Когда мы приглашали из Днепропетровска, а было это в конце 1978 года, довольно хлипкого на вид полузащитника Анатолия Демьяненко, многие в Киеве пожимали плечами: «Еще один дублер приехал, промурыжат его годик-другой, помыкается сам среди именитых, да и вернется восвояси».

Первое время я замечал, что Толе было несколько неуютно у нас, над ним слегка подтрунивали, но разгуляться шутникам взявшие его под свое крылышко Коньков и Веремеев не давали, жил он первое время у Бессонова, постепенно вошел в коллектив, стал в нем своим, приняли его безоговорочно.

Характер, между прочим, не последнее дело. Коллектив не терпит пустомелей, обманщиков, трусов, высокомерных, злопамятных, завистников – отторгает их. Мне представляется (сужу по своему тренерскому опыту), что со скверным характером в хорошем коллективе может задержаться только выдающийся футболист. Ему прощают многое, и то – до определенного предела. Если же чересчур, как говорят дети, задается, то ставят на место. Собственными силами, не прибегая к помощи администрации и зачастую даже не информируя ее о случившемся. Уроки коллектива бывают намного поучительнее самых душеспасительных бесед, проводимых старшим тренером и начальником команды.

Демьяненко покорил всех работоспособностью на тренировках. Для реализации его отменных физических способностей необходимо было предоставить ему оптимальный простор на поле. Простор был найден на левом фланге нашей обороны, где он начал действовать с невиданным до тех пор, на мой взгляд, среди крайних защитников размахом. В некотором отношении Демьяненко превзошел своего предшественника Матвиенко, значительно усилив атаку. Он без устали «перепахивал» широкими шагами зону длиной 60–70 метров вдоль боковой линии и выглядел после матча так, будто этот адский труд доставляет ему огромное удовольствие.

Анатолий много забивал в клубе и сборной, в которой за короткий срок стал одним из ведущих игроков. Признание его в 1985 году лучшим футболистом страны не пошло ему на пользу. Удивительно, но факт: за редким исключением (Блохин, например), игрок, признававшийся журналистами первым номером, следующий сезон проводил заметно хуже. Не обошла эта участь и Демьяненко.

1986-й – не лучший его год, хотя в ранге капитана киевского «Динамо» он получил в Лионе Кубок кубков из рук президента УЕФА Жака Жоржа, а в Мексике, уже в качестве капитана сборной, вывел команду на поле.

Я верю в Анатолия Демьяненко, верю, что некоторый спад в его игре преодолим – залог тому его собственное осознание своих ошибок. Я знаю характер этого парня, его натуру, не испорченную «звездной» или «предзвездной» болезнью (в зазнайстве и погоне за дешевой популярностью его обвинить невозможно), знаю об умении постоять за честь коллектива, видел, как он за коллектив переживает. Надеюсь, у нас еще будет возможность вместе решать серьезные задачи. Ждать их в сегодняшней футбольной жизни долго не приходится.

Игроком основного состава киевского «Динамо» Владимир Мунтян стал задолго до моего прихода в эту команду, еще в 1966 году, когда ведущие футболисты уехали в Англию на чемпионат мира, и 19-летний резервист заменил одного из них, да так ярко выступил, что киевский клуб без молодого диспетчера уже и не мыслился.

Опытного футболиста тренеру привлечь на свою сторону и легче, и труднее, чем неискушенного. Легче, потому что опыт помогает ему воспринимать новое значительно быстрее. Труднее, потому что за долгие годы работы складывается определенная система привычек и стереотипов. Мунтян с его безукоризненной техникой, по-кошачьи мягким обращением с мячом, отменной координацией, умением мгновенно принимать верные решения, точным сильным ударом был нужен новой команде, мы весьма на него рассчитывали и прямо сказали ему об этом. Мы, правда, немного опасались, что ему сложно будет переносить тренировочные нагрузки нашей программы, но он с ними справлялся почти безупречно, а когда самый старший игрок делает на занятиях все, то грешно не делать этого же молодому.

Один из немногих «коренных» динамовцев Киева (в школе «Юного динамовца» он появился в семилетнем возрасте, в 1953 году), он воспитан на традициях клуба. Мечтал, правда, одно время о «Торпедо», ибо там играли кумиры его детства Воронин и Стрельцов.

