Планета катастроф

— Объясни, зачем.

— Он знал, что он единственный юнга, поэтому я и назвал его так.

Широко расставленные глаза помигали, губы пожевали в задумчивости. Шимпанзе и юнга ушли, а я размышлял о том, что за идиотская компания втянула меня в свои ряды. Потом вспомнил Кармоди и Рашаса, мертвых на палубе, вспомнил, как целился в меня Сэтис, я вспомнил всех, кто пытался меня уничтожить, это началось еще в Гринлифе. И понял, что если это маньяки, то у них один пункт помешательства: убийство.

Среди глухой ночи я услышал страшный треск и ощутил толчок, едва не выбросивший меня из койки. Напоролись на айсберг, подумал я. Через полчаса

— еще один удар, но уже слабее первого. Подойдя к двери, я прислушался, услышал крики, какие-то приказы, топот ног. На кораблекрушение не похоже, подумал я, скорее лайнер прибыл к месту назначения двумя днями раньше срока, предсказанного юнгой. Значит, мне тоже надо собираться.

Я выгреб из потайного угла нехитрую одежонку и начал напяливать ее на себя. Прежде чем надеть сапоги, я обернул ноги куском одеяла, которое разрезал для этой цели, потом надел брюки, тяжелый плащ и шерстяную шапку. Остальное «имущество»: бритвы, заколки и жвачку — я засунул в карман и, еще раз прислушавшись у двери, открыл ее. Прямо на меня смотрело дуло пистолета. Держал «пушку» «чернослив».

12

С ним стояли еще два человека. На всех троих — теплое обмундирование. Полярные сапоги, а лица, как одно, — маска враждебности. Мой желудок от страха пошел волной, как стиральная доска: я ждал побоев.

— Вперед, — приказал «чернослив». Я повиновался: мы миновали коридоры, вестибюли, снова коридоры и наконец вышли на палубу, где нас встретил пунцовый восход, бросавший отблеск на ледяные просторы, и колючий пронзительный ветер, который впился в меня, словно дубинка с шипами.

— Послушайте, вы хотите довезти меня до места живым? — спросил я «чернослива». Он слегка повернул голову вместо ответа. — Но ведь здесь наверняка минус тридцать, а я практически раздет.

«Чернослив» приказал что-то одному из охранников, тот удалился и через пять минут вернулся с одеялом. Завернувшись в него, я стал похож на снежную бабу.

Я видел, как на корме открылся люк, заскрежетал и развернулся подъемный кран и поднял из трюма приземистый автомобиль на толстых шинах. Наблюдая все это, я чувствовал дуло пистолета, упиравшееся в мои ребра.

Потом «чернослив» повел меня за собой. На палубе я увидел труп человека, лежащего на спине, с открытыми глазами: это был юнга, на груди которого запеклась и замерзла кровь. «Больше он не сможет выдать никаких секретов», — подумал я на ходу.

Команда спускалась вниз, а «чернослив» наблюдал за тем, чтобы все до единого члены экипажа оказались за бортом. Перегнувшись через поручень, я увидел темно-синюю воду, словно разрубленную на мелкие волны. Длинная, цвета грязи десантная баржа качалась на волнах у борта лайнера, на ее корме толпилось не больше десяти человек, спустившихся с корабля, а центр был занят тремя снегоходами на широких полозьях.

— Вниз, — приказал мой «ангел-хранитель».

Пистолет ткнулся мне в ребро с силой, способной оставить синяк. Я перелез через поручень и начал спускаться.

Наше путешествие в барже шло без приключений, если не считать того, что рядом со мной сидел охранник с огромным, страшным на вид пулеметом на коленях, и дуло его время от времени упиралось мне в бедро. Занятый своими мыслями, я не очень реагировал на подобные угрозы. Но внезапно кончилось и это относительное благополучие.

