Но мне решительно нельзя рисковать. Мне слишком крепко досталось из-за скалдов. Теперь я на виду, так что малейшая огласка, намек на расхождение с законом меня могут окончательно погубить. Вот почему, взвесив все "за" и "против", я решил предложить сотрудничество вам! - Так, допустим, что так. Но скажите мне, ведеор Браск, почему мой главный научный консультант профессор Пигроф Вар-Доспиг, с которым вы были связаны по делу скалдов, оказался осведомленным о вашем аппарате и почему он столь категорически отвергает его? - Профессор Вар-Доспиг?! - вскричал Куркис Браск. - Да, да, он знает! Пришлось ему все рассказать! У нас не получалось направленного мезонного луча, а он единственный знаток этого дела во всей Гирляндии! Я объяснил ему назначение прибора, и профессор предложил немедленно его уничтожить! По его мнению, это, видите ли, шарлатанство, колдовство, дурачение людей! У него странные взгляды, у этого вашего профессора Вар-Доспига! Он все ставит на кибернетику и мечтает о всеобщем процветании человечества! А я не таков! Нет, ваша святость, я не таков! Я знаю, чем пахнут эти бредни о всеобщем благе! Теперь я вынужден вам признаться, что в производстве высокосортных чудес меня привлекает не только деловая сторона, не только, так сказать, возможность поправить свое положение без малейшего риска. Меня привлекает еще и другое: ведь это дает мне возможность нанести решительное поражение всем этим атеистам, ученым материалистам, профсоюзным крикунам и разным безответственным писакам! Рабочие отвернутся от них, от всех этих своих вожаков, если мне удастся зажечь новые светильники веры. Рабочие станут покорными, безропотными, будут молиться богу единому и благословлять меня, законного хозяина... Вот мои истинные причины, ваша святость. - Похвально, похвально... - пробормотал старичок, потирая сухонькие руки. Помолчав и подумав, он вновь обратился к марабранцу: - Хорошо, ведеор Браск. Ваши благие намерения для меня понятны. Но... выброс конкретных форм... Скажите, что этот выброс нам может дать? - Все, что угодно, ваша святость! Допустим так. Вы собираете где-нибудь в глухой провинции десятки тысяч крестьян, у которых поля гибнут от засухи. Крестьяне истово молятся. Их мысли создают мощное ментогенное поле. Я со своим прибором прячусь в укромном местечке и запускаю в это ментогенное поле направленный мезонный луч. И чудо совершается: тучи, дождь - и поля спасены. Вести об этом разносятся во все концы Гирляндии и во все отдаленные страны мира... - А во сколько нам такой дождь обойдется, ведеор Браск? Скажем, дождь в масштабе одной провинции? Куркис Браск на минуту задумывается, делает в уме быстрые вычисления и затем говорит: - Это работа для большого аппарата. У меня он есть, но в разобранном виде. Соберу за сутки. Это пустяки. Важнее другое. Нужно завербовать не менее десяти тысяч молящихся в группах по двести-триста человек. Расстояние между группами должно быть не более трех километров. Затем необходимы: точный расчет для установления эпицентра ментогенного поля и разработка стратегического плана для расстановки групп. Кладу еще сутки. Таким образом, мой гонорар за всю работу, то есть за подготовку операции и производство чуда составит, ваша святость, миллион пятьсот тысяч суремов в золоте. Дешевле, ваша святость, никто не возьмется! - Почему так дорого? - возмущается гросс. Но тут вмешался молчавший доселе протер Мельгерикс. Он наклонился к уху сына божьего и шепнул: - Соглашайтесь, ваша святость! Это совсем не дорого! Кроме того, я ручаюсь вам, что Барбитский Круг возьмет на себя половину расходов... Повздыхав для приличия, гросс наконец успокоился и сказал: - Хорошо. Я согласен. Пиши договор, беспорочнейший! Первое чудо мы совершим во славу бога единого в Марабранской провинции, на родной земле уважаемого ведеора Браска. Во-первых, там, судя по всему, развелось слишком много безбожников, а во-вторых, насколько нам известно, там две недели уже не было дождей и поля изнывают от засухи... Что вы на это скажете, ведеор Браск? - В принципе я согласен, ваша святость. Но в Марабране и ее окрестностях меня слишком хорошо знают. Боюсь, как бы это не нарушило гладкий ход осуществления чуда. - Ничего! Это препятствие легко устранимо. Измените свою внешность и вас никто не узнает. Гросс перевел взгляд на сидевшего в сторонке доктора Канира. - А вы, доктор, возьмете на себя труд лично проследить за качеством продукции. Дождь должен быть большим, настоящим, обильным! За полтора миллиона суремов мы вправе требовать от ведеора Браска самого настоящего чуда! Доктор Канир ничего не посмел возразить против столь неожиданного назначения и, вскочив, лишь глубоко поклонился сыну божьему в знак полной своей покорности.