Раньше, чем мы пришли в команду, он понял, что на «чистеньких» мячах в классный футбол на высоком уровне уже не сыграешь, необходимо совершенствовать искусство обороны, и первым эту мысль привил ему В. А. Маслов. Мы практически ничего не стали менять в игре Мунтяна, попросили лишь обратить большее внимание на участие в коллективных действиях. Дважды Володе ничего объяснять не требовалось.

Каким бы прекрасным ни был игрок, один он не в состоянии решить исход встречи в современном футболе. Необходима довольно большая группа отменно подготовленных футболистов, которые определяют игру команды. Времена личных подвигов Пеле, Пушкаша, Гарринчи, Эйсебио, Круиффа, которые могли с некоторой помощью ассистентов, сами решать задачи игры, канули в Лету. На мой взгляд, голландцы не стали чемпионами мира в 1974 году в основном по одной причине: Круифф, будучи одновременно и капитаном, и игроком, и тренером на поле, хотел слишком многое сделать в одиночку и заставил поверить в свои феноменальные возможности партнеров, которые возлагали на него слишком большие надежды, в итоге не осуществившиеся. Круифф тогда, если уж вспоминать, вообще не должен был играть в финале. В матчах, проходивших до решающей встречи, он чувствовал себя не совсем хорошо и, как утверждали тогда голландские эксперты, был не в лучшей форме. Именно поэтому Фогтс выключил его из игры, именно поэтому он сам пытался начинать атаки со своей половины поля, которые захлебывались либо во время его индивидуальных проходов, либо на второй-третьей передаче. Забив гол, голландцы стали вести себя так, будто они выигрывают по меньшей мере пять мячей, в их действиях стала прослеживаться небрежность, а Круифф и Неескенс – два явных лидера – не сумели переубедить партнеров и позволили сборной ФРГ оправиться от шока, вызванного пропущенным с пенальти мячом, собраться и полностью перехватить инициативу…

Мунтяну не возбранялось использовать свои лучшие индивидуальные качества. Напротив, его непредсказуемые ходы, в которых разбирались только партнеры, отменно дополняли командную игру, придавали ей яркость, элегантность, некоторый шарм.

В победном для нас розыгрыше Кубка кубков Владимир Мунтян сыграл в восьми матчах из девяти, в том числе и в финале, забил два гола. Многого стоят его 49 матчей в составе сборной и участие в мексиканском чемпионате мира в 1970 году.

Мы не включили в состав олимпийцев в 1976 году 30-летнего Мунтяна. Возможно, это была наша ошибка, хотя тогда мы были уверены в своей правоте. Мы объявили ему о своем решении на базе в Конча-Заспе за сутки до отлета в Москву, где собиралась вся наша олимпийская делегация. Он ничего не сказал, только кивнул и вышел. Во дворе он сел за руль своей машины, сидел без движения, откинувшись на спинку, минут десять, потом включил зажигание и поехал, сосредоточенно и уверенно как всегда. Я подумал: лучше иметь на сборах перед крупным турниром уже полностью укомплектованный состав, чтобы не принимать участия в таких сценах.

Утром следующего дня Мунтян приехал в аэропорт проводить команду и пожелал ей удачи. После возвращения из Монреаля мы услышали совсем иную версию (убежден, что информация исходила не от него): якобы Володя был уверен, что летит вместе с нами, а мы его в последний момент высадили прямо с вещами из самолета.

Я не собираюсь вспоминать подробности самого активного участия Володи в послемонреальском конфликте, о котором на этих страницах уже рассказано, о его собственных дисциплинарных погрешностях, которые ему чаще всего сходили с рук при всеобщем попустительстве. Не в этом дело. Все эти частности, преходящие и временные, не могут затмить главного: Владимир Мунтян – одна из самых ярких фигур советского и европейского футбола конца 60-х – первой половины 70-х годов.

Не уверен, что можно найти тренера, не пожелавшего бы иметь в своей команде Анатолия Конькова. Потрясающие его способности не вызывали сомнений, хотя противоречивость характера, заметная в жизненных ситуациях, проявлялась иногда в игре и сказывалась на ней.

Базилевич, работавший в 1973 году в «Шахтере», в котором играл Коньков, приложил много сил и стараний, чтобы заполучить этого великолепного футболиста в нашу команду, с которой мы планировали покорить футбольную Европу. В 1986 году Базилевич, вновь возглавив «Шахтер», предложил Конькову стать вторым тренером. Вместе они проработали год, после чего старшим стал Коньков, а Базилевич уехал в Болгарию тренировать софийскую «Славию»…

У меня до сих пор нет сомнений, что Коньков – игрок уровня Франца Беккенбауэра. В отборе мяча он был безупречен, его передачи были точны, своевременны и направлены в нужное место, он, как никто, умел за короткий отрезок времени определить слабые места у соперника и вместе с партнерами обрушивал именно в эти точки всю мощь наших атак. На позиции опорного хавбека равных Конькову не было.

