На сей раз никто не спрашивал его согласия.
      Глухой ночной порой два дубовых сундука в камуфляже без всяких объяснений выдернули его из теплой постели, уперли в напрягшийся живот лазерный разрядник и бесцеремонно затолкали в могучую армейскую вертушку.
      Все двадцать минут, пока они по абсолютно пустому – невиданное дело! – воздушному коридору летели к центру мегаполиса, Пит с опасливым интересом гадал: за что его взяли? Что такого он сделал, что вояки среди ночи присылают за ним скоростняк и даже очищают воздух над городом?!
      В частной жизни Пит уже лет десять не знал за собой более серьезных проступков, чем покупка из-под полы самопальной питьевой воды или сброс – правда, в неположенном месте – непереработанного бытового мусора. Так, может быть, это связано с работой?
      Пит терялся в догадках. Работа? В последний раз он возил «Джоконду». Что и говорить, груз представлял огромную ценность, но у Пита и Джонни была превосходная, совершенно безупречная репутация, в соответствующих кругах их знали и ценили очень высоко. Не зря: в их послужном списке не было ни одного прокола! Вот и с «Джокондой» тоже обошлось благополучно, хотя какой-то психованный варвар и намеревался их прикончить, всех троих – Пита, Джонни и «Джоконду». Огнемет припас, скотина! Но они справились: Джонни что-то почувствовал и вовремя предупредил хозяина, Пит без канители рухнул лицом в грязь, а потом хорошо сработала охрана, и психа скрутили.
      Нет, «Джоконда» тут ни при чем. Плевать воякам и на «Джоконду», и на все культурные ценности человечества оптом! Тут явно что-то другое… Да уж не политика ли?
      Додумать перспективную мысль он не успел.
      Пита выбросили из вертушки едва ли не раньше, чем она села. Он слегка приложился лбом о землю и даже успел удивиться: боже, настоящая трава!
      Насладиться редким ощущением не удалось, потому что его тут же подхватили и опять погнали вперед.
      Жмурясь в ослепительном свете мощных прожекторов, наполовину оглохший от дикого рева вертушки за спиной, Пит, подчиняясь резкой команде, без разговоров открыл Джонни и сбросил ему небольшую серебристую коробочку.
      Едва он закрыл кейс, его снова поволокли в вертушку. Она тут же вновь поднялась в воздух и куда-то понеслась с деловитым и грозным гудением. Пит еще успел бросить сожалеющий взгляд в закрывающийся люк – и понял, что он только что стоял на зеленой лужайке перед Белым домом!
      – Ну и ну! – пробормотал он.
      Значит, его не арестовали. Это просто срочный вызов. Но что, черт возьми, уж такое важное они везут?!
      Маленькая серебристая коробочка. Огромная ценность? Или огромная опасность?!
      О-ох, в бога, в душу вашу армейскую маму!
      Пита прошиб холодный пот. Не иначе, какой-то упертый террорист опять подбросил президенту бомбочку! Атомную. Такой ма-аленький сувенирчик – в симпатичной блестящей коробочке…
      Пит прислушался: Джонни нервничал. Что-то чувствует или просто отражает панику самого Пита?
      Пит заставил себя успокоиться. Как учила в далеком детстве любящая мама, посчитал до десяти, сбился и послушал снова: Джонни определенно беспокоился!
      Опасность. Опасность! Опасность!!
      Дьявольщина, что же это может быть?!
      Пит снова разволновался.
      Ох, точно это бомба! Судя по общей суматохе – вполне взрывоопасная. И кто ее знает, в какой момент она сработает – может быть, именно тогда, когда я буду ее доставать?! Так, Джонни? Я правильно понял?
      Нет, что-то еще. Что же? Что?!
      Думай, Пит, думай скорее, пока вертушка несется в темноту, прочь из города – ну, это как раз понятно: такие сюрпризы, как наша серебристая коробочка, лучше доставать где-нибудь в пустыне Невада. Уж если рванет…
      А она рванет, это ясно: если бы вояки могли ее как-то остановить, не было бы этой дикой гонки.
