Святослав Логинов
      Удивительно-жестокое, но одновременно - магически притягательное время.
      Время, когда человек в неразумении своем еще не разрушил хрупкий баланс
      между собственным сущестованием и остальной природой. Когда
      немногочиселнные островки людских племен окружало море неведомых и
      незаселенных земель, где - вполне возможно! - еще владычили те, кому
      тысячелетия спустя предстяло уйти окончательно, уступив землю
      человеку-победтелю. Когда все вокург служило обиталищем бесчисленных
      стихийных духов. Когда - мы верим! - Слово было силой, когда на зов
      шаманов являлись тени предков, когда в старых ивах над рекой жили
      древеницы, а чащебы пребывали под бдительным присмотром лешых. И - когда
      людям не требовалось ничего, кроме собственной храбрости, что пересеечь
      ойкумену из конца в конец. Долгая истрория началась тихим вечером на
      берегу Великой реки. Не сразу, не в одной книге она закончится. Так что
      мы не говорим прощай, мы говорим до свидания!. Так писали в 1996 г.
      Святослав Логинов и Ник Перумов в предисловии к их фантастическому
      роману Черная кровь. Сегодня читателей ждет новая встреча с
      полюбившимися героями. Редкая птица представляет вашему вниманию главы
      из романа Святослава Логинова Черный смерч.
      Полностью роман планирует выпустить в ближайшее время издательство ЭКСМО.
      ...Много воды Великой реки утекло со времен описанных событий.
      Маленький Таши возмужал и стал настоящим воином, время не убавило
      морщин безрукому Ромару, но мудрый шаман по-прежнему стоит на защите
      родного племени. Но в бесплодных пустынях, где гнездятся лишь сверепые
      диатримы, появился зловещий черный хобот. И над горсткой смелых людей
      на берегах Великой вновь сгущаются тучи...
      ЧЕРНЫЙ СМЕРЧ
      (главы из романа)
      Нику Перумову.
      Жаль, что не получилось написать эту книгу
      вместе.
      Глава 1
      Птица, поджав лапы, лежала на песке. Хищная голова на длинной шее, вознесенная на полтора человеческих роста, медленно поворачивалась, привычно оглядывая окрестности. Впрочем, для диатримы здесь не могло быть ни добычи, ни опасности, - в жарких сыпучих песках не встречалось зверей достаточно для этого крупных. В эти края птицы приходили на гнездовье.
      Три чуть-чуть желтоватых яйца каждое с голову взрослого человека, лежали неподалеку, впитывая тепло раскаленного за день бархана. Ночью, когда песчаные склоны остывали, диатриме приходилось греть яйца своим теплом, как это делает всякая пичуга, а в полдень заслонять будущих птенцов от слишком сильного зноя. Такая жизнь продолжалась уже давно, птица чувствовала, что скоро птенцы появятся на свет.
      Что-то шевельнулось совсем рядом с драгоценными яйцами, но диатрима даже не покосила желтым глазом, голова продолжала покачиваться, просматривая дальние пределы и не обращая внимания на скорченную фигурку, копошившуюся у самого гнезда.
      Когда-то, целую жизнь назад, когда она сама была заключена в хрупкую оболочку скорлупы, над ней вот так же склонялся крошечный человечек, гладил яйцо тонкими ладошками, мурлыкал и бормотал. Этот человечек стал хозяином и повелителем, диатрима не отличала его и ему подобных от самой себя и потому позволяла коротышке то, чего ни одна птица не позволит ни единому на свете существу: касаться насиженных яиц.
      Несколько раз за долгий срок неподалеку объявлялась еще одна диатрима покрупнее. Тогда самка принималась встревожено клекотать, отгоняя супруга от гнезда. Тот, впрочем, и не пытался подходить вплотную. Самец ложился на песок, с его спины соскакивал второй карлик, укладывал в стороне какую-то провизию и калебасу из высушенного арбуза, в которой плескалась теплая затхлая вода. Все это привозилось для того коротышки, что дежурил рядом с гнездом. Сама диатрима весь этот срок ничего не ела и не пила.