«Все, больше не могу, сил нет», – сказал он однажды на тренировочных сборах в первую или во вторую неделю своего появления в команде в начале 1975 года. Его адаптация к нагрузкам проходила довольно болезненно на фоне других игроков, которые в этом режиме работали весь предыдущий сезон. Как потом выяснилось, «не могу» вырвалось непроизвольно. Конькову не надо было говорить: «Как же так, а остальные почему могут?». Он все видел сам, играть в Киеве в хороший футбол хотел, пробился в основной состав, который обыграл турецкий «Бурсаспор», голландский «Эйндховен» и венгерский «Ференцварош» в Кубке кубков.

Мы не сумели тогда настоять, чтобы Конькову, как и остальным, было присвоено звание заслуженного мастера спорта. На него были здорово сердиты функционеры из Спорткомитета из-за старых грехов, за которые он одно время был дисквалифицирован, и в Скатертном переулке даже слышать не хотели о таком поощрении Конькова. Впоследствии, когда он закончил играть, справедливость была восстановлена.

«Какая разница, со званием играть или без звания? – говорил тогда Анатолий, хотя ему, наверное, все-таки было обидно. – Вы можете, например, представить себе заслуженных мастеров спорта ФРГ или Голландии? А ведь играют, и ничего, как видим, играют».

Коньков отдал футболу далеко не все, что мог бы. Не знаю, по какой причине, но он начал постепенно угасать. Вероятно, он не видел возможностей для возрождения команды или видел, но не был уверен, что будет в состоянии играть в новой команде первые роли. Не знаю. Во всяком случае, он начал готовиться к уходу из футбола, и первым признаком этого стала последняя его игра за сборную 11 октября 1978 года в Венгрии в рамках отборочного турнира чемпионата Европы. Проводя этот матч, он поблагодарил партнеров и тренеров и попросил его больше в сборную не вызывать, сославшись на недостаточную готовность и неважное самочувствие.

В клубе его игра на месте заднего центрального защитника поначалу нареканий тренеров не вызывала, ему нравилась новая «должность», в которой раньше он, бывало, выступал лишь от случая к случаю. Помню, говорил даже: «Если последить за собой хорошенько, на этом месте можно лет до пятидесяти играть». Он дотянул до 1981 года, когда ему исполнилось 32, и с нескрываемой торопливостью, горя от нетерпения устремился в тренерское дело, надеясь наверстать то, что недодал футболу, на новом поприще. Если он не перегорит в ожидании скорых успехов и если не скрутит его тяжелая тренерская доля, из него может получиться хороший специалист.

Скорость, на которой самобытный парень из-под Казани Виктор Колотов ворвался в наш большой футбол, казалась непостижимой. Вторая лига – сборная – киевское «Динамо» – все в один присест, за вычетом времени, когда ему не давали играть из-за появившегося вдруг ошибочного, на мой взгляд, фельетона, обвинявшего Виктора во всех мыслимых и немыслимых грехах. Маршрут фантастический, и вполне понятной была битва за способного футболиста, развернувшаяся между несколькими клубами сразу.

Диапазон игры его неповторим, все он делал настолько правильно и вовремя, что болельщики на трибунах, сразу зачислившие Колотова в разряд любимцев, не переставали диву даваться. Сделав передачу, короткую ли, среднюю, длинную, он стремглав летел к воротам, его останавливали, пихали, цепляли, но он был неудержим и всегда стремился к максимальной цели – оказаться первым у мяча после прострела партнера и забить.

Сейчас это вспоминается не так явственно, как сразу после матчей, но Колотов забивал много красивых, ярких мячей, претендовавших бы сейчас на «лучший гол месяца».

Более молчаливого человека я в жизни не встречал. Сам немногословен, но таких не видел. Если он говорил, то только по делу – ни одного лишнего слова. В глаза мог сказать любому все, что о нем думает. Бил редкими словами по самолюбию, не щадя при этом и себя. Слышать неприятно, а что поделаешь – все верно и сказано человеком, к которому претензий почти никогда ни у кого не возникало и возникнуть не могло – ни в быту, ни на тренировках, ни в игре.

