Да пока только кости, вон кучки позвонков на главном мраморном столе, но в класс входить страшно – вокруг полно «консервированных» трупаков, которых потрошит второй курс. Второкурсников сейчас в классе нет, и первокуры хозяева положения. Страх перед двойками быстро пересиливает страх перед мертвецами, а мальчишеское любопытство толкает их немножко поисследовать. В одном из классов стоят ванны Гайворонского – этакие гробы, залитые специальным раствором. Открой крышку и покрути ручку – из мутной «водички» на решётке всплывает мёртвое лицо, затем и всё тело. Эти трупаки уже полностью «разделали», кожи и жира на них нет, видны каждая мышца, нервик, сосуд. На блестящих столах из нержавейки лежат обычные трупы, скромно прикрытые белыми простынками. Чтоб не разлагались, кровь из них слита как из туши на бойне, а вместо неё в сосуды каждого вкачано ведро формалина. Запаха тухлятины нет. Почти. То есть он присутствует, но резкая формалиновая вонь перешибает трупную. На первом перерыве, как только вышел старлей-препод, аккуратненько и боязливо, пока только пинцетом, Фил открывает одно из тел в их классе. Ух ты – баба! Все собираются вокруг, с интересом комментируют увиденное. Лет этак под тридцать, кожа в татуировках, зечка наверное.
      Почти все трупы в Академии зековские. Такие трупы идут за первый сорт, сравнительно молодые мужчины и женщины, мускулатура выражена, а жира мало. Трупаки гражданских медов хуже – в основном старики. Группа ставит самого зашуганного у дверей предупредить на случай о появлении офицера, и продолжает исследования дальше. Ты сиськи открой! Ой какие, фу-у-у! На лицах отражется двоякое чувство – некое смешение крайней брезгливости и неподдельного интереса с вполне очевидной сексуальной окраской. Нет, никакой некрофилии здесь нет, просто большинство наших семнадцатилетних мальчиков голое женское тело рассматривают впервые в жизни. Раздаются откровенные сожаления, что баба мёртвая, была бы живая, то за такие буфера можно бы и подержаться. Ну вот покрывало полностью снято. Все собрались у ног трупа, коментируя наружные женские половые органы. «Вот это да-а-а» и «фу-у-у» звучат от всех одновременно и в равных количествах. Наконец любопытство удовлетворено, брезгливость берёт верх, труп снова прикрывают. Закрой глаза, и перед ними сразу появляется эта увиденная часть. Похоже аппетита на обеде не будет. Один парень стоит бледный, видать совсем не хорошо ему от такого лицезрения. Хотя всем остальным вроде как и наплевать… Никто никого специально не учил, чтоб трупаков не бояться. Вроде как уже и не страшно. Нет, ещё страшно – одному в такой класс заходить пока очень даже не хочется.
      День ото дня страх улетучивается. Натуральные человеческие кости и черепа больше не вызывают содрогания, когда берёшь их в руки. Кости запросто выдаются на дом для самоподготовки. Перед сном их вертят перед глазами, стараясь запомнить бесчисленные анатомические образования, а потом, чувствуя, что засыпаешь, просто суют под подушку и спокойно спят до утреннего противного треска загоревшихся люминисцентвных ламп, сопровождающихся ненавистным криком дневального «Курс! Подъё-о-ом!!!». После скелета начинаются связки, количество вложенной инфрормации уже кажется превысило возможности мозга. А ещё физика и химия, там правда полегче – учить много приходится, но кое-где можно выехать на элементарной логике. А вот История Партии… Тут логика бессильна. Тут требуется классовая убежденность в правоте социалистического выбора. Фил по началу пытался учить ИП, как обычную науку, но как-то сам нарвался на кучу противоречий в самом обычном учебнике для военных училищ, и с дуру спросил об этом своего преподавателя, полковника Гудкова:
      – Товарищ полковник, а почему если к семнадцатому году уже сформировался левый троцкистский уклонизм, то в восемнадцатом самого Троцкого единогласно поставили руководить строительством Красной Армии, то есть на вторую должность в государстве, после Ленина?
