Седло – дамское. В него могла сесть только женщина.
Он поднял взгляд на Сюзанну, которая по-прежнему спокойно следила за его действиями. За ее спиной он разглядел на земле окончательно помятое зеленое перышко, слегка трепетавшее на ветру. Ее волосы растрепались от скачки и падали ей на плечи. Он ни разу не видел ее с распущенными волосами, и внутри что-то сжалось. Чудесные волосы. У них, как и у ее глаз, множество оттенков – тут и каштан, и красное дерево, и соболь...
Внезапно она показалась ему до крайности уязвимой, слабой, беззащитной. Вот только что она могла получить серьезные, тяжелые увечья. Несчастье подошло совсем близко...
Непонятная ярость овладела им, даже дыхание перехватило. Ну как сказать женщине, недавно потерявшей буквально все, что кто-то пытается ее убить?
Такие вещи можно сказать, только если в них не сомневаешься.
Лошади мирно щипали траву, волоча по земле поводья. Кобыла Сюзанны чувствовала себя довольно неплохо, лучше, чем сам Кит. Радуется небось, что упала на мягкое, язвительно подумал Кит.
– Вы уже не служите в армии, вам не надо терпеть боль, если вы сами того не хотите. Есть такой пустячок под званием лауданум, он вполне способен помощь.
Она пыталась шутить, но Кит не отреагировал. Мысли его блуждали далеко. Надо проверить все седла и побеседовать с конюхами.
– Да, – услышал он свой отдаленный голос. – Виски тоже неплохо помогает.
Кит не знал, как лучше – то ли вернуться назад верхом, то ли пешком, не был уверен, что для него легче, и решил, что больно будет в любом случае.
– Еще раз спасибо зато, что спасли меня, – произнесла Сюзанна. Ее торжественный тон заставил его улыбнуться.
– Это самое меньшее, что я могу сделать для такого ценного работника, как вы, мисс Мейкпис. Вы уверены, что сами-то целы?
– Лошадь упала на вас, а не на меня, – произнесла она веско. – Меня вы успели отбросить.
Он не сдержал улыбки. И подумал, что она с тем же успехом могла бы оказаться на его месте. Эта мысль сковала ему язык. Он подобрал поводья своей лошади, Сюзанна – своей. Кит решил вернуться домой пешком, причем идти очень медленно. На глаза ему снова попалась ее шляпка – такого зеленого цвета в природе не бывает. Он знал, что этот оттенок называется ивовый, очень модный сейчас среди лондонских дам, так он слышал. На самом деле цвет совсем не такой, как листья ивы, но от него глаза Сюзанны сияют этим странным гипнотизирующим светом, И за это ему можно простить несоответствие природному.
– Там ваша шляпа, – сказал он.
– Ах да. – Сюзанна вернулась, подобрала шляпу и печально погладила сломанное перышко. – Она мне так нравилась, – вздохнула девушка.
– Мне тоже, – не подумав, сказал Кит.
Она изумленно вскинула брови.
– Неужели это комплимент, милорд?
– Простая констатация факта, мисс Мейкпис, – быстро произнес он. Но почему-то его ответ вызвал у Сюзанны мягкую лучезарную улыбку. И что странно, целое мгновение, правда, всего мгновение, он не ощущал никакой боли.
Глава 9
Петтишо, сравнительно молодой член парламента, толок воду в ступе, рассуждая о необходимости парламентских реформ. Лица вокруг выражали непреходящее внимание, некоторые даже кивали в знак согласия. Согласия ли? Морли сомневался. Возможно, они просто борются со сном? Трудно сказать. Прелесть палаты общин, по мнению Морли, состоит в том, что рано или поздно кто-нибудь да скажет нечто нелицеприятное и даже грубое и заставит Петтишо заткнуться. Человеку здесь предоставлена возможность блеснуть своим ораторским талантом, но если он такового не проявит, у него быстро отобьют охоту ораторствовать. Они здесь могут стать совершенно неуправляемыми, это третье сословие.
