Jacques de Vitry следующим образом описывает проституцию в Университетском квартале Парижа около конца XII столетия. «В одном и том же доме, – пишет он, – живут в верхнем зтаже профессора школ, а в нижнем – публичные женщины, торгующие своим телом. Ссоры между ними и их любовниками прерываются по временам учеными спорами и аргументами мужей науки».
      Людовик IX был очень добродетельный монарх, но в то же время и очень наивный, потому что он мечтал искоренить в своем государстве проституцию. Закон его, изданный в 1254 году об изгнании всех распутных женщин из пределов Франции, не мог быть приведен в исполнение по той простой причине, что он противоречил природе вещей.
      Вскоре стало ясно, что официальная, регламентированная законом проституция была менее вредна, нежели тайная, и явилось убеждение, что искоренить проституцию невозможно, что все репрессивные меры меняют только ее название и форму, служа в то же время для нее новым возбудительным средством.
      В течение того недолгого времени, когда проституция принуждена была существовать тайно, все таверны превратились в дома терпимости, и, наоборот, последние сделались трактирами, когда они снова были восстановлены приказом того самого короля, который раньше их запретил. По мнению Delamare'a, именно во время этого, так сказать, междуцарствия признанной законом проституции, публичные женщины стали называться различными позорными именами, указывавшими на их постыдное занятие.
      В царствование Филиппа Августа получило распространение в народе слово «ribaud» (от «ribaldo» – «ribaldus») в смысле «безнравственный», «развратный». Этим именем вначале обозначали без различия пола ту толпу, которая вращалась около королевской свиты и жила главным образом развратом, грабежом, игрой и милостыней.
      Эта толпа разрослась до чудовищных размеров во время крестовых походов, и нередко число обозных служителей или придворных слуг какого-нибудь отряда далеко превосходило число солдат в нем. Среди них находилась также масса женщин, скрывавших свое постыдное занятие проституцией под видом служения королю и его вассалам.
      Филипп Август решил воспользоваться для своих выгод этой толпой бездельников, и, вместо того чтобы стараться избавиться от нее путем угроз и наказаний, он придал ей известную организацию и постоянный порядок. Впоследствии из нее он сделал даже свою лейб-гвардию.
      Одним из постановлений общины в Камбре следующим образом определены привилегии этого «roi des ribauds» этой шайки («le roi des ribauds»): «Вышеназванный „roi des ribauds“ король получает от каждой женщины, совокупившейся с мужчиной, по пяти су за каждый раз, безразлично, живет ли она в городе или нет. Равным образом всякая женщина, которая поселится в городе и в первый раз подчиняется настоящим правилам, платит в его пользу два турецких су. Затем каждая женщина, которая переменит квартиру или вовсе оставит город, обязана уплатить ему двенадцать денье» и т.д.
      В каждом публичном доме имелся такой «roi des ribauds», заботившийся о соблюдении в нем порядка и бывший карикатурой придворного «roi des ribauds».
       5. Новые времена. Придворная проституция.Если верить brantome'y. Франциск I хотел уничтожить банду развратных и опасных женщин, которые под наблюдением и руководством так называемого «roi des ribauds» всюду сопровождали его предшественников. При нем этот «roi» был заменен одной из придворных дам, и следы этой щекотливой должности мы находим еще в царствование Карла IX.
      Вот что рассказывало Brantome'y одно высокопоставленное лицо, которое не скрывало от себя гибельных последствий этой деморализации современной аристократии: «Если бы разврат существовал только среди придворных дам, зло было бы ограничено; но он распространяется также среди остальных французских женщин, которые заимствуют у придворных куртизанок их моды и образ жизни и, стараясь подражать им также в развратности, говорят: „При дворе одеваются так-то, танцуют и веселятся таким-то образом; мы сделаем то же самое“.
      Франциск I превратил свой двор в гарем, в котором его придворные делили с ним ласки дам. Король служил для всех примером необузданности в разврате, не стыдясь открыто поддерживать свои незаконные связи. «В его время, – говорит Sauvai, – на придворного, не имевшего любовницы, смотрели при дворе косо, и король постоянно осведомлялся у каждого из окружавших его царедворцев об именах их дам сердца».
      Во дворце Лувра жила масса дам, преимущественно жен всякого рода чиновников, и «король, – повествует даль-nie Sauvai, – имел у себя ключи от всех их комнат, куда он забирался ночью без всякого шума. Если некоторые дамы отказывались от подобных помещений, которые король предлагал им в Лувре, в Турнелле, в Медоне и других местах, то жизни мужей их, в случае если они состояли на государственной службе, грозила серьезная опасность при первом обвинении их в лихоимстве или в каком-нибудь ничтожном преступлении, если только их жены не соглашались искупить их жизнь ценою своего позора».