      10
      Рэстис Шорднэм легко и просто включился в быт нотгорновского дома в Ланке. Он не чувствовал себя чужим ни в лаборатории, ни в кабинете, ни в просторном саду. Каждая мелочь в доме была ему близка, понятна и дорога, словно он сам приобрел ее и поставил на место. Заменив профессора Нотгорна в работе и в быту, он ни в малейшей мере не ощущал того неприятного чувства несоответствия, которое возникает у наследника, попавшего вдруг в непонятную и непривычную среду. Все нотгорновское превратилось для него в шорднэмовское, слилось с его сознанием в неразрывное целое. Он был по-нотгорновски добр и вместе с тем строг с Нагдой, по-нотгорновски играл в саду с орангутангом Кнаппи, по-нотгорновски любил носить халат с золотыми драконами по красному полю. Время, когда он был токарем на заводе Куркиса Браска, а потом безработным не исчезло, правда, из его сознания, но покрылось легким налетом странности и отчуждения. Однако Рульф и Дуванис оставались для него, как бы там ни было, приятным воспоминанием, и он готов был когда угодно провести с ними часок-другой за кружкой пива. А вот с Арсой получилось гораздо хуже. Мимолетное увлечение удивительной бродячей цыганкой, которое вторглось в сознание Рэстиса за несколько дней до встречи с профессором Нотгорном, почему-то полностью стерлось и забылось. Это не значит, что Арса перестала для него существовать. Его память сохранила все подробности их первой встречи в Паэрте, их совместное путешествие в Ланк, их чудесную встречу в предместье Сардуны, но все это казалось кадрами давно виденного фильма, а не пережитыми эпизодами. Исчезло главное - исчезло чувство к Арсе, исчезла та нежность, с которой он когда-то называл ее цыпленком, исчезло волнующее желание постоянно видеть и опекать эту странную девушку. Смерть профессора Нотгорна Рэстис воспринял как нечто должное и неизбежное. Он сделал все, что было в его силах, чтобы скрасить последние дни и облегчить страдания своего престарелого благодетеля. Но понимая, что спасти его невозможно, он мужественно встретил его кончину. Навещая Нотгорна в сардунской клинике, Шорднэм невольно вернулся опять к воспоминаниям об Арциссе. Умирающий профессор сам заговорил о дочери Вар-Доспига, спросив, почему она не приходит навестить его. - По-видимому, она забыла о нас, ведеор профессор, - сказал тогда Шорднэм. Но больной в ответ недоверчиво покачал головой и неожиданно обратился к своему молодому другу с просьбой, от которой тот впал в крайнее замешательство и смущение. - Дай мне слово, Рэстис, что если ты когда-нибудь женишься, то непременно на Арциссе Вар-Доспиг, которая, я знаю, любит тебя, - глухо проговорил Нотгорн, и на мгновение его угасающие глаза вспыхнули прежним черным огнем. Могучий бородач не захотел огорчать старика, он дал слово выполнить его странное требование... Вернувшись в Ланк после торжественных похорон Нотгорна, Рэстис с головой погрузился в дела и вспомнил о своем обещании лишь много дней спустя. Он тут же сел и написал Арсе письмо. Это было очень длинное, но отнюдь не любовное послание. Правда, оно заключало в себе предложение вступить в брак, но каким сухим, почти деловым тоном это было написано! А вместо горячего объяснения в любви письмо содержало отвлеченные рассуждения о том, что счастье личности заключается в гармонии индивидуального сознания с общественными интересами и что любовь - это один из видов подобной гармонии. Ответ от Арсы пришел быстро - через пять дней. Вместе с этим письмом, один вид которого заставил Рэстиса внутренне похолодеть (вдруг согласна!), пришло еще одно письмо - от Рульфа Эмбегера из Марабраны. Желая поскорее узнать свою участь, Рэстис первым вскрыл письмо от Арсы. Оно было коротким: "Ведеор Шорднэм! Мне очень жаль, но я вынуждена огорчить вас. Ваше предложение для меня неприемлемо. Я любила простого и веселого человека Рэ Шкипера. Вы им перестали