6.

Да, отели бывают разные. И швейцары тоже. Черные, пуэрториканцы, англосаксы… Под «Плазой» стоит украинец, а под «Холоран Инн» — очаровательная блондинка. Лишь одна закономерность бросалась в глаза: все сговорчивые, «свои в доску» швейцары, которые охотно принимали мой однодолларовый аванс, стояли у захудалых гостиниц. А у процветающих, когда я, поставив свой чекер в очередь, подходил прощупать почву: «Доброе утро, дружище!», мне отвечали:

— Не крутись под ногами, парень! Стой там, где стоит твой кэб!

Самый престижный, самый блистательный отель в Нью-Йорке — это, конечно, «Вальдорф-Астория». Здесь останавливаются главы государств, нефтяные магнаты, владельцы контрольных пакетов, звезды… Это отель для хозяев жизни, здесь в чести лимузины. С телефонами и телевизорами, с холодильниками и барами… Если вы попросите, чтобы такой лимузин закрепили за вами на недельку — на время вашего пребывания в Нью-Йорке, — это вам обойдется тысчонки, эдак, в три-четыре…

Швейцар, сосватавший промышляющему самостоятельно водителю лимузина такую работенку, получает двадцать процентов комиссионных. Зная это, не так уж трудно представить себе, с какой миной выслушивает швейцар «Астории» обычную таксистскую просьбу: «Будь другом, дай мне „Кеннеди“. Я тебе заплачу…»

Как ни странно, но чаще, чем богачи, лимузины заказывают вовсе не богачи. Тысячами эти «вовсе не» не разбрасываются, ни на неделю, ни на целый день им «роллс-ройс» не требуется, но и от таких швейцару перепадает куда больше, чем от таксистов.

Вот у подъезда «Вальдорфа» под свисающими полотнищами звезднополосатых знамен появляется очень симпатичный и очень молодой человек.

— Чем могу служить? — склоняется швейцар.

— Найдется тут у вас приличный лимузин?

— О, разумеется…

— Сколько будет стоить?

— Пятьдесят долларов в час…

— Но мне нужен еще и-ээ-и толковый парень…

— Понимаю. Том!

Подлетает Том, на ходу снимает фуражку.

— Тебя зовут Том?

— Yes, Sir!

— Нужно съездить к Морскому вокзалу.

— Yes, Sir!

— Встретить одну леди.

— Yes, Sir!

— На обратном пути я выйду у «Тиффани», а ты отвезешь леди и по дороге, вроде бы к слову, скажешь, что возишь меня уже года три. Ясно?

— Yes, Sir! Если позволите, я на вас пожалуюсь.

— Это еще зачем?

— Скажу, что вы — кошмарный человек: работаете день и ночь. Замучали и себя, и меня. Что я решил от вас уходить…

— Э, да ты неглуп.

— Yes, Sir!

А на эстакаде, в порту, когда по сходням уже текут пассажиры, когда до ответственной встречи остаются — минуты, когда молодой человек порывается выскочить из лимузина, Том — не выпускает его… Том просит денег. Но сдачу с небрежно брошенной ему сотни — не отдает. И требует еще…

— Ты чокнулся?! Мы же условились: пятьдесят долларов в час…

— Сэр, лимузин подается минимум на два часа.

— Так ты же получил за два часа!

— Сэр, вы, кажется, заказывали — ээ — особый сервис… К подъезду, украшенному флагами, подкатывает серебряный «роллс-ройс». Из салона выпархивает баловница лет шестидесяти с распущенными волосами, в простецкой ситцевой юбке и шлепает босиком по асфальту, по мраморным плитам вестибюля…

Следом за баловницей шагает супермен. А за суперменом — шофер в черном костюме, в форменной фуражке, несет на скрюченном пальце маленькие босоножки…

Сегодня этот шофер получит на чай — пятьдесят долларов… За что?

Он идет, опустив глаза. У него седые виски и взрослые дети. Ему стыдно. И видавшему виды швейцару тоже стыдно. И мне…

И только две девчонки-продавщицы застывают посреди тротуара с широко раскрытыми от восторга глазами. Много-много раз представляли они себя выпархивающими из «роллс-ройсов», в немыслимых туалетах, в невообразимых мехах. Но такая подробность едва ли рисовались им даже в самых отчаянных взлетах их марихуанной фантазии…

7.

