Лобанов Михаил Михайлович
      Мы - военные инженеры
      Литературная запись Ю.Б. Галкина
      Аннотация издательства: М. М. Лобанов прошел в рядах Советской Армии путь от красноармейца до генерал-лейтенанта-инженера, заместителя военного министра, начальника одного из главных управлений Министерства обороны. В своих воспоминаниях автор рассказывает о военных инженерах, ученых и конструкторах, с которыми ему довелось работать, их роли в деле укрепления обороноспособности страны, о разработке, испытаниях и внедрении в войска новых образцов вооружения, об их боевом применении в годы Великой Отечественной войны. В мемуарах М. М. Лобанова приводятся малоизвестные факты, события, связанные с созданием средств обнаружения целей и, в частности, с развитием отечественной радиолокации.
      Андрей Мятишкин: Рассказывается о работах по созданию звукоулавливателей, теплообнаружителей и радиолокаторов.
      С о д е р ж а н и е
      От автора
      Сердце зовет
      Первые ступени
      В радиотелеграфном батальоне
      Инженер-испытатель
      Широкие горизонты
      Поиски продолжаются
      Накануне войны
      В час испытаний
      "Зеленая улица"
      Инженеры смотрят вперед
      Заключение
      От автора
      Быть может, я и ошибаюсь, но иногда мне кажется, что жизнь каждого человека удивительно напоминает книгу. Действительно, сначала идет детство. Оно похоже на вступление. Затем день следует за днем, словно страница за страницей. Из них складываются главы, части, целые тома, со временем начинает четно вырисовываться основная сюжетная линия, а все второстепенное, наносное отодвигается на задний план. Появляются и исчезают люди. Их много, они разные. Кто-то в жизни, как и в книге, остается рядом до последних страниц. Некоторые лишь приходят и уходят.
      В одних книгах события развиваются неторопливо, спокойно, плавно, как бы по заранее намеченной схеме. В других, наоборот, их ход подобен бурному потоку, следуют друг за другом крутые, неожиданные повороты, изломы. Разве не так зачастую происходит и в жизни?
      Книги бывают интересными, захватывающими, а порей, что лукавить, и скучными. Отличаются они не только содержанием, но и внешне. Глянешь на иную - великолепие, а откроешь, начнешь читать, и вскоре к сердцу подступает тоска, разочарование - сплошная пустота. Бывает и иначе. Вроде бы внешне ничем не примечательная книжечка, а сколько радости, света, тепла несет она людям! Стоит только взять ее в руки, прочитать несколько страниц, как чувствуешь, что не в силах оторваться.
      И еще заметил я, что, чем толще становится книга жизни, тем чаще хочется ее создателю возвратиться назад, перечитать старые главы, чтобы заново вспомнить, как все было, снова встретиться с людьми, которые шли рядом. Появляется непреодолимое желание мысленно проверить себя, прикинуть, что можно было бы написать иначе в своей книге жизни. Разумеется, порой находишь досадные опечатки, возможно, даже серьезные ошибки. Казалось бы, вот тут совсем чуть-чуть нужно было бы подправить главу, и все получилось бы по-иному: содержательней, ярче. К сожалению, все это возможно только в мыслях. На самом деле изменить уже ничего нельзя. Как говорится, второго и последующего изданий, исправленных и дополненных автором, не будет. Книга жизни пишется только один раз. И бесконечно счастлив тот, кто, перечитав ее, сможет уверенно сказать: "Все было правильно! Я ни о чем не жалею!"
      Иногда задумываешься и о другом. Почему, в сущности, чаще всего книгу жизни читает лишь сам автор? Что, если позволить и другим заглянуть в нее? Не исключено, что они найдут там что-либо полезное, поучительное, интересное. Возможно, это поможет кому-то правильно написать последующие главы собственной книги. Именно в такие минуты возникает горячее желание взяться за перо, чтобы сделать некоторые страницы доступными для всех. Разумеется, рассказывать обо всем подряд нет никакого смысла. Но, наверное, у каждого в его книге жизни есть особенно памятные, дорогие и близкие сердцу страницы.