      Почему-то в этот вечер царица пустыни вела себя неспокойно. Дольше обычного вглядывалась в дальний склон, несколько раз порывалась подняться на ноги, но не обнаружив ничего примечательного, опускалась обратно. Карлик мурлыкал колдовскую песнь и не замечал опасности, покуда птица не вскочила, издав отчаянный резкий крик. Возникнув словно ниоткуда, на нее катился огненный вал. Пламя вздымалось стеной, быстро приближаясь к гнезду. Диатриме приходилось видеть степные пожары, и этого зрелища она боялась как... огня. Птица заметалась, уже не думая о будущих детях, карлик, хрипло взмякнув, ринулся было наперерез, но тут же повалился на землю. В боку его торчала тонкая костяная стрела. Теперь диатриму уже ничто не могло привести в чувство. Взрывая песок намозоленными ногами, она ринулась прочь.
      Когда птица скрылась, огонь немедленно погас. Да и чему было гореть на голом песке? На том месте, где только что бушевало пламя, объявилось четверо людей. Первый - мужчина, уже переваливший за середину жизни, с проседью в рыжеватой бороде. Несмотря на жаркое время, он был в меховом наряде шамана, украшенном колдовскими амулетами. Двое его спутников молодые парни, только в прошлом году прошли посвящение в охотники. Один из них сжимал в руках лук, другой - здоровенное загонное копье с острым кремневым наконечником. Четвертым путником была женщина, года, может быть, на два постарше парней. Даже самый снисходительный судья вряд ли назвал бы ее красавицей. Темные, прямые как палка волосы, черные густые брови, сросшиеся на переносице, и вполне заметные усики делали ее скорее похожей на мужчину. Да и ростом молодка удалась так, что лишь один из парней, тот что с луком, оказался ей под стать. Женщина тоже была вооружена загонным копьем, пришедшимся ей как раз по руке.
      Всякий знает - не дело женщине носить оружие, разве что совсем подвалила беда. Так, впрочем, и случилось шестнадцать зим назад. Двух парней тогда еще и на свете не было, а усатой девушке едва минуло полгода. Небывалые испытания обрушились не только на род зубра, но и на весь белый свет. Особенно страшно пришлось беженцам, выбитым с берегов Великой реки. Люди скрывались от беды в лесах, и там выживал едва ли один из десяти младенцев. Теперь, когда детям той поры пришло время становиться матерями и охотниками, оказалось, что посвящения проходить, почитай, и некому. А времена по-прежнему оставались недобрыми - каждый год подваливали новые напасти. Так и получилось, что подросшая Лишка самовольно ухватила копье и до сегодняшнего дня этого копья не выпустила. Вождем в ту пору еще был тихоголосый Стакн, управлявший не силой, а мудростью. Он и разрешил девке ходить с охотниками. Все равно, и слепому видно, что замужем Лишке не бывать. И женихов в роду куда меньше чем невест, и красой дЕвица уродилась в мОлодца, да и просто - остерегается народ, все-таки, Лишка не совсем своя. То есть, своя, конечно, не чужинка, но из незнакомого рода найденышка. И в лапах у согнутых побывала вместе со своей названной сестрой. А согнутые это уже чужинцы - заклятый враг. Быстроногий Тейко нынешний вождь, много может порассказать о тех временах. Он самолично девчонок освободил, а то жить бы бедняжкам у чужинцев, рожать не детей, а страшных мангасов.
      И все же, не сложилась судьба у спасенышей. Даже старшая - Тина не сумела найти пару и три года тому ушла на север к людям лосося, с которыми как раз тогда заключался союз. А при кровном союзе - первое дело поменяться людьми, женихами и невестами, чтобы взбодрить застоявшуюся кровь. Так что пригодилась роду спасенная Тина дочь Линги, помоги ей прародитель Лар отыскать счастье среди лесовиков.
      А Лишка так и стала охотницей и уже вторую весну подряд ходила на восток от Великой - громить гнездовья диатритов.
      Опустив копье, Лишка подошла к диатримьей кладке, вытащила из-за кушака топор, махнула по первому яйцу.
