Когда я наконец нашел внутри «Фиата» пульку, мне стало ясно, что разговоры западных автофирм о пассивной безопасности автомобилей – далеко не рекламный трюк. Свинцовая смертоносная гадина попала в боковую стойку примерно на уровне головы водителя; внутри стойки она, видно, изменила направление. Поблуждала там и вылетела вовнутрь машины уже сантиметров на сорок ниже и под другим углом. В завершение своего путешествия, изрядно сплющенная, пуля попала в заднее сиденье.

Я выковырял ее из поролона. Определить марку оружия, из которого производился выстрел, я с налету не мог. Я оперативник, а не эксперт. Однако, если понадобится, за экспертизой в ЭКЦ,^[2] где у меня служит парочка друзей, дело не станет. Я развернул имевшийся у меня в кармане презерватив. «Для чего ты всегда носишь с собой столько презервативов?» – порой кокетливо спрашивают меня девочки; я отвечаю: «Для хранения вещдоков». Они хихикают, а ведь я говорю чистую правду. Я поместил внутрь кондома сплющенную пульку. Перед парочкой Калашникова – Дьячков свою находку я афишировать не стал, посему еще на карачках, в полутьме машины, сунул вещдок в карман куртки.

Когда я выполз на свет божий, голубоглазая Екатерина Сергеевна с любопытством спросила меня:

– Ну, нашли что-нибудь?

– Нет. Но, кажется, в вас в самом деле стреляли.

Калашникова криво усмехнулась:

– Я как-то в этом не сомневалась.

– И последний вопрос, – сказал я, предчувствуя, что этот вопрос – далеко не последний.

Мы втроем стояли подле оранжевого «Фиата Пунто», под начавшимся мелким дождичком влажного Рождества.

– Вы, Екатерина Сергеевна, упоминали, что фигура, стрелявшая в вас, перед выстрелом проговорила что-то вроде: «Это тебе за Настю!» Это имело какой-то смысл?

Калашникова отвела глаза и тихо, но твердо произнесла:

– Да.

Глава 2

Смерть под рождество

Катя Калашникова, 24 декабря, католический сочельник

(за две недели до описываемых событий)

Катюша с Андреем прибыли первыми.

Особняк Вальки Лессинг, в девичестве Крюковой, помещался по Алтуфьевскому шоссе всего в семи километрах от Кольцевой автодороги. Правда, последние двести пятьдесят метров пути приходились на зимник. Катюшин «фиатик», сконструированный для езды по разным там виа де Венеттам, дважды зарывался носом в снега. Андрею приходилось вылезать из машины и подталкивать ее в толстенькую попку. Катюша в это время газовала. Визжали покрышки, стонало сцепление… Пальто профессора все уделали снежными брызгами… Наконец, когда смеркалось, подкатили к особняку.

Ворота были не заперты. Валентина Лессинг-Крюкова отличалась удивительной беспечностью. Андрей вышел из «Фиата», распахнул створки ворот. Катюша въехала во двор и впоролась в снег уже окончательно. Мотор заглох; Катя махнула рукой: «А, ладно, завтра мужики всем миром вытащат».

Катюша посигналила – и только тогда на крыльце появилась Валентина.

Валюха была в полнейшем растрепе. Нечесаные волосы, провисшие на коленках треники, немыслимая куртка, валенки. Трудно было поверить, что это – супруга преуспевающего германского бизнесмена, а в ее гардеробе имеются как минимум три шубы и не менее пяти пар изящнейших сапожек. Не считая, конечно, вечерних туалетов и несметного количества нитей жемчуга, золотых и платиновых колец, серег, браслетов и брошей, украшенных бриллиантами, топазами и изумрудами.

Однако когда Ганс-Дитрих пребывал (как нынче) в отъезде, Валентина Лессинг-Крюкова ходила в доме и на участке совершенной распустехой. И даже визит гостей не стимулировал ее причесаться, приодеться и сделать маникюр. Точнее, если бы в гости пожаловали чужие – к примеру, деловые партнеры герра Лессинга, – Валя предстала бы перед ними во всей красе: в вечернем туалете, блистая очами и драгоценностями. Но Катюша вместе с Андреем были занесены Валентиной в категорию свои – а раз так, что толку беспокоиться!..

