Когда Ксения узнала, что у Валентина будет ребенок от другой, то стала устраивать ему некрасивые сцены, бурные истерики, слезливые скандалы. Маруська в испуге забивалась в угол подальше. Чего Ксеня хотела тогда - чтобы он ушел или остался? Чего добивалась слезами - чтобы он женился на другой, растил своего второго ребенка или чтобы отказался от них двоих ради Ксении и Маруси? Где лежали границы его порядочности, к которой она пыталась обратиться? Порядочность...
      Ксеня и сама до сих пор точно не знает, чего хотела тогда. Наши желания... Что значат они для окружающих? Ей было безумно жалко себя и запуганную, притихшую Марусю, и то маленькое, неизвестное существо, которое собиралось появиться у безмятежно и надменно взирающего на мир Валентина.
      В поступках Ксении не было логики, слов она не обдумывала, мыслей не взвешивала - покричала, и вроде полегчало на миг.
      Но ведь и Валентин не выглядел счастливым. Пожалуй, этот чересчур настоящий мужчина сам растерялся перед случившимся, и его растерянность оказалась так велика, что Ксеня неожиданно стала его жалеть. Ну что ж, теперь у него будет двое детей. И никто ни в чем не виноват. Не ищите виновных. Запаситесь терпением и спокойствием, чтобы жить.
      Но жизнь хоть и коротенькая, а терпения не хватает. Вечно ждать хорошего и верить в хорошее, которого нет сегодня и не было вчера - кто сумеет доказать себе, что оно вдруг наступит завтра?
      Каким несчастным казался Ксении Валентин! Какие измученные глаза на Валькином худом лице смотрели на нее с бесконечным отчаянием! Он стал совсем седой. И чем больше жалела его Ксеня, тем туже затягивался, закручивался этот узел, который долго никто не хотел рубить. Наверное, в представлении Валентина настоящий мужчина так и должен себя вести. Возможно, он еще помнил о давнишней своей любви к жене и Маруське... Он тщетно пытался поделить себя между двумя семьями. Современный мужчина любить делить и делиться. Современный мужчина любит отдавать. Это свидетельствует о широте его... Ни о чем это не свидетельствует. Бесцветная перспектива...
      И никто ни в чем не виноват. Так получилось. И оборвалось все само собой, в одно мгновение, почти безболезненно. Настоящая боль появилась уже потом, значительно позже, словно отошел наркоз. Любое событие - всего-навсего чистая вода без вкуса, цвета и запаха, которую судьба внезапно выливает на наши головы. И все зависит от души, способной сделать происшествие прекрасным или тяжким, милым или горьким.
      Тоска не давала ни вздохнуть, ни выдохнуть, но судьбу не обскачешь. Это без вариантов. И лучше жить одной, чем с человеком, который тебя не любит и которому ты в тягость. Ночи наваливались - странные, такие глубокие, до мурашек по спине... какие-то отчаянные, сверхреальные погружения в мгновения прошлого, провалы в раскаленные моменты судьбы, как горячие точки войны. Или это были предвестники скорого расставания со всем прошедшим, или отчаянный поиск смысла в прожитом.
      Валентин, наконец, устал от крика (новая его дама сердца тоже не молчала!) и двойственного своего несуразного положения. И они разошлись.
      И Валентин - великий актер на сцене и в жизни - женился на младшей родной Ксениной сестре Варваре, на этом исчадии ада, этом не поддающемся никаким нормам и принципам морали существе...
      - Ты дурка! - твердила чересчур правдивая Варька. - Таких, как ты, и бросают, поняла? Ты же Валентина сама отпустила! И нечего зря ломать веники. А смотри, какая я - не работаю, ребенок, нас с Дениской нужно содержать, одевать, кормить. Вот пусть мужик и зарабатывает! А ты - самостоятельная, все сама можешь! Чего тебя не оставить? Больно много вас нынче развелось...
      Варька была права. Пусть миром управляют мужчины. А ими вертят, как хотят, отдельные женщины. Вывод прост, как линейка...