быть. После пересадки в ваш мозг ментогенов покойного профессора Нотгорна, память которого мне не хотелось бы оскорблять, вы превратились в живой вариант Материона. Я не могу быть женой ученого монстра. Простите меня за откровенность и подыщите себе другой объект для гармонии, а обо мне забудьте навсегда. Арцисса Вар-Доспиг". - Вот это да! - пробормотал Рэстис, дочитав письмо. - Вот это называется девушка с характером!.. Выходит, что я живой кибернетический робот! А впрочем, так оно, пожалуй, и лучше... После этого он с легким сердцем взялся за письмо от марабранского друга. Рульф Эмбегер сообщал удивительную новость. С нескрываемым беспокойством он писал, что в Марабранской провинции готовится массовое молебствие о ниспослании дождя на изнуренные засухой поля. Мероприятие это, по его словам, явно организовано Гроссерией. Дело пахнет какой-то провокацией грандиозных размеров, но суть этой провокации остается загадкой, тем более что никакого дождя в ближайшие дни не предвидится. Среди крестьян и рабочих ходят противоречивые слухи. Настроение в провинции тревожное. Старые товарищи просят поэтому своего высокоученого друга срочно приехать в Марабрану и помочь им разобраться в ситуации... Прочитав такое, Рэстис тотчас же забыл и об Арсе и о своей столь счастливо расстроившейся женитьбе. Как боевой конь при звуке военной трубы, он сразу загорелся желанием ринуться в бой. Не мешкая ни часа, он собрался, оставил Нагде необходимые распоряжения и в собственном лоршесе помчался в Марабрану.
      11
      В черной дымной Марабране, ощетинившейся против раскаленного небосвода тысячами заводских труб, жара этим летом стояла еще более невыносимая, чем в далекой северной столице. Здесь даже близость моря нисколько не облегчала положения. Тяжелый горячий воздух, насыщенный горьким дымом и ядовитыми испарениями бесчисленных заводских корпусов, казался совершенно непригодным для дыхания. Но другого воздуха не было, а дышать было нужно, чтобы жить, чтобы работать. И люди дышали, прячась где только можно от ненавистного солнца. С тоской и страхом смотрели они на чистое синее небо: хоть бы несколько капель дождя! Напрасно - дождя нет, и неизвестно, когда он будет... В час пополудни на приборостроительном заводе Куркиса Браска завыли сирены, возвещающие начало обеденного перерыва. Сотни рабочих опрометью бросились прочь из жарких душных цехов в бесчисленные закоулки дворов, навесов, складов и там, в излюбленных укромных местечках с весьма относительной прохладой, принялись за свой скудный обед. На задворках склада готовых изделий, под навесом, где свалены целые горы новой и отработанной тары, собралось несколько рабочих на короткую летучку. Среди них почетный гость из Ланка - бывший товарищ по работе, ныне состоятельный и независимый научный деятель Рэстис Шорднэм. Расположившись на разнообразных ящиках, среди ворохов жухлой соломы и древесной стружки, рабочие жуют скромные бутерброды, прихлебывая горький желудевый кофе из термосов. Говорит старый костистый токарь Гардион, остальные молча слушают. - Вот я и думаю, друзья, что все это неспроста! - хрипит Гардион, с надрывом дыша своей впалой больной грудью. - Гремы и абы нашей провинции точно белены объелись: в день по три проповеди шпарят! Растравляют народ болтовней о предстоящем чуде, карточки раздают с молитвой о дожде... У меня, кстати, есть одна такая карточка... Гардион вытащил из кармана старенького застиранного комбинезона помятый, испачканный машинным маслом кусок картона и протянул его близсидящему Рэстису. Тот взял картон и с интересом стал его рассматривать. Вверху был изображен бог единый на розоватом облаке. По воле неведомого художника Гроссерии повелитель вселенной был одет в голубую мантию, густо усыпанную блестками звезд. Его строгое смуглое лицо украшала пышная белая борода. Такие же белые волосы густыми локонами ниспадали на