6.

Наша жизнь состоит из компромиссов. Положил я себе не брать чаевых, а что из этого вышло? Лопнул еще один мыльный пузырь, и в душе осталась еще одна грязная лужица.

По-прежнему избегая опасной и к тому же не приносившей мне успеха гонки, я свернул с широкой авеню в узкую улицу. Людей здесь было мало, но я проехал квартал, другой, и меня остановили — дети.

Мальчик и девочка. Лет им по семь-восемь. Они махали ручонками, завидев мой кэб издали. Но подъехал я к ним не спеша: на улице не было желтых хищников, готовых вырвать у меня мою скромную удачу.

В окне-витрине со светящимся переплетением неоновых трубок, изображавшем нечто непонятное, возникла немолодая брюнетка. Она сделала жест: — «Минуточку!» — и детишки, тоже черноволосые, черноглазые, забрались в чекер. Они подняли возню, грохотали откидными сиденьями, елозили, а я стал считать выручку. У меня были уже две пятерки, семь бумажек по доллару и полная горсть мелочи… Щелкнул счетчик: 65 центов превратились в 75, и в тот же миг мимо моего лица промелькнула детская ручонка — клац!..

— Ты зачем выключил счетчик? — спросил я мальчишку, высунувшегося по пояс в открытое окошко перегородки, отделявшей меня от пассажиров.

— Я не выключил.

— А что же ты сделал?

— Я остановил таймер*.

Ребенок хитро улыбнулся, на него нельзя было сердиться.

— Мистер, дай мне квотер, — попросил он.

Я дал.

— А мне-е?! — в окошко высунулась девочка. Пришлось дать и ей. (* Устройство, отсчитывающее плату п-о-м-и-н-у-т-н-о: за простой кэба.)

— Пожалуйста! — горячо зашептал мальчик. — Дай еще один…

Это мне совсем уже не понравилось, но мальчишка меня пристыдил:

— Смотри, как у тебя их много!

Я дал ему второй квотер.

— А мне-е! — захныкала девочка.

Наконец, появились отец с матерью, а с ними еще дети, совсем малышня. Снова смех, возня, взволнованный детский шепот, и опять тянутся ко мне ручонки — попрошайки: «Дай нам тоже!».

Я обернулся и посмотрел на родителей. Они сохраняли улыбчивый нейтралитет. Они — не вмешивались! Что за публика?..

Папаша указывал дорогу и одновременно вел странный допрос:

— Скажи: какие бывают таксисты?

Я не понимал, о чем он, собственно, спрашивает.

— Негры бывают?

— Конечно.

— Японцы бывают?

— Бывают.

— А ц-ы-г-а-н-а — таксиста ты видел?

Я пожал плечами: не знаю, мол…

— Не видел и никогда не увидишь! — назидательно произнес папаша.

— Это почему же? — удивился я.

— Потому что у таксиста тяжелая работа, — объяснила мать семейства, — а мы работать не любим!

Только теперь я догадался, что изображало переплетение неоновых трубок в витрине, возле которой я ожидал этих клиентов. То была перевернутая вверх ладонью рука, по которой гадалка читает судьбу. Такая же рука, только из синих, а не из красных трубок мерцала в окне дома, у которого мы остановились. Счетчик показывал 1.85, я получил — два… Но, видимо, супруги ощутили некоторую неловкость, и цыганка решила доплатить таксисту по-своему:

— Хочешь, погадаю?

Я молчал.

— Бесплатно! — она протянула руку, и я подал ей свою.