      Мать, после развода старшей и скоропалительного выхода замуж младшей, слегла и очень долго болела. Иногда отец в гневе, срываясь, кричал Варьке:
      - Это ты мать довела, ты! Не будь твоих вывертов, не болела бы мать! Мужика тебе, видите ли, на долю не хватило!
      Варька реагировала хладнокровно, пожимала плечами.
      - К чему зря ломать веники? И при чем тут я? Ты нервничай поаккуратнее, тебе уже много лет, - и заваливалась с очередной книгой на диван.
      Спокойствие сестры давно уже не поражало Ксению. Она хорошо знала свою младшенькую, которая до трех лет не заводила Денису метрику. Да, ребенок жил словно в небытии. Ну и что же? Варька глядела холодными светлыми наглыми глазами. Найду время и заведу! Подумаешь, метрика! Потом она вдруг неожиданно начала кокетничать с Петей. Маруся ходила беременная... Откровенно так кокетничала, без обиняков. Она вся была такая, Варька, ни в чем не скрытничала. Ксеня ругалась, не пускала Марусю и Петю к Валентину. Маруська ревела...
      Не хочется вспоминать.
 
      У Ксени с детства сложилось какое-то болезненное, раннее чувство ответственности за сестру. После одного очень давнего случая.
      Они жили тогда на даче, и мать хозяйничала в саду, поручив Ксении следить за сестрой. Семимесячная Варька смирно лежала в кровати и сосредоточенно грызла кулак. Ксеня играла на полу рядом. Потом Варьке кулак надоел, и она заорала. Скорее всего, она просто хотела немножко внимания. Но Ксения этого не поняла и стала усердно трясти кровать, отчего сестра раскричалась громче. Тогда Ксеня решила отнести Варьку к матери. Она и раньше так делала, но почему-то в тот день у нее не хватило сил нести толстую, кормленую девчонку на руках. Она выволокла сестру из кровати, положила на дощатый пол голым пузом и потащила, держа за руки, во двор. Орала Варька при этом истошно. Но деревянные дома строили несколько иначе, чем панельные, и мать крика не слыхала. В живот сестре Ксеня всадила таким образом штук десять заноз, исцарапала все ноги, а когда поволокла по ступенькам крыльца и по земле, Варька даже замолчала от ужаса. Мать, увидев эту картину, стала сметанно-белой и оцепенела. А Ксения деловито отпустила Варькины руки и удовлетворенно, с ясным сознанием исполненного долга, сказала:
      - Ну вот, и кричать перестала!
      "Я ведь могла ее убить, - иногда думала Ксеня, глядя на Варьку. - Маленькая она еще, глупая. Какая у нее злоба? Дурь одна. А кто ей поможет, если не я? Мама болеет..."
      Она все равно любила ее, ленивую, небрежную, наглую сестрицу, всегда стоявшую на фотографиях с независимым и надменным носом вверх. Поэтому Ксения и не знала, чего она тогда хотела больше: чтобы Валентин остался с ней или женился на Варьке. Пожалуй, ей хотелось одинаково и того, и другого.
      Но была и другая история, о которой сестры никогда никому не рассказывали.
      Они ввечеру ждали Натку "под глобусом" - возле ресторана в начале Нового Арбата, над которым крутится "земной шар". Стояли себе, разговаривали, курили, по виду - явно не синие чулки в очках, а в топичках-юбочках, бойкие такие столичные девахи-оторвы.
      Мимо шел какой-то мужик. В летах, но не старик. Замедлил ход и закурсировал рядом. Они на него особо внимания не обратили - наверное, тоже кого-то ждет у ресторана.
      А прохожий настойчиво поглядывал в их сторону, криво курсанул мимо и что-то коротко бросил им на ходу. Сестры толком ничего не поняли, переглянулись и продолжали курить-болтать, не придав значения никакого значения этому типу. Мало ли этаких на свете...
      Однако настырный дядька прокурсировал вторично, уже обратно. И бросил им в такой же лаконичной манере - на этот раз они услышали:
      - Сто!
      Сестры удивленно глянули на него. Чего привязался? Что ему надо? Непонятно...
      - Чо - "сто"?.. - спросила Варька.