      Пит, спокойно!
      Он мысленно надавал себе оплеух – как это порой делал в далеком детстве строгий папочка – и сосредоточился, согнал в кучу разбегающиеся мысли.
      Предположим, адская машинка уже шла в разнос, когда мы ее подхватили. С этого момента мы в относительной безопасности, Джонни бомбу придержит, об этом можно не беспокоиться. Значит, самый главный вопрос: сколько ей оставалось до взрыва?
      Мне нужно всего семь секунд, подумал Пит, непроизвольным движением складывая руки, как для молитвы. Одна секунда – чтобы открыть Джонни. (Ты ведь не будешь капризничать, мальчик? Ты никогда не капризничал, тем более не нужно начинать сегодня. Именно сегодня – не нужно!) Еще две секунды – чтобы достать эту дрянь и выбросить ее за борт. Да, именно так: на лету, не останавливаясь, сбросить ее вниз и тут же со всей возможной прытью уносить ноги. На таком скоростном винтокрыле, как этот военный вертолет, четырех секунд вполне хватит, чтобы убраться из эпицентра. А может быть, им повезет и у них будет даже больше, чем четыре секунды.
      Крайне важно, чтобы этот сопляк в погонах сообразил заранее открыть люк!
      Пит встретил тяжелый взгляд молодого майора – про себя он называл его исключительно сопляком, как будто это было военное звание. В вертушке их теперь было только двое – не считая, конечно, пилота, которого Пит не видел.
      Напряженно глядя в светлые и мутные, как молочный кисель, глаза военного сопляка, Пит мотнул головой в сторону люка и показал, как разжимает кулак и размашисто бросает что-то за борт. Майор, похоже, был сопляком, но не дебилом, потому как пантомиму понял. Он кивнул Питу, демонстративно постучал ногтем по циферблату наручных часов и показал на пальцах: четыре.
      Четыре минуты лета до места, понял Пит. Значит, через четыре минуты с копейками вояка откроет люк, и Питер, опустошив Джонни, быстренько передаст далекой земле пламенный привет от какого-то чокнутого террориста.
      Джонни, ты как? Готов?
      Ох, Джонни по-прежнему беспокоится… Пит закрыл глаза, вник и постарался понять.
      Он тревожится за меня. Почему? Что еще мне угрожает?
      Пит осмотрелся, снова напоролся на холодный настороженный взгляд сопляка-майора. Та-ак! Все ясно!
      Пит тихо усмехнулся. Он не был дураком, хотя порой – особенно с женщинами, особенно с красивыми – вел себя как сущий идиот. Сейчас никаких прекрасных дам поблизости не было, и Пит точно угадал расклад. Понятненько: сопляк даст ему открыть Джонни, потому что это не сможет сделать никто другой, а открыть надо, иначе получится, что они сами подарили Питу ядерный заряд, который он может преспокойно привезти в любую точку обитаемой вселенной и расконсервировать уже там. Да, вояка подождет, пока Пит достанет чертову бомбу, но он может не ждать, пока Пит ее сбросит! Замешкайся Пит хоть на секунду – и этот бравый сопливый майор ловко вытолкнет в люк его самого, вместе с бомбой, разумеется. Кстати говоря, парня вполне можно понять: он ведь знать не знает, какова реакция у штатского тупицы, а жить ему хочется…
      Но нет, дружок, так мы играть не будем, подумал Пит, незаметно опуская руку в боковой карман куртки, где лежали кольца. Вот уж не думал, что они пригодятся!
