8

Она кивнула:

— Очень хорошо. А в каком состоянии ваш бумажник?

— У меня есть счет в банке.

— Оставьте это. Вам не придется им воспользоваться. Как только вы потребуете деньги, вас тут же накроют. К счастью, у меня есть некоторый запас золотых наполеондоров, зарытый в саду.

— Я не возьму ваши деньги.

— Ерунда, там хватит нам обоим! Разве вы забыли, что я еду с вами.

— Но вы не сможете…

— Могу и поеду, — отрезала она. — Приготовьтесь, Брайан, мы едем сегодня ночью!

— Это безумие, — прошептал я темной фигуре в плаще с капюшоном, стоящей рядом со мной в темной аллее. — Вам незачем вмешиваться во все это.

— Т-с-с-с, — тихо произнесла Оливия. — Он начинает беспокоиться. Видите, вон там? Я думаю, что он сейчас перейдет дорогу, чтобы быть поближе к нам.

Я пристально вгляделся в густую темноту и различил мужскую фигуру. Он пересек дорогу в сотне ярдов от коттеджа и исчез среди деревьев на нашей стороне. Я переступил с ноги на ногу, мое лицо чесалось под жутким гримом, который сотворила Оливия: морщинистое лицо, седые брови, волосы и так далее. Я выглядел, как старший брат матушки Гудвил. Оливия же загримировала себя под вульгарную красотку — три слоя краски, рыжий парик, фиолетовое пальто, обтягивающее ее стройную фигуру и множество побрякушек.

— Так, он уже подходит к коттеджу, — прошептал мой конспиратор. В доме засветились окна. Я указал Оливии на одно из них: на занавесках четко вырисовывалась голова человека.

Тут раздался шорох гравия, вспыхнул фонарь, луч скользнул по мне и остановился на Оливии:

— Эй, женщина, — произнес низкий голос. — Что ты делаешь тут после наступления темноты?

Оливия подобралась, уперла руки в бока, тряхнула головой и вызывающе улыбнулась:

— О, капитан, — завопила она, — разве вы не видите, что я просто-напросто провожаю своего лучшего друга на поезд?

— Друга? — Луч на мгновение задержался на мне, а потом осветил пышную грудь Оливии. — Что-то я вас раньше не видел в деревне, — произнес незнакомец.

Я набрал полную грудь воздуха и единым махом ответил:

— Потому что я просто путешественник, турист, иными словами.

— Иными словами, путешествуете среди ночи, приятель, ха-ха! Странное представление о развлечениях, не так ли? Покажите-ка мне ваши документы. И вы тоже, мадам.

— О, — запричитала Оливия, — знаете, как это бывает, мсье, я так спешила, что, наверное, забыла их дома.

— А куда это вы спешили? Может быть, вы так спешили, чтобы подальше унести наворованное?

— Ничего подобного, капитан. Я честная проститутка и занимаюсь делом, да еще немного помогаю вот этому старому приятелю, для которого я — единственная опора в жизни.

— Ну, ну, крошка. Не волнуйся так, я не стану забирать тебя в участок. Дай только отведать твоих прелестей, и я забуду, что когда-то видел тебя.

Он подошел поближе, и его большая рука протянулась к груди Оливии. Она вскрикнула и отскочила назад. Полицейский двинулся за ней. Я, не долго думая, ударил его ребром ладони по основанию шеи. Мужчина, охнул, уронил фонарик и упал на колени. Стоячий воротничок его форменной тужурки смягчил силу моего удара. Он попытался было подняться на ноги, но я опять нанес ему удар по затылку. Он упал навзничь и потерял сознание.

— Он сильно пострадал? — спросила Оливия, когда я, подняв фонарик, направил луч света на полицейского. Из уголка его рта медленно текла струйка крови.

— Пару недель ему придется обойтись без взяток, которые все они так привыкли вымогать, — усмехнулся я.

Вскоре мы добрались до окраины городка и подошли к станции как раз в тот момент, когда пыхтящий паровоз остановился возле платформы. Проводник указал нам наше купе, и мы поехали. В вагоне мы были единственными пассажирами.

— Ну вот и все, с облегчением вздохнула Оливия.

— Мы едем всего лишь в Рим, а не в страну чудес, — засмеялся я. — Кто знает, куда ведет дорога будущего.