      Он в ответ хмыкнул, но не отвалил. Проплыл мимо в третий раз, в неизменной "кошачьей" манере, с другой стороны. И вновь на ходу:
      - Двести!
      Тут сестры всерьез насторожились, прекратили треп и уставились на странного прилипалу. А он уже застыл на месте, повторяя:
      - Двести! Ну, двести, двести долларов! За вечер! С любой... Могу с обеими...
      Тут до сестренок дошло, за кого он их принял... И Варька с ходу послала страстно желающего приличным матом.
      Мужик с трудом вышел из шока и признался:
      - Девочки, вы меня извините! Но вы не стойте на этом углу! Что вы здесь столько времени торчите? Тут - не знаете разве? - условленное место, совершенно точно обозначенное, где путаны торчат и себя предлагают! Ни в коем случае здесь больше не показывайтесь, а меня простите, пожалуйста!
      Они посмеялись и продолжали стоять. Натка сильно опаздывала.
      А потом Варька пошла в туалет... И тогда подвыпившую Ксеньку с неизменной сигаретой в зубах попытались затащить в машину какие-то парни. И она уже устала с ними бороться, и махнула рукой - будь что будет! - как вдруг вылетела разъяренная Варька. Она так визжала и царапалась, так кусалась, так цеплялась за сестру, которая была уже в полной отключке, что парни испугались, все бросили, плюнули и уехали. Арбатский ко всему привыкший народ никакого внимания на происшествие не обратил. А милиция здесь редко прогуливалась.
      - Дурка! - сказала Варька сестре, злобно показав мелкие зубки.
      Ксеня молча с ней согласилась.
 
      После рождения Даши забот у Ксении хватало по горло. Где там про Варьку и Валентина вспоминать! Хотя вспоминала, очень иногда вспоминала и замирала на мгновение возле микроволновки. И Дениса очень жалела - заброшенный совсем ребенок - и Глеба, умного, доброго, по-настоящему влюбленного в Ксеню, уступающего во всем, спускающего все ее срывы, иногда сравнивала вдруг с Валентином - и не могла остановиться...
      Когда-то Глеб каждое утро до работы приезжал на машине к ее подъезду и опускал в почтовый ящик письмо. Как из бокала, наполненного доверху вином, надо осторожно отпить глоток, чтобы не расплескать, так его переполненная душа, очевидно, стремилась отдать по каплям свое чувство, перелить его в другую душу, поделиться. Глеб... Шутил - смешно, серьезничал - интересно. Поздно ночью Ксеня, вернувшись из театра, звонила ему, старалась успокоить, утихомирить. Потом пришло лето. По заведенному порядку Глеб всегда увозил свою семью на юг. И оттуда звонил Ксении два раза в день. В то утро, когда она сказала, что Маруська тоже уехала отдыхать, Глеб взял кассира измором и достал билет на самолет "Адлер-Москва". Ксеня открыла дверь, ничего не спросив - консьержка пропускала только знакомых ей людей - и остолбенела. Изумленно погрызла сигарету.
      - Разлюби твою мать... Что случилось, Морозов?
      Глеб ответил не сразу.
      - Я боялся, что у меня появится дублер...
      - Ты мне льстишь! - засмеялась Ксеня.
      Пробыв весь оставшийся отпуск Глеба вдвоем, они поняли, что врозь невозможно. Осенью он, не дождавшись развода, переехал к ней. Начался всегда очень трудный и долгий период привыкания. Обыденная дребедень...
      И Ксене ли сравнивать мужей, когда тридцать девять лет и уже бабушка? Разве можно разрешать себе думать о том, кого любила? И кого любишь, несмотря ни на что - ни на проворную сестру, ни на внучку, ни на тридцать девять? Разве можно сравнивать кого-то с кем-то, когда есть на свете Варька, Денис, Маруся, Дашка...
      Задыхающийся шепот в трубке: "Целоваю..."
      Он любил стилистическое разнообразие. Он был молод и застенчив... Он...
      Нет, "он" - совершенно не к месту.