      Mйzeray рисует в своей «Historiй de France» поразительные картины этой испорченности нравов. «Началась она, – говорит он, – в царствование Франциска I, получила всеобщее распространение во время Генриха II и достигла, наконец, крайних степеней своего развития при королях Карле IX и Генрихе III».
      Одна высокопоставленная дама из Шотландии, по имени Hamier, желавшая иметь незаконнорожденного ребенка от Генриха И, выражалась, как свидетельствует Brantфme, следующим образом: «Я сделала все, что могла, и в настоящее время я забеременела от короля: это для меня большая честь и счастье. Когда я думаю о том, что в королевской крови есть нечто особенное, такое, чего нет в крови простых смертных, я чувствую себя очень довольной, помимо даже тех прекрасных подарков, которые я при этом получаю». Brantфme при этом добавляет: «Эта дама, как и другие, с которыми мне приходилось беседовать, придерживается того мнения, что находиться в связи с королем нисколько не предосудительно и что непотребными женщинами следует называть только тех, которые отдаются за небольшие деньги людям незнатного происхождения, а не любовниц короля и высокопоставленных царедворцев его».
      Brantфme приводит далее мнение одной знатной дамы, которая стремилась одарить всех придворных своими ласками, подобно тому как «солнце озаряет всех одинаково своими лучами». Такой свободой могли, по ее мнению, пользоваться только знатные особы, «мещанки же должны отличаться стойкостью и неприступностью, и если они не придерживаются строгости нравов, то их следует наказывать и презирать так же, как непотребных женщин домов терпимости».
      После всего этого нечего удивляться тому, что одна придворная дама завидовала свободе венецианских куртизанок. Brantфme, сообщающий этот факт, восклицает: «Вот поистине приятное и милое желание!»
      Мемуары Brantome'a содержат богатый материал по описанию тогдашних нравов, испорченность которых достигла своих крайних пределов.
      Следовало бы целиком перепечатать его книгу «Femmes galantes».
      Sauvai, который приводит цитаты из нее, стараясь быть как можно более сдержанным, рассказывает следующее: «Вдовы и замужние женщины занимались исключительно всевозможными любовными похождениями, а молодые девушки во всем им подражали: некоторые из них делали это совершенно открыто, без всякого стеснения, другие же, менее смелые, старались выйти замуж за первого встречного, чтобы потом вволю предаваться подобным любовным развлечениям».
      Но все это было ничто в сравнении с кровосмешением, бывшим в аристократических семействах настолько частым явлением, что дочь, – по словам Sauval'а, – редко выходила замуж, не будучи раньше обесчещена своим собственным отцом.
      «Мне часто, – говорил он, – приходилось слышать спокойные рассказы отцов о связи их с собственными дочерьми, особенно одного очень высокопоставленного лица: господа эти, очевидно, не думали больше о петухе в известной басне Эзопа».
      После всего этого не может показаться даже невинной одна «благородная девица», которая утешала своего слугу следующими словами: «Обожди, пока я выйду замуж, и ты увидишь, как мы под покровом брака, который скрывает все, будем весело проводить с тобою время».
      «Бесстыдство некоторых девиц, – замечает в другом месте Sauvai, – доходило до того, что они удовлетворяли своим развратным наклонностям даже в присутствии своих гувернанток и матерей, которые, однако, ничего не замечали».
      В замке Фонтенбло, по словам его, все комнаты, залы и галереи были переполнены такой массой картин эротического содержания на сумму более ста тысяч экю, что регентша Анна Австрийская приказала (в 1643 г.) сжечь их.
      Испорченность и извращенность нравов дошла до того, что многие мужчины вступали в связь с мужчинами, а женщины – с женщинами. Одна известная принцесса, например, будучи гермафродитом, жила с одной из приближенных. В Париже и даже при дворе было много женщин, занимавшихся лесбийской любовью, чем были даже довольны их мужья, не имевшие в таком случае никакого повода ревновать их.
      «Некоторые женщины, – читаем мы в „Amours de rois de France“ (с. 115, 12 изд., 1739 г.), – никогда не отдавались мужчинам. Они имели у себя подруг, с которыми и делили свою любовь, и не только сами не выходили замуж, но и не позволяли этого своим подругам».