широкие плечи. Из-под длиннополой мантии чуть виднелись ступни в традиционных ременных сандалиях. Руки бога были широко раскинуты для благословения. От облака шла тонкая косая штриховка, явно обозначавшая дождь. Под рисунком был крупными буквами отпечатан текст молитвы о ниспослании дождевого чуда. Внимательно осмотрев картон и не найдя ничего примечательного, Рэстис передал его дальше. - Хлеборобы наши и так еле дышат, а тут еще такое откровенное издевательство! - снова заговорил Гардион. - Это, друзья, не иначе как ответный выпад Гроссерии. Недавно мы показали свою силу, заставили правительство снять скалды с производства и наложить на них арест, а ведь в казну Гроссерии от этих скалдов золото текло. Вот наша сила и встала сыну божьему поперек горла. Абы в проповедях толкуют о каком-то великом чуде, которое, мол, завтра совершится. Только чепуха все это! Никакого чуда не будет! Будоражат народ, а зачем - неизвестно... - Как неизвестно?! А чтобы отвлечь! - с горячностью воскликнул Дуванис Фроск, сидевший возле Шорднэма. - Чтобы арендаторы богу единому молились да на земли ведеоров помещиков не зарились! Вот зачем вся эта волынка с чудом! - Это так... Это непременно так... - согласно закивали другие. - Во всяком случае, нам нельзя сидеть сложа руки! - прогудел Рульф Эмбегер. - Хлебороб, батрак, арендатор - это наш кровный брат. Без нашей помощи его совсем съедят помещики да прожорливые абы! А потому и вывести сына божьего на чистую воду!.. - Не спеши, Рульф, - остановил великана Гардион. - Тебя послушать, так куда все просто получается. Выводить на чистую воду!.. Чтобы выводить, надо знать, в чем тут, собственно, дело! Думаю, не вредно будет послушать нашего дорогого гостя ведеора... - Брось, папаша Гардион! Какой я тебе ведеор! Зови меня, как и прежде, Рэ Шкипер! - спокойно вмешался Рэстис Шорднэм. - Это хорошо, это ты правильно, Рэ, что не хочешь от нас откалываться... удовлетворенно прохрипел Гардион и продолжал: - Так вот, послушаем, что об этом думает наш друг Рэ Шкипер. - А что тут много думать? - сказал Рэстис. - Нужно просто разобраться в сути дела. На что может рассчитывать Гроссерия? Во всяком случае, не на дождь. Что же остается? Остается массовый психоз и до предела накаленные страсти, которые ловко можно направить в нужную сторону. Этим и займутся абы, монахи и переодетые барбитцы. Они заявят, что бог единый не совершил чуда, потому что в Гирляндии развелось слишком много безбожников, которых надо истребить. Разъяренные многотысячные толпы крестьян хлынут в города расправляться прежде всего с рабочей беднотой. Вспыхнут кровавые междоусобицы, правительство замечется в панике и по единому слову Брискаля Неповторимого снимет запрет со скалдов. А этого допустить нельзя... Или, быть может, кто-нибудь тут иначе думает? - Никто иначе не думает! Правильно, Рэ! - взволнованно загомонили рабочие. - Тише, друзья, спокойно! - замахал руками Гардион. - Не кричите все сразу! Предлагайте по очереди, как нам встретить завтрашнее моление о дожде. - Я предлагаю такое! - первым отозвался Дуванис, подняв руку с бутербродом и весь раскрасневшись от собственной смелости. - Я предлагаю послать во все деревни эстафету и начать агитировать за полный бойкот молебна! - А Калию свою ты уже сагитировал? - с добродушной усмешкой спросил Рэстис. Дуванис окончательно сконфузился: - Калию не удалось... Она у меня еще слишком темная... Рабочие сдержанно засмеялись. Каждый вспомнил о собственной жене, тоже пока "еще слишком темной". - Вот то-то и есть, что темная. Темных еще беда как много, - заговорил Гардион. - С темными терпение нужно, особый подход, тонкость обхождения. Их нельзя хватать за шиворот и насильно тащить вон из храма, обзывая при этом дураками. А потому открытая агитация за бойкот молебна заведомо обречена на провал. Для крестьян дождь - это вопрос жизни и смерти, и молебен стал для них