Весть о рождении Иоанна Грозного как громом поразила Москву. Птицы и звери попрятались в лесах. Рыба со страху сделалась еще более мокрой и притаилась на дне океана. Люди совсем потеряли головы и были этому очень рады, ибо рассуждали так:
      — Иоанн Васильевич все равно их отрубит. Лучше уж сами потеряем головы. Когда придут палачи, они останутся в дураках — нечего будет рубить.
      Родившись, Иоанн Грозный осмотрелся кругом и спросил, метнув глазами на стонавшую родильницу:
      — Это кто? Ему ответили:
      — Твоя мать. Она родила тебя.
      Иоанн Грозный милостиво улыбнулся и сказал:
      — Она прекрасно сделала, что родила меня... Но... — Грозный нахмурил брови:
      — Но... Мавр сделал свое дело, пусть мавр уйдет... Г-жа Глинская! Назначаю вас царской матерью. Теперь можете идти.
      Елена поклонилась и удалилась в свои покои.
      — А это кто?
      Царь указал на женщину, возившуюся с пеленками.
      — Акушерка. Она помогла тебе увидеть свет.
      — Не люблю акушерок и зубных врачей.
      Царь поморщился и велел отрубить голову акушерке. Акушерка была очень рада, что так легко отделалась.
      — Зачем акушерке голова? — рассуждала она вполне здраво. — Акушерке нужны только руки и инструменты.
      Покончив с акушеркой, Иоанн Васильевич приказал спустить на народ московский несколько медведей.
      — Остальные милости, — заявил при этом Грозный, — совершу после. Теперь беру отпуск на год. Править же Московской землею будет мать и дяденька Телепнев-Оболенский.
      После этих слов царь затворился со своей кормилицей и целый день не выходил.

Воспитание Иоанна

      Воспитание Иоанн Васильевич получил по Фребелю:
      В восемь часов утра он уже был на ногах и для развития мускулов делал гимнастику — остроконечным жезлом бил своего спальника.
      Потом приступал к гимнастике, развивающей мускулы ног, — около часа топтал ногами стольника.
      В десять начинался урок русского языка — царь ругал бояр.
      В одиннадцать Иоанн Васильевич приступал к занятию чужими языками — вырезал языки у провинившихся приближенных, а оставшиеся части тела бросал в темницу.
      После завтрака маленький Грозный выезжал из дворца изучать народ.
      Изучал он народ не поверхностно, как это делается теперь, а основательно, анатомически: каждого изучаемого разрезал на несколько частей, и каждая часть подвергалась изучению.
      Однажды Иоанну Васильевичу передали известные слова Калигулы:
      "Как бы мне хотелось, чтобы у всех людей была одна голова и чтобы я отрубил эту голову".
      Молодой Иоанн, вздохнув, сказал:
      — Я не утопист: я знаю, что сколько людей, столько голов и работы будет много.
      И, подняв очи горе, прибавил со смирением:
      — Что ж, будем трудиться. Терпение и труд все перетрут.
      Так рос молодой Грозный.

Совершеннолетие

      Спустя год после рождения Иоанн Васильевич объявил себя семнадцатилетним.
      — Теперь начну царствовать! — заявил он. — Кто еще не казнен?
      Неказненные бояре стали подходить к Иоанну.
      — Не толпитесь! — закричал на них Иоанн. — Тут вам не театральная касса. Станьте в очередь.
      — Сколько вас развелось! — с досадой сказал Грозный.
      Бояре виновато опустили глаза. К вечеру все было кончено. Оставшиеся после казненных боярские шапки Грозный раздал своим новым приближенным. Так как приближенных оказалось меньше, чем боярских шапок, то любимцы получили по две шапки.
      Отсюда пошли двойные боярские фамилии: Голенищев-Кутузов, Сумароков-Эльстон, Витте-Витте, Кафталь-Гандельман. Булацель-Булацель, Гинцбург-Гинцбург и др.