      – Товарищ курсант! Это идеологическая диверсия!!! Да в военное время я бы вас расстрелял у заднего колеса вашего «Уазика»! Да как вы вообще можете! Нет, вы посмотрите как низко упала политическая сознательность! И это будущий офицер! Позор!
      Вопрос полковнику Гудкову обошелся Филу дорого – первым экзаменом на зимней сессии шла злополучная История КПСС. Феликс ответил на твёрдую пятерку, может даже его ответ был лучшим во взводе, но не имеет права такой политически незрелый элемент получить «отлично» по Истории нашей Партии. Гудок, скрепя зубами, вкатил Филу четвёрку. Так и осталось это «хорошо» первой оценкой и единственной четвёркой в Филовой зачётке за все оставшиеся шесть лет. Остальные отметки разнообразием не баловали – короткие «отл».
      Однако кроме уроков много времени приходилось тратить что называется в пустую. Главным хронофагом (времепожирателем по-латыни) были различные наряды и хозработы. Один замполит факультета, проповедник победы революционных идей над здравым смыслом, полковник Василий Кононов видит в таких мероприятих толк. Если судить по его речам, то это самый главный воспитующий момент в курсантской жизни. Сегодня замполит разошёлся не на шутку, в пылу заявив, что хозработа важнее для курсанта-медика, чем анатомия. Мол первая воспитывает волю, а вторая же просто наука, каких много. И вообще наука ничего не воспитывает, а просто учит, да и то плохо. Вот Партия учит хорошо – социалистический труд на благо всего общества создаёт нового человека. Во как! Прям те новая эволюция. С этими словами замполит благословил всех вместо уроков идти разбирать старую кафедру Паразитологии. Там Фил нашёл здоровый полый кирпич, ещё дореволюционный, с ятями. С двух сторон было написано «КОНОНОВЪ». Курсанты посмеялись, кто-то предложил туда насыпать земли и посадить дубок. Дубов рядом было порядочно, быстро отыскали проросший желудь. Принесли дубок на курс, поставили на подоконник словно комнатный цветочек. Курсанты о нём заботились, поливали, пока Вася Кононов не нашёл своего однофамильца при очередном шмоне. Видать в спешке забыли спрятать реликвию. Замполит орёт, мол, что это? Феликс было пустился в какую-то пространную лекцию об японском искусстве, экибана-бонсай… И улетел этот натюрморт с третьего этажа об асфальт, как граната во врага. Замполит намёк слишком близко к сердцу принял.
      Однако акт вопиющего вандализма не остался безнаказанным – Феликс решил отомстить «красному попу» за погибшего любимца. Так как именно у его кровати находился злополучный подоконник с именным кирпичём, то доказать свою непричастность Филу не удалось, и он получил от замполита наряд вне очереди. С ним за компанию в наряд поставили Изю, Игорька Сафронова, тоже залётчика-внеочередника. Залетел Изя по-дески – на рубильнике. Незадолго до шмона послал его старшина Абаж-Апулаз открывать боковой вход – курс со столовки встречать. Сафронов вход открыл, стоит, ждёт, а курса всё нет. И обнаружил он на стене здоровый железный ящик с ручкой. От нечего делать Игорь этот рычаг дернул вниз, а оттуда сноп искр! Курсант сразу в неописуемый восторг пришёл. И делал салют еще минуты три, всё равно от скуки маяться. За этим увлекательным занятием его и застали Образец и Кашалот, оба генералы – начальники факультетов сухопутчиков и мореманов. Они бегали по всему расположению, пытаясь найти причину ритмичных перебоев с электричеством – рычаг-то был рубильником, отключавшим ток сразу во всех кабинетах начальства. С генеральского слова Изю заступили в наряд повторно, да и не один раз. Понятно, такое тоже требовало мести. К сожалению кабинет Кашалота оказался неприступен, а вот кабинеты замполита Кононова и генерала Образцова дежурный ночью открыл и как нельзя кстати пригнал Изю с Филом там убираться. Во время уборки ребята тихонько открутили розетки и спрятали в тех дырках сырые яйца. Дней через десять яйца протухли и у начальства такой аромат в кабинетах стоял – хуже, чем в морге на Судебке! Генерал с полковником искали-искали, что воняет, да так и не нашли.