      - Постой! - крикнул один из парней. - Может они еще свежие...
      - Насиженные... - не оборачиваясь ответила Лишка. - Еще бы день - ловили бы гаденышей по всей степи.
      Резкими ударами Лишка расколола остальные яйца, толчком ноги подтолкнула к разоренному гнездищу убитого карлика.
      - Сжечь бы... А впрочем, и камнями сойдет. Заваливай.
      - Не торопись, - сказал второй из парней. - В нем стрела осталась.
      Отполированным до полупрозрачности кремневым ножом он расширил рану в боку убитого карлика, вытянул глубоко засевшую стрелу, умудрившись не сорвать боевого оголовка. Затер кровь мелким песком. Лишка с напарником стаскивали в кучу камни, которые кое-где встречались в низинке. Камней явно не хватало.
      - Ничего, - отдуваясь протянула Лишка, - песком досыплем.
      Шаман безучастно стоял неподалеку и, казалось, вслушивался в вечернюю тишину. Так оно и было, только слушал он не обычные звуки, а колдовские шорохи, выдающие приближение врага.
      - Идет, - негромко предупредил шаман. - Уже близко, но один. Можно встретить.
      - Таши! - позвала Лишка.
      Парень с копьем уже стоял рядом с ней, глядя на близкий, ограниченный гребнем бархана окоем. Таши, выдернув из колчана только что уложенную туда стрелу, встал позади копейщиков. Шаман Калюта остался недвижим, лишь продолжал вслушиваться с тем же отсутствующим видом, что и прежде.
      Птица танцующим галопом выметнулась на ближнюю вершинку. Карлик на ее спине тонко визжал, понимая, что опоздал к гнезду и желая лишь отомстить погромщикам. Птица тоже видела, что случилось непоправимое, ее не приходилось понукать. Казалось ничто не сможет остановить несущуюся на обидчика диатриму: сомнет, стопчет, расклюет... И все же группа людей оставалась неподвижной. Лишка и Данок так даже вовсе присели на корточки и положили копья на землю. Один Таши изготовился к бою, натянув лук.
      Хищная птица, в три человеческих роста высотой, одетая в броню из жестких перьев, которую не под силу пробить человеческой руке, с опытным вожатым, надежно укрытым на высоте, а против - четыре человека, которые и до гузки не смогли бы дотянуться. Казалось, участь людей решена: что не сделают когтистые птичьи ноги, в полминуты довершит изогнутый клюв. Пусть даже ждущая на бычьей жиле стрела угадает точно в птичий глаз, она не успеет остановить несущуюся громаду. Птица-диатрима весом превосходит матерого быка, а неуязвимостью - легендарного северного зверя: носорога.
      И все же люди не пытались бежать при виде несущейся смерти. Они ждали. А когда диатриме оставалось сделать три последних великанских шага, Лишка и Данок разом выпрямились, подхватив с песка копья, больше похожие не на копье, а на бревно с насаженным на конец кремнем. Они не пытались бить, даже богатырских сил не хватало, чтобы ударить такой махиной, где уж тут справиться молодой женщине и мальчишке всего полгода как ставшему охотником. И все же, копья разом приподнялись, нацелившись в грудь опасной бегунье. У диатримы уже не было времени, чтобы остановиться или хотя бы свернуть в сторону, всей своей массой она ударилась в каменные наконечники. Раздался треск, однако вытесанные из лучшего дерева ратовища выдержали, лишь обитые кожей пятки копий ушли глубоко в песок. Клекочущий крик прервался, из распахнутого клюва вылетел фонтан алых брызг, диатрима бестолково забила лапами и повалилась набок, вывернув копье из рук Лишки. Верная стрела насквозь просадила диатрита, не успевшего даже замахнуться своим копьецом.
      Издыхающая птица по-прежнему была опасна, один удар дергающейся ноги мог покалечить человека. Лишка кубарем откатилась в сторону, Данок, ухватившись за конец вырванного из песка копья, ворочал им в ране, стараясь помешать диатриме подняться на ноги. И лишь когда Таши с пяти шагов двумя выстрелами выбил диатриме глаза, чудовищное создание затихло.