Сам Морли обладал глубоким приятным баритоном, чьи бархатные волнующие модуляции побуждали слушателей именно слушать. Еще он наловчился красноречиво убеждать, хотя никогда не впадал в излишнюю цветистость и драматизм. Другими словами, ему-то никто и никогда не предлагал заткнуться в грубой и нелицеприятной форме. Как политика его даже сравнивали с Чарлзом Фоксом, только Морли обладал более располагающей наружностью и не имел плохих, хотя и колоритных, склонностей Фокса к карточной игре и женщинам.
У Морли разболелась нога, как часто бывало во время сессии, поскольку в кулуарах царила неизменная сырость. Но его это в какой-то степени даже радовало, поскольку напоминало о том, как он здесь оказался. Он был даже благодарен за шрамы, бороздившие ногу по всей длине, – глубокие, безобразные, неровные шрамы. Женщины часто относили их на счет боевых ран, и он никогда не рассеивал их иллюзии. Это и правда были боевые раны, полученные в его личной битве.
Многие женщины отдались ему только благодаря этим ранам. Но Каролине он почему-то рассказал правду об их происхождении. И это в конечном счете оказалось ему полезным. Морли привык думать о вещах с точки зрения их полезности.
Так же, как Боб. Который сейчас, надо надеяться, работает на него в Барнстабле, завершая порученное ему задание, чтобы Морли мог продолжать спокойно сидеть в палате в окружении ораторствующих парламентариев, пользуясь безупречной репутацией, которую сумел снискать.
Отец его был простым фермером, точнее, обыкновенным крестьянином. Семья была большая и кормилась за счет каменистого надела земли размером чуть больше четырех сшитых друг с другом носовых платков – так ему казалось теперь, по прошествии лет. Но потом начался промышленный бум, и прядильщицы, кустари и бедные фермеры наподобие его отца лишились средств к существованию, уступив место машинам, которые делали работу если не лучше, то быстрее. Землевладельцы застроили наделы арендаторов фабриками. Отец забрал семью – мать, братьев и сестер – и отправился в Лондон на поиски работы.
Но к несчастью, и другие люди, лишившиеся средств к существованию, – а имя им было легион, – двинулись в Лондон на поиски работы. Или в другие промышленные города. Само собой работы они не нашли. Семейство Морли осело в Сент-Джайлзе, ведя полуголодное существование. Но именно там Таддиус завел множество интересных и полезных знакомств.
Потом случился пожар. Вся семья Морли сгорела, только Таддиус чудом остался жив. Таддиус сильно пострадал при пожаре, нога почернела и воспалилась, но богатый домовладелец, мучимый совестью, – дом находился в ужасном состоянии – или желая купить себе билет в рай, заплатил за лечение, а потом, обнаружив, что мальчик весьма смышлен, отправил его в Итон. Потом благотворительность ему наскучила, и он думать забыл о Таддиусе Морли. Молодой человек оказался предоставленным самому себе. Впрочем, ненадолго.
Он обладал умом, обаянием, приятной наружностью, умением располагать к себе людей и закоренелой, глубоко запрятанной злобой, которая бурлила в его душе и питала честолюбивые амбиции. Он был не слишком-то совестливым – живя в Сент-Джайлзе, он понял, что быть совестливым невыгодно. Он пользовался совестью с оглядкой. Старые приятели привлекли его к продаже контрабандных товаров, а вырученные деньги он вложил с умом и заработал себе на учение в Оксфорде.
После Оксфорда его уже ничто не интересовало, кроме места в парламенте, где он мог бы добиваться справедливости для бедняков. И... возможно, потешиться местью. Но попасть туда было все равно, что вскарабкаться на скалу, не имея подручных средств. Чтобы избираться в палату общин, требовались деньги для проведения избирательной кампании. Он уже решил было, что нашел необходимую поддержку, когда герцог Уэстфолл пригласил его на прием по случаю рождественских каникул. Однако герцог по известной только ему одному причине отказался вложить деньги в избирательную кампанию Морли. Но на том приеме он встретил Каролину Оллстон. Так что, в конце концов, именно герцогу Морли обязан своей политической карьерой.
