Джек ЛОНДОН
      ПОЛЬЗА СОМНЕНИЙ
      Рассказ
      Перевод с английского
      I
      Картер Уотсон, со свежим номером журнала подмышкой, медленно шел по улице, с любопытством озираясь вокруг. Двадцать лет прошло с тех пор, как он бывал на этой самой улице, и изменения, которым она подверглась, были грандиозны и изумительны. В ту пору, когда он, еще мальчуганом, шатался по улицам этого западного городка, насчитывающего теперь триста тысяч душ, его население составляло всего тридцать тысяч человек. В те дни улица, на которой он сейчас находился, была расположена в тихом рабочем квартале. В этот вечер он убедился, что порок и буйство захлестнули этот мирный район. Улица кишела китайскими и японскими лавчонками и притонами вперемежку с кабаками самого низкого пошиба для белых. Мирная уличка его юношеских лет превратилась в самый буйный квартал города.
      Он посмотрел на часы. Половина шестого. В этот час дня в таком районе все еще погружено в сон; он хорошо это знал, но его разбирало любопытство. В течение двух десятков лет, отданных скитаниям и изучению социальных условий во всех странах земного шара, родной город неизменно воскресал в его памяти как милый сердцу и отрадный уголок земли. Метаморфоза, происшедшая с ним, была потрясающа. Он непременно продлит свою прогулку, чтобы увидеть, до какого позора докатился его город.
      И еще одно обстоятельство: Картер Уотсон был наделен чуткой общественной и гражданской совестью. Обладая независимым состоянием, он не любил растрачивать свою энергию на званые чаепития и обеды в светском обществе; он был равнодушен к актрисам, скаковым лошадям и другим подобным развлечениям. Он был немножко помешан на морали, как реформатор крупного масштаба, хотя деятельность его заключалась преимущественно в том, что он сотрудничал в толстых журналах и трехмесячниках и издавал блестящие и умно написанные книги, посвященные рабочему классу и обитателям трущоб.
      Среди заглавий двадцати семи его трудов попадались такие: "Если бы Христос явился в Новый Орлеан", "Переработавшийся рабочий", "Жилищная реформа в Берлине", "Сельские трущобы в Англии", "Население Ист-Сайда", "Реформа в противовес революции", "Университетский городок как теплица радикализма", "Пещерные люди цивилизации".
      Однако Картер Уотсон не был ни помешанный, ни фанатик. Он не терялся, натыкаясь на ужасы, - он их подвергал изучению и разоблачению. Не было в нем и ребячьего энтузиазма. Его выручал природный юмор, накопленный годами опыт и консервативный философский темперамент. Не терпел он также теорий молниеносных преобразований. Он полагал, что общество может совершенствоваться лишь в мучительно долгом и болезненно тяжком процессе эволюции. Он не признавал ни коротких путей, ни мгновенных перерождений. Совершенствование человечества достигается ценой отчаянной борьбы и страданий, точно так же, как в прошлом осуществлялись все социальные завоевания.
      Но в этот летний вечер Картер Уотсон горел любопытством. Прогуливаясь по улице, он остановился перед баром, на пышной вывеске которого красовалась надпись: "Вандом". Две двери вели внутрь заведения. Одна, как видно, к буфетной стойке. Этого входа он не стал исследовать. Другой вход открывался в узкие сени. Пройдя их, он очутился в огромной комнате, заставленной столиками и стульями. При тусклом освещении в дальнем углу можно было различить пианино. Отметив себе мысленно, что сюда еще надо будет вернуться, чтобы заняться изучением той категории людей, которые выпивают за этими столиками, он стал обходить комнату вдоль стен.