— Ой! — восхитилась цыганка, едва взглянув на мою ладонь, и зацокала языком: — Ой, что я вижу!.. Ты скоро станешь богатым! Да, да: кто-то оставит в твоем кэбе мешок с деньгами…

Я кисло улыбнулся, а прорицательница сказала:

— Не веришь? Потом сам увидишь…

Было три часа дня. К четырем я обязан вернуться в Квинс, в гараж: кэб будет ждать водитель вечерней смены. «Хватит на сегодня», — решил я. Мне хотелось есть, и я вошел в пиццерию. Всей выручки вместе с мелочью, согласно моим подсчетам, должно было набраться — 26 долларов; а полагалось «сделать» за утреннюю смену — 65. Впрочем, расстраиваться из-за невыполненной «нормы» не стоило: лиха беда начало. Я глотнул кока-колы, откусил кончик огнедышащей пиццы и — застонал! Господи, у меня же нет этих 26 долларов!.. Как назло, уходя из дому, я взял с собой ровно столько, сколько стоили два сабвейных жетона и пачка сигарет. Между тем 65 центов я задолжал гаражу, плюхнувшись сдуру на «горячее сиденье»; доллар выклянчили у меня цыганята, доллар стоила пицца, а чаевых я не брал…

Растрата невелика, но каково — объясняться. Хоть большую, хоть малую выручку таксист обязан сдать до цента. Что я скажу? Ну, как я буду кричать в окошечко диспетчеру, что нельзя отказывать детям, попросившим подарить им по монетке! — а рядом будут стоять съехавшиеся после смены водилы и слушать?

Словно насмехаясь над моими горестями, авеню Колумба провожала меня в гараж криками «Такси! Такси!». Теперь, когда я кончил работу, на каждом углу маячила поднятая рука… Подойдя к застоявшемуся чекеру, я заметил у себя за спиной нагруженную покупками парочку.

— Куда вам? — спросил я, ковыряя в замке ключом и совершая свое первое таксистское преступление: «ПОКА ПАССАЖИРЫ НЕ СЕЛИ В КЭБ, ВОДИТЕЛЬ НЕ ИМЕЕТ ПРАВА СПРАШИВАТЬ ИХ, КУДА ОНИ НАМЕРЕНЫ ЕХАТЬ. ЗА НАРУШЕНИЕ ЭТОГО ПРАВИЛА — ШТРАФ 100 ДОЛЛАРОВ».

— Я возвращаюсь в Квинс, в гараж, — объяснил я просительно глядевшим на меня клиентам и тотчас спохватился, что совершил второе преступление: «НИ СЛОВОМ, НИ ЖЕСТОМ И НИКАКИМ ИНЫМ ОБРАЗОМ ВОДИТЕЛЬ НЕ ИМЕЕТ ПРАВА УКАЗЫВАТЬ ПАССАЖИРУ, В КАКОМ НАПРАВЛЕНИИ ОН НАМЕРЕН И В КАКОМ НЕ НАМЕРЕН ЕХАТЬ. ЗА НАРУШЕНИЕ — ШТРАФ 100 ДОЛЛАРОВ.» Какую в сумме я уже заслужит кару?

— А нам как раз в Квинс и нужно, — обрадовался парень.

Везуха! Я открыл багажник, мы погрузили пакеты. Девчонка, лет ей пятнадцать, заговорщицки мне подмигнула:

— А ты не теряешься!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты меня понял!

Была она такая счастливая, такая гордая: никто и не в чем не смей ей сейчас перечить! Я и не стал выяснять, что у нее на уме.

Парень, ему уже стукнуло двадцать, накануне вернулся из дальнего плавания. Моряк. Пять месяцев не был дома. Вчера эта девчонка встречала его в порту. Сейчас она льнет к нему, багажник загружен подарками.

— Поедем через туннель?

— Если ты укажешь дорогу…

Он не удивляется моему невежеству и не впадает в менторский тон. Он указывает таксисту, как найти связывающий Манхеттен с Квинсом туннель, и звучит у него это так же естественно, как и рассказ о плавании.

Канада, Норвегия, Португалия, Египет, Китай… Красных он не любит, возмущается: какие-то подонки из Гринич-Виллидж недавно организовали социалистическую партию.