      - Молодцы, - похвалил воинов Калюта. Он прислушался и добавил: - Больше никого рядом нет.
      - Вот мы и с мясом, - сказал Таши, разглядывая судорожно вздрагивающую тушу.
      Лишка поднялась с песка, попыталась освободить копье, придавленное упавшей диатримой, потом махнула рукой, отложив это дело до той поры, когда можно будет безбоязненно приблизиться к поверженной хищнице. Повернулась к Данку, улыбнулась, сверкнув крепкими зубами:
      - Спасибо, выручил. А у меня, видишь, подвернулось копье, когда гадина падать стала. Песок кругом, упора никакого.
      - Предки помогли, - как и полагается в таких случаях ответил Данок.
      Огненный лик Дзара уже провалился за барханы, поэтому на ночевку отрядец устроился здесь же, отойдя всего на пару сотен шагов, чтобы не достигала вонь, всегда царящая на стоянках диатритов. Огня разводить было не из чего, поэтому перед сном пожевали белого птичьего мяса с черствыми, еще домашними лепешками. Скупо запили ужин водой. Воды оставалось немного, и Калюта сказал, что завтра надо поворачивать к дому. И без того они углубились в пески, как ни один отряд прежде.
      Встали до света, когда утренний холодок еще заставлял подрагивать, поспешно собрались и тронулись в путь. Вроде бы и день на юге длинен, но в полдень по пескам не погуляешь, здесь, как в допотопные времена, царит жгучий Дзар, и лишь его дети умеют жить, выдерживая палящий взгляд владыки. Змеи, ящерицы, многосуставчатые тарантулы. Даже диатриты со своими птицами стараются переждать палящий полдень. Недаром до самой смерти Дзара людей на свете не было. А вот были ли диатриты, того никто не скажет, в старых песнях об этом не поется.
      Шли походным порядком. Впереди Таши, у него и глаз поострее, и направление держит лучше прочих. Недаром его пестовал безрукий колдун Ромар - всему научил воспитанника. Следом Калюта во всеоружии своих погремушек. Калюта тоже Ромаров выученик, но учился тайным, волшебным делам и уже семь лет ходит с бубном, хотя главный шаман - слепой Матхи еще тлеет в своей землянке. Но это не беда, и прежде бывало в роду два шамана. К тому же, Матхи сильно одряхлел и давно не ходит по верхнему миру. Люди редко доживают до таких лет, особенно сейчас, когда настали худые времена. Конечно, безрукий Ромар еще старше - кто говорит, что втрое, кто впятеро. Иные и вовсе верят, будто Ромар помнит первопредка Лара, а жить будет покуда небо не упадет на землю. Но это уже сказки, просто Ромар и сам давно сбился со счету и не может сказать, сколько же ему лет. Ясно одно - много, простые люди столько не живут.
      Так или иначе, но те, кто не просто слушал поучения бессмертного старца, но ходил с ним в походы на восемь сторон света, выучиваются лучше прочих и умеют такое, чего другие и до седых волос не всегда могут. В малом отряде таких трое - Лишка тоже была привечена безруким, любит Ромар тех, кто среди родичей особняком стоит. За то многие на безрукого колдуна косятся, но уже давненько против слова не говорят. Даже новый вождь - темнеет лицом, когда на совете слово берет безрукий, но слушает и не перечит.
      Лишка и Данок шли последними, сгибаясь под тяжестью загонных копий. За этот поход копья пригодились трижды, когда встречались одинокие птицы. По одной диатрим бить можно, невелика наука, главное - стой тверже. А ежели попадется навстречу отряд карликов верхом на страшных птицах, то тут вся надежда на шамана. Для этого есть у Калюты волшебная вещица - драная шапчонка из линялой белки. Натянет ее шаман вместо рогатой шапки, застонет чужими словами, призывая неведомые силы, обнимет руками путников, и никто их заметить не сможет. Совсем рядом проскачут враги, а ничего не увидят. Без этого в поход на кочевки диатритов не пойдешь, а если пойдешь, то назад не воротишься.