Он вспомнил, как впервые увидел Каролину Оллстон и крайне изумился, встретив подобное создание в этом городишке – Барнстабле. И сразу понял, что она тоже хочет взобраться на скалу, не имея подручных средств. Ее красота пропадала даром. А Морли знал, как использовать ее наилучшим образом.
Он вспомнил обжигающий взгляд голубых глаз сына герцога, Кита Уайтлоу, виконта Грантема. В семнадцать лет мальчишка уже обладал нервирующей силой взгляда. Он наблюдал за Каролиной и Морли, и в его глазах пылали страсть и боль. Умный мальчишка. Он сразу все понял.
Ногу внезапно свело сильным спазмом. Морли провел по ней ладонью, словно успокаивая встревоженного любимца, пытаясь усмирить боль. Одно время Каролина, бросив взгляд на его лицо, догадывалась, когда боль в ноге становилась невыносимой. Тогда она легкими массирующими движениями избавляла его от этой боли, болтая о чем-нибудь постороннем.
Петтишо продолжал жужжать. Морли обвел взглядом зал. Гроувз, депутат от округа Лидс, перехватил его взгляд и закатил глаза. Морли сочувственно улыбнулся.
Его договор с Каролиной вначале был очень прост: она согревала ему постель множеством известных ей способов, он платил ей за это. Их союз был выгоден обоим.
Но Морли на все и на всех смотрел с точки зрения практической пользы для себя. Сентиментальность в отношении людей (кошки – другое дело) выгорела в нем при пожаре. И когда Морли увидел, какое воздействие Каролина оказывает на мужчин, его деловитый мозг усиленно заработал. Он устроил обед в приватной обстановке и, имея в виду далеко идущие планы, представил Каролину капитану флота, с которым незадолго перед тем познакомился в обществе. Проведенная с ней ночь развязала капитану язык, как бывает с большинством мужчин. А выпив вина, капитан и вовсе потерял осторожность и потому оказался весьма и весьма полезен.
Вскоре после этого Каролина шутя снабдила Морли ценной информацией. Виды и названия кораблей, калибр и число пушек на них, места дислокаций. Имена командиров и старших офицеров. Информация была довольно сумбурной, правда, когда капитан спал, Каролине удалось мимоходом заглянуть в кое-какие документы. Но даже эти обрывки информации представляли кое для кого немалую ценность.
Продав эту информацию французам, Морли раздобыл денег на избирательную кампанию. И был избран. И до сих пор сидел здесь и имел репутацию борца за права детей и рабочих, приверженца скромного образа жизни и добротной одежды для бедных. До сих пор его репутация оставалась чистой и незапятнанной.
Почти незапятнанной. Обводя взглядом палату, он думал: «Несомненно, этих людей преследуют призраки, так же как и меня. На их руках больше крови, чем на моих, они во время войны направляли ружья и пушки на живых людей, имея целью отнять как можно больше жизней».
А его руки могли бы остаться относительно чистыми, если бы всюду сующий свой нос член парламента Ричард Локвуд в свою очередь тоже не повстречал бы этого самого капитана. И если бы капитан, не имея ничего в виду, с энтузиазмом не рассказал Локвуду о своих отношениях с красивой дамой, с которой его познакомил Таддиус Морли. Речь шла о любовницах, и капитан был не прочь похвастаться, тем более что у самого Локвуда была такая роскошная любовница, как Анна Хоулт, которую он только что поселил в собственном доме в Горриндже и подыскивал штат прислуги.
– Локвуд с большим любопытством расспрашивал о вас и вашей даме, – бодро поделился капитан с Морли. – Может быть, он хочет поменять любовницу? Кстати, что сейчас поделывает мадам Каролина? – поинтересовался он с надеждой.