— Недавно? По-моему, это произошло лет шестьдесят назад…

Смеется:

— Ты что-то спутал. Наши ребята точно говорили — в прошлом году.

И девчонка кивает, она хорошо помнит: именно в прошлом году.

Разговор прерывается, когда мы въезжаем в туннель со встречным движением. Для меня это — эксперимент на выживание…

Убогий домик, у которого кончается наша поездка, прилепился к заброшенному складу… 6.05…

— Сколько с нас? — зачем-то спрашивает девчонка и смотрит — хитро, испытующе.

Молча указываю на счетчик.

— Эх ты, кэбби называется! А про туннель — забыл? Про багажник — забыл? А я-то думала…

За проезд по туннелю я, действительно, уплатил 75 центов, но брать деньги с пассажиров за пользование багажником — запрещено; меня на этот счет строжайше проинструктировали в гараже.

— Не спорь, я лучше знаю! — наступает на меня девчонка: — Мой отец таксист.

Пресекая никчемный наш спор, парень протягивает мне самую крупную за день купюру — десятку, сдачи не надо!

Я отнекиваюсь: они и так были удачными пассажирами, без них мне пришлось бы ехать в Квинс пустым. Я сую сдачу и чувствую, что жест мой насквозь фальшив. Ведь мне позарез нужны эти деньги…

— Ты за нас не волнуйся, — уговаривает меня морячок. — Я привез шесть тысяч!

— Да! — подтверждает девчонка.

Мы долго прощаемся, пожимаем друг другу руки. Потом еще много раз буду я испытывать эту особенную радость от внезапно возникающей симпатии к незнакомым людям.

— Не забывай брать по пятьдесят центов за багажник! — напутствует меня девчонка. — Это помогает. И смотри, с тебя еще станет, не вздумай возить черных!..

8.

Наутро я снова попытался выиграть гонку за ранним пассажиром. Я развил скорость, обогнал одно, другое, пятое такси и теперь, сколько видел глаз, впереди не было желтых акул.

Я сам был акулой! Мой чекер мчался посередине мостовой, стрелка спидометра приближалась к «50» — я господствовал над Лексингтон-авеню!

Гонку выигрывает тот, кто идет с наивысшей скоростью. Первый же пассажир, которого я увижу, будет мой. Ну, где же он? Где?!..

В конце следующего квартала у бровки остановился пешеход и поднял руку. Я прибавил газу и — бац! — руль ударил в грудь, кэб споткнулся о красный свет… Но пассажир-то все равно мой. Никуда он, голубчик, не денется. Остальные такси — отстали! Я впился глазами в светофор: ну, быстрей же, быстрей… Ну!..

Не тут-то было: плавно кативший сзади «форд», который я давным-давно обогнал, — не споткнулся о красный свет… Я рванул с места! До конца утопил педаль газа! Но в моторе чекера только шесть цилиндров; это не «ягуар» и не «порш». Я опять проиграл гонку. Гонку, в которой не знаешь заранее ни дистанции, ни числа участников и в которой победу приносит, оказывается, не скорость… Но если не скорость, то — что?

Я свернул с гоночной трассы авеню и, поездив минут десять по тихим улицам, спокойненько подобрал клиента. Отвез. Пошарил еще с четверть часа и снова нашел. Так у меня появился свой, оригинальный стиль работы. Пусть дураки участвуют в дикой гонке без судьи и правил. Я же получал своих пассажиров без всякой нервотрепки. Правда, их было немного, но зато коварный почтамт все реже преграждал мне дорогу, присмирели вокруг водители, все реже я слышал брань и скрежет тормозов. Одно было скверно: денег я привозил в гараж вдвое меньше, чем остальные кэбби. В конце недели меня вызвал менеджер, мистер Форман.

— Знаешь, сколько денег ты получишь за первую свою неделю? Я догадывался, что чек будет более чем скромным.