последней надеждой. Ты, Фроск, сам в деревне живешь, тебе бы это полагалось знать лучше других. А ты - агитировать за бойкот... Может, будут какие другие предложения? - Да, будут, - поднялся вдруг Рэстис Шорднэм. - Я предлагаю такое, друзья мои! По всем заводам Марабраны разослать активистов, которые растолкуют рабочим цель завтрашнего молебна. Нужно добиться, чтобы марабранские рабочие тоже приняли участие в молебне. Дождя, конечно, не будет. Крестьяне будут крайне раздражены. Вот тут-то и нужно не дать абам использовать напряженную обстановку. Не попы и барбитцы, а наши люди должны выступить с речами и растолковать народу смысл и цель всей этой провокации. Если в результате кой-кому из абов намнут бока, то это им пойдет только на пользу! Тут завыли, заголосили заводские сирены, объявляющие конец перерыва. Рабочие стали расходиться по своим цехам. Дуванис и Рульф повели Рэстиса Шорднэма на отдаленные задворки завода, чтобы выпустить его через тайную калитку в город...
      12
      Не небо, а расплавленная синяя эмаль без единого пятнышка. Не солнце, а дракон огнедышащий... Дуванис Фроск стоит в одной майке и легких полотняных брюках во дворе своей маленькой усадьбы в Аркотте и кричит жене через распахнутое настежь окошко: - Эй, ведрис Калия! Вы, главное, зонтик не забудьте прихватить! И галоши! - Ладно, ладно, зубоскаль себе! - откликается жена откуда-то изнутри дома. - Тот смеется хорошо, кто смеется последним! - Сегодня я, наверное, буду и первым и последним! Но ты, Калюни, поторапливайся все-таки! Люди уже собираются! Глядишь, весь молебен с тобой прозеваем! - Иду!.. Через минуту на пороге дома появляется молодая женщина лет двадцати. В ее гибкой фигурке, смуглом подвижном лице и порывистых движениях еще много девичьего. Это Калия. Она в самом деле приготовилась к дождю. На ногах у нее белые резиновые боты, под мышкой зонтик. В руках она держит толстенный молитвенник с заложенной в него карточкой - той самой, на которой изображен бог единый на облаке и напечатан текст молитвы о ниспослании дождя. Выйдя на пыльную деревенскую улицу, супруги быстрым шагом направились к часовне бога единого, воздвигнутой много веков назад посредине деревенской площади и называемой по традиции храмом. На плацу перед часовней уже собралась большая толпа, человек в пятьсот. Слышен сдержанный говор, отрывки молитв, тихое пение священных гимнов. Многие из собравшихся то и дело задирают головы, тоскливо осматривают безнадежно чистые лазурные небеса. Нет ни малейших признаков дождя. Но вот из часовни выходит толстый, громадного роста священник местного прихода, благочестивый аб Бернад. На нем праздничное, золотисто-желтое облачение, перехваченное по могучему животу широким зеленым поясом. В руках у него серебряная курильница, испускающая приторно сладкий дымок. Аб Бернад изо всех сил старается не уронить своего достоинства каким-нибудь неприличным жестом, унаследованным от орангутанга Кнаппи. Ему это почти удается. Лишь изредка на лице его появляется звероподобная гримаса, с которой он, впрочем, тут же справляется. Вслед за абом появляются служки со священными синими знаменами, затем местные старики выносят резной портативный алтарь, полотнища с символами, жертвенные факелы, наполненные нефтью, балдахин на четырех палках и прочую утварь. Аб Бернад становится под балдахин и делает знак чтецу. Тот, старательно откашлявшись, выкрикивает пронзительным голосом первую фразу священного гимна... Пока колонна движется по деревне, из-за низких каменных заборов ее провожают темные морщинистые лица самых древних стариков и старух, вперемешку с круглыми мордашками малолетних детей. Из многих подворотен лают растревоженные собаки, из-за иных заборов доносится надрывный крик осла... Наконец колонна выходит за деревню и вскоре достигает асфальтированного шоссе. Пыль исчезает. Аб Бернад прибавляет шагу. Пройдя с