Впрочем, у всякого свой вкус: кому арбуз, а кому — свиной хрящик. Может, главам иных государств и нравится помпезная «Вальдорф-Астория», а нам, таксистам, прямо скажем, не очень… Поджидая клиента у «Вальдорфа» или у отеля «Пьер» кэбби чувствует себя, как запасной игрок: его пустят в ход, если что-то не заладится с лимузинами… Нет, всем этим отелям-дворцам я, как и каждый нью-йоркский кэбби, предпочитаю «Хилтон», подпирающий небо над Пятьдесят четвертым кварталом Шестой авеню!

Во всей некоронованной столице Америки не сыщется, наверное, таксиста, который хоть раз в недельку не тормознет у «Хилтона» сыгрануть в нашу «лотерею», возможный выигрыш в которой — рейс в аэропорт, а ставка — десять минут ожидания в непрерывно ползущей очереди…

Здесь, у «Хилтона», таксисту не позволено заявлять: «Я не возьму Пенсильванский вокзал», "Я не поеду в универмаг «Мэйси». Никто не хочет «Мэйси»! А потому катись, «хитрый Митрий», подальше от нашего «Хилтона»! Шансы же на выигрыш в лотерее под «Хилтоном» — самые высокие.

Тысячу номеров этого небоскреба населяют не хозяева жизни, не ее генералы, а публика, стоящая на социальной лестнице ступенькой ниже — «полковники»… Это самые занятые в Америке люди; никто не ценит свое время так высоко, как обитатели «Хилтона». Они не позволяют себе застрять в НьюЙорке на целую неделю. Они всегда спешат. Спешат стать завсегдатаями «Вальдорфа». От «Хилтона» до «Вальдорфа» всего шесть кварталов, но ведь большинству и целой жизни не хватает, чтоб эту дистанцию преодолеть…

Обычно постояльцу «Хилтона» за время пребывания в городе такси требуется трижды. Утром он едет в офис. Вечером — на развлечение. Завтра, в крайнем случае послезавпра — прощай, Нью-Йорк!

Ежедневно сотни гостей, покидая «Хилтон», по традиции благодарят швейцара денежкой. И «полковники» щедрее «генералов». Они самоутверждаются, когда суют швейцару пятерку или десятку, а, бывает, и больше…

«И я по-царски его вознаградил». «Я чувствовал себя уверенней, когда дал непомерные чаевые». Это заметки не оптовикабакалейщика и не биржевого спекулянта. Так написал о себе один из высокочтимых в нашем веке художников слова Джон Стейнбек («Путешествие с Чарли»).

8.

Двести долларов — это нормальный для швейцаров «Хилтона» день…По пятницам получают они и по триста, в кануны праздников уносят и пятьсот! Скажите: какой же душой надо обладатъ, чтобы при таких доходах еще и воровать у стоящих в честной очереди таксистов дорогие работы и продавать их — исподтишка?..

В кои веки достался и мне счастливый билетик: едва мой кэб стал первым, выходит пассажир в сопровождении тележки с багажом. Но швейцар не отдает мне законный выигрыш. Он с поклоном о чем-то спросил гостя, а в мой кэб сажает другого — «Колизей» или небоскреб «Крайслер» — 1.45! Спрашиваю, в чем дело? И в лучшем случае удостаиваюсь ответа, что гость с багажом — ждет. Знакомого… Жену…

Казалось бы, все прекрасно: он ждет, и я подожду. Погружу его чемоданы, отъеду от центрального входа несколько метров и буду ждать, как мы всегда ждем клиентов, за которыми заезжаем по договоренности. Но швейцар специально засадил в мою машину «Колизей», чтоб я поскорей уматывал, не мешал коммерции. Позади меня из второго или третьего в очереди кэба посылает швейцару воздушные поцелуи, таксист, который ему платит… А гостю с багажом швейцар уже шепнул, что сейчас усадит его в хороший кэб, к х о р о ш е м у таксисту*…

Сколько раз, карауля свою удачу у «Хилтона» и услышав команду «чекер!», я выруливал было из очереди, но швейцар меня останавливал: (* Это обычный трюк, который приносит швейцару двойные дивиденды: повышенные чаевые от гостя, которому оказано особое внимание (его не просто запихнули в кэб, а в — хороший!) плюс пошлина, взимаемая с таксиста.)