О работоспособности Колотова ходили легенды, шутники утверждали, что, если нужно, он и третий тайм отыграет, и четвертый, причем с той же неутомимостью, что и первые два. Но я подметил одну характерную деталь. Если обычно футболисты стремятся хоть какие-то крупицы сил сберечь, то Колотов выкладывался за полтора часа весь, без остатка. Он знал, что ему работать 90 минут и работал на полную катушку, доводя себя до состояния невменяемости. После игры с «Эйндховеном» в Киеве – матча высокого уровня и большого напряжения, когда у футболистов не осталось никаких сил, когда мы с Базилевичем не могли стоять в раздевалке – ноги не держали, а сидели в креслах, из душевой вышел Колотов, оглядел всех внимательно и спросил в тишине: «Так они нам забили гол или нет?» Раздался мощный взрыв хохота. Во внутреннем дворике Центрального стадиона, как нам потом рассказывали, он был принят за проявление неуемного восторга. Кто-то из ребят, по-моему, Володя Мунтян, воскликнул: «Ну ты даешь, Витек! Успокойся, осталось так, как было, – 3:0, если, конечно, судья им голик в протоколе не приписал». «Понятно», – невозмутимо сказал Колотов и снова отправился в душевую.

Колотов, работавший в киевском «Динамо» до нашего прихода, сознательно и одним из первых пошел на преодоление трудностей, связанных с предложенной нами программой. Он понимал, что в случае успешной реализации программы и отработанной на тренировках игры команда может подняться на новый, гораздо более высокий качественный уровень. Ему, прирожденному универсалу (говорят, что однажды, еще до нашего прихода в клуб, он в Бельгии в товарищеском матче играл в воротах, и весьма неплохо), не надо было долго объяснять преимущества коллективного гармоничного футбола.

Как-то мы смотрели на базе видеозаписи двух игр с участием «Аякса» времен Стефана Ковача. Колотов вдруг оторвался от экрана и сказал вопросительно-утверждающе: «Мы в такой футбол должны играть?!» И добавил спустя мгновение: «Только на более высоких скоростях».

Характеризующую Колотова историю поведал бессменный врач сборной Савелий Евсеевич Мышалов: «В 1973 году в московском матче со сборной Франции Виктор подошел ко мне в перерыве и сказал: «У меня один глаз не видит». В игре был момент, когда он получил сильный удар мячом по глазу. И вот глаз не видит. Я – к тренеру, Евгению Ивановичу Горянскому. «Менять надо Колотова!» Перед окончанием перерыва Виктор подходит ко мне и говорит: «Все в порядке с глазом». А у меня и времени уже не было проверить. Пошел он играть. После игры подходит. «Не видит глаз», – говорит. Закончилось это месяцем в госпитале».

Капитанская повязка свалилась на него словно гром в ясную погоду. Он привык считать себя рядовым футболистом, скромно и честно делающим свое дело, и вдруг… Реакция на доверие и уважение выбравших его ребят была ожидаемой: власть какая-никакая, а все же власть, ни на йоту его не изменила. Он не стал покрикивать на партнеров, не напускал на себя важный вид и не говорил менторским тоном. Капитанство он расценил как необходимость быть примером в жизни, на тренировках и в игре.

Я не собираю специально футбольные реликвии – вымпелы, фотографии, значки, но среди скопившихся за многие годы вещей бережно храню неиспользованный билет на матч киевского «Динамо» с московскими армейцами 22 июня 1941 года, фотографию команды 1961 года, когда она впервые выиграла чемпионский титул, и фото, на котором Виктор Колотов высоко поднимает над головой первый в истории советского футбола европейский кубок для клубных команд.

Больше, чем Володя Веремеев, со мной, пожалуй, никто не спорил. Он последовательно пытался убедить меня в том, что футболисту на базе перед игрой делать нечего, надо готовиться дома, в спокойной обстановке, слушая музыку или же читая. «Хорошо, – говорил я ему, – отпущу я тебя, еще несколько человек, в благоразумности которых уверен на сто процентов, а остальные? Как остальные ребята это расценят, ты подумал? Я бы на их месте взбунтовался. Это первое. А второе, поверь: какой бы гнетущей ни казалась тебе обстановка в «резервации», как вы называете базу, лучше, чем здесь, к игре ты не подготовишься. С питанием, в отличие от города, проблем нет никаких, на тренировку не надо мчаться тридцать километров туда – тридцать обратно, продуманный режим, врачебная помощь – словом, все условия для работы и отдыха».