Судя по туалету Вали, прочие гости, ожидавшиеся сегодня, также считались своими.

– Ну, дай я тебя поцелую, подруга, – Валентина обняла Катюшу. Сначала, играя на публику – на Дьячкова то есть, – троекратно ее облобызала. Потом прижала к себе, уткнулась носом в Катино пальто. Прошептала еле слышно: «Соскучилась я… Жуть прям». Наконец выпустила Катю из объятий. Сияя глазами, обратилась к Андрею:

– Иди ко мне, мой любимый.

Потрепала его по щечке и чмокнула прямо в губы. Затем сказала: «Вкусно целуешься, гад», оттолкнула профессора и громко спросила:

– Ну, что вы привезли?

– Какая ты меркантильная, Валюха! – со смехом проговорила Катя. – Не успели приехать, а ты сразу: что привезли?

– Дурочка! Я ж не к тому, что мне от вас чего-то надо! Просто, хватит ли еды, выпивки? Может, надо в город смотаться?

– Ну, на мне ты далеко не уедешь, – усмехнулась Катюша. – Я тут у тебя так в снег впоролась – завтра всей командой будем «пунту» мою вытаскивать.

– Ничего: если что, сходишь со своим, – Валя кивнула на Андрея, – в магазин пешочком. Тут недалеко, километра два.

Катя округлила глаза. Андрею показалось: сейчас она ляпнет что-нибудь резкое. Но жена сделала усилие и проглотила колкость. Засмеялась:

– А что, надо будет – и сходим. Прогуляемся.

И, без перехода, Катя добавила:

– Язва ты, Валюха! Отвыкла я от тебя.

– Ничего, привыкай, – приказала Валентина.

Андрей, пока подружки пикировались, прохаживался по участку. Протирал потеющие очки, запрокидывал голову на вековые сосны.

– Эй, господин профессор, – окликнула его Валюха, – давай выгружай пищу.

Профессор безропотно отправился к багажнику и принялся таскать из «Фиата» в дом, на кухонный стол сумки с едой и выпивкой. Валюха без стеснения осмотрела содержимое сумок и осталась, очевидно, удовлетворена. Гости привезли три литровые бутылки водки, бутыль «Мартини», граммов триста развесной красной икры в пластиковой плошке, кусок белорыбицы и нарезку семги. Кроме того, Андрей оттащил в дом кастрюлю с собственноручно приготовленным салатом из креветок с яблоками и ананасами. После этого «господин профессор» с чувством выполненного долга отправился вновь бродить по участку, очевидно, наслаждаясь и морозным воздухом, и хлопьями снега, которые падали на его непокрытую голову, лицо и очки.

Женщины остались в доме, в огромной кухне, плавно перетекавшей в гигантскую гостиную. Было так тепло, как бывает только в загородном доме, куда приходишь с морозца. Потрескивали дрова в камине, перед очагом лежала шкура белого медведя.

– Так, хлеб я купила, – хозяйка вслух принялась размышлять над провизией, разложенной на столе. – Холодец готов, оливье сделала… Овощи есть… В морозилке – грибочки… Знаешь рецепт? Собираешь осенью грибы, отвариваешь, потом заливаешь топленым маслом – и в морозилку… Стоят хоть до Нового года, хоть до Первого мая…

– Рецепт-то я знаю, да собирать некогда, – отвечала Катя. – Один раз за всю осень выбрались…

– Пусть твой профессор собирает. Он-то и готовить любит…

– А у него тоже по субботам-воскресеньям ученики…

– Ученики-ученики, – проворчала Валентина, задумчиво обозревая продукты. – Гимназистки румяные… Так, что еще?.. Настька обещала привезти шашлык на всех… Хватит! – решительно произнесла Валя. – Я думаю, всего хватит.

– А Настена будет одна? – полюбопытствовала Катюша.

– Кто ж ее знает! Одна – не одна, с девочкой – с мальчиком… Это ж Настя!.. Она партнеров меняет чаще, чем ты – колготки!..

Злой язычок был отличительной чертой фрау Валентины Лессинг-Крюковой.

– Фомич притаранит еще выпивки… – продолжила ревизию Валя.