      Одни готовы вновь и вновь перечитывать строки, напоминающие о неожиданной встрече с известным ученым, ставшей поворотным пунктом в судьбе. Другие, и таких немало, становятся задумчивыми, услышав по радио песню о фронтовой землянке. И сразу же память возвращается к незабываемому сорок первому... Вспоминаются схватки с фашистами, чадящие коптилки в сырых блиндажах, трудные километры фронтовых дорог, боль утрат и радость побед, лица живых и мертвых...
      Есть заветные страницы и в книге моей жизни. Перелистывая их, я вспоминаю о многом. Страницы былого становятся особенно яркими всякий раз, когда я вижу военный парад на Красной площади в дни празднования Октября. Вслед за стройными колоннами воинов проносятся окутанные голубоватым дымком автомобиля и бронированные машины, проходит артиллерия и, наконец, торжественное шествие замыкают могучие ракеты, для которых не существует расстояний.
      Такой технической оснащенности может позавидовать любая армия мира. И вот когда я вижу все это, мысли мои уносятся в далекое прошлое. Мне неизменно вспоминаются годы, когда закладывались основы технического могущества нашей страны, ее Вооруженных Сил. Я вспоминаю о своих друзьях и соратниках - первых краскомах, многие из которых стали военными инженерами, вспоминаю ученых, конструкторов, техников и рабочих, трудившихся над созданием вооружения. И это не случайно. Ведь большая часть моей жизни, вся служба в армии были тесно связаны с ними.
      Великая Отечественная война явилась тяжелым испытанием для всего советского народа, она стала суровым экзаменом и для военных инженеров. В годы Великой Отечественной войны передний край для многих из них проходил через лаборатории и испытательные площадки полигонов, конструкторские бюро и заводские цеха. Военные инженеры, оснащавшие армию и флот оружием и боевой техникой, тоже вели бой с врагом, бой, который начался задолго до того, как заговорили пушки.
      Оснастить армию и флот совершенной боевой техникой, которая по своим тактико-техническим характеристикам превосходит вооружение противника, организовать серийное производство оружия, правильную эксплуатацию его в войсках, своевременный ремонт и модернизацию - такие задачи стояли и стоят перед военными инженерами.
      На XXV съезде партии Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев говорил: "Ни у кого не должно быть сомнений и в том, что наша партия будет делать все, чтобы славные Вооруженные Силы Советского Союза и впредь располагали всеми необходимыми средствами для выполнения своей ответственной задачи - быть стражем мирного труда советского народа, оплотом всеобщего мира". Эти слова в полной мере относятся и к военным инженерам, которые призваны находиться на передовых рубежах научно-технического прогресса в военном деле.
      За последние десятилетия роль военных инженеров значительно возросла. Труд их стал еще более сложным и многообразным. Зачастую, правда, он не слишком заметен, ведь в подавляющем большинстве случаев мы видим лишь его окончательные результаты. А сколько этому предшествовало раздумий, бессонных .июней, сложных расчетов, тревог и волнений у испытательных стендов!
      Именно о нах, военых инженерах, их гражданских коллегах, о благородном и самоотверженном труде этих людей на благо Родины и ее Вооруженных Сил, о своих товарищах по службе я и хочу рассказать читателям в этой книге.
      Итак, я открываю первую страницу...
      Сердце зовет
      Сквозь десятилетий я вижу удивительно яркую, чистую, озаренную солнцем осень 1919 года в Казани. Молоденький парнишка быстро шагает по улицам. Остались позади Воскресенская, Проломная, разделяющая город на две части. Порывистый ветер бросает под неги сухие листья, обрывки бумаги, закручивает бурунчиками пыль. Улицы безлюдны. Лишь изредка попадется кто-то навстречу да прогремит колесами по булыжной мостовой одинокая повозка. И снова тишина...