      Наручники Пит таскал в кармане для проформы. Просто знал, что идиоты-заказчики иногда требуют от курьера, чтобы он приковывал кейс с ценным грузом к своей руке: так им кажется надежнее. Чушь, конечно! Не говоря уж о том, что такое украшение привлекает ненужное внимание, так еще и смысла в нем нет никакого. В случае, если кто-то (опять-таки – только идиот!) действительно вздумает дико дергать кейс из держащей его руки, то связка разорвется в самом слабом звене – лучезапястном суставе курьера. После чего тот загнется от шока, напоследок шарахнув по кейсу таким зарядом боли и ужаса, что тот либо намертво замкнется, либо вообще лопнет. Для клиента разницы никакой: в любом случае содержимого кейса не увидит уже никто и никогда…
      Но сегодня наручники были весьма кстати. Ехидно ухмыльнувшись в лицо суровому спутнику, Пит быстрым ловким движением пристегнул свою левую щиколотку к какому-то вполне подходящему стальному кольцу в полу.
      Вояка изменился в лице и выразительно шевельнул губами: выругался, понял Пит. Он ободряюще улыбнулся майору – теперь они играют честно. Майор посмотрел на часы.
      – На старт, внимание… – пробормотал Пит.
      Одна! – показал на пальцах хмурый майор и потянулся к люку.
      Пит положил руку на Джонни и приготовился.
      Ну, малыш, теперь не подведи! Будь другом, подай мне эту дрянь прямо в ладонь, и я вышвырну ее к чертовой матери, на головы ящерицам и скорпионам, или кто там сейчас доживает под нами свои последние секунды…
      Марш!

      – Продолжай свой рассказ, отрок! – повелительно сказал Светлейший, после чего утомленно прикрыл глаза и надолго замер – прямой и неподвижный, как дерево.
      Рури исподлобья метнул на него быстрый взгляд и снова потупился: Светлейший вовсе не умер и даже не уснул, хотя Рури казалось невозможным, что такой старый человек может жить.
      Несомненно, Светлейший был самым древним стариком в Городе, однако он был здоровее и крепче самого Рури. Мальчик ежился от холода и с трудом сдерживал мучительный кашель, а Светлейшему нипочем ни сквозняк, продувающий покои, несмотря на тщательно забитый в щели между бревнами густой фиолетовый мох, ни едкий дым от чадящего в очаге пламени!
      – Но я больше ничего не знаю, мой повелитель! – виновато сказал Рури.
      – Тогда повтори то, что ты сказал о непонятном предмете, виденном тобой у лесных людей, – велел Светлейший.
      Он протянул коричневую, сухую, как птичья лапка, руку к маленькой нише в стене комнаты, достал странной формы яркий сосуд, отвинтил крышку в форме маленькой чаши и налил в нее немного коричневой жидкости из сосуда.
      Рури изумленно вытаращил глаза, забыв все, что собирался сказать: жидкость курилась паром, как будто ее только что сняли с огня, хотя дивный сосуд стоял в холодной каменной нише никак не меньше часа – именно столько длился разговор Рури со Светлейшим. Разговор, больше похожий на допрос.
      – Я жду! – чуть раздраженно напомнил старик.
      Рури очнулся.
      – Эта… вещь, она была очень странная! Необычная! Сверху коричневая и на ощупь похожая на хорошо выделанную кожу безволосого зверя, а внутри белая, как снег, и не одним куском, а состоящая из множества тесно сложенных тонких кожиц, сухих и хрупких. Эти тонкие белые шкурки были все одинаковые, очень ровные, и на них были черные крапинки. Много крапинок, расположенных поперек, прямыми рядами. Как будто следы маленьких лапок. А на некоторых шкурках были красивые узоры из прямых и волнистых линий, вроде тех, которые в сильный мороз появляются на прозрачных досках, закрывающих окна замка.
      Светлейший открыл глаза, поднял брови и внимательно посмотрел на Рури. Мальчик, несомненно, умен, подумал он. И наблюдателен, и наделен фантазией. Конечно, он еще очень мал, но может стать опасен, когда подрастет.
      – Кто твои родители, отрок? – отрывисто спросил он.
      – Кто мои родители? – Рури запнулся. Вопрос оказался неожиданным. – Моя мать, о Светлейший, – Тэти, Главная над ткачихами, а моего отца звали Вув, но я его не помню, он погиб на охоте, когда я еще не умел помнить.