9

В римской гостинице мы поселились в смежных номерах. Окна их выходили на городскую площадь, где днем и ночью звучали голоса итальянцев, пение и музыка.

Мы сидели в моей комнате и ели на завтрак пиццу, запивая ее красным вином, таким дешевым, что даже местные нищие могли покупать его ежедневно.

— Те два человека, которые меня очень интересуют, родились где-то в Северной Италии около 1850 года, — сказал я Оливии. — В молодости они приехали в Рим, изучили инженерное дело и в 1893 году сделали свое главное открытие, которое дало Империуму средство перемещения по Сети. Надеюсь, если Баум (не все ли равно, мужчина это или женщина) смог здесь родиться и в девяностых годах написать в этом мире нечто подобное тому, что было написано в моем, то, может быть, Максони и Копини тоже существуют здесь, — закончил я.

Оливия слушала молча.

— Они, конечно, не могли усовершенствовать привод МК так, чтобы можно было посредством него осуществлять полеты по Сети. А если да, то этот секрет умер с ними. Но, возможно, они подошли вплотную к решению этого вопроса. Может быть, они оставили что-нибудь, что я смогу использовать для своего возвращения.

— Брайан, разве вы не говорили мне, что все миры, расположенные вокруг линии 0-0, опустошены и превращены в руины этими же силами? Не опасно ли экспериментировать с такими ужасными инструментами?

— Я неплохой техник и достаточно разбираюсь в наших аппаратах, посредством которых мы путешествуем по мирам. Я знаю все их уязвимые места. Максони и Копини не знали, с чем они играют.

Они наткнулись на это силовое поле совершенно случайно.

— И, насколько я поняла, почти 99% всех вероятностных миров погибли именно из-за того, что не умели управлять вызванными силами, не так ли?

— Да.

— Но если вы достаточно разбираетесь в этих аппаратах, то зачем тогда Максони и Копини?

— Дело в том, Оливия, что я не могу построить аппарат перемещения по Сети, ибо не знаю конструкции основного генератора поля. Это особым образом намотанная катушка, являющаяся сердцем генератора поля. Я никогда не разбирался в ее устройстве.

Может быть, если здесь окажутся Максони и Копини, и если они сделали те же случайные открытия, и если они вели записи, и если записи еще существуют, и если я могу найти их…

Оливия рассмеялась.

— Если боги сделают так, что все эти «если» окажутся в вашу пользу, тогда все просто. Давайте рискнем. Видение Изумрудного города все еще влечет меня.

— Давайте сначала попытаемся найти хотя бы этих людей. Потом у нас будет наверняка немного времени, чтобы разобраться в их биографиях.

Час спустя в городском архиве усталый служащий принес мне толстый том, в котором были записаны старомодным почерком тысячи имен с указанием дат рождения, адресов, а иногда и дат смерти.

— Предупреждаю вас, сеньор, — сказал клерк, — что, хотя муниципалитет и предоставляет вам эти записи, то разбирать их вам придется самому.

— Вы только объясните мне, что здесь такое, — тихо проговорил я. — Меня интересуют данные о Джулио Максони или о Карло Копини.

— Да, да, я помню. Так вот, перед вами находится регистрационная книга, в которую занесены имена всех людей, прибивших в город на жительство в период с 1870 по 1880 год. А теперь извините, мне надо заниматься своими прямыми обязанностями.

Я вздохнул и принялся за работу. Оливия помогала мне.

Прошло минут двадцать. За это время мы просмотрели все записи за 1870 год. Настала очередь 1874 года. Оливия читала быстрее меня и вскоре раздался ее взволнованный голос:

— Брайан, посмотрите! Джулио Максони, родился в 1847 году в Палермо.

Я страшно разволновался, вчитываясь в эти строки, хотя понимал, что это может быть другой Максони. Людей с такой фамилией мы уже встретили около сотни, почему бы одному из них не носить имя Джулио?

Я, похвалив Оливию, записал адрес этого Максони в записную книжку. Мои поиски Карло Копини пока не увенчались успехом.

Максони жил на улице Карлотти в доме номер 12, на четвертом этаже. С помощью карты города мы нашли эту улицу, а потом поехали туда. Она была узкая и грязная. Видимо, Максони начинал свою карьеру, если это только был тот, кого мы искали, мягко говоря, в скромных условиях. Даже сто лет назад этот район был районом, где жили одни нищие.