Раздался зловещий скрежет, баржа задрожала, накренилась и встала — видимо, наехав на льдину, скрытую, под водой. В мгновение ока я потерял из вида и «чернослива», и других охранников — возможно, их смыло волной. Баржа еще раз встрепенулась, сползая с ледяного шельфа, и окатила всех водой, которую зачерпнула бортом. Удар волны сбросил меня со скамьи, второй удар заставил проехаться лицом по залитой водой палубе, потом меня прибило к центру баржи и я оказался у борта мотосаней. Ползая по палубе на четвереньках, купаясь в ледяной воде, я кое-как добрался до дверцы; подтянувшись, встал во весь рост и повернул ручку. Дверца саней открылась. Когда мне удалось забраться внутрь, я почувствовал блаженное тепло, идущее со всех сторон: видимо, автоматическая система обогрева включалась, как только внутри появлялось что-то весомое. Это было кстати, у меня не хватило бы сил самому найти и нажать нужную кнопку.

Довольно долго я просто лежал, молясь о том, чтобы никто не выволок меня назад, в холод. Но никто не пришел: наверное, посчитали, что я канул на дно.

Рискнув выглянуть из окна, я увидел наш лайнер, оставшийся вдали и почти невидимый за ледяными глыбами. Пригнувшись, я перелез на переднее сиденье и разглядел приборную доску саней: это был военно-морской «Грумман-ВИТ», — лучшее, что можно было бы выбрать из машин такого типа. Еще бы! «Чернослив» и его сообщники привыкли иметь все самое лучшее.

Включив мотор, я вывел сани с палубы баржи, которую все сильней заливало водой. Передо мной простирался твердый, блестящий лед. Наверное, шельф, на который налетела баржа вплотную подходил к материку. Отъехав на приличное расстояние, я свернулся клубком на сиденье и крепко заснул.

Проснувшись примерно через час, я взглянул туда, где была баржа — но она, скорее всего, уже улеглась на дно моря. Не было слышно ни гула машин, ни человеческих криков. Но самое удивительное то, что никто так и не пришел за мной, не выволок из спасительного тепла и не потащил в неведомый Тайный пункт.

То, что лежало передо мной, едва ли можно было назвать дорогой: узкая тропа из битого льда вилась между глыбами, тоже ледяными, высотой с жилой дом. Я старался смотреть одним глазом вперед, а другим в зеркало заднего вида. Правда, этот фокус действовал только на первой сотне ярдов, дальше внимание притуплялось.

Позади меня прогрохотал небольшой снежный обвал, но я уже проскочил опасное место.

Впереди возник своего рода небоскреб из сине-черного льда, и дорога навстречу ему вдруг поползла вверх — это было то, о чем мне рассказывал моряк в Гринлифе. Боже, какие незапамятные времена! Дорога шла вверх долго

— она была не короче двух миль. Я выбрал тропу, ведущую в том же направлении, но не столь крутую. По словам того же моряка, экспедиция Хейли смогла растопить лед и проложить ее, чтобы облегчить себе жизнь. Ну что ж, спасибо им.

Подъем здесь был немного легче. Стрелка на спидометре показывала шестьдесят миль, но мне казалось, что я еду быстрее. Сани подскакивали и бились о неровную дорогу, а я не снижал скорости. Наоборот, все время жал на акселератор. Куда я спешил? Этого я не мог сказать, мне хотелось выбраться, из мрачного безмолвия. Достичь какой-то цели.

В очередной раз сани рванули вперед, на спидометре засветилась цифра восемьдесят пять. Увидев впереди огромную глыбу льда, я резко свернул вправо. Сани выскочили из колеи, завертелись вокруг своей оси и подпрыгнули вверх. Потом они грохнулись оземь всем своим весом. Чудовищной силы удар пришелся по моей несчастной голове. Перед глазами фейерверком рассыпались звезды и я погрузился в непроглядную тьму.

Очнувшись, я понял, что все еще сижу в своих санях. Я мог спокойно продолжать путь, однако в голову мне пришла неожиданная мысль: а что если «чернослив» и его команда не погибли? Или погибли, но не все? Те «нелюди», что остались в живых, наверняка поедут по следу моей машины и через несколько часов — даже раньше — догонят ее. Можно даже не убегать, а залезть снова в теплое нутро моего прибежища и ждать, пока они меня схватят. Их не очень расстроит мой побег — их вообще мало что расстраивает, мало что радует. Ничто не может их испугать, утомить, произвести на них впечатление. И они хладнокровно отправят меня в этот Тайный пункт, согласно своему незыблемому плану.