      Вув-Задира, вспомнил Светлейший, вопреки возрасту, не страдавший склерозом. Кажется, он приходился мне внуком или внучатым племянником? Вув-Задира, горластый парень, своенравный и непочтительный. Или просто дурак? Наверное, дурак! В пьяной компании распустил язык и принялся болтать, будто все старики в Городе, кроме Светлейшего, умерли в одночасье вовсе не случайно. Вовсе не по воле богов, пожелавших разом избавить избранный ими народ от ненужного и опасного груза лишних знаний, как гласила официальная версия трагических событий. Да, ума у парня было не густо, иначе он мог бы сообразить, что человек, способный в одну ночь избавиться от всех, кто не был моложе и невежественнее его самого, найдет способ убрать и неудобного болтуна.
      – Вув, – повторил Светлейший вслух, вновь испытующе взглянув на мальчика. – Значит, ты чистой крови?
      Парнишка гордо вытянулся.
      Тем хуже, хмуро подумал Светлейший.
      Он окинул быстрым взглядом хрупкую угловатую фигурку ребенка и отвернулся.
      Если тебе повезет, безразлично подумал он, ты умрешь сам – от снежной лихорадки или от синей сыпи. Иначе мне придется снова пустить в ход порошок.
      Тут он тихо и злорадно ухмыльнулся: надо же, порошок придумали для того, чтобы чистить керамику и пластик, снимать грязь с эмали кухонных плит и до блеска отмывать оконные стекла! Правда, порошок хорошо делал все это, но он также совсем неплохо отправлял к праотцам тех, кто был неугоден ему, Светлейшему. Впрочем, тогда он еще не был Светлейшим…
      Рури поймал зловещий взгляд старика и вздрогнул всем телом. Интересно, а правду ли говорят, будто Светлейший живет так долго потому, что к нему переходит остаток жизни каждого, кто умер слишком рано? Если так, то старик бессмертен! Во время одной только последней вспышки снежной лихорадки в Городе умерли семнадцать человек, и среди них были очень молодые люди, даже совсем дети.
      Рури снова поежился: его младший брат Тэт тоже умер, и Рури даже не видел, как это произошло, потому что мать при первых явных признаках болезни отвела Тэта в Последний Дом, и там его заперли вместе с другими обреченными. Тэт плакал, так плакал, он не хотел идти в Последний Дом, не хотел умирать, но мать не сжалилась и убежала, не оглянувшись. Она любила Тэта, но боялась заболеть. Все в Городе до ужаса боялись вдруг увидеть на своем теле серебристые пятна начинающейся лихорадки, один только Светлейший не боялся, и когда все дрожали от страха и молились, запершись в своих хижинах, он спокойно расхаживал по опустевшему внутреннему двору, иногда останавливаясь, чтобы проглотить маленькое белое зерно. Никто не знал, что это за зерна и где они растут: такие были только у Светлейшего, а он ничего об этом не говорил. А того человека, который осмелился Светлейшего расспрашивать, неожиданно убил гром. И странный то был гром: без молнии, вообще без грозы, в солнечный безоблачный день!
      – Посмотри сюда, – сказал старик. – Скажи, та вещь, которую ты видел, была похожа на эту?
      Рури очнулся от печальных и тревожных дум, послушно посмотрел и энергично закивал:
      – Точно такая же!
      Светлейший небрежно отбросил книгу в сторону.
      – О мой повелитель! Можно я посмотрю поближе? – Мальчик умоляюще сложил руки.
      – Нет, – сухо сказал старик. Сказал, как отрезал. – Это очень плохая вещь. От нее можно заразиться.
      – Заразиться?
      – Опасно заболеть.
      – Но вы…
      – Я могу к ней прикасаться, ибо я Светлейший! – Вынужденный давать объяснения, старик рассердился. – Боги хранят меня! Но ты – другое дело, ты – не я! Если ты прикоснешься к этой вещи, то обязательно заболеешь и, может быть, даже умрешь.
      Ты непременно умрешь, добавил он про себя.