      К полудню путники одолели немалый кусок, так что пески начали уступать место сухой степи, поросшей редкими корявыми кустами. Да оно и нетрудно, налегке. Туда шли - перли на себе запас воды на две недели, а теперь вся вода в одном бурдюке у Таши, а у Данка и Лишки на копья насажено по здоровенному ломтю птичины. За день мясо подвялится, и лишний день можно будет идти, не останавливаясь для поисков пищи.
      На дневку остановились на твердом месте. Вновь, покуда из нее не ушел весь сок, пожевали птичины. Отхлебнули по одному глотку воды, только смочить рот - больше пить Дзар не велит. Потом сели в кружевной тени безлистного куста, прижались друг к другу, приготовились пережидать самый зной. Таши привычно прислонился спиной к Лишке. Эти двое с младенчества привыкли быть вместе, долговязая девчонка была малолетнему Таши заместо старшего брата. Старухи, когда считают кровь, о Таши поминать не любят. Уника, Ташина мать была наследницей мудрой бабы Йоги, уже и тогда половину времени проводила неведомо где. К тому же, молодая колдунья ни к одной семье в роду не принадлежала, жила сама по себе. И Таши, следом за ней, хоть и член рода, а ни в какую семью не входит. А крови в нем намешано всякой, и от чернокожих племен, и от неведомых прохожих людей. Лишка потому и жива, что в Таши есть толика крови ее соплеменников. А то бы давно убили девку, признав чужинкой - новый вождь на это дело строг.
      Кое-кто из старух твердит, что раз Таши ни в какой семье не живет, то ни в какую и свататься не может, хотя уже давно решено, что парню открыты все семьи, об этом еще тонкорукий Стакн позаботился. Только Таши все семьи не нужны, а нужна одна-единственная. Но об этом никто не знает, даже с Лишкой Таши не говорил о своей сердечной беде. Не то беда, что Тейла на Таши не смотрит, девушкам до посвящения на парней поглядывать и не велено, а то что отец зазнобы глядит на Таши волком. Тейко быстроногий, вот кто отец Тейлы. И хотя согласие на брак дают матери, слово отца тоже веско. Впрочем, это дело не сегодняшнее, Тейле до посвящения еще полтора года ждать. Таши тем временем отправился в свой первый настоящий поход, причем не охотничий, а сразу боевой. Сражаться с чужинцами, да еще и вовсе не людьми, куда опаснее и почетней, чем бить в просторах Завеличья непуганого степного зверя. Добудешь в походе славу - глядишь, и смилуется вождь, согласится отдать дочку за молодого бойца.
      Солнце забралось на самую макушку неба, однако, Таши не обращал внимания на палящий зной. Если бы сейчас пришлось идти или делать какую трудную работу, тогда, пожалуй, любого хватит удар. А когда отдыхаешь бездельно, то почему бы не посидеть на солнцепеке, раз настоящей тени не нашлось... Таши даже задремывать начал, но Калюта неожиданно встрепенулся, вглядываясь в колдовские дали, и Таши, хотя и не видел ничего, но тоже насторожился.
      - Черный смерч... - одними губами беззвучно прошептал шаман.
      Сидящие разом подобрались, безмятежность исчезла с лиц. Но никто не встал, не приготовился к бегству или борьбе. Черный смерч такая штука, что против нее не посражаешься. Пройдет вихрь стороной, останешься жив, упадет на тебя - тут уж ничто не поможет. А что смерч тут объявился, так это даже хорошо, дома будет спокойнее. Если уж бродить несчастью по свету, пусть ходит подальше от родного селения, пускай падет на головы проклятых карликов.
      День как и прежде оставался безоблачным, лик Дзара пылал в выцветшем от жары зените, ничто не прикрывало землю от его лучей. И все же беспощадный свет, ничуть не уменьшив своей резкости, словно напитался глубокой, непроглядной тьмой. Лица людей посерели, песок уже не казался желтым, и даже в небеса словно плеснули чернотой, не затмившей солнце, но запачкавшей пыльную голубизну.