      В глубине ее небольшой коридорчик вел в миниатюрную кухню, и в ней за столом сидел в одиночестве Пэтси Хоран, владелец "Вандома", торопившийся проглотить свой ужин до вечернего наплыва посетителей. Пэтси Хоран был зол на весь мир. Утром он встал с левой ноги, и все у него не ладилось. Если бы спросить его служащих, они охарактеризовали бы его душевное состояние как хандру. Но Картер Уотсон не знал этого. Пока он двигался по коридорчику, угрюмый взгляд Пэтси Хорана случайно упал на обложку журнала, который Картер держал подмышкой. Пэтси не знал Картера Уотсона, не знал и того, что под мышкой у него иллюстрированный журнал. Томимый хандрою Пэтси решил, что незнакомец принадлежит к разряду тех назойливых субъектов, которые портят и уродуют стены его помещения, наклеивая на них или прикалывая кнопками рекламы. Раскрашенная обложка журнала показалась ему такого рода рекламой. С этого и началась история. Пэтси с ножом и вилкой кинулся к Картеру Уотсону.
      - Вон отсюда! - взревел Пэтси. - Знаю твои штуки!
      Картер Уотсон опешил. Человек вырос перед ним, как чертик из табакерки.
      - Стены мои пачкать? - кричал Пэтси, изрыгая поток отвратительной ругани.
      - Если я вас неумышленно обеспокоил...
      Большего, однако, выговорить посетителю не удалось. Пэтси оборвал его.
      - Убирайся прочь! Заткни свою глотку! - изрек Пэтси, для большей убедительности сопроводив приглашение взмахами ножа и вилки.
      В воображении Картера Уотсона мгновенно возникла вилка, вонзившаяся ему в бок; он понял, что поступит опрометчиво, если не "заткнет свою глотку", и быстро повернул к выходу. Вид его покорного отступления, надо полагать, еще больше разъярил Пэтси Хорана, ибо сия достойная личность, выронив из рук столовую утварь, ринулась на него. Пэтси Хоран весил сто восемьдесят фунтов, столько же весил и Уотсон. В этом отношении они были равны. Но Пэтси был напористый, грубый и неотесанный трактирный забияка, тогда как Уотсон был боксер. В этом заключалось преимущество последнего: сильно размахнувшись, Пэтси промазал, попав кулаком в пустоту. Уотсону следовало ударить его влево наотмашь и бежать. Но Уотсон обладал и другим преимуществом. Боксерский и иной опыт, нажитый при изучении трущоб и гетто чуть ли не всего мира, приучил его к сдержанности. Он повернулся на каблуках и, вместо того, чтобы нанести удар, быстро нагнулся, избегнув удара противника, и схватил его. Но на стороне Пэтси, ринувшегося вперед, как бык, была сила разбега, тогда как у Уотсона, в момент, когда он повернулся, не было этой инерции. В результате оба всей тяжестью своих трехсот шестидесяти фунтов с грохотом рухнули на пол, причем Уотсон очутился под противником. Голова его коснулась задней стены комнаты, которая была довольно велика. Улица находилась теперь на расстоянии ста пятидесяти футов, - необходимо было быстро что-нибудь предпринять. Прежде всего нужно было избежать шума. Картеру отнюдь не улыбалось попасть в газеты этого города, где протекало его детство и где жили еще многие из его родичей и друзей семейства.
      Вот почему он сомкнул свои руки вокруг тела лежавшего на нем человека, плотно стиснув его, и стал ждать помощи, которая должна была явиться в ответ на шум, вызванный падением. Помощь и явилась: иначе говоря, шестеро мужчин выбежали из-за буфетной стойки и полукругом обступили лежавших.
      - Снимите его, ребята! - сказал Уотсон. - Я его не трогал и не желаю вступать в драку!
      Но полукруг хранил молчание. Уотсон держал противника и ждал. После ряда неудачных попыток повредить что-нибудь Уотсону, Пэтси предложил ему:
      - Отпусти меня, и я слезу с тебя.
      Уотсон отпустил его, но Пэтси, поднявшись на ноги и наклонившись над своим лежачим противником, приготовился драться.
      - Вставай! - скомандовал Пэтси.
      Голос его звучал грозно и неумолимо, подобно гласу божьему в день страшного суда, и Уотсон понял, что пощады ждать здесь не приходится.
      - Отойди прочь, и я встану, - возразил он.
      - Вставай, если ты джентльмен! - промолвил Пэтси; его бледно-голубые глаза пылали яростью, и кулак сжался для сокрушительного удара.