      Маргарита Валуа была в кровосмесительной связи со своим братом Карлом IX и с другими своими младшими братьями, из которых один, Франциск, герцог Алансонский, поддерживал с нею эту связь в течение всей своей жизни. Это не вызывало в тогдашнем обществе никакого скандала, а послужило разве материалом для нескольких эпиграмм и шутливых песен («Chansons»). Карл IX слишком хорошо знал свою сестрицу Марго, чтобы судить о ней иначе, чем было сказано в «Divorce satirique»: «Для этой женщины нет ничего священного, когда дело идет об удовлетворении ее похоти: она не обращает внимания ни на возраст, ни на положение в свете, ни на происхождение того, кто возбудил ее сладострастное желание; начиная с двенадцатилетнего возраста она еще не отказала в своих ласках ни одному мужчине».
      Екатерина Медичи не отличалась большой строгостью нравов. Об этом достаточно можно судить по тому банкету, который она задала королю в 1577 году в саду замка Chenonceaux, где самые красивые и благородные придворные дамы, полураздетые, с распущенными, как у новобрачных, волосами, должны были прислуживать за столом королю и его приближенным (Journal de L'Estoile).
      Поэтому нисколько не удивительно, что самые знатные дамы были в своей интимной жизни в сто раз более циничны и развратны, чем простые женщины.
       Проституция политическая.Разврат и распущенность придворных и высших классов населения не замедлили распространиться в народ. Кроме того, придворные куртизанки приобрели большое влияние на политику государства.
      «Некогда, – говорит Mezeray в своем „Prйcis chronologique de l'histoire de France“, – мужчины увлекали женщин в разврат словом и примером, но с тех пор как любовные интриги начали играть такую выдающуюся роль в событиях государственной важности, женщины далеко превзошли мужчин».
      Екатерина Медичи для достижения своих политических планов пользовалась массой придворных дам и молодых девушек, которые были очень искусны в любовной стратегии. Женщины эти назывались «летучим отрядом королевы».
      Отряд этот состоял из 200-300 женщин, которые постоянно жили вместе, связанные друг с другом самым тесным образом.
      Далее, во главе шаек Фронды находились также женщины, отличавшиеся ловкостью и красотой. Они достигали своих целей, соблазняя офицеров и даже солдат.
      Герцогиня Bouillon действовала в Париже, а принцесса Condй, племянница Richelieu, сделавшись супругой и матерью по приказанию своего дяди, призывала к оружию народ в Бордо.
      Далее, г-жа Montbazon рекрутировала солдат среди военных и чиновников, жены парламентских секретарей орудовали среди судейских, лавочницы – среди торговых людей, женщины из простонародья – среди этого последнего. И все они шли к намеченной цели одним и тем же путем разврата: богатые развратничали в своих роскошных салонах, мещанки – в своих скромных домиках, а женщины из простонародья – на перекрестках и в трактирах.
       Проституция эстетическая.В xv столетии в Италии была распространена эстетическая проституция, которая, по свидетельству Graf'а [ ], представляла собою возрождение проституции Древней Греции. Проститутки этого класса, в отличие от обыкновенных, назывались «Meretrices honestae». Они отличались в общем высоким образованием и вращались в высших сферах общества: среди артистов, сановников, принцев и т.п.
      У Graf'а мы находим следующее описание некоторых из них: знаменитая Imperia изучила искусство сочинять стихи у Nicolo Compono, прозванного «Lo Strascino», и владела латинским языком. Лукреция, прозванная «Madrema non voule», могла служить образцом корректного и изящного языка, и Aretin говорит о ней устами известного прожигателя жизни Ludovico в одном из своих Ragionamenti следующее: «Ее можно было бы назвать Цицероном: она знает на память всего Петрарку и Боккаччо и массу стихов из Вергилия, Горация, Овидия и многих других авторов». Лукрецию Squarcia, родом венецианку, о которой говорится в известной Tariffa, можно было часто видеть на гуляньях с сочинениями Петрарки, Вергилия и Гомера в руках:
       Recando spesso il Petrachetto in mano, Di Virgilio le carte ed or d'Omero.
      Она считалась в свое время большим знатоком чистого итальянского языка.
      Имена Туллии d'Aragona и Вероники Franco известны в истории литературы, а Камилла Pisana написала книгу, которую редактировал Франциск del Nero. Дошедшие до нас письма ее отличаются немного вычурным слогом, но не лишены изящества; в них встречается множество латинизмов и даже целых латинских выражений.