– Ты и его позвала?

– А почему нет? Всех – так всех.

– И Мэри?

– А что делать! Договорились же: встречаемся все вместе, командой.

– Ну, ты рискуешь…

– Ничего, в доме я ей блевать не дам… И хулиганить не дам. Если что – живо на мороз… Вот ей я как раз ничего привозить не заказывала, – продолжила кулинарно-гостевой обзор хозяйка. – Что с нее взять!.. Сама б доехала! А то заснет, как в прошлый раз, на вокзале!

– Она по-прежнему пьет? – спросила Катя.

– А кто ее знает! – в сердцах проговорила Валентина. – Она то пьет, то не пьет… Да только, когда не пьет, ума у нее еще меньше… Ладно, черт с ней – пусть и она приезжает… Хоть посмотрит, в каких домах люди живут, на каких машинах ездят…

– …как одеваются… – не преминула слегка уколоть Валентину Катюша.

– Хочешь, я своего песца надену? Хочешь? Или чернобурку, что мне в прошлом году Ганс-Дитрих, черт нерусский, подарил? Хочешь? Специально для нее?

– Да ладно, Валюха, не заводись, – охолонила подругу Катюша. – С нее и дома твоего хватит.

– Вот именно, – проворчала Валентина. – Почему-то как встречаться – все ко мне ездят, а не к тебе в твою «двушку». – Валя нанесла подруге ответный укол.

Но Катя на уколы не реагировала. Вспомнилось старое, еще аэродромное, правило: когда Валька начинает ворчать, лучше молчать, в пререкания не вступать. Поэтому Катя спокойно продолжила:

– Я ж не о доме говорю. А о том, что ты, мать, рискуешь. Будешь в таком виде бродить перед своим Лессингом – бросит он тебя.

– А где ты тут видишь Лессинга?.. Лессинг, ау!.. Нету его! Не-ту-ти!.. Рождество у мамочки встречает, в Кельне… А если ему так захочется, – ухмыльнулась Валя, – пусть меня бросает, фашистская морда… Пусть! Дом записан на меня, машины обе – на меня… Пусть бросает, Лили Марлен себе ищет…

Валентина слегка понизила голос:

– Надоел он мне, Катька, сил нет! Когда он там у себя – я прямо отдыхаю… Такой ведь он жмотина, такая жадина-говядина – пустая шоколадина – я от него просто чумею… Представляешь, он, фашист проклятый, когда здесь бывает – каждый вечер проверяет мои счета. Все записывает, до копейки. И каждый вечер зудит: «Ти много потратиль… На оптофый рынок хлепп стоить на дфенадцать пер сент дешеффле, чем ф магассин…»

Катюша рассмеялась: подруга передразнила немецкий акцент собственного супруга очень похоже.

– Я раз, когда он здесь ошивался, к мамане поехала, она приболела тогда… – продолжила ободренная Катиным смехом и участием Валентина. – Ну, навестила, навезла ей там апельсинчиков, аспирина, «доктора Момма»… Рублей на сто, что ли… Так он мне, херр этот Лессинг, вечером и говорит: «Зашшем ты платиль столько своих рупплей на мамма? Ты долшшен пиль брать у ее ф фидде компенсаций ее теньги…» Тьфу! Говнюк!.. Я ему этот счет в рожу швырнула!..

Катя улыбнулась.

– И, главное, он и Миньку таким же сквалыгой делает, – с горячностью продолжала Валентина. – Спрашиваю тут его: что тебе, Минечка, подарить на Новый год? А он: подари мне, мамочка, семнадцать рейхсмарок – я буду себе на «Феррари» экономить!.. И ведь именно семнадцать ему, дьяволенку, рейхсмарок понадобилось! Откуда он цифру-то взял?!

– Где он сейчас-то? – спросила Катя, имея в виду Миньку, по паспорту Михаэля, – шестилетнего сына Валентины и Лессинга.

– С отцом он, в Кельне, у фашистской свекрухи… Ладно, пусть погостит. Они его хоть своему «орднунгу» поучат – а то он тут у меня совсем распоясался…

Обсуждение семейных дел, в которое грозило перерасти затеянная было подружками ревизия провианта, прервалось отчаянным бибиканьем автомобиля.