      Без бабушки и Даша дома тоже заброшенный ребенок. Приедет Ксения к дочери и выяснит, что морковный сок опять дать забыли, а яблоки (полная миска была, два килограмма) Маруся с Петей съели.
      - Как съели?! А Дашке?
      - Да ладно, мам, ничего не будет. Не переживай. Вырастет!
      И эта тоже ничего не понимает, как Варька. Они никогда не повзрослеют в Ксениных глазах, никогда не поумнеют, всегда будут нуждаться в ее помощи и опеке. И Ксеня будет помогать им во всем, выручать, избавлять от забот, сколько сможет. Сколько сможет... Как устала она...
 
      Дома Ксения положила Дашу в кровать, крикнула с балкона Дениса и отпустила Петю на все четыре стороны. Осчастливленный Петр улетел в неизвестность, сияя улыбкой до ушей. Явившийся с улицы мокрый с ног до головы Денис хитро сообщил Ксене по секрету, что сегодня еще не завтра. Вероятно, он думал, что завтра наступит очень не скоро. Очередная смешная иллюзия детства. И такие всегда долгие ребячьи дни...
      Иллюзии, иллюзии... Что бы мы значили без них, хрупких, прозрачных, греющих нас и нами согретых?
      - Каин, где брат твой, Авель?! - артистически воздевая руки вверх, вдруг вопросил Денис, раздеваясь. - И вот, Ксеня, Иисус воскрес! И сказал: "О, дети мои! Что же вы делаете?!"
      Ответа слегка растерянная Ксения не нашла.
      - А кулисы и занавес - это разве не одно и то же?
      - С чего ты взял? Конечно, нет.
      - Ну, как же! Говорят: ушел за кулисы - и уходит туда, за занавес. Значит, кулисы - эти вот занавески на сцене, вечно пыльные!
      Заверещал телефон.
      - Угу, - солидно сказал в трубку Денис. - Пойду посмотрю... - Он заглянул в комнату. - Ксеня, ты дома или тебя нет?
      - Нет, - пробурчала она. - Меня нигде уже нет... Так и скажи. Скажи, что я уехала из Москвы... И буду нескоро. Неизвестно когда, может, через полгода. А связи со мной нет - мобильник я выкинула. Скажи, что я в монастырь уехала. На послушание! И пойди вымой руки. Я им не доверяю.
      - А что такое монастырь? - тотчас поинтересовался Денис.
      - Это где красиво... очень тихо... где мысли светлые и высокие... где отдыхает душа от суеты и твоих фильмов, которые ты без конца смотришь... где человек один... и думает, размышляет... где никогда не бывал Каин, о котором ты недавно поминал...
      Денис удивлено притих и задумался, пытаясь постичь смысл услышанного. Постичь смысл... понять... осознать истину... Что такое - эта истина?... Это просто... это то, что есть... что существует... а что существует?..
      Даша лежала тихо, только соска во рту беспрестанно шевелилась: туда-сюда, туда-сюда. Спокойный ребенок - одно удовольствие для бабушки. А ухо все никак не хотело воспринимать это нелепое новое слово, не хотело - все! Какая она бабушка?! Какие Маруся с Петей родители... Какая Варька жена и мать... Все просто, как линейка.
      Денис слушал новости. По ТиВи рассказывали о гибели Литвиненко.
      - Ксеня, я чего-то не понимаю... Как же, интересно, этот Полоний на свободе гуляет, когда его Гамлет давным-давно шпагой заколол?! Ты помнишь? Там еще девка такая была, которая к Гамлету приставала... как ее... Офелия, вот! И, знаешь, Ксеня, этим датчанам ботинки делали просто халтурно. Гамлет говорит там про свою мамашу, что она еще не износила башмаков, в которых шла за гробом. А потом выясняется, что прошло всего два месяца! Но он словно удивляется - ведь королева уже должна была их износить, эти датские туфли!
      - Умен до безнадежности... Тебе обо всем этом мама расскажет. Она у нас обожает книги читать. И ты туда же, - отмазалась Ксения.
      Вздохнула и взяла мобильник.
      - Это я, которая Ксеня...
      Олин голос в трубке...
      - Все плохо и будет еще хуже.