      В тот же момент он отвел ногу назад, чтобы пнуть противника в лицо. Скрестив руки, Уотсон загородил лицо от удара и вскочил на ноги с таким проворством, что успел схватить противника прежде, чем тот изловчился для удара. Не выпуская его, он обратился к свидетелям происходившего:
      - Уберите его от меня, ребята! Вы видите, я не наношу ему ударов. Я не желаю вступать в драку. Я хочу уйти отсюда.
      Круг оставался недвижим и безмолвен. Молчание принимало зловещий характер, и у Уотсона захолонуло сердце. Пэтси сделал попытку свалить его на пол, кончившуюся тем, что Уотсон опрокинул его на спину. Вырвавшись, Уотсон вскочил на ноги и устремился к выходу; но круг зрителей стал стеною на его пути. Он обратил внимание на их физиономии - бледные, белые, как мел, физиономии людей, никогда не видящих солнца, - и понял, что люди, загородившие ему дорогу, - ночные хищники городских трущоб. Его оттеснили назад к Пэтси, опять ринувшемуся на него с опущенной головой. Снова обхватил он врага и, пользуясь минутной передышкой, обратился к шайке. И опять его обращение осталось гласом вопиющего в пустыне. И тут Уотсона охватила жуть. Ибо он знал немало случаев, когда в такого рода притонах одиночки подвергались физическому насилию - им ломали ребра, расшибали физиономии, избивали до смерти. Он понял также, что если хочет спастись, то не должен наносить ударов ни нападающему, ни его пособникам.
      Но в нем кипело законное негодование. Семеро против одного - ни при каких обстоятельствах этого нельзя было назвать честной игрой! Он уже злился, в нем начал просыпаться дремлющий в каждом человеке зверь, жаждущий боя. Но он вспомнил о своей жене и детях, о своей незаконченной книге, о десятке тысяч акров своего ранчо - горного пастбища, которое он так любил. Мимолетным видением сверкнуло перед ним голубое небо, золотое солнце, заливающее светом пестреющие цветами луга, ленивый скот, бродящий по колено в ручьях, и мельканье форелей в водяной ряби. Жизнь была хороша, слишком хороша, чтобы рисковать ею под влиянием минутной вспышки животной ярости! Короче говоря, Картер Уотсон струхнул и скоро остыл.
      Его противник, мастерски взятый в тиски, силился сбросить его. Уотсон вновь положил Пэтси на пол, оторвался от него и был оттеснен расположившимися в круг людьми с бледными физиономиями; мотнув вниз головой, он увернулся от кулака Пэтси и вынужден был снова обхватить его. Это повторилось много раз. Уотсон становился все спокойнее и увереннее, тогда как озадаченный Пэтси, не имевший сил справиться с врагом, все больше распалялся дикой яростью. Зажатый в тиски, он стал колотиться головой о противника. Для начала он ударился лбом в нос Уотсона. В последовавших за этим схватках Уотсон прижимался лицом к груди Пэтси. Разъяренный Пэтси стал колотиться об его темя и таким манером подбил себе собственный глаз, нос и щеку. И чем больше Пэтси причинял себе изъянов, тем ожесточеннее колотился он о голову Уотсона.
      Это одностороннее побоище продолжалось минут двенадцать - пятнадцать. Уотсон не нанес ни единого удара и лишь старался увертываться. Когда он в минуты передышки, кружась между столами, делал попытки продвинуться к выходу, - люди с меловыми физиономиями хватали его за полы и отбрасывали назад под размахнувшуюся десницу Пэтси. Время от времени - и это повторялось бесконечное множество раз - он обхватывал Пэтси, клал на обе лопатки, опять начинал кружить его и подталкивать к двери; в направлении к этой цели он каждый раз продвигался на длину упавшего тела.
      В конце концов, без шапки, с растрепавшимися волосами, окровавленным носом и подбитым глазом, Уотсон выскочил на тротуар и попал в объятия полисмена.
      - Арестуйте этого человека, - задыхаясь, выговорил Уотсон.
      - Алло, Пэтси, - сказал полисмен, - из-за чего перепалка?
      - Алло, Чарли, - был ответ. - Этот тип входит...
      - Арестуйте этого человека, полицейский! - повторил Уотсон.