Забавы Иоанна Грозного

      Любимейшей забавой молодого царя было жениться.
      У Иоанна, в сущности, было очень нежное сердце, и единственной причиной его жестокости было любопытство. Женившись и пожив некоторое время с женой, он начинал думать: "Любопытно было бы посмотреть, какова будет моя вторая жена?"
      Несколько месяцев Иоанн Васильевич боролся со своим любопытством, но потом не выдерживал и постригал жену в монахини, а сам брал другую жену.
      — Ничего не поделаешь! — говорил он. — Уж очень я любопытен.
      Игрушки молодому царю заменяли бояре, молодые и старые.
      Поиграв с боярином, Иоанн начинал томиться мыслью:
      — Что у моей новой игрушки делается внутри? Любопытство до тех пор мучило царя, пока он не распарывал боярина и не узнавал, что делается у него внутри. Сначала Иоанну Васильевичу нравились бояре Глинские.
      — Славные игрушки! — восхищался он. — Вот интересно было бы знать, какие там у них пружины внутри? Должно быть, заграничные!
      Недолго крепился Грозный и велел распороть Глинских. Потом то же самое он сделал с Шуйскими, потом — с Вольскими. Каждый год Иоанн Васильевич производил набор новых любимцев.
      Родные любимцев оплакивали их, как покойников. Перед отправкой любимцев во дворец матери и жены голосили:
      — На кого ты покинул нас, сиротинушек! Знакомые с грустью жалели любимца:
      — Так молод и уже в любимцы попал. Поистине, смерть не разбирает.
      В Москве люди больше умирали от внезапной любви Иоанна Васильевича, чем от других заразительных болезней. Характера Иоанн Васильевич был веселого и любил шутить. Однажды он велел в шутку бросить псам своего любимца Андрея Шуйского.
      К сожалению, псы не поняли шутки и загрызли бедного боярина...
      В другой раз Иоанн обратил внимание на длинные бороды новгородских купцов.
      — Вы бы побрились, — посоветовал им царь.
      — Рады побриться! — отвечали купцы. — Да парикмахерской поблизости нет.
      — Это пустяки! — сказал Иоанн Васильевич. — Можно и без парикмахера.
      Он приказал облить бороды купцов дегтем и поджечь. В одну минуту подбородки у них стали чистенькими, как ладонь. Купцы похвалили царя за находчивость и были очень рады, что им не пришлось платить за бритье.
      К сожалению, современники Иоанна Грозного ложно истолковывали шутки царя и придавали им какой-то мейерхольдовский оттенок.

После пожара

      Однажды от сальной свечи загорелась Москва. Во время пожара во дворец ворвался неизвестный человек в рясе, впоследствии оказавшийся священником Сильвестром, и крикнул Иоанну:
      — Ты во всем виноват!
      — Я не поджигал! — сказал твердо Иоанн. — Напраслину возводишь, батюшка.
      — Это за твои грехи! — грозно закричал Сильвестр. — Покайся!
      Иоанн покаялся и велел убить Сильвестра. "Надо созвать Земский собор! — подумал Иоанн Васильевич. — Пусть правит, как знает".
      Земский собор был созван.
      "Чего-то еще не хватает", — подумал Иоанн.
      И вспомнил:
      "Знаю! Нужен еще Духовный собор".
      Духовный собор был созван.
      — Что бы еще созвать? — задал себе вопрос Грозный. И, подумав немного, решил:
      — Надо созвать опричнину.
      Когда опричники были созваны. Грозный приказал им:
      — А ну-ка, ребятки, разгоните мне Земский собор.
      Опричники разогнали.
      — А теперь Духовный собор. Опричники разогнали Духовный собор. Иоанн Грозный позвал к себе членов Земского собора и спросил их:
      — Наговорились?
      — Наговорились досыта! — ответили земские люди.
      — Все высказали?
      — Все.
      — Значит, языки вам больше не нужны.
      Иоанн Васильевич приказал вырвать у них языки.
      Потом он призвал членов Духовного собора и спросил:
      — А вы что сделали?
      — Вот что сделали!
      Члены Собора подали Иоанну "Стоглав". Иоанн рассмеялся.
      — Думаете, что если он о ста головах, так и ничего с ним сделать нельзя?
      Он велел обезглавить "Стоглав".
      Еще дальше пошедши по пути реформ, Иоанн Васильевич велел сочинить судебник. Чрез некоторое время он спросил сочинителей:
      — Готов Судебник?
      — Готов, — ответили ему.
      Иоанн велел сжечь Судебник и утопить сочинителей.
      — Любопытно, — сказал он, — посмотреть, как будут гореть законы и тонуть законники.
      И еще много прекрасных деяний совершил под благотворным влиянием добрых советников раскаявшийся Иоанн Грозный.