      Но это не блаженное безмолвие покоя. Это - настороженная, тревожная тишина. Со сиен домов, облупленных, покосившихся заборов на юношу смотрят вылинявшие от снега и дождей плакаты. "Все на борьбу с Деникиным!" призывает один из них. "Ты записался добровольцем?" - требовательно и властно вопрошает другой. Паренек невольно замедляет шаг и останавливается возле этого плаката). Он на мгновение опускает голову, но тут же смело вскидывает ее. Нет, пока он еще не записался, однако решение уже принято окончательно и бесповоротно. Конечно, хотелось бы продолжить учебу, но с этим, как видно, придется повременить. Какая сейчас учеба? Вокруг бушует жаркое пламя войны, войны жестокой, кровопролитной, изнурительной. Еще совсем недавно колчаковские войска приближались к Волге. Смертельная опасность угрожала Казани и Самаре. Бои развернулись в каких-то восьмидесяти километрах от них. Тогда все силы страны были мобилизованы для оказания помощи Восточному фронту. И вот наконец приходит радостная весть: Колчак отброшен, разбит! Но с юга надвигается новая опасность - теперь это Деникин. Его полки неподалеку от Тулы, а рядом - Москва. Беспокойно и в Петрограде. Словно тяжкие волны накатывают со всех сторон на нашу Отчизну, которая напоминает гордый одинокий остров среди бушующего океана. Схлынет под натиском Красной Армии одна волна, и тут же яростно набегает вторая, третья. И после каждой из них остается исковерканная земля, искалеченные человеческие судьбы, свежие могильные холмики, обильно политые слезами, мертвые поля, заводы, шахты, рудники. Трудное, тревожное время. Разве можно в такие дни оставаться в стороне?
      Но что умеет он, что сможет дать армии? Велика ли будет от него польза, если он и винтовку-то в руках еще не держал? А как же другие? Вот только что мимо прошел отряд. Рабочие в потертых куртках, крестьяне в драных зипунах. У некоторых из них на ногах лапти. Есть среди бойцов юнцы, а есть и совсем пожилые люди. Они будут воевать не столько умением, сколько лютой ненавистью к врагу. Они будут драться и побеждать, защищая свою землю, свое будущее... Значит, и его место в общем строю. А может быть... Впрочем, все сомнения оставлены в прошлом. Сегодня в кармане у паренька лежит заявление, в котором он просит принять его добровольцем в Красную Армию. Возможно, не все складно написано на обыкновенном тетрадочном листе бумаги, не все соответствует установленной форме, но он твердо знает, что заявление это - не минутный порыв, не мальчишеская выходка. Оно написано сердцем. Все обдумано, взвешено. Пройдет еще совсем немного времени, и все решится. Удовлетворят его просьбу - он сможет гордо ответить: "Да, я записался добровольцем!" А если вдруг откажут?.. Тогда паренек станет приходить снова и снова, настаивать, добиваться...
      Я пристально всматриваюсь в поразительно знакомое лицо юноши. Всматриваюсь - и вдруг узнаю самого себя. Ведь это я шагал в тот ноябрьский день по казанским улицам, останавливался возле расклеенных на заборах плакатов, мысленно разговаривал с самим собой, прислушивался к тревожной тишине. Куда же направлялся я тогда?
      Еще летом 1919 года в районе Казани, где я учился в техническом училище, начала формироваться Запасная армия Республики, готовившая для Красной Армии боевые резервы. Здесь рабочие и крестьяне, иногда без отрыва от своей основной работы, обучались основам военного дела. Тут же по мере необходимости формировали для отправки на фронт части и подразделения. Как я узнал позже, за год своего существования Запасная армия дала фронтам более пятнадцати стрелковых и кавалерийских бригад, множество других, более мелких формирований. Всего было подготовлено около 140 тысяч человек. Тогда, разумеется, я этого не знал. Зато я знал другое, самое важное: здесь готовили людей для борьбы с врагами революции. Значит, сюда мне и надо.