— Тебе начисляется 43 процента от выручки. За воскресенье ты заработал 12 долларов*, в понедельник — 14, во вторник — II… Понимаешь, почему так мало?

Естественно, я понимал, что у меня пока нет сноровки, что я еще не успел втянуться…

— Это все приблизительные объяснения, которые никого и ничему не учат, — перебил меня менеджер. — Ты хочешь научиться зарабатывать деньги?

Еще бы! Такую науку я готов был впитать, как губка влагу.

— Ты теряешь много рабочего времени, дожидаясь, пока клиент сам подойдет к твоему кэбу. Ты из России, там люди привыкли садиться в такси на стоянках. Здесь, в Нью-Йорке, мы работаем совсем иначе. Нью-йоркский таксист — всегда в движении!

Я слушал, раскрыв рот.

— Вторая и главная твоя ошибка. Когда работы мало, ты рыскаешь по улицам, а пассажиры, тем временем, останавливают кэбы на авеню.

Сидя в своем безоконном гаражном закутке, откуда он знал, где я «рыскаю»? Допустим, про такси в России он где-то вычитал. Допустим, что кто-то из водителей видел меня на стоянках и рассказал ему. Но о моем «оригинальном стиле», которым я так гордился, — как мог менеджер разузнать и о нем?!

Я не вытерпел:

— Каким образом вы узнали, где я ищу пассажиров?

Поскольку мистер Форман не ставил перед собой задачи произвести на меня неизгладимое впечатление, он разъяснил и это:

— Я просмотрел твои путевые листы**. Ты же пишешь, что в 5:50 утра подобрал клиента возле дома 220 по Шестьдесят (* Двадцать пять центов с каждой «посадки» из заработка таксиста в те годы вычитал профсоюз.) (** Нью-йоркский кэбби обязан (я и по сей день не знаю, для чего это нужно) регистрировать в путевке: где и в какое время он получил каждую работу, сколько человек село в машину, куда и к какому времени они были доставлены, какую сумму выбил счетчик. За каждую пропущенную в путевом листе запись правила Комиссии по такси и лимузинам предусматривают штраф.) седьмой улице, а через полчаса — возле номера 88 по Восьмидесятой улице. Еще через двадцать пять минут ты получил работу на Сорок третьей улице… Значит, ты кружишь п-о у-л-и-ц-а-м… А житель Нью-Йорка, когда хочет поймать такси, не дожидается случайной машины у порога своего дома; он выходит на авеню. Он так привык.

Гарри Форман — это не выдуманное, а настоящее имя, и привел я его здесь потому, что менеджер гаража «Фринат» был единственным из всех таксистских начальников (с которыми мне потом приходилось сталкиваться), который вызвал меня не для того, чтобы отчитать, обругать, оштрафовать, отобрать документы, а для того, чтобы мне помочь. Никак иных целей, кроме этой менеджер преследовать не мог, ибо знал наперед, что пользы от меня его гаражу не будет, уж хотя бы потому, что я живу в Бруклине, а гараж находится в Квинсе, и мало-мальски подучившись работать, я уйду.

9.

Много раз после этого разговора я проигрывал гонку. Малодушно отказывался от борьбы и уходил в тихую заводь улиц ловить случайную рыбешку. Но однажды, угадав ритм переключения светофоров, подстроившись под «зеленую волну», я позволил двум или трем чересчур горячим таксистам обогнать меня и, когда они споткнулись о красный свет, плавно обошел их и — взял пассажира!

Выигранный клиент, мой живой «Гран при», не спешил, однако, сесть в кэб. Он хотел сперва заключить с таксистом некое устное соглашение об условиях предстоящей поездки.

— Вы отвезете меня на угол Третьей авеню и Тридцать второй улицы, — говорил он с полувопросительной интонацией (а я кивал), — выпишете мне квитанцию… и укажите в ней сумму на 35 центов большую, чем на счетчике?..