Я открыл дверь дома N12, и мы сразу же ощутили резкий запах жареного лука, сыра и постного масла.

Одна из дверей в коридор открылась и заплывшее жиром женское лицо показалось в проеме.

— Простите, мадам, — начал я почтительно, — мы иностранцы, которые впервые приехали в Вечный город, чтобы найти квартиру, где жил наш покойный родственник, когда был осчастливлен возможностью дышать воздухом солнечной Италии.

У нее отвисла челюсть, затем широкая любезная улыбка расплылась по лицу.

— Добрый день, сеньор и сеньора, — выпалила она и поинтересовалась, чем она может помочь столь любезным гостям Италии.

Я назвал ей номер комнаты, где около ста лет назад жил Максони. Она, пыхтя и переваливаясь с ноги на ногу, пошла показывать нам дорогу. На лестнице так давно не убирали, что я готов был поверить, что записи Максони вполне могли сохраниться здесь. Когда мы остановились у комнаты N16, хозяйка сказала:

— Теперь эта комната занята, но сейчас жилец на работе.

— Так, может быть, мы подождем его, — начал я, но квартирная хозяйка перебила меня, пренебрежительно махнув рукой. Она пустилась в рассуждения о неблагодарности жильцов, но я прервал ее излияния, вытащив из кармана банкноту в сто лир.

Она впустила нас в комнату:

— Вот!

Мы увидели убогую и грязную каморку с кроватью, застеленной грязным одеялом, с разбитым зеркалом, сломанным стулом, столом и батареей пустых винных бутылок на окне и полу.

— Мы хотели бы войти и побыть здесь некоторое время, чтобы пообщаться с духом нашего умершего предка, — сказал я.

Брови мадам поползли вверх:

— Но ведь в комнате живут!

— Мы не будем ничего трогать, только посмотрим. Неужели вы не понимаете наших чувств? — всхлипнула Оливия.

— Ну, хорошо, хорошо, — мадам выжидающе посмотрела на меня.

Я вытащил деньги — сто лир, и мадам просияла:

— Я понимаю, сеньор, вы и ваша сестра, вы хотите побыть наедине с духом вашего родственника. Еще сто лир, и вы можете общаться с каким угодно духом.

Я молча протянул деньги, и она, взяв их, ушла.

Мы молчали, и хозяйка, дойдя до лестницы, обернулась:

— Мне бы не хотелось вас торопить, но постарайтесь окончить ваше общение, скажем, через два часа. Мой жилец может прийти домой обедать, и, думаю, не очень обрадуется, увидев в своей комнате чужих людей.

Через полчаса безуспешных поисков Оливия, устало опустившись на колченогий табурет, произнесла:

— С самого начала мне было ясно, что это бесполезно. Давайте уйдем отсюда.

— Мы обыскали все вероятные места, — кивнул я, стряхивая пыль с рук,

— но ведь могут быть еще и тайники.

— Это пустая трата времени, Брайан. Этот человек был простым бедным студентом, а не конспиратором. Зачем ему было устраивать в своей комнате какие-то тайники?

— Не знаю… А может быть, есть такие мелочи, которые он мог просто уронить, потерять… Допустим, лист бумаги вполне мог застрять в углу ящика стола, например.

— Где? Мы перерыли все ящики и… — она вдруг остановилась на полуслове.

Мы одновременно посмотрели на радиатор под окном. Отодвинув батарею бутылок и груду окурков и, открутив ржавые болты ограждения радиатора, мы увидели использованные билеты, бечевки, шпильки для волос, окурки и какие-то листочки бумаги.

Оливия, став на колени, выгребла смятое меню какого-то ресторанчика, обрывок пожелтевшего листка с цифрами, конверт с маркой, адресованный некому Марио Пинотти, две открытки с видами города и листок, совершенно чистый с обеих сторон.

— Это была хорошая идея, — пожал я плечами, — но, к сожалению, и она не дала нам нужных результатов. Вы были правы, Оливия, идемте отсюда.

— Брайан! Посмотрите, — Оливия стояла у окна, разглядывая чистый листок бумаги на свету. — Чернила выцвели, но кое-что можно еще разобрать.

Я взял бумагу из ее рук.

Да, едва заметные знаки были различимыми. Я с великим трудом смог разобрать следующее: «Институт Галилея. Среда. 7 июня…»

— Г-м-м-м… Это интересно, — отметил я. — Какой же это год?