Взятие Казани

      Между тем в Казани начались беспорядки. Стали произносить слова против начальства. В университете пели недозволенные песни.
      — Все это инородцы мутят! — говорили в Москве. И говорившие так не ошибались. Татарская партия овладела умами молодежи и мутила их. На улице то и дело раздавалось:
      — Отрече-о-омся от старого мира...
      Хожалые из сил выбивались, получая взятки и арестовывая кого надо, а еще больше кого не надо.
      — Надо примерно наказать бунтовщиков! — сказал, разгневавшись, Иоанн Васильевич.
      Он собрал войско, пошел на Казань и осадил ее. Комендантом крепости не был Стессель, и осажденные упорно защищались. Однажды перед самым солнечным восходом взорвало большой подкоп, где находилось 48 бочек с порохом.
      Из того факта, что бочки не были до подкопа раскрадены, а порох сразу взорвался, историки выводят заключение, что интенданты и инженер, руководивший подкопом, были немцы.

Казни

      Наконец не стало бояр на Москве. Все были казнены. Грозный опечалился, но скоро решил:
      — Выпишем из других городов. Думаю, что на наш век бояр хватит.
      Он велел собрать войско и во главе его двинулся к Новгороду. Овладев городом, Иоанн Грозный приказал снять с веревки вечевой колокол. Последний висел долго и уже задыхался.
      — В Москве поправится! — сказал царь.
      Вечевой колокол увезли в Москву. Потом Грозный приступил к новгородским боярам. Когда были истреблены новгородские бояре, Иоанн Васильевич пошел искать бояр в Псков, а тем временем в Москве успели вырасти новые бояре на место казненных, и Грозный вернулся в Москву.

Покорение Сибири

      При Иоанне Грозном случилось странное событие. Однажды во дворец пришел человек и отрекомендовался:
      — Иван Кольцо, вице-покоритель Сибири. Иоанн Васильевич пронизал пришельца глазами и произнес:
      — Скажи прямо, жиган! Беглый из Сибири!
      Кольцо с достоинством ответил:
      — Я не беглый, а покоритель.
      — Отлично! Расскажи, что ты там покорил? Кольцо стал рассказывать:
      — Казаки мы, т.е. что ваше, то наше, а что не ваше, то тоже наше. Мы люди простые и неученые. По-неученому и живем.
      — Это мы слыхали. Дальше!
      — Сейчас будет и дальше.
      Кольцо погладил усы и самодовольно продолжал:
      — Некого стало на Руси грабить. Много ли после опричника награбишь? Мы и пошли дальше за Урал. Смотрим — земли много, а народу столько, сколько у Пуришкевича волос на голове.
      — Прошу не трогать Польшу, — прервал Иоанн, — говори без международной политики.
      — Могу и так. А царствует над этим, прости Господи, народом слепой царь и предводительствует глухонемой воевода. Мои люди, как львы, бросились на этот народ и разбили его. Слепой царь не увидел, а глухой воевода не услышал, как мы подкрались к народу и покорили его. Вот я и твоей милости подарки привез.
      Иван Кольцо вынул несколько соболей и лисиц и разложил их перед Иоанном Васильевичем.
      — Стибрили? — кратко спросил Грозный.
      — Никак нет. "Настреляли"...
      Иоанн Васильевич стал рассматривать подарки.
      — Заграничные! — сказал он с видом знатока.
      — Без фальши! — подтвердил Кольцо. — Вот и таможенные пломбы.
      — Спасибо! А кто вами предводительствовал?
      — Предводительствовал наш атаман Ермак Тимофеевич.
      — Почему же он сам не явился? Кольцо замялся.
      — Как бы тебе сказать... Ссылка не кончилась... Еще годков двадцать ему ждать надо...
      Чтобы замять неприятный разговор, Иван Кольцо стал на колени и торжественно произнес:
      — Кладем к твоим ногам завоеванное нами царство по имени Сибирь.
      — Принимаю его! — ласково произнес Иоанн Васильевич.
      В тот же день "золотопромышленные" понизились до половины их стоимости. Больше десятка банкиров разорились, присвоили деньги вкладчиков и были сосланы в Сибирь.