      - Пошел, пошел! Проваливай! - сказал Пэтси.
      - Проваливай! - добавил полисмен. - Если не уйдешь, я тебя арестую.
      - Не уйду, пока вы не арестуете этого человека. Он произвел на меня нападение, учинил ничем не вызванное насилие.
      - Так ли это, Пэтси? - спросил полисмен.
      - Пет. Я все расскажу тебе, Чарли, и, клянусь богом, у меня есть на это свидетели. Сижу я это в своей кухне за миской супа, как вдруг входит этот парень и начинает со мной шутки шутить. Сроду я его не видел раньше! Он был пьян...
      - Посмотрите на меня, полицейский, - запротестовал возмущенный социолог. - Разве я пьян?
      Полицейский окинул его угрюмым, враждебным взглядом и кивнул Пэтси в знак того, что он может продолжать.
      - Этот парнюга начинает приставать ко мне. "Я Тим Мак-Грэт, - говорит он, - и могу сделать с тобой все, что мне вздумается. Вскидывай руки!" Я улыбнулся, а он двинул меня раз и другой и пролил мой суп. Посмотри на мой глаз. Я чуть живой!
      - Как вы поступите, полицейский? - спросил Уотсон.
      - Иди, иди, убирайся! - послышалось в ответ. - Не то я, как пить дать, арестую тебя!
      Тут в Картере Уотсоне вспыхнула возмущенная гражданская добродетель.
      - Господин полицейский, я протестую...
      Но в тот же миг полицейский схватил его за руку и дернул так свирепо, что чуть не опрокинул его наземь.
      - Пойдем, ты арестован!
      - Арестуйте же и его! - потребовал Уотсон.
      - Черта с два! - был ответ. - Ты зачем напал на него, когда он мирно доедал свой суп?
      II
      Картер Уотсон был непритворно взбешен. Он не только подвергся беспричинному нападению, сильным побоям и аресту, но и все без исключения утренние газеты вышли с мрачными описаниями его пьяной ссоры с владельцем пресловутого "Вандома". Ни одна печатная строка не сообщала правды и не соответствовала действительности. Пэтси Хоран и его присные описали драку со всеми подробностями. Неоспоримо устанавливалось лишь одно - что Картер Уотсон был пьян. Его будто бы трижды выбрасывали в водосточную канаву, - и три раза возвращался он назад, с кровожадным намерением разнести заведение впрах. ВЫДАЮЩИЙСЯ СОЦИОЛОГ АРЕСТОВАН В ПЬЯНОМ ВИДЕ, - гласил заголовок на первой странице одной из газет, сопровождавшийся его собственным портретом крупного размера. Другие заголовки гласили:
      КАРТЕР УОТСОН ДОМОГАЕТСЯ
      ЗВАНИЯ ЧЕМПИОНА!
      КАРТЕР УОТСОН ПОЛУЧИЛ ПО ЗАСЛУГАМ!
      ИЗВЕСТНЫЙ СОЦИОЛОГ ТЩИТСЯ РАЗГРОМИТЬ
      КАФЕ СОМНИТЕЛЬНОЙ РЕПУТАЦИИ!
      КАРТЕР УОТСОН ПОБИТ ПЭТСИ ХОРАНОМ
      В ТРИ РАУНДА!
      Выпущенный на поруки, Картер Уотсон на следующее же утро явился в полицейский суд в качестве ответчика по жалобе: "Народ против Картера Уотсона, обвиняемого в нападении на некого Пэтси Хорана и, в избиении оного". Но прежде чем приступить к делу, прокурор, которому платят за обвинение всех обидчиков "народа", отвел Уотсона в сторону и завел с ним приватный разговор.
      - Отчего бы не прекратить дело? - сказал прокурор. - Я дал бы вам такой совет, мистер Уотсон: обменяйтесь рукопожатием с мистером Хораном и помиритесь, и мы это дело тут же замнем. Одно слово судье - и возбужденное против вас дело будет прекращено.
      - Но я не желаю его замять, - последовал ответ. - Ваша обязанность, кажется, заключается в том, чтобы вести против меня обвинение, а не в том, чтобы предлагать мне помириться с этим... этим субъектом!