Поняв все это, я вылез из саней, выбрал направление наугад и побрел пешком.

Не могу сказать, что путь давался легко. Лед под ногами был тверд, как нью-йоркский тротуар, и в то же время скользил, словно каток. Я падал, вставал и падал снова и вновь шел вперед. После часа утомительной борьбы я оглянулся и увидел свои сани, Они стали далекой точкой, но все же были еще видны.

Я шел и думал о том, что, возможно, все эти теории верны: Антарктида движется к северу, сдвигая вслед за собой земную кору. Все это сопровождается тайфунами, землетрясениями; течет рекой раскаленная лава, вырастают новые горы там, где сморщилась земная кора, возникают новые пропасти там, где их не было еще вчера. Ну что ж, подумал я, эта теория не более безумна, чем все другие.

В какой-то момент я очнулся и понял, что лежу на снегу. Как это произошло — не пойму, наверное, решил отдохнуть. Лежать было довольно приятно, если не считать того, что к ногам моим словно привязали грузила.

Я перевернулся, поджал под себя свои пудовые конечности. Было трудно встать и сохранить равновесие, но я этого добился. Я стоял, словно на ходулях: ноги кончались под коленями а дальше начиналось дерево. Никакой боли, лишь ощущение тяжести, которую надо за собой тащить. Не выдержав этой нагрузки, я снова упал на лед и заснул.

Разбудили меня угрызения совести: у меня была цель, которой я не достиг, а какая цель — не мог вспомнить. Боль вгрызалась теперь в мою грудь, как зубы тигра. Попытавшись идти дальше, я понял, что не могу.

Тогда я пополз. Я полз с закрытыми глазами, потому что у меня не было сил поднять веки. И все же иногда я видел свет — свет, который то ослабевал, то усиливался. Мне было смешно — откуда здесь свет, в этой белой пустыне?

Но он приближался, он казался уже таким реальным, он был так близко — бледно-желтый прямоугольничек, бросающий луч на сияющий снег… Этот луч словно бы проложил тропинку и манил меня: ну еще немного, ну сделай несколько шагов…

В последнее время у меня появилась привычка морщиться, перед тем как открыть глаза. Всякий раз я как бы готовился подсчитать свои синяки, ушибы, переломы, контузии и вспомнить, откуда они взялись. Но на этот раз все было иначе.

Надо мной склонилась… мечта. Это было видение: молодое, прекрасное лицо в обрамлении черной гривы блестящих волос. Лицо это улыбнулось, и нежная рука прикоснулась к моей щеке:

— Мэл… — произнесла Риссия.

13

Я потерял счет времени. Риссия возилась со мной, как маленькая девочка с новой куклой. Когда боль в ногах снова терзала меня или когда мне опять казалось, что я убегаю от безликих людей и бреду по колено в расплавленном свинце, она меня успокаивала и утешала.

В один прекрасный день я сидел в постели и самостоятельно ел суп, поглядывая на два забинтованных бревна, которые были когда-то моими ногами.

— Детка, ты прелесть, — сказал я Риссии и взял ее руку в свою. — Послушай, может, у меня мозги размякли, но, насколько помню, я оставил тебя в нашей каморке в Майами. Не прошло и двух недель, — как я уже топал по льдам Южного полюса. А дальше — вот это! — Я обвел рукой кровать, комнату и всю необъятную Вселенную. — Может, мне все это приснилось?

— Нет, Мэл. Гонвондо — здесь.

— Гонвондо! Так назвал это место юнга. Он говорил, что меня везут в какой-то Тайный пункт. Ну ладно, к черту это все. Лучше скажи: как ты меня нашла?

Она улыбнулась, покачала головой.

— Не я тебя, нет. Ты меня нашла.

— Я — тебя?!