      - Опять звонил? - спросила Ксения.
      - Опять не звонил! - выкрикнула Ольга. - Он больше не хочет мне звонить! Ксеня, мне плохо!
      - А зачем ты ждешь его звонка? Разлюби твою мать... Пора выбросить его из головы. Оставить за скобками...
      Это случилось летом.
 
      5
 
      Лето обливалось дождями, стучавшими, как упорные дятлы, по подоконникам. Бесконечными, доводящими до отчаяния, то проливными, то слабенькими. От их неизбежности и беспросветности хотелось выть или плакать. Зато рассуждать о настроении не приходилось. Нет как нет, и не надо. Без него лучше и спокойнее. Во всяком случае, ровненько.
      - На западном фронте без перемен, - вяло проконстатировала Ольга. - Небо чернее черного. Хотя почему-то с утра не выпало ни капли. Это что-то. И пора уже читать молитву о дожде. Может, устроим?
      Наташа нехотя отмахнулась от подруги: не проявляй ненужного остроумия, сегодня клиентов мало, лето, няни и гувернантки никому не нужны, они всем остро понадобятся позже, так что беги скорее домой, пока не накрыло очередным ливнем. И зонтик не забудь. В магазине-то была нынче?
      Ольга бросила косметичку в сумку и вышла на улицу. Тучи висели низко и тяжело, придавливая к земле и без того придавленных. Оля медленно двинулась к метро, размышляя о привычном.
      "Агату Кристи" она ненавидит. Ненавидит - и все. Потому что каждый вечер, едва открывает дверь в квартиру, "Агата" поет ей навстречу, приветствуя и пытаясь на что-то вдохновить. Вероятно, на новые хозяйственные подвиги. Конечно, если каждый день крутить одну и ту же, даже самую любимую мелодию, да еще на полной громкости, можно возненавидеть что угодно. Общее место. Ненавидит она и "Гражданскую оборону", и "Роллинг Стоунс", и "Аквариум". А также "На-на", "Русский размер", "Премьер-министра" и эту странную группу с диким названием "Наутилус помпилиус". И проклинает тот день и час, когда им всем вдруг захотелось запеть.
      - Наушники! - кричит Ольга с порога Максиму, поступившему в этом году в университет. - Соседи, наверное, с утра тебе в стенку достучаться не могут!
      Музыка не притупила острый слух и догадливость Максима. Он ненадолго убирает звук и лениво встает с ковра, на котором часами под пение любимых групп накачивается гантелями. С хилыми мышцами на пляже с ненаглядной Катюшкой не покажешься. Дожди здесь не помеха. Максим в плавках возникает в передней и ласково говорит обычное, вкрадчивое:
      - Мама-Оля вошла...
      - И ничего не принесла! - сурово обрывает она сына.
      - Как ничего?! - искренне изумляется двухметровый ребенок.
      - Как ничего? - и в дверях кухни, где, как всегда, с помощью фена наводились кудри, появляется не менее удивленная восьмиклассница Марина. - А это что?
      И Марина торжествующе-обличающим жестом указывает на две сумки, которые никуда не спрятать.
      - Сумчатая ты наша! - проникновенно поет Максим. - Там колбасятина?
      Ольга молчит и смотрит в кухню. Стул. Хороший, добрый, необходимый предмет. Сесть... И ничего не делать. Долго-долго. Просто смотреть в окно на дождь. И на черные тучи. Кресло. Диван. Плита... Пылесос... Утюг... Кастрюли...
      Жизнь прошла на кухне, в салатах.
      Привычно голосила свой хит группа "Крематорий". Потрясало даже не содержание, а интонация. Мужской густой, приятный баритон, спокойно-переливчатый, элегический, с эдаким серьезным мягким лиризмом:
 
      Мы живем для того, чтобы завтра сдо-охнуть!..
 
      Оптимистичная песня. Но, в сущности, вполне правдивая. "Крест деревянный иль чугунный назначен нам в грядущей мгле..."
      - Ты, мамочка, сегодня слишком устала, совсем перетрудилась, - изображает Марина заботу и нежность. - А что ты нам купила?