километр по шоссе, он сворачивает на проселочную дорогу, уходящую в поля. Колонна ползет за ним, словно гигантская многоголовая змея. Вот священник поднимается на отлогий холм, через вершину которого проходит шеренга стройных кипарисов с устремленными ввысь ракетообразными кронами. - Отличное место! Вот тут бы и помолиться можно! - вполголоса говорит Дуванис Калии. Ему уже осточертело это бесконечное шествие по невыносимой жаре. Калия на него смотрит с укоризной. Но видно, у аба Бернада есть строгие инструкции относительно места. Не останавливаясь, он ведет колонну дальше, вниз с холма. - Ты, Калюни, ступай себе с ними, а я подожду тебя здесь, на горушке... снова обращается Дуванис к жене и отстает от колонны. С вершины холма ему видно, как благочестивый служитель бога единого ведет свою паству низинкой еще с полкилометра и наконец останавливается возле высокого шеста, увенчанного лоскутком белой материи. Балдахин, растерянно пометавшись, свертывается. Пение смолкает и вместо него до Дуваниса доносится гулкое троекратное "ашем табар". После этого наступает полная тишина. Колонна быстро обтекает аба Бернада со всех сторон, превращаясь в плотную толпу. При мысли, что скоро ему придется выступить перед этой толпой односельчан с обличительной речью, Дуванис чувствует под сердцем неприятный холодок. Чтобы отвязаться от него, он решает не смотреть в сторону молящихся. - Пусть себе молятся, а я пока отдохну, приготовлюсь... - говорит он про себя, но прежде чем лечь в приятную тень под кипарисы, зорко осматривает окрестность. Вблизи, по шоссейной дороге проносятся бешеные автомобили. Один из них, закрытый черный лоршес, замедляет у проселка ход, сворачивает на него и, плавно покачиваясь на рессорах, движется к холму. - Туристы, должно быть. Пронюхали! - сердито ворчит Дуванис и ложится в тень на желтоватую, выжженную солнцем траву. Черный лоршес, глухо ворча, вскарабкивается на вершину холма, останавливается и, выключив мотор, замирает, словно гигантский жук, на самом солнцепеке. Из него выходят двое. Они совершенно разные: один маленький, сухощавый, подвижной, в белой соломенной шляпе; другой высокий, медлительный, вялый, в просторном кепи и в темных очках. Но чем-то эти двое удивительно похожи друг на друга. Чем? Ну конечно же, бородками! У обоих лица украшены великолепными изящными эспаньолками. Правда, если бы не эти эспаньолки, Дуванис поклялся бы, что и того и другого туриста он где-то уже встречал... Прибывшие, осмотревшись, замечают лежащего в тени Дуваниса и направляются к нему. - Эй вы, молодой человек! Вы почему это не на молебне? - строго спрашивает высокий в кепи, и Дуванису опять почудилось что-то очень знакомое в интонациях его голоса. - Рано еще! - отвечает Дуванис, сладко зевая. - Мой черед наступит после того, как его благочестие аб Бернад оскандалится со своим дурацким чудом! - Послушайте, любезный! - вмешивается другой, тот, что в соломенной шляпе. - Мы тут с коллегой того... фильм хотим крутить Документальный фильм о молебне. А вы нам мешаете. Даю десять суремов, если вы добровольно удалитесь с холма. Согласны? И этот голос знаком Дуванису... Но опять-таки бородка - таких бородок никто в Марабране не носит... Так и не узнав своего хозяина Куркиса Браска, Дуванис закидывает руки за голову и насмешливо отвечает: - Пятьдесят суремов - вот цена моего покоя, ведеор! К его безмерному удивлению, сухощавый человечек без возражений вынимает бумажник и дает ему ассигнацию в пятьдесят суремов. - Берите и уходите! Мы спешим... Пораженный Дуванис машинально берет деньги и уходит вниз с холма, придерживаясь тенистой шеренги кипарисов. Яростное солнце поднимается все выше. Синяя небесная эмаль по-прежнему чиста и невозмутима. В жухлой траве сонно стрекочут насекомые. Где-то в отдалении слышится заунывное пение молящихся. Веки Дуваниса тяжелеют, его одолевает приятная дремота...