— Ты приходить ко мне, Мэл. — Взгляд ее стал мягким и задумчивым. Взяв мою руку в свою, она потрогала кольцо, свой подарок, и добавила: — Это привел тебя здесь. Я поморгал глазами.

— Ну да, хороший сувенирчик. Значит, я проделал десять тысяч миль, чтобы вот так случайно наткнуться на тебя?

— Мэл, так много слова… Кольцо привел тебя, верь… — Она смотрела на меня, как нежная мать, которая уговаривает ребенка сказать «спасибо».

— Хорошо, Риссия, — я погладил ее руку. — Я поверю.

Прошло еще несколько дней, а может, ночей, потому что за окнами все время стояла бархатная тьма; я встал с постели и начал ковылять по квартире. Мои ноги были обморожены, кажется, до безнадежности, но Риссия применяла разные бальзамы со странным запахом, и ноги мало-помалу начали заживать.

В квартире (а может, это был дом?) мне удалось увидеть только четыре комнаты. В гостиную вела тяжелая дверь под арочным сводом; столовой служила комната с большим низким столом; спальня соединялась с ванной, центр которой занимал огромный квадратный бассейна в последней просторной комнате вообще было очень мало предметов-Полы во всех комнатах покрывал какой-то твердый блестящий материале замысловатым рисунком. Стены, облицованные похожим на полы материалом, иногда неожиданно меняли цвет.

Комфортабельная мебель, сделанная из дерева и пестрых тканей, имела какие-то непривычные пропорции. В комнатах иной раз звучала музыка, сплетающаяся в тревожные, незнакомые мелодии, настолько сложные, что казалось, ее создатели знали гораздо больше нот, чем семь.

Риссия доставала еду из некоего углубления в центре большого стола. Я не видел ни кухни, ни кладовки, ни котельной для обогрева дома. Одежду для нас обоих — свободные одеяния с просторными рукавами — Риссия извлекала из шкафа в спальне. Когда я спрашивал, откуда берется одежда, она показывала на этот шкаф, но если в него заглядывал я, он был пуст. Кроме того, одежда каждый день была новой. Нельзя сказать, что Риссия очень ею интересовалась; мне кажется, она и обнаженной чувствовала бы себя превосходно.

Итак, я жил в свое удовольствие: спал, ел, иногда, лежа в постели, изучал картины на стенах или странный рисунок на портьерах, где какие-то угловатые люди охотились на драконов… Ели мы, как правило, нечто похожее на восточные блюда и запивали Легкими сладковатыми винами.

— Откуда все это берется? — спрашивал я девушку, когда она открывала крышку в середине стола и доставала красивый судок с горячей пищей.

— Как это приготовлено? Из чего сделано? — В ответ она только смеялась и советовала мне есть побольше. Мне не оставалось ничего другого, как только доставать кусочки мяса серебряными палочками из своей чаши.

— Вкусно, — говорил я. — Очень нежное мясо, с приятным ароматом. Похоже на свинину и в то же время на говядину, но это ни то ни другое.

Риссия только улыбалась в ответ.

В тот день, когда я смог ковылять по квартире, я застрял в одной из комнат, стены которой были уставлены шкафами. Но ни ручек, ни замков, ни выдвижных ящиков я не обнаружил. Постучав по одному из них, я услышал звук пустоты. Риссия была рядом и выглядела задумчивой.

— Для чего все это? — спросил я. — Остальное я еще хоть как-то могу объяснить, но эта комната ставит меня в тупик. Она пыталась увести меня за руку.

— Нет, Мэл, нет смотреть. Еще очень усталый.

— Я хоть и усталый, но все же любопытный.

— Не говорить сейчас, Мэл.

— Послушай, — настаивал я. — Я хочу знать, какую роль играешь ты во всем этом. Кто ты, кроме того, что ты мой добрый ангел? Откуда ты появилась, и что ты знаешь о… об этих.

Лицо ее напряглось, но она смотрела мне в глаза.

— Мэл, лучше забывать, — и взглянула умоляюще.

— Ни за что, — я потряс головой. — Пока я жив — буду помнить.