      В штабе Запасной армии служили несколько моих знакомых студентов. Само собой разумеется, каких-либо ответственных постов они не занимали. Но полезный совет я получил именно от них. Они подсказали мне, что в Казани существует автомобильный отряд, который нуждается в доукомплектовании людьми. По слухам, в скором времени он должен был отправиться на фронт. Именно это и привлекло меня в первую очередь.
      Не скрою, с волнением подошел я к трехэтажному зданию в татарской части города. Как встретят меня, что скажут? А если посмеются и прогонят прочь? Тут, гадай не гадай, всякое может случиться.
      - Ты чего здесь потерял, хлопчик? - услышал я певучий низкий голос, едва только тяжелая дверь захлопнулась за моей спиной. - Тебе кого надо?
      Вот так - "хлопчик"! Встретили, как мальчишку. Сейчас потребуют документы, узнают, сколько лет, и отошлют домой... Как я мечтал, чтобы прозвучало адресованное мне солидное и такое емкое слово "товарищ"! Сбивчиво, запинаясь, объяснил я дежурному цель своего визита. Наверное, слова мои звучали не слишком убедительно, но меня, как ни странно, поняли и даже не очень удивились.
      - Доброволец? Воевать за Советскую власть хочешь? Молодец! Иди к командиру. Это на втором этаже.
      Командира автомобильного отряда на идете, как на грех, не было. Комиссара вообще еще не назначили. В одной из комнат я наконец разыскал начальника штаба. Как оказалось, он был еще заведующим делопроизводством, завхозом н казначеем - все по совместительству, из-за нехватки людей. Фамилия его была Сцепуржинский. Он внимательно прочитал мое заявление и развел руками.
      - Понимаешь, друг, нам специалисты нужны: шоферы, механики, слесари...
      Наверное, на лице моем появилось такое отчаяние, что Сцепуржинский смягчился.
      - Ты приходи завтра. Все равно без командира вопрос никто не решит. Его слово - закон.
      - А сегодня его не будет? - набравшись смелости, спросил я.
      - Возможно, придет.
      - Тогда я лучше подожду.
      Усевшись на скамейку в узком коридоре, я твердо решил, что не сдвинусь с места, пока не переговорю с командиром. Первое волнение прошло, и я начал с любопытством посматривать по сторонам. Изредка в комнаты, которые занимал штаб, заходили шоферы с какими-то бумагами. Они исчезали за дверями, а в коридоре оставался запах керосина и масла. Казалось, он постепенно пропитывал и меня, приобщая к этим людям, к новой, незнакомой и тревожной жизни. Только будет ли она? Что скажет командир отряда, какое примет решение?
      Томимый ожиданием и неизвестностью, я вновь начал волноваться. Давно уже прочитана стенная газета, изучены плакаты и лозунги. Я просто не находил себе места.
      Подошла обеденная пора, а командира все не было. Работники штаба, а их оказалось всего три человека, включая уже знакомого мне Сцепуржинского, проследовали мимо меня с солдатскими котелками в руках. Во дворе я еще утром приметил походную кухню, возле которой возился с дровами невысокий чумазый красноармеец. Вскоре штабисты возвратились в свои "кабинеты", чтобы прямо за письменными столами, накрытыми по этому случаю газетами, расправиться с порцией жидкого супа.
      - Может, голодный? Есть хочешь? - спросил меня Сцепуржинский, проходя мимо. - Ну смотри, как знаешь! - усмехнулся он, когда я, стараясь не смотреть ему в глаза, гордо отказался от предложенной порции супа.
      Спустя минуту я уже жалел об этом. Правда, можно было сбегать в столовку, располагавшуюся неподалеку, Немного денег у меня было. Но что, если как раз в этот момент придет командир отряда? Придет ненадолго и снова исчезнет на неопределенный срок. Нет, уж лучше набраться терпения и никуда не отлучаться.