      Калюта скороговоркой читал заклинания, пальцы его порхали по ременным косицам, перебирая амулеты. Остальные сидели неподвижно, не желая мешать. Нечего лезть в волшебные дела, когда рядом шаман. Понадобится ему твоя помощь, он сам скажет, а под руку соваться не следует.
      Потом над горизонтом вырос и уперся в небеса непроглядной черноты столб. Он извивался, прихотливо гуляя по земле, а другой его конец, медленно расплывающийся тучей, грозил солнцу. Смерч казался живым существом, его пляска напоминала шаманскую ворожбу вокруг большого костра. Люди, все кроме Калюты поспешно отвели взгляды - не годится простому человеку смотреть, как камлают демоны. А черный смерч был именно демоном и носил простое имя: Хобот. Только произносить это имя под открытым небом запрещалось, чтобы не накликать беду.
      Страшный Хобот появился на свет совсем недавно, он был не просто ровесником черноволосого Таши, а родился с ним в один день. Эти дела помнили многие, хотя всю правду не мог рассказать никто из людей. Отцом нынешнего Таши был великий воин Таши Лучник. Он женился на колдунье Унике женщине без семьи. В ту пору злые мангасы разбудили одного из предвечных властелинов, повелителя воды и засухи Кюлькаса. Предвечный властелин творит не зная, и дела его ужасны; в иных местах от того случились потопы, а на земли людей пала засуха столь страшная, что пересохла Великая, а из дальних степей пришли прежде неведомые диатриты. Старый вождь Бойша - последний носитель священной дубинки прародителя Лара вывел род на битву против мангасов. Народ мангасов - согнутые, был уничтожен в той битве, а богатырь Таши голыми руками убил главного мангаса. Однако, беды не прекращались, и вода в реку не вернулась. Орды диатритов согнали род зубра с пересохших берегов Великой, в битве погиб неустрашимый Бойша и был сломан родовой нефрит. Таши Лучника не было в тот день с остальными людьми, вместе с безруким Ромаром он ходил в полночные края спрашивать северных богов, как справиться с напастью.
      Все знают, что род зубра не погиб. Стакн Искусник, что еще две зимы назад был вождем, выточил из сломанного нефрита нож и круглый кистень. Кистень и сейчас висит на поясе нового вождя - быстроного Тейко. А зеленый нож Стакн отдал вернувшемуся Таши, чтобы он мог поразить священным оружием восставшего повелителя вод. Таши ушел в свой последний поход вместе с женой и учителем. В песнях поется о подвигах, которые пришлось совершить герою по дороге к логову чудовища, что на берегу горького моря. Там он оставил жену под присмотром мудрого старца, а сам вышел на битву, на какую прежде не осмеливался ни один смертный. Ведь первого из властелинов - Дзара убила сама Всеобщая Мать, в ту пору, когда не было ни моря, ни неба, а второй повелитель - ледяной истукан Хадд был сокрушен прародителем людей Ларом. А теперь смертный вышел против бессмертного. Разное поют о том, но всей правды не знает никто. Людям ведомо только, что в сражении погибли оба. В ту минуту, когда решалась судьба мира, Уника родила герою сына - того самого Таши, что сидит сейчас, прижавшись спиной к спине своей посестренки Лишки и пережидает, покуда пройдет стороной смерч.
      Кое-кто из людей толкует, будто герой возродился в своем сыне, но таким людям мало веры. Вот он, молодой Таши - у всех на виду. Ничего в нем нет геройского: парень не хуже и не лучше других. Погиб герой, и никто не знает, где его могила. А вот убитый повелитель стихий умереть не может, не дано это бессмертному. Даже Дзар, сраженный в незапамятные времена, не сгинул совсем, даже из ледяного Хадда народились злые боги и демоны. То же случилось и теперь. С гибелью повелителя вод растеклась по миру освобожденная магия, поползли страшные существа, чудовища и боги. Могло бы случиться и хуже, но прозорливый Ромар велел Унике сжечь тело убитого Кюлькаса, чтобы не осталось ни сердца, ни печени, ни чешуйчатых рук. Лишь хобот, которым Кюлькас всасывал воду, не поддался огню и теперь черным смерчем бродит по миру.