      - О, я буду вас обвинять, не беспокойтесь! - резко возразил прокурор.
      - Вам придется также вести обвинение и против этого Пэтси Хорана, предупредил Уотсон, - я хочу, чтоб и его арестовали за учиненное на меня нападение и побои.
      - Лучше бы вам обменяться рукопожатием и прекратить дело, - повторил прокурор, и на этот раз в его голосе послышалась чуть ли не угроза.
      Оба дела были назначены к слушанию через неделю, у полицейского судьи Уитберга.
      - У тебя нет шансов выиграть дело, - сказал Уотсону старинный друг его детства, бывший директор самой крупной газеты города. - Каждому известно, что этот субъект напал на тебя. Он пользуется самой дурной репутацией. Но последнее обстоятельство нисколько тебе не поможет. Оба дела будут прекращены. И только потому, что ты - это ты. Заурядного человека осудили бы.
      - Ничего не понимаю! - возразил озадаченный социолог. - Этот субъект без всякого предупреждения набросился на меня и жестоко избил. Я не нанес ему ни одного удара. Я...
      - Это к делу не относится, - оборвал его собеседник.
      - Что же относится, в таком случае?
      - А вот я тебе объясню. В данный момент ты восстал против местной полиции и всей политической машины. Кто ты такой? Это не постоянное твое местожительство. Ты живешь за городом. Здесь у тебя нет избирательного ценза. Еще меньше у тебя влияния на избирателей. А владелец этого кабака командует многочисленными избирателями в своем околотке - у него этих голосов, что бус на нитке, и очень длинной нитке!
      - Не хочешь ли ты сказать мне, что судья Уитберг способен попрать святыню своего долга и своей присяги, отпустив на волю это животное?
      - Увидишь сам, - мрачно, ответил приятель. - О, он это сделает искусно! Он вынесет архизаконное, архиюридическое решение, изобилующее всеми имеющимися в нашем лексиконе терминами права и справедливости.
      - Но существуют же газеты! - вскричал Уотсон.
      - В данное время они не воюют с администрацией. Они разделают тебя под орех. Смотри, как они уже навредили тебе!
      - Стало быть, эти полицейские молодчики не напишут правды в протоколе?
      - Они напишут что-нибудь настолько приближающееся к истине, чтобы публика поверила им. Разве ты не знаешь, что они пишут отчеты по инструкциям, какие им даются? Им прикажут исказить или прикрасить истину и от тебя мало что останется после того, как они сделают это. Лучше теперь же ликвидировать дело. Ты влип в скверную историю!
      - Но дело ведь назначено к слушанию?
      - Скажи лишь слово, и они замнут его. Человек не может бороться с машиной, если равносильная машина не стоит за его спиной!
      III
      Но Картер Уотсон был упрямый человек. Он понимал, что машина раздавит его, но он всю жизнь стремился обогатить свой социальный опыт, а данный случай представлял собой нечто совершенно новое.
      В утро судебного разбирательства прокурор сделал еще одну попытку замять дело.
      - Если вы так настроены, то я хотел бы пригласить адвоката для ведения дела, - заявил Уотсон.
      - В этом нет надобности, - сказал прокурор. - Народ платит мне за то, чтобы я вел обвинение, и я буду его вести. Но позвольте сказать вам, что у вас нет никаких шансов. Мы соединим оба дела в одно - и держите ухо востро!