Риссия бросила на меня взгляд, в котором затаилась мука. Потом заговорила:

— Наверное, это те, из легенда. Их называть под — земные люди. Прячутся глубоко в землю, но приходит плохой время и они являют себя. Иногда берут женщина, закопать глубоко в земля.

— Байки, — ответил я. — Народное творчество. Убийцы, которых видел я, не из сказок. Они здесь, прямо сейчас. И почему-то охотятся за тобой. Почему? Ты можешь пролить свет на это?

— Мэл, подземные люди везде. Хотят взять все, делать всех как рабы. Мы — сидеть здесь тихо, жить, все забыть.

— Ну уж нет. Из меня не выйдет раба, я слишком самостоятельный. Расскажи мне, что ты знаешь о них? И о себе тоже.

— Нет, Мэл. Отдыхать. Стать сильный.

— Хорошо, я буду отдыхать, если ты мне кое-что расскажешь.

Риссия посмотрела на меня очень печально. Потом вздохнула.

— Лучше — нет, лучше быть здесь, счастливые, одни. Но ты — мужчина. Ты хотеть не отдыхать, а знать.

Она пригласила меня сесть в одно из кресел.

Я погрузился в слишком низкие и широкие для меня подушки. Подойдя к стене, Риссия поколдовала над какими-то кнопками, скрытыми от моего взора. Свет в комнате померк, потом сменился глубоким мраком. В центре комнаты возникло свечение, но невозможно было понять, откуда оно исходит. Светлое пятно росло, превращаясь в какие-то туманные видения, и постепенно стало картиной. Я увидел залитую солнцем долину, обрамленную лесистыми холмами. В центре картины что-то шевельнулось, и возникла точка, которая все росла; оказалось, что это животное, галопом несущееся по диагонали «экрана». На переднем плане возникли деревья, потом они стали крупнее.

Из-за деревьев появился человек, он бежал, как бы удаляясь от камеры. Этот высокий, темнокожий мужчина был одет во что-то черное, плотно прилегающее к идеальной фигуре. Его волосы были коротко подстрижены, правой рукой он держал нечто похожее на оружие. Он бежал очень быстро, наперерез приближающемуся животному. Разглядев животное поближе, я понял, что это черный слон и что бежит он галопом, подняв кверху хобот, а бивни его могли бы стать прекрасным украшением любой гостиной.

Одинокий охотник мчался навстречу слону, а камера следила за ним на большом расстоянии. Но вот мужчина замедлил бег, потом перешел на шаг. Теперь он был ярдах в пятидесяти от этой живой горы, которая стояла, подняв хобот; бивни слона тоже поднялись, а красноватые глаза внимательно следили за каждым движением человека.

Шагах в пятнадцати от слона охотник остановился. Оружие, которое он держал в правой руке, попало на первый план и оказалось, что это широкий рог. Он поднес его ко рту и я даже услышал (или мне это почудилось) звуки этого рога. Человек играл тихо, это была какая-то колыбельная для гигантов, он играл для слона, стоявшего над ним, как гора перед мышью. Слон даже поднимал иногда одну ногу, отрывая ее от земли, как будто танцевал.

Вдруг охотник опустил рог и сделал мягкий жест правой рукой. Огромное животное отступило назад, человек — за ним. Через секунду охотник уже гладил гигантский хобот — штуковину, которая могла бы вырвать с корнем столетний дуб. Протянув руку, охотник поймал бивень, подтянулся на руках и через секунду сидел на голове у этого гиганта между ушами.

Слону это не очень нравилось, он делал шаг то вправо, то влево, тряс головой, пытаясь сбросить всадника, но охотник распластался на его голове, цепко держась за уши. Целых полминуты слон выделывал пируэты, выгибаясь и так, и этак. Но вот мужчина уселся прямо, стукнул пятками по шее гиганта, и тот пошел такой деловой походкой, словно занимался этим всю жизнь.

Картина растворилась в мягком тумане, и я перевел дух.

— Да что же это такое, в конце концов? — воскликнул я.