      Хобот Кюлькаса, вздрагивая, кружил по степи. Он не приближался, но и не уходил вдаль. А потом, словно тетива лопнула в небесах: волшебный смерч исчез разом, как не может сгинуть обычный вихрь, рожденный бурей. Лишь грязная клякса осталась в небе, куда упирался конец чудовищной трубы. Потом оттуда, медленно кружась, начал падать черный снег. Хлопья жирной копоти опускались на землю, покрывая камни и песок рыхлым слоем сажи. Случись такое возле селения - роду не миновать многих бед. Погибнет урожай, в стаде начнется падеж, а среди людей - повальные болезни. Потому и вздохнули путники с облегчением, увидав, что на этот год Хобот гуляет далеко от берегов Великой. А что самих посыплет нетающим траурным снежком, то беда невелика: все четверо крепко заговорены от черной немочи, а Таши такие хвори и вовсе не страшны - он родился в один час с черной вьюгой, ему колдовская гарь, что другому дождик.
      Однако, заговор заговором, а рассиживать посреди отравленной пустыни никто не собирался. Путники поднялись, Лишка и Данок стряхнули с копий испоганенное гарью птичье мясо, и все направились к холмам, на которые указал Калюта. В безветренном воздухе медленно кружились остатки тьмы. Люди шагали молча, остерегаясь обсуждать случившееся. Хорошо, что черный смерч объявился далеко от родных краев. Плохо, что черный смерч вообще объявился. Да и самим еще нежданная встреча может аукнуться. Поэтому путники стремились идти побыстрее, а говорить поменьше.
      Вечер был уже близок, и позади оставался едва ли не весь путь по безводным местам, когда Калюта внезапно остановился и указал рукой на ближний холм, привлекший отчего-то внимание шамана. Данок, шагавший первым, немедля свернул в сторону. Никто ни о чем не спросил, понимали, что в этих краях ради праздного любопытства шаман и шага не сделает. Раз приказал старший свернуть в сторону, значит для того была причина.
      Проснувшийся ветер лениво колыхал выпавшую копоть и потому путешественники не сразу поняли, что перед ними не живые люди, а мертвые тела. Трое людей лежали на склоне, уткнувшись лицами в землю. Черный пух густо покрывал их, но все же сразу было видно, что это настоящие люди, а не карлики и даже не чужинцы. И не трудно было догадаться, зачем они явились в бесплодные степи: возле двоих воинов лежали толстенные загонные копья, и у всех троих за плечом в кожаном саадаке примостились луки. Всякому ясно, люди пришли сюда сравнивать счет со злокозненными диатритами, которые в засушливые годы видать опустошали не только Завеличье, но и восточные земли.
      Калюта осторожно перевернул погибших лицом к грязному небу. Сдул приставшую копоть. Все трое были чернявыми, волосы, такие, что женщине впору, заплетены в десятки тонких косичек. Данок поджал губы, глядя на это непотребство. В западных краях рыжие воины тоже заплетают волосы перед походом, но зато их никто и не любит. Воины с косами - настоящие люди, но пока еще никому не удалось заключить с ними союз. Тут и глупый поймет, что и от этих добра не жди. К тому же и лица у погибших странные: широкоскулые и слишком спокойные. Не должно быть такого лица у человека, погибшего насильственной смертью. Двое встречных - воины в самом расцвете сил: темные бороды заплетены в такие же тугие пряди, что и волосы на голове; нетающий траурный снег почти не виден на скрученных прядях. Третий еще безбородый парень, небось как и Данок с Таши лишь в этом году получил копье.
      - Жалко, красивый мальчик, - жалостливо бормотнула за спинами Лишка.
      - Ничего себе! - Данок едва удержался, чтобы не фыркнуть смешливо, что было бы неприлично рядом с телами погибших. - Да таких красавчиков медведь испугается! Лицо поперек себя шире, нос будто кочка, и волосища!.. - в следующее мгновение недостойная мысль споткнулась, сменившись острым стыдом - Данок понял, кого ему напоминают незнакомцы. Да это же Лишкины соплеменники, те самые неведомцы, о которых рассказывают старики!