— Стой, где стоишь!

Что тебе не так? Ты же сам позвал чекер!

— Нужен гаражный чекер!

Это еще почему?

— Багажник без запасного колеса нужен — вместительный. Понял?

Вранье — на голову не налезет. Пока я водил гаражный чекер, мой багажник без запасного колеса не понадобился ни одному швейцару…

— Доллар таксистский тебе нужен, а не багажник, свинья ты в цилиндре! — ору я.

Гогочут кэбби. Омерзительны им бугаи в раззолоченных мундирах. Но кому охота наживать под отелем, у которого работаешь, недруга? Никто не вступится. Крики, скандал, и в результате я уезжаю пустым… Горите вы огнем без пламени!..

9.

Потом: лет шесть спустя, когда я уже больше не мог водить кэб, и свободного времени стало вдруг у меня так много, что потянуло меня все это вспоминать и записывать — понял я, что имелась, кроме прочих, у меня еще и личная причина, из-за которой никак не удавалось мне снюхаться со швейцарами: я их ненавидел! Попробуйте понравиться человеку, который вам ненавистен. Не думаю, что у вас это выйдет…

Я старался не стоять под отелями. Мотался по улицам. Но часам к четырем пополудни, когда нервы окончательно выматывало — бампер к бамперу! — скопление машин, а перед подъездом «Хилтона», в «гроте» выстраивалась вереница спешащих усесться в такси клиентов, когда желтая змея поползла безостановочно, словно удирала от опасности, я пристраивался в хвост — попытать удачу: может, мне удастся вырваться из городского ада — в аэропорт!

Однако, в часы «пик» рядом с общей очередью таксистов непременно возникала вторая — для избранных. Это подъезжали дошлые кэбби, которых швейцары «Хилтона» избрали себе в подручные, чтобы обжуливать «дураков», то есть всех остальных водителей.

Встав на раму кэба, как всадник в стременах, взмахом руки или гудком «конногвардеец» подает знак, чтоб его з а — метили. «Вижу!» — кивнул швейцар и, не отрываясь от основной работы, усаживая подряд всех пассажиров на короткие расстояния, следит, величественный и расторопный, за приближением очередного чемодана…

Чемодан!

— Куда вам ехать? Не знаете? Позвольте взглянуть на ваш билет. О, аэропорт Тетерборо. Я посажу вас, сэр, к надежному парню, который знает дорогу… О, сэр, большое-большое спасибо…

Дирижерский знак приглашает солиста вступить, и в хилтоновский «грот», огибая голову желтой змеи, врывается «гвардеец».

— Эй, куда прешь, ублюдок!

— Не видишь — очередь!

— Не давайте ему работы!

Но работу дает швейцар. Гневным взглядом, короткой фразой укрощается бунт таксистов:

— Он подбирает своего пассажира — по договоренности…

И поди — проверь. И когда — проверять? И — как? Уже захлопнут багажник. Уже умчался в овеянный легендами Тетерборо долларов за сорок, фыркнув гарью нам всем в морды, швейцаров данник, избранник — поздно скандалить… Получай, горластый правдоискатель, свои 1.55…

Поперхнулся бранным словом кэбби, поклялся, что в жизни колеса его не будет под этим гнусным «Хилтоном», и попадали в обморок от его угрозы и гости-"полковники", и швейцары, и рассыльные… Шваркнулось брюхо обделенного кэба о скошенную бровку при выезде из «грота» на Шестую авеню, а там — очередной «орел» машет крыльями, чтоб его заметили…

10.

— Как же ты прорвался к этой кормушке? — спросил я как-то одного из самых хищных хилтоновских коршунов — Феликса, московского в недавнем прошлом фарцовщика и изрядного, надо сказать, негодяя. Он не брезговал воровать работу даже у своих, у русских, под «Мэдисоном», и когда его совестили Ежик или все тот же Скульптор — простодушно объяснял:

— Вы тут годами стоите и один у другого работу не воруете потому, что вы все друзья. А мне никакие друзья на фиг не нужны. Мне нужны деньги в кармане!