Сейчас Веремеев, работая вместе со мной в тренерском штабе киевского «Динамо», говорит: «Я был нрав с точки зрения игрока, вы – с точки зрения тренера. Тренерская правота выше, поскольку исходит она прежде всего из интересов всей команды, игрок же волей-неволей, как бы он ни хотел иного, свои интересы ставит выше».

Веремеев с воодушевлением воспринял возможность играть в новый футбол, мечтал, оказывается, об этом. Мы поняли друг друга с полуслова во время первого нашего серьезного разговора с ним в Ташкенте. Я сказал ему тогда: «Ты можешь играть лучше». И говорил я это не только для того, чтобы его вдохновить. Мы видели Веремеева в отдельных матчах киевского «Динамо» при В. А. Маслове и заметили у него нереализованные возможности. «Не знаю, смогу ли, – ответил он, – но что хочу – это точно».

Хрупкость сложения Веремеева обманчива, даже визуально можно было определить, что его организм способен выдерживать большие нагрузки, и медицина подтверждала это.

Ему было интереснее и легче действовать впереди, но наступила в команде такая пора, когда каждый должен был отрабатывать и сзади, не гнушаться черновой работы. Я бы не стал характеризовать Веремеева как идеального универсала, по к выполнению функций соседа на поле он был готов процентов на шестьдесят-семьдесят.

Уже тогда, в 1975-м, мы задумывались о количественном и качественном насыщении средней линии, и получалось весьма неплохо, когда в полузащите орудовали вместе Коньков, Колотов, Веремеев, Мунтян и Буряк. Правда, затем из-за постепенного схода со сцены корифеев и отсутствия высококвалифицированных исполнителей этой идеи от нее на время пришлось отказаться.

Он не выступал в Базеле. Две желтые карточки, показанные испанцем Санчесом Ибаньесом в полуфинале в Эйндховене, означали удаление и автоматический пропуск следующего матча. Веремеев бродил с повязкой «Пресса» и фотоаппаратом «Смена» в руках вокруг поля и, по-моему, щелкнул камерой раза два, не больше. Во всяком случае, снимки потом не показывал.

Передачи Веремеева были хрестоматийными, и очень жаль, что не сделан вовремя видеофильм под таким, например, названием: «Пасы Владимира Веремеева» – хорошее было бы учебное пособие.

Он доверял интуиции, и не однажды хотелось крикнуть: «Куда? Зачем?», когда он без остановки использовал катящийся или летящий мяч для выполнения дальней передачи, заметив оказавшегося в выгоднейшей ситуации партнера. В его голове работала маленькая ЭВМ, и пока он на скорости мчался вперед, она выдавала ему решение, иногда застававшее врасплох даже своих, не подозревавших о расчетах «машины». Свои в конце концов к его ходам привыкли, для этого и существуют тренировки, противников же он продолжал обескураживать.

Веремеев достиг почти совершенного мастерства импровизации в условиях строгой коллективной игры, что заметно отличает очень хорошего футболиста от среднего.

Монреальское фиаско он переживал как катастрофу, но довольно быстро встал на ноги в следующем, чемпионском сезоне, – я боялся, что излишняя чувствительность не позволит ему сделать это. Последние десять матчей в киевском «Динамо» провел в 1982 году, когда из «могикан» 1975-го оставались Буряк, Блохин и он. Спустя два года стал начальником команды.

Леонид Буряк ушел предпоследним из той плеяды, сыграв 24 матча из 34 в 1984 году. Вокруг его ухода и последующего появления в московском «Торпедо», а затем в харьковском «Металлисте» возник целый клубок слухов, в свою очередь породивших различные домыслы, прежде всего о конфликте между Буряком и мной. Леонид в печати публично объяснил, что совесть его перед киевским «Динамо» чиста, что никого он не предавал – ни Лобановского, ни команду. «Но интриги вокруг меня, – сказал он, – плелись давно, и люди, которые были заинтересованы, чтобы я ушел, радовались, когда это случилось».

Насколько мне известно, в киевском «Динамо» никто Леонида в нечистой совести и тем более в предательстве интересов команды никогда не обвинял. Ничего не слышал я и об интригах и о заинтересованных в его уходе людях.