— Я знаю простую формулу, как определить дату, — произнесла Оливия. — Минуточку…

Она задумалась.

— Да! Это было седьмое июня тысяча восемьсот первого года, среда. Но это может быть так же и 1890 год, а также 1911…

— О, это уже лучше, чем ничего! — воскликнул я. — Давайте быстрее проверим! Институт Галилея? Будем надеяться, он еще существует.

В институте Галилея нас встретил пожилой мужчина с желтоватыми усами.

— 1871 год? Это было довольно давно, сеньоры, — удивился он нашим поискам. — С тех пор в институте обучалось довольно много студентов. Многие выдающиеся ученые проходили под его арками.

— Пожалуйста, сеньор, — прервал я его, — мы пришли не просить вас о принятии нас в институт. Все, что нам нужно, это взглянуть на данные о Джулио Максони. Конечно, если ваш архив в таком состоянии, что их нельзя отыскать, то вы так и скажите, и я использую этот факт в своей статье, которую сейчас пишу.

— Так сеньор — журналист? — заинтересовался он, поправляя галстук и быстро что-то пряча в ящик стола. «Что-то» издало при этом легкий звон.

Потом он быстро вышел и вскоре опять появился с объемистым томом, похожим на регистрационную книгу муниципалитета. Он водрузил ее на стол и сказал:

— Вы говорите, Максони? Какой год? Ага. 1872-й… Так какой Максони вам нужен? Джулио Максони? Тот самый Джулио Максони? — он подозрительно посмотрел на нас.

Я на всякий случай кивнул.

— Так вам нужен Джулио Максони, выдающийся изобретатель? Изобретатель телеграфного ключа, маслобойки и гальванического элемента?

Я улыбнулся, как ревизор, которому не удалось найти ошибку в проверяемых отчетах.

— Очень хорошо, — кивнул я. — Вижу, что у вас здесь, в институте, порядок. Позвольте взглянуть.

— Вот, пожалуйста. Он был первоначально зачислен в электромеханический колледж. Тогда он был простым писарем из бедной семьи. Здесь он начинал.

Я не слушал его болтовни, перелистывая записи. Здесь тоже был его адрес на улице Карлотти. Здесь же было указано, что во время поступления в институт ему было двадцать четыре года, сообщалось, что он был католиком и холостяком. Да, я вынужден был признать, что этого очень мало.

— Известно ли сеньору, где он жил, когда сделал свой гигантский вклад в науку? — обратился я к служителю.

— Как? Вы шутите, сеньор? Местонахождение Музея известно, по-моему, даже туристам! — Архивариус как-то странно посмотрел на нас.

— Музей? Какой музей?

— Тот самый Музей, который находится в бывшем доме и лаборатории Джулио Максони. Там, где находятся свидетельства его замечательной карьеры!

— А у вас случайно нет под рукой адреса этого Музея?

Он улыбнулся нам с выражением превосходства:

— Улица Алланцио, номер двадцать восемь. Любой ребенок покажет вам дорогу.

Мы поблагодарили служителя и повернулись, чтобы уйти.

— Кажется, нам повезло, — сказала Оливия.

— А… Как называется газета, которую вы представляете, сеньор? — клерк догонял нас. — Не мог бы синьор сказать это?

Мы остановились, и служитель, запыхавшись, подбежал к нам. Оливия хихикнула. Надо было быстро отвечать.

— Видите ли, приятель, мы представляем лигу умеренности, — симпровизировал я. — Вопрос о Максони был просто уловкой. На самом деле мы пишем статью под названием «Распитие спиртных напитков на работе и во что это обходится налогоплательщику». Вам все понятно?

Клерк обалдело кивнул головой.

В дверях я оглянулся: он все еще стоял, хлопая глазами.

Музей Максони был солидным зданием с латунной табличкой, извещавшей, что дом-музей-лаборатория изобретателя Джулио Максони открыт с 10 до 16.00, а по воскресеньям — с 13.00 и до 18.00.

Я позвонил.

Через несколько секунд дверь открылась, и оттуда выглянула заспанная женщина.

— Вы что не видите? Закрыто! Сейчас же убирайтесь!

Я успел вставить ногу в пространство между дверью и косяком.

— Но на табличке написано… — начал я.

— Мало ли что там может быть написано. Приходите завтра.