      Данок сокрушенно затряс головой. Стыдно! Лишка, с которой на пару диатрим бьем - из этих людей. Лучший друган - Таши, тоже носит в себе четвертинку их крови, а он об этих людях нехорошо подумал. Даже о врагах, ежели они настоящие люди, нельзя худо думать, а эти покуда перед родом зубра ничем не провинились.
      Затем Данок разобрал, что бормочет шаман, и испугался. Калюта читал не просто напутствие погибшим, но причудливый заговор полный угрозы. Шаман собирался кому-то мстить и призывал на чью-то голову сорок сороков бед и напастей. Такое только чужинцам желать впору, но чужинцы людских бед не страшатся. Так кого проклинает шаман?
      - Что случилось? - шепотом спросила Лишка, когда Калюта умолк.
      - Они не сами умерли, - тихо ответствовал шаман, указав на лежащие фигуры. - Их убили.
      - Карлики?
      - Нет. Диатриты людей в корм своим птицам отдали бы. Их убил в спину кто-то из своих. Где их колдун? Где четвертый из их отряда?
      - Может быть, он просто выжил или испугался и сбежал, оставив товарищей одних под черным снегом? - неуверенно спросил Таши. Уж очень трудно было поверить, что может найтись кто-то, способный ударить в спину своего. Такой мерзости ни среди зверей ни между чужинцами не водится. А тут, как-никак, люди. Легче поверить в труса, который мечется сейчас один по степи, проклиная минутную слабость.
      - Черная пурга может задушить хворого старика или младенца. Сильного мужчину она так просто не убьет. Отчего умерли эти люди?
      - Не знаю, шаман, - честно ответил Таши.
      - И все-таки их задушил смерч... - Калюта говорил, не глядя на молодых спутников. - Задушил, потому что тот, кто должен был прикрывать воинов от беды, напротив, усилил вредоносность тьмы. А потом - ограбил убитых и ушел, бросив тела под открытым небом.
      - Как ограбил? - вразнобой переспросили воины.
      - Именно ограбил, - подтвердил Калюта. - Оружие, инструмент - на месте. Вон в мешке еда. Сколь ее было - не знаю, но лишнее вор оставил. А где хоть одна фляга? В пустыне лишней воды не бывает, значит, воду унес оставшийся в живых. Но не это я называю преступлением. Твоя бабушка, Таши, единственная из родовичей, жившая среди бородатых, рассказала, что эти люди всегда носят в кисете кусочек чистой киновари и не расстаются с ней даже после смерти. Киноварь это кровь умерших, без нее они не смогут жить среди предков и станут неприкаянными духами. А теперь глядите: - Калюта поднял с земли припорошенный злым снегом мешочек. Кисет был вывернут наизнанку, на коже виднелись следы краски, что всеми народами исстари почиталась равной крови.
      Лишка стояла пригорюнившись, Таши и Данок бешеными глазами обводили окрестности, словно могли увидеть поблизости того, кто так страшно поступил с людьми. Неважно, что они из неведомых краев, о которых дети Лара и не слыхивали - есть вещи запредельные, преступления, которые нельзя прощать никому. И первое среди них - лишить родовича загробной жизни. Это страшней убийства.
      Калюта раскрыл мешок с колдовскими причиндалами, откупорил крошечную долбленку с киноварным порошком, начертал на лицах умерших знаки спокойствия, затем вздохнул и, выбрав три комочка волшебной краски, вложил их в опустевшие кисеты. Люди молчали, но все понимали, что шаман поступает правильно. Неважно, что чистая киноварь стоит баснословно дорого и приносится из неведомых земель, пройдя через сотни человеческих рук. Но раз есть у людей такой обычай, он должен быть выполнен. Бородатые не виновны, что у них не нашлось могучего предка, который всякого своего потомка умеет привести в верхний мир. Так или иначе, встреч с неведомцами не миновать, а как глядеть им в глаза, если обошелся с их мертвыми словно с падалью? А так - расскажут умершие своему шаману о последней услуге, и, глядишь, доброе дело обернется благом для живых.