      Дегаев предложил партии казнить Судейкина. Покушение не удалось. Когда позже сам Дегаев попал в Одесскую тюрьму, после ареста нелегальной типографии, где он был взят, Судейкин нарочно приехал из Петербурга, чтоб лично допросить его. При первом же разговоре он предложил Дегаеву поступить к нему на службу. Обстоятельства, побудившие Дегаева согласиться на гнусное предложение жандарма и изменить партии, остались до сих пор плохо выясненными. Намеревался ли о", как брат его Владимир, проникнуть в охранку с революционными целями неизвестно. Эта идея не казалась тогда ни "химерической", ни нравственно недопустимой. Наоборот, многие террористы, под влиянием самоотверженного примера народовольца Клеточникова, который добровольно поступил в охранное отделение и в продолжение трех лет осведомлял своих товарищей о всех полицейских махинациях, предупреждая их о готовящихся обысках и арестах, и тем оказывал громадные услуги партии, мечтали или признавали полезность подобной деятельности. Соблазнила ли Дегаева роль Клеточникова, или он дал обольстить себя опытному совратителю, нарисовавшему перед ним совсем иные блестящие и заманчивые перспективы? Это осталось тайной Дегаева.
      Как бы то ни было, но с этого дня Дегаев становится послушным орудием в руках Судейкина. Через некоторое время ему подготовляют мнимый побег. Очутившись на свободе, он сразу принимается за новую работу и организует с помощью своего "учителя" многочисленные западни, в которые должны попасться его товарищи
      В Харькове революционеры, предупрежденные о приезде Дегаева, устраивают ему торжественную встречу объясняя его побег его необычайной смелостью и находчивостыо. Ему поручают наиболее ответственные посты в партии и на него начинают смотреть, как на вождя.
      От великих борцов "Народной Воли" остались на свободе не многие, чуть ли не одна только Вера Фигнер; но и она вскоре попала в руки врагов, благодаря предательству Дегаева. Бесстрашная молодая женщина имела неосторожность сообщить негодяю одно чрезвычайно важное сведение: единственный человек, который мог ее узнать и выдать, был предатель Меркулов. Дегаев решил немедленно воспользоваться этим сведением, которое давало ему такую легкую возможность устроить провал В. Фигнер, не навлекая при этом на себя никаких подозрений. Он точно разузнал, в какие часы выходит и возвращается она к себе, и все это сообщил Судейкину.
      Спустя несколько дней после этого, а именно 10 февраля 1883 г., в 8 часов утра, Вера Фигнер лицом к лицу столкнулась с Меркуловым и тотчас же была арестована. Дело было сделано "чисто". Ни Фигнер, ни ее друзья не сомневались, что арест этот был следствием несчастного случая...
      Дегаев продолжает свои подвиги в Петербурге, где он стал близким лицом к Судейкину. Вместе они вырабатывают фантастический план, который только при русских условиях мог возникнуть в головах сыщика и лжереволюционера. Несмотря на всю свою фантастичность, этот план был, как показали дальнейшие события, довольно близок к осуществлению,
      Между тем у товарищей Дегаева зародились смутные подозрения. Но те, которые могли бы дать решительные доказательства против него, сидели в тюрьмах. Однако, встревоженный расследованием, производившимся, по некоторым данным, революционерами, Дегаев почувствовал, как шатка почва под его ногами. Под предлогом усталости и необходимости укрепить свои связи за границей он попросил отпуск у Судейкина и уехал в Париж.
      По приезде в Париж он немедленно вступил в сношения с наиболее известными и авторитетными политическими изгнанниками: Лавровым, Тарасовым, Тихомировым (знаменитым ренегатом, вскоре отрекшимся от партии и революции), Полонской и др. Дегаев во всем повинился Тихомирову. Исповедь его как гром поразила старых ветеранов революции. Отвратительная картина преступлений и предательств, совершенных провокатором, и ярко нарисованная им самим, произвела потрясающее впечатление. Но еще более ошеломили всех кошмарные подробности "грандиозного плана", выработанного им вместе с Судейкиным.