Но был все же Феля таксистом. Русским. Начинал в одно время со мной. И носил тот же тяжкий камень на шее — 62.50, арендную плату. А, может, просто захотелось ему поразить меня своей пронырливостью — не знаю. Только поделился он со мной своей тайной, как куском хлеба — с другим голодным…

Подступиться к трехсотдолларовому швейцару для кэбби — немыслимо! Тем паче — иммигранту, который и объясниться толком по-английски не может… «Мертвым» субботним утром, выбрившись, приодевшись, запарковал Феликс свой чекер неподалеку от «Хилтона» и вошел в винный магазин:

— Дайте мне коньячок французский, виски шотландское, «Столичную» — все в один пакет. В подарочной упаковке.

Сделали.

— Еще один такой же пакет.

Швейцары-то дежурят у «Хилтона» парами…

С тяжелым пластиковым кульком в каждой руке отправился Феликс на штурм господствующей над таксистским Нью-Йорком твердыни. И сердце его не дрожало. Он знал, что победа будет за ним, что швейцары — возьмут! Он имел к людям подход…

Отель еще дремал. И караульные дремали. И желтая змея спала, растянувшись квартала на три… Людей у подъезда, в «гроте», почти не было.

Феля — к швейцарам. Показывает карточку — таксистские права. Так и так, вчера гость из «Хилтона» забыл в моем кэбе эти два пакета…

— Какой еще гость? Фамилия? Номер комнаты?

— Откуда мне знать…

Переглянулись швейцары, подозрительным чем-то пахнет. Но пакеты — нарядные, с бантами. И смотрит этот русский таксист такими честными глазами. Может, просто дурак?..

— Босс говорит: нельзя брать чужое. Но гут…

— О'кей, парень! В Америке самое главное — слушаться босса. И брать чужое, конечно, нельзя. Давай-ка сюда эти пакеты. Ты хороший кэбби…

Феля осмелел, подмигнул:

— Я внутрь не заглядывал, но, по-моему, там коньячок, виски, «Столичная»… Увидимся, ребята, в следующую субботу…

Минут через тридцать Феликсов чекер в порядке общей очереди вполз в просыпающийся «грот». Швейцары заметили, переглянулись. Тут — выносят багаж. Да Феля-то в очереди — третий…

Теперь, как птичка в кулаке, затрепыхалось Феликсово сердце. Неужто у людей совсем совести нет? Неужели — обидят? Не обидели:

— Чекер! — гаркнул швейцар.

Ну, не орел? На моих ведь глазах доходил парень. Грязный, заросший, жена его бросила. Ушла к хозяину медальона, израильтянину. На стоянке в «Ла-Гвардии» отошел как-то Феликс купить булочку, возвращается — чекер на брюхе лежит. Все четыре ската взрезаны. Не воруй у своих работу под «Мэдисоном»!.. И никто ничего не видел. Кому голову монтировкой раскалывать?!..

А теперь Феликс заново на свет народился! Бодр и весел. Работает по десять часов. Посадок у него за день — пятнадцать, выходной — святыня. Жена? А что — мало в Бруклине баб? Ты в русском бардаке на Брайтоне еще не был? Надо, надо сходить. Есть — конфетки!..

Раз в недельку паркуется Феликс на Шестой авеню, заносит работодателям их долю. Тихо, скромно. В конвертике…

Послушал я Фелю, посмотрел, как пересчитывает он свою выручку: шесть двадцаточек, — четыре десяточки (мне ведь не надо, чтобы таксист рассказывал, как он «сделал бабки». Мне, как и любому кэбби, достаточно одним глазом на эти «бабки» взглянуть: где твои пригоршни мелочи? Где пачка скомканных, взмокших в кармане однодолларовых бумажек? Знаем, кто ты такой!..). Поблагодарил я за науку, за откровенность, пообещал не болтать (теперь-то уж сколько лет прошло, Феликс открыл магазин кошерных деликатесов; говорят, хорошо торгует) — и подумал: а в самом-то деле, почему бы и мне не пойти столь заманчивой, а главное, уже протоптанной стежкой? В след ведь легче. И что я — сотнягой для такого дела рискнуть не могу? И ведь Феля меня приглашал. Видать, нужен ему еще один русский в шобле. Иначе — зачем бы рассказывал?..

Субботним утречком надел я свежую рубашку, выбрился, запарковал свой чекер на Шестой авеню возле винного магазина и — вошел.