— Вы предлагаете неплохие условия, сэр, — отвечаю я, стараясь попасть в тон. — Садитесь на переднее сиденье, вам будет удобнее.

Веснушчатое лицо расплывается в улыбке. Но сияет «сэр» не потому, что глуп, а потому, что ему семнадцать лет и в руках у него позванивающий рабочим инструментом чемоданчик.

— Вы, наверное, неплохой специалист, если компания оплачивает ваши поездки на такси.

Да, электрик он неплохой. Работает четвертый месяц. Зарплата пока скромная, но повышение уже обещано. И это тем более важно, что прибавка даст возможность обзавестись своей семьей, устроить жизнь по-своему.

— Давно встречаетесь со своей невестой?

Простой вопрос неожиданно вызывает сбивчивые разъяснения: конкретной невесты пока нет. И даже постоянной девушки нет. И вообще ему нелегко будет найти такую, которая разделяла бы его склонности, увлечения…

Я заинтригован.

— Не думаю, сэр, что вам трудно будет найти себе подругу жизни. (Тут я не врал, мальчик с виду был славный). Наверно, ваши увлечения осложняют дело…

Молчит, не хочет сказать.

— Скрытный вы человек, — попрекнул я его, но это, конечно, не помогло. Приходится опять пустить в ход бесстыдное сверло лести, против которого не может устоять хрупкий панцирь, защищающий душу подростка: жениться поскорей придется из-за конфликта с отцом…

Ну, против каких сыновних склонностей восстают отцы — известно. Отца он поймет позднее, поучаю я, но ведь может случиться, что это произойдет слишком поздно, когда кажущиеся ему теперь невинными бутылка пива или «джойнт»* уже сделают свое разрушительное дело…

Но я попал пальцем в небо. К моему сведению, на свете есть вещи куда более волнующие, чем марихуана и все такое… Например? Ну, если уж на то пошло, хотя бы — игральные автоматы…

— Фу ты, глупость какая! — разозлился я. — Как же можно скармливать автоматам первые свои трудовые деньги!

Но я опять не угадал. Уже вторично за последние пять минут выясняется, что пошлость и мудрость — не сестры. Азартные игры ничуть не увлекают моего пассажира. На свои заработки он п-о-к-у-п-а-е-т автоматы, однако вовсе не те, в которые играют на деньги, а те, в которые играют для удовольствия: pin-ball machines.

— Сколько же у вас этих автоматов?

— Шесть.

— Но ведь они дорогие!

В том-то и дело, что совсем недорогие. Он выискивает старые, поломанные, и — чинит, реставрирует. Он их очень любит. Он сам сконструировал автомат, которого нигде нет — «Космический дождь». Есть у него еще идея автомата «Подводная война». У него много идей!.. (* Сигарета-самокрутка, начиненная марихуаной.)

— А почему же отец против?

— Квартира у нас тесная. В моей комнате места больше нет, в кухне — мама не позволяет.

Мы уже стоим, но парень все не прощается, хотя расплатился, а я уже выписал квитанцию. Мнется, собирается что-то еще сказать; наконец, вымучивает:

— Эх, научиться бы мне когда-нибудь так водить машину, как вы!..

Я ехал в метро и хохотал. Люди с опаской поглядывали в мою сторону, отодвигались, а я все не мог уняться.

В грохочущем аду подземки, где в жару, как водится, были выключены кондиционеры и вовсю шпарило отопление, я подсчитывал свои победы, и не было им числа!

Прежде всего, я действительно научился водить машину. Так быстро? Наш опыт опять не совпадает. Не забывайте: с первого дня я участвовал в утренней гонке. Меня не учили плавать: оказавшись за бортом лодки, я вынужден был плыть…

За прошедшие две недели я наездил тысячу миль! И не в благостной тишине предместий, а по клокочущим манхеттенским авеню, туннелям, мостам и — не сбил пешехода, не изувечил ни себя, ни свой кэб, ни чужую машину!