      Неожиданно послышалась музыка. Не то за стеной, не то этажом выше звучал рояль. Задумчивая мелодия переливалась тихой грустью. Я никогда не слышал ее раньше. Но в кристально чистых, необыкновенно нежных звуках было нечто такое, что брало за душу, волновало, уносило куда-то вдаль...
      Мне невольно вспомнилось родное село. Оно раскинулось неподалеку от старинного русского города Арзамаса. Там, на деревенских улицах, поросших травой, на пыльных дорогах прошло мое детство. И хотя оно не было легким и беззаботным, думы о нем всегда приносили радость.
      Отец мой был волостным писарем. Должность по тем временам солидная и уважаемая на селе. Крестьяне относились к нему хорошо, по-доброму. Кто, как не отец, мог написать прошение, жалобу, составить заявление в суд на обидчика? Ежедневно приходили к нему односельчане с просьбами, за советом. Отец был не только грамотным, но и довольно хорошо знал законы того времени. Так что слова его и наставления ценились высоко. Иной раз заглядывали к нам соседи и просто так, поговорить о житье-бытье, о том, что нет справедливости на белом свете. С отцом всегда можно было откровенно поделиться и горем, и радостью, и надеждами, и сомнениями. Любили его и за то, что он всегда был справедлив.
      Семи лет меня отдали в сельскую школу. А вскоре началась и моя трудовая жизнь. Покончив с уроками и делами по хозяйству, я отправлялся к соседу. В свободное от полевых работ время он кустарничал на дому. Этим занимались многие в пашем селе. Дополнительный заработок был нужен каждой семье. Сосед наш специализировался на изготовлении детских игрушек, которые назывались в наших краях каталками. Мудреного в них ничего не было, но требовалось изрядно потрудиться, чтобы они получились яркими, привлекательными, зовущими. Иначе кто же польстится на них, кто купит на ярмарке?
      Мне, конечно, доверяли только черновую работу. По нескольку часов в день простаивал я возле примитивного токарного станка, вытачивая различные детали для каталок. Быстро уставали руки, глаза, затекала спина, которой прижимался к стене. Трудно и в то же время радостно, особенно когда видишь уже готовую, собранную и раскрашенную игрушку и чувствуешь, что в нее вложен и твой труд. В субботу хозяин вручал мне заработную плату за неделю - целых тридцать копеек! Когда сосед наш бывал в хорошем настроении, трудовая неделя завершалась еще и чаепитием с кренделем.
      С каким-то особым чувством отдавал я заработанные деньги матери. Она, простая, неграмотная женщина, прекрасно понимала, что такое труд, как достается каждая копейка. Всякий раз, опуская в специально заведенную в доме копилку заработанные мной монеты, она тяжело вздыхала, ласково гладила меня по голове и говорила:
      - Вот и ладно, сынок. Молодец! Глядишь, еще маленько накопим и новую рубашку к пасхе купим.
      С наступлением весны токарные станки в домах замирали. Все, от мала до велика, выходили в поле. Я обычно работал с дедом Иваном или двоюродным братом. Приходилось и пахать, и боронить, и вывозить на поля навоз.
      Но больше всего я любил более позднюю пору - сенокос. На это время мы объединялись с соседями и выезжали в окрестный лес, богатый сочными высокими травами.
      Каждой группе по существовавшим правилам выделялась своя лента - так называли у нас участок. Работы на ленте велись коллективно. Вместе косили, сушили сено, копнили его. А потом делили по справедливости.
      Ворошишь, бывало, сено граблями, и кажется, будто паришь над землей. Воздух пропитан неповторимым ароматом близкого леса, сухой травы. Урвав минуту, сбегаешь к роднику, глотнешь ледяной воды, бросишься на землю и неотрывно смотришь на медленно плывущие облака. А они похожи на невиданных зверей, волшебные замки. И вот уже кажется, что ты сам плывешь куда-то вместе с лесом, цветами, склонившимися к твоему лицу...