– Нашла себе более состоятельного покровителя, – с печальным видом солгал Морли. В то время Каролина еще жила с ним, а с красавчиком коммивояжером из Америки сбежала только два года спустя. В настоящее время он держал ее про запас, чтобы использовать в нужный момент, не желая, чтобы ее часто видели в обществе.
Локвуд, должно быть, недооценил силу инстинкта самосохранения Морли. Ему ничего не стоило разведать, что замышляет Локвуд, и положить этому конец. Это дело, конечно, не доставило ему большого удовольствия, но оно должно было быть сделано. Он отнесся к нему как к рутинной работе, все сам спланировал и организовал. И решил, что с этим покончено, а потом позволил себе расслабиться.
И тут пришло письмо от Мейкписа! Ну что ж, если так повелось, что его политическая карьера зиждется на убийствах, это судьба. В последнее время он общался с Бобом куда чаще, чем хотелось бы, и следующего его визита ожидал с большим нетерпением.
К тому времени, как Кит проводил Сюзанну домой и вернулся к себе, он чувствовал себя так, словно на него упала лошадь. Боль в руке разлилась по всему телу, и он уже не мог сказать точно, что именно болит сильнее всего. Спешивший куда-то дворецкий остановился как вкопанный при виде хозяина.
– Сэр? – Лицо Бултона выразило немой вопрос.
– На меня упала лошадь, Бултон.
– Ого! Желаете виски, сэр?
Хороший парень этот Бултон.
– Если только вам не жалко поделиться со мной вашими запасами, Бултон.
– И... доктора?
– Пока не стоит. Немного позже я скажу вам точно. Помогите только подняться по лестнице.
– Конечно, сэр.
– Еще мне нужны перо и писчая бумага.
– Желаете составить завещание, сэр?
– Я ценю вашу попытку пошутить, Бултон, и не сомневайтесь, что внутри я сейчас покатываюсь со смеху. Сделать это снаружи мне трудновато. Нет, я хочу написать... одно важное письмо. – Он уже придумывал формулировки, чтобы не вызвать подозрения у желающих перехватить это письмо – особенно у отца.
– Хорошо, сэр. Писчую бумагу и перо.
Вдвоем они – Кит и Бултон – поднялись по лестнице, вдвоем сняли с Кита рубашку и пристроили руку на перевязь. Руке стало легче, когда мускулы и связки были избавлены от необходимости свободно двигаться. Несколько глотков виски в компании Бултона – Кит ненавидел пить в одиночку – значительно притупили боль. Глубоко вдохнув, Кит с опаской ощупал свои ребра и решил, что они не сломаны. Он уже знал по опыту, каковы сломанные ребра на ощупь. Если можно двигаться без сдавленных стонов, значит, они просто сильно помяты.
– Как у вас с чистописанием, Бултон?
– Посредственно, сэр.
– Посредственно в смысле дремуче или скорее сносно? – Кит чувствовал себя слегка навеселе, и это ощущение было весьма неприятным.
– Скорее второе, сэр. Если вы не против, сэр.
– Нисколько, Бултон. Я восхищаюсь людьми, которые не стыдятся признавать свои таланты. Я хочу написать с вашей помощью письмо, а пока будем писать, подкрепим себя еще толикой виски.
Письмо гласило следующее:
Уважаемые господа!
Я пишу вам, руководствуясь интересами моей соседки, которая путешествовала в дилижансе вашей компании, чтобы навестить свою тетку в городке Барнстабл, когда указанное перевозочное средство опрокинулось во дворе гостиницы, что привело к завершению путешествия в обществе неотесанных фермеров, порче ее любимой шляпы (редкого зеленого оттенка) и сильнейшей депрессии. Я сначала был исполнен намерения использовать все свое влияние, чтобы добиться возмещения убытков и предостеречь потенциальных пассажиров против поездок вашими дилижансами, но решил, что меня устроят расследование истинной причины аварии и гарантия, что это не повторится в дальнейшем. Могу заверить вас, что представленная информация будет сохранена в строгом секрете. Заранее благодарен за скорый ответ.