— Вам помочь? — налетает на меня продавец, а я — отмахиваюсь:

— Погоди, дай поглядеть, подумать…

И чувствуя, что меня мутит, как с перепою, подумал: разве мало и без того пропитался я всякой грязью в такси? Зачем же мне непременно еще и в этой луже вываляться? Не смогу я «честно» глядеть в лица этим мерзавцам, называя «пароль»: «Нельзя брать чужое. Но гут…» Будут мои глазки юлить, бегать… Ну, а как не возьмут подношение, прогонят — ведь какой будет позор!.. Нет, я уж как-нибудь иначе. Не сошелся свет клином на «Хилтоне».

— Дай мне бутылку «Смирновской», — сказал я совсем уже было заскучавшему от моих раздумий продавцу. И купил еще для жены вишневки, этой, знаете, «Peter Hearing»…

Глава пятнадцатая. ЧЕСТНЫЙ ШВЕЙЦАР

1.

Был в Манхеттене только один отель — «Мэдисон»! — швейцары которого позволяли любому таксисту, в том числе и мне, дожидаться пассажира в аэропорт. Но, само собой, уникальное это место собирало немыслимые очереди желтых кэбов.

В первой половине дня у центрального подъезда «Мэдисона» дежурил молодой ирландец, не бравший с нас взяток; звали его Шон.

Вот мое первое впечатление о Шоне.

Погожий денек. Возле «Мэдисона» — ни одного такси. Радуясь возможности получить аэропорт без всякой очереди, я выхожу из чекера и становлюсь в «засаду», укрывшись за кипарисом в бетонной тумбе при входе в отель. Отсюда я вижу всех, а меня не видит никто. Подойдет к моему чекеру клиент, подергает ручку, увидит, что водителя нет, и отправится себе на угол ловить такси. Я же спокойненько дожидаюсь заветной минуты. Как только рассыльные выкатят на тележке багаж, я эдаким Соловьем-Разбойником выскочу из засады и схвачу чемодан!

Но пока чемоданов нет. И отель, и улица малолюдны. У подъезда прохаживается швейцар. Взад-вперед. Заложил руки на спину. Взгляд голубых глаз устремлен в пространство. Чуть шевелятся губы.

Розовощекий, двадцатипятилетний, в светло-синем цилиндре, который ему к лицу, он проходит мимо меня, и теперь я вижу в одной из заложенных за спину рук — книжку. Перегнута обложкой внутрь. Ба, да это стихи!..

Нравится вам такой швейцар?

Вдруг глаза под фетровыми полями вспыхнули: из отеля выплыла пожилая леди. Это ее появление зажгло Шона такой радостью. «Доброе утро. Такси?». Косой взгляд в мою сторону. Поднята рука, свисток. Скользнула в карман принятая с легким смущением монетка.

Но, усадив даму в кэб, швейцар не захлопнул дверцу. Он почему-то снял с головы цилиндр, и верхняя половина его туловища скрылась в салоне машины…

И снова мерные шаги взад-вперед. И губы, шепчущие стихи. И яркое, как фотоблиц, сияние глаз при появлении каждой женщины…

За моим чекером пристроился еще один кэб. Толстый американец с трудом выбрался на тротуар и, указывая в сторону отеля, о чем-то спросил парня в цилиндре.

Брови Шона взметнулись удивленными дугами. Таксиста, который был по возрасту вдвое старше, швейцар не удостоил объяснения, как пройти в туалет.

И все-таки мне этот Шон понравился. И стихи. И галантность по отношению к пожилой даме. Даже влюбленность его во всех женщин показалась мне милым мальчишеством. Хамское же обращение с таксистом было, с моей точки зрения, простительно: мечтатель, а жизнь груба… Кэбби, наверное, досадили парню: известные ведь скандалисты.

Но я наблюдал Шона не раз и не два… Его лицо, словно неправильный английский глагол, имело три навсегда застывшие формы: каждый гость отеля вызывал в Шоке прилив подобострастия; каждая женщина — вспышку восторга; третья же форма (неприятного удивления: «Неужели я должен с этим ничтожеством общаться?») — была обычно обращена уже к спине подходившего за чем-нибудь к Шону рассыльного или официанта из соседнего кафе, но не таксиста.

С таксистами Шон никогда и ни по какому поводу не разговаривал. Он презирал наше племя. Потому и денег наших не брал…

Ежедневно в 12:00 — часы можно было проверять — к центральному подъезду подкатывал белый «роллс-ройс», и Шон исчезал в вестибюле.