      Ольга купила им новые кроссовки, ухнула последние деньги, зато фирма, отпад, прикид...
      - Я купила эспандер, - говорит она. - Это что-то...
      - Зачем? - снова искренне удивляется старший ребенок. - У меня есть!
      - Почему тебе, сынок? Почему всегда все - тебе?! Я купила эспандер для себя. Буду тренировать руки.
      - На старости лет? - хохочет Максим и осекается. - Ты что, серьезно?
      Марина стоит, открыв рот, и недоумевая, переводит круглые, старательно вызелененные глаза, с брата на мать и обратно.
      - Да, детки! - подтверждает Ольга и вынимает коробочку с эспандером из сумки. - Вот он, мой спортивный снаряд! Теперь верите?
      Дети верят, но по-прежнему не понимают.
      - А ты опять голая? - мрачно говорит Ольга дочери. - Топики ваши дурацкие... Посмотри на себя в зеркало! И учти: эпоха ног от шеи и ногтей-когтей благополучно окончилась! Отныне на работу берут немолодых дам с мозгами, а не с ногами! Разобрались, наконец, что молодежь - безответственная и безграмотная, зато наглая и амбициозная, с завышенными требованиями зарплаты в две тысячи баксов!
      Действительно за последние время Ольгу неожиданно стали приглашать к себе и вузы, и издательства, хотя раньше они же морщились, услышав, сколько ей лет. И Ольга всерьез подумывала вернуться преподавать или хотя бы совмещать, чтобы оставить позже опротивевшее ей Наткино агентство нянь и гувернанток. Да, уже многие нагрелись на молодых и осознали ценность старых кадров.
      На самом деле молодой специалист и в науке, и в искусстве-литературе - штучка довольно опасная. Как личность он еще никто, не сформировались подлинные ценности, отсутствует стержень, зато за плечами - научное или литературное образование, и чисто технически он умеет творить. И очень может быть, натворит нечто весьма опасное благодаря довольно неплохому уровню владения словом или научным материалом, плюс в силу юного возраста.
      Максим приглушает звук в наушниках и отвечает вместо сестры:
      - Все-таки удивительны люди по части двойных стандартов! Какой искренний визг поднимают эти взрослые, какой несут бред сивой кобылы в лунную ночь под окошком! До чего, мол, дошла развязность: вон, на эстраду петь выходят девицы с полуоткрытой грудью, в коротких юбочках и из-под них еще задницу показывают! А между тем ваше поколение спокойно смотрит и любит балет, которым мы гордились на весь мир и славный еще с советских времен. Но если взглянуть на него под иным углом зрения? Да что такое этот балет, как не развязность высшей пробы?! В балете что, задницы не показывают?! Да там девицы в пачках ноги выше головы задирают! Грубо говоря, своим исподним трясут на глазах у публики похлеще девок на эстраде! А мужики? Эти вообще в таких трико, где очертания всего мужского хозяйства напоказ! И я, опять же, не встречал подобных примерчиков на современной эстраде. Но едва скажешь правду, все изумляются. Совершено искренне. Выясняется, что они почему-то про балет ничего подобного не думают, для них он - высшее искусство, где все красиво и грациозно, а эстрада - похабель. Ну, где логика? Только в том, что к балету вы все давно привыкли, на нем выросли, а поп-эстрада вам непривычна, потому и шокирует. Сплошное лицемерие! И эти ваши глупые аргументы, что балет - элитарное искусство, а поп-музыка - массовое... Если подходить с вашими критериями, то хороша "элитарность"!.. И чем уж тогда принципиально отличается парень, который пляшет и вертится на одной ноге, от девицы, которая на сцене рот открывает? Про уровень исполнения тоже говорить не стоит, не надо подменять тезис - вы ведь не уровня, а сугубо одной оголенности касаетесь, так что не будем!.. У балета всегда был сексуально приземленный и ярко выраженный подтекст - это прекрасно знали с тех времен, когда балет появился. И неслучайно сластолюбивые короли в Средние века именно его при дворе смотреть любили. Вот они опять - откровенные двойные стандарты! Я вовсе не ненавистник балета, нисколько! Просто этих поборников морали люблю бить их же собственным салом по мусалам! Только и всего.