Дамы выскочили на крыльцо.

Обогнув завязший у калитки «фиатик», к самому крыльцу особняка лихо подрулил небольшой джип.

С водительского сиденья выскочила маленькая, чернявая, стильно одетая дамочка.

– Ну ты еще давай мне прямо в дом въехай! – грубовато поприветствовала новую гостью Валюха.

– Неси сходни – въеду в дом, – не полезла за словом в карман вновь прибывшая.

– Сходни тебе… – проворчала Валентина. – Давай угоняй машину назад к воротам, будешь тут мне в дом коптить своим це-о-це-аш!.. – И тут же, без перерыва, радушно промолвила: – Ну, здравствуй, подруга, здравствуй, Настена, – наконец-то ты ко мне доехала!

Третья подружка поднялась на крыльцо и поочередно расцеловалась с Валентиной и Катюшей.

– Здорово, Настюха! – откуда-то с просторов участка заревел Катин муж. Он пошел к дамочке с распахнутыми объятиями. Настя рассеянно чмокнула профессора в румяную щеку.

– Давайте быстро выгружайте из багажника шашлык, – распорядилась новая гостья. – Боюсь, как бы он у меня по дороге не замерз. Мясо-то парное.

– В лимоне вымачивала? – ревниво спросил Андрей. – Или в уксусе?

– В лимоне, в лимоне, господин шеф-повар, – успокоила Андрея Настя.

– Вина добавляла? – не отставал Дьячков.

– Добавила, зануда, добавила. Пять столовых ложек «Шабли».

Все Катюшины подруги знали, что кулинария – хобби ее мужа и по части приготовления пищи он даст сто очков вперед не только Кате, но и Насте – обеим работающим женщинам. Одна лишь Валюха, домохозяйка со стажем, могла на равных соперничать с ним в поварском искусстве.

Андрей потащил кастрюли с шашлыком в дом, а три грации остались на крылечке: обниматься и ревниво разглядывать друг друга.

Настя Полевая, самая маленькая росточком и самая хрупкая среди подруг, сделала по сравнению с ними наиболее впечатляющую карьеру. У нее была собственная туристическая фирма, которой она уверенно управляла своей железной ручкой. Вот уже десять лет ее компания росла, расширялась, организовывала новые маршруты, вводила новые формы обслуживания и – богатела. Ни изменение конъюнктуры, ни кризисы, ни крахи банков, ни наезды налоговой полиции были ей, казалось, нипочем. Материальным свидетельством преуспевания Насти был и джип, на котором она прибыла, и особняк, недавно купленный ею на Мальте. Правда, оборотной стороной Настиных производственных успехов явилась ее не слишком счастливая партикулярная жизнь. В общем и целом Настя была еще вполне хороша собой: худенькая, глазки сверкают, в ушах и на пальцах бриллианты, на плечи небрежно накинут норковый палантин… Но каждодневное плавание в водах русского бизнеса, среди акул и пираний, давало себя знать. Хотя Настя была моложе и Кати, и Валюхи и следила за собой никак не менее тщательно, чем они, выглядела она постарше, чем товарки. Под глазами залегли мешки. Резкие морщины обрамляли рот. Седая прядь пробилась в черной, как у грача, голове.

С мужеским полом у Насти тоже вечно были проблемы. Да и немудрено: кто, кроме полной тряпки, потерпит рядом с собой такую женщину: резкую, умную, волевую…

Вот и сейчас с пассажирского сиденья Настиного джипа «Киа-Спортэйдж» выползла некая бледная тень. Молодой человек, прибывший совместно с Настей, выглядел, несмотря на курчавую бороденку, лет на десять моложе ее.

– Познакомьтесь, – представила своего пингвина Настя. – Мой заместитель по фирме, Володя.

– Оч-ч приятно, – первым пожал руку молодому человеку Андрей Дьячков – Калашников (он, кулинарный хлопотун, собственноручно отнес в дом шашлык и снова возник на крыльце).

Катюша с Валюхой переглянулись: что, мол, за чудо в перьях Настена привезла, что за жиголо во плоти, – но тоже по очереди подали руки юноше.