      13
      Внезапно, сквозь горячую пелену сладкого забытья, Дуванис почувствовал, что жара спала и повеял свежий, прохладный ветерок. Охваченный странной тревогой, он открыл глаза и огляделся по сторонам. Над безбрежной равниной сгущались удивительные багровые сумерки... Первой мыслью было: неужели так поздно? Неужели он проспал до самого вечера? А как же его выступление перед односельчанами?.. Дуванис с волнением прислушался и сразу успокоился: нет, еще не поздно! Со стороны полей до него донеслось неистово-исступленное пение богомольцев... Да, молебен, по всей видимости, еще далеко не окончен. Но в таком случае почему же так быстро наступает темнота?.. Охваченный тревожным недоумением, Дуванис посмотрел на небо. Еще недавно такое чистое и голубое, оно было теперь из конца в конец застлано низко нависшими красноватыми тучами. Тучи медленно разбухали, наливались зловещим багрянцем, а в одном месте, почти прямо над холмом, они сбились в неистово крутящиеся Чудовищные клубы, которые в полном безмолвии извивались бешено, страшно, словно тысячи переплетенных исполинских спрутов. Порывы холодного ветра усилились. Кипарисы тревожно зашумели. Дуванис рывком вскочил на ноги и бегом обогнул холм, чтобы поскорее увидеть толпу молящихся односельчан. В эту минуту он совсем не думал о чуде, и в душе его не было ни малейшего страха. Ему просто хотелось разыскать Калию и помочь ей добраться до дому. Но не успел он сделать и двадцати шагов, как все вокруг превратилось в настоящий кромешный ад. Весь небосвод от горизонта до горизонта вспыхнул вдруг ярким пламенем и осветил равнину каким-то неестественным, ядовито-красным светом. Прошла секунда, вторая - свет стал стремительно меркнуть, зловещие тучи налились лиловым огнем, потом сразу почернели, и вдруг на всю окрестность пала глубокая, чернильная темень. Дуванис замер на месте. Где-то в отдалении послышались пронзительные вопли ужаса, душераздирающий женский визг, крики детей, топот сотен ног обезумевших от ужаса богомольцев... Прямо по полям, не видя дороги, убегали они в темноту, потрясенные размерами бедствия, вызванного их молитвами... После короткого напряженного затишья налетел сумасшедший шквал холодного пронизывающего ветра. Одновременно с ним на небе вспыхнула ослепительно яркая чудовищная змея. Она вспорола весь небосвод от края до края и на мгновение осветила необъятную равнину фантастическим белым светом. И в то же мгновение раздался грохот - ужасный, неслыханный, будто вся вселенная раскололась на куски и обрушилась в бездну. Грохот еще не смолк, а уж на землю с черных ввысот низвергнулся сокрушительный ливень. Дуванис в одну секунду промок до нитки. Ошеломленный, он с минуту стоял на месте, глядя в беснующийся мрак и прислушиваясь к устрашающему грохоту небывалой грозы. Потом из горла его вырвался крик: - Калия! Калия! Ка-ли-я-а-а!!! И, сорвавшись с места, он бросился бежать дальше. Несколько раз его сшибали с ног стремительные потоки, катившиеся со склонов холма. Он падал, по самые локти погружая руки в вязкую грязь, но, извиваясь всем своим гибким и сильным телом, снова вскакивал и, оглушенный, полузахлебнувшийся, продолжал бежать, сам уже не зная куда... Эта неравная борьба человека со слепой разбушевавшейся стихией завершилась самым неожиданным образом. Дуванис с разбегу врезался во что-то мягкое, живое. Оттолкнувшись от