      - Мишка, постреленок, куда тебя черти унесли? Вот я тебе сейчас...
      Знаю, что дед Иван пальцем меня не тронет и шумит просто так, для острастки, но ведь работать и правда нужно. В пору сенокоса каждый погожий день на счету. Снова берешь в руки грабли, принимаешься за дело. И так от зари до зари.
      Особенно памятны мне вечерние часы сенокосной страды. Медленно, точно нехотя, опускается за лес багровое солнце. Постепенно меркнут яркие краски дня. На смену нестерпимому зною приходит благословенная прохлада. Взрослые, намаявшись за день, быстро засыпают в шалашах под назойливый комариный писк, а мы, подростки, где-нибудь поблизости, на лесной поляне, разводим большой костер. Вот тут и начинается самое интересное. Страшные истории, от которых захватывает дух, следуют одна за другой. Так, глядишь, до часу, до двух ночи, а то и до утренней зари. И откуда только силы брались?! Будто и не было трудового дня, будто не ждала нас снова работа. А под конец, когда терял уже свою силу костер, - обязательно хоровод. Плывет, бывало, над лесной поляной тихая, задушевная песня, и чудится нам, что звучат в ней наши мечты о будущем, обо всем хорошем, что только есть на свете... Разве можно забыть такое?
      Песни, музыка всегда действовали на меня необыкновенно сильно, вызывали в душе какой-то отклик, будили воспоминания. Быть может, именно поэтому, когда услышал я звуки рояля, и вспомнились мне детство, родное село. Кто же так замечательно играет? Откуда льется эта волшебная музыка?
      Погруженный в свои воспоминания, я совершенно не обратил внимания на человека, который быстро прошел мимо. А через несколько минут секретарь пригласила меня в кабинет командира. Высокий, худощавый, он окинул меня внимательным взглядом. Кожаная куртка с автомобильной эмблемой на левом рукаве сидела на нем чуть мешковато. Сняв с головы форменную фуражку с черным бархатным околышем, красным кантом и огромными защитными очками, командир положил ее на подоконник, суховато поздоровался со мной и начал расспрашивать. Кто я, откуда, где учился, почему решил пойти добровольцем?
      Что я мог ответить ему? Коротко рассказал о родителях, детстве, учебе в школе и Высшем начальном училище в Арзамасе. Показал аттестат со всеми пятерками.
      Рассказал, что в августе 1917 года приехал в Казань и подал документы в техническое училище. Приняли. И началась моя самостоятельная жизнь в чужом городе. Потом - памятные октябрьские дни. Город гудел, словно встревоженный улей. Напряженная обстановка в Заречье, концентрация пехотных частей восставшего гарнизона, артиллерийский обстрел казанского кремля, складов военного интендантства. Помню, случайный снаряд пробил крышу соседнего дома и разорвался на чердаке. Осколки с острыми, рваными краями мы собирали потом на память. Звучали раскатистые пулеметные очереди на Проломной улице и Поповой горе. Наконец - штурм кремля и провозглашение в городе власти Советов.
      Занятия в техническом училище проходили нерегулярно. Некоторые студенты уехали домой. В марте 1918 года, видя, что из учебы ничего не получается, я уехал в Арзамас и там поступил на работу в уездный комиссариат социального обеспечения. Потом, уже в следующем году, услышав о преобразовании технического училища в политехнический институт, я вернулся в Казань и поступил на первый курс этого института. Молодежь в это время часто собиралась на митинги, студенческие сходки. Мы стремились определить свое отношение к происходившим событиям. Многие студенты бросали учебу и уходили на заводы, фабрики, в армию. И я чувствовал, что не могу оставаться в стороне. Но как объяснить все это командиру автомобильного отряда? Какие доводы привести, чтобы он поверил мне? Начал было говорить что-то о международном моменте, о патриотизме, о готовности отдать революции всю свою кровь, а если потребуется, и жизнь...