      У входа беспокойно шевельнулась темная тень: Пап-Беспалый, Главный над стражами, бесшумно переступил с ноги на ногу, напоминая о себе. Старик слегка повернул голову.
      – Клянусь, это умники! – сказал Пап, поймав вопросительный взгляд Светлейшего.
      Любопытный мальчик насторожил ушки. Заметив это, старик жестом велел ему выйти вон. Ребенок послушался, но, едва выйдя из покоев, приник глазом к дырочке в полотнище, закрывающем дверной проем. В глазок мало что было видно – в основном квадратную спину Главного над стражами. Пап шевельнул лопатками. Поняв, что здоровяк Беспалый побаивается Светлейшего, Рури злорадно усмехнулся: не он один боится древнего старца!
      – Ты клянешься? – Голос старика был опасно спокоен. – А не ты ли уже клялся мне, что с умниками покончено и последний книжник испустил дух в ременной петле на суку ледяной сосны?
      Пап беспокойно зашевелился.
      – Мой повелитель! – В голосе Главного над стражами звучало желание оправдаться. – Должно быть, это самая последняя маленькая колония, о существовании которой мы не подозревали. Она находится так далеко от Города, что мы узнали о ней только случайно. Мальчик сказал ведь, он заблудился в Светлом лесу, а кто-то из них наткнулся на него и привел в свое логово – конечно, только для того, чтобы втянуть ребенка в преступную шайку…
      – Его звали Миим, – забыв, что его отослали прочь, вмешался Рури. Шагнув в покои, он зачастил: – Миим, мальчик, он был только на полголовы выше меня, но умел замечательно метать камни, так далеко и метко, как не умеет даже сам Зизу, Главный над охотниками!
      – Вот как? – произнес Светлейший, широко открывая глаза. – Об этом ты мне ничего не говорил!
      Плохо дело, с досадой подумал он. Значит, они умеют замечательно метать камни. Что там у них, интересно, – усовершенствованная праща, какой-нибудь прототип катапульты? Плохо, очень плохо! Ребенок сказал, что у них есть книга или даже книги, ладно, если это сборник старинной земной поэзии, а если какой-нибудь технический справочник? Да нет, справочник – это тоже не страшно, успокоил он себя. Справочник слишком сложен для них, даже если кто-то там еще помнит новосолярный, но вот если это обыкновенный детский учебник… Да, учебник – это хуже всего, а ведь именно простейшие школьные учебники были буквально в каждой семье, даже если это была семья рыбака или охотника, живущего вдали от Города.
      Эх, не всех он тогда убрал! В Городе организовать массовое убийство было просто, потому что жертвы были на виду, но эти одиночки, забившиеся в леса, годами не давали о себе знать, и кто-то, конечно, уцелел.
      – Гругля мне, быстро, – повелел старик, неожиданно легко поднимаясь с покрытой меховыми шкурами скамьи. – Отряд не поднимать, со мной поедете только вы двое.
      Пап молча кивнул и вышел, торопясь исполнить распоряжение повелителя. В открывшуюся на мгновение дверь потянуло холодом. Рури зябко закутался в свою потертую меховую накидку. Дракон, из шкуры которого мать скроила ему плащ, очевидно, умер от старости и перед смертью долго болел. Шкура была лысой, как колено.
      – Ты покажешь нам дорогу, – сказал Светлейший.
      Мальчик молча кивнул, стуча зубами.
      – Мерзнешь?
      Светлейший сдернул с лавки покрывающую ее меховую шкуру и бросил Рури. Тот с благодарностью принял мягкое ворсистое полотнище и плотно завернулся в него.
      Нет, все врут, будто Светлейший жестокий старик и вообще не человек. Какая теплая шуба!
      – Располагайте мною, мой повелитель! – расправив остренькие плечи, пылко воскликнул Рури.
      – Непременно, – холодно, одними губами улыбнулся старик.
      Ладно, подумал он про себя. Кажется, мальчишку можно приручить – до поры до времени, конечно, пока из волчонка не вырастет волк. Впрочем, можно не спешить: если ребенок окажется так же предан, как смышлен, он будет даже полезен. Кто знает, может быть, я даже сделаю его своим наследником!