Смерть Грозного

      Умер Иоанн Васильевич от игры в шахматы. Чигориным он не был, но в шахматы играл недурно. Постоянным партнером Грозного был боярин Вольский, которому он все забывал отрубить голову.
      — Ты уж извини, боярин, — говаривал он Бельскому. — Вчера Малюта снова был занят, никак не мог урвать для тебя несколько минут. Уж подожди. Ты ведь свой человек.
      — Подожду! — добродушно отвечал Бельский. — Не велик барин. Могу и подождать, пока господин Малюта освободится. За свою забывчивость Иоанн Васильевич и поплатился.
      Однажды он по обыкновению сел играть в шахматы. Бельский заявил:
      — Шах королю!
      В эту минуту Иоанн Васильевич упал на спинку кресла и умер. Шахматному королю немедленно отрубили голову, а королеву, именуемую ферзем, сослали в дальний монастырь.
      Много времени спустя после похорон Иоанна Грозного оставшиеся в живых москвичи не верили, что они живы.
      — Неужели мы уцелели! — удивлялись они. Многие на улице подходили к знакомым и просили:
      — А ну-ка, ударь меня по уху. Хочу знать, жив я или не жив?
      Летописцы уверяют, что остаться живым при Иоанне Грозном было так же трудно, как выиграть двести тысяч.

Борис Годунов

      До Бориса почти царствовал Федор Иоаннович. Но... Наконец, его похоронили и стал царствовать Борис. Во время венчания на царство Борис сказал:
      — Клянусь, что у меня не будет ни одного бедняка.
      Он честно сдержал слово. Не прошло и пяти лет царствования Бориса, а уж ни одного бедняка нельзя было сыскать во всей стране с огнем.
      Все перемерли от голода и болезней.
      По отцу Борис был татарин, по матери русский, а по остальным родственникам неизвестно кто. Но правил он, как полагалось в те времена, благополучно. Давал обещания, казнил, ссылал и искоренял крамолу.
      Но ни казнями, ни ссылками, ни другими милостями ему не удалось снискать любви народа. Имя "Борис" произносилось с иронией.
      — Какой он "Борис", — говорили про него втихомолку. — Борух, а не Борис. Борис Годун или, еще вернее, Борух Годин. Знаем мы этих Борисов...
      Многие уверяли, что своими ушами слышали, как Борис разговаривал с Гурляндом и Гурьевым по-еврейски, когда он еще был премьером.
      — Только и слышно было, что гыр-гыр-гыр, — рассказывали бояре. — Потом все трое пошли в синагогу.
      Когда появились первые слухи о самозванце, народ тайно стал изменять Борису. Узнав про самозванца, Борис позвал Шуйского.
      — Слышал? — спросил царь.
      — Слышал! — ответил Шуйский.
      — Это он, Дмитрии?
      Шуйский отрицательно покачал головой.
      — Никак нет. При мне убивали. Это не тот.
      — Кто же, по-твоему, этот самозванец?
      — Мошенник какой-то! — ответил Шуйский. — Мало ли нынче мазуриков шляется.
      Борис отпустил Шуйского и велел созвать бояр. Бояре пришли. Борис вышел и обратился к ним белыми стихами:
      — "Достиг я высшей власти..."
      Бояре переглянулись. Послышался шепот:
      — У Пушкина украл! У Пушкина украл! Борис сделал вид, что ничего не слышит, и продолжал:
      — "Седьмой уж год я царствую..."
      Тут чей-то негодующий голос резко прервал Бориса:
      — Это грабеж! Своего же поэта грабит!
      — В самом деле! — послышался другой голос. — Иностранного поэта хоть ограбил бы, а то своего. Сразу зашумели все:
      — Посреди бела дня белые стихи красть!
      Борис стоял бледный, как полотно железной дороги.
      Кто-то закричал:
      — Пойдем вязать Борисовых щенков!
      — Это тоже из Пушкина! — закричали точно из-под земли выросшие Венгеров и Лернер. — Не смей трогать!
      Но их никто не слушал. Все бежали душить семью Бориса.
      Сам Борис чрез знакомого фармацевта, которому он пред тем устроил правожительство в Москве, достал арбуз с вибрионами и отравился.