Он появлялся через несколько минут, выводя в паре с рассыльным полупарализованную, еле державшуюся на спичечных ногах старуху, с дряблых щек которой при каждом шажке осыпалась розовая «штукатурка».

Подмигивая нам и хвастая пятидолларовой бумажкой, в отель вприпрыжку возвращался рассыльный, а Шон, сняв цилиндр, исправно заглядывал в салон «роллс-ройса»…

Впрочем, какое мне было дело до задницы Шона, торчавшей наружу? Разве я шпионил за ним? Но однажды в полдень, оказавшись на противоположном тротуаре у «Мэдисона» и наблюдая за процедурой усаживания румяной «смерти» в «роллсройс» с другой точки, я увидел, как, выставив на обозрение свой зад, швейцар выцеловывает пергаментные складки шеи. Скрюченная лапка ласкала его затылок…

2.

Однажды, получив нагоняй от менеджера из-за фокусов таксистов-"аэропортщиков", взялся Шон наводить у отеля порядок: первый кэб берет первую работу! Тот, кто откажется взять пассажира на короткое расстояние, не получит и пассажира в аэропорт.

Водителем головной машины, которому досталось выслушать впервые пренеприятное это предупреждение, оказался безответный Ежик. Но даже и он возмутился столь грубым нарушением традиций «Мэдисона». Бывший архитектор не стал, разумеется, ни огрызаться, ни «спориться». В знак протеста он уехал от отеля — пустым.

Следующим в очереди стоял кэб тщедушного, с впалыми щеками пуэрториканца Риччи.

— Ты работаешь? — спросил его Шон.

— Я жду «Кеннеди», — ответил Риччи.

— В таком случае, ты напрасно теряешь время, — предупредил таксиста швейцар и больше к нему не обращался. Когда гостям требовалось такси, Шон подзывал кэб с улицы. И то же самое Шон проделал, когда появился рассыльный с двумя чемоданами: поднял руку и дунул в свисток.

Риччи открыл багажник, но успел погрузить лишь один чемодан, а другим уже завладел кэбби, подскочивший к отелю по свистку.

Два таксиста стояли друг перед другом, сжав кулаки. Однако Риччи понял, что если они сейчас подерутся, от этого выиграет только тот, кто их стравил.

— С тобой я не буду драться, — сказал Риччи таксисту и шагнул к швейцару.

Шон был сильней и моложе. Риччи явно не мог с ним справиться. На что он рассчитывал?

Ухватившись за поля цилиндра обеими руками, Риччи с обезьяньей ловкостью натянул его на голову Шона по самые плечи. Голова исчезла, будто ее оторвали; и тогда внезапный удар в живот согнул ослепшего Шона пополам. Второй удар швырнул его на асфальт. После третьего — ногой по ребрам! — швейцар уже не смог подняться…

Подобные зрелища — не в моем вкусе, и я потихоньку «слинял».

3.

Несколько дней держался я подальше от идиотской этой гостиницы, объезжал ее, что называется, десятой дорогой, но как-то раз пришлось мне высадить клиента возле дома напротив «Мэдисона», и я увидел у центрального подъезда израильтянинакэбби по имени Шмуэль, с которым мне очень даже хотелось бы кое-что обсудить.

Стоя посреди тротуара, на том самом месте, где положено находиться швейцару, Шмуэль допрашивал: «Куда вам ехать?» — каждого появляющегося из двери гостя, останавливал кэб, принимал чаевые.

— Учитесь, как делать деньги! — веселился Шмуэль, показывая нам горсть собранной за несколько минут мелочи.

«И не совестно?» — подумал я, не решаясь, впрочем, сделать замечание вслух. Сметливый Шмуэль был непререкаемым авгоритетом для работавших под «Мздисоном» таксистов: и для израильтян, и для русских, и для арабов. Со Шмуэлем кэбби советовались по самым серьезным вопросам: у кого, например, у греков или у поляков, или же у пуэрториканцев можно подешевле взять в аренду медальон? И даже хозяева медальонов интересовались мнением Шмуэля: у какой, скажем, из страховых компаний — лучшая (не самая дешевая, а самая надежная и самая выгодная) страховка: у «Игала», у «Эмпайр» или у «Нассо»?.. С того самого дня, как я получил неизвестно за что повестку в уголовный суд, у меня гвоздем сидело в голове — показать ее именно Шмуэлю. Но за прошедшие с тех пор недели мне так и не представился случай сделать это. Застать Шмуэля под «Мэдисоном» было трудно: он не торчал здесь с утра до вечера, как большинство таксистов, которых я знал. Шмуэль принадлежал к той немногочисленной когорте водителей экстракласса, которые дружили со всеми швейцарами и работали под всеми отелями…