— Молчи, — сказала Риссия. — Смотри дальше. Далеко на заднем плане появился силуэт огромного лохматого слона, но уже другого, который мирно шагал посреди улицы. В позолоченном островерхом паланкине, укрепленном на его спине, восседала молодая прекрасная женщина, сидела она очень прямо, сложив руки на груди. Красивая спина была обнажена, смуглая кожа золотилась в солнечном свете. Ксения-черные волосы, уложенные на голове в высокую сложную прическу, были перевиты нитями блестящих бус. По обеим сторонам дороги смуглокожие люди улыбались и махали ей вслед.

Подойдя к зданию, стоящему одиноко на фоне голубого неба, — высокому, как небоскреб, — слон остановился и тяжело опустился на колени, подогнув передние ноги. Девушка встала, вышла из паланкина и соскользнула со слона. На ней не было надето ровным счетом ничего, кроме белого шелка, едва прикрывающего тело (я бы сказал, на корме и на носу), да еще блестящих бус. Но и фигура, скажу, вполне подходила для такого наряда… Подняв руки, она обернулась, и я застыл: родная сестра Риссии была бы меньше на нее похожа.

Эта сцена тоже растворилась и исчезла. Появилась еще одна — на сей раз заросший травой склон холма; внизу его расположилась дамба, сквозь решетку которой бурлила вода. Аппарат, напоминающий стрекозу, приютился на вершине холма, потом он стал медленно двигаться, съехал вниз по склону, оторвался от земли и взмыл вверх, пролетев прямо перед камерой. Внутри, среди переплетения каких-то палок и веревок, я успел заметить человека. Он сидел согнувшись, его волосы развевались на ветру, а улыбка сияла от уха до уха. Но вот и второй планер оторвался от земли, он чуть не выскакивал из кадра, то вертикально набирая высоту, то стремглав бросаясь вниз. Вдруг одно крыло его смялось, отогнулось назад, поврежденный планер стал снижаться ленивыми кругами, лотом упал в море, и вода фонтаном обозначила его могилу. Я вздрогнул от этого финала.

А вот и следующая картина. На сей раз ярко разукрашенная лодка пристает к длинной пристани, у лодки короткая мачта и открытая палуба с маленькой рубкой. Мужчина на палубе радостно машет тем, кто ждет его на берегу. Лодка причалила, на пристань перебросили трап, и матросы пошли по нему, ведя какое-то чудище, похожее на плененную гориллу. Потом мой взгляд поймал бледное, широкое лицо, быстрый взгляд ярко-голубых глаз. Это было лицо человека, но волосатого, как зверь, и руки ему связали на животе.

Когда и эта картина угасла и зажегся свет, я лихорадочно стал шарить по карманам в поисках сигарет. Карманов в моем одеянии не было, к тому же я не курил уже несколько недель. Я посмотрел на Риссию:

— Когда все это происходило? — мой вопрос прозвучал нервным шепотом.

— Где это было? Что это вообще такое?

— Это мой дом, — ответила она, — мой народ. — На лице ее было выражение безвозвратной потери, но голову она держала гордо.

Я прохромал в столовую, поднял крышку нашей «кухни» и схватил в руки бутыль с вином, которая появилась вместе с рюмками. Я выпил вино залпом. Это не очень помогло, но все же я выиграл несколько секунд, они были нужны моему мозгу, лихорадочно искавшему объяснение увиденному. Я обернулся: Риссия стояла за мной с озабоченным лицом.

— Теперь отдохни, Мэл, — сказала она.

— Прости, дорогая, но я уже столько отдыхал! Давай теперь поговорим.

— Я провел ее в гостиную, усадил в кресло, сел в соседнее. — Кино, что ты мне показывала… Где это все было — на Земле? Она удивилась.

— Конечно.

— Но где, в какой стране?

— В Гонвондо, здесь, — она указала рукой в пол.

— Да, но лед…

— Нет лед тогда. Красив мой Гонвондо.

— Ясно: Антарктида до ледникового периода.

— Мэл, как это давно? — Она смотрела на меня с беспокойством.