      В ночь «диверсии» у Сафронова шёл уже третий наряд вподряд, и он порядком вымотался от постоянного недосыпания, да и Феликс вместо драгоценных минут сна среди ночи по генеральским розеткам лазил. К концу наряда сил у них почти не оставалось, вот и прохалявили слегонца – толчки не помыли. А наряд у них принимал тот же старшина Абаж-Апулаз и сержант Клизьма. Заходят, значит, они в туалет, а там всё засрано! За такую борзость Абаж-Апулаз грозится ещё нарядов вне очереди влупить, а Клизьма обещает припахать курсантов «на донаведение порядка» не приседая часов этак до трёх ночи. От такой перспективы Феликс пожух, а у Игоря вообще дополнительные наряды, как смертный приговор – и так учёбу вконец запустил. Он и спрашивает:
      – Товарищи командиры, что бы вам такого сделать, чтоб вы от нас отцепились?
      – Вот если подашь нам ананасов в шампанском, то простим. Вам пятнадцать минут, время пошло! – в издёвку закомандовал Абаж-Апулаз.
      Ну какие могут быть ананасы в шампанском ночью в советском Ленинграде, да ещё в курсантской казарме?! И Феликс, и Игорь тогда в жизни вообще ананаса то не пробовали. Но тут случается чудо – через пятнадцать минут приходит Сафронов и несёт два стакана тонкого стекла, где в шампанском плавают свеженарезанные кусочки ананаса. Командиры от такого поворота обалдели и наряд приняли с грязным туалетом, а Игоря на все оставшиеся шесть лет Изей прозвали с лёгкого словца старшины:
      – Нет, ну ты, курсант, точно еврей – так выкрутиться славянину невозможно!
      Оказывается, Изя прямо в форме пробрался в валютный бар гостиницы «Ленинград», где умудрился разжалобить бармена. Тот пожалел военного, забесплатно сделал ему коктейли и отдал вместе со стаканами. Гостиница рядом, вот он и управился за пятнадцать минут.
      Справедливости ради надо заметить, что не все замполитовские мероприятия были рабски-трудовыми или мозгопромывочными, кое-что было вполне приятным. Например культпоходы – от экскурсий на «Аврору» и по другим местам «колыбели революции и боевой пролетарской славы», до выходов в цирк или на концерты. В ближайшее воскресенье увольнений не будет – Феликс со всем курсом идёт слушать хоровое пение. Дяди в возрасте с животиками, но в форме рядовых здорово поют патриотические песни, хотя конечно всё равно лучше бы в город сбегать, кинушку посмотреть, со студентками побалагурить или просто пивка попить. Когда шли строем с концерта, произошёл один забавный случай. Самый длинный на курсе Витька Закриничный, по прозвищу Какря, как положено топал в первом ряду, и как не положено вертел головой по сторонам, разглядывая прохожих девочек и… И провалился в открытый канализационный люк! Вылезает по шею в дерьме. Пришлось Какрю в середину строя ставить, чтобы народ в центре Ленинграда не пялился. А он, зараза, идёт, из-за роста своего как тополь на Плющихе выделяется и говном воняет. Курсанты в строю орут: только к нам не прикасайся! Потом прям в шинели пошёл в душ мыться, его дневальный на курс не пустил.