– Давай, Настька, в дом – переодеваться, – скомандовала Валентина.

– Да, я надеюсь, у тебя найдется что-нибудь плохонькое, – прощебетала Настя Полевая. – Не хотелось бы в норке да по снегам… Мы прямо с работы…

– Дам, дам я тебе телогрейку… И валенки дам… А ты, профессор, – скомандовала Валентина, – давай расчищай снег, готовь очаг, таскай дрова… Потом можешь разводить костер – под шашлыки. Вон юноша тебе поможет, – хозяйка кивнула на спутника Насти, стоявшего безмолвно, как тень.

– Йес, мэм, – охотно откликнулся Дьячков.

– В баню потом пойдем? – спросила Валентина.

– А как же без бани-то! – пророкотал «господин профессор».

– Обязательно и всенепременно, – добавила Катя.

– Тогда я иду растапливать печку. А вы, девчонки, – Валя кивнула Кате и Насте, – идите занимайтесь продуктами. И сервировкой… Давайте-давайте, шевелитесь! Скоро Фомич приедет…

Настена и Катя переглянулись, фыркнули и исчезли в доме.

– Ну, вот: всех построила, – удовлетворенно проговорила сама себе Валентина, натянула валенки и пошлепала в сторону бани, стоявшей на отшибе, у самого забора.

Андрей переоделся в привезенные с собой старые сапоги и дворницкий тулуп. Взял в сарае снеговую лопату и брезентовые рукавицы. Наметил место для очага и принялся размеренно расчищать снег. Спутник Насти, юноша, прислонился к балясине крыльца и покуривал, сложивши ручки в наполеоновском жесте. В этом заключалась, видимо, в его понимании помощь по хозяйству.

Вернулась из бани Валюха.

– Печку я растопила, – доложилась она Андрею. – Часа через три будет в самый раз. А мы пока за это время покушаем… Скажешь, когда надо будет шашлыки нанизывать, ладно?

– Скажу. Но пока еще не скоро, – откликнулся Андрей, продолжая махать лопатой. Лицо его раскраснелось, очки он снял.

– А ты что тут стоишь, как тень отца Гамлета?! – бесцеремонно накинулась Валентина на юношу. – Пошли, дам тебе переодеться – и кирпичи ему, профессору, для очага таскай… А потом дрова принесешь – они там, у забора, в поленнице. Ишь, дедушка на тебя работает – а ты стоишь, руки в боки!

Воистину Валентина была женщиной без комплексов. Андрей улыбнулся, продолжая помахивать лопатой. Ему понравилось, как Валюха припахала молодого человека – хотя, если быть точным, он годился юноше никак не в дедушки, а, скорее, в старшие братья.

Валентина исчезла в доме.

Пока Андрей расчищал площадку под очаг и пробивал к ней дорожку от крыльца, Настин вьюноша молча и с видимым отвращением принес из сарая несколько кирпичей и снова застыл со скрещенными на груди руками.

Андрей организовал из кирпичей очаг – не большой и не маленький: как раз такой, чтоб угольям было тесно, а шашлыку – просторно.

– Не могли бы вы помочь мне принести дровишки? – с изысканной вежливостью обратился Дьячков к Настиному спутнику.

– Пошли, – буркнул юноша.

Давно стемнело, но участок освещался яркими галогеновыми лампами (они размещались высоко на соснах), и от этого была видна каждая снеговая складочка, каждый след, оставленный на недавно выпавшем снегу.

Вскоре Андрей вместе с юношей возвратились с поклажей к очагу – Дьячков нагрузился едва ли не поленницей, а молодой человек нес по одному бревнышку в каждой руке.

Тут снова распахнулись ворота особняка, и во двор, рыча и газуя, въехала белая, далеко не новая «Волга ГАЗ-24». Водитель изящно объехал Катюшин «Фиат» и остановился метрах в пятнадцати от крыльца.

Затих мотор, погасли фары.

Андрей вынул из кармана очки, чтобы рассмотреть новых гостей, – он не был знаком с ними.