      Судья Уитберг произвел на Уотсона приятное впечатление. Довольно молодой, невысокого роста, в меру дородный, гладко выбритый, с умным лицом - он действительно казался очень милым человеком. Этому благоприятному впечатлению способствовали улыбающиеся губы и морщинки смеха в уголках его черных глаз. Глядя на него и изучая его внешность, Уотсон почти был уверен, что предсказания его старого друга не оправдаются. Но очень скоро Уотсон разубедился в этом. Пэтси Хоран и двое из его приспешников нагромоздили колоссальную гору всяких лжесвидетельств! Уотсон не поверил бы этому, если бы не слышал собственными ушами. Они отрицали самое существование остальных четырех свидетелей. Из тех двоих, которые свидетельствовали, один утверждал, что находился в кухне и видел ничем не вызванное нападение Уотсона на Пэтси, а другой, оставаясь в буфетной за стойкой, был очевидцем второго и третьего вторжения Уотсона в кабак с целью добить ни в чем не повинного Пэтси. Ругань, которую они приписывали Уотсону, была так замысловата и невыразимо гнусна, что Уотсону стало ясно, что этим они портят свое собственное дело. Было совершенно невероятно, чтобы он мог произнести такие слова! Но когда они стали описывать жестокие удары, которые он будто бы градом обрушил на физиономию бедного Пэтси, Уотсона разобрал смех, - но вместе с тем ему стало грустно. Судопроизводство превращалось в фарс, - но до какого же падения способны дойти люди, которых он считал хотя и медленно, но все же поднимающимися на вершины прогресса!
      Уотсон не узнавал себя. Да и злейший враг не признал бы его в забияке и драчуне, каким его изобразили! Но, как всегда бывает с запутанными лжесвидетельствами, в отдельных версиях рассказа были пробелы и противоречия. Судья почему-то совсем не замечал их, а прокурор и поверенный Пэтси ловко их обходили. Уотсон не позаботился пригласить защитника, и теперь рад был, что не сделал этого.
      Однако он питал еще подобие доверия к судье Уитбергу, когда подошел к пюпитру и стал излагать дело.
      - Я случайно проходил по улице, ваша милость, - начал Уотсон.
      Но судья перебил его.
      - Мы здесь не для того, чтобы судить ваши прежние действия, проревел судья Уитберг. - Кто первый нанес удар?
      - Ваша милость, - продолжал Уотсон, - у меня нет свидетелей этого столкновения, и удостовериться в правдивости моего рассказа можно лишь, выслушав меня до конца.
      Его опять оборвали.
      - Мы здесь не журналы издаем! - прорычал судья Уитберг, взглянув на него с таким свирепым недоброжелательством, что Уотсон с трудом заставил себя поверить, что это тот самый человек, внешность которого он изучал за несколько минут перед этим.
      Тут вмешался прокурор, потребовавший, чтобы ему объяснили, какое из двух соединенных дел сейчас рассматривается и по какому праву адвокат Пэтси в этой стадии судоговорения берет слово. Поверенный Пэтси отразил выпад. Судья Уитберг заявил, что ему неизвестно о существовании двух дел, соединенных в одно. Все это потребовало выяснения. Началось генеральное сражение, закончившееся тем, что оба юриста извинились перед судьей и друг перед другом. Так развивалось дело. Уотсону чудилось, что он видит перед собою шайку карманных воров, шныряющих вокруг честного человека и тормошащих его, пока другие вытаскивают его кошелек. Машина была пущена в ход - только и всего...
      - Зачем вы зашли в это место, пользующееся неблаговидной репутацией? - спросили Уотсона.
      - Вот уже много лет, изучая экономику и социологию, я имею обыкновение знакомиться...
      Только это и успел выговорить Уотсон.
      - Нам не интересны ваши ологии, - зарычал судья Уитберг. - Вопрос ясен. Дайте на него ясный ответ. Правда или нет, что вы были пьяны? В этом вся суть вопроса.
      Когда Уотсон сделал попытку рассказать, как Пэтси расшиб себе лицо, колотясь об его голову, Уотсона подняли на смех, и судья Уитберг снова оборвал его.
      - Да вам известна ли святость присяги, которую вы принесли, обещав свидетельствовать только правду? - спрашивал судья. - Ведь вы рассказываете нам какую-то сказку! Разумно ли, чтобы человек сознательно изувечил себя и продолжал наносить себе вред, колотясь мягкими и чувствительными частями своего лица о вашу голову? Ведь вы же толковый человек! Сообразно ли это с разумом?
      - В гневе люди бывают неразумны, - мягко ответил Уотсон.
      Тут судья Уитберг почувствовал себя глубоко уязвленным и запылал справедливым гневом.