Я засмеялся и налег плечом на дверь. Женщина попыталась воспрепятствовать мне и уже было открыла рот, чтобы сказать что-нибудь нелицеприятное.

— О, не говорите этого! — остановил я ее. — Графиня не привыкла к выразительности здешней речи. Представьте себе женщину, которая очень долго прожила на берегу озера Констанс. — При этом я многозначительно показал глазами на стоявшую за моей спиной Оливию.

— Графиня? — выражение лица у женщины изменилось. — О, если бы я знала, что ее милость окажет нам честь своим посещением…

— Вход, охраняемый драконом! — усмехнулась Оливия. — Но вот является добрый рыцарь, который уничтожает этого огромного дракона одним словом.

— Я воспользовался маленькой ложью. Теперь вы — графиня. Смотрите немного свысока и улыбайтесь.

Мы прошли по коридору и вошли в зал с высокими потолками и окнами, застекленными матовыми стеклами. Вдоль стен тянулись стеллажи, гнувшиеся под тяжестью огромного количества книг. «Интересно, где находится лаборатория?» — шепнул я Оливии.

Она пожала плечами, и я продолжал свой обзор комнаты.

Взглянув на корешки книг, я заметил одну с названием «Эксперименты с перемещением токами высокой частоты». Автор Никколо Тесла. Очень интересно! Я взял книгу в руки. Сплошная бредятина — одни, вернее, почти одни, математические знаки.

Я посмотрел остальные книги. Вряд ли здесь можно было найти то, что нам нужно.

«Дракон» вернулся, успев переодеться и нанести слой косметики на лицо. Она подобострастно посмотрела на Оливию, которая довольно холодно ей улыбнулась. Я подмигнул своей спутнице и обратился к смотрительнице:

— Ее милость хотела бы осмотреть лабораторию великого ученого. Она хотела бы видеть то место, где Максони совершал свои открытия.

Служащая, стараясь держаться поближе к «графине», провела нас через сад к дверям лаборатории.

— Мастерские еще не полностью отреставрированы, — предупредила она, открывая замок.

Зажегся свет, и мы различили какие-то запыленные, бесформенные предметы, закрытые брезентом, немытые окна и пыль. Всюду пыль.

— Он здесь работал?

— Конечно, в те времена лаборатория была не так захламлена. Но, видите ли, ваша милость, нам решительно не хватает средств и мы не можем составить описание всех предметов, которые были у него в лаборатории, избавиться от хлама и восстановить лабораторию в прежнем виде.

Почти не слушая ее, я незаметно осмотрелся. Где-то здесь может быть… что-то, что нам так нужно. Я не знал, что я ищу, это мог быть журнал наблюдений, рабочая модель или что-нибудь еще.

Я приподнял край брезента, покрывавшего стол и увидел неуклюжие тяжелые трансформаторы, примитивные электронные лампы, мотки проволоки.

Массивный объект в центре стола привлек мое внимание. Я попытался придвинуть его поближе.

— Но, сеньор, я настаиваю, чтобы вы ничего не трогали, — обратилась ко мне привратница. — Здесь все сохраняется в том виде, в каком оставил комнату профессор в тот фатальный последний день.

— Извините, но для меня все это выглядит просто ненужной кучей железа, — безразлично произнес я.

— Да, профессор Максони был несколько эксцентричным человеком. Он хранил самые разные вещи, и всегда пытался приладить их друг к другу. У него была мечта, он часто говорил об этом моему покойному отцу…

— Ваш отец работал с Максони?

— А вы не знали? Да, он был его ассистентом в течение долгих лет.

— А не оставил ли он дневников о совместной работе с профессором?

— Нет, мой отец не был склонен к писанию. Но вот сам профессор очень тщательно вел дневник. После него осталось пять объемистых томов. Это просто трагедия, что у нас нет средств их опубликовать.

— Средства могут появиться, мадам, — многозначительно произнес я. — Графиня как раз очень интересуется изданием таких воспоминаний.

— О, ваша милость, — простонала смотрительница.

— Так что пока принесите эти тома сюда, чтобы графиня смогла взглянуть на них.

— Они в сейфе, сеньор, но у меня есть ключ или был… еще в прошлом году.

— Найдите его, милейшая, — потребовал я. — Ее милость и я терпеливо подождем здесь, в комнате, где великий Максони так плодотворно работал.

— Но, может быть, лучше вернуться в зал? Ведь здесь так пыльно.