      Командир поморщился и прервал меня.
      - Это ты все грамотно излагаешь. Но газеты, представь себе, и я читаю. Меня агитировать за Советскую власть не нужно. Ты лучше по-простому скажи. Как, сердце-то зовет?
      - Зовет!
      - Вот это и есть самое главное!
      Заложив руки за спину, он молча прошелся несколько раз по комнате из угла в угол. Затем остановился и пристально посмотрел на меня.
      - Ну и что же ты делать у нас собираешься? Ведь, судя по всему, тебе что автомобиль, что паровоз, что телега без колес - все едино.
      - А я, товарищ командир, любую работу готов выполнять. Только возьмите. Постепенно и механику осилю, грамотный ведь, - начал было я.
      - Вот в том-то и дело, что постепенно. Время сейчас не то. Некогда нам "постепенно". Ладно, будешь пока помощником шофера. Иди к Сцепуржинскому, оформляйся, становись на довольствие. Жить можно в казарме или на частной квартире, если она имеется. Лучше бы на квартире, - добавил он. - С помещением у нас трудновато.
      Так 15 ноября 1919 года началась моя военная служба. Что ожидает меня впереди, я представлял себе довольно туманно. Но зато совершенно ясно сознавал, что отныне я боец новой революционной армии.
      * * *
      Обязанности помощника шофера грузовой машины были не слишком сложными. Мыть автомобиль, чистить его, заправлять горючим и маслом, следить, чтобы в радиаторе всегда была вода, помогать водителю при ремонте, сопровождать его в рейсах - вот, пожалуй, и все. Основными орудиями производства были ведро, тряпка и воронка. О том, чтобы сесть за руль, мечтать не приходилось. Это мне было строжайше запрещено.
      Моим непосредственным начальником был Степан Мишулин, весьма опытный, видавший виды шофер. Рослый, с большими сильными руками, он казался мне пожилым человеком, хотя было ему всего лет тридцать. Относился он ко мне, как к сыну. Бывало, возвратимся в гараж из очередной поездки, наломавшись за день сверх всякой меры с погрузкой и разгрузкой всевозможных ящиков и тюков, и Степан сам берется за ведро и тряпку.
      - Топай отдыхай. Только завтра приходи пораньше.
      - Так мне еще машину помыть надо...
      - Кому говорят, иди! Без тебя справлюсь. Я начальник - ты меня слушаться должон!
      Не только Степан Мишулин гак относился ко мне. Вообще народ в автомобильном отряде подобрался хороший, душевный. Меня сразу и безоговорочно приняли в общую семью. Но как бы там ни было, на первых порах я все-таки держался в стороне, отдельно. Нет, вовсе не потому, что кто-то обижал меня или зло подсмеивался над новичком. Никто не посылал молодого помощника шофера с пустым ведром на технический склад за компрессией, не предлагал отчистить до зеркального блеска развал колес. Такого и в помине не было. Просто трудно мне было сразу найти общий язык с опытными шоферами-профессионалами, автомеханиками, электриками, слесарями. Соберутся, скажем, они в кружок, обсуждают что-то, а я понять ничего не могу. Все какие-то мудреные названия, незнакомые термины. А мне так хотелось принять участие в общей беседе. Но стеснялся, ляпнешь еще что-нибудь не к месту.
      И все-таки однажды, поборов робость, я подошел к одному из своих новых товарищей Васе Куприну.
      - Знаешь, рассказал бы ты мне про эту штуковину...
      - Про какую? - не понял Вася. Потом, сообразив, что речь идет об автомобиле, рассмеялся: - Ишь какой прыткий! Так сразу ничего не получится. Автомобиль - это не штуковина, а точный механизм. Тут, чтобы познать все, нужно время немалое.