На исходе моего третьего года в Америке я прожил первые дни среди живых американцев и не мог не заметить, что поведение этих, всегда спешивших куда-то, чуждых мне не только по языку, но и по образу мышления иностранцев, несомненно, определялось тем, чтобы ни словом, ни жестом и никаким иным образом не унизить человеческое достоинство недотепы-таксиста. Двести с лишним человек воспользовались за эти дни моим чекером, но ни один из моих клиентов не высказал подозрения в том, что я специально катаю его по Центральному парку или вокруг здания «Пан-Ам» и все никак не могу попасть к гостинице «Коммадор» или «Билтмор». И ни один не потребовал, чтобы за свою ошибку я заплатил из собственного кармана. А можно ли не вспомнить здесь секретаршу, которой выпало именно в эти дни дважды очутиться в моем кэбе? Вот ведь какое подчас испытание посылает рок человеку! Оба раза секретарша эта должна была во время обеденного перерыва «подскочить» (куда-то поблизости) на интервью: на старом своем месте она дорабатывала последнюю неделю. Из-за меня пассажирка опоздала на интервью в первый раз; но когда три или четыре дня спустя злополучная эта девушка, едва открыв дверцу желтой машины, сразу же узнала доблестного кэбби и — обомлела, ахнула, но не послала меня ко всем чертям, а заставила себя сесть в мой чекер (хотя я искренне советовал ей не делать этого), и, конечно же, мы опять — опоздали… Как это случилось, что две недели подряд в мой кэб попадали исключительно терпеливые, доброжелательные и скромные люди? (Почему потом они переродились в грубиянов, сквалыг, скандалистов?..). И разве все мои «шалости» были столь уж невинны, вроде того, что я от случая к случаю забывал сделать вовремя поворот?.. Иной раз я забывал, например, посмотреть, сел ли в кэб второй пассажир, и трогал с места в тот момент, когда одна нога клиента еще оставалась на тротуаре. Сколько раз, начиная движение, слышал я истошный, от которого кровь стыла, крик? Но ни старик, уронивший из-за моей выходки очки, ни осанистая медсестра, ни мальчишка-саксофонист, которого я чуть-чуть не сделал калекой — никто из них не изругал меня, не извел мою душу нотациями. И пусть за полтораста рабочих часов я полтораста раз облился холодным потом, а заработал едва ли по доллару в час, я все равно победил!

Пусть завтра ни свет ни заря мне снова нужно вставать и тащиться в метро через весь город, но зато — не в искусственно созданный посреди Нью-Йорка русский мирок, на котором еще вчера для меня сходилась клином вся Америка… Две недели назад я чувствовал, что медленно умираю. Теперь, падая от усталости, я чувствовал, что живу!

Глава третья. КАЛЕЙДОСКОП

1.

Так началась моя двойная жизнь. Я вставал в четыре, в половине пятого садился в метро, проезд в котором стоил 35 центов; без четверти шесть выезжал из гаража и включался в утреннюю гонку.

Моя смена кончалась в три пополудни, домой я возвращался к пяти, что-то ел, ложился на диван и слипающимися глазами просматривал советские газеты. Когда же глаза совершенно слипались, я садился к письменному столу. Потому что помнил: ровно в десять утра в ближайшую пятницу я опять должен войти в студию записи, закрыть за собой звуконепроницаемую дверь; высокий седой человек пустит звуковую заставку "ГОВОРИТ «РАДИО СВОБОДА», и я останусь один на один — с микрофоном.