      – Все готово, мой повелитель, – сказал Пап-Беспалый, бесшумно возникая на пороге.
      Светлейший вышел во двор, Рури быстро семенил сзади, но, увидев оседланного верхового гругля, не сдержался и вприпрыжку выбежал вперед.
      – Ух ты! – звонко воскликнул он, не скрывая своего восторга.
      – Чей это гругль? – отрывисто бросил старик, придирчиво оглядывая невзрачное на вид животное.
      – Мой собственный, повелитель, – сказал Пап. – Его зовут Багрец. Это хороший гругль. Он, конечно, не красавец, но быстр и вынослив. Я подумал, что вы не захотите взять Колокольчика.
      – На этот раз ты правильно подумал, – коротко заметил Светлейший.
      И, не удержавшись, съязвил:
      – Это редкость!
      – Вы не хотите взять Колокольчика, мой повелитель? – удивился мальчик.
      Хмурый Пап тут же отвесил ему звонкую затрещину, наказывая за вольность.
      – Колокольчик слишком бросается в глаза, – машинально ответил Светлейший.
      Он подошел к могучему животному и подергал пристяжные ремни на правом боку.
      – Упряжь вполне надежная, не сомневайтесь, мой повелитель, – заверил его Пап.
      Ага, не сомневайтесь, внутренне усмехнулся Светлейший с превеликой язвительностью. Как же! Ищи дурака! Нет, мой дорогой, это мы уже проходили: наш собственный любимый старший брат, Его Высочество наследный принц Момо Веселый, сломал себе шею, свалившись с верхового гругля! К счастью, бедняга совсем не мучался, ибо упал точнехонько темечком вниз.
      Это же нужно было еще так точно рассчитать, с гордостью подумал Светлейший, чтобы петля подножки лопнула не сразу, а лишь тогда, когда гругль принца набрал полную скорость! Он вспомнил, как виртуозно подклеивал глубоко надрезанный ремень составом для заращивания резины, и снова, хотя прошло столько лет, почувствовал удовольствие от хорошо выполненной работы.
      – Я сам. – Светлейший отмахнулся от Папа и легко вскочил на подножку справа: он предпочел быть только пассажиром, не собираясь управлять незнакомым животным.
      Подождав, пока повелитель надежно пристегнется, Пап забрался в левое гнездо, прихватив с собой Рури. Мальчик задохнулся от восторга и гордости: он – в гнезде водителя! На настоящем боевом гругле Главного над стражами!
      – Быстрее! – крикнул невидимый Светлейший.
      – Пошел! – взревел Пап в левое – не глухое – ухо гругля.
      Животное прыгнуло вперед и, набирая скорость, промчалось через внутренний двор к Воротам и дальше – за Городское Кольцо, к Светлому лесу.
      Светлейший покачивался в ременном гнезде. Гругль действительно был резвый, сильный и малотряский, он бежал ровно, не замедлив хода даже в лесу, где приходилось двигаться волнообразно, огибая древесные стволы. Движение не прекращалось ни на секунду: очевидно, мальчик хорошо запомнил дорогу.
      – Мой повелитель! – донесся до старика голос Папа. – Ребенок говорит, что мы уже рядом!
      – Не останавливаться! – прокричал в ответ Светлейший.
      Интересно, сколько их там, подумал он. Вряд ли многим больше дюжины, такую большую колонию давно бы обнаружили.
      – Надеюсь, что так! – кивнул он сам себе, опуская свободную от петли правую руку в потайной карман.
      Артритные пальцы плотно обхватили тяжелую рифленую рукоять. Она холодила руку, но это ощущение вовсе не казалось Светлейшему неприятным.
      – Я не могу потратить на них больше дюжины выстрелов, – с сожалением сказал себе Светлейший. – Это моя последняя обойма, и другую взять негде!