      Вообще с Какрей всегда забавные случаи постоянно происходили толи от его излишней долговязости, то ли от безалаберности. Например только вчера майор Коклюн застроил весь курс и в назидание поведал историю о вреде излишнего служебного рвения. После лекций у первого курса полным ходом шла санитарная практика. Выпало Какре напару с другим курсантом по кличке Тубус отрабатывать эту практику в клинике Факультетской терапии. В эту клинику по скорой с астмой поступает бабка, а лифт как назло ушёл. Бабка кашляет и задыхается, вот скорости ради Какрик с Тубусом решили лифта не дожидаться, а на носилках бабушку бегом на четвёртый этаж по лестнице дотащить. Так вот, бабка у них с носилок вылетела, сломала себе руку, пару рёбер и заработала сотрясение мозга. Короче, тормознули бабушку на первом этаже, в смысле в хирургии оставили, а Коклюна вызвали на ковёр за нерадивых курсантов.
      У Фила тоже были забавные моменты на санитарной практике. Достаточно вспомнить одного полковника КГБ, который на кафедре Курортологии профилактическое лечение получал, а через день после выписки оказался в Военно-полевой хирургии. Этому мудаку на Курортологии нарзанные орошения прямой кишки делали от геморроя. Ему это эпикурейское удовольствие понравилось, он поехал на дачу и там себе в жопу шланг для полива засунул. Как включил водичку, так и того – весь толстый кишечник разорвало. Едва не сдох от разлитого калового перитонита. Или когда бабку с каловым завалом привезли – запор страшнейший, бабушка неделю не какала. В этот день Феликс дежурил с Шуркой-Ректумом. Они ей всю ночь напролёт клизмы ставили, наконец размыли. Утром Шура входит в палату и орёт:
      – Ну что, бабка, просралась!?
      – Да, молодой человек, спасибо.
      – Вот не хер тебе делать – сидишь дома, дура старая, не двигаешься. Хоть бы дачку завела. Работаешь хоть где, или только на пенсии бездельничаешь?
      – Да работаю пока… Я академик-историк, замдиректора Эрмитажа по науке… – бабка скромненько ему в ответ.
      Кстати за этот же случай ему кликуху и прилепили, а ведь он сейчас профессор-проктолог. Вот что имя делает – назвали Шуру «ректумом», прямой кишкой по-латыни, и в проктологи вывели! Правда тогда, на первом курсе, Шура был ещё тот профессор… Как-то заставили его оформить титульный лист истории болезни. Как раз поступил на терапию солдат с воспалениём лёгких. Он чёрный был, в смысле настоящий негр. Наверное, мамка в студенческие годы нагуляла, хотя тогда такое было редкостью. В смысле русские негры, а не гулять. Так вот ему Шура в истории болезни так и поставил главный диагноз «русский негр», а в сопутствующую патологию уже записал воспаление. Доцент это увидел, начал смеяться и Ректума позорить. Тот извинился за ошибку, «русский негр» зачеркнул и написал «советский негр»!
      На своём курсе Фил не был самым умным, он был одним из самых волевых и терпеливых. Первым вызвался на Анатомии ощипать голову. Тогда на кафедре существовал строгий порядок – в конце семестра у «почиканного» трупака обычной ножевкой отпиливали башку, которую «варили» в специальном растворе. Этот метод назывался ферментативно-щелочной мацерацией, после которой все мягкие ткани легко удалялись анатомическим пинцетом и проволокой. Мацерированную голову можно было взять «на личный череп», но с условием – одну голову необходимо было ощипать для кафедры, а потом сколько хочешь для себя. «Кафедральный» череп Фил щипал на месте, а вот «свой собственный» решил доделать дома, точнее после отбоя, сидя на перевернутом мусорном ведре в туалете казармы. Да ничего особенного – многие так делали. На кафедре он быстро содрал с «варёной» головы скальп и щёки, выдернул язык и глаза, а остальное уложил в целофановый кулек и засунул в портфель. По пути забежал в булочную, чтобы купить белый батон, абсолютно необходимю вещь для желающих учиться до трёх ночи. Ужин в восемь, и через семь часов молодой организм просто помирает от голода.