Первым из-за руля вылез седой и стройный человек. Он был экипирован по-походному – как это понимали в шестидесятых годах: брезентовая, почти белесая ветровка, из-под нее торчит толстый свитер. Синие тренировочные штаны с начесом. Ботинки-»говнодавы», поверх них высовываются белые шерстяные носки бабушкиной вязки. Издалека, да еще с неважным Андреевым зрением, «туристу», благодаря выправке и сухопарости, можно было дать не более сорока. И только когда он подошел к Дьячкову почти вплотную, тот увидел, что новому гостю скорее под шестьдесят.

– Иван Фомич, – дружелюбно представился водитель «Волги», радушно блеснув всеми своими тридцатью двумя сахарными зубами.

Андрей пожал его руку.

– Можно просто Фомич, – продолжил визитер.

– Андрей Витальевич, – улыбнулся «господин профессор», – я – муж Кати. Можно просто Андрей.

– Хорошего парня Катюха отхватила! – любезно, на правах старого дядюшки, промолвил Фомич, без церемоний оглядев Андрея.

Далее Иван Фомич пожал длань чахлому Володе. Осмотрел и его с ног до головы, однако комплиментов не сказал и «просто Фомичом «звать себя не позволил.

В этот момент распахнулась пассажирская дверца «Волги», и на свет появилась еще одна фигура – на этот раз женская. Одета она была в видавшее виды пальтишко. Сапоги также оставляли желать много лучшего. Лицо ее, как заметил Андрей, было довольно-таки потрепанным – и при этом несколько ярче, чем того требовала обстановка, накрашенным. Женщина подошла к Андрею, протянула маленькую красную руку без перчатки и кокетливо представилась:

– Мария.

– Оч-ч приятно, – проговорил Дьячков. – Наслышан. – И слегка покраснел – то, чего он успел «наслышаться» о новоприбывшей, было для нее не слишком лестным. Счастье, что на морозе его стыдливый румянец остался незамеченным.

– А вы Андрей – Катин супруг как бы? – столь же кокетливо осведомилась гостья.

– Точно так, – отвечал Андрей. Его слегка покоробило словечко «как бы».

Тут на крыльцо высыпали наконец три подруги: первой выбежала маленькая, хрупкая, черная, как грач, Настя – руки, перепачканные шашлычным соком, она держала на весу. Второй Валентина – подруги все-таки заставили ее причесаться, переодеться и сделать некое подобие макияжа. Третьей – Катюша. «Она все-таки лучше всех», – в который раз подумал, взглянув на нее, Андрей.

– Фомич!.. Фомич!.. Машка!.. Ну, наконец-то!.. – наперебой заголосили подружки. – А как вы встретились?.. Ну, идите сюда, целоваться будем!..

После довольно-таки бестолковых объятий и поцелуев, все, включая новеньких, исчезли внутри особняка. Под шумок туда удалился и юноша, безмолвный спутник бизнесменши Насти.

Андрей остался один во дворе. Он принес из сарая еще одну охапку дров. Наколол топориком щепочек. И стал разжигать костер.

Хорошо было заниматься очагом морозным вечером, под тихим и темным небом. И делать это одному. Андрей любил одиночество. А совсем рядом, но как будто бы из другого мира, светили теплые огни двухэтажного особняка…

Андрей разжег костер – не без удовлетворения подумал, что ему удалось это сделать с одной спички. Первые пять минут (детство – самый напряженный момент в жизни любого существа, и огонь в этом смысле – не исключение) он безотлучно был рядом с ним, поддерживая и подправляя слабенькое пламя.

Тут из дома вышла Катя. Молча подошла к Андрею, обняла.

За судьбу костра уже можно было не опасаться. Алые языки вовсю лизали сложенные по-пионерски дровишки. Катя, прижавшись к Андрею, молча смотрела на огонь. Потом тихо сказала:

– А я видела, как ты его зажег. С одной спички.

– Ишь ты, глазастая, – польщенно усмехнулся Андрей.

– «Мне сверху видно все, ты так и знай…» – пропела Катюша. – Нам Валька дом свой показывала.

– Ну и как?

– Хорошо, Андрюша, хорошо. Две ванные – вверху и внизу. С джакузи и биде. Внизу – гостиная, кухня – ну, это ты видел – и еще кабинет. Вверху – спальная, детская и три гостевые комнаты. Так что все поместимся… А на нулевом этаже – погреб, тренажерный зал и гараж на две машины. Две иномарки…

Андрей молчал, задумчиво глядя на огонь.