невидимого препятствия, он потерял равновесие и чуть не упал, но в этот миг его подхватили чьи-то могучие руки, и над самой его головой, перекрывая шум ливня и раскаты грома, раздался спокойный звучный голос: - Тише, дорогой, тише! Сейчас эта музыка прекратится... Дай-ка я укрою тебя... Дуванис почувствовал, что на спину его легла какая-то тяжелая и плотная ткань. Она укрыла его всего, с головы до ног. Дуванис доверчиво приник к широкой груди незнакомца, затих, еле дыша от усталости и пережитого волнения. Несколько минут прошли в полном молчании. Вскоре ливень заметно пошел на убыль, раскаты грома стали раздаваться все реже и реже... Немного отдышавшись и успокоившись, Дуванис спросил: - Кто вы, ведеор? По голосу вы показались мне нездешним. - А я и есть нездешний! - густо пророкотал незнакомец. Больше он ничего не сказал, а Дуванис считал неудобным приставать к нему в таком положении с вопросами. Так они и стояли, тесно прижавшись друг к другу, чуть ли не по колено в жидкой грязи, пока не замерли наконец последние отголоски чудовищной грозы. Дождавшись наступления полной тишины, незнакомец, укрывший Дуваниса, сказал: - Ну вот и все кончено! Вылазь, сурок, из норы! С этими словами он откинул свой тяжелый плащ. В первое мгновение Дуванис был настолько ослеплен резким переходом от кромешной тьмы к яркому блеску летнего дня, что невольно заслонил глаза рукой. Но потом, привыкнув к свету, он увидел чистую небесную лазурь без единого облачка, увидел веселое знойное солнце - и даже, засмеялся от удовольствия. Однако смех тут же замер у него на губах, когда он перевел взгляд на поля. Никаких полей, собственно, больше не было. От них решительно ничего не осталось. Всюду, куда ни кинь взгляд, простиралось безбрежное месиво жидкой грязи. Она еще пузырилась, пыхтела и расползалась. По ложбинам и низинкам, устремляясь к недалекому морю, бурлили и пенились мутные потоки. А посевы? От посевов не осталось ничего - они были уничтожены. Дуванис со вздохом провел рукой по щеке, размазывая на ней бурые подтеки, и тут же впервые оглянулся на своего спасителя. Оглянулся, да так и застыл с широко раскрытым ртом.
      14
      В трех шагах от Дуваниса задумчиво расхаживал взад-вперед высокий широкоплечий старец в длиннополой голубой мантии, густо унизанной невиданно крупными бриллиантами. Смуглое, выразительное лицо могучего старца было обрамлено влажными прядями белых волос, на грудь свисала окладистая белая борода. Полы великолепной мантии, сильно испачканные грязью, волочились по луже, а при каждом шаге старца над поверхностью мутной воды появлялись большие, облепленные бурой глиной ступни в ременных сандалиях... Старец, казалось, забыл о присутствии Дуваниса. Он очень внимательно обозревал погибшие поля, и лицо его при этом все более и более омрачалось. Справившись с первым потрясением, Дуванис приблизился к старцу, почтительно прокашлялся и произнес сдавленным голосом: - Простите, ведеор... Но вы... вы... Кто же вы, собственно, такой? Старец тотчас же обернулся, осмотрел Дуваниса с головы до ног, и на его хмуром лице появилась добродушная улыбка. - Я? Разве не видно, кто я? Я бог единый, повелитель вселенной! проговорил он неимоверно густым, приятно рокочущим басом. Ответ старца прозвучал так естественно и просто, с такой непринужденной убедительностью, будто речь шла о чем-то обыкновенном и повседневном.