      В булочной не обошлось без курьеза – Филу пришлось уносить от туда ноги так споро, насколько он был способен. Фил не собирался толкать булку рядом с трупной головой, стоя у кассы он просто понял, что забыл свой кошелёк во внутренем кармане портфеля. Открыть портфель, чтоб все увидели человеческую голову, он не мог. Такие случаи с курсантами порою случались, и начальство за них довольно строго наказывало. Поэтому Фил лишь чуть-чуть приоткрыл язычек и в узкую щёлочку затолкал свою руку. Но тут вмешалась тётка на кассе, которой такое поведение покупателя показалось очень подозрительным:
      – Молодой человек, а чего вы платите только за сайку, я же видела, что вы большую буханку круглого белого брали – во она у вас в портфеле выпирает!
      – Извините, это не хлеб, я брал только сайку!
      – Тогда откройте портфель!
      – Не открою!
      – Он врёт, а ещё и военный! Товарищи! Это вор!
      Люди в очереди злобно зашипели, и Филу стало крайне неприятно. Его взяла злость на дуру-продавщицу, и он снова запустил в портфель руку громко говоря:
      – Хотите посмотреть – пожалуйста. И хлеба мне вашего не надо – без хлеба поужинаю!
      С этими словами Фил выдернул из портфеля кулёк с варенной головой поднёс его к лицу продавщицы. Очередь ахнула. Кто-то тихо, но очень отчетливо в ужасе брякнул:
      – Объел то как!!!
      Фил кинул голову обратно в портфель и бегом выбежал на улицу. Через витринное стекло булочной было видно, как несколько человек бросились поддержать падающую в обморок продавщицу. Ещё слава богу, что ментам не позвонили и не стукнули на Факультет. О подобных выходках курсантов могут рассказать в любой булочной, что в радиусе двух километров от ВМА, а в этой ближайшей и подавно. Пора бы привыкнуть.
      Туалет первого курса – вот где средоточие курсантнской жизни! По Уставу первые сорок пять минут после отбоя надо лежать неподвижно, а затем можно встать, чтобы справить нужду. Но сорок пять минут святые – замри в своей кроватке, и чтоб ни звука. Будет звук – будешь тренироваться «подъем-отбой», по команде выпрыгивать из койки, одеваться «на один чирк» – пока спичка горит, потом так же скоро раздеваться и прыгать назад в койку. Поэтому кому надо читать, то приём прост – ныряешь под одеяло с фонариком, где открываешь учебник и учишь то, на что дневного времени не хватило. Казарма значительно отличалась от солдатской, отсеки без дверей, где спят по восемь человек на обычных «одноэтажных» кроватях. Тумбочка и табуретка на каждого, два здоровых книжных шкафа на восьмерых. Но вот сержанты захрапели, и казарма тихо оживает. Кто-то поплёлся в сортир перекурить. Наиболее стойкие пошли туда же с книгами подмышкой. Тут надо спешить – мусорных вёдер и подоконников на всех не хватит. Ну а самые стойкие крадутся в сортир как разведчики – в их руках зажаты бутылки и стаканы, бухнуть ребята решили. Там же дощипываются черепа, туда же тащатся микроскопы с планшетками – коробочками стекляшек с прокрашенными срезами тканей – их смотрят прямо на грязном полу, ставши у микроскопа раком. Порой туда же несут боксёрские перчатки и устраивают беззвучные ночные бои, там же в полголоса рассказывают анекдоты и моют кости командирам. Бедный дневальный, кому выпала участь стоять в это время – его главной задачей считается шухер, громко закашлять, если проснётся старшина. Прокол ему может дорого стоить – минимум, что гарантируется, это всеобщее презрение, когда соберется вокруг него добрая половина курса и тыкая пальцами хором загудит: «У-у-у, су-у-ука!!!»