      Пожираемый честолюбием, Судейкин мечтал о быстром повышении, но все время наталкивался на непреодолимые препятствия, выдвигаемые против него тогдашним первым министром графом Толстым. Судейкин всеми силами своей души ненавидел этого министра, который всячески мешал его карьере, не давая ему следующих чинов, и ограничивался тем, что за все его исключительные заслуги вознаграждал его орденами или деньгами. Эта ненависть жандармского подполковника к его высшему начальству и необычайные планы являются яркими образчиками нравов, царивших в этом специфическом полицейско-бюрократическом мире с его кошмарно преступными традициями, с его безграничным произволом, безответственностью и разнузданностью низших и высших чинов, не останавливающихся ни перед какими средствами для достижения своих личных целей. Замечателен в этом отношении разговор, происшедший между Судейкиным и его непосредственным начальником, которым был не кто иной, как будущий диктатор фон-Плеве, тогдашний директор департамента полиции. Плеве ценил очень высокоталантливого сыщика и никогда не упускал случая высказать ему лично свое восхищение. Однажды после делового разговора, происходившего с глаза на глаз. Плеве ласково сказал ему: "Вам следует быть очень осторожным, голубчик. Ваша жизнь самая драгоценная для России после жизни государя",
      - Ваше превосходительство забывает,- ответил тонко Судейкин,- жизнь графа Толстого... Террористы его ненавидят еще больше, чем меня...
      Плеве задумался и через минуту ответил: "Конечно, конечно, мне было бы очень жаль его, как человека... Но признаться,- его смерть была бы полезной для России..."1
      Плеве не отдавал приказания, но он ясно намекал на то, что убийство стоявшего у него поперек дороги министра его не огорчит... Он хорошо знал Судейкина, и тот его понял с полуслова.
      Дегаев в своей исповеди сообщил эмигрантам все подробности необыкновенного плана, который явился плодом странного сотрудничества террориста с "гениальным сыщиком", как сами революционеры называли тогда Судейкина. Дегаев должен был образовать террористический отряд, ставивший себе ближайшей целый казнь первого министра. Судейкин незадолго до покушения под предлогом переутомления или болезни подавал в отставку. В высших сферах убийство графа Толстого было бы объяснено, конечно, уходом Судейкина, на которого там смотрели, как на самый верный оплот против террористов, и его, разумеется, призвали бы спасать трон и осыпали бы чинами и наградами. На этом маккиавелевский план, однако, не останавливался. Через некоторое время неудачное покушение против жизни самого Судейкина должно было послужить ему предлогом, чтобы снова подать в отставку. Целый ряд крупных террористических актов, следовавших один за другим после отставки Судейкина, должен был вызвать панический ужас при дворе и до того перепугать Александра III, что тому ничего другого не оставалось бы, как обратиться "к последней надежде и единственному спасению"- к Судейкину, который стал бы, таким образом, самым могущественным лицом в государстве, чем-то вроде полновластного диктатора, каким был в свое время при подобных же обстоятельствах Лорис-Меликов.
      С другой стороны, Дегаев, благодаря блестящим успехам организованных им террористических актов-удача почти всех покушений была гарантирована поддержкой Судейкина,- должен был неизбежно сделаться признанным главою партии. В заключение его ожидал очень высокий пост: Судейкин намеревался назначить: своего сообщника товарищем министра внутренних дел.
      Обширный замысел стал уж приводиться в исполнение, когда Дегаев под влиянием угрызения совести, а может быть, из страха перед местью террористов, напавших на след его предательства, которое могло раскрыться с минуты на минуту, решил повиниться перед Старыми революционерами. Сам Судейкин сообщил Дегаеву целый ряд ценных сведений об образе жизни графа Толстого, позволивших провокатору установить при помощи террористов искусную "слежку" за первым министром.