      Проклятая принцесса, с неожиданной злобой подумал он. Что он будет делать, если через год-другой в диких лесах неожиданно объявятся еще умники, и будет их больше, чем драгоценных последних патронов? Пошлет против них идиотов Папа с ножами и рогатинами? Или откажется от Элизиума?
      Проклятая принцесса!

      – Где я?
      В последнее время этот вопрос звучал так часто, что исчерпал даже беспредельное терпение робота. Умница ответила, но с явным раздражением:
      – Ты дома.
      Она говорила голосом мамочки.
      – А кто я?
      Это Пит спросил уже из чистой и бескорыстной вредности, просто для того, чтобы позлить машину.
      – Ты, Питер Корвуд, алкоголик и тунеядец! – рявкнула Умница голосом Элси.
      Вопли супруги Пита всегда чрезвычайно бодрили – даже сейчас, когда Элси стала его «бывшей».
      – Скажи еще, что ты отдала мне лучшие годы своей жизни! – язвительно пробормотал он.
      – И это чистая правда! – укоризненно пробряцала Умница своим собственным механическим голосом.
      – Ты права, права! – Питер поднял руки, словно сдаваясь.
      Это несложное движение далось ему нелегко. Кажется, вчера он здорово перебрал. Что же он пил-то? Вдохновенно сочиненную смесь из нескольких видов алкогольных напитков. А с кем он эту гадость пил? С этим… как его… а, какая разница! Друзей у него не осталось. Те, кто имел хоть каплю здравого смысла, давно убрались с этой планеты. Те, что остались, уже умерли или спились. И он тоже скоро сопьется.
      – Или умру, – вздохнул он, чуть не расплакавшись над своей печальной судьбой.
      Умница этой пораженческой реплики не услышала. В последнее время она страдала старческой тугоухостью, а прикупить роботу новую акустическую систему Пит никак не мог. Ему уже и на выпивку-то едва хватало.
      – Я отдала тебе ровно сорок восемь своих лучших лет! – патетически проскрежетала Умница.
      Оказывается, мелочная жестянка не слушала его, занимаясь подсчетами!
      – Да мне всего тридцать три! – возмутился Пит. – Как же ты могла отдать мне сорок восемь лет?
      – Я отдала твоей семье сорок восемь своих лучших лет! – Умница внесла в свое заявление существенную поправку.
      Пит расценил это как свою небольшую победу и приободрился. Мелочь, а приятно! Решив, что жизнь не так плоха, как кажется с похмелья, он открыл глаза и тут же понял, что ошибся. Охнул и болезненно сощурился.
      – Слишком светло!
      – Потерпи, дружочек! – сочувственно проворковала Умница голосом заботливой бабушки.
      Она притушила свет. Пит поморгал и сказал, стараясь говорить твердо:
      – Ну, так-то лучше! И нечего зазря транжирить дорогущую электроэнергию!
      – И нечего в будний день напиваться, как свинья! – ехидно проворчала в ответ Умница голосом деда.
      У старика были очень строгие принципы по части спиртного. Сам он напивался, как свинья, исключительно по субботам. В будние дни хмельной дед имел обличье более мелких и опрятных животных.
      – Как вы мне все надоели! – пожаловался Пит, сев в постели. – Какое наказание – быть единственным ребенком в большой семье!
      – Питер Корвуд! – Умница умудрилась разложить возмущение на пять голосов разом, включая свой собственный.
      – Он самый, – ответил Пит, раздумывая, встать ему с кровати или бухнуться обратно.
      Нет, бухаться нельзя, голова у него и так раскалывается и может не перенести удара о подушку. Значит, вопрос стоит таким образом: встать ему или тихонечко лечь обратно?
      – В чем дело, дружок? – забеспокоилась Умница (бабушка). – Ты плохо себя чувствуешь?
      – Я чувствую себя как всегда, – уклончиво ответил Пит.
      Собственно, это и означало, что он чувствует себя плохо. Отвратительно. Дерьмово.
      Пит с великой осторожностью опустил голову на подушку.
      – Опять весь день продрыхнешь? – сердито спросила Умница голосом деда.