Сейчас, однако, Шмуэль вес себя недостойно, с точки зрения таксиста, усаживая гостей отеля в кэбы и получая ЗА ЭТО квотеры, и мне вообще расхотелось просить у него совета. Стыдясь поведения всеобщего любимца, я сам остановил такси для какой-то девушки, а протянутый квотер — не принял.

Шмуэль немедленно оттер меня плечом и, не закрывая дверцу, подождал, пока девушка выложит монету на его ладонь.

— Это не твои деньги! — сказал мне Шмуэль и направился к подпиравшему стенку у входа в отель кряжистому, коротко остриженному парню, на котором не было цилиндра и на которого я не обратил внимания: мало ли кто ошивается возле гостиницы.

Шмуэль ссыпал мелочь в карман кургузого, не по росту, сюртука и похлопал парня по плечу:

— Это наш новый босс, ребята! Как тебя зовут?

— Меня зовут Фрэнк, — отвечал, набычившись, парень. Он, безусловно, знал, при каких обстоятельствах таксист избил Шона, его предшественника на этом посту, и потому сейчас, впервые, по-видимому, вступив в разговор с шоферюгами, счел своим долгом предупредить их.

— Передайте своему другу, — сказал Фрэнк, ни к кому из таксистов конкретно не обращаясь, — пусть он лучше здесь не показывается. Полицию я вызывать не буду: сам сверну ему шею.

— Напрасно ты так говоришь, — миролюбиво возразил Шмуэль. — Ты стоишь здесь не потому, что тебе это нравится, а потому, что зарабатываешь деньги. И мы тоже зарабатываем здесь деньги.

— Мне платит менеджер, — сказал Фрэнк. — И я буду делать то, что он требует, а не то, что хочется вам.

Когда появился рассыльный с чемоданами, Шмуэль открыл багажник и протянул Фрэнку доллар. Но Фрэнк отрицательно покачал головой: он хотел быть честным швейцаром.

4.

Когда к очередям под «Мэдисоном» добавился еще и честный швейцар, там и вовсе житья для таксистов не стало. Не только на меня, на многих матерых кэбби произвел гнетущее впечатление отказ Фрэнка взять у Шмуэля доллар. «Мэдисоновские» аэропортщики расползались по городу в поисках новых пристанищ…

«Число посадок» — жестокий показатель количества пассажиров, воспользовавшихся моим кэбом, — росло ото дня ко дню: 28, 36, 42, 53…

Деньги, конечно, я зарабатывал, но давались они — кровью. По утрам все чаще не было у меня сил подняться, и все чаще я не мог донести пригоршню воды до лица.

А знойное лето между тем превращало Манхеттен в раскаленную духовку; приходилось поднимать стекла и включать кондиционер.

«Как у тебя тут чудесно!» — говорили мне пассажиры, усаживаясь в чекер. Но за эту поблажку, за пользование кондиционером, таксист расплачивается не только перерасходом горючего. Понежится кэбби минут эдак сорок в зефирно-ласковых струях, — бац! — на приборной панели загорается красный сигнал, и одновременно беспомощный чекер останавливается посередине авеню. Отключился, не выдержав нагрузки, двигатель. Стой теперь и жди, пока он — остынет.

Пришлось вернуться под «Мэдисон», в русскую стаю. Опять Начальник, Длинный Марик, Скульптор; одни и те же, осточертевшие рожи — глаза мои бы их не видели! Постоишь часа два — получишь клиента на десятку — в «Ла-Гвардию»… Как носильщики, которые будучи не в состоянии взвалить на плечи чересчур тяжелую ношу, вынуждены уменьшать ее вес (хотя из-за этого им придется вместо одной ходки делать две), мы расплачивались за потерянные у отеля часы — ночной работой, а утром, не отдохнувшие, не имея сил крутить баранку, снова становились под отель… На скользкую я ступил дорожку…