      - Какое право имеете вы говорить это? - закричал он. - Ваше утверждение голословно, оно не имеет никакого отношения к делу. Здесь, сэр, вы лишь свидетель происшествий, обнаруженных судом. Суду нет никакого дела до ваших мнений о чем бы то ни было.
      - Я лишь ответил на ваш вопрос, ваша милость, - смиренно протестовал Уотсон.
      - Ничего подобного! - раздалось в ответ. - И позвольте мне предостеречь вас, сэр, позвольте предупредить вас, что подобная дерзость может быть истолкована как неуважение к суду. И да будет вам ведомо, что мы умеем соблюдать закон и правила вежливости в этой маленькой судебной камере. Мне стыдно за вас!
      И пока длился начавшийся вслед за этим мелочный юридический спор между законоведами, прервавший повествование Уотсона о событиях в "Вандоме", - Картер без озлобления, с веселым любопытством и некоторой грустью наблюдал, как перед ним вырастала во всех своих деталях громада государственной машины, управлявшей страною, мысленно видел безнаказанное и беззастенчивое взяточничество в тысячах городов, практикуемое паукообразными гадами, состоящими при этой машине. И вот она перед ним в образе этой судебной камеры и судьи, угодливо склонившегося, под давлением машины, перед кабатчиком, распоряжающимся массою избирательных голосов! При всем своем ничтожестве и гнусности все происходящее было лишь одним из многочисленных проявлений работы того сложного общественного механизма, который высился колоссальной громадой во всех городах и штатах, бросая тень на всю страну.
      В ушах его прозвучала знакомая фраза: "Да ведь это просто смешно!". И в самый разгар спора он не мог сдержать короткого смешка, в ответ на который судья Уитберг поднял на него сердито нахмуренный взгляд. Уотсон решил, что эти задиры-юристы и этот буян-судья хуже, в тысячу раз хуже драчливых штурманов на торговых кораблях, которые умели не только задирать, но и защищаться. Эти же мелкие ракальи прикрывались величием закона. Сами они нападали, но не давали возможности отражать их удары, прячась за тюремные камеры и дубинки тупых полисменов - профессиональных вышибал и драчунов на жалованье. Но злобы он не испытывал. Грубость и грязь всей процедуры забывались на фоне ее невероятной комичности, - его спасало природное чувство юмора.
      Несмотря на всю травлю и придирки, ему удалось в конце концов дать ясное и правдивое описание схватки, и, невзирая на явно пристрастный характер перекрестного допроса, ни одна мелочь его показаний не была опровергнута. Совсем другой характер носил крикливый рассказ Пэтси и его двух свидетелей, полный лжесвидетельств.
      Как защитник Пэтси, так и прокурор поддерживали обвинение, не оспаривая ничего по существу. Уотсон протестовал против этой системы, но прокурор зажал ему рот, заявив, что он общественный обвинитель и знает свое дело.
      - Патрик Хоран доказал, что жизни его грозила опасность, и он вынужден был обороняться, - гласило начало вердикта, вынесенного судьей Уитбергом. - Аналогичное показание о себе дано и мистером Уотсоном. Каждый из них под присягой удостоверяет, что первый удар был нанесен противной стороною; каждый клянется, что подвергся ничем не вызванному нападению со стороны противника. Одна из аксиом права гласит, что сомнение толкуется в пользу ответчика. В данном случае налицо весьма основательное сомнение. Поэтому в деле "Народ против Картера Уотсона" сомнение толкуется в пользу вышеозначенного Картера Уотсона, который тем самым освобождается от ареста. То же самое приложимо и к делу "Народ против Патрика Хорана". Сомнение толкуется в его пользу, и он освобождается от ареста. Я рекомендую обоим обвиняемым обменяться рукопожатием и помириться.
      Первый заголовок на страницах вечерних газет, бросившийся в глаза Уотсону, гласил: КАРТЕР УОТСОН ОПРАВДАН! Во второй газете стояло: КАРТЕР УОТСОН ИЗБЕЖАЛ ШТРАФА! Но лучше всего была шапка в газете, начинавшаяся словами: КАРТЕР УОТСОН - СЛАВНЫЙ МАЛЫЙ! В тексте говорилось, что судья Уитберг посоветовал обоим противникам пожать друг другу руки, что они и поспешили выполнить. Далее он прочел следующее:
      " - Что ж, дерябнем по маленькой по сему случаю? - молвил Пэтси Хоран.
      - Идет! - сказал Картер Уотсон.
      И они в обнимку зашагали в ближайший кабак".
      IV
      В общем это приключение не оставило горечи в душе Картера Уотсона. Это был "социальный опыт" еще неизведанного свойства, и в результате Уотсоном была написана еще одна книга, озаглавленная: "ПОЛИЦЕЙСКОЕ СУДОПРОИЗВОДСТВО. Опыт анализа".
      Год спустя, находясь в одно летнее утро на своем ранчо, он слез с лошади и стал пробираться через небольшое ущелье с намерением посмотреть группу горных папоротников, посаженных им прошлой зимой. Выбравшись из ущелья, он попал на одну из принадлежавших ему усеянных цветами лужаек; это был очаровательный уединенный уголок, отгороженный от остального мира низкими холмиками и купами деревьев. Тут он застал человека, по-видимому, вышедшего на прогулку из летней гостиницы, находившейся в маленьком городке на расстоянии мили. Они столкнулись лицом к лицу и узнали друг друга. То был судья Уитберг. Налицо был явный факт нарушения границ чужого владения, ибо Уотсон, хотя и не придавал этому значения, выставил на рубеже своих владений межевые знаки.
      Судья Уитберг протянул руку, но Уотсон сделал вид, что не заметил этого.
      - Политика - грязное дело! Не правда ли, судья? - сказал он. - О, я вижу вашу руку, но не хочу ее брать! Газеты писали, будто бы я пожал руку Пэтси Хорана после суда. Вы знаете, что этого не было; но позвольте сказать вам, что я в тысячу раз охотнее пожал бы руку ему и подлой компании его приспешников, нежели вам!
      Судья Уитберг испытывал тягостное замешательство. Покуда он, откашливаясь и запинаясь, силился заговорить, Уотсона, наблюдавшего за ним, внезапно осенила одна мысль, и он решился на веселую, хотя и злую проделку.
      - Не думал я, что встречу злопамятство в человеке столь просвещенном и знающем свет... - начал судья.
      - Злопамятство? Вот уж нет! - возразил Уотсон. - Моей натуре несвойственно такое чувство. В доказательство этого разрешите мне показать вам одну любопытную штуку, каких вы, наверное, никогда не видали! Пошарив на земле, Уотсон поднял камень с шероховатой поверхностью, величиной с кулак. - Видите это? Смотрите на меня!
      И с этими словами Картер Уотсон нанес себе сильный удар по щеке. Камень рассек щеку до кости, и кровь брызнула струей.
      - Камень попался чересчур острый, - пояснил он изумленному полицейскому судье, решившему, что он сошел с ума. - Я разотру малость. В таких делах самое главное - реализм!
      Отыскав гладкий камень, Картер Уотсон несколько раз аккуратно постукал им себе по щеке.
      - Ага, - бормотал он, - через несколько часов щека приобретет великолепную черно-зеленую окраску. Это будет убедительно!
      - Да вы с ума сошли! - дрожащим голосом пролепетал судья Уитберг.
      - Как вы смеете грубить мне? - вспылил Уотсон. - Разве вы не видите моей расшибленной и окровавленной физиономии? Своей правой рукой вы дважды ударили меня - трах! трах! Какое зверское, ничем не вызванное нападение! Моя жизнь находится в опасности! Я вынужден обороняться!
      Перед грозными кулаками Уотсона судья Уитберг попятился.
      - Только ударьте меня, и я прикажу вас арестовать! - погрозился судья Уитберг.
      - Это самое и я говорил Пэтси, - последовало в ответ. - И знаете, что он сделал, услышав это?
      - Нет.
      - Вот что!
      В то же мгновение правый кулак Уотсона обрушился на нос судьи Уитберга, опрокинув сего судейского джентльмена навзничь в траву.
      - Встаньте! - скомандовал Уотсон. - Если вы порядочный человек, то встаньте. Вот что говорил мне Пэтси: ведь вы это знаете!