      Говоря о знаменитой Isabella de Luna, испанке, которая объездила полсвета, Bandello замечает, что она считалась самой умной и ловкой женщиной в Риме.
      Аристократы и писатели не только не скрывали своих связей с наиболее известными куртизанками, но даже хвастали ими, и каждый стремился добиться у них большего внимания, чем его соперники. Знаменитый полководец Giovanni Medici приказал увести насильно Лукрецию («Madrema non voule») от Giovanni del Stufa, который давал в честь ее праздник в Recanati.
      В 1531 году шесть рыцарей вызывали во Флоренции на поединок всякого, кто не хотел бы признать Туллию d'Aragona самой почтенной и достойной удивления женщиной в свете. Когда такая Аспазия меняла место своего жительства, то о ней говорили столько же, сколько о приезде и отъезде королевы. Посланники извещали даже об этом свои дворы.
       Заключение.Из всего изложенного мы можем сделать следующее заключение. У народов на заре их развития стыд был совершенно неизвестен; в половых сношениях существовала самая полная свобода; даже там, где не было беспорядочного полового сожития, брак являлся не тормозом, а скорее двигателем проституции: особенно в странах, где муж торговал своей женой, отдавал ее временно другому в пользование и т.д.
      За этим периодом существования проституции в качестве нормального явления следует другой, в котором она, претерпев множество перемен, является уже более или менее отжившей, устаревшей. Она выражается тогда различно: то женщина должна принадлежать одинаково всем членам данной общины, то только политическому или духовному главе ее (Jus primae noctis в средних веках и религиозное растлевание девушек в Камбодже). Дальнейшей формой ее является проституция в храмах, причем женщина принадлежит безразлично всем или во всякое время, или же только в известные периоды, при религиозных празднествах. По временам наблюдается как бы ослабление проституции: замужние женщины, например, должны быть целомудренны, а девушки могут пользоваться полной свободой в своем поведении, или же первые обязаны в известное время нарушать свою обычную супружескую верность и возвращаться к первоначальному беспорядочному половому общению. В некоторых случаях проституция находится в связи с долгом гостеприимства, и брак, принимающий моногамическую форму, допускает, тем не менее, право гостя на жену своего друга. В других случаях первобытное беспорядочное половое сожитие оживает вновь, но уже в виде наказания женщины за нарушение ее долга супружеской верности. Часто проституцию санкционирует и религия, стремящаяся всегда сохранить все прошлое, призывая ее опять в известных случаях к жизни, как и иногда каннибализм, когда он уже давно исчез из народных обычаев.
      В третьем периоде проституция опять исчезает из области традиций и представляется явлением болезненности и отсталости лишь известного класса лиц. Но в этом переходе от здорового к болезненному состоянию в виде блестящего исключения является эстетическая проституция, играющая роль оживляющего, плодотворного начала. Так, мы видим, что в Японии и в Индии известный класс гениальных проституток заботливо хранит и культивирует искусство пения и танцев и образует на основании этого особую привилегированную касту. Точно так же и в Греции некогда цвет гениальных мужей группировался около гетер и нашел в них могучий двигатель духовного и политического развития. Явление это повторилось в Италии в XV столетии и имело огромное влияние на духовный прогресс этой эпохи, который у отдельных индивидов, как и у целых народов, всегда так тесно связан с их половой жизнью.
      Graf доказал, что известные условия, благоприятствовавшие появлению на свет эстетической проституции, повторялись в XV столетии в Италии и потому сопровождались и здесь одинаковыми последствиями. «Современники Перикла и Алкивиада, – говорит он, – были окружены всепроникающей атмосферой красоты. Женская красота могла достигнуть своего идеального воплощения, по мнению древних, только в лице гетеры. Поэтому Аспазии, античной красоте которой угрожает беременность, вменяется в обязанность предотвратить эту опасность при помощи предохранительного выкидыша».
      Итальянцы XV столетия также жили, окруженные красотой; век этот оставил нам многочисленные произведения, в которых женская красота описана, анализирована и самым тщательным образом исследована в своих причинах и законах.
      В Греции во времена Перикла исчезает уважение к браку; точно так же в Италии в XV столетии он подвергается всеобщему презрению и осмеянию, так что тогдашние писатели почти все разделяют взгляд Aretin'a, по которому «жена – такая тяжесть, для которой нужны плечи Атланта».
      «Если холостая жизнь, – замечает Graf, – вообще поддерживает и даже создает проституцию, то безбрачие образованных людей, писателей и артистов призывает к жизни гетеру и куртизанку».

Врожденные проститутки