— Бог мой, я не могу сказать так сразу. — Я пытался вспомнить, что читал по данному вопросу. — Общепринятой считается цифра в несколько миллионов лет, по некоторым теориям, это несколько сотен тысяч лет, по другим — десять-двадцать тысяч.

— А что это — тысялет?

Минут пять ушло на то, чтобы объяснить ей нашу систему летосчисления. Она для наглядности загибала пальцы, и по щекам ее текли слезы. Потом вытерла их и сказала:

— Миллилет, тысялет — все равно. Все мертвый, давно.

— Это были твои предки?

— Нет, — она покачала головой, — мой народ, мой город назывался Ульмок. Я тут могу ездить на слон, ходить по улица, видеть небо.

— Каким образом?

— Здесь, Мэл, — она показала в сторону спальни.

— Спать. Там есть… крыша. Дышать глубоко, — она показала, как надо дышать, — спать.

Риссия прошла в спальню, а я — за ней. Прикоснувшись к чему-то на стене, что осталось для меня невидимым, она вызвала из-под пола плиту, над которой высился стальной полог, снабженный трубками.

— Лежи здесь, Мэл. Крыша закрывать, сонный воздух дышать — холодный. Спать долго.

— Но… зачем?

Ее удивил мой вопрос, но она ответила спокойно:

— Плохой время приходить, солнце — красный, небо — черный. Земля дрожать. Снег падать с неба, — она покачала головой. — Нет, Мэл, так много слов… подождать, я учить еще.

— Я все понимаю, продолжай.

— Мужчин, женщин, старый, я, — она ткнула пальцем себя в грудь, а я покачал головой:

— Не понимаю, но ты продолжай.

— Моя старик брать меня сюда.

— Уже вполне владеешь английским, — усмехнулся я. — Давай дальше.

— Много люди уехать в лодка, много тысяч лодка. Мой старик сказать — нет. Он бояться — не про себя, про меня. Он сказать: «Ты — спать, ждать», я ложиться здесь, прощаться, потом — темнота.

— Н-да, его можно понять. Эти лодки я видел, на них далеко не уедешь.

— Лодка другой, Мэл, большой-большой. Но он бояться про меня, много чужой земля; Холгота, Отукка, люди-звери.

— Понятно. Значит, ты попрощалась с отцом и вроде бы… умерла. — Я представил себе Риссию, лежащей в холоде и темноте много лет подряд, когда земля вращалась вокруг солнца, возникали и умирали культуры разных народов, а над ней вырастала толща льда.

— Нет, Мэл, нет умерла. Жива, однажды проснуться.

— А потом? — спросил я.

— Наверное, отец приходить скоро. Очень болен, долго болен. Дом говорить мне, что делать.

— Дом советовал тебе, что делать?!

— Да, дом. Очень мудрый, знает все. Говорить мне, делай так, скоро — здоровый. А отец…

— Наверно, ты его потеряла.

— Пойдем, — она повела меня в комнату с экраном, подошла к нише в стене, перед которой стояло кресло, села в него и заговорила на том языке, который я слышал от нее раньше и не понимал.

Глухой голос ответил ей, произнося все слова на одной ноте. Он говорил довольно долго, а когда кончил, Риссия сказала: «Акку» — и встала с кресла.

— Вот видишь, дом говорит: снег идет сверху, завтра — тепло, лед станет вода.

— Это у тебя собственная метеостанция?

— Дом знает всех вещей, Мэл, не наш дом, большой дом — там, — она указала куда-то пальцем.

— Он связан с другой станцией? Видимо, это объединенная справочная служба.

— Я не знай так много слов, Мэл. Не говорить больше сейчас.

— Ну хорошо, а что тебя разбудило?

— Лед уходить, вода сверху, — она показала на потолок.

— Так, значит, лед начал таять, и машины заработали, чтобы вывести тебя отсюда?

— Может, так, Мэл.

— Не обращай на меня внимания, девочка, я просто рассуждаю вслух. Итак, ты проснулась, сначала была больна, но потом поправилась. А дальше?

— Надо идти, искать старик. Взяла морской костюм, еда. Наверх — много льда, много вода, тяжело ехать на снегоход.