– Андрюш?

– А?

– А когда у нас такой дом будет?

– Когда ты начальником приемной комиссии станешь. Или когда я Нобелевскую премию получу.

– А ты получишь?

– Конечно.

– Ну, тогда подождем.

Катя чмокнула Андрея в щеку и пошла назад в дом. По пути, обернувшись, сказала:

– А я все-таки начальником приемной комиссии быстрей стану.

– Поглядим! – беспечно воскликнул Андрей.

Дверь за Катюшей захлопнулась, и Андрей опять остался один.

«Кажется, тьфу-тьфу, не сглазить бы, – подумал он, – вечеринка обещает быть удачной». А ведь он не очень-то хотел сюда ехать. Андрею нравились мужские сейшны – с банькой, преферансом, спорами о политике и футболе, анекдотами и спонтанными состязаниями в остроумии. Нынешний междусобойчик был, по определению, женским.

Вечеринку организовали четыре подруги – Катя, Валюха, Настя и Мэри. Собрались в память о времени, когда они были очень молоды и отчаянны, когда они были командой. И Фомич (безусловно, симпатичный человек) тоже был из того ихпрошлого времени. А он, Андрей, вкупе с Настиным недоноском, оказывались на этом сборище ни пришей, ни пристегни. Но очень уж Катюшке хотелось (он видел это), чтобы он поехал с нею. Ей хотелось показать, что она не одинока, продемонстрировать Андрея подругам, погордиться. А это лестно, черт побери, что ты из тех, кем женщина может гордиться.

Андрей подкинул в очаг еще пару полешек. Костер полыхал вовсю.

«Трудно поверить, – подумал он, – что когда-то эти четыре девчонки, такие разные, собирались вместе каждые выходные. Жили в одной комнате. Ходили вместе в столовку. Выпивали. Кадрились с мужиками. – Да, черт возьми, наверняка кадрились – что-то об этом и в Катиных рассказах проскальзывало. – А самое главное: эти девушки были заняты тем, что прыгали с парашютом. Каждую субботу, всякое воскресенье. Все лето, всю зиму… (Только в осеннюю и весеннюю распутицу делали перерывы.) Прыгали по пять, семь, десять раз ежедневно. Неслись к земле со страшной скоростью, в бездонной выси… А по пути встречались в воздухе. Организовывали в полете всякие фигуры. По команде одной из них (а, кстати, надо бы спросить Катю, кто из них тогда командовал – Настя, наверное?..) рассыпались, разлетались в воздухе. Раскрывали парашюты. Приземлялись…»

Отчаянные головы! Слава богу, что все это у них позади! У Катюши, во всяком случае, позади. Слава создателю, угомонились, утихомирились.

«Я бы здесь, на земле, извелся, – подумал Андрей, – если бы Катя носилась где-то там, за облаками. От одной мысли все внутри холодеет… И почему им нельзя было заниматься каким-нибудь спокойным, благородным спортом: теннисом, плаванием, фигурным катанием?.. Нет: потянуло в облака. И ведь у каждой из них – по куче прыжков. У Кати, кажется, четыреста семьдесят восемь… У Мэри – того больше: вроде бы даже за тысячу. Она, по-моему, и до сих пор прыгает… Надо бы спросить, сколько там набралось у Насти и у Валентины… Тоже, наверное, под пятьсот… А у Фомича – вообще какая-то оглушительная цифра… Десять тысяч прыжков, что ли… Ну, это его жизнь… Его судьба!.. На то он и директор аэроклуба…»

На крыльцо из особняка вышла Валентина.

– Эй, костровой, – весело окликнула она Андрея, – когда угли будут? Шашлык мы нанизали. Народ уже жрать просит.

– Еще пятнадцать минут, – глянул на часы Андрей. – Да вы закусывайте пока.

– Ну, нет, мы без тебя не будем. И без шашлыков – тоже… Рюмочку тебе вынести?

– А вы там уже выпиваете?

– Естественно!

– Тогда тащи бутылку. Сухого, если есть.

– Есть сухое. Мэри какую-то гадость молдавскую притащила. Сейчас принесу. Валенки только надену.