Лжедмитрий I

      Первый самозванец был родом из Одессы. Его настоящее имя до сих пор неизвестно, но псевдоним "Лжедмитрий I" был в свое время не менее популярен, чем псевдонимы "Максим Горький", "Сологуб" и др.
      В приказчичьем клубе он научился грациозно танцевать мазурку, чем сразу расположил к себе сердца поляков.
      — От лайдак! — восхищались поляки. — Танцует, как круль!
      Последнее слово сильно запало в душу Лжедмитрия.
      — Разве уж так трудно быть королем? — думал он, лежа у себя на убогой кровати. — Нужна только удача. Ведь Фердинанд и Черногорский князь стали королями. Нужно только заручиться поддержкой сильной державы.
      Тут он невольно начинал думать про Польшу.
      — Сами говорят, что танцую, как круль. Пойти разве и сказать им, что я действительно круль... Они всему поверят. Лжедмитрий не ошибся. Когда он объявил полякам, что он царевич Дмитрий, они бросились его обнимать.
      — Ах, шельма, — кричали поляки, целуя Дмитрия во все, не исключая лица. — Как ловко прикидывался конюхом.
      — Поможете мне овладеть моим царством?
      — А что дашь?
      — Все, что понравится вам, — обещал Дмитрий.
      — Отлично! Нам нравится Белоруссия. Дмитрий добродушно сказал:
      — Возьмите ее.
      — Нравится нам еще Великоруссия, Малороссия, Сибирь.
      — Что же у меня останется? — с испугом вырвалось у Дмитрия.
      Поляки утешили его:
      — А тебе, братику, ничего и не надо. Ведь ты конюх. Купим тебе хорошего лошака, ты и уедешь на нем из Московии, а править будем мы сами.
      — Ладно! — сказал Дмитрий. — Спасибо, что хоть лошака одного мне оставите.
      С помощью поляков Дмитрии и взял Москву. Народ московский и верил, и не верил, что это настоящий Дмитрий.
      — Как же ты спасся? — спрашивал с любопытством народ.
      — Очень просто! — объяснил самозванец. — Увидел, что меня начали резать, и убежал. Вместо меня и зарезали другого.
      Народ качал головой, кто-то предложил:
      — Позовем Шуйского. Он был тогда в Угличе. Спросим его.
      Позвали Шуйского и спросили:
      — При тебе убили царевича Дмитрия?
      — Какого Дмитрия? — удивился Шуйский. — Никакого царевича Дмитрия не убивали. Все Борис выдумал. Дмитрий — вот.
      Шуйский указал на самозванца.
      — Спросим еще мать царевича! — решил народ. Позвали мать царевича и спросили, указав на самозванца:
      — Твой это сын?
      — Мой, мой! — ответила печальная мать. — Тот Дмитрий был только черненький, а этот рыжий. Только это оттого, что он вырос. Мой это сын! Мой!
      Лжедмитрий стал царствовать. Человеком он оказался добрым, никого не казнил и не наказывал плетьми. Это показалось подозрительным боярам. — Он не настоящий сын Грозного, — роптали бояре.
      — До сих пор никому из нас голову не отрубил. Нет, он самозванец!
      А Дмитрий не исправлялся и продолжал не казнить. Бояре не могли снести этой обиды и убили его.
      — Он был обманщиком! — заявили они народу. Он не Дмитрий.
      Народ верил и не верил словам бояр.
      — Спросим Шуйского! — решил народ. Шуйского привели.
      — Убитый был Дмитрии? — приступили к князю.
      — Какой убитый? — переспросил Шуйский.
      — Вот этот, что лежит пред тобой.
      — Этот? Какой же он Дмитрий? Мошенник он, а не Дмитрий. Царевича Дмитрия при мне в Угличе убивали. Этот самозванец.
      Позвали мать Дмитрия и спросили:
      — Твой сын?
      — Не мой! — ответила мать. — Мои был маленький, восьмилетний, а этот. вишь. какой балбес. Народ после этих слов поверил.

Лжедмитрий II

      Второй самозванец неизвестно откуда появился.
      — Я вторично спасся! — сообщил он народу. — Видите, какой я ловкий. Изберите меня царем. Народ недоумевал.
      — Как же ты спасся? — удивлялся народ.
      — А очень просто. Подкупил человека, чтобы за меня принял смерть, а сам удрал. Народ думал, думал и решил:
      — Спросим Шуйского.
      Привезли Шуйского из монастыря, в который он за царствование был заключен, и спросили:
      — Вот человек выдает себя за Дмитрия. Ты что скажешь — Дмитрий он или не Дмитрии?
      — Дмитрий! — твердо ответил Шуйский.
      — Но ведь Дмитрия убили!
      — Какого Дмитрия? — удивился Шуйский. — Никаких Дмитриев не убивали. Это Дмитрий настоящий. Народ решил:
      — Позовем мать Дмитрия. Позвали и спросили:
      — Твой сын это?
      — Мой! — последовал ответ. — И глаза те, и волосы те. Раньше он был рыжим, а теперь черный, но он мой сын.
      — Позовем еще Марину Мнишек. — решил народ. Позвали Марину, показали Лжедмитрия II.
      — Это мой муж! — заявила гордая полька. — И брюки такого же цвета, и столько же рук, ног и глаз, как у того... Это мой муж.
      Однако Лжедмитрню II царствовать не удалось. Дав ему проходное свидетельство, его выселили из Москвы, кажется даже не впустив в нее.