      Старик всю жизнь вставал с первыми петухами и ложился с курами. В те времена петухи и куры еще не были редкими птицами. Пит смутно помнил, что в детстве даже ел курятину, хотя на что это было похоже, припомнить не мог.
      – Я уже не сплю, – напомнил он.
      И чтобы отбить у Умницы нездоровое желание его воспитывать, сменил тему, с неискренним интересом спросив:
      – А что у нас нового?
      – Новое разрушительное землетрясение в Юго-Восточной Азии, – откликнулась Умница голосом популярного телевизионного диктора. – Новая поправка к Закону о воде. Новая отпускная цена на кислород в подушках. В правительстве новый министр природы.
      – Как будто у нас еще есть природа! – фыркнул Пит.
      – Природы нет, но есть министр! – в тон ему поддакнула Умница голосом папы.
      Оба невесело засмеялись.
      – Вообще-то я спросил, что нового у нас, – напомнил Пит. – У тебя, у меня и у Джонни.
      – У меня давно уже не было ничего нового, а хотелось бы новую акустику, – съязвила Умница. – Если ты не заметил, я уже разваливаюсь на части и вот-вот окончательно рассыплюсь.
      Пит хотел съехидничать, сказав: «Жду – не дождусь!», но удержался. Умница вполне может разобидеться, и тогда ему не с кем будет даже поговорить.
      – А у тебя в почте новое послание, – сообщила Умница.
      О Джонни она ничего не сказала – не считала его достойным упоминаться в одном ряду с людьми. Пит подумал, что Умница обзавелась манией величия – думает, если она разговаривает людскими голосами, то и сама сродни хомо сапиенс!
      Потом до него дошел смысл ее последних слов.
      – Новое послание? – повторил он, широко открыв глаза и снова сев в постели. – От кого?!
      Он уже тысячу лет не получал писем. Только счета, штрафные квитанции и всяческие официальные уведомления, но эти почтовые отправления Умница никогда не называла старомодным словом «послание».
      – Не поверишь, милый! – отозвалась Умница довольным голосом мамочки. – Пляши! Тебе написали из личного секретариата самого мистера Тревора!
      – Тревора?!
      – Угу! – промурлыкала Умница.
      – Читай! – велел Пит и суеверно скрестил пальцы.
      Если это то, о чем он думает, жизнь и вправду не такая скверная штука!
      – А сплясать? – напомнила Умница, явно надеясь на необычное развлечение.
      – Мужской стриптиз сойдет за танец? – спросил Пит, широким жестом отбрасывая в сторону одеяло.
      – Фу, бесстыдник! – Она притворно пожурила его кокетливым голосом Элси.
      – Читай! – Теперь уже Пит не изображал нетерпеливое любопытство, он и вправду был заинтригован.
      – Уважаемый мистер Корвуд! – официальным голосом с мажорным фанфарным бряцанием завела Умница. – Вам настоятельно предлагается явиться завтра в десять часов тридцать минут утра в резиденцию мистера Тревора для делового разговора, который будет иметь для вас большое значение.
      Очевидно, это было все письмо, потому что Умница сменила тон и оживленно сказала голосом мамочки:
      – Пит, милый, как это замечательно! Ты только представь, сам господин Тревор хочет с тобой встретиться!
      – В письме не сказано, что с ним будет говорить сам Тревор! – возразил вредный дед, который всегда рад был испортить кому-нибудь удовольствие. – Велено просто явиться в его резиденцию!
      – Конечно, Тревор будет лично разговаривать с Питером! – уверенно сказал папа. – Наш мальчик заслуживает самого серьезного к нему отношения!
      – Дружочек, ты должен одеть парадный костюм! – заволновалась бабушка. – Я почищу его и отутюжу и найду тебе свежие носки. А где твоя белая сорочка? Не помню…
      – Цыц! – заорал Пит, бухнув по постели кулаком.
      Удар пришелся в подушку и не возымел результата, но окрик получился на славу. У Пита у самого в ушах зазвенело.