Вот уже три года мое обозрение «Хлеб наш насущный» слушают там, в России, миллионы людей. Моя программа волнует и ранит там каждую душу: и русского, и еврея, и казаха, и латыша. Такая уж у меня тема. Я рассказываю о том, почему великая, высокоразвитая страна — сверхдержава, которая сегодня засевает самое большое на Планете поле (вдвое больше американского), — не в состоянии прокормить свой народ. И почему в этой стране, которая вышла на первое место в мире по производству минеральных удобрений, в стране, где сельскохозяйственным трудом занято всемеро больше рабочих рук, чем в Америке, — люди не могут купить в магазине ни мяса, ни рыбы, ни курицы, ни молока, ни картошки…

Но с каждым месяцем моя работа приносит все меньше удовлетворения. Все чаще возникает у меня гнетущее ощущение, что каким-то таинственным образом советские глушилки достают и сюда: в редакционные кабинеты, в студию записи. И ощущение это — не результат психического расстройства; был детант*. «Избегайте — оценок; ну, к чему эти ваши резкости?!» -советует мне доброжелательный, чуть барственно звучащий баритон.

Тот сценарист документального кино, который еще совсем недавно, находясь по ту сторону Стены, был только слушателем этой радиостанции, ни за что не поверил бы, если бы ему сказали заранее, что когда он окажется здесь, его новые начальники, как и прежние, станут увещевать его, а иной раз и одергивать, чтобы он не выплескивал в эфир всю ту правду о закрытом обществе, которую удавалось выискать и собрать по крупицам; что вполне достаточно сказать половину этой уродливой правды, а еще похвальней — осьмушку… С не меньшим увлечением, чем я «играю» в шофера такси, мои начальники «играют» в детант; и бархатисто-барственный баритон подчас не упускает намекнуть, мол, не такая уж это редкость в свободном мире — остаться без работы…

Это было так привычно, так не ново, но в моем нынешнем, эмигрантском положении был новый нюанс: мои работодатели понимали, что моя еженедельная программа — о русском хлебе — единственный для меня способ заработать на жизнь; что здесь, в Америке, я больше ни на что не гожусь.

2.

Вот почему в последние недели я почувствовал себя куда как лучше, и на душе у меня становится легче, когда на рассвете по мосту Квинсборо мой желтый кэб въезжает в центр Нью-Йорка, где меня неизменно встречает его живой символ — всегда веселая, всегда пьяненькая «регулировщица». (* Политика «разрядки».)

В одной руке у «регулировщицы» бумажный пакетик с бутылочкой, другой — она четко распоряжается потоками машин. «Стоп!» — показывает она, когда загорается красный свет, и энергично машет — езжай! езжай! — когда загорится зеленый. Весело же ей оттого, что машины ее «слушаются»…

Как рано ни начал бы я работать, она уже на своем посту — под эстакадой протянувшейся через Ист-ривер подвесной канатной дороги. Наверное, где-нибудь здесь, под мостом, бездомная эта пьянчуга и ночует. Но даже в дождь, промокшая, смахнет рукавом струйки воды с лица, приложится к горлышку и опять — за «работу»!

Колонна на мосту, стоп!

Колонна на авеню, марш!

Белокурая, молодая, она всегда улыбается, ей всегда хорошо! По-моему, эта бездомная да еще я — самые счастливые люди во всем Нью-Йорке…

3.

Выполняя главную заповедь мистера Формана — нью-йоркский кэбби всегда в движении! — я, съехав с моста, гоню, сколько есть духу, на север, в район семидесятых улиц, пока не выхватываю пассажира. Уже вполне овладев этим маневром, однажды, разнообразия ради, я повернул на юг, проехал с полмили сквозь тишину безлюдных пока улиц-ущелий и стал петлять, петлять, пока вдруг не наткнулся на длинную желтую змею, голова которой лежала у подъезда отеля «Мэдисон».

Что делают здесь водители всех этих кэбов с выключенными моторами? Почему они не участвуют в утренней гонке?..

Я остановился, и в ту же минуту вращающаяся дверь вытолкнула наружу стандартного постояльца приличной гостиницы: светлый плащ с портфелем «атташе».

Светлый плащ оглянулся по сторонам, вдохнул полной грудью пропитанный автомобильной гарью воздух Мэдисонавеню и, взглянув на часы, направился к выстроившимся у подъезда такси.