— Нет, нет. Мы подождем вас здесь.

Смотрительница кивнула головой и бросилась из лаборатории.

Оливия вопросительно посмотрела на меня в ожидании перевода (ведь итальянского языка она не понимала).

— Я отправил ее за дневниками Максони, — произнес я.

— Брайан, что это?

Я подошел к столу и снял брезент. Тяжелое устройство занимало центральное место среди других предметов.

— Это, — сказал я, не скрывая триумфа, — та самая катушка, которая является сердцем привода МК. Имея ее и дневники старика, я уж постараюсь построить шаттл.

10

Мастерская, которую я снял, была помещением двадцать на двадцать футов, которое в прошлом занимал какой-то механик. В углах все еще лежали ржавые детали парового двигателя, болты и гайки, металлическая стружка. Старик, сдавший мне это помещение, с ворчанием выгреб кое-что и установил обитый металлом стол. Это, плюс катушка генератора МК, которую я с помощью довольно немалой суммы сумел одолжить у мадам-смотрительницы, плюс дневники — это все и составляло мое лабораторное оборудование. Не так уж много, но кое-что для начала.

Оливия сняла для нас комнаты неподалеку, более дешевые и удобные, чем в гостинице. В ее комнате была маленькая плита, топившаяся углем: мы решили в целях экономии питаться дома.

Я начал свою программу исследований, прочитав все пять томов дневников профессора, большая часть которых была посвящена критическим замечаниям по поводу тогдашней политической ситуации — столица Италии переместилась из Флоренции в Рим и из-за этого мгновенно подскочили цены. Здесь было также множество заметок о магнетизме, электричестве, математических расчетов. Почти весь второй том был занят бюджетными расчетами, вызвавшими у меня горячее сочувствие.

Только в последнем томе я начал находить интересные места — первые намеки на «большой секрет». Максони экспериментировал с обмотками, пропуская сквозь них токи различной частоты и силы, силясь систематизировать и понять результаты. Если бы он лучше знал современную физику, он бы не стал этого делать, но неведение делало его настойчивым. Он не знал, что ищет — и когда это обнаружил, то не знал, что же это такое. И, кроме того, в этом мире не было Копини. Я не знал, какой была его роль там, в мире 0-0. Было бы интересно почитать об этом, когда вернусь — если, конечно, вернусь и если будет куда возвращаться…

Я старался не думать об этом. Это ни к чему хорошему привести не могло. Последний из журналов раскрывал свои тайны — скудные и фрагментарные сведения о намотке катушек и редкие строчки о странных явлениях, полученных с помощью электротока при использовании некоторых, определенным образом намотанных, катушек.

Прошла неделя. Я был готов приступить к экспериментам. В городе было несколько источников электричества, но оно было еще малодоступно в этом мире. Я запасся разнообразными батареями, осциллографами, катушками, конденсаторами, электронными лампами, — большими и неуклюжими, похожими размерами и формой на молочные бутылки моего родного мира. Затем, по предложению Оливии, нами были сделаны под гипнозом записи всех моих знаний в области технологии производства шаттлов Сети, которые сохранились в моем подсознании — и это, как впоследствии оказалось, было вдвое ценнее, чем все записи Максони.

Это были приятные дни. Мы рано вставали, завтракали, затем я отправлялся в мастерскую, где работал до обеда, занося результаты наблюдений в рабочий журнал, подобно Максони.

К обеду приходила Оливия, похорошевшая и посвежевшая на итальянском солнце. Она приносила корзинку с едой, и мы ели, расположившись за рабочим столом.

Затем — снова работа, прерываемая лишь приветствиями и вежливыми расспросами случайных прохожих, заглядывавших в открытую дверь моей мастерской.

К концу месяца все вокруг считали меня сумасшедшим иностранцем, которому помогает колдунья. Но отношение к нам по-прежнему оставалось дружелюбным.

Под вечер я, заперев мастерскую, возвращался домой, принимал ванну, и мы с Оливией отправлялись куда-нибудь поужинать. Вернувшись домой, мы расходились каждый в свою комнату. Это были любопытные отношения, хотя в то время они казались нам естественными. Мы были заговорщиками, отделенными от окружающей среды таинственностью нашего предприятия. Она — по причинам романтического характера, я — из желания вырваться из этой тюрьмы.