      Отомщенная Марина звонко хохочет. Торжествующий Максим удаляется к себе.
      Оля вяло машет рукой, бредет на кухню и сразу замечает на холодильнике деньги, оставленные утром на картошку. Значит, Марина опять забыла напомнить Максиму.
      - Сказала, - бурчит Марина и вновь, уткнувшись в зеркало, берется за фен.
      - Тогда почему деньги на холодильнике?
      - У Максима болит нога, он не мог сходить.
      У сына всегда болит нога, когда нужно идти в магазин.
      - Максим, у тебя совесть есть? - кричит в стенку Ольга.
      - У него же наушники, - роняет Марина.
      - Максим, у тебя совесть есть?! - повторяет Ольга, распахивая дверь в комнату. - Сними эту дрянь с ушей и ответь, наконец, матери!
      - Только гражданская! И почему это дрянь? Это твое спасение!
      В наушниках неутомимо орут его любимые "Блестящие".
      - А потом мне не хочется картошки.
      - Тебе не хочется?! - окончательно взрывается Оля.- Снова тебе?! А мне?! А Марине?!
      Максим мирно улыбается. Сплошное "Браво"... Наверняка скоро заявится драгоценная Катюшка, и ее тоже надо будет кормить. Сын правильно к ней пришпилился: она уже подгоняет ему брюки по фигуре, недавно сшила кепочку и шорты. Сын, почитай, устроен, а вот Марина никак не вживается в реальность и хорошего примера с Катюшки не берет. Лень непролазная и для женщины никак неподходящая.
      Ольга надевает фартук и зажигает конфорки. Посмотрим, что осталось в холодильнике... В передней оглушительно зовет телефон: Максим ставит звонок на полную громкость, иначе любитель музыки не услышит позывных Катюшки. На телефонные отчаянные призывы никто не реагирует. Марина продолжает крутить кудри, в комнате энергично надрывается "Икс-миссия". Или "ДДТ". Оля постоянно их путает.
      - Да подойдет хоть кто-нибудь?! - не выдерживает она. - Ответьте, наконец. Небось, Катерина домогается!
      Марина неохотно ползет в коридор.
      - Мам, тебя! - кричит она из передней.
      - Понеслось! - возмущается Ольга. - Ну, просто настоящий дурдом! Только вошла - уже звонят! Ни рук помыть, ни чаю попить. Кто там на проводе?
      - Приятный мужской баритон! - сочетая одобрение, неудовольствие и любопытство докладывает дочь. - Незнакомый!
      На ходу вытирая ладони о фартук, Ольга берет трубку.
      - Леля, - слышится далекое, почти забытое, редко повторяющееся со школы имя, - Леля, здравствуй! А кто это подходил к телефону?
      - Маринка. Ты не узнал? - автоматически отвечает Ольга и вдруг чувствует, как воздух становится горячим и наглухо забивает легкие.
      Она опускается на табуретку и застывает в оцепенении и страхе, прижимая трубку плечом.
      - Леля, не пугайся, ты всегда была мужественной и сильной, - слышит она знакомый и давно похороненный голос. - Это действительно я. Ты не сошла с ума, у тебя не слуховые галлюцинации, и у меня не появился двойник. Это просто-напросто я! Вот собрался тебе позвонить. Прости, что не мог раньше...
      - Почему? - шепчет Ольга с трудом.
      Одеревеневший язык подчиняется ей нехотя.
      Собрав последние силы, она дотягивается до кухонной двери и плотно ее закрывает, чтобы дочка не слышала разговора. Максим, к счастью, наслаждается "Белым орлом". Или "Арией". Чтоб им всем провалиться!
      - Ты любишь задавать ненужные вопросы! - смеется трубка. - Извини, но ответа не будет.
      - Не будет?! - шипит в телефон Оля. - Вот что, господин хороший, кем бы вы там ни были, вы мастерски умеете подражать и разыгрывать, но я не советую вам это занятие продолжать, поскольку сейчас заявлю в милицию и попрошу проверить ваш номер!