      Фил щипает череп, бросая ошмётки в толчек. На первом курсе унитазов не положено, вместо них какие-то раковины, над которыми надо восседать на корточках. Рядом пристроились Серёга-Гематома, Петя-Панариций, Валёк-Ульнарий и Ржавый – они мирно распивают уже вторую бутылку беленькой по случаю успешно сданных коллоквиумов по тому же черепу и вспоминают инциденты, что произошли сегодня на Неорганике. На лабораторной Дима-Ви-Газ синтезировал йодистый азот и напитал им промокашку. По идее, сразу как промокашка высохнет, то она должна была взорваться – соединение крайне нестойкое и может существовать только в гидратированной форме, в воде, то есть. Однако обещанного шоу не получилось, подсохшая промокашка взрываться не желала. Тогда синтезировали ещё раз и опять без эффекта. Вообще такой опыт делали подпольно, он в программе не стоял. Просто ингридиенты нужные попались. Уже без надежды на что-либо, «заряженные» бумажки положили на батарею и тут вошли преподы – доцент Колба-Шапиро и профессор Электрон. Ну встать, смирно, продолжаем занятие. Короче, как только те пускаются в научные дебри и тонкие материи, так просохший йодистый азот начинает взрываться. Не сильно так, а громко трещать, как пистоны. Доцент рядом сидел, а ума не хватало понять, что это не батарея трещит – с дуру вызвал сантехника. К концу занятия пришёл работяга, склонился над батареей, да стукнул по бумжке разводным ключём. И тут ка-а-ак ё… Ну, бабахнет! Сантехник отпрыгнул, а преп в истерику и, наоборот, к батарее. От взрыва бумажка слетела, и препод на неё наступил, понятно она ещё раз как ебанёт! Препод как подскочит! И всё замерло. Сантехник первым очухался, выматерился и злющий ушёл, доцент же с прфессором давай на курсантов наседать. А курсанты что? Ничего не знаем! Да, лежали там какие-то бумажки, мож то вы на кафедре тараканов травите, мы то при чём? Короче, вроде замяли… А потом Дима Ви-Газ вообще чуть кафедру не спалил, когда у него эфир с кислотой на столе взорвался… Тут уж, думаем, доцента Колбу точно с инфарктом в Госпитальную Терапию свезут, а бедный профессор Электрон едва лекции не отменил из-за острого приступа заикания. Нет, стука на курс не было – пара человек с бананами за лабу ушла и всех дел. Обошлось, в общем. Всё же Неорганика либеральная кафедра…
      – Фил, хватит тебе над бывшим человеком издеваться. Или ты его на праздник Жопы готовишь, ну когда Норму сдадим, тогда «академики» черепа со злости бьют?
      – Сам дурак. Это мой череп. Я его спилил с того трупа-великана, что в нашем классе у окна лежал. Вырасту большой в кабинете у себя поставлю над шкафом со спиртом. И чтоб командир не заходил…
      – А-а-а, понятно. Пить будешь? У нас тут децил остался.
      – Ну плесни…
      Фил глотает грамульку водки. Ребята уходят спать. Туалет потихоньку пустеет. Остаются Удав-Бабэнэ, который окончательно помешался на биофизике, Андрюха-Канцер с его полипотентной любовью ко всему, что можно выучить и Дедушка Карболыч, любитель похвал от преподов. Третий час ночи, жрать хочется. Дед-Карболыч приносит четыре куска сахара, по-братски раздаёт на всех. Потом на время исчезает Канцер, после чего каждому достается по тоненькому кругляшку копчёной колбасы, сумел гад, где-то спрятать – на первом курсе хранить мясные продукты не разрешалось. Удав и Фил сегодня на порожняке, угоститься нечем. Пора спать. Фил берёт пустой пузырь и вылезает на подоконник. Замах, бросок, и в открытую форточку далеко на газон улетает «контейнер из-под антиматерии». Винно-водочный магазин, что напротив Штаба, называется «Антимир», ну а бухло соответственно «антиматерия». Спать осталось три часа сорок минут, ой бля, какой уж день вподряд зарекались о пятичасовой диете сна. Не получается пять часов, слишком роскошно – времени на учёбу не хватает.
      За тяжёлой учёбой время летело быстро, но для первокуров особого разнообразия в жизни не было, если не считать новых изучаемых тем. Однако в середине первого семестра в Академии случилось неприятное ЧП, поставившее всю Академию на голову. Одному «мореману» с Четвёртого Факультета пришла из дома посылка с яблоками. Будучи нормальным курсантом, а не жлобом, тот парнишка угостил весь взвод. Каждому получилось по яблоку, ну а ему самому и парочке его друзей по два. Яблоки сожрали за завтраком, и с полчаса всё было как обычно. Пришли на занятия, и тут начались странности. Всех рвало, развились острые симптомы, чем-то напоминающие менингит, а у тех, кот съел по два яблока последовали остановки дыхания, парализ сердечной деятельности и смерть. Академия забурлила, во всю подключились особисты. То, что родители таким образом отравили сына отпало сразу – дома подвал забит такими яблоками с собственного сада, все абсолютно нормальные, даже не опрыскивались за год ни разу. Мать и отец оказались полностью убиты горем. Сохранился посылочный ящик, на нем нашли кое-какие следы, свидетельства, что ящик вскрывался после сургучной опечатки на почте. Но самое страшное было то, что не нашли НИКАКИХ следов отравляющего вещества. Смысл? Если не пускаться в экзотические предположения, то можно выдвинуть только одну более-менее реальную версию. Каким-то силам очень хотелось посмотреть, а найдут ли в самом центре советской военной медицины саму причину? Её не нашли. Нет, причина смерти очевидна – остановка дыхательного и сосудодвигательного центров мозга от воздействия некого нейротоксина, но вот какого токсина? Вся советская наука оказалась бессильной ответить на этот вопрос.
      Особисты трясли всех и каждого, а Фила в особенности. Дело в том, что получатель посылки был родом из Винсадов, что совсем недалеко от Железноводска, и Фил считал его своим земляком. Ещё хорошо, что его самого яблочком не угостили. Пять трупов и двадцать пять человек в реанимации Военно-Полевой Терапии и все из одного взвода! В строй вернули не всех, некоторых комиссовали по состоянию здоровья. После Великой Отечественной войны это первый случай, когда целый взвод оказался полностью поражен. Тогда Фил впервые задумался о мощнейшей силе, под названием наука Военная Токсикология. Чёрт, а силен противник, если на такие «шуточки» отваживается. Спустя много лет, сидя со мной на солёной глине Лысого Лимана, Фил уверенно шепчет: «А ведь мы до сих пор не знаем что это было, но зато я знаю откуда это. Это из Китая, вспомни тот случай, что я тебе рассказывал, про четырнадцать трупов на леднике Гиндукуша в самом разгаре Афганской войны! Там были китайские химические гранаты и абсолютно аналогичная картина отравления без малейшего намека на следы самого яда!» Я помню тот случай, я еще опишу его, как один из мазков Филовой биографии.
      Потеря «зёмы», земляка с которым всегда так приятно встретиться, обсудить совместные планы на отпуск, да просто потрепаться о красотах родных Машука и Бештау, сильно потрясла Фила. Не волновали его гэбисты-особисты, берущие на пушку «мальчик, ты нам не всё сказал». Он видел зёмину мать – старушку, намного старше своей матери, в старомодном платочке, наивно подходящую к любому офицеру медицинской службы с единственным вопросом «скажите, как мне забрать тело сына?» Офицеры шарахались, что-то лепетали, мол вы не по адресу, а за тело беспокоиться не надо – вам его привезут в цинковом гробу. Для Феликса эта картина стала наполняться какой-то особой значимостью, а когда страсти улеглись, он пожалуй первый на курсе заявил, что «знаете ребята, а я не хочу быть хирургом, я бы в Токсу пошел». Тут даже не в некой моральной травме дело – тут дело в самой могущественной силе тезиса «яд не идентифицирован». И Фил пошел в токсикологи, правда через хирурга.

– ВНОС (Глава 6)