Мои представления о возрасте Оливии постоянно менялись. Сначала, когда я увидел ее без маски матушки Гудвил, я давал ей лет сорок. Потом, в маскараде разбитной девицы ей можно было бы дать тридцать пять. Теперь же, рассмотрев ее без грима, в простой, аккуратной одежде, подчеркивающей стройную фигуру, я вдруг понял, что ей от силы двадцать пять — двадцать семь лет.

Оливия, взглянув на меня, заметила, что я ее разглядываю.

— Вы красивая девушка, — сказал я, посмеиваясь над ее смущением. — Что заставило вас затеять этот маскарад со старухой-колдуньей?

— Но я ведь вам уже говорила. У меня была такая работа. Кто стал бы обращаться ко мне, если бы у меня на лице не было морщин?

— Это все ясно, но почему вы не вышли замуж? — начал было я, но, взглянув ей в лицо, вовремя остановился. — Ну, хорошо, хорошо, это не мое дело. Я не хотел вас обидеть, Оливия, вы сами знаете, — замялся я, и наша прогулка закончилась в не слишком дружелюбном молчании.

Еще через три недели я накопил значительный объем данных, позволяющих мне начать конструирование той части механизма шаттла, с которой я лучше всего был знаком.

Самое главное, думал я, осуществить калибровку катушки, выяснить, какая мощность требуется и какая сила тока при этом создается. Когда это будет сделано, останется только собрать усилитель и аппарат фокусировки.

— Когда вы говорите об этом, Брайан, — заметила Оливия, — кажется, что это очень просто.

— Это далеко непросто и небезопасно, — усмехнулся я. — Таким образом я уговариваю себя взяться за дело. А сделать то, что я задумал, все равно, что уравновесить чашку с кофе на струе фонтана, причем у меня сейчас не одна, а около десятка таких чашек. И если я запущу эту штуку на полную мощность, не имея возможности как следует ею управлять… — тут я развел руками.

— Что же тогда?

— Тогда я устрою непредсказуемый и, боюсь, необратимый катаклизм, может быть, страшный взрыв. Или же произойдет гигантская утечка энергии из нашей планеты. Представьте себе Ниагарский водопад. Утечка может быть примерно такая же, которая может лишить энергии наш мир и превратить его в ледяную пустыню.

— Хватит! Я все поняла, Брайан. Вы играете с огнем!

— Не беспокойтесь, я не включу эту штуку до тех пор, пока не буду уверен в том, что умею с ней обращаться. Катастрофа, которая привела к возникновению Зоны Опустошения, произошла только потому, что Максони и Копини тех, других мировых линий, не были достаточно осторожны и не представляли себе масштабов возможной трагедии.

— Сколько еще времени нужно вам, чтобы закончить эксперименты?

— Сколько? Думаю, что еще несколько дней, и можно будет попытаться.

— А если ксонджилианцы были правы? И мир, который вы ищите, находится не там, что тогда?

— Тогда я окончу свою жизнь в Зоне, и вам придется молиться, чтобы моя смерть была, по возможности, молниеносной — вот и все, — резко закончил я разговор.

Прошло еще три дня, и вот однажды вечером мы сидели в одном из кафе и неспешно вели ничего не значащий разговор.

— Теперь уже скоро, — заметил я, не выдержав мучающей меня неопределенности, постепенно возникнувшей между нами. — Вы уже видели корпус. Завтра я намерен сделать проводку пульта управления.

— Смотрите, Брайан, — перебила меня Оливия, схватив за руку, — это он.

Я увидел промелькнувшую в толпе пешеходов высокую фигуру человека, одетого во все черное.

— Вы уверены, что это он?

— Абсолютно. То же лицо, борода. Надо уходить, и побыстрее!

После недолгого спора я убедил Оливию, что единственный наш шанс — в завершении работы над шаттлом.

Мы добрались до мастерской, незаметно проскользнули внутрь, и я с помощью Оливии начал работу. Каждые полчаса-час она выходила на разведку — убедиться, что наш шпион еще не появился поблизости.

Было уже за полночь, когда нам с грехом пополам удалось все наладить. Сооружение выглядело хрупким и ненадежным. Оливия, разглядывая псевдошаттл, попыталась было меня отговорить от опасной затеи. Звала остаться вместе с ней в этом мире, но скоро поняла, что ее слова не доходят до меня, что это все пустые хлопоты: я от своего не отступлю, и это буквально на глазах состарило ее.