Повторюсь, мы никого не отчисляем, кроме тех, кто нарушает нормы жизни команды. Тех, кто просится, отпускаем. Буряк хотел полных гарантий того, что он будет играть в основном составе. Разумеется, дать их ему мы не могли, как не даем никому. Критерий один – игра.

Наверное, одна из самых сложных проблем для тренера – решиться не выставлять на матчи популярных игроков, если они не в форме. Такие решения принимать трудно, их, как правило, не готовы принять сами футболисты, считающие, что место в основном составе для них зарезервировано навсегда.

Участие Леонида в 24 матчах в 1984 году (меньше него тогда сыграли Кузнецов, Рац, Яковенко, Михайличенко и Бессонов, столько же – Заваров), мне кажется, опровергает все слухи о дискриминационном к нему отношении, а ведь мы видели потерю Буряком скорости, стремление сыграть в основном в «чистый» футбол, особенно не утруждая себя черновой работой, от которой, кстати, его освободили полностью в двух следующих командах– «Торпедо» и «Металлисте».

Я не имел ничего против того, чтобы он продолжал карьеру игрока в любой другой команде, он выбрал «Торпедо», и это его право. Расстались без истерик, но на довольно напряженной нервной ноте. Следующий сезон убедил пас в том, что Леонид, останься он в команде, несколько бы тормозил общекомандную скорость, которую удалось набрать и в матчах чемпионата, и во встречах европейского кубка. Конечно, можно было тогда предположить: убери, мол, из киевского «Динамо» Блохина, Балтачу, Демьяненко, Бессонова – и это будет рядовая средняя команда. Предполагать можно что угодно, реальность же совсем иная.

Всегда элегантный в жизни, Буряк на футбольном поло оставался верным стилю, и его безошибочно можно было отличить по бегу с высоко поднятой головой (глазами он искал своего друга Блохина и часто делал ему передачи даже тогда, когда из хода событий вытекало более разумное продолжение), по аккуратной прическе, по мягкости обращения с мячом даже при «стыках» или при выполнении подкатов, которые он но любил.

Он – из футбольных романтиков, но не из безнадежных, для которых главное – потешить публику каскадом трюков, побегать по зеленой лужайке в свое удовольствие, а из тех, которые не только в состоянии принять душой принципы сугубо коллективной игры, но и привнести в нее что-то свое, частицу романтики, что ли.

По-моему, от Буряка пошла легенда, будто в киевском «Динамо» отменены «стенки» – эдакий трючок, когда игрок отдает мяч партнеру, а сам выходит на свободное место в надежде получить пас в одно касание, чаще всего это делается накоротке. Прием исключительно ненадежный: в случае неудачи «отрезаются» не только оба участника «стенки», но и их партнеры, рассчитывающие на продолжение атаки и набирающие скорость, продвигаясь в сторону ворот соперника. Я сказал однажды в сердцах в раздевалке после нескольких таких «отрезаний»: «Леня, «стенки» надо исключить!» Отсюда, видимо, и пошло, хотя я отнюдь не против подобного приема, который можно применять на любых других участках поля, только не в непосредственной близости от ворот противника, хорошо владеющего оборонительными средствами, – здесь «стенка» обречена на провал.

Техника и настырность Буряка, умение выбрать правильную позицию позволяли ему, когда он находился в лучшей своей форме, без особых хлопот перехватывать передачи соперников и с «бригадой» полузащитников зорко выискивать бреши в обороне соперников.

Для хавбека забивал он вполне достаточно, вошел в 1987 году в «Клуб Григория Федотова» – 100 мячей на его счету, и было весьма приятно, что, говоря о своем вступлении в «клуб», Леонид с благодарностью вспомнил о годах, проведенных в киевском «Динамо», о пяти титулах чемпиона страны, завоеванных в составе нашей команды, о трех Кубках СССР, о Кубке кубков и Суперкубке. Он не грешил против истины, когда сказал: «Я много, очень много работал: за «красивые глаза» в такой классной команде не держат».

Леонид Буряк достаточно сделал для киевского «Динамо», служил ему верой и правдой 12 сезонов.

Для Владимира Бессонова сезон 1987 года тоже был двенадцатым. Первые матчи в составе киевского «Динамо» 18-летний Бессонов сыграл в весеннем (9 матчей) и осеннем (2 матча) чемпионатах страны 1976 года.