Междуцарствие

      Между тем смелых людей становилось все меньше и меньше на Руси и некому стало царствовать. Даже самозванцы отказывались от Москвы.
      — Поцарствуешь день, — говорили самозванцы, — а потом целый месяц тебя будут за это убивать. Себе дороже стоит. Наступило междуцарствие. Поляки увидели, что царя нет в России, и пришли все в Москву и заявили:
      — Мы все будем царствовать над вами. В компании веселее и безопаснее.
      — Царствуйте! — разрешили бояре. — Кому прикажете присягать?
      — Всем присягайте! — приказали поляки. На это бояре резонно ответили:
      — Вас так много! Если каждому в отдельности присягать, то человеческой жизни не хватит. Выбирайте уж одного.
      Поляки поняли, что бояре правы.
      — Присягайте сыну нашего короля Владиславу! — приказали они.
      Бояре присягнули. Когда присяга кончилась, поляки вдруг заявили:
      — Мы ошиблись. Присягайте не Владиславу, а самому королю Сигизмунду. Бояре присягнули Сигизмунду.
      — Можем идти? — спросили они.
      — Нет, нет! — ответили поляки. — Не уходите. Может быть, еще кому-нибудь нужно будет присягать.
      Бояре сели на крылечко и стали ждать.
      Народ оставил их ждать и стал действовать на свой риск и страх.

Минин и Пожарский

      Однажды на площади появился человек в форме мясника и закричал:
      — Заложим жен и детей и выкупим отечество!
      — Заложим! — загудела толпа. Кузьма Минин заложил (впоследствии оказалось, что это был он), пересчитал деньги и сказал:
      — Маловато!
      И, воодушевившись, снова воскликнул:
      — Продадим дворы и спасем отечество!
      — Продадим! — снова загудела толпа. — Без жен и детей дворы ни к чему.
      Тут же наскоро стали продавать дворы и вырученные деньги отдавали Минину.
      Кто покупал дворы — никому из историков не известно. А может быть, известно, но из стыдливости они это скрывают. Полагают, что была основана тайная патриотическая компания по скупке домов и имущества.
      "Странно, — замечает один иностранный историк, имя которого мы дали слово держать в секрете. — Всех принуждали продавать дома; кто не хотел добровольно продавать дом, того принуждали. Как же в такое время могли появляться люди, которые осмеливались покупать дома?"
      Не будем объяснять иностранным историкам то, чего они но своему скудоумию понимать не могут, и вернемся к Минину.
      — Теперь хватит, — заявил он своим гражданам. — Возьмите оружие и пойдем на поляков. Во главе рати стал Пожарский.
      — А казаков под Москвой не будет? — спросил новый полководец.
      Казаки были на стороне поляков.
      — Не будет! — ответил Минин.
      — Тогда я пойду!
      Пожарский оказался храбрым полководцем и освободил Москву от поляков.
      Большую помощь оказал ему при этом голод, любезно согласившийся поселиться в Москве на время осады. Поляки, питающие с малых лет отвращение к голоду, отдали Москву русским.
      С тех пор голод не расставался с русским народом, поселившись у него на правах бывшего союзника и друга дома.

Иван Сусанин

      После изгнания поляков из Москвы бояре и народ избрали на царство Михаила Федоровича Романова.
      В то время прославился крестьянин Иван Сусанин.
      Однажды в дом Сусанина ворвалась банда польских воинов и потребовала, чтобы он их повел к Михаилу Федоровичу, которого поляки хотели убить.
      Сусанин выбрал такое место, куда ворон костей не заносил, и завел туда поляков.
      Сусанина поляки умертвили, но и сами погибли...

Казаки

      Малороссия — это та самая страна, где из цветов плетет венок Маруся и о старине поет седой Грицько. Маруси ни к каким партиям не принадлежали, а Грицьки делились на две партии.
      Одна давала себя грабить панам, и члены ее назывались крестьянами. Другая партия сама грабила панов, и назывались ее члены казаками.
      Казаки были также разные. Одни жили на берегах Днепра, воевали с татарами и с проезжими на большой дороге, били всякого, кто подвернулся под руки, и водку называли "горилкой". Сами же назывались запорожцами.
      Другие казаки жили на берегах Дона, воевали с татарами, били. кого Бог послал, и водку называли "горелкой". Назывались они донцами.