Водитель первой машины полулежал на капоте своего «форда», опираясь щекой о выгнутую лебедем кисть. Заметив приближающегося клиента, он драматическим жестом отгородился от каких бы то ни было просьб:

— Я никуда не еду. Я отдыхаю…

— Моя машина занята, — сказал другой, смуглый кэбби, на голове у которого красовалась огромная кепка.

Когда я подъехал поближе, светлый плащ упрашивал следующего таксиста:

— Пожалуйста, отвезите меня на автовокзал. Я так спешу, я был бы вам так признателен…

— Нет, мистер: мы обслуживаем только иностранных туристов.

Отверженный уже тремя водилами, пассажир с нервическим смешком в голосе обратился ко мне:

— А ты, интересно, кого обслуживаешь?

— Всех, — кротко сказал я.

4.

На автовокзале пятеро черных подростков поджидали «большой кэб», чтобы ехать в отель «Мэдисон»: из всех нью-йоркских такси только в чекере позволяется возить пятерых пассажиров. Сошедшие с ночного автобуса мальчишки и девчонки выглядели сонными, помятыми, но одна — худющая, большеротая, казалось, только закончила собираться на бал. И блузка на ней — ослепительная, и юбчонка — невероятно пышная, и вся жизнь вокруг — праздник!

Хотя подружки на нее косились, к вещам, которые все укладывали в багажник, принцесса эта не притронулась, забралась на переднее сиденье и, даже сидя — «танцует»! И плечи ее движутся, и руки движутся: «Ну-ка, где тут у тебя радио?».

Чтобы не выглядеть круглым дураком (невозможно было ею не любоваться), напускаю на себя мрачность:

— Не бывает, — говорю, — в гаражных кэбах радио.

— Как же ты живешь без музыки?

Девчонки на нее откровенно злятся, а парни — не сводят глаз:

— А в какое ты ходишь «диско»? — кокетничает она с таксистом.

— Кэбби не шастают по «диско», — цежу я сквозь свои ненадежные, «временные» зубы: — мы много работаем…

Бесенята в глазах исчезли и, подавляя нарочитый зевок, она уже совершенно иным тоном, как бы засыпая от невыносимой скуки, которую я на нее навеял, переключается на ту единственную тему, которую зануда-таксист способен поддержать в разговоре:

— Ну, как поживает Люси?

— Что еще за «Люси»?

— Твоя жена!

И будто я уже ответил про жену:

— Как детишки?

— Тихий ужас! — говорю. — Можешь себе представить: примерно такие, как ты.

Рот до ушей, довольна! С трудом, по слогам читает по синей карточке:

— Vla-di-mir? Это имя или фамилия?

— Имя.

— Красивое… Терпеть не могу всех этих Томов, Клифов, Сэмов. Надоели! — Зыркнула в зеркало заднего вида, проверяя реакцию мальчишек и опять ерзает: что бы еще придумать?

— Ты из России?

— Угу.

— Еврей?

— Угу.

— Слушай, а что там, в России, живут только одни евреи?

Я подавился воздухом.

— Сэр! — всполошились мальчишки. — Она ничего такого не хотела сказать!

— В прошлый раз, сэр, когда мы были в Нью-Йорке, нас из аэропорта тоже вез еврей из России…

Поняв, что надо мной не смеются, я отвечаю примирительным тоном.

— Не знаю: таксистов из России в Нью-Йорке я что-то пока не встречал…

5.

Очередь желтых машин у отеля «Мэдисон» за время моего отсутствия не двинулась с места. На капоте первого кэба в той же томной позе возлежал все тот же таксист. Двое других: смуглый водитель в большой кепке и тщедушный, маленький, с остриженной ежиком седой головой курили, прислонившись к стене. Перед ними стояли две пожилые дамы и почтительно слушали: