Смок Белью

      Вот тут-то Бешеный и подозвал хозяина и за плечо притянул его к себе.
      – Слушай, Славович, – хрипло зашептал он ему на ухо. – Вчера вечером я тебе принес две дюжины яиц. Где они?
      – В кладовой, я только пяток разморозил и держу для вас наготове.
      – Это не для меня, – еще тише прошептал Бешеный. – Свари их всмятку и преподнеси мисс Эрол.
      – Я сам сейчас все сделаю, – заверил Славович.
      – Да передай от меня поклон, не забудь, – прибавил Бешеный, отпуская наконец плечо Славовича, которое он до сих пор держал железной хваткой.
      Люсиль Эрол сидела, уставясь в тарелку, и на ее хорошеньком личике было ясно написано, что грудинка с консервированным картофельным пюре приводит ее в совершенное уныние. И тут Славович поднес ей на тарелке два сваренных всмятку яйца.
      – Мистер Бешеный просит оказать ему честь, – сказал он так, что его услышали и за соседним столиком.
      «Вот это актриса!» – подумал Смок, глядя на Люсиль. Лицо ее радостно вспыхнуло, она невольно обернулась – вот-вот улыбнется! – и только усилием воли сдержалась и что-то сказала Славовичу. Бешеный под столом наступил Смоку на ногу.
      – Будет ли она есть? Вот что главное! Будет она есть? – тревожно шептал он.
      Они искоса поглядывали на соседний столик и видели, что Люсиль колеблется: она едва не отодвинула тарелку, но соблазн был слишком велик.
      – Беру все яйца! – сказал Бешеный. – Контракт остается в силе. Ты видел? Нет, ты видел? Она чуть не улыбнулась. Я ее знаю. Теперь все в порядке. Еще пара яиц завтра – и она простит меня, и конец ссоре. Я так благодарен тебе, Смок, я бы пожал тебе руку, да боюсь, она увидит. Ты не грабитель, нет, ты мой благодетель!

6

      Смок вернулся домой в самом праздничном настроении и застал Малыша мрачнее тучи за пасьянсом. Смоку было известно: раз Малыш сел за пасьянс – значит все плохо на этом свете.
      – Молчи и не приставай ко мне, – буркнул Малыш вместо приветствия.
      Но немного погодя его прорвало, и он излил перед Смоком душу.
      – Все пошло прахом, – в отчаянии объявил он. – Мы вылетели в трубу. Завтра во всех кабачках будут продавать коктейль с яйцом по доллару стакан. Всякий бездомный нищий мальчишка в Доусоне сможет есть яйца до отвала. Как по-твоему, с кем я встретился? Один человек привез на продажу три тысячи яиц – понятно тебе? Три тысячи, он только что доставил их сюда с Сороковой мили.
      – Враки, – недоверчиво сказал Смок.
      – Да, враки, черта с два! Я сам их видел. Его зовут Готеро – такой огромный парень с голубыми глазами. Француз из здешних. Он сначала спрашивал тебя, а потом отозвал меня в сторону и убил насмерть. Он прослышал, что мы покупаем яйца, понимаешь? Он знал, что на Сороковой Миле есть три тысячи штук, и прямо поехал и купил их. «Покажи их мне», – говорю. И он показал. Там, на берегу, были его упряжки, собаки отдыхали и два индейца-погонщика тоже, они только-только добрались с Сороковой Мили. И на нартах ящики из-под мыла, такие, знаешь, деревянные ящики. Мы вытащили один и прямо тут же, на льду, между торосами, вскрыли. А там – яйца! Полно яиц, и все опилками пересыпаны. Продулись мы с тобой, Смок! Наша карта бита. Знаешь, что этот нахал мне заявил? Что он их все нам отдаст по десять долларов за штуку. А знаешь, что он делал, когда я уходил? Писал объявление, что продает яйца. Он предлагает нам первым купить всю партию по десять долларов и будет ждать до двух часов дня. А если мы не купим, выбросит их на рынок и испортит нам всю музыку. Я, говорит, этими делами никогда не занимался, но уж когда счастье само плывет в руки, я его не упущу, – это он про нас с тобой.
      – Ну, ничего, – беспечно сказал Смок. – Только не теряй голову и дай мне подумать. Надо действовать быстро и слаженно, в этом весь секрет. Я сговорюсь с Бешеным, чтобы он в два часа пришел за своей покупкой. А ты купи яйца у этого Готеро. Поторгуйся с ним как следует. Даже если они тебе обойдутся по десять долларов штука, все равно мы сбудем их Бешеному по той же цене. А купишь дешевле – прекрасно, Мы еще заработаем на этом. Ну, шагай. Смотри, чтобы они были здесь в два часа, не позже. Попроси собак у полковника Бови и нашу упряжку тоже возьми. И будь здесь ровно в два.
      И Смок стал спускаться с холма.
      – Послушай, – крикнул вдогонку Малыш, – ты бы прихватил зонтик! А то, глядишь, с неба яйца посыплются.
      Смок нашел Бешеного в кабачке «М. и М.»; последовало бурное объяснение.
      – Имей в виду, мы тут купили еще яиц, – сказал Смок, когда Бешеный согласился прийти к ним в два часа и тут же расплатиться.
      – Везет вам на яйца, не то что мне, – сказал Бешеный. – А сколько штук еще вы купили и сколько песку мне приносить?
      Смок заглянул в записную книжку.
      – Малыш подсчитал, что у нас сейчас три тысячи девятьсот шестьдесят два яйца. Если помножить на десять…
      – Сорок тысяч долларов! – завопил Бешеный. – Вы ж говорили, что у вас их девятьсот штук с чем-то! Это – вымогательство! Я на это не пойду.
      Смок вытащил из кармана контракт и показал пункт об оплате всей партии яиц.
      – Тут не указано, сколько именно яиц мы тебе поставляем. Ты обязался уплатить наличными по десять долларов за каждое полученное от нас яйцо. Теперь их у нас прибавилось, но контракт есть контракт, ты сам его подписал. Говоря по чести, мы узнали про эту новую партию уже после того, как ты его подписал. Тогда уж нам пришлось купить их, а то вся наша операция лопнула бы.
      Пять долгих минут Бешеный боролся с собой, не в силах вымолвить ни слова, и наконец все-таки сдался.
      – Плохо мое дело, – уныло сказал он. – Куда ни повернись, всюду яйца, прямо шагу ступить нельзя. Надо мне поскорей развязаться с этой историей. А то еще, пожалуй, яичная лавина свалится на голову. В два часа я буду у вас. Но подумать только: сорок тысяч долларов!
      – Всего тридцать девять тысяч шестьсот двадцать, – поправил Смок.
      – Да ведь это двести фунтов песка! – вне себя крикнул Бешеный. – Мне придется привезти его на собаках!
      – Мы дадим тебе свою упряжку, чтобы отвезти яйца, – вызвался Смок.
      – А потом куда я их дену? Ну, ничего. Я приду. Но теперь я до самой смерти яйца в рот не возьму. Мне о них и думать тошно.
      В половине второго по крутому склону холма поднялись две упряжки – это Малыш привез яйца, купленные у Готеро.
      – Мы заработаем почти вдвое, – говорил он, пока они со Смоком перетаскивали ящики в хижину. – Я дал за них по восемь долларов, француз крепко выругался по-своему – и согласился. Стало быть, у нас чистой прибыли по два доллара на штуку, а ведь их три тысячи. Я уплатил ему сполна. Вот расписка.
      Пока Смок доставал весы и готовил все к приходу Бешеного, Малыш погрузился в расчеты.
      – Вот оно, все подсчитано! – с торжеством объявил он. – Мы получаем двенадцать тысяч девятьсот семьдесят долларов барыша. И Бешеный не в убытке. Он получает мисс Эрол. И яйца тоже достаются ему. Как ни верти, дело для всех выгодное. В накладе никто не останется.
      – Готеро и тот выручил двадцать четыре тысячи, – рассмеялся Смок. – Ну тут, конечно, надо вычесть, во что ему обошлись яйца и перевозка. А если Бешеный захочет придержать эти яйца, он еще на них наживется.
      Ровно в два часа Малыш, выглянул за дверь, увидел, что к ним поднимается Бешеный. Он вошел оживленный и деловитый. Снял тяжелую медвежью шубу, повесил ее на гвоздь и подсел к столу.
      – Ну, подавайте сюда ваш товар, разбойники, – начал он. – Да смотрите, впредь не поминайте при мне о яйцах, не то плохо вам будет.
      – И все втроем стали подсчитывать яйца, которые Малыш со Смоком скупили до появления Готеро. Когда отсчитали двести штук. Бешеный вдруг ударил одно яйцо о край стола и большими пальцами ловко раскрыл его.
      – Эй! Постой! – запротестовал Малыш.
      – Мое это яйцо или нет? – огрызнулся Бешеный. – Я плачу за него десять долларов и не желаю покупать кота в мешке. Уж раз я выкладываю по десять долларов за яйцо, мне надо знать, что они свежие.
      – Если оно тебе не нравится, я могу его съесть, – лукаво предложил Малыш.
      Бешеный посмотрел, понюхал и покачал головой.
      – Незачем, Малыш. Яйцо хорошее. Дай-ка мне кастрюльку. Я его сам съем на ужин.
      И еще дважды Бешеный на пробу разбивал яйца и, убедившись, что они свежие, выливал их в стоящую рядом кастрюлю.
      – Тут на две штуки больше, чем ты говорил, Малыш, – сказал он, окончив считать. – Не девятьсот шестьдесят два, а девятьсот шестьдесят четыре.
      – Виноват, обсчитался, – с готовностью признал свою ошибку Малыш. – Мы их тебе так подкинем, для ровного счета.
      – Еще бы, вы можете себе это позволить, – хмуро согласился Бешеный. – Стало быть, одна партия есть. Девять тысяч шестьсот двадцать долларов. Получайте. Пиши расписку, Смок.
      – Да уж давай досчитаем до конца, – предложил Смок, – и за все сразу заплатишь.
      Бешеный покачал головой.
      – Я в счете не силен. Лучше сперва покончим с одной партией, чтоб не запутаться.
      Он достал из внутренних карманов шубы два мешочка с золотом, длинные, туго набитые, похожие на колбасы. Когда он расплатился за первую партию, в мешочках осталось золотого песка долларов на триста, не больше.
      Потом притащили ящик из-под мыла и начали пересчитывать следующие три тысячи яиц. Отсчитав первую сотню, Бешеный опять с силой стукнул яйцо о край стола. Раздался не треск, а такой звук, точно это было не яйцо, а мраморный шарик.
      – Насквозь промерзло, – сказал Бешеный и стукнул сильнее.
      Он поднял яйцо и они увидели, что на месте удара скорлупа рассыпалась в пыль.
      – Ну да, – сказал Малыш, как не промерзнуть, ведь их везли с Сороковой Мили. Их надо топором рубить.
      – Тащи топор, – сказал Бешеный.
      Смок принес топор, и Бешеный, у которого был меткий глаз и ловкая рука дровосека, разрубил яйцо точно пополам. Внутри оно выглядело весьма сомнительно. От недоброго предчувствия у Смока мороз пробежал по коже. Малыш оказался храбрее. Он взял половинку яйца и понюхал.
      – Запах самый обыкновенный, – сказал он.
      – Зато вид необыкновенный, – возразил Бешеный. – Да и какой может быть запах, оно же все промороженное. Постойте-ка.
      Он положил обе половинки на сковороду, поставил ее на переднюю конфорку горячей плиты, и все трое застыли в нетерпеливом ожидании, молча, с расширенными ноздрями. Постепенно по комнате начал распространяться самый недвусмысленный запах. Бешеный хранил молчание, и Малыш тоже не раскрывал рта, хотя все уже было ясно.
      – Выкинь его! – крикнул Смок, задыхаясь.
      – Что толку? – спросил Бешеный. – Все равно придется проверить остальные.
      – Только не здесь! – Смок закашлялся и с трудом одолел приступ тошноты. – Разрубай их, сразу будет видно. Выкинь его, Малыш! Выкинь вон! Уф! И не затворяй дверь.
      – Так и быть, Малыш, можешь их не есть, – насмехался Бешеный. – И уж разрешите мне поскорей убраться отсюда. В контракте речь идет только о свежих яйцах. Одолжите мне, пожалуйста, упряжку, я увезу те, что свежие, пока они тоже не протухли от такого соседства.
      Смок помог нагрузить нарты. А Малыш подсел к столу и начал раскладывать пасьянс.
      – Интересно, долго ли вы придерживали этот товар? – съязвил напоследок Бешеный.
      Смок не ответил и, взглянув на поглощенного пасьянсом Малыша, стал швырять ящики за дверь, прямо в снег. Потом спросил мягко:
      – Слушай, Малыш, во сколько тебе, говоришь обошлись эти три тысячи?
      – По восемь долларов штука. Молчи и не приставай ко мне. Я не хуже тебя умею считать. Мы потеряли на этой затее семнадцать тысяч долларов, да будет тебе это известно. Я подсчитал, еще когда мы сидели и собирались нюхать то первое яйцо.
      Смок раздумывал несколько минут, потом опять прервал молчание:
      – Слушай, Малыш. Сорок тысяч долларов – это ведь двести фунтов золотого песка. Бешеный взял нашу упряжку, чтобы отвезти яйца. Сюда он пришел без нарт. Два мешка с песком он принес прямо в карманах, они весили фунтов по двадцать, не больше. Уговор был платить сразу наличными. Он захватил с собой столько, сколько нужно было, чтобы расплатиться за хорошие яйца. Он не собирался платить за те три тысячи. Значит, он знал, что они тухлые. А откуда он знал? Как это понимать, скажи, пожалуйста?
      Малыш сгреб карты, хотел было стасовать их наново, потом остановился.
      – И понимать нечего. Младенец тебе растолкует. У нас семнадцать тысяч убытку. У Бешеного семнадцать тысяч барыша. Тем яйцам, которые привез Готеро, хозяин вовсе не Готеро, а сам Бешеный. Еще что тебя интересует?
      – Вот что. Почему ты не сообразил, что надо яйца сперва проверить, а потом уже платить за них?
      – Да очень просто. Этот мошенник Бешеный все рассчитал с точностью до секунды. Мне некогда было смотреть, свежие яйца или не свежие. Надо было скакать во весь дух, а то я не поспел бы сюда к расчету. А теперь будь так добр, разреши задать тебе один деликатный вопрос. Как, бишь, зовут ту особу, которая надоумила тебя заняться этой выгодной операцией?
      …Малыш в шестнадцатый раз безуспешно раскладывал свой пасьянс, а Смок уже принялся готовить ужин, когда к ним постучался полковник Бови, вручил Смоку письмо и прошел дальше, к себе домой.
      – Видал ты его? – с яростью крикнул Малыш. – Я думал, он вот-вот расхохочется. Поднимут нас с тобой на смех. Теперь нам в Доусоне не житье.
      Письмо было от Бешеного, и Смок прочел его вслух:
      «Дорогие Смок и Малыш! Нижайше вам кланяюсь и приглашаю вас сегодня на ужин к Славовичу. С нами ужинает мисс Эрол, а также Готеро. Пять лет назад, в Серкле, мы с ним были компаньонами. Он славный малый и будет моим шафером. Теперь насчет яиц. Они попали на Клондайк четыре года тому назад и уже тогда были тухлые. Они были тухлые еще тогда, когда их отправляли из Калифорнии. Они спокон веку тухлые. Один год они зимовали в Карлуке, другой – в Нутлике, последнюю зиму пролежали на Сороковой Миле, их там продали, потому что не была внесена плата за хранение. А на эту зиму, надо полагать, они застрянут в Доусоне. Не держите их в теплой комнате. Люсиль просит сказать вам, что мы все вместе как-никак расшевелили Доусон. Так что выпивка за вами, я считаю.
      С совершенным почтением ваш друг Б.».
      – Ну, что скажешь? – спросил Смок. – Мы, конечно, примем приглашение?
      – Я тебе одно скажу, – ответил Малыш. – Бешеному и разориться не страшно. Он же артист, черт его дери, замечательный артист. И еще я тебе скажу: плохая моя арифметика. У Бешеного будет не семнадцать тысяч барыша, а куда больше. Мы с тобой поднесли ему в подарок все свежие яйца, сколько их было на Клондайке, – девятьсот шестьдесят четыре штуки, считая те два, что я ему подкинул для ровного счета. И он, негодяй, еще нахально утащил с собой в кастрюльке те три, которые мы разбили на пробу. А напоследок вот что я тебе скажу. Мы с тобой записные старатели и прирожденные разведчики. Но что до финансовых махинаций и разных способов разбогатеть в два счета, тут мы такие простофили, каких еще свет не видал. Так давай уж лучше заниматься настоящим делом, будем лазить по горам и лесам, и если ты когда-нибудь заикнешься мне про яйца – кончено, я тебе больше не компаньон. Понятно?

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ПОСЕЛОК ТРУ-ЛЯ-ЛЯ

1

      Смок и Малыш столкнулись на углу возле салуна «Олений Рог». У Смока лицо было довольное, и шагал он бодро. Напротив, Малыш плелся по улице с самым унылым и нерешительным видом.
      – Ты куда? – весело окликнул Смок.
      – Сам не знаю, – был грустный ответ. – Ума не приложу. Прямо деваться некуда. Два часа убил на покер – скука смертная, карта никому не шла, остался при своих. Сыграл разок со Скифом Митчелом в криббедж на выпивку, а теперь вовсе не знаю, что с собой делать. Вот слоняюсь по улицам и жду – хоть бы подрался кто или собаки погрызлись, что ли.
      – Я тебе припас кое-что поинтереснее, – сказал Смок. – Потому и ищу тебя. Идем!
      – Прямо сейчас?
      – Конечно.
      – Куда?
      – На тот берег, в гости к старику Дуайту Сэндерсону.
      – Первый раз про такого слышу, – угрюмо ответил Малыш. – Вообще первый раз слышу, что на том берегу кто-то живет. Чего ради он там поселился? Он что, не в своем уме?
      – Он кое-что продает, – засмеялся Смок.
      – Чего там продавать? Собачью упряжку? Рудник? Табак? Резиновые сапоги?
      Смок только головой качал в ответ на все вопросы.
      – Пойдем – увидишь. Я хочу рискнуть: куплю у него товар, а если хочешь, входи в долю, купим пополам.
      – Уж не яйца ли? – воскликнул Малыш, скорчив испуганную гримасу.
      – Идем, – сказал ему Смок. – Пока будем переходить реку, можешь отгадывать до десяти раз.
      Улица вывела их на высокий берег Юкона, и они спустились на лед. В трех четвертях мили перед ними почти отвесно вставал противоположный берег – крутые утесы в сотни футов вышиной. К ним вела, кружа и извиваясь среди разбитых, вздыбленных ледяных глыб, едва заметная тропинка. Малыш плелся за Смоком по пятам, развлекаясь догадками: что же такое может продавать Дуайт Сэндерсон?
      – Оленей? Медные копи или кирпичный завод? Это на первый случай. Медвежьи шкуры, вообще меха? Лотерейные билеты? Картофельное поле?
      – Почти угадал, – ободряюще сказал Смок. – Но только подымай выше.
      – Два картофельных поля? Сыроварню? Торфяники?
      – Недурно, Малыш. Ты не так уж далек от истины.
      – Каменоломню?
      – Почти так же близко, как картофельные поля и торфяники.
      – Погоди. Дай подумать. Остался последний раз.
      Минут десять они шли молча.
      – Знаешь, Смок, не буду я больше голову ломать. Если то, что ты покупаешь, похоже сразу и на картофельное поле, и на торфяник, и на каменоломню, я не берусь отгадать. И не войду с тобой в долю, пока сам эту штуку не увижу и не пощупаю. Что это такое?
      – Ладно, скоро сам увидишь. Будь так добр, погляди вон туда, вверх. Видишь, вон там хибарка и из трубы дым идет? Это и есть жилье Дуайта Сэндерсона.
      – Ах, вот как? А больше у него ничего нет?
      – Больше ничего, – засмеялся Смок. – Не считая ревматизма. Говорят, он страдает ревматизмом.
      – Стой! – Малыш схватил товарища за плечо и силой остановил его. – Уж не собираешься ли ты в этом гиблом месте покупать землю под застройку?
      – На десятый раз отгадал. Шагай.
      – Погоди минутку! – взмолился Малыш. – Ты только посмотри, тут же одни утесы да откосы, ни клочка ровного, где же тут строиться?
      – Вот уж не знаю!
      – Так ты не собираешься тут ничего строить?
      – Дуайт Сэндерсон продает только под застройку, – уклончиво ответил Смок. – Идем. Нам надо еще одолеть эту гору.
      Подъем был крутой – казалось, узкая тропинка, петляя, ведет прямо в небо, точно лестница Иакова. Малыш охал и кряхтел на неожиданных поворотах и крутых откосах.
      – Выдумал тоже строить здесь! Да тут нет ровного местечка, чтобы почтовую марку налепить! И берег не годится, тут пароходы не пристают. Вся погрузка проходит по другой стороне. Вот он, Доусон. Там хватит места еще на сорок тысяч жителей. Слушай, Смок, ты питаешься мясом. Я это знаю. Тебе, конечно, не затем нужна эта земля, чтоб строиться на ней. Так какого черта ты ее покупаешь, скажи на милость?
      – Чтоб продать, конечно.
      – Но не все же такие сумасшедшие, как вы с Сэндерсоном.
      – Может, и не совсем такие, Малыш, но вроде того. Так вот, я возьму эту землю, разобью на участки и продам их здоровым и разумным жителям Доусона.
      – Ха! Весь Доусон до сих пор не забыл про те яйца. Ты что, хочешь еще больше насмешить народ?
      – Непременно.
      – Ну, знаешь, Смок, это больно дорогое удовольствие. Я помогал тебе смешить людей, когда мы скупали яйца, и мне лично обошелся этот смех почти что в девять тысяч долларов.
      – Ладно. На этот раз незачем тебе входить в долю. Барыши будут мои, но все равно ты должен мне помочь.
      – Это пожалуйста. И пускай надо мной еще посмеются. Но я не выброшу на это дело ни унции. Сколько Сэндерсон просит за землю? Долларов двести, триста?
      – Десять тысяч. Но желательно получить ее за пять.
      – Эх, почему я не священник! – сокрушенно вздохнул Малыш.
      – Что это вдруг?
      – Я бы произнес самую красноречивую проповедь на текст, который тебе, может быть, знаком, а именно – о дураке и его деньгах.
      – Войдите! – раздраженно откликнулся на их стук Дуайт Сэндерсон.
      Когда они вошли, он сидел на корточках перед каменным очагом и толок кофейные зерна, обернутые в кусок мешковины.
      – Чего вам? – грубо спросил он, высыпая истолченный кофе в кофейник, стоявший на угольях.
      – Хотим потолковать о деле, – ответил Смок. – Говорят, вы продаете эту землю под застройку. За сколько вы ее отдадите?
      – За десять тысяч, – был ответ. – Слыхали? А теперь смейтесь, если угодно, и убирайтесь вон. Вот она, дверь. До свидания.
      – Не затем я пришел, чтобы смеяться. Я мог бы найти себе другую забаву, а не лезть сюда, на вашу гору. Я хочу купить у вас землю.
      – Ах, вот как? Что ж, умные речи приятно и слушать. – Сэндерсон подошел и сел напротив посетителей, положив руки на стол и опасливо косясь на кофейник. – Я вам сказал мою цену и не стыжусь повторить: десять тысяч. Можете смеяться, можете купить – как угодно.
      И чтоб показать, насколько ему это безразлично, он узловатыми пальцами забарабанил по столу и уставился на кофейник. Потом начал напевать себе под нос: «Тра-ля-ля, тру-ля-ля, тру-ля-ля, тра-ля-ля…»
      – Послушайте, мистер Сэндерсон, – сказал Смок. – Эта земля не стоит десяти тысяч. Если б она стоила десять тысяч, ее можно было оценить и во сто тысяч. А если она не стоит ста тысяч – а вы сами знаете, что не стоит, – так не стоит и десяти центов.
      Сэндерсон постукивал по столу костяшками пальцев и бубнил себе под нос «тру-ля-ля, тра-ля-ля», пока кофе не убежал. Тогда он долил в кофейник немного холодной воды, отставил его на край очага и опять уселся на свое место.
      – А сколько вы дадите? – спросил он.
      – Пять тысяч, – ответил Смок.
      Малыш застонал.
      Снова молчание; старик барабанит по столу и напевает свое «тру-ля-ля».
      – Вы не дурак, – сказал он затем Смоку. – Вы говорите, если эта земля не стоит ста тысяч долларов, она не стоит и десяти центов. А сами предлагаете мне пять тысяч. Значит, она стоит и все сто тысяч.
      – Но вы не получите за нее и двадцати центов, – горячо возразил Смок, – хоть просидите тут до самой смерти.
      – От вас получу.
      – Нет, не получите.
      – Значит, буду сидеть тут, пока не помру, – отрезал Сэндерсон.
      Не обращая больше внимания на посетителей, он занялся своей стряпней, точно был один. Разогрел котелок с бобами, лепешку и принялся за еду.
      – Нет, спасибо, – пробормотал Малыш. – Мы ни капельки не голодны. Мы только что пообедали.
      – Покажите ваши бумаги, – сказал наконец Смок.
      Сэндерсон пошарил в изголовье своей койки и вытащил сверток документов.
      – Все в полном порядке, – сказал он. – Вот эта длинная, с большими печатями, прислана прямиком из Оттавы. Это вам не бумажонка от местных властей. Само канадское правительство дало мне право собственности на эту землю.
      – Это было два года назад? А сколько участков вы уже продали? – осведомился Смок.
      – Не ваше дело, буркнул Сэндерсон. – Я могу и один жить на своей земле, если пожелаю. Законом это не возбраняется.
      – Даю вам пять тысяч, – сказал Смок.
      Сэндерсон покачал головой.
      – Не знаю, кто из вас больше спятил, – горестно промолвил Малыш. – Выйдем на минуту, Смок. Я хочу тебе сказать два словечка.
      Смок нехотя повиновался – уж очень настаивал его компаньон.
      – Ты только сообрази, – сказал Малыш, когда они вышли за дверь, – ведь вокруг этого дурацкого участка всюду такие же скалы, и они ничьи. Застолби их и стройся сколько душе угодно.
      – Они не годятся, – ответил Смок.
      – Да почему не годятся?
      – Тебя удивляет, почему я покупаю именно это место, когда кругом земли сколько хочешь?
      – Еще бы не удивляло, – подтвердил Малыш.
      – То-то и оно! – с торжеством сказал Смок. – Раз ты удивляешься – значит, и другие удивятся. И от удивления все сбегутся сюда. Раз ты удивляешься, значит, я правильно рассчитал. Вот что я тебе скажу, Малыш: Я поднесу Доусону такой подарок, что они забудут, как смеяться над нами из-за тех яиц. Вернемся в дом.
      – Здорово, – сказал Сэндерсон, снова увидев их в дверях. – А я думал, вас и след простыл.
      – Ну, за сколько вы уступите землю? – спросил Смок.
      – За двадцать тысяч.
      – Даю вам десять.
      – Ладно, продам за десять. Я только этого и хотел. А вы когда выложите денежки?
      – Завтра в Северо-западном банке. Но за эти деньги мне нужны от вас еще две вещи. Во-первых, когда вы получите свои десять тысяч, вы уедете на Сороковую Милю и пробудете там до конца зимы.
      – Это можно. Еще что?
      – Я вам заплачу двадцать пять тысяч, а вы мне пятнадцать вернете.
      – Согласен. – Сэндерсон повернулся к Малышу. – Когда я поселился здесь, все говорили, что я дурак, – сказал он насмешливо. – Что ж, значит, такому дураку цена десять тысяч долларов, так, что ли?
      – На Клондайке полно дураков, – только и нашелся ответить Малыш, – глядишь, которому-нибудь и повезет.

2

      На другой день была законно скреплена продажа земли, принадлежавшей Дуайту Сэндерсону («землевладение, которое впредь должно именоваться поселком Тру-ля-ля», – как было обозначено в купчей по требованию Смока). И кассир Северо-западного банка отвесил Сэндерсону на двадцать пять тысяч принадлежавшего Смоку золотого песка, причем несколько случайных посетителей заметили и эту процедуру, и размер суммы, и получателя.
      Золотоискатели – народ подозрительный. Чуть кто сделал что-либо не совсем обычное – даже просто-напросто отправился поохотиться на лося или вышел ночью полюбоваться северным сиянием, – как все уже готовы заподозрить, что он нашел золотые россыпи или наткнулся на богатую жилу. И, конечно, едва стало известно, что такой видный житель Доусона, как Смок Беллью, выплатил старику Дуайту Сэндерсону двадцать пять тысяч долларов, весь город пожелал узнать, за что уплачены эти деньги. Дуайт Сэндерсон помирал с голоду на своей заброшенной земле – что же у него, спрашивается, могло быть такого, что стоило бы двадцать пять тысяч долларов? Ответа не было – и, естественно, жители Доусона с лихорадочным любопытством следили за каждым шагом Смока.
      К середине дня распространился слух, что несколько десятков доусонцев уложили свои походные мешки и инструменты и припрятали в кабачках по Главной улице, чтобы можно было в любую минуту двинуться в путь. Куда бы ни направлялся Смок, множество глаз следило за ним. Его считали человеком серьезным, и ни один из многочисленных знакомых не осмелился спросить его про сделку с Дуайтом Сэндерсоном. С другой стороны, никто ни словом не упоминал при нем о яйцах. Столь же дружелюбное внимание повсюду встречал и Малыш.
      – Прямо как будто я убил кого или оспа у меня, так они за мной следят, а заговорить боятся, – жаловался Малыш, повстречав Смока у входа в «Олений Рог». – Вон, видишь, по той стороне улицы идет Билл Солтмен? Ему до смерти хочется поглядеть на нас, а он уставился куда-то в конец улицы. Можно подумать, что он нас и знать не знает. А я спорю на хорошую выпивку: вот завернем сейчас за угол, будто спешим куда-то, а потом повернем назад – и уж непременно налетим на него, потому как он сразу поскачет за нами.
      Они испробовали этот трюк – и в самом деле, когда повернули назад, за углом натолкнулись на Солтмена, который шагал им вдогонку широким походным шагом.
      – Здорово, Билл! – приветствовал его Смок. – Далеко собрался?
      – Здорово! Просто так, вышел прогуляться, – ответил Солтмен. – Просто вышел прогуляться. Чудная погода, правда?
      – Ха! – усмехнулся Малыш. – Это ты так прогуливаешься? А я-то думал: вот несется во весь опор!
      В тот вечер, кормя собак, Малыш безошибочно чувствовал, что из темноты в него впиваются десятки пар глаз. И, привязывая собак к столбу, вместо того чтобы оставить их на ночь на свободе, он знал, что дает Доусону новый повод для волнений.
      Обдумав заранее план действий, Смок поужинал в ресторане и принялся развлекаться. Он нарочно кружил по всему Доусону – и всюду оказывался в центре внимания. Кабачки, куда он заходил, тотчас наполнялись народом и сразу пустели, как только он выходил за дверь. Если он подсаживался к дремавшей, всеми заброшенной рулетке и покупал партию фишек, вокруг сразу собирался десяток игроков. Он не удержался от маленькой мести – встал и вышел именно в ту минуту, когда Люсиль Эрол запела самую популярную песенку. Добрых две трети слушателей покинули зал вслед за Смоком.
      В час ночи он прошел по Главной улице, на которой царило необычайное оживление, свернул на перекрестке и стал подниматься на холм, к своей хижине. На полдороге он остановился и ясно услышал, как позади поскрипывает снег под чьими-то мокасинами.
      Целый час хижина была погружена в темноту; потом Смок зажег свечу, и, выждав ровно столько времени, сколько надо человеку, чтобы одеться, они с Малышом вышли и начали запрягать собак. Работая при свете, падавшем от отворенной двери, они услышали неподалеку слабый свист. Ответный свист донесся откуда-то снизу.
      – Ты только послушай, – усмехнулся Смок. – Это они следят за нами и сообщают обо всем в город. Пари держу, что в эту самую минуту по крайней мере человек сорок вылезают из-под одеял и натягивают штаны.
      – Ну и глупый же народ! – фыркнул Малыш. – Ничего не стоит их обжулить. Знаешь, чудаки, которые в наше время зарабатывают деньги своим горбом, это… это просто чудаки! На свете полнымполно дурачья, они только и ждут, чтоб им облегчили карманы. И вот что я тебе скажу: если ты еще не передумал, возьми меня в долю.
      Груз на нартах был невелик – меховые одеяла, запас провизии. Небольшой моток стальной проволоки едва заметно выглядывал из-под мешка со съестным, и на самом дне нарт был почти совсем спрятан лом.
      Рукою в рукавице Малыш с нежностью погладил проволоку и еще разок ласково дотронулся до лома.
      – Ха! – шепнул он. – Я и сам бы призадумался, если б темной ночью заметил в чьих-нибудь нартах этакие штуки.