Кристофер Уайтлоу, виконт Грантем.
– Жуткое это дело насчет шляпки, сэр, – грустно икнул Бултон. Они как раз завершали вторую бутылку, то есть находились в той стадии, когда все вокруг кажется либо восхитительным, либо ужасным, либо представляет собой сложную комбинацию того и другого.
– Вы правы, Бултон, – безнадежно подхватил Кит. – Шляпка и впрямь была замечательная. С перышком... В ней ее глаза были такими зелеными...
– Зеленый – отличный цвет, – тоскливо согласился Бултон.
– Особенно для глаз, – вздохнул Кит. – Но я скорее неравнодушен к ореховым. Ореховые – это смесь голубого с зеленым и с золотистыми крапинками, – пояснил он Бултону.
– Вот как, сэр? Вы в самом деле так неравнодушны к ореховым? – Бултон хотел знать наверняка.
– Очень и очень неравнодушен, – мечтательно проговорил Кит.
– А я так поклонник карих, – доверительно признался Бултон.
– Разве у миссис Дэвис карие глаза, Бултон?
– Самые что ни на есть карие, чисто как у спаниеля. – Наступил черед Бултона заговорить мечтательно. Киту же его слова показались крайне забавными, и он засмеялся, что было ошибкой, потому что виски все же не до конца притупило боль в помятых ребрах. Он застонал, но стонать тоже было больно.
– Вам пора отдохнуть, сэр, – твердо сказал Бултон. – И завтра чтобы никаких прогулок по лесу.
– Уж больно вы строги, Бултон. Но без сомнения, правы. Поможете мне снять сапоги, добрая вы душа?
Бултон приложил немалое усилие и в результате растянулся на полу с сапогом в руке, словно поверженный пушечным ядром солдат, что снова весьма позабавило Кита. Он засмеялся, но смех причинил ему боль, и он снова застонал.
– Иисусе! Хватит вам смешить меня, Бултон.
– Я рад бы, сэр, но остался еще один сапог.
Бултон стащил с него второй сапог с тем же результатом, Кит снова засмеялся, снова застонал, засмеялся над тем, что застонал, и опять издал стон. И в результате он совсем выбился из сил.
– Спасибо, мой славный Бултон. Спокойной ночи. Пусть вам приснятся глаза спаниеля, – пробормотал Кит.
– И вам спокойной ночи, сэр. А вам пусть приснятся ореховые.
Глава 10
Этим вечером пришла очередь тети Франсис читать, и Сюзанна устроилась в своем кресле у камина, положив на колени этюдник, и, пока слушала, неторопливо делала наброски. Переворачивая страницу, тетя Франсис слюнявила палец. К этой ее манере Сюзанна привыкла не сразу. Негромкие чавкающие звуки сопровождали их вечера так же, как тиканье часов, и Сюзанна мало-помалу начала находить их умиротворяющими. Обе они не на шутку увлеклись романом: Сюзанна всерьез переживала за гордую Элизабет Беннет с ее терзаниями, доходящей до идиотизма наивностью и мечтой о любви.
В камине горел огонь, который развела сама Сюзанна – положила поленья, зажгла и сейчас очень гордилась собой. Виконт на удивление быстро оправился после случая с упавшей на него лошадью, и только перевязь да то, что он невольно морщился при быстрой ходьбе, свидетельствовали о недавней травме. Последние пару дней они бродили по лесу пешком, и в альбоме появилось несколько свежих рисунков папоротников и деревьев. Но за это время Сюзанна ни на йоту не смогла проникнуть в его прошлое. Он разговаривал с ней – но только о белках, птицах, папоротниках, деревьях и тому подобном – с энтузиазмом, благоговением, немного рассеянной, нарастающей увлеченностью. Он словно бы заново открывал для себя давно знакомое. И его увлеченность передалась ей и находила отражение в рисунках.
– «С Гардинерами они всегда были особенно дружны. И Дарси, и Элизабет сильно к ним привязались и испытывали глубокую благодарность к этим людям, которые, пригласив ее в Дербишир, способствовали их союзу».
Тетя Франсис с наслаждением вздохнула.
– Ненавижу читать последнюю строчку интересной книги. Ты, наверное, тоже?
Сюзанна вздрогнула. Честно говоря, она не слышала, как тетя прочитала последнюю строчку.
– Но конец счастливый, – дипломатично заметила она. Тайком от тети она уже прочла его накануне.
Сюзанна заглянула в альбом и, к своему удивлению, обнаружила причину, по которой не слышала последнюю фразу книги: угол страницы занимало лицо виконта. На ее рисунке он выглядел насмешливым, но в уголках глаз таилась печаль, а губы – его великолепные губы – были изогнуты в какой-то неуверенной улыбке. Она провела пальцем по его лицу, ноготком обвела контур губ. Потом, внезапно смутившись, перевернула страницы назад, к безопасным папоротникам и деревьям.
– Как проходят ваши экскурсии с виконтом?
Неужели тетя по чистому совпадению перевела разговор со счастливого конца книги на виконта?
– Ах... очень хорошо. Он джентльмен до мозга костей. – Сюзанна постаралась, чтобы в голосе не прозвучало сожаление.
– Вот тут, я честно говоря, сомневаюсь, – весело произнесла тетя. – Я так просто уверена, что он выходит за пределы этого понятия. Но в твоей безопасности я тоже уверена, Сюзанна, что бы там ни говорили соседи. Отец хорошо его воспитал.
Как ни странно, но Сюзанну тетушкина уверенность скорее разочаровала, чем успокоила.
– А в его прошлом действительно было что-то скандальное? – спросила она осторожно. Вообще-то она не хотела этого знать. Строить догадки куда увлекательнее.
– Ну, случилось кое-что, когда он был совсем еще юным. Однажды отец ни с того ни с сего отправил его служить в армию. Или в военную школу, точно не помню. То его видели каждый день, и вдруг он раз – и исчез! В этой истории замешана одна местная девушка – не помню ее имени.
«Каро», – едва не подсказала Сюзанна. Но промолчала. Ей почему-то показалось, что это было бы предательством по отношению к виконту.
– Сейчас это уже не имеет значения, – продолжала тетушка. – Он послужил отечеству, а это, на мой взгляд, искупает все старые грехи. Но ты представляешь, что такое молва? Люди прицепятся к какому-то событию и раздувают его на все лады, слухи расползаются, как сорняки. Он был славным мальчиком, хоть и необузданным. А повзрослев, стал хорошим человеком. Это видно по его глазам, – добавила тетушка, указывая пальцами на свои карие глаза. – В Барнстабл он сейчас редко наведывается, но никогда не забывает навестить меня. Как и пристало настоящему джентльмену.
Сюзанна согласилась с ней про себя, и ей стало приятно, когда она представила, как Кит сидит напротив тети Франсис в этой самой гостиной, пьет чай и разговаривает о...
О чем? О страшных романах?
– Виконт считает, что у меня талант к рисованию, – скромно проговорила Сюзанна. Прежде она ни с кем не говорила о своем таланте.
– Вот как? – Тетя, казалось, очень обрадовалась. – Ты и впрямь талантлива? Не просто барышня, которая рисует в альбоме для развлечения, как все прочие?
– Он так считает. Как вы думаете, я унаследовала это от отца? – Она вспомнила, что Кит посоветовал ей спросить об этом, ему почему-то казалось это важно.
– Вполне возможно, деточка. Одному Богу известно почему, но никто из Мейкписов не обладал талантом художника.
Сюзанна слегка нахмурилась. В ответе тети не было смысла.
– Но вы все же считаете, что я могла унаследовать способности от отца? – спросила она осторожно, опасаясь, что у тетушки появились признаки слабоумия и пора подумать о том, чтобы перебраться от нее куда-нибудь в другое место.
– Э-э... да, деточка. – Тетя тоже почему-то заволновалась. – Именно это я и хотела сказать.
Они уставились друг на друга с настороженной вежливостью. Тетины спицы почти остановились. Повисло неловкое молчание. А ведь началось все с самого невинного разговора.
– Джеймс, – снова заговорила Сюзанна. – Мой отец. От него я унаследовала талант? Вы это имели в виду?
Тетушкины спицы замерли.
– О Боже мой! Боже мой, Боже!
Тетя выпрямилась и поправила очки. Сюзанна замолчала и откинулась в кресле. Тетя вовсе не выглядела слабоумной, напротив, она отдавала себе отчет в своих словах.
– Тетя Франсис, вы...
– Боже милостивый! Сюзанна, неужто ты не знаешь?
Сюзанне захотелось закрыть глаза и воскликнуть: «Пожалуйста, только не надо никаких откровений!» Но не спросить было невозможно.
– О чем вы, тетя Франсис?
– О. том, что Джеймс не был твоим отцом, деточка.
Настала очередь Сюзанны замереть.
– Прошу прощения... – пробормотала она еле слышно.
– Я сказала, что Джеймс не был...
– Да, я слышала, – перебила ее Сюзанна. – Извините. Я хотела... – Она резко тряхнула головой. – Что вы сказали?
– Ох, моя дорогая! Моя бедняжка! – Тетя сильно расстроилась. – Я виновата, я не хотела тебя пугать. Мне в голову не могло прийти, что ты не знаешь.
Сюзанна замерла, мысли путались. «Джеймс не был твоим отцом».
– Но разве поверенный не упомянул об этом? Когда читал тебе завещание? – Тетя участливо вгляделась в ее лицо. – Значит, нет, – заключила она минуту спустя, увидев, как ошеломлена Сюзанна.
– Но как же?.. Почему?.. Я хочу сказать, что... – Она не находила нужных слов и, отчаявшись, замолчала. К счастью, тете удалось взять себя в руки.
– Деточка, я расскажу тебе все, что знаю, все, что узнала от другого своего родственника, так что историю ты услышишь из третьих рук, Сюзанна. Почти двадцать лет назад Джеймс поехал в один городок под названием Горриндж. И вернулся оттуда с маленькой девочкой родом из этого Горринджа, хотя толком ничего никому не известно.
– Этой девочкой была я?
– Похоже на то. В семье считали, что у Джеймса была там любовница, и она умерла, а ребенок – от нее. Мать Джеймса этому бесконечно радовалась, потому что, видишь ли, Джеймс не очень-то интересовался женщинами. Он больше любил вазы и произведения искусства, насколько мне известно.
– Это правда, – тихо произнесла Сюзанна, вспомнив, как бесконечной вереницей сначала стекались в их дом, а затем покидали его вазы, картины и всяческие безделушки. – Так и было. Но... почему же... Я просто не понимаю.
– Прости, милая, но я рассказала все, что знаю. Вряд ли кто-то смог бы рассказать тебе подробности. Джеймс всегда оставался загадкой для семьи. Ему нравилось держать родственников на расстоянии.
– Но... моя мать? У меня есть ее портрет, я – вылитая она! Так они не были... Разве они не были... Они были женаты? Разве он не был женат?
– Женат? Боже мой, деточка, я так не думаю. Во всяком случае, о женитьбе Джеймса никто из нас никогда не слышал. Но может быть, твоя матушка была замужем за кем-то другим? – спросила она, не желая окончательно расстраивать Сюзанну, которой оставалось лишь предположить, что ее мать была падшей женщиной.
– За человеком, который и являлся моим настоящим отцом!
– Несомненно, так и было, деточка, – торопливо подхватила тетя. – Ты осталась круглой сиротой, и Джеймс удочерил тебя.
– Но тогда вы на самом деле вовсе не моя тетя?
Сюзанна потупилась. Наступило молчание.
– Ох, – выдохнула тетя Франсис. Снова стало тихо, потом Сюзанна услышала, как тетя Франсис хлопает по кушетке. – Иди сюда, деточка!