Около восьми вечера компания наконец-то уселась за стол. Валентина сервировала его в огромной гостиной.

Стол удался на славу. Валюха расстелила крахмальную скатерть – белее, чем в рекламе отбеливателей. Поставила сервиз из тонкого немецкого фарфора. Достала столовое серебро, богемского стекла фужеры, бокалы и рюмашки, накрахмаленные салфетки. Потушила верхний свет, зажгла не менее двух дюжин свечей. Кроме того, комнату освещал то глухо мерцающий, то вдруг вспыхивающий камин.

По центру стола располагались закуски. В интимном огне свечей и камина они выглядели еще аппетитней, чем обычно. Мерцали вазочки с красной и черной (привез Фомич) икрой. Вызывающе лоснились белые и красные ломти севрюги и семги. Искрился радужными пятнами холодец. Сиял изготовленный экзотический салат Андрея. Изнывало серебряное ведерко со льдом. Запотевшие бутылки дружным отрядом, плечом к плечу, притаились на углу стола.

В процессе приготовления пищи, а этим были заняты все, кроме Фомича и Настиного хахаля, компания уже успела распить бутылочку. Девушки, порой мешаясь и сталкиваясь друг с другом на огромной Валюхиной кухне, почистили и сварили картошку, поджарили грибы, заправили майонезом и сметаной салаты. Андрей колдовал на улице над шашлыками. Время от времени готовка прерывалась дружескими возлияниями. Поэтому к ужину все (за исключением, пожалуй, Настиного компаньона) пребывали в несколько приподнятом настроении. Казалось, публика – не исключая чужого, в общем-то, в компании Андрея – заразилась неким вирусом веселья, добросердечия и взаимной любви. Реплики налетали одна на другую, смех раздавался порой без всякой причины. Один только Настин вьюноша был далек от всеобщего благодушия, стоял близ камина в позе Чайльд Гарольда, порой криво усмехался и пощипывал себя за бороденку.

– Садимся! Садимся! Садимся! – троекратно прокричала Валюха. – Что, Вовик, тебе особое приглашение нужно? – фамильярно прикрикнула она на Настиного хахаля. – Давай за стол!

За крахмальным столом расположились в следующем порядке: во главу стола посадили, по общему молчаливому согласию, начальника аэроклуба, заслуженного мастера спорта Фомича. По правую руку от него устроилась Настя. Рядом с нею поместился ее молчаливый альфонс. А рядышком с ним – Мария-Мэри. Она оказалась в скромненьком деловом костюмчике из вискозы, весьма не соответствующем загородному характеру мероприятия. («Костюмчик – не иначе как от Тома Клайма», – шепнула Катюше зловредная Валентина.) Напротив Насти, юноши и Мэри (от Фомича, стало быть, по левую руку) уселась Катюша. Рядом с нею занял позицию ее невенчанный супруг Андрей. И, наконец, противоположный край стола заняла хозяйка – Валюха: села так, чтобы быть поближе к кухне.

Выпили по первой: «За высокое небо!» Потом – за себя, любимых, за то, что наконец встретились. «А то сидим по углам, как будто и командой никогда не были», – прокомментировала Валя.

Салаты подверглись немедленному разграблению.

Фомич подналег на «оливье» с холодцом, девушки – дружно, не сговариваясь, – на Salade exotique a la Andre Diachcoff.^[3] Его смели мгновенно и с удовольствием. Сделали паузу только для третьего тоста, который пили молча, не чокаясь – «за тех, кто не приземлился». Женщины принялись несколько преувеличенно расхваливать салат в частности, кулинарные способности Андрея вообще и его самого в целом. Понеслись реплики: «Эх, повезло тебе, Катенька!» – «Золотой мужик!» – «А как готовит!» – «Да он вообще прелесть!» – «И голова у него варит!» – «А гляньте, какая у него попочка!»

Последняя фразочка, конечно же, принадлежала Валентине.

Девушки расхохотались, Андрей густо, до шеи, покраснел и стал протирать платком очки.

– А шашлык у него получается – еще лучше салата! – закричала приободренная похвалами подруг Катюша.

– Горячее! Горячее! – подхватила Мэри.