Боец, каких свет не видывал. Для него не существует безнадежно проигранных ситуаций, борется до конца в любой, иногда даже в ущерб себе, но всегда – на пользу команде.

Он застал всю «старую гвардию», которая относилась к нему без показного покровительства, но как к младшему брату. В год победы юниорской сборной СССР на чемпионате мира в Тунисе, где Бессонов блистал и сам президент ФИФА Жоао Авеланж посулил ему будущее Пеле, в нашем клубе он провел более половины матчей за основной состав и получил свою первую медаль чемпиона страны. Сейчас их у него уже пять, и он надеется, что это не все.

«Человек-травма» – к сожалению, это определение как нельзя лучше подходит Бессонову. Как-то врачи паши выбрали время и подсчитали: за 12 лет у Бессонова было более 80 травм различного характера, от легких до очень серьезных, когда он не мог работать по нескольку месяцев.

В августе 1986 года, возвращаясь с амстердамского турнира, уже в Шереметьеве мы узнали, что у Бессонова позвоночник в гипсе и практически нет никаких шансов на то, что он вернется на поле. Демьяненко чуть не разрыдался. Потом выяснилось, что тревога, к счастью, оказалась ложной: диагноз не подтвердился, гипс накладывали, предполагая одно, а лечить надо было совсем иное.

Из-за травм Бессонов иногда играет очень мало в сезоне, но на поле он не выходит только тогда, когда действительно не может. Мелкие повреждения не в счет: тогда ему накладывают тугую повязку, и он сам настаивает на участии в матче. Мы идем ему навстречу только с разрешения врачей.

Причин травм у Володи несколько: безоглядное бесстрашие – в первую очередь, чрезмерная жесткость соперников – во вторую.

Он не из тех, кто бьет в ответ, ему доставляет радость переигрывать грубияна, а еще большую – забить гол.

Травмы не позволяют ему зачастую готовиться по полной программе, и тогда в игре могут произойти срывы, в простейших, заметьте, ситуациях, и причины срывов необъяснимы. Вместо того чтобы сыграть просто и надежно, он может, находясь на посту «либеро», затеять обводку и выпустить соперника один на один с нашим вратарем, может в безобиднейшем моменте небрежно откинуть мяч голкиперу, и мяч этот перехватят и забьют нам, способен вдруг ни с того ни с сего схватить противника, пытающегося обвести его в штрафной площадке, рукой – пенальти.

Подобные срывы чрезвычайно редки, но они запоминаются, потому что резко контрастируют с тем, как он может играть и как играет в лучших своих матчах, которых у него, конечно же, больше, чем провальных.

Чем выше ставка в игре, тем собраннее Бессонов. Его без колебаний, даже если он только-только оправился от травмы, можно ставить на престижные международные встречи, официальные и товарищеские, за сборную и за клуб. Он долго болел в сезоне 1987 года, не играл за клуб с конца мая по середину сентября, а еще через месяц был одним из лучших в решающем отборочном матче чемпионата Европы в ГДР, где выступал на позиции правого защитника.

Владимир Бессонов – один из немногих футболистов в стране, амплуа которого никто не знает. Ничуть не преувеличиваю: он способен сыграть на любом месте с одинаковой отдачей, с одинаковой надежностью, при одинаковом коэффициенте полезного действия. Для него не составляет труда менять позиции по ходу игры, не требуется времени для «притирки» на новом месте и налаживания новых связей с партнерами.

По числу сыгранных матчей в сборной Бессонов занимает среди киевских динамовцев всех поколений второе место после Блохина – к январю 1988 года принял участие в 66 встречах национальной команды, выступил на двух чемпионатах мира.

Мне иногда говорят, что я слишком суров по отношению к Бессонову. Сам Бессонов, кстати, так не считает. Я убежден и делаю все, чтобы футболисты, с которыми работаю, прониклись этим убеждением: независимо от уровня мастерства игрок не может показать на поле все, на что способен, если не готов к матчу физически. И моя задача заключается в том, чтобы футболисты были отлично подготовлены.

Александр Заваров боялся браться за серьезную работу, хотел этого, но боялся и не верил, что ему предоставляется возможность для осуществления, быть может, последней попытки вернуться в настоящий футбол. Он вполне мог безбедно, не особенно напрягаясь, докоротать свой век в первой или даже второй лиге, живя только днем сегодняшним, но, видимо, воспоминания о том времени, когда он блистал на поле, жгли ему душу, и он рискнул, собрав в кулак всю волю.