      В справедливости его слов я вскоре убедился. Пока Вася рассказывал мне о цилиндрах, поршнях и коленчатом вале, все обстояло более или менее благополучно. Эти Детали можно было увидеть в мастерских, пощупать руками. Но вот когда на наших занятиях мы добрались до системы зажигания, карбюрации, я совсем сник. Магнето, какие-то катушки, распределители, прерыватели... Еще хуже дело обстояло с магнитными силовыми линиями, воздушными потоками и прочими вещами, которые нужно было уметь представить себе. Возможно, Вася не обладал даром преподавателя, а может быть, у меня не было достаточного фундамента для того, чтобы усвоить все это. Но так или иначе дело у нас продвигалось крайне медленно.
      В минуты горестных раздумий мне часто вспоминался инспектор Высшего начального училища (которое, кстати сказать, было не столько высшим, сколько начальным) Петр Петрович Цыбышев. Он был строгим, требовательным начальником и отличным педагогом (а преподавал он физику и естествознание). Строжайший блюститель чистоты и порядка, Цыбышев ежедневно встречал нас по утрам у входа. Заметив у кого-нибудь грязную обувь или неряшливый костюм, он немедленно отправлял ученика домой и требовал прихода родителей. Голос его в такие минуты гремел точно гром. Но вот начинался урок, и Петр Петрович, статный, черноволосый, спокойно входил в класс. Плавно лилась его речь, размеренными были движения. Иногда он неожиданно замолкал, оборвав фразу на полуслове, и внимательно смотрел на нас. Петр Петрович по-настоящему любил нас - своих питомцев. Мы понимали это и никогда не обижались на справедливую строгость.
      С началом первой мировой войны Петр Петрович стал активным организатором сбора добровольных пожертвований для оказания помощи раненым, семьям инвалидов, погибших воинов, беженцам. После Октябрьской революции Цыбышев вступил в РКП (б) и в дальнейшем занимал руководящие посты в городском Совете. О нем часто говорили как о страстном ораторе, замечательном агитаторе.
      Казалось бы, какое отношение имеет Петр Петрович к моей службе в автомобильном отряде? Однако именно здесь, когда я столкнулся с первыми трудностями при изучении автомобиля, я часто вспоминал его. В ушах моих звучали слова Цыбышева: "Учитесь, не жалейте для этого ни сил, ни времени! России очень нужны образованные люди. Учитесь и помните - терпение и труд все перетрут!"
      Я старался изо всех сил. Времени, конечно, не хватало. То я в рейсе, то Вася не может выкроить свободной минуты. Ведь наш отряд не был учебным подразделением. Днем и ночью машины выходили на линию. Да и какие это были машины! Сейчас о них без улыбки и вспомнить невозможно. Старые автомобили американских, английских, французских, итальянских, немецких марок - вот из чего состоял наш разношерстный парк. А зачастую наши отрядные умельцы ухитрялись из нескольких безнадежных машин собрать одну. Тогда уж и видавшие виды специалисты не всегда могли определить ее "национальную" принадлежность. К сказанному следует добавить, что автомобили были изношены до предела, а запасные части к ним существовали лишь в мечтах. Не лучше дело обстояло с горючим и маслами. А план военных перевозок безжалостно давил на нас, требуя новых рейсов. Особенно трудным выдалось лето 1920 года. Склад, пристань, железнодорожная станция, завод, опять пристань... Трудно приходилось, но мы отлично понимали, что иначе нельзя. Обстановка в стране оставалась напряженной. Фронт ждал боеприпасов, продовольствия, обмундирования, фуража.
      Чтобы справиться с заданиями по перевозке грузов, люди работали с предельной отдачей сил. Требовалась какая-то запасная деталь - ее пытались изготовить сами. Не получалось, тут же обращались на казанские предприятия, иногда к владельцам частных механических или чугунолитейных мастерских, которых в городе тогда было превеликое множество. Нужно было - работали всю ночь напролет. Но в любом случае положенное количество машин утром отправлялось в рейс. Это было законом для автомобилистов отряда.