Сюзанна подняла глаза, изо всех сил стараясь придать лицу стоическое выражение, и, подойдя к кушетке, забралась на нее с ногами. Тетя Франсис ласковым кивком указала на свое пухлое плечо. Поколебавшись мгновение, Сюзанна осторожно положила на него голову. Она выросла, так и не изведав этого утешения – прилечь щекой на плечо другой женщины. От избытка чувств в глазах ее блеснули слезы.
Тетя Франсис ласково гладила ее по голове прохладной шершавой рукой.
– Ну вот! Мне очень жаль, что я расстроила тебя после такого славного вечера, деточка. Но разве не лучше знать правду?
– Наверное, лучше. Это, по крайней мере, мне многое объясняет, тетя Франсис. В доме не было ни одного маминого портрета. Я вообразила, что ее смерть причинила отцу слишком сильную боль, и он не мог вынести никаких напоминаний о ней. Очень романтическая идея, правда?
Тетя Франсис кивнула.
– И еще он... – Сюзанна судорожно сглотнула. – Он никогда не любил меня по-настоящему. Нет-нет, он был очень добрым, – поспешно добавила она. – Но не так, как свойственно отцам. Он редко бывал дома и не особенно нуждался в моем обществе.
«Похоже, я жалуюсь», – подумала Сюзанна и почувствовала к себе презрение. Никогда прежде Сюзанне не приходилось жаловаться. Это означало, что она забыла о гордости и что ей очень нравится, когда ее гладят по голове. «Это всего разок, – сказала она себе, – а потом я снова встряхнусь».
– Я уверена, он любил тебя, – твердо сказала тетя Франсис.
– Вы действительно так считаете?
– Он не жалел денег на тебя все эти годы, не так ли? Позаботился, чтобы у тебя было все, в чем ты нуждалась.
«Кроме мамы и папы», – мелькнула у Сюзанны предательская мысль.
– Вы правы. – На это она, конечно же, не могла ничего возразить. Но ее не покидало сильнейшее чувство нереальности происходящего. Сюзанна полагала, что уже потеряла все, кроме самой себя: но пусть жизнь ее разрушена, девушка твердо знала, что она – Сюзанна Мейкпис, дочь Джеймса Мейкписа.
Но выходит, себя она тоже потеряла!
– Интересно, почему Джеймс так и не сказал тебе? – задумчиво проговорила тетя.
– Наверное, не считал это важным. – Сюзанне казалось невероятным, что кто-то может считать семью чем-то неважным. Семья была единственным, чего ей не хватало, и, как оказалось, единственным, чего она по-настоящему хотела. Наверное, он собирался однажды все ей рассказать. Откуда Джеймс Мейкпис знал, что ему перережут горло? – А может, он считал, что, сохранив все в тайне, обеспечит мне более выгодное замужество...
– Возможно, ему было что скрывать, – сказала тетя Франсис. Сюзанне эта мысль тоже не раз приходила в голову по поводу ласкового незнакомца, каким был для нее отец. Ей внезапно вспомнилась гадюка, притаившаяся в безобидной корзинке с бутербродами. «Что мы в самом деле знаем друг о друге?»
Но тут что-то проклюнулось у нее внутри, похожее на робкий росток надежды. И постепенно росток этот дал пышные всходы.
Сюзанна всегда считала, что у нее нет родных, кроме отца, – ни матери, ни сестер и братьев, родных или двоюродных. А теперь ее семья может оказаться какой угодно. Возможно, у нее дюжина родственников, а возможно, ни одного. Ее жизнь, ее будущее, которые несколько минут назад, казалось, были размером с этот крохотный домишко, теперь представлялись бескрайними, как море возможностей в этом широком мире. Она и понятия не имела, с какого конца начать поиски, но ее воображение уже усиленно заработало. А что, если она незаконная дочь принца? А что, если простая крестьянка? А что...
– Очень может быть, что у меня есть родные, – сказала Сюзанна тете.