      - Леля, - отвечает все тот же слишком хорошо знакомый ей голос, - ты ведь сама не веришь тому, что говоришь! Потому что веришь мне! Это не розыгрыш, это я, Игорь!
      Ольга прижимает окоченевшие пальцы ко лбу.
      Игорь... Которого похоронили пять лет назад и которого она едва опознала в полуобгоревшем трупе по остаткам одежды, росту и телосложению. Пожар случился в доме свекрови, где в тот день находился Лелин муж. Он был одним из немногих, кто называл ее этим школьным полузабытым именем.
      - Я не могла ошибиться, - бормочет Ольга. - Там был именно ты... Хотя я тебя узнала с большим трудом... с ужасом... И кто же тогда, если не ты...
      - И все-таки ты ошиблась, - настаивает голос в трубке. - Как смешно и странно: ты с "макриками" усердно посещаешь могилу совершенно неизвестного человека, которого приняла за меня и которого, вдобавок, никто не хватился. Нелепость...
      - Они уже целые "макросы", - шепчет Ольга. - Значит, нелепость... Вдобавок смешная... Ты обманул меня... А где же ты провел тот день?
      Игорь снова смеется.
      - Настоящий женский подход к делу! Спрашивать, где я был во время пожара, но не интересоваться, как я прожил эти пять лет и почему - без тебя и детей. Успокойся, с женщиной это никак не связано.
      - Мам, давай обедать! - нетерпеливо вопит из кухни голодная и плохо воспитанная дочка. - Ты долго еще будешь любезничать с дяденькой?
      - Сколько надо, столько и буду! Мне нравится с ним любезничать! - грубо отрезает Оля. - А с твоей задницей давно пора устраивать два разгрузочных дня в неделю!
      Изумленная Маринка затихает, зато начинает усиленно прислушиваться к таинственному и любопытному разговору.
      - Может быть, мы увидимся? - Ольга перекладывает трубку из одной руки в другую. - За пять лет одна встреча не помешает... Здесь дети, и говорить неудобно...
      - Я понимаю, - доброжелательно отзывается Игорь. - А ты работаешь все в том же вузе, переименованном теперь в Академию?
      - Ты плохо информирован, поскольку уже пять лет как в могиле, - явно приходит в себя Оля. - Я вместе с Наташкой открыла бюро гувернанток и нянь. Это что-то! Вот эти няни и дают мне возможность одной тянуть брошенных тобой без видимых причин и алиментов детей!
      - А почему без видимых? - холодно спрашивает тотчас замкнувшийся Игорь. - Я не могу знать, что ты видишь, а что - нет, и отвечать за твое зрение на коротком расстоянии. Если не возражаешь, давай пересечемся через час на нашем старом любимом уголочке.
      - Что мне сказать детям? - шепчет Ольга.
      - Не могу знать, - также холодно отзывается Игорь. - Увидимся - решим вместе.
      Он опускает трубку. Оля медленно встает и бредет в ванную умыться и попить холодной водички из-под крана. На мгновение в голову снова приходит мысль о милиции, но Ольга ее быстро отметает. Потому что звонивший - действительно ее трагически погибший пять лет назад муж. И если тогда Бог сулил ей так страшно ошибиться, дав Игорю желанную смерть и свободу, то сегодня ошибки нет. И через час она его увидит. Живого и здорового. На их прежнем уголочке...
      - Я ухожу! - кричит Ольга в комнату. - Вернусь поздно. Обедайте и заодно ужинайте без меня. В конце концов, вы вполне взрослые, но напрочь не приспособленные к жизни и слишком избалованные мной дети!
      Замолкает даже потрясенная "Коррозия металла".
 
      Уголочек был довольно шумным, но родным: Украинский бульвар смыкался с Большой Дорогомиловской неподалеку от того старого дома, где когда-то жила погибшая в огне Ольгина свекровь. Впрочем, наверное, тоже не сгоревшая, а вполне благополучная. Теперь нужно быть готовой ко всему. Именно здесь они с Игорем встречались до свадьбы да и потом долго назначали друг другу свидания после работы.