Риссия довольно долго рассказывала, как она добиралась до Америки, потом увидела огни Майами и пошла искать людей. Она их нашла, но никто не понимал ее языка. Все казалось ей странным — люди, здания, животные.

Она изголодалась, но без денег никто не хотел ее кормить. Но вот в один прекрасный день к ней подошел человек и заговорил на ее родном языке.

Она была счастлива, она пошла за ним. Но он, заведя ее в темный переулок, попытался схватить. Риссия вырвалась и убежала, а три дня спустя в другом темном переулке встретила меня.

— Мир тесен, — усмехнулся я. — А люди, которые пытались тебя схватить, имели на это основания?

— Нет, Мэл. Сначала я думать — хороший друг. Потом — душить меня. А я… — Она изобразила, как он схлопотал от нее кулаком в челюсть, потом коленом в пах. — Я убежать.

— Молодец, девочка. Но послушай, ты должна хоть примерно знать, кто они такие. Кто такой Сэтис? Тебе что-нибудь говорит эта фамилия?

— Нет, Мэл, неизвестный люди.

— А говорят по-твоему.

— Говорят странный, — она кивнула очень выразительно. — Но я понимал.

— Ну хорошо. Я вижу такую связь событий: мой знакомый моряк был в Антарктиде, он клялся, что какие-то безликие люди преследовали его и саботировали работы, которые там велись. А ты говоришь, язык у них такой, как был здесь в древние времена. Почему они преследовали меня? Наверное, из-за монеты, которую я им показал в Майами.

— Монеты?

— Да, золотой такой кружочек, — пошарив в ящике стола, я нашел что-то вроде карандаша, клочок бумаги и нарисовал монету такой, как я ее запомнил.

Риссия яростно закивала головой; этому она научилась у меня.

— Это грипс, это для… — она замахала руками, не в силах объяснить назначение денег на своем английском.

— Моряк сказал, что нашел монету в постройке, вмерзшей в лед, — продолжал я. — Сэтис тоже ее узнал. Его приятель обменял мою монету на другую; до сих пор не могу понять, для чего.

— Да, да! — Риссия была взволнована. — Монета как кольцо, Мэл, он приводить его к тебе!

— Что ты хочешь сказать?

— Мэл, умный люди, мой народ, так делали, — она искала слова. — Ты, я, кольцо — вместе.

— Это что — волшебство?

— Кольцо для женщина, давать мужчина. Манит мужчина к женщина.

— Ты это можешь и без кольца.

— Сэтис иметь то же в монета. Дать тебе, звать его к тебе.

— Значит, пока у меня была монета, она его притягивала. А я-то думал, что мы с тобой спрятаны у Боба, как деньги в бабушкином чулке.

— Твой грипс где? — Она даже схватила меня за руку.

— Наверное, я потерял монету на катере, — сказал я, — но давай двигаться дальше. Как ты сбежала? Я оставил тебя в неважном состоянии и думал…

— Да, Мэл, я больной, лежать, ждать, два дня, ночь. Стало лучше — брать лодка, бежать. Хотеть одно — домой. Искать Мэл, а найти тот, что говорит мой язык.

— Значит, ты разыскивала этих убийц?

— А как брать вещь, мне надо? Теперь знаю, не боюсь. Искать мужчин, один. Обмануть, учиться много. Идти место, где машина летит в воздух.

— Аэропорт?

— Да. Искать другой мужчин, летать в воздух долго-долго.

— Акула ты дела первого мужчину? Риссия наглядно изобразила жестами, как она засадила ему коленом в седалище и сломала шею:

— Я сильный.

— Боже ты мой, а я так за тебя боялся.

— Ехать место, — продолжала она, — Иоганнесбург. Покупать лодка.

— На какие деньги?

— Мертвый мужчина — много грипс.

— А потом?

— Плыть сюда, приходить Гонвондо, дом.

— Пешком?!

— Снегоход здесь, то же место.

— Детка, да ты неплохо ориентируешься.

— Нет надо: есть кольцо. — Улыбаясь, она подняла руку, на которой сверкнуло точно такое же колечка как подаренное мне.